Пока ты жив

…Пускай бессонница продлится
как пробужденья неуют.
Пусть недослушанные птицы
Всю ночь в груди моей поют.
Звучат несдержанные клятвы
И проклинают за обман;
И наступает время жатвы
Мной не посеянных семян.
Ольга Горпенко
– Был ведь… был у меня замечательный муж до поры… Лёнька Снегирёв! Надёжный был, энергичный. Настоящий. Да видно весь вышел. Ты превращаешься в слизняка, дорогой супруг… отец двух прелестных малюток, которому не до них… до всех нас, никакого дела. Я не могу быть единственной тягловой силой в нашей семье. Не мо-гу-у-у. Не хочу. И не буду, так и знай! Или ты находишь работу… с достойным заработком, чтобы мы с детьми видели – ты всё ещё мужчина, а не опустившийся безвольный самец. Что ты всё ещё с нами, что заботишься о нас… или ищи другую соломинку, за которую можно зацепиться, которая и приласкает тебя… даром, и накормит, и обстирает… ничего, кроме безвольного присутствия и геройства в постели, не требуя.
– Алёнушка, я же тружусь, стараюсь. Что можно сделать, если половину работников сократили, а всем прочим урезали зарплату! Да и не нужен мне никто, кроме вас.
– Плохо стараешься, папочка. Ищи другую работу… где уважают труд, где оценивают человека по способностям. Иди на подработку. Осваивай что-то новое. Укради, наконец! Ждёшь, когда совсем в дому жрать нечего будет! Нам с детьми без разницы, что за причина вынуждает тебя работать бесплатно. Мы хотим жить, а не выживать.
– Я хороший специалист. Зачем унижаешь меня! Разве только мы так живём? Посмотри, какие проблемы у соседей, у тех, с кем сама работаешь. Думаешь, я не искал другое место? Сколько раз. Время такое, неспокойное, циничное. Потерпи, всё утрясётся. Неужели деньги – повод для непримиримых конфликтов родных людей? Мы же с тобой вместе десять лет.
– Скажи это детям, когда спросят, почему кроме пшена и перловки мы ничего себе позволить не можем. Ленка в школу ходит в перештопанном платье, в дырявых туфлях. На неё подруги пальцами показывают, дружить с ней стесняются. Машку в садик в чужой одежде отправляю. Платьишко простенькое купить не на что. Иди, объясни ей, что это происходит оттого, что неправильное время нам всем кукиш показывает. А на деле тебе плевать, чем я их накормлю. Про себя не забываешь. Вчера опять с перегаром с работы вернулся.
– У Дениса день рождения был. Проставился… как положено. Что с того!
– Вот! Денис нашёл деньги, чтобы вас, дармоедов, напоить. Где он их взял? Я тебя спрашиваю. Молчишь? А я знаю. Он их за-ра-бо-тал. Ручками… или головой. Неважно. Факт на лицо – кто хочет, тому время деньги раздаёт.
– Да самогонка это была… сивуха. Отвратная… но крепкая. С голодухи, сама понимаешь, развезло малёхо.
– Гони и ты самогонку, продавай, меняй на продукты. Делай же что-то. не будь иждивенцем! Разбуди в себе ярость, сопротивляйся обстоятельствам. Научись машины ремонтировать, кирпич класть, штукатурить, красить. Почему ты такое ничтожество, что не можешь создать даже мотивацию? Другие мужики умеют добывать, стараются, а ты…
– Прежде я тебя устраивал. Даже гордилась мной. Алёнушка, это я, твой Лёнька. Можешь пощупать.
– Ах, пощупать тебя! Может, ещё ножки попросишь ради такого случая раздвинуть… или сразу сына родить! Ты же всегда мечтал о наследнике. Или не хочешь боле? Боишься, что прокормить не сумеешь? Так вот что я тебе скажу, Лёнечка: с сегодняшнего дня сексуальные услуги исключительно платные. И не за те, зарплатные рубли. Захочешь близости – поднатужишься и заработаешь. Только так, голубок, только так.
