Павло Коробчук. Переводы

таксист

я долго думал, и думаю, что до сих пор думаю,
и решил, выходя из себя в полночь, чтобы поймать такси домой,
что не я владею информацией, а она – мною.

больше всего я боюсь думать об информации,
потому что её надо обдумывать всю сразу, с ней не поговоришь спокойно с глазу на глаз.
поскольку информация и Бог неисчерпаемы, они – одно целое.
«деньги – тоже неисчерпаемы» – прибавил таксист и спросил, куда ехать.

воздух наполнен крупинками теологической камасутры,
пространство взрывается в неожиданных местах, как террорист-смертник,
и время останавливается, ошарашенное, как человек на рельсах перед поездом,
не зная, куда броситься – налево?! направо?!

так и сидел я на заднем сиденье, осознавая,
насколько информация завладела мной и сзади и спереди,
зажала мою голову, как возбуждённая женщина между ляжек,
въелась в мою кровь, как наркотик, требуя ещё большей дозы.

информация в моей крови настолько, что я знаю все её составляющие –
плазму, лейкоциты, тромбоциты и так далее.
наша кровь перестаёт быть кровью – она распадается на части,
так, будто вера в Бога становится, скажем, католицизмом или баптизмом,
  будто в человеке разъединяются детство и старость,
    будто мир – это всего лишь труп в лаборатории для студентов-медиков.

так и сидел я в одном авто с таксистом,
не способный ни назвать свой адрес,
ни выйти из автомобиля.


Лихтенштейн

всё что мне принадлежит –
маленькая Андорра и тыкая
в неё пальцем я полностью
заслоняю место на карте
где она размещается

всё что принадлежит мне ещё –
ты такая бурная и полноводная что
ткнув пальцем
можешь заслонить меня полностью
и будет мне хорошо
как между двумя сильными державами


* * *

я не знал что сердце может биться
против часовой стрелки а врач
сняв очки начал объяснять
когда пловцы в бассейне плывут
дистанцию то они плывут в
обе стороны тут врач замолчал
и стал говорить назад но уже
не вольным стилем а брассом я
открыл окно чтобы мы с вами
вдохнули свежего


территории

одолженные берцы и секондовская косуха за 50 грн.
зубная щётка и запасная футболка в рюкзаке.
так начиналось каждое моё пробуждение и засыпание.
мировоззрение распухало и натиралось, как ноги за день.

освоение территории задерживает дыхание,
будто поднялся на гору и дышишь разреженным кислородом,
дышишь только для того, чтобы выкурить сигарету,
то есть дышишь только тогда, когда куришь.

за три недели территория раскрылась, как складной нож
с десятками заточенных лезвий –
секс в какой-то из башен каменецкой крепости
авария джипа за сто метров до ночного автостопа,
закарпатская свадьба с двумя молодожёнами и двумя убийствами,
памятник Целану в Черновцах – то же, что и ночёвка под львовским небом,
франковские панки, мукачевские цыгане и коломойская дрымба –
это не люди, события или ситуации – это освоение территорий,
заточка лезвий.

это время, когда
худеешь для того, чтобы жизнь казалась легче,
куришь для того, чтобы убедиться, что жить – полезнее, чем умереть,
оставляешь гривну, чтобы осознать, что есть чем жертвовать, –
сердце и зрачки каждый раз пульсируют, как напуганный ёж,
вены и зрачки каждый раз расширяются, как данные следствия.

"чисти свои зубы до истирания щётки,
остри свои ножи до исчезновения лезвий,
худей до испарения тела" –
вот что нашёптывают территории, растворяясь во мне,
как сахар в стакане чая
в поезде по пути домой, где прежде всего надо будет
выстирать запасную футболку и отдать одолженные берцы.


мёртвые проститутки

ну вот я и тут. вот и я тут.

у сутенёра – выкидной ножик глаз
и куртка, заправленная в штаны.

он ответил: "знаю, что с возникновением дизайна
пропала возможность достижения идеала,
однако, поскольку деваха – это место, куда деваются,
то, клянусь сосками своей дочки,–
мои шлюхи устроят тебе настоящую зоопоэтику".

