Жизненные наблюдения - 26 Король поэтов

                Жизненные наблюдения - 26
                Поэты-классики нашего времени. 
                Король поэтов Александр Ерёменко.

  Начало двадцатого века ознаменовалось бурным расцветом поэзии в России. Сейчас все знают такое понятие как "Серебряный век русской поэзии". Принято считать, что этот "век" начался в 90-е годы девятнадцатого века и закончился в 1921 году со смертью Блока и расстрелом Гумилёва. Потом начался другой "век" - советской поэзии. Унылый век певцов "строительства коммунизма."
В период Серебряного века существовало несколько основных направлений поэзии - символизм, как самая ранняя школа, акмеизм, футуризм и его ответвления.
  Всё это принято называть декадансом(от французского - "упадок"). Эти поэты отступили от классического направления русской поэзии, пожелав, как футуристы, "сбросить Пушкина с корабля современности." Бросали-бросали, да не сбросили.
  Однако многие из поэтов-декадентов нынче именуются классиками русской поэзии.
Назову хотя бы несколько имён, известных всем:Мережковский, Гиппиус, Сологуб, Минский, Брюсов, Бальмонт, Блок, Белый, Вяч.Иванов, Гумилёв, Ахматова, Мандельштам, Георгий Иванов, Маяковский, Северянин, Хлебников, Клюев, Есенин.
  Конечно, все эти поэты попросту баловались по-молодости тем, что организовывали либо вступали в уже созданные поэтические школы - время было такое, больно бурное, даже буйное. Потом всё встало на свои места. Есенин в одной из анкет, заполненной им в конце его короткой жизни, на вопрос о поэтическом влиянии и поэтических предпочтениях ответил:"В последнее время меня всё больше тянет к Пушкину." Так могли сказать почти все из упомянутых поэтов.
  В этом списке, как видите, нет одного из лучших русских поэтов - Ивана Бунина. Он терпеть не мог декадентскую поэзию и по воспоминаниям современников сказал Брюсову - что за ерунду вы пишите, где это вы видели "эмалевые звуки"?
  Поэтов в то время было не то, что много, - очень много.
  27 февраля 1918 года произошло весьма интересное событие - выборы "Короля поэтов." Тайным голосованием сами поэты выбирали себе "Короля." Есть несколько заметок поэтов, присутствовавших на этих выборах, которые написали о том, что на этих выборах сильно психовал Маяковский, полагавший, что этот титул достанется ему, однако, не случилось. Выборы прошли безо всяких подтасовок и при подсчёте голосов "Королём поэтов" был провозглашён ИГОРЬ СЕВЕРЯНИН - поэт, о котором нынешние литературоведы говорят как о человеке, который, собственно, олицетворяет саму поэзию. Северянин и поэзия стали синонимами. С этим не поспоришь - блестящий поэт!
  С тех пор прошло 64 года, и 9 ноября 1982 года в Москве собрались поэты, чтобы выбрать себе нового "Короля поэтов" из числа поэтов-современников. Под овации зала огласили результаты - "Королём поэтов" избран АЛЕКСАНДР ЕРЁМЕНКО!
  Александр Викторович Ерёменко родился 25 октября 1950 года на Алтае.
Судьба его мало отличалась от судьбы многих поэтов, прозаиков, музыкантов того времени: он служил на флоте, работал на стройках Дальнего Востока, был моряком и кочегаром, работал на Камчатке, ходил на рыболовном сейнере,в ленинградском порту работал докером. Такая же биография была у Цоя, Шевчука и других, которых называли потом "поколением кочегаров."
  К 1974 году он отучился 5 лет в московском Литературном институте, но диплома не получил, не желая сдавать госэкзамен по "научному коммунизму."
  Он, Парщиков и Жданов образовали новую литературную группу, которую по сей день называют "метареалистами."
  В те годы мы, любители поэзии, литературы как таковой, покупали в книжных киосках некоторые книжечки, выходившие в издательстве "Правда"(!), в которых, как ни странно, публиковали авторов, чьё творчество хоть и не было под запретом, но и не пропагандировалось: рассказы лагерника Георгия Жжёнова, Платонова, Зощенко,
стихи Клюева и других.
  И в этой самой библиотечке вышла немыслимым тиражом 150 000 экземпляров первая книжка Александра Ерёменко - "Добавление к сопромату." Не знаю, кто сумел протолкнуть стихи Ерёменко в печать, да ещё таким тиражом, но это было большим событием. Я купил тогда эту книжечку в 32 странички, читал с наслаждением, и бережно храню её в своей библиотеке.
