Песни в темноте подборка в журнале

* * *
Холодной тенью зимы явилась весна…
В ней север и юг одинаково замерзали.
И души наши застряли в зеркальном зале,
Чтоб отражаться в давно приснившихся снах.
О, эти сны, горячие, как песок
На пляжах Эллады под пятками Одиссея…
А письма неотправленные висели,
И тлели воспоминания между строк.
И месяц казался годом, а вечность днём,
Когда расходились швы на плащах иллюзий,
И рай сиял, и ад полыхал огнём,
И предавали, и умирали люди,
Что были горше правды и слаще лжи,
Или наоборот, что уже неважно.
Пусть ветер апреля вытянет боль из жил,
Пусть унесёт по теченью корабль бумажный
С любимыми именами, в которых мы
Себя то теряли, то находили снова.

Найди, переводчик, одно волшебное слово,
Переведи меня с языка зимы.

 
ВИДООБРАЗОВАНИЕ

Как выплакать тебя из сердца навсегда? До немоты, до дна, до атома, до кварка? Я — рыба, я молчу, солёная вода мне заливает рот, пока судьба-кухарка мне брюхо потрошит, а я молчу, молчу… Беззвучен рыбий крик, и рыбий бог оглохший на облаке сидит, рассветному лучу свой подставляя лик. Я — загнанная лошадь. Меня бы пристрелить ещё до переправ, – и, тяжело дыша, я молча выгну шею, чтоб всадника свалить. И, смертью смерть поправ, взлетит моя душа. Я всё забыть сумею, оставив позади подпольный этот ринг, неравный этот бой, жестокий и короткий. И стихнет боль в груди, что я зову тобой. Я Yellow Submarine, потерянная лодка, ушедшая на дно, где рыбы говорят на рыбьем языке, но их никто не слышит. Беззвучное кино. Немой видеоряд, где в сжатом кулаке я — косточка от вишни. Бросай меня смелей! Я вырасту большой, я буду так белеть весной в твоей ограде! А то, что не смогла тобой переболеть
и выплакать тебя… Прости мне, бога ради.
 
КАВЫЧКИ

В кавычках рамы вижу облака,
В них носятся вороны-­истерички.
Дрожит моя холодная рука,
Ломаются устои и привычки,

Ломается весь мир, в тартарары
Летит и скачет, звонко громыхая.
Не чашки бью, неловкая такая, —
Я разбиваю судьбы и миры.

Возьму тебя в кавычки. Потерпи.
Не так уж страшно в них, хотя и тесно.
Я здесь стою, я знаю это место.
Шути, вздыхай, молчи или вопи, —

Но из названия не уходи.
Ты навеличен, вольный, так невольно!
И, может быть, ломается в груди
Ребро твоё последнее. И больно.

А утешенья нет. Не в этом суть:
Неназванным нет места на ковчеге.
Земля забудет о вчерашнем снеге.
И ты, кавычки разомкнув, забудь

О том, чем жил, какими дорожил
Привычками, домами и правами…

Трава опять усыпана дровами,
Которые пускают на распил.

ШКОЛЬНОЕ

А жизнь идёт (тщета, тщета),
И скоро рвать сирень с куста
Другому для другой.
И арифметика проста:
Пролёт чугунного моста —
Цена любви такой.
На геометрии черти
Ты на отметку до пяти
Тетраэдр и квадрат,
И в угол загоняй овал.
Овал ты с детства рисовал.
Никто не виноват.
Настал литературы час.
Нам классики покажут класс.
С усмешкой на лице
Стоишь пред ними как дурак,
И видишь — облупился лак,
И надпись на кольце:
Ужасный бесконечный Л Ю Б.
Змеиные изгибы губ.
Всем скучно. Но в конце
концов — ура, — звенит звонок!
Забудется любой урок.
А ну-ка, не шалить!

Бери портфель, пошли домой.
Ты тоже вечно будешь мой,
И сайт поравалить
Ты никогда не открывай.
Купи билетик на трамвай,
Чтоб циферки сошлись.
Не жуй безвкусный уголок…

В трамвае отключили ток,
Как отключают жизнь.

