Сашка. Роман

             Скользкая дорога

Грехопадение. Тюрьма. Глоток свободы. Снова тюрьма. Ростки творчества.

                1 

   Сашкина жизнь текла терпимо. Обычно  ночи проводил в кампании мальчишек. Бесшабашная толпа уходила в  ближний лесок, где все рассаживались на пни и пили водку под Сашкину гитару. Кстати, он имел уже собственный инструмент.
  Однажды присоединилась к их кампании девчонка с виду лет четырнадцати. Откликалась на кличку «Седая». Красивая, тонкая, волосы – натуральный лён, за который её прозвали «Седая». Сашка не мог отвести от неё глаз.
  И вот что однажды случилось. Была ночь, была водка. «Седая» пила, как все. Опьянели мальчишки и обступили её, стали приставать. Она хихикала, но не сопротивляясь, и вдруг засунула руку одному из мальчишек в штаны. Это, конечно, раззадорило всю компанию. Блеснула белизной кем-то нагло оголённая девичья грудь, а кто-то уже потянул с неё трусики. Сашка окаменел,  тараща глаза на девичье обнажённое тело. А возбуждённая кампания совсем одурела. «Седую» положили на ловко постеленный кем-то пиджак. Она, перестав  хихикать, потянула на себя рослого паренька, а когда он лёг, обхватила  его  ногами. Сашка видел её бледное лицо, по которому пошли красные пятна. А паренёк уже задвигался на ней, шумно выдыхая воздух. Сашка понимал, что происходит, и воспринял это  как нечто ужасное. Когда верзила, пьяно пошатываясь, встал, она продолжила лежать. Это понято было как приглашение другому мальчишке. И белобрысый увалень, туманно соображая, что делает, стал спускать с себя штаны.
 Сашка, схватив гитару, вскочил и, не помня себя, подался прочь, вдогонку услышав насмешливый  окрик.    

                2

           После этого случая, он оставался пару вечеров дома. Дружки Сашкины заскучали без гитары. Да и он заскучал. И, ожидаемо, отправился вечером в лесок. «Седая» была там.  Боясь глянуть на неё, он присел на пень и забренчал на гитаре. Мальчишки запели, зазвякали стаканы. «Седая», поглядывая на Сашку, не пила. Но её трезвость мальчишек не смутила. Без лишней суеты белобрысый увалень бросил на траву пиджак и показал «Седой» на него. Она глянула на Сашку. Он подумал: «Не пойдёт…» «Седая», и правда, не двинулась с места. Но белобрысый подошёл к ней ближе, в руке держа бутылку вина. «Выпей, а то киснешь» - скривив улыбку, он сунул ей в руку откупоренную бутылку. «Седая» опустила глаза, но, вдруг закинув голову, приложилась к горлышку. Паренёк стоял рядом, улыбаясь. И тут произошло такое, что мальчишки не ожидали. Сашка подошёл к «Седой» и, выхватив из её руки бутылку, отбросил  её, а потом схватил "Седую" за руку, и резко потянул к себе. Она, поднявшись, поневоле, обняла его, чтоб не упасть.  На мгновение они прижались друг к другу. Он растерялся, но потом оттолкнул её и выдохнул:
 - Ух, падла! Подстилка подзаборная!
Мальчишки застыли. Тот, кто стоял рядом, отступил. Но скоро и он, и остальные опомнились и  подошли к парочке, но не решительно, помня, откуда гитарист прибыл, и потому наверняка ходит с ножиком.
 - Вот что, - бесстрашно возвестил Сашка. - Мы  уходим. Возражения будут?
 - Как уходим?  – чей-то голос.
 - Вот так. И мешать не советую, - Сашка поволок «Седую» в сторону, попутно прихватив гитару, при этом, удивляясь, что дали уйти.
 Но он чувствовал спиной злые взгляды. « Если бы были пьяней, накинулись бы» - подумал.  Они отошли шагов на триста; он высказался: 
 - Наверно, тащатся сзади. Если нападут, и тебя не пожалеют.
Она в ответ вложила хрупкую ладошку в его руку, и они побежали в сторону огней города. Наконец показались фонари окраинной улицы. Сашке, при свете фонаря, бросилась в глаза красота белокурой спутницы: на плечи скатывались волнами белые волосы, тонкие  черты лица были неотразимо прекрасны. Вдруг залаяла собака. Они перешли на шаг, тем более, что Сашка стал задыхаться – результат  курения.
Мальчишки их не преследовали. Беглецы стали лицом друг к другу, обмениваясь взглядами, точно встретились впервые. Молчали. Сашке показалось, что он может так стоять до утра: ему было хорошо! Но «Седая» протянула к нему руки, обняла и крепко прижала к себе. Маленькие, твёрдые груди пронзили его зноем;  детская ручка погладила ему плечо.
 - Можно поцелую? – задохнувшись от волнения, прошептал Сашка.
Она покачала головой и шепнула в ответ:
 - Нет, я стесняюсь. – Сашка не уловил насмешки.
 - Дура! – брякнул.
Она хихикнула и, обняв рукой его затылок, впилась губами в его рот. При этом, другая её рука, пока длился поцелуй,  нырнула вниз, под ремень его брюк.
 - Ты что… – освободив рот, дёрнулся Сашка.
Но её ручка была дерзкой и оказалась уже под резинкой трусов. Пламя поползло к ногам и животу его.   
 - О-о-о, ты  хочешь… - зашептала она.
Отстранившись, она потянула его за собой, на лавочку, на которую клонились ветки малины: лавочка касалась палисадника дома. Они сели, обнявшись. Сашка почувствовал рядом с собой женщину, которая манила его в тёмную неизвестность.
 - Сашенька, - зашептала она, - у меня ни с кем  такого не было, с ума схожу. Зачем я тебя встретила…
Он посмотрел ей в глаза – они были правдивы, в слезах. Он притянул к груди её голову и заговорил жарко:
 - Давай здесь, на скамейке, дадим клятву: не бросать друг друга до могилы. Я клянусь!
 - Милый Саша, - зашептала она с грустью, опустив глаза. - Ты не знаешь меня,  ты даже не знаешь имя моё… Давай знакомимся - я Зося.
 - Зосенька, родная…
 - Да погоди, Саша. Я заметила ещё там, что тебе жаль меня. Вот и жалей. Тебе всего четырнадцать, а я  «Седая» в пятнадцать. И меня никто не жалел… Только у нас ничего с тобой не получится.
Она зарыдала и отстранилась. В эту минуту она Сашке показалась ребёнком – беззащитным и обиженным. Но «Седая» вдруг выпрямилась, вытерла слёзы и встала:
 - Пошли ко мне.
               
