Война и мир. гл. 3-1-6а

3-1-6а

Привычка посла Балашова к богатству,
Хотя утешала его царский чин,
Но роскошь и пышность французского «братства»
В нём не находили логичных причин.

В большую приёмную, где в ожиданье,
Сидело с десяток важнейших чинов,
Терпя ожидание, как наказанье,
Гражданских своих, даже личных основ;

Туда же и даже, как без исключенья,
Был введен Тюреном и сам Балашов,
И он в ожиданье сего промедленья,
И к самому худшему был сам готов.

Однако минуло посла униженье,
Явил интерес свой французский монарх,
Тем самым, он как бы дарил уваженье,
Своё ожиданье считать бы за крах.

Крах — унижением и оскорблением
Теперь побеждённого как бы врага,
Однако — иное имел намеренье,
В беседе повергнуть врага к пораженью,
И этим унизить чужого посла.

Был сложен весь путь его к царской с ним встрече,
Вот он уже в малой приёмной стоит,
Готовил он мысленно план своей речи,
Сомненье росло — уже не; убедит.

Он ранее был уже в этой приёмной,
За дверью опять тот же был кабинет,
Где сам Александр в обстановке укромной
Его наставлял на счастливый ответ.

Неделя прошла, и за той самой дверью
Уже раздавались чужие шаги,
Не мог раньше думать такому поверью,
Что эти шаги могли быть не свои.

И вот он предстал пред великим монархом,
Который к езде верховой был готов,
Он ранее словно повязан был страхом,
Какой тот окажет приёмный весь кров.

Одет был в раскрытом он синем мундире,
Под ним красовался столь белый жилет,
Жилет в нижней части — значительно шире,
Спускался последний на круглый живот.

Обут был в лосины, тож белого цвета,
В обтяжку — на ляжках его жирных ног,
И пухлая шея была лишь раздета,
Величьем фигуры гордиться не мог.

На полном лице, но ещё моложавом,
С податым его подбородком вперёд,
Совсем не казался он страшным удавом,
Скорей всего, облик был — наоборот.

В лице — выраженье монарха величие,
Но вежливый вид сделан перед послом,
Конечно, скрывая своё он двуличие,
А только для вида, в пределах приличия,
Но всё же послу он готовил разгром.

На низкий поклон Балашова, с почтением,
Монарх удостоил кивком головы,
И он, дорожа императорским временем,
Сам первый повёл разговор «с высоты».

Его высоты императорской власти,
Он в том также был неплохой дипломат,
В общенье с послом ожидал полной сласти,
Считал, что ни в чём он и не; виноват.

Всё расположенье к словесной дуэли,
Он начал с приветствия: «Здравствуйте, гость!
Я вас поздравляю, как смело посмели,
Явиться вы к нам, привезя свою злость.

Я рад видеть вас, как посланника «друга»,
Но я не желал этой новой войны,
Я всё рассуждал сам с собой на досуге,
А в чём здесь моя, в этом доля вины?

Готов я принять ваши все обвиненья,
А я, в свою очередь, дам вам свои,
Я долго терпел то моё положенье,
Но к ней принудили меня все враги».

Он всё излагал в дружелюбном всём тоне,
И он, наш посол, твёрдо был убеждён,
Что, как император, сидящий на троне,
Он к переговорам вступить принуждён.

Речь начал посол с той возможной причины,
Какую Куракин создал, как посол:
— Здесь нет Александра прямой его ви;ны,
Посол сам «забил себе столь глупый гол».

И с Англией нет никаких отношений,
И наш император не хочет войны;
— Пока ещё нет, но попытки влечений,
Уже мне так ясно, в итоге видны.

Такими словами, прервав объясненья,
Нахмурился вновь и тряхнул головой,
Тем самым понять дал ему, в продолженье
Он может высказывать довод иной.

Но, высказав всё, что ему поручали,
Он должен сказать, что не было в письме,
Слова все о мире уже прозвучали,
Осталось сказать, что поручено — вне.

И он продолжал: «Император приступит
Ко всем обсужденьям всех наших проблем,
С условьем, когда тот момент вас пробудит», —
И он замолчал словно сделался нем.

Он дальше замялся, и, как вспоминая,
Мысль быстро работала, как же сказать,
Слова Александра уже отвергая,
Решил он помягче все мысли связать.