Двор детства

1.
Я нАш красно-кирпичный дом,
Построенный в шестидесятом,
Лишь вспомню – сразу к  горлу ком
Подкатывает самокатом.

И сразу трудно говорить,
И глаз в углу защИплет солью,
И жизни прОйденая нить
Затронет душу мягкой болью.

Я в прошлое, как чрез окно
Хочу взглянуть сквозь время-ретушь…
На двор, что стал другим давно,
Да и меня в котором нет уж.

Под черепичной крышей дом,
Был двухподъездным, трёхэтажным.
Тогда в понятии моём
Казался он довольно важным.

Стоял дом, как бы посреди,
Обчастоколенный домами…
И было папе тридцить три,
И чуть за тридцать было маме,

Мне ж было ровно десять лет,
Ну, а сестре лишь пять не полных.
Тот дом оставил в душах след,
Как на песчаном пляже волны.

На два подъезда, коль считать,
(Здесь не возможно просчитаться)
Мальчишек было двадцать пять,
А девочек всего тринадцать.

Автобус к нам не доезжал,
Но это нас и не пугАло,
Тупик был  ниже на квартал,
Мы от него шли “пешкодралом”.

2.
В ста метрах двухэтажный дом,
В нём друг жил, Феликс Эйгенгеллер
Не паинька, а резв при том
Впрямь, как от флюгера пропеллер.

Я помню его мать, отца,
Улыбку младшенькой сестрёнки…
Воспоминаньям нет конца,
Как песням на магнитной плёнке.

Кружила жизнь водоворот,
Был ею каждый отцифрован…
Давно в Берлине уж живёт
Тот Феликс, но сейчас Стрельцов он,

Но для меня он тот же друг
Из юности воспоминаний,
Хотя давно разорван круг
БылЫх, соседских проживаний.

Не знаю я его детей,
С женой знаком лишь вертуально,
Но память тех, минувших дней
Хранит тепло души реально.

3.
Через дорогу был “обьект”,
На нём глушительная вышка,
Про этот “страшный госсекрет”
Знал каждый дворовОй мальчишка.

Сын инженера вышки той
Учился в параллельном классе,
Мы шли из школы с ним домой
И звали его - Женька Князев,

А его младшая сестра,
Её я помню звали Олей,
Училась, как все со двора
С моей сестрою вместе в школе.

За вышкою был ипподром,
Мы бегали туда в конюшни,
Как говорили, в “конский дом”,
В котором запах был не лучший.

Зато мы видели коней
Больших, красивых, умных, сильных
И часто дядечка-жокей
Катал нас на лошажьих спинах,

А мы в конюшне уберать
Ему за это помогали,
Ведь кони, как же Вам сказать?
Там какали, где и стояли.

Отсюда кучами навоз,
Который в тачках вывозили,
Ну, а потом навоз в колхоз
Возили на колхозном ЗИЛе.

Навоз в колхозе тот же ЗИЛ
Разбрасывал на огороде,
Как Ваня Чонкин говорил:
“Круговорот г@мна в природе”.

4.
Чуть ниже вышки пять домов,
Мы их военными все звали,
Там офицеры всех родов
Жильё на дембель получали.

В них было много детворы
И все ходили с нами в школу,
А мы в те бегали дворы
Соревноваться по футболу.

Я помню Вороновых трёх,
Вадюшу помню, Женю с Сашей
И, коль не памяти подвох,
То Женя был из братьев старший.

Я знал тогда почти, что всех
Ребят компании дворОвой…
И, что скрывать? Ну, да был грех -
Вздыхал по Ирочке Фроловой,

Она гроссировала “эР”
И это было плюсом в шарме.
На мой порыв пройтись с ней в сквер
Отказ был, как “Отбой!” в казарме.

Не оценён  был мой порыв
Без слов надежды для возврата…
Отказ похож был на отлив
Краснеющий в лучах заката.

С годами потерял я след,
Её судьбы дороги  тайной,
Но как-то, через двадцать лет,
Мы с нею встретились случайно.

Звучала в рече та же “эР”,
Но на сей раз, как недостаток,
На её "шаг через барьер"
Я дал отказ, как мне когда-то.