                3

Подошли к её халупе, похожей на хилую крестьянскую избу. Дверь  была приоткрыта. Из узких сеней пахнуло плохо.
 - Не дом, а помойка, - сказала она, как будто оправдываясь.
В кухне, на полу, валялись осколки  стакана; рядом со столом лежала на боку табуретка; к печи приткнулся диван под покрывалом, с помятой подушкой.
 - Мне, Саша, получить бы свидетельство за семь классов,  я учусь хорошо, -  сказала Зося.-  Уехала бы на Север.
Он поставил на ножки табуретку и сел. Зося налила в стаканы тёплый чай из чайника, сняв его с плиты, высыпала из кастрюли в тарелку варёную картошку, поставила на стол банку с капустой.
 - А давай лучше покрепче, голова трещит, - поморщившись, сказала она и вытащила из шкафа начатую бутылку водки.
Вылив обратно чай, она налила по полстакана. Выпили и закусили картошкой с капустой. 
 - Мать моя – дрянь, - сказала она, опуская голову. - Из-за неё у меня всё и началось.  Ещё выпьем?
Выпили, пустая бутылка покатилась по полу.
 - А где мать? – спросил Сашка, чтобы что-нибудь спросить; голова его кружилась.
 - На работе. Она в будке на переезде дежурит. Притащится утром. – В глазах её блеснули искорки.
Она пересела на Сашкин табурет и склонила голову на его плечо.
 - Это из-за мамаши сделалось так, что у меня не будет детей. Врач мне сказала. – Зося ласково глянула на него. – Ах, Сашок, был бы ты ребёнком, я бы увезла тебя на Север, как сына. Я очень ждала тебя с гитарой в лесу. Тебя только ждала.
 - И я спешил, чтоб на тебя глянуть! – воскликнул Сашка. Он себя стукнул в грудь. – Ты здесь, понимаешь!
Он пылко потянулся к её губам. Зося откликнулась и стала целовать ему лоб, уши, щёки, повторяя: «Прости, прости…»
 - Что ты, Зосенька,  за что простить?
Поднявшись, она повлекла Сашку в комнату и подвела к кровати.
 - Прости меня, что я, такая,  буду у тебя первой…
Она присела на постель, за собой потянув Сашку.
 - На этой кровати валялись мужики пьяные, и с ними мать; по двое, по трое. Они в губы и меня целовали, а потом ложились с ней... – Она прижала Сашкину руку к губам и поцеловала. - Мне было ещё тринадцать, когда один напоил меня и заставил расслабиться. Я была  пьяной, плохо помню...  После этого стали мужики и ко мне лезть. Здесь я не хочу с тобой. Пошли на диван.
Они возвратились в кухню. Зося села на диван. Дальнейшее Сашка вспоминал, как сон. Она, поглядывая на него пьяными глазами, освободилась от блузки, юбки, лифчика, трусиков. Оголившись, потянулась к нему и помогла раздеться. Он не отрывал глаз от её тела. Когда он остался в одних трусах, она его отстранила от себя и стала ладонью водить ему по животу. И вдруг опрокинула на спину и, изогнувшись,  сняла с него трусы. От стыда он закрыл глаза и попытался прикрыться ладонями, но она, откинув руки его, села на него сверху. Дальнейшее он туманно воспринимал, только ощущал удивительное блаженство, даже крепко сжал зубы, чтобы не заорать. А она восторженно смотрела на него, понимая, что видит самое первое удовольствие мальчика. Потом она опрокинулась на спину и вытянулась. Он лежал, потрясённый случившимся.
 - Понравилось, вижу, – прошептала она. – Вот и ты  начал…
 
Он проснулся от шума шагов. Было утро. Приоткрыв глаза, он увидел мужика, который, не обращая внимания на парочку, раскрывал бутылку водки. Выпив  полный стакан, он захрустел капустой. Зося проснулась и протёрла глаза.  Мужик с недобрым прищуром посмотрел на неё. Сашка перетрусил, глядя на верзилу. А тот не удостоил его вниманием, когда он выбирался из-под одеяла и одевался. Потом подошёл к дивану и завалился на освободившееся место. Зося обняла его бычью шею. В дверях Сашка услышал, как заскрипел диван, и как она застонала. Поняв, что девонька  неисправима, он вышел на свежий воздух и почувствовал, как вместе с вонью кухни исчезла и его любовь, зато осталось разочарование, хоть и подслащённое приятными минутами ночи.

