Грешник

         Интересно, с какого возраста начинается старость? А в какие лета заканчивается молодость? Понятно: однозначного ответа на этот вопрос нету, и всё же.
      ...Ему сорок годков, ей двадцать три; она зовёт его дядей Прошей, он её кличет Лизкой, реже Лизой и никогда Елизаветой. У Прохора семья: жёнка Клава, десятилетний оболтус Колька -- сын ихний; "позднушок", как они его называли, а называли так оттого, что родить дитя раньше у них ну никак не получалось. А ещё с ними живёт бабушка Мария -- мать Клавы.
         Лиза живёт с матерью. Отца она не помнит -- он их оставил ещё в её младенчестве. Почему? А кто ж его знает; укатил на севера за длинным рублём и ни слуху от него ни духу, ни привета ни ответа. Так и росла Лизка безотцовщиной; дичилась всех: и ребячьей компании и девчачьей. После восьмилетки пошла было на швею учиться, да бросила: больно по дому да по матери заскучала. А дома, в деревне разве будешь сидеть, да и какая работа тут кроме колхозной фермы? Никакой. Вот и пошла Лизка в доярки. А что, к сельскому труду привычная, втянулась быстро. Некрасивая с лица, но крепкая телом, грудастая, широкобёдрая, сильная, она, казалось, не знала устали и работала, работала... На материно "Доченька, замуж бы тебе надо; сошлась бы с нормальным человеком..." Лиза только отмахивалась: "Ма, ну где взять их, нормальных тех: тот пьяница, этот гуляка... Ну их в болото! Не хочу!" -- "Ох, засидишься в девках, ох, засидишься." -- горевала мать.
         В то лето был шикарный травостой. Жадные да рукастые аж на два года сенцом запаслись. Не отставал от людей и Прохор; на сенокос ходил раненько. Ещё солнышко над Чубаровым логом глазки разлепляет, а он уже вжикает; и до той поры, пока в спину не станет жарить. Умается, кваску хлебнёт, отдохнёт малость и вновь примется. Заканчивал незадолго до полуденного пекла, расстилал скошенное, и только потом отправлялся до дома до хаты.
         Был понедельник -- первый день недели... Интересно, почему его называют нехорошим днём? День как день, утро как утро -- ничего особенного, может даже лучше соседних с ним дней и утр... Понапридумывают! Прохор не верил в мистику и в тот день побывал на лугу дважды: утром косил, под вечер собирал высохшее сенцо в стожки. Он было уже собрался отчаливать, как увидел, как от Чубарова лога к нему идёт Лизка... "По ягоду ходила, -- догадался косарь. -- Но зачем она ко мне идёт? С какой нуждой?" Лизка подошла. И руки, и губы, и щёки девушки были малиновы от ягод, и сама она была словно переспелая ягода. Поздоровались. Прохор ей:
      -- Ну, земляничкой угостишь?
      -- Не-а, -- простодушно отвечала Лизка, -- не угощу; всё, что нашла, сама слопала, по дороге
      -- Небось, сладко было?
      -- Ага!
      -- А теперь куда направляешься?
      -- К тебе...
      -- Ко мне? зачем?
      -- Косить научиться хочу...
      -- Косить?! Вон как. Что ж, сия наука вроде и не сложная, однако... Лиз, ну не вовремя ты... Нет, нет, я не отказываю, не подумай! Понимаешь, сейчас косить плохо --  росы нету... Знаешь, а давай утром, завтра же...
      -- Утром я на работе
      -- Да-да... Прости! Забыл, совсем забыл  Ну, что ж, давай попробуем. Кваску хочешь?
      -- Не-а.
      -- Ну, нет так нет. Тогда приступим. Как, какой рукою и за что брать косу, ты конечно знаешь, а как косить... Погоди, вот только наточу.
      Прохор взял косу, вынул из голенища кирзача брусок, несколько раз звонко ударил им по отполированному до блеска полотну косы, потом поплевал на ладони, потряс орудие, словно взвешивая, тряхнул чубом: "Во, гляди!" Запела коса: "Вжжик! Вжжик! Вжжик!.." Пала ниц скошенная трава. Красиво!
      -- Главное, пятку прижимай, а носок держи повыше -- поняла? Бери! -- Прохор передал ей литовку. От него крепко пахло потом -- здоровым и манящим мужским духом... У Лизы закружилась голова, ослабли ноги...
      -- Ну же! -- подтолкнул её Прохор. Она широко размахнулась... Ийех! Носок косы уткнулся в луговину. И вторая попытка оказалась неудачной, и третья.
      -- Стой, стой! -- закричал "учитель", -- ты мне косу угробишь! -- Он поскрёб в затылке и молвил: -- А давай так... Ты только не стесняйся! -- Он обнял её сзади, левой рукой взялся за верх косья, правой дотянулся до рукояти, сказал негромко: -- Поехали! И -- рраз! И -- рраз! И -- рраз!.. Ну вот, уже лучше...
         От Лизы веяло лесной земляникой, её волосами, её телом и ещё чем-то таким, отчего у Прохора гулко забило в груди; его обдало жаром желания и он, не помня себя, вырвал у Лизы косу, отбросил вон и...
      ... Первое, что она спросила у Прохора, было:
      -- И что теперь? Что с нами будет теперь?
      -- Не знаю, Лизавета, не знаю. Пропали мы с тобой! -- глядя в бездонное синее небо, отвечал Прохор.
      -- А я никому не скажу, -- прошептала Лиза, -- никому-никому! И никто ничего не узнает.