  Почему же именно Ерёменко избрали своим Королём поэты в 1982 году? Ответ прост: необычную, удивительную поэзию Ерёменко очень любили сами поэты - он был поэтом для поэтов, но не таким, как поэт-авангардист, творивший с языком и синтаксисом всё, что хотел, - Велимир Хлебников, о котором писали то же самое после его смерти в 1922 году. Ерёменко уже при жизни стал поэтом-легендой, оказавшим огромное влияние, как они сами говорили, на поэзию таких больших авторов как Тимур Кибиров, Игорь Иртеньев, Юрий Арабов и многих других.
  Ерёменко всеми литературными критиками считается создателем современной русской центонной поэзии которая возникла ещё во времена Гомера и Вергилия - это стихотворения, составленные из стихов отдельных строк предшествующих поэтов.Не полностью, конечно,а виртуозно обыгранных со своими стихами.
 Некоторые критики считают Ерёменко прямым продолжателем поэзии ОБЭРИУтов(Объединение реального искусства — группа писателей и деятелей культуры, существовавшая в 1927 — начале 1930-х годов в Ленинграде.
В группу входили Даниил Хармс, Александр Введенский, Николай Заболоцкий, Константин Вагинов, Юрий Владимиров, Игорь Бахтерев, Дойвбер Левин.
ОБЭРИУты декларировали отказ от традиционных форм искусства, необходимость обновления методов изображения действительности, культивировали гротеск, алогизм, поэтику абсурда(Из "Википедии").
  Вслед за Ерёменко этими приёмами в поэзии стали пользоваться(и пользуются до сих пор) Тимур Кибиров, Игорь Иртеньев и некоторые другие менее известные поэты.
  Для того, чтобы это делать, поэту необходимо знать огромное количество стихотворений поэтов предыдущих столетий, а это весьма и весьма непростое дело.
  Ерёменко всё это знал и мастерски применял в своём творчестве.   
  Ерёменко, его поэзия, были настолько любимы поэтами-современниками, что они придумали и издали удивительную книгу: "А я вам – про Ерёму": Собрание стихотворений к 60-летию А.В. Ерёменко. — М.: Воймега, 2010. (В книге представлены стихи 49 актуальных поэтов «про Ерёму», стихи с посвящениями А. Е. и эпиграфами из него, пародии). Мне не удалось найти эту книгу, но я не теряю надежду. Насколько я знаю, такое "подношение поэту" - уникально.
  О поэзии Ерёменко целую монографию написала доктор филологических наук Ирина Сурат - "Неправильное слово"("Новый мир", № 8,2013 - можно найти на сайте "Журнальный зал"). Ирина Сурат - известный исследователь русской поэзии, автор книг "Мандельштам и Пушкин", "О Пушкине и пушкинистах". Серьёзный литературовед. Так и хочется сказать - автор книги "Пушкин и Ерёменко". Может, когда-то такая книга и будет, как знать, - ведь поэзии Ерёменко посвящено очень много статей, её изучают со всех строн филологи, потому что она интересна, необычна. Его поэзия - большое явление в русской литературе. 
  Вячеслав Николаевич Курицын (10 апреля 1965, Новосибирск) — российский филолог и литературный критик, журналист, писатель, поэт, академик Российской академии современной литературы написал объёмные "Комментарии к стихам Александра Ерёменко", детальнейшим образом изучив стихи автора и дал читателям возможность понять, насколько глубока поэзия Ерёменко(эти "Комментарии" есть в Интернете).
Из них видно, насколько хорошо Ерёменко знал литературу и не только её - он был очень образованным человеком. Кстати, есть и комментарии к знаменитой книге Венички Ерофеева "Москва-Петушки" - в издании, которое мне удалось купить в своё время, они занимают значительно большую часть, нежели сам текст произведения, это открывает читателям, что книга не о русской пьянке, как некоторым кажется, а глубоко философское произведение и что для того чтобы понять его, нужно очень много знать и понимать(как сам автор)- не напрасно Веничка назвал свою книгу "опера"(как "Мёртвые души"). Фрагмент из стихотворения Ерёменко "Я добрый, красивый, хороший..." не просто слова - это реальность, отображающая то, насколько автор был всеведущим человеком:
                Решительный, выбритый, быстрый,
                собравший все нервы в комок,
                я мог бы работать министром,
                командовать крейсером мог.