                4
   
Сашка прижимался лицом к стеклу окна, поезд подкатил к Москве. Столица встретила Сашку вновь шумом. Он отправился в Третьяковку, и там стоял  перед белыми сугробами картины, вспоминая детство. Даже почувствовал дрожь, как будто очутился средь северных снегов.
Дольше оставаться в Ногинске он не мог: порвав с кампанией собутыльников, почувствовал одиночество. Жить стало нечем. Забрав трудовую книжку, он поехал в Омск. Прибыв на место, узнал, что Аня и бабка Агафья перебрались в соседний барак. Об этом поведала ему их бывшая соседка;  она же послала дочь Нинку показать место их нового жилья. Нинка -  подросток с зелёными глазами. Сашка косил всю дорогу на неё глаза, решая в дальнейшем сдружиться. Чувствуя его внимание, она, подойдя к старому бараку и кивнув на  дверь, сказала, смело глянув ему в глаза:
 - Заходи в гости,  ждать буду.
Сашка радостно кивнул и вступил в барак. Обычный для таких зданий длинный коридор. С левой стороны одна дверь была открыта. Сашка увидел просторную комнату,  где висела боксёрская груша, а у стены стояли гоночные велосипеды. Услышав в конце коридора детский плач, он направился туда. Мало он испытал в непутёвой жизни своей подобных минут. Бабушка Агафья зарыдала навзрыд, а тётя Аня засморкалась в подол, покачивая колыбельку с розовощёким младенцем.
 - И чё плачете, как хороните? – волнуясь, проговорил Сашка, поглаживая плечо бабушки.
 - Лучше бы ты не родился, внучек, чем так  мыкаться, - добрым голосом проворковала бабушка и смахнула очередную слезу со щеки.
 - Молодец, что приехал, – вздохнула Анна. – Но мы не сможем тебя прокормить.
 - Ты чего, тётя! Не видишь, я не ребёнок! Буду работать. Ни на чьей шее я сидеть не хочу. Может, вам помогу.
 - Ладно, помощник, - улыбнулась Анна. - Видно будет.
 Запыхавшись, в комнату вбежала девочка;  худая, болезненная, но серые глаза её были любознательны. Сашка узнал в ней двоюродную сестрёнку.
 - И чего кривляешься? – усмехнулась  бабушка. - Видишь, братик приехал.
У девчонки округлились глаза, она окинула взглядом Сашку с головы до ног и поморщилась. Родственник ей, видно, не понравился.

Барак имел для Анны кое-какое преимущество: ей, родившей ещё одного ребёнка, удалось устроиться одновременно уборщицей и сторожем при спортзале, что располагался  в бараке; и младенец и работа были рядом.
Старые друзья Сашку встретили радостно, встречу отметили шумно, за полной бутылкой водки. Вспомнив о приглашении, на следующий день он пошёл к Нинке. Но её не было дома. Нинкина мать, – тётя Дуся, - худощавая и бойкая женщина, захлопотала, посадила его за стол и, предложив выпить браги, стала его расспрашивать. Пока  разговаривали, у дома собралась молодёжь – Сашка это увидел в окно. Там была и Нинка. И она увидела его через стекло и показала на него друзьям. С облегчением вздохнув, Сашка вышел к ним. До ночи компания распивала трёхлитровую банку браги и пела песни.
 
На днях повстречал он Вадика. Тот подарил ему перочинный ножик и повёл к себе. В ярко освещённой комнате стоял стол, за ним в одиночестве сидел подвыпивший отец. Мутно глянув на сына и Сашку, он пригласил их за стол, на котором стояли  бутылка с зельем и стакан, но не было закуски. Лицо его было красным, щёки отвисли, на плечах болтался старый китель. Уже через час оба подростка стояли, покачиваясь, в огороде, надрывно опоражнивая желудки. Утром за столом собралась вся семья Вадика – отец, мать и младшие братишка и сестрёнка. Еды было много – вареная целиком картошка, нарезанная колбаса, хлеб, огурцы и, в центре, две бутылки водки. Стол праздничный. Детишки, быстро поев, вылезли из-за стола. А остальные превратили завтрак в удовольствие, то есть, выпивали, закусывали.   
          - Как тебе моя семейка? – спросил Вадик, когда провожал Сашку домой.
          - Кажется,  дружная.
          - Когда с выпивкой придёшь, отец  будет  ещё  приветливей.
          - На выпивку  денег нет.

          Бабка Агафья встретила внука плачем:
          - Где запропастился? Что же ты – только  приехал, и пропадаешь.
          Сашка обнял бабушку и поцеловал.
          - Господи, да ты же пьяный… И голодный? А мне покормить тебя нечем.
          - Я, бабуля, сытый.
          Сашка вышел  в коридор. Вадик был ещё там – стоял у двери спортзала и смотрел, как атлет  безжалостно бьёт по боксёрской  груше. Кивнул на велосипеды, сказал:
          - Один стырим,  можно неделю пить.
          - Нельзя, - отрезал Сашка. - Здесь тётка   сторожихой работает.
          - Я понял, - вздохнул Вадик. - Найдём другие места. А сейчас куда? Пойдём к Петухову?
          - Такого не знаю. Лучше к знакомым пацанам. Ещё к Нинке  заглянем.
          - У Кольки всегда есть что курнуть… Только если тебе не охота,  пойдём   к  другим,  может, там  угостят.
          - Зайдём к Нинке.         
          Нинкина мать и сама Нинка долго отчитывали Сашку по поводу его знакомства с Вадиком, который остался ждать на улице. Особенно возмущалась мать, старалась открыть Сашке глаза на достоинства дружка – пьянство и хулиганские выходки. Долго слушать жужжанье  в оба уха Сашке надоело - хлопнув дверью,  он выбежал в коридор.