Вновь развела дороги жизнь,
Мне кажется по чей-то воле,
Как встретились - так разошлись.
Прошай. Улыбка и не боле.

Ещё там Дымнов жил, Сергей,
Я и сестёр его знал тоже,
Но подружились мы поздней,
Лет, этак, в сорок, но не позже.

Там Слава Онисенко жил,
Второй этаж, балкон снаруже,
Он в один класс со мной ходил
И я был с ним довольно дружен.

У Онисенко Славы мать
Работала весьма удачно
В салоне, там где продавать
Должны всё были новобрачным.

Но, видно, был путь и другой,
Буквально с самого начала
Она несла товар домой,
А после перепродавала.

Нет, я не склонен осуждать
Её доходы сверх зарплаты,
Она мне помогла “достать”
Магнитофон без переплаты.

Из тех домов лишь три семьи
Имело аж по три ребёнка
И все они друзья мои
По юности далёкой, звонкой.

Про Вороновых я писАл,
Учась с Евгешей в одном классе,
Я с ним дружил и приимал
Во всех затеях с ним участье.

Канву же, что б не потерять
И продолжать повествованье,
Хочу про Тульских рассказать,
О Гале, Васе и о Ване.

Каким-то внутренним огнём
Я был духовно ближе к Васе,
У нас ансамбль был, а в нём
Играл я на гитаре-басе,

А Вася, как бы, вёл  вокал,
Но часто в песенном азарте
Себя Василий представлял
Джон Леноном иль Поль Маккартни.

На вечерах ближайших школ
Мы, было дело, представлялись,
Но, как я в Армию ушёл,
То так мы больше не встречались.

Брат Ваня в Армии служил,
Страны сон мирный охраняя,
А с Галой наш солист “дружил”,
На сколько “плотно” – я не знаю.

Беспечно молодость плылА,
Припомнил я, её листая,
Что моей пассией была
Тогда Миршниченко Тая.

Сейчас в Германии живёт,
Двое детей и куча внуков…
Да, жизненный водоворот -
Особо жёсткая наука.

Я и про Дымновых писАл,
Ничем историю не краша,
Сестёр лишь имя не назвал -
Их звали Оля и Наташа.

Наташа старше чем Сергей,
А Оля младше лет так нА шесть…
Всё это память прошлых дней
И дружбы бескорыстной нашей.

Ещё один приятный фан
Я вспомнил, душу растревожа,
На Мариэтту Шагинян
Была мать Дымновых похожа.

5.
Ходили в Монастырский лес
И хоть был монастырь развален,
Там оставалось много мест
Для игр в “Войнушку” меж развалин.

Пекли картошку на костре,
Вкуснее блюда быть не может,
А перепачкавшись в золе,
Мы были на чертят похожи.

Редис, картошку, зелень, лук
Мы дёргали на огородах,
Которых множество вокруг
Всем раздавали на заводах.

В чужие лазали сады,
Не слыша сторожей угрозы,
Через колючие кусты
Малинника и дикой розы.

А сколько порванных штанов,
Коленок сбитых и лодыжек,
Царапин, ссадин, синяков,
Порезов всяческих и шишек

И здесь сам просится вопрос -
Неужтоль смысл драматургии
Лишь горсть зелёных абрикос
С возможностью дизентерии,

Но детство для того и есть,
Что б мимо пропускать вопросы
И где сорвал, там же и сьесть
Плод несозревшей абрикосы.

6.
Досуг разнообразить чтоб
И было где поразвлекаться,
Вкопали возле дома столб,
Подав с подъезда 220.

Культурным центром стал тот столб
Для каждой, жившей здесь, семейки.
Под ним вкопали длинный стол,
А рядом по бокам скамейки.

Не стоило всё ни гроша...
С обрезков досок, труб и меди
Всё сбили в стенах гаража,
Где все работали соседи.

Доставка – то не разговор,
Хотя вопрс проблемы вечен…
Назавтра же ГАЗон в наш двор
Привёз готовый стол  под  вечер.

Стол с фонарём стал  мини-клуб,
Здесь споры никогда не тухли,
А иногда срывалось с губ
То, что шепталось лишь на кухне.