– Мы и так стали с тобой редко встречаться по этому поводу. Предлагаешь на стороне подругу искать?
– А ты попробуй. Вон их сколько, неприкаянных и убогих, жаждущих скупой мужской ласки. Чем так жить, лучше никак. Даю тебе испытательный срок – два месяца. Не научишься зарабатывать – буду искать другого мужа.
Это была лишь предварительная часть разговора. Дальше женщина распалилась, сама себе спровоцировала истерику, наревелась досыта, сорвалась на крик и вскоре в сердцах перешла на конкретные оскорбления.
Лёнька робко ответил, чем вызвал прицельный залп жгучей обиды и бессильного гнева.
Пикировка взаимными обвинениями спустя несколько минут вышла из-под контроля, приобрела скорость и силу урагана, уничтожая остатки уважительного отношения, сметая его в мусорные кучи, которые улетучивались в вихревых воронках душераздирающей брани.
Далее в ход пошли и без того разрозненные и ветхие предметы хрупкой посуды.
Алёна в пылу праведного искреннего негодования разорвала на Лёньке рубаху. Он замахнулся, возмущаясь несправедливостью, инстинктивно, скорее защищаясь, чем нападая. Женщине показалось, что Рубикон противником преодолён, пора принимать превентивные меры, тем более что терпение окончательно лопнуло.
– Вон, негодяй, тряпка, во-о-он, иначе я вызову милицию, скажу, что ты надо мной издевался, что бил… и унижал!
– Дура, набитая! Я мужчина. Бабу на ночь всегда найду. А ты… ты… отца детям никогда не найдёшь. Ещё в ножки упадёшь, умолять будешь, чтобы вернулся… чтобы простил.
Гнев помутил Лёнькин рассудок. Лучше бы он этого всего не говорил.
Алёна – женщина отходчивая. Она и ругалась-то, скорее для того, чтобы приободрить себя. Такова женская натура.
Ему ли не знать, как тяжело последнее время сводить концы с концами!   
Куда там! Роковые фразы выскакивали из уст с лёгкостью необыкновенной, нанося раны предельной глубины и жестокости. Слова могут быть грубыми, колючими, острыми… и смертельными.
Завершение дебатов изобиловало самой травмирующей разновидностью брани.
Лёнька в сердцах хлопнул дверью, пулей вылетел на улицу прямо в домашних тапочках.
В висках стучало, голова была мутной. Мысли по инерции следовали по траектории разогнавшегося до космических скоростей конфликта.
– Посмотрим, – думал он, – кто прав, кто виноват. Идиотка, надо же, какова тварь! Думает, что я ничтожество, слабак.
Зрительные и слуховые образы поставляли сцены доказательств мужского достоинства в противовес женскому ничтожеству.
Иллюзорная Алёна ползла к нему на коленях, умоляла… пытаясь поколебать его решимость окончательно и бесповоротно покинуть семью, в то время, когда у него был неограниченный выбор средств наказать её.
Лёнька упивался полнотой власти над голограммой, наслаждался превосходством, давая непокорной жене возможность убедиться в его неоспоримых мужских достоинствах.
Он представлял себя несправедливо обиженным, но благородным.
Дав жене понять, в чём и почему она неправа, мужчина великодушно поднял её с колен красивым рыцарским жестом, обнял, запечатав рот поцелуем.
Ведь именно так в нормальных семьях восстанавливается мир и любовь.
Лёнька уже было обрадовался, решая вернуться, но врезается лбом в голову неподвижно стоящего мужчины, увлечённо пересчитывающего немыслимое число денежных купюр, в котором неожиданно узнал бывшего одноклассника – Витьку Пронина, которого не видел много-много лет.
Тот внешне выглядел гоголем. Одет был с иголочки, во всё новое, держался уверенно. В руках у него была пачка денежных знаков большого достоинства, которую то держал открыто и очень небрежно, словно горстку медяков.