      -- И я не скажу!
      Сенокосный луг они покидали порознь.Первой пошла Елизавета -- пьяная и счастливая; Прохор -- полчаса спустя. Он шёл и проклинал себя: "Зачем, зачем ты это сделал! Как, какими глазами ты будешь смотреть в глаза своей жены, сына, Лизиной матери, твоим землякам?"
      ...Они встречались ещё несколько раз и где придётся; они уже не могли друг без друга.
         Об их связи жёнка Прохора догадалась довольно быстро -- всего лишь спустя неделю после их близости. Дивился Прохор: Как? Каким чутьём? Неужто во сне проговорился?       Однажды Клавдия промолвила: "Что, на молодое мяско потянуло? Ну-ну."
      -- Так и я пока не старый, -- отшутился Прохор и попытался приобнять супругу.
      -- Не лапай! -- вспыхнула та. -- И больше никогда не смей ко мне прикасаться!
         Он и не прикасался. Жил теперь Прохор в полном раздрае сам с собою; эта раздвоенность и неопределённость казались ему некоей карой, которую он не в силах был от себя отвести и ни какими молитвами не замолить совершённый им грех. Клавдия замкнулась. Отныне они, если и общались, то короткими фразами, полунамёками, и трапезничали супруги поочерёдно...
      ... А деревня всё так же жила своей размеренной жизнью: своими радостями и горестями, своими заботами и тайнами... Впрочем, давно замечено: нет в деревне ничего тайного, которое однажды не стало бы явным. Вот и за Лизонькой стали замечать: уж слишком быстро девка наливаться стала: и личиком порябела, и животик вспух... А потом как удар грома: "Лизка беременна!" Дивились, гадали: "От кого?! Она же нигде ни с кем ни разу! Неужто и впрямь ветром надуло?" Предполагали, что у Лизки в городе хахаль появился (она туда ездит изредка -- на рынок). Вот тебе и тихушница, вот тебе и фригида. А может дурочку из наших кто осеменил... Да ну! Кто тут, кому тут... Неужто Мирон, сосед её, али конюх Ванюха? Э-э, вряд ли они на ентот подвиг способны; неделями пить без просыху,   Не, не, не они!
      А по осени был у Лизы разговор с Прохором..
      -- Может пойдёшь на аборт? -- не то спрашивал, не то предлагал Прохор.
      -- Нет! -- твёрдо отвечала Лиза. -- Никакого аборта делать я не буду... И потом, мы ведь договорились, что никому ничего не скажем... никогда! Разве не так?  Пусть думают, что хотят.
      -- Узнают ведь, всё равно узнают, если...
      -- Если родится мальчик? Не бойся; доктор сказал мне, что у меня будет девочка. -- Лиза улыбнулась: -- я уже придумываю, как буду звать её, какое имя ей дать... Может, Тамара? Тебе нравится?
      -- Прекрасное имя, царское, но мне больше нравится Лизонька.
      -- А мне не нравится... Знал бы ты, как ещё вчера я ненавидела его! Я была готова изорвать все мои метрики...
      -- А сегодня?
      Лиза ничего не ответила, вздохнула только.
         А Потом Лизавета родила. Весной. В месяце апреле. Мальчика родила.  Три шестьсот. Взглянула на розовую мордашку и обмерла: точь-в-точь Прохор! Ну, теперь-то её "расколют" в два счёта, теперь ей не отвертеться.. А как же Прохор, ему каково будет. Нет, камнями его не побьют, но... Господи, господи зачем, зачем тем тёплым вечером она зашла к нему на сенокос! А может, так и нужно было? может то была судьба? Наверное, так и есть.
         Два месяца спустя, при очередной их встрече, Прохор сказал:
      -- Как же быть-то, Лизонька: ведь тебе замуж надо...
      -- А я замуж не пойду! -- почти весело отвечала Лизавета. -- Я тебя ждать буду.
      -- Меня? Но ведь я женат... Да и староват я...
      -- Ну и что!
      -- Ты смеёшься.
      -- Ничуть. А коль не дождусь -- так и быть: одна буду жить с моим мальчиком -- с моим Ванюшкой.
         Минул год, прошёл другой... Давно все страсти улеглись, всё устатковалось, успокоилось. Жизнь потекла привычным руслом: по-деревенски неспешно, несуетно, нешумно. Лиза доила коров, Прохор крутил баранку самосвала, его Клавдия копалась в конторских бумагах, их сын Колька бездельничал...
         Как-то Колька спросил:
      -- Па, а правда, что тёть Лизин Ванюшка -- мой брат?
      -- Правда, правда, -- торопко и неохотно отвечал Прохор.
      -- А как это?.. А почему он не с нами? -- допытывался Колька.
      -- Потом, потом, сынок, объясню... Тебе пока рано знать. Беги, гуляй!
      ...А Лиза таки дождалась. В одночасье овдовел Прохор -- утопла его Клавдия. Зимою утопла. В проруби. Пошла тряпьё полоскать, поскользнулась и ушла под воду. Кое-кто говорил, что свела счёты с жизнью; дескать, Прошка дюже сильно её побил, ну она и того -- и нырнула. Другие не верили: "Да он её и пальцем ни разу не тронул, не то, чтобы бить... Не-е, просто осклизнулась..." Некоторые полагали, что Клаве Лиза "пособила"... Да только неправда это! Лизавета в тот день в городе была -- Ванюшку в больничку возила; занемог он что-то.

                Владимир ХОТИН