Акума
Все муки Данта суждены.
О. Мандельштам
Анна, как музыка органа.
Анна – грешная и святая.
В году нынешнем и последующих,
Но всегда первая в ряду вечности . . .
Родившаяся в день Купала,
Девочка с моря, которая
Выросла в Царском Селе,
Которая знала столько горя,
Сколько выпало всей стране.
Руки, созданные для державы,
Глаза, полные ожидания и вопроса,
Взгляд – древней, чем Ветхий Завет,
В котором – усталость века
И страданий след.
Этот царственный поворот головы,
Эта осанка и стать,
Кто мог тебя понять – страна, мир?
17,21,37,48 год –
Как будто Божья кара, как свод
Пал на страну.
Боль и ужас.
Жизнь плела могильные кружева
Из судеб и страха.
И одна плаха для всей страны.
И тень ГУЛАГа,
И черные дни,
И смерть – как благо.
Оранжевый апельсин в Испании,
Солнце, как помидор красный.
В России на заклании
Целый народ страстный.
Без креста, без памяти.
Живодеры душ.
Всю страну распяли.
Будет вам уж!
Тополь клену прошептал:
“Я хранить ее устал.
Стерегу ее все ночи.
У нее устали очи.
Три инфаркта.
Сын в тюрьме.
Нету места ей в стране“.
Ходят тени вкруг дворца.
Нет ни сердца, ни лица.
Не уйти от них тебе.
Покорись своей судьбе.
Ты, которая владела
Тонкостью и силой чувств,
Ты, стихи которой
Миллионы знали наизусть.
И колдунья, и ворон черный,
Боль и стойкость всей страны,
Не от Солнца ты родилась -
От Луны.
Та, которая стояла в шали
Под стеной,
Та, что слышала стенанья,
Женский вой,
Что прошел чрез сердце
Мертвой тишиной,
Что в жару шептала ночью:
“Я с тобой.
Не покину, не оставлю
В час беды.
До доски смертельной вместе
Я и ты “.
Писем нет и вестей
Из тайги и степей.
Ни с севера, ни с востока.
И ветер в спину.
И так одиноко. И страх за сына.
“Муж в могиле, сын в тюрьме,
Помолитесь обо мне”,
Сорок лет ношу я траур
По измученной стране.
Мир, который разрушал
Арки, храмы,
Мир, который залил кровью
Города, страны,
Мир, который есть палач
И лакей,
Мир, который сжигал в печах
Живых людей,
Мир, где были ничто
Граф, голь,
Мир, где все есть – пыль, ноль.
Звезды светили синью небес.
Целыми милями спал лес.
Под голубыми снегами видел сны –
Всю Русь ногами «враги» прошли.
Тремя океанами омыли лицо.
Голодные, рваные – мешок за плечом.
Хотели верить, что будет день,
Когда воздастся и этим и тем.
Земля потрескалась от жара пустынь.
Больною душою последнюю синь
Чистого неба пил поэт.
Шел на Голгофу безумен и сед.
Крест он нес свой и свою звезду
И стихи шептал в предсмертном бреду.
Из нового тысячелетия
Я бросаю взор назад.
На страшное лихолетие
Устремляю с ужасом взгляд.
И пала страна под палача
И тирана.
И все тело, как открытая рана.
И ночь, что покрыла страну
Тучей.
И только боль, страх, стыд
Жгучий.
И все без покаяния, без возмездия.
Годы окаянные,
Как лезвием по телу прошли.
Безумие это или что?
Опять возврат к средневековой
Инквизиции?
Или это писаний страницы
Душевнобольного?
И боль – ей номер 37.
День весь дождь лил.
Тополь клену говорил:
“ Ночь в городе нашем,
Во всей стране.
Эти слезы о ней и об этой
Земле “.
Град Петра туманный,
Сиры мы.
Кто спасет тебя, Россия,
От чумы?
Верила в свое назначение
И перст судьбы.
Знала тайну слова
И тайну любви.
Видела свет и тень слов
И их цвета.
И умела расставлять их
На нужные места.
Во дворцах жила бездомной,
Собственность – фетиш.
Град Петра и город стольный,
Море да Париж,
Да еще тополь старый
И клен под окном,
Да народ бесправный,
Да чужой дом –
Все что имела с сердцем
Больным,
Да еще словом владела
Живым.
Вот ночью снова вдоль стены,
Не той, что в Иерусалиме,
А той, что у Крестов,
Проходят тени тихо мимо,
Не слышно их шагов.
Они молчат и словно ждут
И смотрят в темноту,
Как будто стену стерегут
И чувствуют беду.
На вершине Яман-Тау
Видел, как звезда упала
С утомленного пути.
Ее Ангел осветил.
Было в небе три звезды.
Две угасли. Третья – Ты.
Тополь с кленом в саду
Уже чуяли беду.
Дрожала листва, и плакали
Небеса.
Погасла звезда.
И одинок стал сад.
Пусто стало и сиро.
С утра слегка моросило.
И в Комарове к погосту
Двигалась страна.
