Благостен век четырнадцатый

купы ветвей деревьев, не знавших покоя,
тихий пруд, весь в брызгах и лебединых плачах...
чернецы закрывают двери
митрополичьих покоев,
чтобы жара не проникла
в место, где мысли растут
и плодоносят молитвы, и слово - значит

пушистый ос;л трясёт головой,
чтоб стряхнуть голубей,
озабоченных поздними гн;здами,
пирожки с грибами - по шестьдесят рублей,
как прихожанки со сходно сочт;нными в;снами

мне бы остаться: в тихой траве,
белых стенах, чтобы во что-то плохое не вырасти,
но тянут на выход: пошли, купишь себе ПантелЕймона...
зло не знает ни сожалений, ни милости

и вот, влекусь на вер;вке бараном ч;рным,
без своей воли - шерсть сейчас, а потом и мясо...
"Матушка-игуменья! " - просит благословения старушка в платке...
да Господь с тобою, где мой куколь, моя ряса?

или видит что, глазам невместное к зрению,
чует что: уйдёт уж, а оно и сбудется...
Спиридон Тримифунтский, я тебя знала - тебе я верила:
уведи без страха и криков на соседнюю улицу,

обрежь верёвку, пастырь - настоящий пастух, один из немногих,
тот, кто ни разу не похулил меня и не спросил, куда проложила дороги,
уведи от слов злых и своекорыстных, от упр;ков...
а была бы я честной, не просила б тебя.

прости за ложь, пусть и во благо, да не мо;,
и нет больше сил
не быть одинокой.

Режь вервие, отче!
Режь ножом!
Кровь остановим потом...