                5

          Дружба с Вадиком продолжилась. В жаркую погоду  они купались  на  Иртыше, вечерами делали визит к дружкам, где убивали время за пьянством и шатанием  по улицам. Сашка был весел, забыв об обещании устроиться на работу и помочь родне, шагал по кривой дороге, и был как конь, которому зашторили глаза. В самом деле, он совершенно не видел другую молодёжь, которая училась, работала, стремилась к каким-то целям, жил будто бы по другую сторону забора от них. Зато каким-то собачьим нюхом он находил дружков, похожих на себя. Недавно познакомился с двумя братьями. Старший из них, Вовка, где-то работал, однако вечерами вливался в сборище подростков - безработных хулиганов и пьяниц. Как человек обеспеченный, он подарил  Сашке  куртку. Неплохим оказался и брат его, Колька. Этот отдал Сашке крепкие туфли. Приодели. Но подъедаться у дружков или у нищей родни становилось всё стыдней. И он пошёл искать работу. Помыкавшись по предприятиям, пристроился учеником слесаря на автобазу. До обеденного перерыва  крутил  гайки,  в обед  голодал, так как горбушка хлеба с куском дешёвой  колбасы – пайка  из дома – не насыщали молодой организм. Иногда, из жалости, его подкармливал старый слесарь – шеф. Работа  на  голодный желудок после перерыва у Сашки не клеилась, за что он получал маты  от  мастера. А однажды умудрился сорвать живот, и едва дождался конца смены. У ворот его ждали Вадик с Колькой Фоминым.
          - Чё вцепился в живот? - спросил Вадик.
          - Надорвал, когда мотор снимали.
          - И на хрен тебе эти моторы! - воскликнул Колька. - Бросай работу.
          Не вовремя, видно, встретились ему дружки: корчась от боли, он решил не ходить на работу.  Даже месяца не проработал. Переночевал три  ночи  у Вадика. Домой не ходил: пусть пока думают, что работает, иначе будут нудные причитания Анны и бесконечные  вздохи бабушки.
 
          Он не мог, конечно, помнить,  какой  Анна была в   военные годы - был ещё мал, поэтому не увидел перемены, которая случилась с ней, окунувшейся в трясину передряг. Теперь это была слабовольная женщина, мать – одиночка. А ведь в юности о любви мечтала. Сашка ещё не знал, хотя догадывался, что суровые судьбы – далеко не  исключение.

          Только на четвёртый день решился придти он домой: питаться у Вадика стало совсем неудобно.  Когда проходил мимо спортзала, то остолбенел: Вовка, его брат, бил по груше. Всё такой же франт: на  брючках  стрелки,  алая шёлковая рубашечка на выпуск.
          - Где пропадаешь, братишка? - спросил он, продолжая бить по груше.
          - Шатался с пацанами. А ты зачем приехал?
          - Я?... Да так. – И снова хлёсткие удары.
          На этом  разговор закончился: как будто и не братья.  Дома  Сашка  ни  с  кем  не объяснялся;  будто  не видя вопросительный  взгляд бабушки, в шкафу  взял  кусок  хлеба и вышел за дверь. Минуя спортзал, даже не взглянул  туда. Отправился  к Нинке. Она  его встретила радушно. Налив супу, усадила за стол.  Старая  бабка её была на месте, то есть, лежала на кровати, матери не было.
          - Уехала к сестре. Две ночи не будет, - объяснила Нинка. - Так что  можешь, если хочешь, переночевать.
          - Хочу! - чуть не подпрыгнул Сашка, предчувствуя сладкую ночь.
          Легли на одну кровать. Сашка знал, что делать. Но Нинка оттолкнула его:
          - Не для этого оставила. Хочешь дружить – давай, а нет, убирайся!      
          Неожиданный  отпор. Сашка, откинувшись на спину, полежал молча. 
          - Пойду, покурю. – Встал и поплёлся к двери.
          - Возвращайся, обнимемся и будем спать.
          Когда он закурил, из темноты к нему подошёл Витька Лыков. Сел рядом. Ему уже шестнадцать лет, но выглядел он моложе Сашки. Улыбнувшись загадочно, прошептал:
          - Послушай, Машка Скорожилова в лес вечером придёт. Её родители  в  отлучке. Пойдём: её нам обоим хватит.
          - Не  хочу: она толстая.
          - Что тебе, на ней жениться? Всё равно от Нинки ничего не отломиться:  к  ней  уже подбирались – бесполезно.
          - Я только что её объездил, - соврал  Сашка,  задумав  хитрость,  чтоб  отомстить Нинке за  отказ. – Так что, Витёк, - наклонился он к пацану, -  теперь она даст и тебе. Иди и скажи: давай, покувыркаемся.
          Только проговорил, выходит во двор Нинка – посмотреть, ушёл ли Сашка. А Сашка Витьку  подталкивает:  «Иди – даст».  Витька встал,  подходит  к  девушке. Сашка стал наблюдать. Дружок его, наклонившись, зашептал на ухо что-то Нинке. Но Нинка, недолго слушая паренька, ткнула его кулачком  по носу и, повернувшись, ушла. Витька ладонью ухватился за нос, вытирая кровь. Подойдя к Сашке, что-то хотел сказать, но Сашка встал и пошёл за Нинкой. Она за столом сидела и плакала.
          - Ну и подлый ты, что наболтал? - Спросила.
          Шутка не получилась. Сашка резко встал и вышел  на  улицу. И к Витьке подступился:   
          - Чего брякнул ей?
          - Сказал, что раз тебе дала, то нечего ломаться…
          - Ух, придурок! - махнул рукой Сашка и подался восвояси.
 