                Я вам называю примеры:
                я делать умею аборт,
                читаю на память Гомера
                и дважды сажал самолет.

  На одном из своих выступлений Ерёменко сказал, что он прихвастнул, когда сказал, что дважды сажал самолёт - "только один раз мне пришлось это делать", сказал он.
  Такие они, русские писатели. Хотелось бы, чтобы читатели доросли до них.
  Имитировать (стилизовать) стихи поэтов довольно легко - достаточно в течение двух-трёх недель каждый день читать помногу их стихи и "польются" новые стихи в стиле Некрасова или Маяковского, Шершеневича или Гумилёва, других поэтов,  стилизовать "под Ерёменко" можно но... нельзя: его парадоксальное мышление невозможно отобразить в стихах, нужно иметь его голову. Многие фразы из его стихов запоминаются сразу и навсегда - можно даже создать книжечку, состоящую из его эпитетов, афоризмов, впрочем, вряд ли нужно, - те, кто любят его поэзию, знают их и так!
  В 2002 году он получил премию Бориса Пастернака. Хорошо, что отметили!
  Последние годы он ничего не писал, болел раком горла, но постоянно курил, он просто не мог уже ничего делать. Он жил на Патриарших прудах в комнатке в 7 квадратных метров(!!!) - так государство "ценит" своих лучших поэтов!
  Вспомним, что Рембо писал стихи всего 8 лет, бросил писать в возрасте 24-х лет, умер, когда ему было 37(роковая цифра для многих мужчин - "С меня при цифре 37 в момент слетает хмель" - пел Высоцкий).
  Великий Россини бросил писать музыку в возрасте 37 лет, а прожил 76.
  Знаменитый Сэлинджер написал один том и стал классиком мировой литературы.
  Ерёменко написал всё, что нужно было написать, и оставил нам, его благодарным почитателям, свои чудо-стихи.
   Наиболее полное собрание его сочинений вышло в издательстве книжного магазина «Фаланстер» в 2013 году под названием «Матрос котёнка не обидит».
  Александр Ерёменко умер в Москве совсем недавно - 20 июня 2021 года.
Я был в некой растерянности, когда подбирал стихи Ерёменко для этого эссе, - очень много любимых стихов. И, всё же, вот некоторые из них:

     # # #
"Я памятник себе..."

Я добрый, красивый, хороший
и мудрый, как будто змея.
Я женщину в небо подбросил -
и женщина стала моя.

Когда я с бутылкой "Массандры"
иду через весь ресторан,
весь пьян, как воздушный десантник,
и ловок, как горный баран,

все пальцами тычут мне в спину,
и шепот вдогонку летит:
он женщину в небо подкинул,
и женщина в небе висит...

Мне в этом не стыдно признаться:
когда я вхожу, все встают
и лезут ко мне обниматься,
целуют и деньги дают.

Все сразу становятся рады
и словно немножко пьяны,
когда я читаю с эстрады
свои репортажи с войны,

и дело до драки доходит,
когда через несколько лет
меня вспоминают в народе
и спорят, как я был одет.

Решительный, выбритый, быстрый,
собравший все нервы в комок,
я мог бы работать министром,
командовать крейсером мог.

Я вам называю примеры:
я делать умею аборт,
читаю на память Гомера
и дважды сажал самолет.

В одном я виновен, но сразу
открыто о том говорю:
я в космосе не был ни разу,
и то потому, что курю...

Конечно, хотел бы я вечно
работать, учиться и жить
во славу потомков беспечных
назло всем детекторам лжи,

чтоб каждый, восстав из рутины,
сумел бы сказать, как и я:
я женщину в небо подкинул-
и женщина стала моя!

      
# # #

Горизонтальная страна.
Определительные мимо.
Здесь вечно несоизмеримы
диагональ
и сторона.

У дома сад.
Квадрат окна.
Снег валит по диагоналям.
А завтра будет в кучу свален
там, где другая сторона.

Ведь существует сатана
из углублений готовален.
Сегодня гений   гениален.
Но он не помнит ни хрена.

Все верно, друг мой.
Пей    до дна.
У дома сад. Шумит   как хочет.
И кто поймет, чего со сна
он там бормочет...

