К 55-летию Арсения Конецкого

К 55-летию поэта
Арсений Конецкий: «НАША ЖИЗНЬ ЕЩЁ НЕ СТАЛА НАМИ…»
(24.06.1968 – 3.05.2016)

Вчера исполнилось бы 55 лет удивительному поэту Арсению Конецкому, чей творческий путь ещё недостаточно изучен, а поэтический вклад в русскую литературу пока ещё катастрофически недооценён. На сайте Российского писателя его мать, Любовь Ладейщикова – сама прекрасный екатеринбургский поэт, – сделала очень достойную публикацию к юбилею сына, где дала его краткую биографию и подборку стихотворений.

Помню Арсения по Литинституту – мы неоднократно пересекались с ним на сессиях. Как он был изысканно красив! Красив, необычен, казалось, недоступен и очень надмирен. Весь – полёт и устремление к ему одному лишь видимым пределам.
Несколько раз довелось выступать с ним на различных студенческих поэтических вечерах. Читал Арсений здорово, пылко, даже, я бы сказала, запальчиво, и по всему было видно – он знает о своём даре, несёт его с каким-то болезненным достоинством и, возможно, ведает свой путь…
Он был нервный, тонкий, заносчиво-недосягаемый. Его, как это часто и бывает, не все любили, не все понимали. Да он и не стремился к успеху у одногруппников, у сверстников – он был нацелен на долгое эхо в российском литературном пространстве. А то и в мировом.

Поэзия Арсения Конецкого сложна и многомерна – и всегда была таковой, – и требует особых глубин восприятия и постижения, взывает к читателю-сотворцу, к читателю-единомышленнику. И, конечно, не рассчитана на непритязательного потребителя рифмованного фастфуда, а тем паче на случайного зеваку. Сам философский строй мысли, богатейший лексикон и эрудированность поэта уже не по зубам неподготовленному «глотателю пустот» – они рассчитаны на серьёзные знания и обострённую эмоциональную восприимчивость читателя.

Арсений моложе меня на два года, и я подумать не могла, что он уйдёт столь рано… Мне было больно узнать о его преждевременной кончине. Однако уход поэта из жизни всегда заставляет пристальнее вглядываться в его строки, искать в них и разгадывать его творческую судьбу, помогает видеть путь творца во всём его объёме и протяжённости.

Спасибо Любови Ладейщиковой за память, за замечательную подборку – я открыла для себя много нового в поэзии Конецкого, такую поистине тютчевскую, а ещё мандельштамовскую образность, в которой легко совмещаются и сосуществуют целые пласты мироздания, измерений и времён (далее, мне кажется, эта невероятная метафизическая пластичность воплотилась уже полностью в поэтике Бродского):

…Когда восторг перетекает в ночь,
И кровь перенимает звон цикады…

...Что даже там, где бурая тайга
Распластана, как шкура росомахи,
И где кружит в зените пустельга,
Нам не избыть младенческие страхи…

Но тем из нас, кто перейдёт рассвет
И в руслах древних рек расплещет воды,
Хмельная память перебьёт хребет
Во имя непрощающей свободы…

...Дай же мне донести до тебя
Спелый воздух стремительных ссадин,
Одичавшее время дробя
У подножия сомкнутых впадин!

...Но в бесстрастной книге бытия
Есть ещё свободные страницы,
И восстанут из небытия
Тени чёрных дней, как очевидцы.

...Но доселе, в Памяти блуждая,
В древних книгах и чужих веках,
И на звёздах след свой оставляя,
Оставляя звёздный свет в стихах, –
Взаперти сидел я…

...Мы сцеплены такою страшной силой,
Что не разъять ни тел, ни голосов,
И что нам сплетни вечности постылой,
Когда закрыто время на засов?

Когда, столетья обращая в пепел,
Коротким жженьем вывернута ночь,
И зерна отдаляются от плевел,
И головокруженье рвётся прочь…

Чувство времени и пространства, ощущение эпохи вообще потрясающие – причём даже в любовной лирике! Чего стоит только одно стихотворение «Призраки», от которого мурашки бегут по коже и сердце ухает от пробуждаемой вековечной памяти, что кроется в каждом из нас, по Цветаевой, «до всякого столетья». Да и как может быть иначе у «обручённого с временем поэта»…
В страшные для России годы, в тяжелейшие 90-е и нулевые Арсений Конецкий писал свои лучшие провидческие, горькие, высокие стихи. Нет сомнения, что особым своим поэтическим чутьём он угадывал тектонические сломы российской истории. И верю, что ему удалось «перейти рассвет» без потерь, достигнув высшей свободы – свободы поэтического высказывания, свободы художника, – с тем чтобы остаться в бескрайнем поле русской поэзии уже навсегда.