                6

          Близки осенние холодные дни, но одежды тёплой у Сашки нет. Анне с бабушкой покупать ему  не на что, итак кормили, последнее тратя. Понимал Сашка, что  плохо живёт, старался реже объедать родню. Дружки подкармливали, но это его унижало. Он стал подворовывать. Как-то катился на стыренном велосипеде – не успел сбыть, и  почувствовал удар. От неожиданности свалился на землю, поцарапав бедро. Воришку, вместе велосипедом, погрузили в машину и отвезли в отделение милиции. Там допрос учинили. Он своё: взял покататься, собирался уже отвезти. «Врёшь», - качнул головой сержант. « А к чему он мне? Я  хотел поучиться. Он валялся у забора. Рухлядь». «Врёшь,  воришка; знаю я тебя: не работаешь, не учишься. Ладно, проваливай! Попадёшься всё равно» - брезгливо махнул рукою сержант.
          Сашка присмирел. От нечего делать заходил в спортзал. А брат его тут бывал постоянно. Однажды пришёл молодой грузин, по имени Алик, У него на днях закончилась отсидка. Заметив интерес Вовки к кожаной груше, он предложил себя, в качестве соперника. И только когда расквасил Вовке нос, признался, что у него  первый разряд, и был он даже в шаге от мастера, но  помешала  тюрьма.  Самолюбивый Вовка стал упорней тренироваться и через несколько дней грузина попросил постукаться. Закончилась потасовка печальней прежней: на Вовку несколько минут  прыскали водой, с трудом приводя в сознание. И ещё пару раз досталось  ему от Алика. Несмотря на избиения, Вовка стал другом  грузина. Их постоянно видели вместе гуляющих по городу. Что привязало их друг к другу, никто не знал.
          Как-то пришёл Сашка домой,  а Вовка у Анны на койке, сидит, весёлый, пьяный. Анна вышла из комнаты, смущённая. Сашке показалось, что Вовка чем-то её обидел. Неужели к тётке приставал? Сашка глянул в стол – ни корки хлеба. Подошёл к Вовке, попросил у него взаймы денег.  Брат  с небрежностью достал из кармана кошелёк, раскрыл его и вытащил  несколько  сотенных купюр.  Но, помахав  ими перед носом Сашки, засунул обратно, с усмешкой сказав:
          - Работать надо.
          Со злостью  глянул на брата Сашка и отправился вон. Но куда? Дорог осталось у него мало, а в общем, одна – к Вадику. Там ужинали, и водочка  присутствовала.  Налили немного Сашке, но закуски  было мало. Вышли с Вадиком из дома, и направились к речке. У крайнего дома стоял  грузовой  автомобиль.  Обошли  его. Навстречу им двигался парень.
          - Опять к Нинке, - прошептал Вадик. - Я его видел у неё. Хочешь, разберёмся?
          Сашку не нужно было уговаривать: хмель и голод, да ещё злость на брата искали выхода. Правда, он  засомневался: парень был высок, широк в плечах, не в пример худому дружку. Но  после  того, как Вадик, остановившись, крикнул: «Разворачивай оглобли, паскуда! Нинку есть кому…», раздумывать было  поздно. Парень, остановившись, наклонился; в его руке оказался кирпич. 
          - Брось, падла, половинку! - заорал Сашка и едва успел отвернуть голову. – Ну, и гад, чуть голову не пробил! - Прохрипел он и вынул из кармана складник.
          Вадик, растерявшись, отключился от боевых  действий.  Но парень решил продолжить баталию: шагнул к Сашке и выбросил навстречу кулак. Но недаром Сашка заглядывал  в  спортзал: он пригнулся, кулачище скользнул по макушке. И в тот же миг он ткнул парня ножиком в грудь. Ткнул неумело:  лезвие  пошло  на  закрытие,  прихватив  Сашке  палец.  Морщась от боли, он отступил на пару шагов. Вадик стоял в стороне, показывая рукой на парня, который  прижал ладонь к груди и стоял, бледный. «Не может быть, - мелькнуло в Сашкиной голове. - Ведь нож закрылся».
          - Сашка, бежим! - опомнился Владик. – Зарезал…
          В отрезвевшей Сашкиной голове мелькнула мысль: « Убегать, убегать!»  Грузовик стоял на прежнем месте. Не думая долго, Вадик открыл кабину, тронул ключ зажигания, включил скорость. Сашка вскочил на подножку. Отъехали не далеко, сзади грохнул  ружейный выстрел: за ними бежал мужик, видимо,  хозяин машины, с ружьём. Сашка успел заметить, что парень стоит в той же позе, придерживаясь  за  грудь; около него люди. Вадик продолжал давить на газ, хозяин машины отстал,  больше не стрелял. Доехали до переезда, где пришлось остановиться, пропуская поезд. Сашка  спрыгнул  с подножки  и побежал к леску.
          - Стой! - Вадик не побежал за ним.
          - Чего? Прячемся!
          - Я же не резал. Я – домой. Ну, и наделал  дел ты . Надо обоим говорить, что начал драку он.  Ну, я пошёл.