Лёнька отродясь таких деньжищ не видел.
– Снегирь, ты ли это, дружище! Елы палы… сколько лет, сколько зим. А я на побывку. С заработков. Как ты… айда со мной, там всё и расскажешь.
Витька приехал с золотых приисков. Рассказы о россыпях металла и сумасшедших заработках, которые буквально некуда девать, подкреплялись реальными пачками хрустящих банкнот.
Друг детства легко и просто расплачивался ими без всякой надобности, лишь для того, чтобы показать фарт, невероятное везение, поразить панибратским отношением к богатству.
О том, чем конкретно оплачены эти деньги, умолчал.
Семью Витька потерял уже после первой поездки, вернувшись из неё с деньгами и срамной болезнью, подхваченной по пути домой.
Интимное воздержание в течение всего сезона добычи металла оказалось для него немыслимым испытанием.
Сговорчивые девочки слетались на шелест купюр, словно бабочки на свет ночного фонаря. Витька не брезговал никем, даже услугами омерзительно пьяных вокзальных шлюх.
Жену заразил сходу. Лечение, правда, оплатил. Но в итоге оказался неприкаянным хроническим холостяком.
Впрочем, его этот прискорбный факт не слишком расстроил. Парень он весёлый, общительный, азартный, в артели прижился.
С тех пор так и повелось: сезон безвылазно горбатится в тайге, в межсезонье – девочки, вино, веселые загулы в третьесортных кабаках, ночёвки, где придётся. Пока не потратит последнюю копейку. И в обратный путь – за новым счастьем.
До выезда в поле подрабатывал грузчиком в порту.
Эмоциональное и физическое перенапряжение, постоянные стрессы, конкуренция за тёплое место у кормушки, суровые артельные правила и порядки, а затем полное расслабление, когда можно почти всё, пока в кармане что-то звенит.
Конечно, он не похвастался тем, что острый колит и ревматизм вытягивают приступами душу, забыл поведать о вялотекущем туберкулёзе, о крошащихся зубах.
Идея рвануть за туманом и за запахом тайги захватила Лёньку с потрохами, показалась заманчивой возможностью поставить бессердечную жену на колени.
Беспомощность, которой прежде никогда не было, и вдруг появилась, которую он ощутил в ходе конфликта с женой, заставила обратить внимание на иллюзорный выход.
Золотые прииски, начинающийся приступ золотой лихорадки, виделись ему вполне реальным выходом из финансового тупика.
Лёнька своими глазами видел немыслимые по толщине пачки купюр. Новые хрустящие, они так заманчиво шуршали в Витькиных руках, раздавая обещания благоденствия, безграничного семейного счастья.
Возбуждённый возможностью пустить пыль в глаза Витька повёл расстроенного, но окрылённого иллюзией свалившегося на него в одночасье богатства Лёньку к доступным, сговорчивым подругам.
В ближайшем магазине накупили дорогих закусок, целую сумку вина и водки.
Пить Лёньке совсем не хотелось, но и домой не было сил идти, чтобы опять выслушивать, какое он бездарное ничтожество.
Каждое обвинительное слово было ударом по уязвлённому самолюбию. Вынести ещё одно нападение выше его душевных возможностей. Тем более, Витька, когда Леонид стал отказываться, презрительно оглядел его как бы с высоты, хотя был почти на голову ниже, вызывающе нагло сплюнул сквозь прорехи в зубах на его ботинок, показывая тем самым, что именно о нём думает, а потом ощерился щербатой улыбкой и хихикнул, – бабы своей испужался… ну-ну… куда тебе на прииск, к настоящим-то мужикам! Забудь. Там таким как ты делать нечего. Мужик… это же мужик! Вот где они у нас, бабьё легкомысленное. Всех и достоинств у этих тварей – сладкий передок. Ладно, прощаю на первый раз. Сейчас учить тебя буду. Только не кипешуй, делай, как я… и будет тебе счастье. Такого шороху наведём, гульнём по настоящему, по пацански. Чертям тошно будет. Нужна она тебе, Алёна твоя? Пусть других дураков поищет. Недельку погудим, потопчем непуганых курочек… и в тайгу, деньгу настоящую ковырять. Я из тебя мужика-то сделаю, так и знай.