–––––––––––––––

ШЕСТОЕ ИЮНЯ

Неистребимый ястребиный стремительный российский слог
Хмельной рябиной, ржавой глиной вторгается в гортанный мир.
И одиночество смолкает, и страх уходит из-под ног,
И снегом завлекает осень на вкус распробовать эфир.

Я лишь старательный возница, послушливый толмач просёлка,
Мне расталдычить эти дали — дороже дрожи на заре,
Когда холмы на одеяле, и обнажённая двуколка
Летит, колдобины щербатя, морозной тенью в серебре.

Я только отсвет, отзвук только, льняное поле, поздний посвист,
Позёмка, бьющая плечами в чечёткой сточенный порог,
Но я велик твоею волей, разбойная хмельная повесть,
Неистребимый ястребиный стремительный российский слог!

ЕВРАЗИЯ

Подземный гул копыт, что дальний гром:
В лоскутный дым бродячих поселений
Обряжена весна. Степным костром
Чуть теплятся огни ночных молений.

Сухой грозою полон край земли,
И воздух – слюдяным свеченьем стали,
И высоко из медленной пыли
Вокруг костра слепые тени встали.

Забыто солнце в руслах древних рек,
Но яблоневый свет идет с востока,
И мы храним в тяжёлых складках век
Запретный плод заоблачного ока.

У наших жён протяжны имена
И нежен взгляд с янтарной поволокой,
И кажется, что в нём отражена
Ржаная память полночи глубокой.

И шёлковая ниточка вдоль рук,
И мятный сквознячок при поцелуе,
Когда тела изогнуты, как лук,
И колокольца колобродят в сбруе.

Когда восторг перетекает в ночь,
И кровь перенимает звон цикады,
Когда... Светает... Некому помочь
Ворочать нам державные громады.

И как сказать дымящейся стерне,
Растерзанной железным лихолетьем,
Что вскрикивают всадники во сне
И молятся о времени последнем?

Что даже там, где бурая тайга
Распластана, как шкура росомахи,
И где кружит в зените пустельга,
Нам не избыть младенческие страхи.

Младенческие страхи тишины
И судороги вдовьего проклятья,
Когда ущербный мёрзлый ком луны
Обугленные разорвёт объятья.

Но тем из нас, кто перейдёт рассвет
И в руслах древних рек расплещет воды,
Хмельная память перебьёт хребет
Во имя непрощающей свободы...

КОЛОС

Наша жизнь еще не стала нами.
Но: листая вечер – на века! –
Я бегу упрямыми губами
Из терновника черновика.

Здесь слепые чёрные стрекозы,
Радуясь, роясь и мельтеша,
Восхищают в небо паровозы
Из железной ряби камыша.

Здесь трава шуршит зверьём и гадом,
Не вплетая в строки пустоцвет,
Здесь блуждает соловьиным садом
Обручённый с временем поэт.

Но пока мелькает шмель-отшельник
В норках перламутровых цветков,
Но пока пернатый пьёт бездельник
Звёздный холод одурью глотков,

Наша жизнь перетекает в голос,
В медное нашёптыванье губ,
И растит в себе тот вечный колос,
Что хранит тоску нездешних труб.

Но судьбы неведомы угрозы
И строка несбыточна, пока
Не взлетели чёрные стрекозы
Из терновника черновика…

ПРИЗРАКИ

Бесшумной птицы грифельный овал
Царапал ночь помарками в диктанте,
Луна такой была, что я читал
Не зажигая свет, терцины Данте.

Три пробило, терновник цвёл в окне
Какими-то багровыми огнями,
И восставало прошлое во мне
Раскаивающимися тенями.

Три призрака шагнули из меня,
Три лепестка волшебного бутона,
Покачиваясь странно и звеня,
Взошли сквозь холод железобетона.

Я исчезал, перетекая в них,
Я истлевал, зерну уподобляясь,
И вот меня, вмещенного в троих,
Окликнул голос, множась и кривляясь.

Мы оглянулись, но была пуста
Дорога под пустыми небесами,
Мы оглянулись, но была пуста
Ночь, опрокинутая перед нами.

Один пошёл на запад. На восток
Пошёл другой. И сел на камень третий,
И каждый знал, что неминуем срок,
Сойдясь во мгле, шагнуть в костёр столетий…

РОЖДЕСТВО

В пылающий свиток поэма грядущего свита,
Но я не ищу ни хвалы, ни хулы, ни совета:
Меня не отыщет небесная хмурая свита.
Сцепление слова. Сцепление снега.
               Сцепление света.