                7

          Сашка в лесочке сидел долго, уже в  сумерках  постучал в окно к Анне. Тётя открыла дверь, свет выключила. Наклонившись, прошептала:
          - Саша, тебя милиция здесь караулила, с машиной… Только уехали. Я сказала, что приведу тебя утром.  Что же  наделал – порезал парня! Хорошо,  не убил. - Она зашептала ещё тише: - Приходила Любка,  мы  договорились; бери вот этот чемоданчик, я всё собрала, и вот сто  рублей. У Любки переночуешь, а утром уезжай.
          Взяв чемоданчик и гитару, Сашка отправился к тёткиной подруге. Вот и её окна. Светятся ярко. Он вошёл в палисадник и глянул в окно. В комнате увидел мужчину. Сашка знал, что это инженер, и что с ним Любка дружит давно, только до Загса у них не  доходит. Но, видимо, Любка не потеряла надежду,  поэтому держит ухажёра на расстоянии. Сашка  продолжал наблюдать. Инженер держал в одной руке кепку, а другой обнимал девушку. Но Любка была на чеку –  отталкивала его. Она несла в себе черты  восточной красавицы, была очень хороша! Но было ей двадцать три года, критический возраст - пора замуж.  Долго длилась возня их.  Сашке ничего не оставалось, как сидеть под окном. Наконец хлопнула дверь, Сашка увидел удаляющуюся фигуру. Постучал в стекло. Любка открыла дверь:
          - Заходи.
          На столе, в небольшой кухне, стояла закуска, тут же -  два стакана.  Любка  была навеселе.
          - Присаживайся; голодный, думаю? – голос  пьяненький, ласкающий. - Перекуси,  и  на боковую, утром Анюта нас разбудит.               
          Она сполоснула торопливо стаканы и налила вина,  достав из шкафа бутылку.  Выпили. То ли от голода, то ли от бурного дня хмель ударила Сашке в голову. Положив на хлеб кусок колбасы, он жадно съел. Любка, видя это, придвинула к нему тарелку с нарезанной селёдкой  и чашку с квашеной капустой. И  налила ещё по полстакана. Сама не закусывала. Молчала, поглядывая на Сашку и покусывая губы. Когда он, поев, поднялся  из-за стола, она подошла, пошатываясь, и спросила:
          - У меня, дружок, одна кровать,  не боишься вдвоём спать?
          - Я не маленький.
          - Посмотрим...
         Как только он лёг, она погасила свет и оказалась рядом, под одеялом. Сашка, дрожа, почувствовал её  голое тело; сразу вспомнилась «Седая». А когда вспомнилась, то осмелел и ладонью погладил ей груди. «О-о-о…» - прошептала она.  И, повернувшись на бок и  дохнув на Сашку вином, жадно впилась в его губы. Не отрывалась долго, застыв и прижавшись к Сашкиному боку грудью. Сашка прервал поцелуй, опрокинув её на спину, погладил упругий живот.
          - Ловко укладываешь. Когда научился? Я  думала – ты желторотик, – прошептала. – Он почувствовал в интонации нотку разочарования.
          Ещё за окном  было  темно, когда стукнули в дверь. Любка вскочила, накинула на себя нижнюю рубашку и побежала открывать. «Где он? Пусть собирается!» -  голос  Анны.  Попрощались  у  края  барака. Анна порывисто прижалась к Сашке, поцеловала его несколько раз и  прошептала,  подав  листок.
          - Мне эту записочку Фая дала, знаешь её – заходила к нам.  Фая  написала  брату,  чтобы он тебя  приютил. Здесь адрес. Живёт в глухомани; там живут татары. Татары не выдадут, если будешь дружить с ними. Побудь там, Саша, подольше, прошу тебя, не то тюрьма. – Она ещё раз поцеловала его и оттолкнула от себя.
          Любка, покосившись на Анну, тоже прижалась к Сашке и чмокнула его в щёку.

                8

          Теплоход прорезал носом воды Иртыша.  Кампания  черноглазых цыган заполнила палубу. Ярко разодетые цыганки болтали меж собой, их голопузые дети, с писком, ползали рядом, мужчины стояли в стороне, опираясь на  перила.  Черноволосые подростки толпой окружили Сашку,  который  наигрывал на гитаре разные  мелодии,  наслаждаясь  вниманием. 
          Душа его успокоилась, когда он добрался до речного вокзала и взял билет. Согласно адресу в записке, он направлялся в совхоз «Слава», который располагался в десяти километрах от реки. Цыгане сели в кружок завтракать. Сашка продолжал играть,  поглядывая на говорливую кампанию, которая  болтала по-цыгански. Одна цыганка встала и подошла к Сашке, с улыбкой протянула ему большую краюху хлеба, намазанную маслом.
    
          Кроме Сашки на безлюдном причале  никто  не  сошёл. Пароход уплыл, а перед Сашкой открылось село. Оно казалось безлюдным: крестьяне, видимо, трудились  на огородах и полях. У деревянного магазина стоял пегий конь, запряжённый в телегу. На крыльцо вышел мужик с самодельной сумкой в руке, из сумки  выглядывали батон колбасы, две бутылки водки и  кульки. Сашка обратился к нему с вопросом, как ему добраться до совхоза «Славы». Тот с любопытством взглянув на подростка, спросил:
          - А ты к кому?   
          - К Мурату.
          - А-а, к бригадиру. Тогда лезь ко мне в телегу – еду туда, подвезу.
          Весь путь мужик молчал, только объяснил, что он из «Славы» и что приходиться ездить в Котельниково, потому что у них в магазине кроме сахара, крупы и бочковой селёдки ничего нет. Село, куда  привёз их мерин, понукаемый неразговорчивым возчиком, поразило Сашку убогостью.  Изб было мало, не больше тридцати. Плетни косые, окна крохотные, дорога разбитая. Но жильё Мурата оказалось приличным. Симпатичная татарка, с ребёночком на руках,  гостеприимно встретила Сашку и попросила подождать мужа. Записку читать отказалась, зато поставила на стол тарелку с картошкой, чашку молока и краюху хлеба. Сашка поел с жадностью, благословляя гостеприимный дом, а после  сидел,  полный  доброго  предчувствия относительно дальнейшего его пребывания здесь.
          Хозяин появился к вечеру. Сашка увидел в окно, как он въехал во двор на справной кобыле. Это  был низенький и  щуплый, но  энергичный мужчина средних лет. Бегло глянув в записку и улыбнувшись, он похлопал гостя по плечу:
          - Да живи, сколь надо.   
          Сказав так, он пошёл во двор кормить скотину; закончив  работать  во  дворе, он, уже в избе, принялся чинить сбрую, не обращая на гостя внимания. Подступала ночь. Сашка поглядывал на хозяина и клевал носом: его разморило от усталости и горячего воздуха, который  плыл от раскалённой печи. Глянув на него,  хозяин   встал и позвал жену, вышивающую   в соседней комнате:
          - Собирай ужинать.
          Через несколько минут на кухонный стол перекочевали  из-за заслонки печи  тушёная  капуста с солидными кусками баранины и пшённая каша, а из шкафа – нарезанный большими кусками ржаной хлеб и банка с  молоком.  Сашка  почувствовал себя неловко. Оказывается, не утратил  ещё совесть, когда подъедался у дружков и тётки. Не отказываясь от ужина, спросил:
          - Мне бы какую-нибудь работу… Помогу....
          Мурат, посмотрев одобрительно на подростка, ответил:
          - Денька три отдохни, и тогда поможешь;  работы  здесь  полно. А рассуждаешь, парень, правильно: кто не работает – тот не ест.