             ###

В густых металлургических лесах,
где шел процесс созданья хлорофилла,
сорвался лист. Уж осень наступила
в густых металлургических лесах.

Там до весны завязли в небесах
и бензовоз и мушка дрозофила.
Их жмет по равнодействующей сила,
они застряли в сплющенных часах.

Последний филин сломан и распилен.
И, кнопкой канцелярскою пришпилен
к осенней ветке книзу головой,

висит и размышляет головой:
зачем в него с такой ужасной силой
вмонтирован бинокль полевой.


        НОЧНАЯ ПРОГУЛКА

Мы поедем с тобою на А и на Б
мимо цирка и речки, завернутой в медь,
где на Трубной, вернее сказать, на Трубе,
кто упал, кто пропал, кто остался сидеть.

Мимо темной "России", дизайна, такси,
мимо мрачных "Известий", где воздух речист,
мимо вялотекущей бегущей строки,
как предсказанный некогда ленточный глист.

Разворочена осень торпедами фар,
пограничный музей до рассвета не спит.
Лепестковыми минами взорван асфальт,
и земля до утра под ногами горит.

Мимо Герцена - кругом идет голова,
мимо Гоголя - встанешь и - некуда сесть,
мимо чаек лихих на грановского, 2,
Огарева, не помню, по-моему, - шесть.

Мимо всех декабристов, их не сосчитать,
мимо народовольцев - и вовсе не счесть.
Часто пишется "мост", а читается - "месть",
и летит филология к черту с моста.

Мимо Пушкина, мимо... куда нас несет?
Мимо "Тайных доктрин", мимо крымских татар,
Белорусский, Казанский, "Славянский базар"...
Вон уже еле слышно сказал комиссар:
"Мы еще поглядим, кто скорее умрет..."

На вершинах поэзии, словно сугроб,
наметает метафора пристальный склон.
Интервентская пуля, летящая в лоб,
из затылка выходит, как спутник-шпион!

Мимо Белых Столбов, мимо Красных ворот.
Мимо дымных столбов, мимо траурных труб.
"Мы еще поглядим, кто скорее умрет".-
"А чего там глядеть, если ты уже труп?"

Часто пишется "труп", а читается "труд",
где один человек разгребает завал,
и вчерашнее солнце в носилках несут
из подвала в подвал...

И вчерашнее солнце в носилках несут.
И сегодняшний бред обнажает клыки.
Только ты в этом темном раскладе - не туз.
Рифмы сбились с пути или вспять потекли.

Мимо Трубной и речки, завернутой в медь.
Кто упал, кто пропал, кто остался сидеть.
Вдоль железной резьбы по железной резьбе
мы поедем на А на Б.


           ###

Как хорошо у бездны на краю
загнуться в хате, выстроенной с краю,
где я ежеминутно погибаю
в бессмысленном и маленьком бою.

Мне надоело корчиться в строю,
где я уже от напряженья лаю.
Отдам всю душу октябрю и маю
и разломаю хижину мою.

Как пьяница, я на троих трою,
на одного неровно разливаю,
и горько жалуюсь, и горько слезы лью,

уже совсем без музыки пою.
Но по утрам под жесткую струю
свой мозг, хоть морщуся, но подставляю.

             ###

О господи, я твой случайный зритель.
Зачем же мне такое наказанье?
Ты взял меня из схемы мирозданья
и снова вставил, как предохранитель.

Рука и рок. Ракета и носитель.
Куда же по закону отрицанья
ты отшвырнешь меня в момент сгоранья,
как сокращенный заживо числитель?

Убей меня. Я твой фотолюбитель.
На небеса взобравшийся старатель
по уходящей жилке золотой.

Убей меня. Сними с меня запой,
или верни назад меня рукой
членистоногой, как стогокопнитель.


         ВЕЧЕРНИЙ СОНЕТ

Цветы увядшие, я так люблю смотреть
в пространство, ограниченное слева
ромашками. Они увяли слева,
а справа - астры заспанная медь.

По вечерам я полюбил смотреть,
как в перекрестке высохшего зева
спускается на ниточке припева
цветок в цветок, как солнечная клеть.

Тогда мой взгляд, увязнувший на треть
своей длины, колеблется меж нами,
как невод провисая между нами,

уже в том месте выбранный на треть,
где аккуратно вставленная смерть
глядит вокруг открытыми глазами.


