Адьос, друзья!

Я так устал от ноши,
Что на плечах уж с двадцать лет.
Осталась с юности промёрзшей —
И не свести её на нет.

Я так устал. Что днём, что ночью —
Всё время ноет грузом плешь.
И снится облачная лёгкость.
И сердце хочет к небу, ввысь.

Но я лишь тут. На дне озябшем.
Всех своих мечт и звонких рифм.
Мне здесь не делается легче —
Я просто временем убит.

И позади остались долы,
Всей моей памяти и жажд.
А в них и Данте Алигьери,
И Скотный двор, и сэр Ремарк.

В них грусть смешалась с осознаньем —
Как сей насмешен кроткий век,
И как безбрежное страданье —
Его способно укротить.

В них моя слабость, и отрада.
Моя надежда, и мечта…
Как много было раньше надо,
Как мало стало с сентября…

С последней осенью вошедшей,
В мою немую, «просто» жизнь.
И как мне хочется как прежде —
Скитаться средь миров чужих.

И как мне хочется — как прежде,
Суметь насытиться письмом,
Что пишет робостно Онегин,
Под статным Пушкинским пером.

И что потом прочтёт Татьяна,
Украдкой прядь волос поправ.
И что как следствие — разлада,
И терпкий привкус на губах.

Как хочется — опять и снова,
Отдать всего себя — лишь им!
Тем жгучим странникам Востока,
Сумевшим покорить эфир.

Чудным и чуть надменным эльфам,
В толмутах Толкина уснувшим.
И добрым, юным, малым феям,
В пиратских пристанях снующим.

Всем тем героям, что мне снятся.
В холодных снах, покрытых стужей.
Всем тем — с кем я привык общаться,
Под покрывалом прячась дюжим.

Всем им — моим друзьям далёким,
Давно забывшим про меня…
Но слишком поздно, ветер с Юга,
И я — давно уже не я.

Но слишком поздно.
Страшно поздно, и взад нельзя уж повернуть.
Адьос, друзья!
Но так и нужно — забыть их всех, чтоб смочь тут жить…