Настоящие мужики

преодолеть бы  пространство неровностей,
схватки с которым больнее и крепче...
и принимать бы дары без условностей...
...нет, не любил...
                и дышать стало легче.
Хельга Брестчанка (Ольга Ролич) 
Виктор Шмелёв приехал домой, где не был несколько лет, пока грыз гранит науки, обретал профессию.
Сойдя с автобуса, юный специалист прямиком направился в родительскую квартиру.
По дороге повстречал школьного друга, с которым было столько всего связно: проказничали вместе, девчонок задирали, с мальчишками из соседних дворов дрались, по чужим садам лазили. Конечно, это было совсем в другой жизни. Теперь всё иначе.
Шесть лет прошло после школьного звонка. Выросли парубки, возмужали.
– Как живёшь-здравствуешь, Лёха! Давненько я тебя не видел. Как жена, Катенька, как дочурка, –  поприветствовал Виктор товарища, который женился по залёту на девушке, которую Шмелёв безответно любил, сразу после выпускного бала.
– У меня теперь, Витюха, сын растёт. Возможно, не один. А жену нынешнюю Алёна зовут. Только… не расписаны мы. Нафиг надо! Никогда не поймёшь, чего этим бабам нужно. Не с их куриными мозгами нас, мужиков, к себе привязывать. Никогда не научатся эти клуши головой кумекать. Пальцем помани, лапши на уши навесь и бери голыми руками. До сих пор ни одна не отказала. Им от нас, мужиков… которые настоящие, стоящие, только того надобно – чтобы топтали со вкусом да на бирюльки денег не жалели. Сами ножищи на любую ширину разведут. Только апосля начинают права качать, дрессировать. Шантажировать пытаются. А ручки-то – вот они… обломаются жизни меня учить. Я с глупым бабьём особо не церемонюсь. Не нравится – вали, откуда припёрлась. На мой век этого добра… не перещупать.
– А Катя… как же Катенька… а Лизонька как… у вас же такая любовь была. Все мальчишки завидовали, самую красивую девчонку в себя влюбил. Помню, как ты её на руках носил.
–  Так она у меня первая была, потому петухом перед ней и выхаживал, хвост шире морды распушил. Я  стервозные бабьи нравы в ту пору ещё не просёк, потому и женился не глядя. Пошёл у зазнобы на поводу, замуж взял. Думал – она человек. Не оценила добра. Дерзить начала, норов строптивый показывать. Надулась, крылышки воинственно взъерошила. А для меня… любовь там, супружескую верность, хозяйственное рвение и прочая брачная муть – пустой звук. Оленя изображать не собираюсь, сам кому угодно рога обломаю. Мужика хотела заарканить – вот он я, скидавай порты, подставляй как положено лакомые закрома, я в них сколько угодно добра напихаю. А комадирить, распоряжаться мужской честью, тем паче отчитывать и управлять – увольте, сударыня. Короче, дружище – у неё давно уже своя свадьба. А у меня своя. Разбежались без слёз и сожалений. Пусть оленя в другом стаде ищет. У меня другая жизнь, братуха, замечательная, сладкая.
– Ни с того, ни с сего, говоришь… на пустом месте. Капризы, претензии? Катенька… не верится что-то.
– Не бери в голову, Лёха, бери между ног. Главное, чтобы бабы давать не уставали. Самое то, я тебе говорю. Бабы сами на запах добротной жеребятины летят, сами в любых позах подставляются. Даже уговаривать не приходится. Нормально всё у меня.
– Лизавету Викторовну-то навещаешь, родная кровь всё же, малое дитя. Представляю, какое это счастье – с дочкой общаться… видеть, как растёт, чему учится. Первое слово, первые шаги. Завидую тебе! Я до сих пор никого не нашёл. Катеньку любил. А она тебя выбрала. Ладно, какие мои годы. Успею влюбиться… наверно.
– Да ну её! Я про Катьку. Много о себе мнила, принцессой прикидывалась, а там… по секрету скажу – ни сиськи, брат, ни пиписьки путней. Баба должна быть горячей, покорной и развратной… в мужниной постели, конечно. А она в дела мои мужские без спросу лезла, с друзьями пыталась запретить встречаться, стопку из моих рук рвала, словно право имеет. А серёдку берегла, словно там бриллианты с изумрудами. Туда ей и дорога. У меня смачных баб навалом, как грязи, только успевай порты скидавать. Рожать я её не заставлял. Сама захотела материнством тешиться, пусть теперь расхлёбывает. Предлагал я ей аборт сделать, не послушала.
– Какой аборт, дружище, ты о чём! Катюшке тогда семнадцати не было.
