Я здесь в черном плаще

Я здесь в черном плаще и заляпана грязью по уши.
Вы там – в белом пальто, лишь о светлом, и всё – из рацио…
Говорите мне о созидании, скрепах, да чистых помыслах,
Опасаясь, как – нежным – в хлеву моём не замараться бы…

Высоко вы летаете, солнечноликость пестуя.
Я же всё копошусь на земле – бытовуха сплошная, мелочи.
Что-то кашляю, – эхом разносится по окрестностям.
Если слышите, – морщитесь: «Дурочка угорелая…»

Не умею, увы, я все время о добром-радостном:
Отражаю наш мир, что изранен\болеет войнами.
Не могу разглагольствовать о вечеринках-праздниках,
Когда гибнут невинные где-то… Безумно больно мне…

«Это было всегда. И зачем нам об этом ёжиться?..
Слишком тонкие мы... Не вывозим… Ломает психику…»
А меня – по касательной будто шрапнельным крошевом
Вместе с теми, кто жил, как и все до того, – по-тихому.

Вместе с теми, кто там – в пограничье, на Белгородчине,
Кто в Донецке, Луганске, в окопах, да под обстрелами…
Вам, конечно, и думать о них – в большинстве – не хочется,
Потому как ломается мир из зефира белого…

Совесть, помощь и память – за это горю и ратую.
Правда, шкура тонка… Но заштопаю – и – живёхонька.
За строкою – строка – и тяну я из слово-прядева
Нить, что сердце латает целебностью буквиц лёгкою.

Я нерукопожатна и души стихом царапаю,
Как бездомная кошка, – что делать с ней? – Напортачила…
Знаю: если война постучится костлявой лапою
Прямо в дверь, светлоликость обычно прячется.

И тогда остаются здесь темные, что не боятся копоти,
За ребёнком\котёнком - и в пекло руками голыми…
Или просто у них – с болью\горечью – больше опыта?..
Или так остужаем свои мы (дурные) головы?..

Всё возможно… Но есть, говорят, проклятие,
Что дано как диагноз… А может, в нем – Божий промысел...
Это вшито в меня. Это код мой – моя эмпатия…
Я здесь в черном плаще и заляпана грязью по уши.