одна из них снималась в повстанческом порно.
другая вернулась из FEMEN, не выдержала физических нагрузок.
у третьей были порвалы памяти.
она сказала: "жаловаться на жизнь – мне по карману,
пока не по карману – перестать грешить".

я заказал её. садизм не придаёт достоинства, но всё же...

я раскрывал её ягодицы, будто разламывал свежий хлеб.
распалённые тела покрылись сплошь барабанными перепонками.
но я убежал оттуда, когда она простонала:
"откуси мне щеку – так будет симметрично".

и пока убегал, на ходу заправляя рубашку в штаны,
подумал, что быть шлюхой – не менее выстрадано, чем писать стихи.

ведь не думать о будущем – это значит жить творчески.

вот как проходит молодость на изломе тысячелетий.
немного отчаянней я чищу зубы.
немного быстрее падает дождь.







выдох о рубашке цвета хаки

    "Удивительное дело – пишет она, – надевать на голое тело одежду мужчины, который ни разу по-настоящему к тебе не прикасался". И она ложится спать в моей рубашке. Ей снятся сны в моей рубашке. Сны в рубашке, которую я нашёл на чердаке у своего деда.
    Я думаю, а как это – по-настоящему прикоснуться к кому-то. Это будто долго-долго всматриваться в небо и, наконец, увидеть там птицу, или нам только покажется, что мы заметили птицу. Или это – постоянно видеть птицу и даже приручить её. Кормить чужую кожу с ладоней.
    Она там, за триста километров от этих окон, снимает всю одежду, включая накладные ресницы и слёзы, и одевает тысячи моих прикосновений, о которых я бы даже не догадался. На голое тело, о котором я не догадывался.
    И если бы каждый из нас двигался в чётко определённом направлении, если бы каждому было выделено некоторое количество прикосновений, то через два-три дня мы с ней стали бы умирать от такого перенасыщения. Ни одна внутренняя стратегия не устояла бы. Если бы она не написала мне о надетой ею рубашке, то с её стороны это было бы убийством. Завтра я поседел бы, сам не зная, почему.
    Мы всегда – обложка нашей деятельности. Будто человек – это запах изо рта, это опрятность ногтей. И единственное, что соединяет нас – прикосновения обложек.
    В принципе, я знаю, что ей ответить. Мне интересно, что ей приснится. Дедов чердак?
    Но пусть она сначала выспится...


выдох об азбуке

    Я не хочу, чтобы скрипка, с которой она каждое утро проходит мимо моих окон, куда-то исчезла. Так исчезла, что, проводя рукой по пространству, в котором она должна быть, мы не наталкивались бы ни на её присутствие, ни на её звуки, ни на воспоминания о ней.
    Когда из меня вытечет последнее молоко, когда я напишу своё последнее молоко, когда моё молоко останется только на бумаге – я пойду в поле. Я буду сидеть в комнате.
    Я сразу же нарву там новых иллюстраций, новых страниц, на одной из которых прочитано: существует бабочка, которая живёт только две недели, не ест ничего, и только расходует то, что оставила для неё гусеница.
    Очевидно, что через две недели не станет и меня, но на той территории все календари и компасы сами себя потеряют. На той территории нашим путешествиям станет настолько совестно из-за того, что мы их не заметили, что не мы их будем совершать, а они нас, проходя в левую ладонь и выходя где-то справа.
    И там, в поле, как мне кажется, эти молочные льдинки нот, эти структурированные обобщения, или попытки показать истории дулю, или автобан событий и надежд, асфальтированный трупами, которые двигаются в зеркалах, словом, все творческие головоломки покажутся нам такими жалкими, что их захочется пожалеть, как беспомощных котят. Бездомных.
    Знаю, то есть вижу сейчас груду семантических мускулов, знаю абзац и разные уровни пауз между словами. Азбуки должно хватить на всё, на целую жизнь, она поднимается, как уровень воды, диктует свои монопольные правила коммерции, успокаивает тишину невероятно гармоничными цветами букв. Но если присмотреться, если осторожно, как охотник, раздвинуть шторы камыша, то приготовленное ружьё просто застрелится. Азбука ведь такая маленькая, с кривыми лапками, на которых не может устоять, дрожит от холода. Из слов знает только всевидящее "няв".
    Итак, у меня две недели, как два настоящих глаза.