            # # #

Идиотизм, доведенный до автоматизма.
Или последняя туча рассеянной бури.
Автоматизм, доведенный до идиотизма,
мальчик-зима, поутру накурившийся дури.

Сколько еще в подсознанье активных завалов,
тайной торпедой до первой бутылки подшитых.
Как тебя тащит: от дзена, битлов - до металла,
и от трегубовских дел и до правозащитных.

Я-то надеялся все это вытравить разом
в годы застоя, как грязный стакан протирают.
Я-то боялся, что с третьим искусственным глазом
подзалетел, перебрал, прокололся, как фраер.

Все примитивно вокруг под сиянием лунным.
Всюду родимую Русь узнаю, и противно,
думая думу, лететь мне по рельсам чугунным.
Все примитивно. А надо еще примитивней.

Просто вбивается гвоздь в озверевшую плаху.
В пьяном пространстве прямая всего конструктивней.
Чистит солдат асидолом законную бляху
долго и нудно. А надо - еще примитивней.

русобородый товарищ, насквозь доминантный,
бьет кучерявого в пах - ты зачем рецессивный?
Все гениальное просто. Но вот до меня-то
не дотянуться. Подумай, ударь примитивней.

И в "Восьмистишия" гения, в мертвую зону
можно проход прорубить при прочтенье активном.
Каждый коан, предназначенный для вырубона,
прост до предела. Но только червяк - примитивней...

Дробь от деления - вечнозеленый остаток,
мозг продувает навылет, как сверхпроводимость.
Крен не заметен на палубах авиаматок,
только куда откровенней простая судимость.

Разница между "московским" очком и обычным
в том, что московское, как это мне ни противно,
чем-то отмечено точным, сугубым и личным.
И примитивным, вот именно, да, примитивным.

Как Пуришкевич сказал, это видно по роже
целой вселенной, в станине токарной зажатой.
Я это знал до потопа и знать буду позже
третьей войны мировой, и четвертой, и пятой.

Хочешь глубокого смысла в глубокой дилемме.
Ищешь банальных решений, а не позитивных.
С крыши кирпич по-другому решает проблемы
- чисто, открыто, бессмысленно и примитивно.

Кто-то хотел бы, как дерево, встать у дороги.
Мне бы хотелось, как свиньи стоят у корыта,
к числам простым прижиматься, простым и убогим,
и примитивным, как кость в переломе открытом.


         # # #

Благословенно воскресение,
когда за сдвоенными рамами
начнется медленное трение
над подсыхающими ранами.
Разноименные поверхности.
Как два вихляющихся поезда.
На вираже для достоверности
как бы согнувшиеся в поясе.
И ветки движутся серьезные,
как будто в кровь артериальную
преображается венозная,
пройдя сосуды вертикальные,
и междометия прилежные,
как будто профили медальные,
и окончания падежные,
вдохнув пространства минимальные.
Как по касательным сомнительным,
как по сомнительным касательным,
внезапно вздрогнут в именительном,
уже притянутые дательным...
Ах, металлическим числительным
по направляющим старательным,
что время снова станет длительным
и обязательным...


            # # #

                В.Высоцкому

Я заметил, что, сколько ни пью,
все равно выхожу из запоя.
Я заметил, что нас было двое.
Я еще постою на краю.

Можно выпрямить душу свою
в панихиде до волчьего воя.
По ошибке окликнул его я, -
он уже, слава Богу, в раю.

Занавесить бы черным Байкал!
Придушить всю поэзию разом.
Человек, отравившийся газом,
над тобою стихов не читал.

Можно даже надставить струну,
но уже невозможно надставить
пустоту, если эту страну
на два дня невозможно оставить.

Можно бант завязать - на звезде.
И стихи напечатать любые.
Отражается небо в лесу, как в воде,
и деревья стоят голубые...


          # # #

              И. М.

На холмах Грузии лежит такая тьма,
что я боюсь, что я умру в Багеби.
Наверно, богу мыслилась на небе
Земля как пересыльная тюрьма.

Какая-то такая полумгла,
что чувствуется резкий запах стойла.
И, кажется, уже разносят пойло...
Но здесь вода от века не текла.

Есть всюду жизнь.
И тут была своя, -
сказал поэт и укатил в Европу.
Сподобиться такому автостопу
уже не в состоянье даже я.

Неприхотливый город на крови
живет одной квартирой коммунальной
и рифмы не стесняется банальной,
сам по себе сгорая от любви.