          Послонявшись несколько дней по рощам и полям, Сашка впрягся  в  деревенскую  работу.  Мурат, как бригадир, поставил его на сенозаготовку. Работа трудная, в первое время едва хватало у Сашки сил дождаться обеда. Но, в конце концов, втянулся, окреп, научился вершить копна и ловко подавать вилами сено стоящему на стогу мужику.  Но однажды, спрыгнув с копны, он потянул ступню. Пришлось неделю проваляться дома. Мурат и хозяйка ухаживали  за  ним, как за сыном.
          Когда нога зажила, Мурат отправил Сашку убирать зерновые. Работал теперь на соломокопнителе.  Работа хлопотная и пыльная.

                9

          Вскоре Сашка познакомился с сельскими  парнями. Вечерами холостая молодёжь собиралась возле клуба. Девушки пели песни, их голоса, казалось, слышали небеса и приграничный лес. Потом раздавались звуки патефона, поставленного на подоконник клуба. Мужская половина покуривала, сидя на брёвнах, и снисходительно разрешала дамам пригласить себя на очередной танец. Не выпуская папироски изо рта,  парни тёрлись  в  такт  музыки  о тела деревенских красавиц. Бывал здесь и Рашид, восемнадцатилетний бугай, отличающийся необыкновенной силой: поднимал плечами коня.  Он сыграл нехорошую службу в судьбе Сашкиной. Однажды  подошёл к Сашке и спросил:
          - Люську Потенкину знаешь?   
          - Конечно, у её матери злой самогон.
          - Вот он,- Рашид откинул полу телогрейки и показал Сашке бутыль самогона.
          - Ну и что?
          - Люська намерения на тебя имеет. Говорит, что замуж за тебя хочет.
          - Смеёшься? Мне шестнадцати нет. Да и на  фига мне рожа её?  Сам не хочешь вместо меня на ней? Кстати,  тебе какая  печаль заботиться обо мне?
          - Есть печаль. Она говорила, что если приведу тебя, то месяц бесплатно самогон буду пить. Я тебя жениться не заставляю. Ты приди и скажи, что думаешь  о  ней.  Ну, прошу,  сходи . А самогонку вместе попьём. Прямо сейчас иди. Давай для храбрости. –  Он извлёк из  кармана надколотый стакан и налил в него. 
          Только ради приятелей Сашка, осушив стакан, поплёлся на задание. Шёл и представлял себе её сальную физиономию. Ещё и мать у неё, он это слышал, колдунья. Не доходя до  Люськиного  дома, он трусливо свернул в проулок. Но тут же услышал свист. Оказывается, что шёл он под конвоем парней. Тогда, плюнув с досады, он направился к большому дому: Потенькины были самые зажиточные крестьяне в  деревне. Открыв калитку, он со страхом отпрянул: подобно злобному сторожевому псу, к нему приблизился хряк.  Хорошая  причина отступить. Но тут  дверь избы открылась, и к калитке засеменила  Люська. У неё глазки, как у борова - напрочь заплыли. Вывалившись за калитку, она взяла Сашку за руку, улыбаясь:
          - Щас свинью только загоню и поговорим.      
          - И тут поговорить можно.
          - Ну, уж нет, входи, гостем будешь. 
          В комнате,  куда  Люська  втолкнула  Сашку,  сидела  старуха – её мать.  С виду, правда, ведьма.
          - Спасибо тебе, что пришёл, Саша, - начала разговор Люська, посадив на диванчик его.
          - Я давно прийти хотел, - смущённо проговорил он, напряжённо думая: « О чём с ней говорить?»
          Вдруг послышался голос гармошки, стукнула  калитка  и в дверь ввалилась толпа Сашкиных друзей.
          - Встречайте, встречайте гостей! - весело заголосил Рашид, возглавляющий кампанию.
          - Заходите, угощение будет, - без восторга встретила их Люська.
          Был накрыт стол – огурцы в рассоле, капуста квашенная, картошка варенная и, главное, Потенькинский знаменитый самогон. Началась пьянка. Рашид успел шепнуть Сашке: «Тебя  выручать пришли, да и за должком – ведь обещала поить, если ты появишься».
          Не мог припомнить Сашка, нахлеставшись самогоном, как оказался в доме Мурата.  Проснулся    утром на лежанке. В голове гудело. Вышел во двор. Мелкий сыпал дождь. Взглянул Сашка по  сторонам, и  замутила его печаль. Ему что, судьбой написано пропасть в этой глуши?  А ведь к этому идёт. За территорией деревни его никто, конечно, не ждёт, но здесь, рано  или  поздно, его женят на какой-нибудь Люське, Райке – здесь полно перезрелых татарок.  Может, вернуться в Омск? Три месяца прошло, милиция о нём, конечно, забыла. На крыльцо вышел Мурат:
          - Голова болит? Иди, рассолу попей.
          - Голова болит, только рассолом я не вылечусь. Не могу я, Мурат, оставаться у вас, потянуло домой. Сейчас отправлюсь. Дойду до большака, и на  попутках доберусь до Омска.
          - Ну, дело твоё. Я знал, что уйдёшь. Пойдём,  позавтракаешь.
          Его сытно накормили на дорогу. А ещё дал ему Мурат новые резиновые сапоги  -  дорога раскисла, и сунул в ладонь пятьдесят рублей, а кроме того, собрал немного харчей. И Сашка отправился в сторону большака, что проходил в нескольких километрах от глухого татарского села.