ОРФЕЙ ОГЛЯНУЛСЯ

Орфей оглянулся. И нет больше смысла ни в чём.
Побеги из ада давно превратились в камбэки.
И месяц — нечищенной медью за левым плечом,
И ночь заползает змеёй под прикрытые веки.
И холод, такой омерзительный холод в аду.
Расцветшие яблони снежной искрят белизною.
А там, наверху, это всё называют весною,
И маются в мае в горячем любовном бреду.
Орфей оглянулся. О, участь немых Эвридик:
Внутри разрываясь от жажды запретного крика,
Смотреть ему вслед, и беззвучно шептать: «Уходи.»
И думать: « Вернись, посмотри ещё раз!»…
Эвридика,
Орфей оглянулся. Мгновение. Глюк или клик:
Но память стирается. Всё, — даже смерть, — пустое.

Он знает сто тысяч болтливых и злых Эвридик.
И ни одна из них песни его не стоит.

ПАРУС

Белеет парус. И белый-белый
жасмин летит на твою рубашку.
И на асфальте — сердечко мелом.
(Совсем косое, и подпись — «Маша»).
И ищет бури всё то, что в душах
от несвободы подспудно тлеет.
Какому бесу в ребре он нужен,
тот парус, что вдалеке белеет?

Ты помнишь ночи, те, в Ленинграде,
где в поддавки играли с судьбою?
Твой белый ворот в моей помаде,
я раскалённой твоей любовью
обожжена, как деколь и глина
в печи горячей (Я так красива).
И губы слаще спелой малины,
и отрываться невыносимо.

И белый день не приносит сна нам,
и кофе в белом фарфоре стынет.
В колонках разгоняет цунами
тяжёлый рок. На диване синем,
скрипучем, жёстком, как ялик, узком,
От счастья больно (Будет больнее).
Всё это значит — любить по-русски.
Мы по-другому и не умеем.

Вдыхай с волос моих дымный мускус,
смотри, как пух завалил аллеи.
А боль — не искус, она — искусство.
А парус просто себе белеет.
 
* * *
А за что там любят других, я не знаю. Зато могла
я легко бы сейчас назвать два десятка веских причин,
почему, увидев тебя, не раздумывая, ушла
от таких распрекрасных и безнадёжно земных мужчин.

Я люблю тебя ни за что. Я смотрю, у окошка стоя,
как взмахнув полою пальто, ты взмываешь в небо седьмое.

ПЕСНИ В ТЕМНОТЕ

Всё это песни в темноте.
Они впиваются и жалят,
не оставляя даже жалость
ко всем, которые «не те».

Всё это песни в темноте
своей любви, своей печали.
А все, которые «не те»,
они не пели, но молчали,

так много слов произнося
(так мчатся по подземной ветке,
по рельсам смазанным скользя,
с пустой породой вагонетки).

Всё это танцы наугад,
наощупь, за закрытой дверью,
от невозможности поверить
до «сам обманываться рад».

И эти ноты, эти па —
такая сладкая отрава…
Столкнулись и упали в травы.
А после скажут, что судьба.

ВЁСЕЛЬНОЕ

Полог неба сер и дыряв насквозь.
Если в лодку сел — знай себе греби.
Пусть любовь пришла, как незваный гость, —
помяни татар, да люби. Люби
вопреки всему. Вопреки судьбе
(за стеной жене/мужу, как стена).
Посмотри в глаза самому себе
и ответь за всё. Красная цена
жизни — пятачок, если без неё,
если без него — в омут с головой.
Полог неба сер, и за окоём
месяц сунул рог выщербленный свой.
А весною лёд — ржавая вода.
А весною всё — божия роса.
Лодочка плывёт… А спроси, куда?
Прямо в небеса — Господу в глаза.

ПЛАЧ ПО ЯРОСЛАВНЕ

«Полечю зегзицию по Дунаеви, омочу дебрян рукав в Каяле реце, утру князю кровавые раны…»

Плачет по князю условная Ярославна
где-то в Путивле, под Курском или в Сибири
(Гугл покажет). Эти песни о главном
пели все, кто любил и кого любили.
Плачет и убивает время в смартфоне.
(И лицо не спасёшь никакой шанелью).
Князь на щите ей видится под шинелью.
Или под шубой куньей от боли стонет?
Стаи жалящих пчёл — пустых сообщений,
ников бесплотных или волков голодных
в топе толпятся, как в Преисподней тени,
ломятся сети от косяков народных.
И никто не расскажет, что сталось с князем,
кровью истёк ли, выживет ли, приедет…
Каждый отфотошопленно безобразен,
Мир духовно богатый греховно беден,
пуст и сир. Не видно ни зги. Не слышно
ни голубки, ни коршуна над стеною.

Это всё случиться могло со мною.
Слава Богу, что ты мне с утра напишешь.