Надежда Мальцева

НАДЕЖДА МАЛЬЦЕВА
(1945 - 2023)

Я в смерть бывал мучительно влюблен,
Когда во мраке слышал это пенье…
(Джон Китс. Ода соловью)

Не прислушивайся к ночи,
не распахивай окна,
даже звезды, Божьи очи,
видят реку не до дна.

Не держись за птичий трепет,
пусть сердечко поболит,
или в лоб шлагбаум влепит
непроворный инвалид.

Там не робкое дыханье,
не встревоженная трель —
те же грабли, чертыханье,
тот же путь отсель досель.

Но сидит со всею смутой
вера старая в крови
и в любовь от смерти лютой,
и в погибель до любви.

И душа на все резоны
отвечает невпопад,
и слетаются грифоны
в соловьиный темный сад.

Погоняй же без оглядки,
как от века повелось!
С русских кочек взятки гладки,
растрясут любовь, авось.

Зазимки

Я тобою, осень, не скучаю,
твой последний, самый сирый день
мне родней хмельных чертогов мая,
в облаках качающих сирень.

Здесь как будто пронеслась охота,
обдирая грубо по пути
бирюзу и золото с киота,
но прости их, Господи, прости.

Ветры-псы в неистовой погоне
без конца прочесывают лес,
только клена нищие ладони
милостыни просят у небес.

Положу, как подаянье, душу
прямо в листья, ветхие до слез,
ни единым шагом не нарушу
белого безмолвия берез.

Не вернутся вспугнутые птахи,
смоет в реки золотую кровь,
а зверек застыл в животном страхе,
все еще надеясь на любовь.

Пощади, прости его, не надо!
Ничего на свете нет больней
этого беспомощного взгляда,
этих темных, невозвратных дней,

Господи! — и отшатнусь, не зная,
что сказать, и голову клоня…
Мамочка, не умирай, родная.
Родина, не покидай меня.

Стихира про всяк день

Как бы сердце не кручинилось,
что бы нам в судьбу не вклинилось,
мы живем в своей пустыньке — близ
и театров, и кино;
прилепясь к окошку мглистому,
никуда не ходим из дому,
не сдаем угла нечистому
и твердим себе одно:

доживем до понедельника,
до Василья, до Капельника —
слышишь, где-то в гуще ельника
заворочался медведь?
Слышишь, стал уже и сивер нем?
Под небесным синим ивернем
из саней оглобли вывернем,
бросим сани на поветь!

Прямо в душу с кровель капает,
и как луч тонка, строка поет,
и в силках черновика поэт
заблудился и пропал —
брызнет зелень в окна, снова мы
щеголять начнем обновами
и с цветами васильковыми
до утра бродить у шпал.

Словно в келье у затворника,
доживем, дай Бог, до вторника,
наперед пошлем поморника,
чтоб разведал, где тепло
мешкает, в какой Евразии
ждет нас чарочка мальвазии,
и когда нам ждать оказии,
чтоб хоть завтра повезло.

Лай поправ эпохи-вратницы,
доживем еще до Пятницы,
встретим дождь Пятидесятницы,
дождь грибной и Духов день;
там, за льдами рекоставными,
за крестами православными
приоткроем утром ставни мы
и увидим в небе тень —

то поморник возвращается,
всем отныне все прощается!
Но пока не спета славица,
у самих себя взаем,
заготовив можжевельника
впрок для Ворона и Мельника,
доживем до понедельника,
как-нибудь да доживем.

Завещание
 
Отечество, где пьют и пьют,
где в лагерях гниют пророки,
где новой, светлой жизни сроки
с трибун пайками выдают,
 
где бьют прикладом по ладам,
и нет трухлявее приклада,
но все готовы, если надо,
стрелять по чехам и жидам,
 
где я за всех и всех боюсь,
где сорок лет прошли в пустыне,
где я, как Галич на чужбине,
хрипя пою: “Когда вернусь...”
 
Да что же держит здесь меня?
Вид из окна — коза, берёза?
Какая чёртова заноза,
чья ледяная пятерня?
 
Одной твоей любви прошу,
а нет — так ненависти смрадной!
Твой дух, бесправный и отрадный,
вдыхать и думать, что дышу,
 
мычать и думать, что кричу,
и проклинать, и помнить свято,
что на Итаку нет возврата!..
В твоей земле лежать хочу —
 
в земле, с которой рвётся нить,
едва подумаешь о воле,
где я живу затем, что боле
мне негде сердце преклонить,
 
и в обречённой темноте
пусть надо мной склонится Муза
и герб Советского Союза
прибьёт упрямо на кресте.