Квартира, в которую они завалились без стука, просто открыв дверь ногой, являла вид убогий, нежилой. По всему коридору в три ряда стояли пустые бутылки разного калибра, Грязные полы, обшарпанные стены, спёртый, застоявшийся кислый воздух, пропитанный запахом перегара и гнили, дополняли колоритный пейзаж настоящей звериной норы.
Витьку это вопиющее убожество нисколько не удивило. Вихляющей походкой он торжественно просочился на кухню, где среди окурков и грязной посуды восседали две колоритные особы, предположительно женского рода. Во всяком случае, именно на это указывало их убогое одеяние и фантастически безобразные причёски с обилием бантиков из грязных бинтов и разнокалиберных бигуди.
Дамы имели синюшные лица, старательно улыбались беззубыми ртами, дымя огшрызками беломорин.
– Неужто, принцессы нас не ждали! Живёхонько убрали со стола. Сегодня Витя Пронин гуляет всех. Зоечка, покажи-ка нам с Лёнечкой свою выдающуюся грудь.
Чучело женщины живо соскочило с табуретки, распахнуло халат, под которым не было нижнего белья, с достоинством леди обнажив безобразный живот и висящие почти до колен морщинистые мешки синюшного цвета, протягивая Витьке на грязной ладони один из них.
– Не мне, дурища. Сегодня у нас в гостях лепший мой друг, Лёнечка Снегирёв. Попробуйте только ему не понравиться. Довольствия лишу. Лёха, как другу дарю, эта, – небрежно указал на убогую стриптизёршу, сегодня твоя. Мне Катька подмахивать будет. Чего сидите, лярвы, живо обновили стол. Не пристало настоящим мужикам на объедках пировать.
Лёнька пришёл в ужас, сжался, потерял дар речи. Протянутый ему моментально гранёный стакан, наполовину заполненный водкой, влил в себя, не заметив как.
Через десять минут мир неожиданным образом преобразился, перестав казаться неприемлемым.
Волшебные свойства крепкого алкоголя преобразили среду обитания, превратив нору в дворец, а облезлую старуху ведьму практически в принцессу.
Водка игриво булькала, стаканы весело звенели. Уходить совсем не хотелось.
Что было потом, Лёнька не помнил.
Среди ночи с больной головой он попытался встать. Ноги не держали, предметы расплывались. Рядом с ним лежала страшная, воняющая мочой и перегаром обнажённая нимфа, вид которой немедленно возбудил желание блевануть, что и случилось не медля.
Он даже не успел отвернуться.
Лёнька почему-то тоже был голый, никак не мог отыскать одежду. Спотыкаясь и падая, мужчина бродил по квартире, разыскивая предметы своего гардероба, оказавшиеся разбросанными по всему дому.
Сколько времени ушло на поиски и многократные попытки одеться, понять в таком состоянии было невозможно. Насилу одевшись, Лёнька напился мутной воды из-под крана, отыскал выход и сквозанул прочь.
Видимо сегодня был не его день. Пройти мужчина успел метров сто, не больше, как возле него остановился милицейский патруль. Под белы рученьки Лёньку подсадили в заднюю часть дежурного автомобиля с решётчатым окном и доставили как белого человека в вытрезвитель.
Процедура беспощадно циничного раздевания и унизительно холодная водная процедура оказалась ужаснейшим испытанием. Далее его голышом уложили на кровать без подушки. Когда он попытался сопротивляться, надавали мокрым полотенцем по почкам и зафиксировали за руки и за ноги на спинках кровати, до посинения стянув руки.
Заснуть не получилось.