– Меня их бабьи дела не касаются. Охотниц до моего мужского достоинства – не счесть… а я… один в своём роде. Ни одной кокетке не отказал. И что… если каждая бедолага, какую я стояком своим осчастливлю, рожать от меня надумает... короче – не мужское это дело, с пелёнками да подгузниками воевать. Катюха, пока не выступала, жил с ней, честь по чести, даже зарплату иногда в дом приносил, а как зубы выставила – зараз и попрощались. Я щедрый, никому в интимной помощи не отказываю.
– А как же любовь? Я ведь на свадьбе вашей гулял. Помню, как клятвы давали: вместе навеки, в горе и в радости.
– Бредятина это всё. То так, для форсу, чтобы публику шокировать. Нынешняя моя, Алёна Евгеньевна, мать её ети, тоже баба глупая. Предупреждал ведь – дети мне без надобности. Но эта хоть молчит, зубы не выставляет. И правильно делает. У меня рука тяжёлая. Зубов не хватит бодаться со мной.
– Ты что, бьёшь её?
– Учу, брат, учу слегонца. Это бесовское племя ни в коем случае нельзя распускать. На голову сядут. Знаю, что говорю.
– Ну и как у вас с ней, эту-то хоть любишь?
– Я их всех люблю. Которая девулька ноги раздвинула – ту и люблю. Готовит Алёна прилично, не транжира. Друзей моих в гости ласково принимает. Пьёт в меру, ежели дозволяю. Супружеский долг безотказно блюдёт.
– Значит, если рот раскроет и претензию выскажет, ты её тут же... того... с собственным ребёнком на улицу?
– Пусть спасибо скажет, что кормлю, кров даю. Девки ко мне в постель сами прыгают, отбоя нет. Эта с понятием, покудова молчит. А здоровья у меня, сам знаешь – как у батьки. Кстати, папашка тоже в очередной раз подженился, старый развратник.
– Это которая же по счёту?
– Кто их считал, бес его знает! Он – мужик настоящий. Шестой десяток, а бабу привёл… лет двадцать пять, не больше. Я бы ей пёрышки пощипать не отказался. Ладно бабёнка скроена. Духовитая, смачная. Да у батька моего не забалуешь, с одного удара в нокаут оправит. Потом всю жизнь на лекарства работать придётся. Ну и лях с ней, вертихвоской. На мой век ловких в постели кошёлок хватит.
– Ты же говоришь, что Алёну женой считаешь.
– Секса, Витюха, как и денег, много не бывает. Нужно хотя бы попытаться всех в обозримом пространстве баб на предмет сладости передка обследовать.
– Не боишься на старости лет один остаться, или того хуже – неприличную хворь подхватить?
– Неа. У меня профессии нужные. Я… во-первых – электрик, во вторых – сантехник. Плитку могу класть, любые слесарные выдумки запросто осуществлю, холодильники и стиральные машины ремонтирую. Всегда с доходом буду. Бабам, поверь, полный кошелёк, побрякушки ювелирные да лихая долбёжка надобны. С этим добром у меня полный порядок, никто не жалуется. Может, в гости зайдёшь, на рюмку чая? Если хочешь – могу Алёнкой своей угостить. Она у меня баба послушная… а какая сладенькая!
– Спасибо, нет. Я силу мужскую даром не растрачиваю. Насчёт сожительницы своей… всерьёз предложил… или бравируешь?
– Когда это я врал! Зуб даю: прикажу – не посмеет перечить.
– Да, Алексей, удивил ты меня.               
Лёшка рос как сорняк. Были у него родители. Живые. Мать, правда, болела серьёзно, но причиной тому были беспробудное пьянство, антисанитария в доме и патологическая лень.
К тридцати годам Алевтина Семёновна заработала проблемы с печенью и почками, попутно взрастила во всём теле аллергию. Набрала, при росте сто пятьдесят сантиметров, почти сто килограммов веса. В результате разрушение суставов и тремор.
Пить, курить и жить безрассудно, однако, не прекратила до последнего часа.
Отец у Лёшки комплекции богатырской. Силищей обладал впечатляющей. Если руку кому пожмёт вполсилы – косточки хрустят. Зарабатывал неплохо, всвязи с чем денежки на выпивку в семье всегда водились.
А холодильник обычно стоял пустой. Лёшка вечно ходил голодный.
Зато ящик-другой водки под кроватью бы неизменной дизайнерской декорацией.
За наличием огненной воды батька следил строго.
Гостей в доме всегда было много.
Когда мамка начала сдавать, сами понимаете: тридцать с небольшим лет ещё молодость, а она в старуху обратилась, отец стал молодых да симпатичных, но слабых на передок подружек в дом таскать.
