Брошу в океан камень

Брошу в океан камень.
И поднимется девятый вал.
И не канет камень мой в океане.
И на дно опустятся острова.
И Австралия. И Евразия.
И Америки обе, такие разные.
А я Исход буду праздновать
на берегу отчаяния.
Снова не получается
смыть слова, что начертаны на песке.
- Бог
           знает,
                кем…

…То ли творец – ветерок нечаянный,
то ли ангел с пылающими очами,
то ли бес,
сочувствие источающий… 
- соучастник бедовых моих побед.

…То ли итог тут мой удручающий:
вдосталь слез, не сбывшихся лакримозой.
…То ли строка начальная
некой метаморфозы:
- бедствия
в той стране, где орлы двуглавы?..
- перетворенья беды в курьез,
ереси – в черный компост для роз:
тех, что для храма мамы?..
- странствия
в те края, что пока не явлены:
по проулкам ли темным мозга?
по железам ли осклизлым слезным?
по пустым, но зыбучим грезам?
по забвенья глубоким плесам?

- Или даже вот это все
в сумме!
- Сансары колесо
непредсказуемо.

…Я себя утешаю.
Я цветами бумажными украшаю
непостижимое.
Я надеюсь:
               станет
ручною тайна,
если дам я этому зверю имя.

Слова на песке…
Или они на моей тоске?
или
они на доске
могильной?

- А могли бы на пены быть пузырьке.
На Богородицыном платке.
На обычном клочке бумажном.
На пятаке
на медном
(возмутительно неразменном).
Где – разве это важно?

Я не читала, что там написано.
Знаю только, что это истина.
И не смоет девятый вал
на песке написанные слова.
Если я удостоюсь чести
третьим оком – жаль, не слепым –  прочесть их,
я уже стану тогда не я.
Буду не кто, а что.
Может, стану скорлупкой,
                увы, пустой.
Может,
           с водой живой
                решетом.
(Хорошо бы
крошкой хлеба для воробья.)
Ржавым гвоздиком в крышке гроба.
Солнечным бликом в сырой трущобе.
Ягодой волчьей в густой чащобе.

Если б меня спросили… –
- одуванчика парашютиком…
для одеяла цветным лоскутиком…
на стеллаже, где Уайлдер, пылью…
тишью росной,
что растревожена
роз танцующих
легкими ножками…
Но ведь никто не спросит!

Сбудусь гирей,
                что упадет мне на ногу завтра.
Пешкой,
             что начинает гамбит азартно.
В приговоре неправом точкой.
Прошлогоднего тополя липкой почкой.

Сбудусь запершим счастье мое замком.
Старой черемухи лепестком,
что летает
вместе с ласточками в их стае.
Каплей,
что когда-нибудь океаном станет.
Камнем,
что когда-то я зашвырнула в волны.
Тем крестом,
                что главой своей ловит молнии…
ибо некогда был палачом невольно.
Той руиной,
                что обвалиться молит.
Шкурой льва,
                изъеденной жалкой молью.
Клеткой,
              что не дает мне волю.

Радуги
цветом восьмым - оранжевым.
Радостью,
о которой не стоит спрашивать.

Без единой строки листками,
что зачем-то мой сын листает.
Беспокоится:
                был
у земной моей жизни смысл
или в четверг его дождик смыл?
Вдруг хватило
даже столь скудной силы…

Впрочем…
вдруг всякий час – это час урочный?
И океан –
не более, чем тоски стакан;
и не менее,
чем того стакана
перемена
на Данаидову бочку.
Там, наконец-то, канут
и океан, и песок, и камень…
и немая тоскА моя.
Которая всё и вся.
Которая – снилось и мнилось –  я.

Перемена участи:
не тоской, а единственным словом мучиться
точным…
Стану
не существом.
Не веществом.
- Тайной
перетворения страсти в строчки.

И теперь сама
напишу на песке слова…
те, что оспаривают шторма
столь же страстно, сколь и напрасно,
раз за разом
в блажном экстазе
подсылая девятый вал.

Разве же не родня стихиям
стихи мои?
…впрочем, как и мои грехи.