Я вижу день, когда в граде Святого Петра,
Как в Уффици во Флоренции, в нишах стены
Славы будут стоять статуи – Державина,
Пушкина, Тютчева, Фета, Блока, а также
Ахматовой, Мандельштама и Бродского –
Великих граждан и поэтов Петербурга,
Его душа и гордость.
Akuma
Adolf Snegurov
Is it possible that even the flexible Gitana
Is destined for all Dante's torments?
O. Mandelstam
Anna, like organ music.
Anna - sinful and holy.
In the current year and the following ones,
But always first in the row of eternity . . .
Born on Kupala day,
A girl from the sea, who
Grew up in Tsarskoe Selo,
Who knew so much grief,
As befell the whole country.
Hands created for the state,
Eyes full of expectation and question,
A look - older than the Old Testament,
In which - the fatigue of the century
And a trace of suffering.
This regal turn of the head,
This posture and presence,
Who could understand you - the country, the world? 17,
21, 37, 48 -
As if God's punishment, like a vault
Falls on the country.
Pain and horror.
Life wove grave lace
From destinies and fear.
And one chopping block for the whole country.
And the shadow of the GULAG,
And black days,
And death - as a blessing.
An orange orange in Spain,
The sun, like a red tomato.
In Russia at the slaughter
An entire passionate nation.
Without a cross, without memory.
Flayers of souls.
The whole country was crucified.
Enough already!
The poplar whispered to the maple:
“I am tired of guarding her.
I guard her all nights.
Her eyes are tired.
Three heart attacks.
The son is in prison.
There is no place for her in the country.”
Shadows walk around the palace.
There is no heart, no face.
You cannot escape them.
Submit to your fate.
You, who possessed
Subtlety and power of feelings,
You, whose poems
Millions knew by heart.
And a witch, and a black raven,
The pain and fortitude of the whole country,
You were not born from the Sun -
From the Moon.
The one who stood in a shawl
Under the wall,
The one who heard the groans,
The woman's howl,
That passed through the heart
With dead silence,
That in the heat whispered at night:
“I am with you.
I will not leave, I will not abandon
In the hour of trouble.
Until the death board together,
You and I.
There are no letters or news
From the taiga and steppes.
Neither from the north nor from the east.
And the wind at my back.
And so lonely. And fear for my son.
“My husband is in the grave, my son is in prison,
Pray for me,”
For forty years I have been mourning
For the tormented country.
The world that was destroying
Arches, temples,
the world that flooded with blood
cities, countries,
the world that is an executioner
and a lackey,
the world that burned in furnaces
living people,
the world where there were nothing
count, poverty,
the world where everything is dust, zero.
The stars shone with the blue sky.
The forest slept for miles.
I saw dreams under the blue snows -
the "enemies" crossed all of Russia with their feet.
They washed their faces with three oceans.
Hungry, torn - a sack over their shoulder.
They wanted to believe that there would be a day
when this and that would be repaid.
The earth cracked from the heat of the deserts.
With a sick soul the poet drank the last blue
of the pure sky.
Mad and gray, he walked to Golgotha.
He carried his cross and his star
and whispered poems in his death throes.
From the new millennium
I cast a glance back. I direct my gaze with horror
to the terrible hard times . And the country fell under the executioner and the tyrant. And the whole body, like an open wound. And the night that covered the country With a cloud. And only pain, fear, shame Burning. And all without repentance, without retribution. The accursed years, Like a blade passed through the body. Is this madness or what? Again a return to the medieval Inquisition? Or are these the pages of the writings Of a mentally ill? And pain - it's number 37. The rain poured all day. The poplar said to the maple: "Night in our city, In the whole country. These tears are about her and about this Earth." Foggy city of Peter, We are orphans. Who will save you, Russia, From the plague? Believed in her destiny And the finger of fate. Knew the secret of the word And the secret of love. Saw the light and shadow of words And their colors. And knew how to arrange them In the right places. Lived homeless in palaces, Property - a fetish. The city of Peter and the capital city, the sea and Paris, and an old poplar and a maple under the window, and a disenfranchised people, and a strange house – all that she had with a sick heart, and still had a living word. Here at night again along the wall, not the one in Jerusalem, but the one by the Crosses, shadows pass quietly by, their steps are not heard. They are silent and seem to be waiting
And they sense trouble.
On the top of Yaman-Tau
I saw a star fall
From a tired path.
An angel illuminated it.
There were three stars in the sky.
Two went out. The third was you.
The poplar and the maple in the garden
Already sensed trouble.
The foliage trembled, and
the heavens cried.
The star went out.
And the garden became lonely.
It became empty and orphaned.
It was drizzling slightly in the morning.
And in Komarovo, the country was moving towards the churchyard
.
I see a day when in the city of St. Peter,
As in the Uffizi in Florence, in the niches of the Wall
of Glory there will stand statues - Derzhavin,
Pushkin, Tyutchev, Fet, Blok, as well as
Akhmatova, Mandelstam and Brodsky -
Great citizens and poets of Petersburg,
Its soul and pride.
Свидетельство о публикации №123062600025