Ветхая листва

Эт, было всё, и было всякое – меня дробили, я кого дробил. Я, может, потому все время я-каю, что никого на самом деле не любил. Да не, любил. Любил, да ещё как. Болезнь просто, агрессивная простуда, поэзия. Поэзия, мудак, это когда играют в Робин Гуда. Спасаешь всех. И сам себя – спасаешь. Борис Борисыч – тоже вон – спасал (поэзия, с которой умираешь; поэзия, в которой оживал). Наверное. И я не буду спорить, а просто жить – я буду просто жить.
С Максимом поезжаю я на море – в Свердловск, чтобы пределы преломить. Там будет хорошо, прекрасное страданье мы испытаем вместе, мой Л.Х. Прости мне мои глупые мечтанья – они не воплотятся никогда. Снежок через окно упал мне на ладонь. Я в комнате, а значит – далеко. И только снится нам бледнеющий покой, его готовит некто – он никто.
Смешная вышла жизнь! Смешная жизнь, смешная жизнь. Купоросы, небо, облака. Жизнь получилась удивительно больная – просто случилась, короче говоря. Но я, боюсь... и я в ней лишь случился. И целых 10 книжек написал, в которых ни чему не научился, а лишь рыдал в плечо вам всем, рыдал. И опадал, и опадал, как листья – я падал, но возвращался иногда. Никак не мог я, в общем, измениться. Вся жизнь моя – как ветхая листва. Умру, и нет меня. Как не было. Как нету. Смотри, как я умею исчезать! Мне суждено закончить, как поэту.
– Снова наш ****ь собрался умирать! – кричите вы. И я смеюсь. Довольно. Какая жизнь, такой ведь и поэт. Мы с жизнью разошлися полюбовно. Меня, как не было, по сути, так и нет.
Ах, всё это неправильно, зачахлое и глупое, и недостойное поэта. Но жизнь была, а в жизни было всякое – и то, и это.

---
(из Чёрного журнала)
и, если языком метафор, то это ощущение, о котором сказано выше, будто ты оказываешься, нет, находишься, как бы все время подо льдом, под толстыми кристаллическими слоями, при этом наверху (за барьером застывшей воды) видимый мир продолжает свою неспешную жизнь: ходят люди, взаимодействуют и т.д., а ты словно все время отодвинут куда-то назад – в глубины, и только иногда на горизонте показываются лунки, воронки, дыры, через который этот самый видимый мир становится чуточку различимей; ну вот, ты подплываешь к ним, а бывает, что даже и высовываешься – но это, как правило, удовольствие короткое, по-своему кроткое, ибо потом – снова под лёд, снова просто наблюдать за происходящим, а не участвовать, – как-то так, наверное; простите за лишний лиризм, и, может быть, самообразовавшийся трагический эпатаж.