косяк черноморской рыбы

я спрашиваю тебя, я тебя вопрошаю:
если я живу, значит это кому-нибудь нужно, правда?
значит, уровень востребованности перевешивает?

может быть, кому-то нужна моя почка, и поэтому он не хочет, чтобы я умер,
пока её для него не вырежут врачи?
может быть, кто-то хочет украсть мои перстни или серёжки,
но этот грабитель не хочет моей смерти.
может, кто-то хочет присвоить мою смерть, как серёжку или почку?

бедная черноморская рыба, как бедная африканская кожа,
ты часто появляешься на свет так, будто ты уже
умерла, а тебя даже некому похоронить.
плачешь. и приходишь в себя только в слезах.
они становятся единственным доступным средством.

кто-то воспринимает себя через путешествия,
и нередко из-за путешествий понимает, что съёмная квартира –
это лучшее путешествие,
кто-то находит себя в книгах –
иногда даже в своих,
а вот бедная черноморская рыба – в чём, кроме слёз?
вон уже сколько ты наплакала чёрных, как море,
                горьких, как рыбьи глаза на вкус.

жизнь определяется тем, что ты считаешь нужным про неё узнать,
тем, сколько смертей ты отложила на потом, а сколько не отложила,
тем, как глубоко ты погружалась в воды Чёрного, как нефть.

я спрашиваю тебя, я тебя вопрошаю:
если я доживу до времени, когда мне некого будет хоронить,
то кому в эти минуты я буду нужен?


имена

тебе нравится упасть и покатиться от своих слов
слова важны когда они имена или когда за них нужно отвечать
слова нужно воспитывать но как можно отвечать за совершеннолетние слова
поэтому от слов часто отказываются подбрасывают их в приюты
бездетные будут присматривать за ними с невиданной любовью
и воспитывать в них свои любимые термины и понятия

письма обычно умирают не дойдя
   до нужной точки кипения
голоса затихают твердеют как хлебная корка не поместившись
   в рот
и лицо изгибается как змея
проткнутая шприцом с несколькими кубами непереводимого молчания

кожа мёртвых и кожа живых откликаются но на разные имена
по-другому откликается кожа той сумасшедшей которая подсела ко мне в метро
рукой она гладила воздух и я прочитал
    что у воздуха есть руки и плечи
    что у воздуха есть термины и понятия
    что у воздуха есть семейная связь со словами потому что мы дышим

шизофреничка: присутствует лишь под своей молчаливой кожей
только себе как Богу она называет своё имя
и повторяет его будто перебирает чётки со своими именами
каждое из которых протискивается за линию горизонта
как в двери вагона с надписью "Не прислоняться"

    и ландшафт трогается с места
        не объявляя следующей станции

я хотел откликнуться но не знал имени кожи сумасшедшей девушки
мне не хватает имён поэтому я усыновляю подброшенные
мне не хватает имени поэтому берегу каждое подброшенное


океанокрушение в парке

до сих пор:
я тебя никогда не запрещать
отныне:
ты меня никогда не дышать. я нигде тобою присутствовать

ибо вот – твои слова болят, потому что падают.
как велосипед, на котором я ехала,
держалась за руль и ветер.
развивал мои волосы. как гантелями развивают.
мускул.

и – теперь.
манекены внутри меня. это тени птиц и сердец.
ими невозможность пошевелить.
в парке слышать их щебет и пульс. как вдали
две пустые горсточки нежности.

кто это играет пинг-понг? как не в моей голове.
звучит его имя, разлетаясь шагами по мостовой всё дальше.
криком, который невозможность втиснуть в орфоэпику.
вокруг – океанокрушение твоего имени.
разговоры затерпать, будто хурма.

кто спасёт нежность в горстях?
питаюсь своей хурмой, втиснутой в кровь.



я разминать свои груди

осенняя пристань –
это место. где мы причалить одна к другому.
я собиралась уехать. но перестала.
помещаться в любой багаж.
настолько ты меня увеличить. и наши общие переживания.
надувать будто шарик.

чтобы быть меньше, легче – я выбрасывать из карманов.
все твои прикосновения. не говорила.
слова. день первый.