Лёнька временами проваливался в бессознательное состояние, потом вновь приходил в себя, испытывал жуткие мучения от боли в руках, тошноты, неприятных ощущений в желудке. Зачем он пошёл с Витькой! Ах, да, чтобы тот взял его добывать длинные рубли.
Эта идея уже не казалась такой заманчивой.
Боль в руках стала нестерпимой. Лёнька закричал. Пришёл мужик в милицейской форме, врезал пудовым кулачищем по печени. Потом отеческим тоном спросил, зачем алконавт, которого приютили на ночлег хорошие люди, беспокоит их среди ночи.
Он пожаловался, что смертельно затекли руки. Тот проверил, увидел, что почти до локтя они  почернели. Сжалился, ослабил, но пригрозил, – если что не так – не обессудь: накажу.
Утром потрепанному Лёньке выдали одежду в ужасном состоянии, составили протокол, выписали штраф.
Чем его оплачивать?
События складывались совсем скверно. Однако он пошёл домой, позвонил в дверь.
Алёна почему-то оказалась дома. Выглянула, окинула недовольным взглядом, брезгливо принюхалась.
Реакция жены не предвещала ничего хорошего.
Дверь перед его носом захлопнулась. Через несколько минут супруга вынесла чемодан, выставила за дверь.
– Всё, Снегирёв, теперь ты свободен как птица в полёте. Полный семейный расчет… и девичья фамилия. На развод подам сама.
– А я, куда мне теперь?
– Раньше нужно было соображать. Это же додуматься нужно, к Зойке Аникиной за утешением пошёл. Да на ней клейма ставить негде. Я бы на твоём месте сходила к врачу, проверилась. Тьфу на тебя, паскудник! Беспутный ты человек, Леонид. Я уже готова была простить, остыла… а ты такое учудил. Ладно бы только денег домой не приносил, так ещё заразой решил поделиться. Уйди с глаз моих. Видеть не могу. За что мне такое наказание!
Алёна захлопнула дверь.
Лёнька впал в полную прострацию: семьи нет, работу, почитай, потерял, спал с грязной беспутной ведьмой.
Дверь снова растворилась. Жена протянула ему документы, сотовый телефон, которым он почти не пользовался – дорого, и горсть мелочи, – похмелишься.   
Отправляться было определённо некуда. По лестнице начали ходить соседи. Пришлось забирать чемодан и выметаться, чтобы не мозолить людям глаза.
Единственным возможным прибежищем мог стать выселенный пятиэтажный дом, неожиданно, после двадцати лет проживания в нём людей, развалившийся сразу по двум крайним подъездам. В нём часто видели бомжей и наркоманов, но другого варианта не было.
Самое удивительное оказалось то, что в доме не отключили электричество и воду.
Лёнька сходу нашёл чистую, без следов недавнего обитания, квартиру. Больше того, в замке входной двери торчал ключ.
Пройдя по подъездам и этажам, Лёнька обнаружил годную к употреблению мебель, годный к употреблению матрац, посуду и многое другое.
Заселение и связанные с ним хлопоты отвлекли на время. Жизнь уже не казалась настолько законченной и беспощадной.
Есть совсем не хотелось. Более сильные потребности заглушали дискомфорт от голода.
О работе не хотелось думать совсем. Зачем! Для чего нужно работать, если нет будущего. Чувство обречённости и одиночества надвигалось постепенно, заполняя всё пространство сознания.
Лёнька свернулся в позу эмбриона на добротном ватном матрасе, укрывшись пахнущим затхлой сыростью одеялом.
Беспомощность, безмолвие, безысходность. Теперь это его образ мысли, его повседневная жизнь.
Вспомнилась история из какого-то романа, где мужчина потерял всю семью в автокатастрофе. Он просто лёг и решил умереть. У него получилось. Наверно тот человек был сильнее.
Лёнька умирать не готов.
