Жестокий обет

               
Здесь некогда стоял кирпичный дом послевоенных лет постройки -
Наследие японских пленных, рабских назидательных работ.
В подъездах и квартирах вечный дух витал зловонный, стойкий
От ям фекальных выгребных, от мусорных разваленных красот.
Я помню ощущений мир, как символ обжигающего лета,
Позёмки круговерть вздымающую пыль среди двора и надо мной.
Согбенную фигуру старика, возникшего в столбе полуденного света,
Не торопясь бредущего с клюкой и нищенской котомкой за спиной.

Присел на солнце разомлев, пот стёр со лба замасленной бахромкой,
С висков пробор залысин над челом высоким, крепким, хоть не великан,
Алтаец сухощавый, смуглый, с редким волосом раздвоенной бородкой.
Не скажешь, глядя на него, что ловкий, а скорей в отлёте старикан.
Кисет раскрыл, нюхнул и речь без пауз полилась негромкая, не умолкая,
Как будто где-то у него внутри забыв, не перекрыли неуёмный кран,
Глядит на мир вокруг себя раскосыми и тёмными глазами не моргая
И улыбается чему-то, будто глубоко запавший взгляд-капкан.

Здесь, в шаге на восток, между непроходимых девственных вершин Алтая,
Где в поднебесье сходятся в одно безлюдные края из четырёх великих стран,
Есть тайный ход в потусторонний, мрачный мир чудес и зла без края -
Пристанище кудесников всесильных и бойцов непобедимых вечный стан.
Я чувствую, как в ярости слепой храпят, узду обугливая, огненные кони,
Свирепо часовые напряглись, нетерпеливо сдвинув кожу  на крутых широких лбах.
Оглаживая бороды, кривятся колдуны в предчувствии лихой погони,
В последний раз, оглядывая призрачную меру на волшебной точности весах.

Всё ускоряются мгновенья, приближая час мой следовать в иные дали,
Неумолимо, сотрясает землю под ногами ход давно начертанных работ,
Те силы, что когда-то и зачем-то жизнь мне эту дали
Стремятся не спеша назначить точный своевременный уход.
В глаза мне твёрдо заглянув, стянув на узел горловину ветхую котомки,
Вокруг неспешно оглядевшись, дедушка сказал, молчанием добавив вес.
Закат полуденного мира вновь в глаза мои вошел вращением позёмки,
Врата его погибели издАли тронувшись неповторимый обречённый треск.

Они всей шириной раздвинутся и день откроют горький очень скоро,
Запрятанный когда-то в глубине веков, в преданиях, между древних строк.
Я чую безошибочно стремительный бросок несметной злобной своры,
Но мне отмерен небом видно много меньший срок.
Он говорил неспешно, глядя внутрь себя, вокруг ничто не замечая,
С тоской невыразимою, прикрыв глаза, всем телом обратившись на восток.
Всё в зной полуденный плыло и ритм, и суть, и чёрных силуэтов стая,
Весь искажаемый жарой и  ужасом и в мыслях, и в глазах моих поток.

Я может и не прав, что не ношу на голове старинную тесёмку,
Под ярким пеклом марева погреться для меня не идеал,
Но годы нынче тянут плечи книзу, как песком набитая котомка,
Мне самому пришел черёд поведать, то о чём всегда молчал.

В глухих лесах, болотах среди топей,
В отрогах диких гор и неприступных скал
Живёт, не зная времени, народ сплочённый, тёмный и жестокий -
Про этот дивный мир, уж много лет назад, мне дед пересказал.

Там пеной хлещет океан, озлясь на чёрных стен блестящие громады,
Бушует в вышине небес и над ущельями не утихающий и грозный ураган,
Там колдуны, склонивши седину и вслушиваясь в туч грохочущих раскаты,
Над мраком чёрных душ рвут струны, где бойцов походный грозный стан.
Под сводами пещер, меж гротов усачи костры жгут часа ожидая,
Когда расправу предвещая, выйдет дозволение верховного вождя,
Тогда врата волшебные накроет тенью грузных и могучих тел их стая,
Меж двух миров разверзнется мучений и погибели прозрачная межа.

В тот час от самых древних пор, наполненный лучами светлого потока,
Прервётся в нашем мире род пророков, гениев, святых и мудрецов,
До края мир людской, насытившись неистребимыми плевелами порока,
Вдруг беззащитным станет на распутье от  семи безжалостных ветров.
Предав вселенского творца ученья, где в любви и мире люди братья,
В никчёмной суете забыв заветы боязливых предков на обочинах веков,
Ворвётся человечий род в животной пустоты и похоти когтистые объятья,
В последнем торжестве предстанет падшим ниц у ног златых тельцов.

Усохнет мозг людей до гладкости и мелкости яйца сороки,
До серости злодеев лицемерья, лицедеев – двоедушия жрецов.
От светлых, сильных духом стражей тёмных, смертных врат востока
Останутся размытые и меркнущие тени обманами пресыщенных шутов.
Тогда для мира, наконец, готовы будут все от чаши этой части,
Которую он станет пить и саван свой со смертью заодно нести,
И в краткий миг земной, бессмысленно жестокий в неземной напасти
Не сможет зло само от зла себя спасти.

Покинув тень, где в одночасье тают огонь божественных лампад и жар святых свечей,
На роли санитаров волчьей стаей на сцену выйдут толпы палачей.

Я вижу Землю в чешуе невиданных, немыслимых фонтанов
И высохшие реки крови в руслах обожженных чёрных рек материков,
Размах пустынь и скал теснины в ложах опустевших океанов,
Руины многолюдных городов, познавшие и мрак, и запустение веков.

Не остановят их ни самолёты и ни танки, ни  жирной лести блеск, ни звон мошны монет
Они уже идут из своего бессмертия  над миром совершить неотвратимый и безжалостный обет.

За далью лет минувших сохранил я скверно всё, что старик поведал и велел нести,
Во многом исказил, напутал, упустил, наверное, я был тогда лишь мальчик лет шести.

Но помню без изъянов: вихрь кружился, прах взметая на границе света,
Летучий слой в глаза и нос забился, на зубах скрипел в разгаре лета.

01.07.23.