Я лишь очевидец великого таинства снега:
Здесь мёртвая птаха свистит, как стрела печенега,
Здесь в сумерках в небе разлита разбойная нега.
Сцепление света. Сцепление слова.
                Сцепление снега.

Здесь в вольном разбеге сшибается конная лава,
И рыбарь Симон ожидает обильного лова.
Вот так и проходит земная метельная слава:
Сцепление снега. Сцепление света.
                Сцепление слова.

* * *
Нам обоим небо даровало
Жизнь.
         Но, Боже, как же это мало,
Если ты переступил Порог!
Я пришёл к любимой – не узнала,
Позабыла... Было?.. Обсмеяла
Мой порыв её коснуться ног.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
И опять я, нищ и одинок,
Не простивший сам себе измены,
Вдаль бреду, раздумьями согбенный,
Мимо сорок сороков дорог,
И путям проезжим – поперёк,
По своей, одной во всей Вселенной,
И шепчу, что мне Знакомец рек:
«Пустота – рождает изобилье,
Тяготенье – насаждает крылья...»
И ещё: «Ты царь: живи один...»
Вот и всё, что вынес я из Мрака,
Верный и бездомный, как собака,
К Истине бредущий паладин...

НОВЫЙ ФАЭТОН

Я не Бог. Но сегодня я сам – огневое светило.
Раскалённые спицы – летят с колесницы лучи.
Я прекрасен и молод, и полон властительной силы
Раздвигать вязкий холод, и мрак, заключённый в ночи.

Я взойду! Своё тело в целебном огне искупаю!
Омрачённую душу – венчальным лучом исцелю!
Искупаю, родная, ночную печаль искупаю,
Искуплю, дорогая, ночную печаль искуплю...

А когда небеса смоляным свежеструганным доскам
Возвратят прогоревшее чёрное тело, тогда
Помолись за бессмертье, пусть слёзы смешаются с воском,
Пусть качнётся фитиль, пусть крылатая вспыхнет звезда!

ВОЗНЕСЕНИЕ

Город смотрит через плечо
На ладони мои пустые,
Так удушливо горячо
Растрепав тополя густые.

Я кормлю тишину с руки,
Проходя потайным бульваром,
Где прозрачные старики
Прозревают судьбу задаром.

И пульсируют их тела,
Отторгая чужие тени,
И пробившиеся крыла
Пригибают к земле колени.

Преломляя порожний свет
Дрожью высшего соучастья,
Их ладони хранят секрет
Невозможного в жизни счастья.

Их ладони приблизь к глазам,
Поцелуй, и сквозь них на время
Посмотри – и увидишь сам,
Как возносится к солнцу семя...

ЛЕТО

                Маме
В дом врывается сад сквозь фруктовые форточки.
Видишь: яблоки словно до зёрен сгорели
Там, где солнце садится по-детски на корточки
На резную скамью позабытых качелей.

Еле-еле касаясь рукой подоконника,
Тень моя пробежит по одной половице,
И закат отразится на дне рукомойника,
И в ведро застучит водяное копытце.

Голубыми, зелёными, красными бликами
Сад скользит по стеклу, по стене, по постели:
И во сне мы садимся – ночными курлыками –
На резную скамью позабытых качелей.

Наше детство – курлы! – до головокружения
Проскрипит нам – курлы! – в деревянном разбеге,
Для колен не жалея крапивного жжения,
И к реке довезёт на бродячей телеге.

От загара светлеют вчерашние ссадины.
А когда от грозы волны ходят кругами,
На ладонях блестят розоватые градины
Вперемежку с рогатыми злыми жуками...

И репейник склоняет колючие мордочки
Прямо к пухлым губам, липким от карамели,
Там, где солнце садится по-детски на корточки
На резную скамью позабытых качелей...

ПЕСОЧНЫЙ КРУГ

Житейский циферблат, песочный круг арены
Я подчинил себе без маски и белил:
Смолкали от моих разбойных слов сирены,
И в малом и большом мне мир благоволил.

Мне мир благоволил, как цирковая лошадь,
Кивая праздничным плюмажем площадей.
И жизнь была сама бушующая площадь
С ночными толпами ликующих людей.

Но памяти моей просторный колумбарий
Не сохранил всех тех, кто прогорел дотла.
Всей рощи не вместил потрёпанный гербарий,
Листву смела в костёр угрюмая метла.

И вот теперь, когда под гнётом поколений
Перебродил в крови пророчества настой,
Я в лепете листвы ловлю пыльцу явлений,
Опустошая штоф судьбы полупустой.

Ушедшее – вдвойне становится дороже,
Когда не отыскать свидетелей живых,
И мы глядимся в ночь расчётливей и строже
С заоблачных высот сердец сторожевых...