Он невольно начал представлять, как приходит к своей Алёнушке, кладёт повинную голову на плаху, предлагает сделать выбор, согласиться жить как прежде, или умереть, на её усмотрение.
Мысли о том, что любимая жена способна его приговорить, даже не возникло.
Сколько раз он подходил сегодня в иллюзорном восприятии действительности к этой ситуации, столько раз она спасала его. Хотя, перед этим раздумывала.
– Любимая, – шептал он, и это было истинной правдой.
– Нет, она не способна предать любовь! А я, я сам… способен? Что вчера привело меня к Зойке, как я мог улечься с этим подобием женщины в постель? Неужели у нас действительно что-то было! Быть такого не может. Но ведь мы лежали рядом, абсолютно раздетые.
Скорбные мысли перемежались совсем иными видениями. Вспомнилось, как познакомились юный впечатлительный Лёнька и восторженная Алёна.
Никогда до знакомства с ней не подходил он к девушкам на близкое расстояние, а тогда вдруг словно сошёл с ума.
В голову неожиданно пришла мысль, если не познакомиться сразу, с первой попытки, второй может просто не быть. Таких девушек уводят, не дожидаясь, когда они подрастут.
Лёнька не на шутку расхрабрился, пытался быть шутом и героем одновременно.
Ему повезло. Девушка сама мечтала заговорить с ним. Так уж совпало.
Почти два года они жили на вершине блаженства, держась за руки, не смея проявить потаённые мечты и желания. Сближение произошло неожиданно, можно сказать, не согласуясь с их желаниями и планами.
Ребята заснули, готовясь к экзаменам у Алёны в квартире, а проснулись, потому, что не могли поступить иначе. Слишком жаркая была она, чересчур возбуждённый он.
Не произнеся ни единого слова, они обследовали пограничные зоны, последовательно освоив науку сближения без единой помарки, сразу набело.
Урок был усвоен поистине гениально. Души и тела воссоединились, зачав с первой попытки плод и создав семью без каких либо вопросов и трений, буквально сразу основательно и бесповоротно.
Лёнька волшебным образом вспоминал не только события того времени. Перед его восприимчивой памятью проплывали видения, эмоции, чувства, даже запахи.
Алёна была и остаётся всем, что дорого. Неужели они действительно расстались?
Осознав глубину падения, Лёнька пришёл в неописуемый ужас. Такой исход сразу напомнил о конечности жизни, заставляя думать о последнем дне в трагическом ключе.
Где-то в глубине мелькнула внезапная мысль – что, если не ждать, когда жизнь станет совсем невыносимой? Взять и уйти, пока есть силы.
Удивительно, но это не показалось греховным или абсурдным. Почему нет! Самое прекрасное уже пережито, ничего заманчивее жизнь преподнести уже не в состоянии. Взять и уйти вовремя.
Конечно, лучше расстаться с жизнью на вершине блаженства, но если невозможно, если отрезан путь назад?
Были и другие мысли, о том, что ничего невозвратного нет, пока жив, что нельзя опускать руки, сдаваться.
Тут же перед глазами возникла восклицательным знаком Алёна с чемоданом, её скорбные обвиняющие глаза. Вернуть прежнюю жизнь невозможно, поздно! Он проиграл. Взял и разрушил до основания всё, что создавалось совместно долгие годы.
Лёнька был абсолютно уверен, что его уход, не важно, из дома или жизни, не отразится на судьбе дочерей. Он просто освободит всю семью от своей невезучести, от неумения быть добытчиком, строить счастливое будущее.
Ещё недавно за спиной были крылья. Не так давно Лёнька умел летать во сне. Как и когда успел стать пассивным, поверить в то, что ничего невозможно изменить?
Обстоятельства и трудности жизни убили способность видеть прекрасное, поступать не так, как все. Если человеку долго и обстоятельно что-то ломать и запрещать, у него появляется стойкая реакция отторжения и страха на любую житейскую трудность.