После приёма горячительных напитков, батя проводил контрольное испытание работоспособности и выносливости ходовой части у очередной гостьи, для чего до поры выгонял из дома Лёшика, а жену запирал на кухне, поставив перед ней початую бутылку беленькой.
Мамка не перечила. Кулачищи-то у муженька чуть меньше головы размером, в дело он их пускал регулярно, не соразмеряя силу с хрупкостью женских костей!
Синяки с лица и груди у супруги почти не сходили.
Был случай, ещё по молодости испытала на себе, предъявив избраннику необдуманную претензию. Нокаутирующий хук достиг цели молниеносно. Увесистый кулак угодил молодой супруге аккурат в челюсть, отчего та мерзко хрустнула, потушив в её голове свет. Что было потом, она не помнила, но пила и ела через трубочку месяца три.
С тех пор Алевтина Семёновна взгляды и мнения никогда не озвучивала.
Если муж о чём спрашивал, кивала, не раздумывая: вроде как соглашалась.
Со временем приспособилась к роли груши для битья и считала такое положение в семейных отношениях естественным.
Лёшка научился у основательно подвыпивших родителей, иногда и у гостей, подчищать от излишней наличности карманы.
Иногда выуживал приличные суммы, и ни разу не попался.
Бывали случаи, когда удачно добыв несколько крупных банкнот, мальчишка устраивал для приятелей аттракцион невиданной щедрости: покупал ящиками лимонад, коробками мороженое и пряники.
Ребятня его за это любила.
Матери друзей частенько подкармливали подранка, считая его сиротой.
В обносках он не ходил, но выглядел бездомным.
Одежду Лёшке приобретали, только никто её никогда не стирал, не ремонтировал. От покупки  до покупки штаны, рубахи и свитера принимали совсем непристойный вид.
Школьную форму Лёшка аккуратно весил на плечики. Имела она вполне порядочный вид, но запах источала такой, что за одну парту с ним никто кто не желал садиться.
Учился мальчишка плохо, желания получать знания не имел. Оценки ему ставили скорее из сострадания и жалости, как сироте.
В силу физической мощи у ребятни он был коноводом. На проказы ума и изобретательности ему было не занимать. То и дело кто-то приводил его за ухо к родителям.  Те посылали жалобщиков куда подальше, но в знак уважения и в качестве примирительной меры предлагали щедрую дозу горячительного.
Когда родители обиженных деток уходили, батька давал Лёшке леща и говорил, что он молодец.
– Так и нужно с ними, Лёха, не расслабляйся. Ишь, взяли моду жалобиться. Хрен им по всей роже. Настоящий мужик должон шкодить, хулиганить… и драться, иначе в жизни не прорвёшься, даже на стакан гамырки не заработаешь. Бабы, они крутых, наглых, решительных перцев любят. А науки пусть интеллигенция вшивая грызёт. Может, от тех знаний без зубов останутся. Хрен они столько заработают, сколько я. Не головой, сын, руками мозолистыми богатства куются. Кому нужны важные дипломы, если инженер меньше грузчика зарабатывает? Да пошли они! Нам с мамашей твоей и без того хорошо. Лишь бы друзей было полно, баб путёвых до пропа, да застолье доброе. Всё прочее само собой приложится. Так что, Лёха, хулигань на здоровье. Никого не слушай. Только меня. Батька худого не посоветует.
Лёшка впитывал науку выживания, как губка.
Усвоил.
– Бабы у меня во где, – демонстрировал кулачищи родитель.
От сына батька ничего не скрывал. При нём сколько раз разудалых девиц демонстративно пользовал.
– Пусть постигает, переваривает суровую мужскую науку, – учил отец, загибая в коральку очередную податливую озорницу, смачно шлёпая о её дебелые бёдра. Подрастёт малёхо – всему научу.
Иногда папаша показывал в деталях, как, чего, куда и сколько, даже прикасаться к источникам разврата дозволял.
Лёшка смотрел во все глаза, усваивал.
– Постигай, студент. Курево да порево – это очень здорево. Научишься зарабатывать, и тебе чего угодно эти продажные свиристелки дозволять будут, – поучал он сына.
Мать тихо отошла в мир иной во время очередной грандиозной попойки. Обмякла разом, словно уснула.
Собутыльники равнодушно отодвинули снулое тело в сторону, затем отнесли, чтобы не мешала гулеванить, на кровать.
И забыли о её существовании.
Подобные события в весёлых компаниях никого особенно не волнуют.
– Обожралась, скотина! Ну и хрен с ней. Проспится - опохмелим.