А через воды мутные Куры
непринужденно руку удлиняя,
одна с другой общается пивная,
протягивая "ронсон" - прикури!

Вдвойне нелеп здесь милиционер,
когда, страдая от избытка такта,
пытается избавиться от факта
не правонарушения - манер.

На эту пару рифм другой пример:
а то вполне благоприятный фактор,
когда не нужен внутренний редактор
с главным редактором: он не миллионер.

Я от Кавказа делаюсь болтлив.
И, может быть, сильней, чем от "Кавказа".
Одна случайно сказанная фраза
сознанье обнажает, как отлив.

А там стоит такая полумгла,
что я боюсь, что я умру в Багеби.
Наверно, богу мыслился на небе
наш путь как вертикальная шкала...

На Красной площади всего круглей земля!
Всего горизонтальней трасса БАМа.
И мы всю жизнь толчемся здесь упрямо,
как Вечный Жид у вечного нуля.

И я не понимаю, хоть убей,
зачем сюда тащиться надо спьяну,
чтобы тебя пристукнул из нагану
под Машуком какой-нибудь плебей.


              # # #

О чем базарите, квасные патриоты?
Езжайте в Грузию, прочистите мозги.
На холмах Грузии, где не видать ни зги,
вот там бы вы остались без работы.

Богаты вы, едва из колыбели,
вот именно, ошибками отцов...
И то смотрю, как все поднаторели,
кто в ЦэДээЛе, кто в политотделе,
сказать еще? В созвездье Гончих Псов.

Но как бы вас масоны ни споили,
а верю, что в ободу вас не даст
Калашников, Суворов, Джугашвили,
Курт Воннегут, вельвет и "адидас"!


               
ПЕЧАЛЬНЫЙ  ПРОГНОЗ ДРУГУ

Нас разыграют, как по нотам.
Одних   по тем, других   по этим,
ты станешь ярым патриотом,
я   замечательным поэтом.

И зашагаем по пустотам,
как по начищенным паркетам,
и кто-то спросит нас: а кто там
всегда скрывается за этим?

Но мы как будто не заметим
и, наклоняясь по субботам
уже над высохшим заветом,
не будем сдерживать зевоты.

И нам не выбиться из круга,
где мы с газетных разворотов
будем подмигивать друг другу,
уже совсем как идиоты.


             ОТРЫВОК ИЗ ПОЭМЫ

Осыпается сложного леса пустая прозрачная схема.
Шелестит по краям и приходит в негодность листва.
Вдоль дороги прямой провисает неслышная лемма
телеграфных прямых, от которых болит голова.

Разрушается воздух. Нарушаются длинные связи
между контуром и неудавшимся смыслом цветка.
И сама под себя наугад заползает река,
и потом шелестит, и они совпадают по фазе.

Электрический ветер завязан пустыми узлами,
и на красной земле, если срезать поверхностный слой,
корабельные сосны привинчены снизу болтами
с покосившейся шляпкой и забившейся глиной резьбой.

И как только в окне два ряда отштампованных елок
пролетят, я увижу: у речки на правом боку
в непролазной грязи шевелится рабочий поселок
и кирпичный заводик с малюсенькой дыркой в боку.

Что с того, что яне был там только одиннадцать лет.
У дороги осенний лесок так же чист и подробен.
В нем осталась дыра на том месте, где Колька Жадобин
у ночного костра мне отлил из свинца пистолет.

Там жена моя вяжет на длинном и скучном диване.
Там невеста моя на пустом табурете сидит.
Там бредет моя мать то по грудь, то по пояс в тумане,
и в окошко мой внук сквозь разрушенный воздух глядит.

Я там умер вчера. И до ужаса слышно мне было,
как по твердой дороге рабочая лошадь прошла,
и я слышал, как в ней, когда в гору она заходила,
лошадиная сила вращалась, как бензопила.


       БЛАТНОЙ СОНЕТ

Блажен, кто верует. Но трижды идиот,
кто на однажды выбранной планете,
презрев конфигурации природ,
расставит металлические сети.

О господи, чего еще он ждет?
Местком закрыт, хозяин на обеде.
Слова бегут, как маленькие дети,
и вдруг затылком падают на лед.

Сощуря глаз, перекури в рукав,
что этот голубь, с облака упав,
наверно не зависит от условий,

где, скажем, размножается жираф.
И если мысль не равнозначна слову,
тогда зачем мы ловим этот кайф?