как же быть со словами и словам.
если у меня дыхание перехватило.
а у тебя дыхание – с сигаретой на пристани.
которая удаляется в глубину. и заканчивается в глазу рыбы.
поэтому мы замереть в своих словах.
не сдуть одуванчика слов. не пробить слов иглой.
нарастающая память.

мы потеряться потом в своей одежде.
мы настолько потом блуждать рядом.
я целовала тьму. туда. откуда ты выдыхал дым.
а тьма целовала меня. в место, где сейчас.
я разминаю. мы разминуться.
одна с другим, как со словами. день последний.

и, вспоминая о тебе – это шарик.
который касаюсь иглой памяти.
когда прихожу через сотни на пристань.
и разминаю свои груди. от недополученной наслаждённости.

зачем настолько в сердцах разминать друг друга!
чтобы настолько – разминуться?

всё отражаться только в глазу глубинной рыбы


на сон гребучий

неудачная власть отключит свет   а Бог – свечи
секта электриков справит по тебе панихиду бэушными молитвами
горсти септакордовых красавиц   топографические карты снов
что ещё залезет тебе под пижаму   в эти анимешные глазки
ты знаешь – дважды в одну постель не лечь –
устраиваясь спать захочешь обнять свою фамилию    но не удастся
Коробштайн? Коробадзе? Короборо? Такубоку?

ты калейдоскоп с тринадцатью попытками отлупить свою фантазию
оторвать погоны   затоптать пилотку   чтобы с культяпками вместо грудей
или – с другой стороны – как добиться авторских прав на собственные галлюцинации?
оставлять внутри каждой визитку   заячий хвост как это делал общеизвестный киллер
шприц с несколькими кубами кадров твоего пребывания здесь?
чтобы когда кто-нибудь снова запустит этот жестокий диск
сразу становилось понятно – территорию пометил П.П.Коробчук


* * *

Тень сознался мне в пьяном шуме,
что поэты ему врут,
что поэты встречаются ему в грязных забегаловках и
давно заброшенных склепах,
в параболических видениях на каждом канале,
и подсовывают свои чахлые буквы с куриной приправой
в чёрных ящиках от самолётов,
которые так и не вернулись с Северного полюса,
обледенев там прямо в воздухе...

Тогда я залез в какую-то аморальную канализацию,
чтобы хоть как-то спастись от его пьяных радиоактивных исповедей,
и вместе с тем, чтобы положить его и свои глаза
на одном уровне,
в общий мешочек для лото,
и чтобы в который раз растечься в осознании
массовых фальсификаций, во время которых нас расфасовывают
невидимые манипуляторы
на областном и подкожном уровнях.

И тогда Тень сказал ещё нечто вроде: "Сгустки человеческой энергии –
это неоновые палочки, которыми усыпан Лас-Вегас,
это глянцевая деятельность, а значит мы – постоянно – своя обложка,
и человек всегда боится заглянуть себе внутрь –
в суть гангстерских перестрелок и глубинных
большого и малого финансовых кровообращений
– и, наконец, человек захлёбывается,
захлёбывается, как, например, Джимми Хендрикс,
захлёбывается, околдованный и замотанный в кокон отношений,
захлёбывается продажным быстрым течением, которое обычно
бывает перед водопадом,
тем искусственным водопадом, которым любуются
путешественники на Южном вокзале.


* * *

Украина давай создадим как при Мазепе шведскую семью
заведём тройку карапузов: святого духа деда и прапорщика
это наши будущие жиголо – Кий Шрек и Хорив
на крестинах только настоящие родичи не споткнутся о днепровские пороги

моя плацкартная Украина   седьмое место   третий вагон
бабули с пирожками наших душ и джиннов бросаются на окна
умоляя купить хоть какую-то мелочь
бабули с кучмовозами и кравчучками –
с транспортом для перевозки массовой памяти

расписание движения поездов спрятано в тайной кассе одного из московских
вокзалов
да святится Российская Педерация
яко на земли и на Би Би Си


приятное стихотворение о приятных воспоминаниях

когда я снова встречу её
на расстоянии вытянутых ног
всю в шагах и символах со сроком действия
до успокоения сумрака
в постели рядом с моим дыханием
я скажу я наконец потерял слова любимая
наконец потерял признаки твоего? присутствия
на нашем последнем выдохе многоэтажки

о фуги о увертюры которые ты писала ступнями по снегу
о рекорды тишины которые мы устанавливали
сумеречными капиллярами прикосновений
о пригородные кассы твоего тела
на которых я брал билеты в спальный вагон

какой ветеринар определит когда появился сколиоз
у нашего пса у нашей клепсидры
почему он перестал ласково скулить медитировать
засыпая между нами в гибких
как арабское письмо объятиях?