Дня через три, когда спиртное и деньги закончились, собутыльники стали приходить в себя. Начали Алевтину тормошить, а она холодная.
Батька с дичайшей похмелюги взъерепенился, осерчал, начал ногами приводить мёртвое тело в чувство. Когда дошло, что нет больше жены, нет у Лёхи матери и вообще человека нет, пришёл в неистовство.
– Как это так… кормил, поил, а она… дрянь подзаборная! Делать-то, мужики, чего, у кого опыт на сей счёт имеется? Не женись, сынок, бабы вот так вот, чтобы жизнь порядком испоганить, в самое неподходящее время уходят, по-свински! Хорони теперь эту животную.
И отправился к молодой любовнице поминать так некстати усопшую супругу, купив по пути три пузыря водки в долг, чтобы залить хмельным зельем неприятность.
– Какого лешего я должен переживать за эту тварь! Меры не знала, водку стаканами жрала. Не была бы дуррой – нашла бы себе нормального мужика. Любовь, твою мать, им подавай. Головой думать нужно, а не вульвой! Когда у мужика стоит и ему хочется, начхать он хотел на любовь, и на прочую романтическую хрень.
Папаша методично заливал пойлом горе, сын попрошайничал у продуктового магазина, а бездыханное тело тем временем источало невыносимый смрад.
Сердобольные соседи собрали денег, отправили усопшую в последний путь. На то, что бесхозный  ребёнок несколько дней жил рядом с трупом, никто не обратил серьёзного внимания: окружающие знали, что у мальца есть отец.
Лёшка ничего, в принципе, толком не понял. Заснула мамаша, упилась. Отвезли куда-то.
Что до, что после её смерти ничего в его неприкаянной жизни не изменилось: жрать он хотел всегда.
Выжил, несмотря ни на что. Со всеми отцовскими закидонами и с его неразборчивыми любовницами, которым до него не было дела.
Правда, одна из них смекнула, что будет весьма выгодно обучить мальчишку нехитрой постельной науке. Пока отец вкалывал, добывая рублики на очередной сабантуй, она преподала впечатлительному, любопытному до всего жареного Лёшке курс интимного мастерства.
Тому пришлись пол вкусу чувственные манипуляции.
В пятнадцать лет Лёшка мог запросто оседлать любую отцову сожительницу: хоть спереди, хоть сзади, не задумываясь о последствиях. Отцовым любовницам обычно не грозила возможность забеременеть после десятков абортов и не долеченных срамных заболеваний.
Мальчишка был силён не по годам, но бестолков. Зато желающим развлечься папиным подружкам заматеревшую свиристелку подросток мог вставлять сколько угодно.
Ту даму, что его обучила, Лёшка с помощью отца выпер взашей, когда та, руководствуясь заранее заготовленным планом, начала качать права, предъявляя претензии на долю в семейной квартире.
Тогда хлопчику было уже семнадцать.
Запросто, без излишней дипломатии поведал он батьке, что давно спит с его глупой подружкой, что та сама его соблазняла, а теперь намекает, что теперь и жена ему и мать, а потому будет правильно её на этой жилплощади прописать.
– Дура! Жила бы себе в достатке. Чего бабе не хватало?
Лёхе, хотя отец не был на него зол за случившееся, тоже в глаз прилетело – для порядка. У батьки сил в ту пору было достаточно, чтобы вершить какое угодно правосудие.
Любовнице он, шутя и играясь, сломал нос, выбил из сустава плечо и отправил на больничную койку.
Парень в ту науку добросовестно вник.
Теперь и у Алексея плечи метровой ширины, а сил гораздо больше, чем у стареющего родителя.
Пока парень терпит, и его и его ненасытных невест. Но время всё расставит по своим местам. У них, у настоящих мужиков, так – не забалуешь. У кого сила – то и прав.
Родитель давно понял, что стоит ему проявить слабину, а эта печальная оказия неизбежна, и увесистого леща регулярно будет получать он сам.
В мире животных иного исхода не случается
Хлебное ремесло Лёха освоил в совершенстве, руками работать, выгодно халтурить на стороне выучился. Что касаемо денег – он давно потерял им счёт. Как и невестам, каждая из которых думает, что сумеет его объездить и приручить.
Ан, нет, у него были замечательные учителя.
Алёна в его квартире задержалась недолго. После неё были… впрочем, неважно, как из звали: они сами выбирали свою судьбу.
Что касается Катеньки… теперь уже Шмелёвой, они с Виктором дружны и счастливы. Елизавету он сразу усыновил. А недавно в их семье появился Коленька – желанный ребёнок, у которого есть, любящие его родители – мама и папа.