Как же ему хотелось прекратить эти несуразные размышления, но они агрессивно наступали. Лишь одно обстоятельство придерживало скорость принятия решений – желание узнать, так ли всё безнадёжно?
В кармане всё ещё лежал телефон. Стоит сделать звонок жене, задать главный вопрос, попытаться реабилитироваться. Ведь он даже не знает, что в той квартире происходило на самом деле.
Ну, не верит Лёнька в то, что способен был спать с той ужасной женщиной. Может поклясться чем угодно, что ни разу в жизни не изменил своей Алёнушке, даже мысленно. Нет для него ничего более дорого.
Целую ночь, прожил он в непрекращающемся ни на минуту кошмаре, создаваемом собственными мыслями. Как же это страшно, присутствовать на суде собственной совести, самого безжалостного и беспристрастного судьи, которого только можно вообразить.
Постепенно обозначилась цель, чёткий план действий.
Лёнька держал в руках заряженный телефон, пролистал семейные фотографии, не понимая, надеется или уже прощается с самыми дорогими людьми.
Время тянулось безжалостно, приближая рассвет слишком медленно. Лёнька не мог себе позволить разбудить Алёну раньше времени. Она не виновата в том, что он потерялся в реальном мире, став для неё и для всех призрачным прошлым.
Он считал и считал минуты, когда у изголовья жены зазвонит будильник.
Вот Алёна встаёт, умывается, готовит завтрак, накладывает контейнеры с бутербродами для Леночки. Сейчас разбудит дочь в первый раз. Девочка никогда не встаёт сразу. Теперь очередь Машутки. Эта вскакивает сразу, но не просыпается.
Минута за минутой Лёнька воссоздавал реалии той, прежней жизни, которая вот-вот или продолжится, или закончится совсем.
– Алёнушка, милая, – молитвенно обращался он к зловещему безмолвию, – ты вспоминаешь сейчас обо мне… или совсем вычеркнула из жизни?
Как это печально – прощаться с прошлым.
– Сейчас, ещё несколько минут, должна же она почувствовать.
Лёнька набирает заветный номер, слышит сигнал, потом отбой. Это невозможно перепутать, Алёна нажала кнопку отмены звонка.
Он пытается успокоиться, что удаётся с большим трудом. На глазах выступают предательские слёзы.
Усилием воли Лёнька подавляет желание расслабиться, утопает в слезах.
– Не время проявлять слабость. Да, я дошёл до грани, когда или да, или нет.
Смахнув невольно выступившую каплю, мужчина набирает номер повторно.
Опять отбой.
Двадцать попыток, одна за другой.
Леденящая душу тишина.
– Это приговор. Никто, кроме меня, в этом не виноват. Печально. Так нелепо завершить жизненный путь. Наверно я что-то важное упустил гораздо раньше. Не должно быть так, чтобы в результате одного нечаянного промаха сразу оглашали смертный приговор. Даже приговорённый к расстрелу должен иметь шанс оправдаться. Хотя бы на надежду, что изменения возможны. Значит, ещё один звонок не будет лишним.
Лёнька дрожащей рукой, уже не стесняясь безвольного потока слёз, набирает номер любимой, которая сейчас должна поставить жирную точку, не важно, какую, в его нелепой судьбе.
– Милая Алёнушка, где ты, где, может на планете, на Земле? Может, только в сказке ты живёшь, может, на планете дальних звёзд.
Почему ему вспомнилась именно сейчас эта фраза из песни, которая никогда не нравилась? Наверно так приговорённые к смерти должны прощаться с жизнью.
– Ну и пусть. Меня некому будет оплакивать.
Телефон опять оставил гудки без ответа.
Это судьба. Сколько не скрывайся от неё, отвечать за поступки придётся.
Решение раствориться, исчезнуть, сгинуть пришло внезапно.
– Нечего прикидываться слабаком. Я докажу, что не перестал быть мужчиной, уйду из жизни достойно.
Лёнька порвал на полосы две старые простыни. Они ветхие, но если брать шире, потом скручивать, должны выдержать его вес.