         ###      

        "Ласточка с весною
         в сени к нам летит…"               

В глуши коленчатого вала,
в коленной чашечке кривой
пустая ласточка летала
по возмутительной кривой.
Она варьировала темы
от миллиона до нуля:
инерциальные системы,
криволинейные поля.
И вылетала из лекала
в том месте, где она хотела,
но ничего не извлекала
ни из чего, там, где летела.
Ей, видно, дела было мало
до челнока или затвора.
Она летала как попало,
но не оставила зазора
ни между севером и югом,
ни между Дарвином и Брутом,
как и диаметром и кругом,
как и термометром и спрутом,
между Харибдой и калибром,
как между Сциллой и верлибром,
как между Беллой и Новеллой,
как и новеллой и Новеллой.
Ах, между Женей и Андреем,
ах, между кошкой и собакой,
ах, между гипер- и бореем,
как между ютом или баком.
В чулане вечности противном
над безобразною планетой
летала ласточка активно,
и я любил ее за это.

         ###

Туда, где роща корабельная
лежит и смотрит, как живая,
выходит девочка дебильная,
по желтой насыпи гуляет.
 
Ее, для глаза незаметная,
непреднамеренно хипповая,
свисает сумка с инструментами,
в которой дрель, уже не новая.

И вот, как будто полоумная
(хотя вообще она дебильная),
она по болтикам поломанным
проводит стершимся напильником.

Чего ты ищешь в окружающем
металлоломе, как примятая,
ключи вытаскиваешь ржавые,
лопатой бьешь по трансформатору?
 
Ей очень трудно нагибаться.
Она к болту на 28
подносит ключ на 18,
хотя ее никто не просит.
 
Ее такое время косит,
в нее вошли такие бесы…
Она обед с собой приносит,
а то и вовсе без обеда.
 
Вокруг нее свистит природа
и электрические приводы.
Она имеет два привода
за кражу дросселя и провода.

Ее один грызет вопрос,
она не хочет раздвоиться:
то в стрелку может превратиться,
то в маневровый паровоз.
 
Ее мы видим здесь и там.
И, никакая не лазутчица,
она шагает по путям,
она всю жизнь готова мучиться,
 
но не допустит, чтоб навек
в осадок выпали, как сода,
непросвещенная природа
и возмущенный человек!


             ДУМА

Лимон - сейсмограф солнечной системы.
Поля в припадке бешеной клубники.
Дрожит пчела, пробитая навылет,
и яблоко осеннее кислит.

Свет отдыхает в глубине дилеммы,
через скакалку прыгает на стыке
валентных связей, сбитых на коленках,
и со стыда, как бабочка, горит.

И по сплошному шву инвариантов
пчела бредет в гремящей стратосфере,
завязывает бантиком пространство,
на вход и выход ставит часовых.

Она на вкус разводит дуэлянтов,
косит в арифметическом примере,
и взадпятки не сходится с ответом,
копя остаток в кольцах поршневых.

Она нектаром смазана и маслом.
Ее ни дождь не сносит и ни ветер.
Она в бутылку лезет без бутылки
и раскрывает ножик без ножа.

И с головой в критическую массу
она уходит, складывая веер,
она берет копилку из копилки,
с ежом петлю готовит на ужа.

И на боку в декартовой модели
лежит на полосатеньком матрасе,
она не ставит крестик или нолик,
но крест и ноль рисует на траве.

Она семь тел выстраивает в теле,
ее каркас подвешен на каркасе,
и роль ее - ни шарик и ни ролик,
ей можно кол тесать на голове.

Она не может сесть в чужие санки,
хватается за бабку и за дедку,
она хоть зубы покладет на полку,
но любит всех до глубины души.

Как говорил какой-то Встанька Ваньке,
сегодня хрен намного слаще редьки,
в колеса палкам можно ставить елки,
а ушки на макушке хороши.

Вселенная, разъятая на части,
не оставляет места для вопроса,
Две девственницы схожи, как две капли,
а жизнь и смерть - как масло и вода.

