У чугунной калитки

Отец спросил, в мои явившись сны,
хотел бы я, когда бы всё сначала,
в другой семье, под именем иным
отправиться с нездешнего причала.

Его пытливый взгляд сковал меня.
Кино крутила память-киноплёнка.
И годы плыли, ласково маня
в наивный мир счастливого ребёнка.
 
Там можно петь и прыгать на ходу,
там не теснили нас автомобили,
а на ушиб достаточно подуть.
Ты всех любил, и все тебя любили.

Сон приходил без сказок и овец,
и радио будило спозаранку.
И плакал ты навзрыд, когда отец
рассказ читал про чеховского Ваньку.

Досадовал на холод и снега,
простуженный томился у оконца.
Во двор апрельский с криком выбегал
и безотчётно радовался солнцу.

Как новой кожей пах футбольный мяч,
пусть из одежды – треники да кеды.
Там забывалась горечь неудач,
но помнились нелёгкие победы.

А в праздники играл аккордеон,
под радиолу танцевали пары,
И в сумерках тонул нестройный звон
о дне вчерашнем плачущей гитары.

В далёком детстве, как нам всем тогда,
не думалось совсем о главном самом,
и тем уже те счастливы года,
что живы были там отец и мама.

Ты к ним приходишь, чтобы уловить,
когда толкнёшь чугунную калитку,
неяркий свет родительской любви
и голосов негромкую  молитву.