Неожиданно его посетило спокойствие, даже руки перестали дрожать.
Верёвка готова. Только куда её приспособить? Нигде нет годных крюков.
Лёнька долго осматривал комнату, наконец, решил просто выкинуть конец верёвки с большим узлом через форточку и закрыть её на шпингалет.
Сделав петлю, испытав, легко ли она затягивается, Лёнька предпринял необходимые меры, чтобы не отыграть назад, если испугается вдруг, если передумает.
Всё просто: отодвинуться до предела назад, встать на колени, набросить петлю, извинится перед дочками и женой, что не может попрощаться по-настоящему, лишь мысленно.
Надо позволить себе последнюю слабость, ещё один, последний звонок. Контрольный. Тишина.
Ухмылка, больше похожая на крик ужаса. Раскрытый телефон аккуратно ложится на пол.
Нужно отрезать последнюю возможность избавления. Лёнька выбирает позу, из которой невозможно вернуться к свободе, засовывает обе руки под брючный ремень, протискивает до самого конца и затягивает петлю, повисая в ней таким образом, чтобы она под весом тела  выполнила безжалостную задачу.
Сначала стало невыносимо больно, не хватало воздуха. В голову пришло сомнение – так ли необходимо уходить из жизни?
Ужас происходящего пронзил всё его живое существо.
Поздно, руки прочно затянуты. Идея просунуть их под ремень была предельно циничной.
Его начинает мутить. Несколько неудачных рывков, нелепых попыток освободиться, лишь туже затягивают петлю.
В голове появляется красная пелена, предметы слегка расплываются.
В этот момент загорается экран телефона, высвечивая фотографию улыбающейся жены.
– Это она, Алёна, – затуманенным уже сознанием понимает Лёнька, – всё-таки позвонила. Извини, любимая, ты немного опоздала. Совсем чуточку.
Практически без сознания Лёнька предпринимает бесполезные попытки лихорадочно ползти, чтобы ослабить натяжение верёвки. Звонок напомнил, что жизнь не настолько плохое и бесполезное занятие.
Инстинкт самосохранения начинает работать сам по себе. Мозг не согласен расставаться с миром живых.
Неожиданно Лёнька начинает мочиться под себя. Лужа под ним растекается, снижает силу трения.
Всего несколько сантиметров удаётся отыграть у неизбежного, чтобы подтянуться напряжением шейных мышц, перевернуться, вытянуть одну руку из удавки ременного пояса, расслабить убийственную петлю.
Вдох отдаётся в лёгких мучительной болью, по всему телу прокатывается спазм.
Несмотря на возобновление возможности дышать, Лёнька теряет сознание, но перед этим успевает схватить телефон как спасительную нить, прижимает его к себе.
Очнулся он довольно не скоро.
Горло сковывала сильнейшая боль. Казалось, что в трахею забили тугую пробку. Сознание возвращалось медленно, словно качалось на волнах.
Первое, что пришло в голову, – я жив. И спасла меня жена, Алёнушка. Последний звонок был от неё.
Ничего не понимая и не видя, Лёнька нажал кнопку вызова. Жена ответила моментально, словно ждала этого звонка с нетерпением.
Увы, Лёнька ничего не мог ей сообщить, потому, что потерял дар речи, даже хрипеть было  мучительно больно. Он благодарен ей за то, что простила. В этом Лёнька был уверен.
Всё-таки жизнь – прекрасное состояние, как ни крути. Если судьбе будет угодно, всё разрешится хорошо.
– Я обязательно найду достойную работу, землю рыть буду, но не заставлю больше семью, ни в чём нуждаться. Алёна непременно найдёт меня, поможет выжить, если смерть посчитает нужным уступить ей это право.
В голове промелькнули ещё несколько размытых, радостных, но обрывочных мыслей, и тут же погасли.
Наверно Лёнька просто устал. Родиться заново – это так непросто!