и когда-нибудь ненароком зайдя в бамбуковые заросли
с разбросанными твоими фугами и увертюрами
я найду твою подушку и повторю тем твоим снам
я наконец потерял слова любимая
всё вокруг изменилось
может быть осень
а может Гераклит



* * *

треть её дня проходит в поисках слов и жестов которые прорастали бы из-под земли
поэтики ещё будут облизывать консервную банку твоего величия
если бы не криминальная подоплёка твоих слёз
если бы не коммерческие основы каждой морщины
кто-то бы точно поселился в кенгуровой сумке твоей судьбы
и следил не догоняют ли другие

она плетёт из волос свитер для свого настоящего нутра на долгую зиму
она собирает жесты в конверт и идёт на почту
ёё надежды борются за мяч как парни в американском футболе
её надежды с тёмными провалами музеев на кончиках пальцев


это не исчерпанные руки

исчерпанные руки
открытые как перелом объятия

иногда я оглядываюсь ей прямо в лицо и кричу:
то что человек имеет право не дружить с головой
не значит что у них не должно быть деловых отношений

это не обида. это источник анализа

исчерпанные руки
открытые как перелом объятия

она отвечает будто продолжает говорить с окружающими
деревьями и домами как со внутренним голосом:
ты скован своим дурацким анализом словно труп
мыши в мышеловке. ты просто завидуешь

это не зависть. это чувство корректности

исчерпанные руки
открытые как перелом объятия

так и шла она со своим внутренним голосом по городу
с переменным успехом – как верба в ветренную
а потом – в безветренную погоду:

то подбегала к прохожим с открытыми как перелом объятиями
то утомлённо плелась с полностью исчерпанными руками

исчерпанные руки
открытые как перелом объятия

исчерпанные руки
открытые как перелом объятия


* * *

осколочек
маленький такой осколочек
только что расплавленный и опять затвердевший
металлический

весь в крови
из него капает в воронку
что образовалась от прилёта

кричишь но ничего не слышишь
кричишь а в ответ из воронки вторит ещё более болезненный крик:
с этим криком лечим свои свежие раны
с этим криком рождаемся
с этим криком воюем
с этим криком отныне живём, любим, трудимся, отдыхаем

крик появившийся в момент большого взрыва

и вселенная расширяется
вся в таких же осколках как этот
вытянутый своими руками
из своего же черепа

мы можем порой и не слышать этот крик
но отныне он будет звучать в каждом из нас
всю нашу жизнь

07.06.2022


* * *

это дыра от осколка?
нет, это корень дерева пробивается сквозь асфальт.

это приближается ракета?
нет, это мотоциклист разогнался на проспекте

это кто-то кричит из-за ранения?
нет, это ребенок слёзно выпрашивает у мамы третье мороженое

это война?
нет, это мирная жизнь
не волнуйся, прилёты были утром

26.06.2022


* * *

смотреть в войну
как в воду

волны что разрушают
полотно действительности

и тонкое обнадёживающее
пространство между волнами
спокойное, чёткое

лицо
замкнуто
между руиной и спокойствием

если погрузить руку
удастся ли её достать
а если удастся
станет ли она волнистой

вода пьёт нас

22.10.2022


* * *

переписываюсь с братом
он всё лето провел на солнечной Херсонщине

вообще в этом году множество друзей путешествует
преимущественно по Европе

дом дрожит
сосед начал включать генератор

из окна виднеется дым
над новой фабрикой

какая война?
ничего об этом не знаю
вы просто накрутили себя
переволновались
какое такое вытеснение?

8.11.2022


* * *

я назову своих детей Рекс и Араукария
говорит восьмидесятилетний дедушка

я стану балериной
говорит восьмидесятилетняя бабушка

мечты как свежее молоко
белые, питательные, скисают

я стану
сывороткой

я назову своих детей
кислое молоко

белое белое молоко
чёрная чёрная жажда

25.06.2023