За все приходится платить Вступление к главе Мы во

     За все приходится платить... За безалаберность юности и ранние морщины отца и матери, за инфантильность так называемых первых лет взрослой жизни - поразительная смесь эгоизма и самоуверенности! - за мелкую, и не только, ложь, которой оправдывались порой, мягко сказать, неблаговидные поступки, за тайные слезы и обиды женщины, когда-то поверившей тебе и решившийся отдать всю себя без остатка. За все приходится платить. Это теперь можно как угодно и сколь угодно, пусть бы и вполне искренне, каяться перед всеми, с кем сводила судьба за многие годы, вновь и вновь вспоминая тщательно скрываемые доселе грехи свои, но, если честно, то вряд ли что-либо способно действительно спасти от неуюта и смуты полночной квартиры, порой почти ненавистной, но тем не менее ставшей - парадокс жития-бытия! - единственным пристанищем. Даже запоздалая страсть, показавшаяся на миг и откровением, и спасением, на поверку оказалась лишь бегством, где-то - прихотью стареющего тела, а где-то - отчаянной попыткой опьянить и обмануть самого себя. Но пустое! Зато все больше и больше жизнь напоминает какую-то вековечную игру, где ты пытаешься вызволить душу из черт-те каких силков, но колышек-то - вбит крепко-накрепко, а сверху-то - каменюга бремени страстей человеческих, а ладони-то - в кровавых пузырях...
     ... Снег за окном. Всего неделя до Нового Года и, словно наверстывая упущенное питерским слякотным декабрем, с неба валит и валит почти непрерывно на радость ребятне и к умиротворению взрослых. Наверное на югах, в жарких африках-австралиях, есть свои, особые приметы, но для нас, северян, именно снег был и остается как бы символом очищения: заметаются за ночь тропы-тропки к автобусным остановкам, зализываются пятна ржавчины на крышах домов и все-то не избавиться от ощущения, что даже тягучий рассвет приходит на пару часов раньше объявленного синоптиками. Во всех бесчисленнных дворах жизнь начинается практически одинаково: скрежещут пластиком водители, очищая затянутые корочками льда стекла не выспавшихся и недовольно фыркающих машин, дворники обреченно машут желтыми фанерными лопатами, пытаясь соблюсти видимость приличия на тротуарах, вороны с голубями занимаются переделом резко сократившихся "хлебных мест" - все своим чередом, своим чередом...
     Не знаю, может быть, я действительно попривык мыслить образами, или легкая философичность - дань возрасту, но мне эти белые хлопья, снующие за оконной рамой, чем-то напоминают те самые письма-листочки, первые стихи о любви, Бог знает когда отпущенные в поисках неведомого подоконника. "Это судьба", - думаю я. - "Ты пытался понять природу счастья и сутью человеческой, наверное, имел на это право. Но вот они возвращаются, они, в отличие от тебя, видимо знали наперед, что все обретает круги своя и подтверждением тому - твоя сумасбродная, наивная, покаянная книга, которая почти-почти дописана. Теперь тебе надо только нащупать щеколду, подставить ладони и собрать эти листочки, и дать им название. Я оставляю вам любовь свою... Это и будет последней строчкой, эти пять слов, которые уже не изменить... И строка эта закончится отточием, как и большинство твоих стихов, отточием, потому что..." - "Да потому что не дано тебе попрощаться навсегда с радостями и печалями души своей..." - "Почему же не дано? Я ведь умру? И кем не дано?" - спрашиваю я неведомого собеседника. "Да потому, что обязан будешь вернуться, пусть и в ином обличье, слишком много неисполненного осталось по неразумию твоему, слишком много... А кем - я и сам не знаю, скрижали те писаны  до сотворения мира..."
      Вот такой вот диалог - где-то немножко странный по прочтению глазами, вернее непривычный (тень ли Коэльо витает над страницей?), но давно перемешались в жизни моей горькое и сладкое, обыденное и сказочное, временное и вечное.  Что сложилось в строки, то и сложилось. И коль скоро никто на Земле вроде бы не оспаривает, что душа - не раба бессловесная, то и выговориться ей никто запретить не может. Мудрым да сказано: судьбы наши - не здания, которые строятся из прожитых лет, любая судьба - лишь дорога, где не раз и не два приходится и возвращаться назад, и стоять на перепутьях, и где-то разумом, а где-то наитьем выбирать иное направление. По законам этим живу и я. Все как у людей: где асфальт, где пыль проселочная, где гладь, где колдобина... А потом очередная зима заносит твои следы и ноги промокли донельзя, и давищься кашлем на ветру - Господи! где Ты! не дай упасть в бездорожье до срока, не собрал я еще любовь земную по каплям, по крохам, не  могу я оставить полупустой котомку свою, ведь все  той же детской верой рисую слова на белой бумаге...