“Козлы” рубились в домино,
Искался смысл любым вопросам,
А жёны видели в окно
Всех мужиков своих “под носом”.

На двух скамейках у дверей,
Сидели бабушки у входа,
Терзая ленты новостей
И жалуясь: “Ну, что за мода?”.

Смотрели кто и в чём прошёл,
Что за пальто из шкур енотов…
Так днями непрерывно шёл,
Как говорят, “Разбор полётов”.
               
7.
Раздвинув космоса предел
В далёком, памятном апреле
Гагарин в космос полетел,
Ну, а в душЕ мы все летели,

Полётом очень горд и рад,
Был наш сосед, Андрюша Грубарь,
Нырнув с балкона в полисад
С возванием заборно-грубым

Узнав, как в дымке куража
Сам спрыгнул в космос алкоголик
Вниз со второго этажа,
Весь дом смеялся аж до колик,

Что так прервался в космос путь,
Поклон и благодарность Богу,
Андрей мог голову свернуть,
А поломал всего лишь ногу,

“Летит вниз, как мешок с г@мном
Пьянчужка, падая с балкона”
Гласит нам физика о том
Законом самого НьютОна,

Подняв стакан на брудершафт
За храбрость и за силу духа,
Пожизненная – “космонавт”
За ним приклеялась кликуха.

8.
Ещё там по соседству жил
Буян, Абрамов дядя Толик
В хмелю с мозгами не дружил,
А пил почти, как алкоголик.

Доввольно мутный элемент -
Был при фашистах полицаем,
А ночью, улучИв момент,
По хатам лазал и сараям,

Но, осмелев потом, и днём
Тащил всё из церквей и храмов,
Шептались тётушки о нём,
Мол немцы лучше чем Абрамов.

Евреев он уничтожал,
Опять же с умыслом наживы...
Я помню пересказов шквал
Свидетелей, что были живы.

Но всё имеет свой финал
Закономерный, неизбежный
И когда немец побежал,
Абрамов стал им бесполезный.

Он затаился кое-как,
Но во хмелю кричал бывало
Антисемит в нём и дурак:
“Жиды, жаль я вас вешал мало”.

Господь услышав этот стёб,
С семьи снял все предупреждалки,
И полицая сын утоп
Зимой с папашей на рыбалке.

Вновь отказали тормоза
И Толик снова так напился,
Как говорят залил глаза,
Что с сыном в прорубь провалился,

Но выбрался здоровый жлоб,
Антисемит, алкаш, подонок,
Лишь ободрав немного лоб...
Не смог лишь выбраться  ребёнок.

Трагедия ни дать ни взять...
Был суд и Толик по закону
Пошёл этапом лет на пять
Топтать под Воркутою зону.

9.
В футбол играли дом на дом,
С судьёй, с разминкой, с тренировкой,
А после матча всем двором
Шли пирожки есть с газировкой.

Коль цены не ввергают в шок,
То ощутить хоть их сумей-ка:
Пятак – с повидлом пирожок,
Стакан воды – одна копейка,

За три копейки малый квас,
За шесть копеек тот, что больше,
Четыре коп. - киловатт-час,
Но ломпочки светили дольше.

Рубль, семь – семейные трусы,
В них летом хоть в каменоломню…
Кило варённой колбасы -
Два, десять – сколько себя помню…

Буфетчица у нас в ДК
Частенько улыбалась странно,
Разлив бутылку молока
Одну на полных три стакана.

Был в Гастрономах свой обряд,
Здесь продавец являл отвагу
И, взвешивая всё подряд,
Клал на весы картон-бумагу,

Довольно действенный финал,
Невинная как-будто шутка,
Но продавец нам продавал
Бумагу по цене продукта.

Про калькуляторы тогда
Ни сном, ни духом мы не знали,
А счёт к оплате в те года
Нам у прилавков объявляли.

Был устный счёт у продавщиц
Как у студентов на Физ-Мате,
Считали, как играли блиц -
Взгляд и готов уж счёт к оплате.

Когда же стал я проверять
Верны иль нет подсчёты эти,
То стало ясно, что опять
Попались мы, как рыба в сети.

Благодарили мы судьбу
Когда, погладив по затылку,
Сантехник чистил нам трубу,
Взяв трёшку или же бутылку.