В метро, пустом, как выпитая чаша,
уже наган прирос к бедру матроса,
и, собирая речь свою по капле,
я повторяю, словно провода:

какой бы раб ни вышел на галеру,
какую бы с нас шкуру ни спускали,
какое бы здесь время ни взбесилось,
какой бы мне портвейн ни поднесли,

какую бы ни выдумали веру,
какие бы посуды ни летали
и сколько бы их там ни уместилось
на кончике останкинской иглы,

в пространстве между пробкой и бутылкой,
в пространстве между костью и собакой,
еще вполне достаточно пространства
в пространстве между ниткой и иглой,

в зазоре между пулей и затылком,
в просторе между телом и рубахой,
где человек идет по косогору,
укушенный змеей, пчелой…

           ###
   
«Печатными буквами пишут доносы»...
Закрою глаза и к утру успокоюсь,
что все-таки смог этот мальчик курносый
назад отразить громыхающий конус.
Сгоревшие в танках вдыхают цветы.
Владелец тарана глядит с этикеток.
По паркам культуры стада статуэток
куда-то бредут, раздвигая кусты.
О как я люблю этот гипсовый шок
и запрограммированное уродство,
где гладкого взгляда пустой лепесток
гвоздем проковырен для пущего сходства.
Люблю этих мыслей железобетон
и эту глобальную архитектуру,
которую можно лишь спьяну иль сдуру
принять за ракету или за трон.
В ней только животный болезненный страх
гнездится в гранитной химере размаха,
где словно титана распахнутый пах
дымится ущелье отвесного мрака.
...Наверное смог, если там, где делить
положено на два больничное слово,
я смог, отделяя одно от другого,
одно от другого совсем отделить.
Дай Бог нам здоровья до смерти дожить,
до старости длинной, до длинного слова,
легко ковыляя от слова до слова,
дай Бог нам здоровья до смерти дожить.

  Трудно остановиться, но пожалуй хватит, иначе вообще не остановлюсь.
 Все его стихи есть в Интернете - начнёте читать и тоже не оторвётесь.
 Об Александре Ерёменко многими поэтами написаны воспоминания: писатель Владимир Кравченко, одногруппник Ерёменко, вспоминает о нём так:
«Странный диковатый парень в оранжевых клешах, вынырнувший из глухого болота провинции, не умеющий разговаривать и вести беседу, зато умеющий читать ТАКОЕ
и ТАК, что никаких сомнений с первой минуты – поэт!»

 Татьяна Щербина:"Сашиными стихами зачитывались, знали их наизусть, он и для своих друзей-коллег («Разве есть поэт, кроме Ерёмы», — в стихотворении Жени Бунимовича), и для читающей публики был действительно королём. Так этот титул за ним и закрепился."

 Все говорят о том, о чём сказала поэтесса Нина Краснова:
Поэтесса Нина Краснова:
"Если идти по Большой Садовой улице от Тверской мимо дома Булгакова и мимо дома Шехтеля, шедевра индивидуального зодчества, и свернуть налево, на Малую Бронную улицу... то попадаешь в райский уголок Москвы, на Патриаршие пруды. Лет пять назад здесь, в одном из домов во дворе с воротами, в маленькой комнатушке по уплотнению, жил, пока не переехал в еще меньшую комнатушку, поэт Александр Еременко, в просторечье – Ерема, самый крутой представитель «новой волны», поднявшийся на гребень славы в 80-е годы, звезда поставангарда, Король Поэзии, молодой по сравнению с другими классик современной литературы, автор «Нашей улицы», который уже лет пятнадцать ничего не пишет, но в историю литературы и в учебники вошел прочно - за те стихи, которые написал раньше. Вот так надо работать, как Ерема: чтобы написать одну книжку и – раз, сразу попасть не в дамки, а в короли и в историю и в учебники, а потом хоть уже и ничего не пиши, лежи-полеживай на печке, Слава впереди тебя идет и сама везет Ерему, как печка Емелю."               

 Одно из стихотворений о нём:

Игорь Иртеньев

         ###
 
На Павелецкой-радиальной
Средь ионических колонн
Стоял мужчина идеальный
И пил тройной одеколон.

Он был заниженного роста,
С лицом, похожим на кремень.
Одет решительно и просто —
Трусы,
Галоши
И ремень.

В нем все значение имело,
Допрежь неведомое мне,
А где-то музыка гремела
И дети падали во сне.

А он стоял,
Мужского рода,
В своем единственном числе,
И непредвзятая свобода
Горела на его челе.

 Король умер, и не скажешь "Да здравствует король!" - что-то их нынче не видать, не слыхать...


                09.06.23