Все Нас дурили и во всём,
А Мы лишь улыбались сухо…
Мол, так то так, но в основном
Весьма приличная житуха.

10.
Мы все молчали, как немой,
Не двигаясь в разрез системы,
Год не забыв тридцать седьмой
И понимая кто и где мы.

С большИм усилием порой,
Кто кем из нас где б не работал,
Что мог украсть, то нёс домой,
Чтоб компенсировать хоть что-то.

Тем был доступнее прогресс
Ступень кого по службе выше
И сам ЦК КПСС
Для них был что-то вроде  “крыши”.

Кто, что украл, то и продАл
В период общедефицита,
А не продАл, то обменял,
Но только, что б всё шито-крыто.

Часы меняли на трусы,
Меняли майки на фуфайки…
Торговли двигатель “дифсит”,
Как говорил Аркадий Райкин .

Была не прочь подспекульнуть
И дочь генсековская, Гала,
Окрасив папы Лёни путь,
В цвет благородного металла.

Кивнув седою головой,
Хочу предупредить, заметив,
Что тот же год тридцать седьмой
Есть и в сегоднешнем столетьи.

11.
Все цены прыгнули потОм,
Когда страна не в тот путь  вышла
Ну, а покаместь ипподром,
Наш дом, глушительна вышка

Всё было Наше и Моё,
А вместе все мы были СИЛА,
Пока не вылезло жульё
И всё втихую не  скупило.

Мне не понятно до сих пор,
Ну, как же так могло случится,
Что даже продали забор
Тот, что Мы знали, как граница.

Мы ж не боялись за свой дом
Ни в будний день, ни в праздник, спьяна
И верили, что под замкОм
Граница Наша постоянно,

Но окозалось полстраны
Раскрыто посреди Европы
И Нам оставили штаны,
Одни  на три-четыре ж@пы.

12.
С тех пор, как в семь не полных лет
Я начал грызть гранит науки
Двадцать копеек на обед
Давать мне стала мама в руки.

Я ж те копейки собирал
И прятал в папиной  “слесарке”,
Ну, а на праздник покупал
Родителям с сестрой подарки.

Истратив скромный свой доход
На сувениры и приколку
Ложил я в ночь под Новый год
Подарки с гордостью под ёлку.

А утром счастья полон дом
И после Новогодней ночи
Мы праздновали за столом
День самый первый, нерабочий.

В каникул зимних десять дней
Нам по билетам на концерты
Вручали, типа для детей,
Подарков полные конверты.

Но то былА лишь пыль в глаза,
А вправду - на глазах Союза
ВерхИ, ослабив тормоза,
Пилили деньги Профсоюза.

Где деньги партии сейчас?
Где комсомола, профсоюза?
И кто тот страшный Карабас,
Который спёр общак Союза?

13.
Смяв биографии абзац,
Не знаю с умыслом иль сдуру,
Сосед, рождённый Сеня Кац,
Женившись стал Семён Несгуров.

Бывает, что судьбы оскал
На жизнь отбрасывет тени
И хоть сосед Несгуров стал,
Но взгляд остался Каца Сени.

Генетику, как атрибут,
Никто сменить, увы, не может...
Ведь не по паспорту же бьют,
А, как известно, бьют по роже.

Кац Сеня - богатырь на вид,
Штангист и чемпион помостов,
Был, я не знаю как, убит
В лихих, далёких девяностых.

Мы были взрослыми весьма
И вписывали очень споро
В арнамент круга имена
На стенах, будках и заборах.

А через много, много лет,
Идя по кладбищу в день хмурый,
Вдруг встретил я его портрет
На камне с подписью "Несгуров".

И, камень обойдя вокруг,
Я увидал, став на колени,
Семь букв, вплетёных в чёткий круг,
Как в детстве на стене “Кац Сеня”.

И зазвучал знакомый хор
Тех дней, когда мы были прытки,
Как будто я в наш детства двор
Открыл скрипучую калитку.


Эпиолог.
Опять бумагою шуршу,
Листая годы словно фото…
Я стих, возможно, допишу,
Если ещё припомню что-то.

117 куплетов.