                10
   
          Ранним утром  город Омск ещё спал – на улицах было пусто, окна сливались темнотой со стенами. Дорога, что вела к баракам, оказалась прихвачена морозцем.  Сашка  постучал в занавешенное окно. Через минуту в окне появилось Нинкино лицо и, просияв улыбкой, скрылось. Открыв дверь, она завела его в кухню.
          - Мам, смотри – Саша приехал! - не удержалась, чтобы не разбудить мать.
          - Здравствуй, беглец. Боже, в резиновых сапогах! Наверно, ноги замёрзли!  Скорее  разувайся! - заахала мать Нинки.
          - Нет, я пойду к своим. Заглянул на минутку. Нина, не проводишь?
          Не спеша они шли, обнявшись.
          - Я поняла, почему зашёл, - сказала  Нинка.-  Узнать  хочешь, ищет ли тебя милиция?
          - Ну, скажи. Но и тебя хотел увидеть.
          - Ты в розыске... Этот больше не приходил. Да и ничего у него  – ты только поцарапал его.
          Прощаясь, она крепко поцеловала его в губы:
          - Если сможешь, приходи, ждать буду.
          Пройдя мимо спортзала и толкнув знакомую дверь, он услышал голоса бабушки  и  Анны. Старая Агафья, увидев Сашку,  заохала:
          - Горемычный, родненький, кровиночка моя! - обняла внука и заплакала.
          Сашка стал кашлять. Анна, всхлипывая, заставила его сесть на табуретку и стянула с ног его резиновые сапоги. Вскоре он пил чай, сунув промёрзшие ноги в тазик с горячей водой. Но не успел его допить, как открылась дверь, через порог перешагнул участковый:
          - Явился! Давно ждём. Обувайся, тварь, а не то босиком поведу!
          И, портянки даже не дав Сашке накрутить, вытолкнул его за дверь:
          - Двигай! А вы не охайте, - повернулся к Анне с бабкой. – Уже три месяца  санкция есть  на его арест. Ещё и вас потащу за укрывательство.
          Уже в коридоре он щёлкнул наручником,  прицепив  свою  руку  к  Сашкиной.  Было безлюдно. Шли медленно. Участковый чему-то улыбался.
          - Чему, Шилкин, радуешься? - не выдержал молчания Сашка. - Рад,  что  невинного  человека сцапал? Все вы менты одинаковые.
          - Невиновный? А нож? Ты человека чуть не зарезал, - шикнул участковый.
          - Так я защищался. И ножик детский, пугал я.
          Шилкин, покосившись по сторонам, прекратил разговор увесистой оплеухой, у Сашки свалилась с головы кепка.
          - Изверг! – крикнула какая-то бабка. - Ты  чего, сукин сын,  бьёшь  пацана. Сегодня же пожалуюсь прокурору!
          Участковый  негромко выругался и, пнув кепку, потащил Сашку  быстрей. А Сашку начал бить озноб от холода: ноги в резиновых сапогах окоченели.  «Поганый  мент  - не дал портянки одеть», - зло подумал.
          - Слышишь, дядя Серёга,  жалею, что дочь твою не отжарил в сарае, сама под меня укладывалась, - сказал он. - Не отжарил потому, что уважал тебя. А теперь вижу, что надо было.
          Шилкин надулся и дёрнул за наручник, но на большее не решился: они проходили мимо трамвайной остановки, где стояла толпа.
          - Надо было, - продолжил издеваться Сашка. - Хотя чёрт с ней, и без меня её по четверо драли в теплушке, на стройке. Проститутка.
          Шилкин побагровел и едва не оторвал Сашке руку, дёрнув за наручник. Они как раз подходили к отделению милиции.               

                11

          Тюрьма ждала Сашку, так как путь, по которому пошёл он, не мог не привести его в неё. Почему он упорно сворачивал с другой дороги, по которой шли его сверстники – кто в училище, кто в среднюю школу?  Он же их видел. Неужели издевательство мамочки с ранних лет так оглушило его душу?  Как же ему очнуться?
 
          В карантинной камере находилось тридцать пять   человек.  Нары в два яруса, слабый  свет от лампочки над дверью, злые взгляды присутствующих. Каждый был занят собой - предстоящим следствием, судом Никто ни с кем не сходился, опасаясь «наседки». В душу никто ни к кому не лез, но если нужно было выговориться кому-нибудь, слушали внимательно, старались дать совет.
          Сашкино внимание привлёк сокамерник, который поигрывал постоянно на гитаре, причём, хрипловатым голосом напевая. Его слушали, грустя и почёсываясь, иные вытирали слёзы. Одна его песня особенно нравилась всем, и он исполнял её часто, отвечая на просьбу. Эта песня была о китайском болванчике. Сашка услышал  её впервые.  «О китайском болванчике,  что качает своей головой, на протёртом диванчике я пою, омываясь слезой…» Печальная мелодия и хриплый голос завораживали Сашку, да и остальных. Песня эта на время уводила от действительности, как бы разрушая  тюремные  стены.
          Простуда дала о себе знать. Кашель и боль в груди привели Сашку в тюремную больницу. Разболелся он серьёзно, таблетки не могли сбить температуру. Тюремный пожилой врач был очень добр к нему, и, уже выздоравливая, Сашка, попросил листок бумаги, на котором выразил своё чувство стихотворением. Это был его  первый стихотворный опыт.

                «Лепило», имя Колечка,
                В тюряге врачевал.
                А я лежал на коечке,
                Почти что умирал.

                Мне он совал таблеточки,
                И в руку шприц вгонял,
                И нежно малолеточкой
                Обычно он называл.

                Как будто сына балуя,
                Он вылечил меня.
                «Лепило» Колю старого
                Не позабуду я.
   
Выздоровевшего Сашку отвели в камеру для малолеток. Девять подростков враждебно глянули на него. Один из них, долговязый, видимо, вожак, взял бесцеремонно  Сашку за подбородок и спросил:
          - Кто, откуда и за что?
          Сашка  отдёрнул голову, в руках держа  подушку, матрац, полотенце и кружку. Подростку его движение не понравилось. Он убрал руку, хмыкнув. Сашка прошёл и  кинул матрац на свободные нары. Потом сел и, взглянув  на долговязого, сказал:
          - Легавые надоели с допросами, и ты мне мозги клепаешь.
          Долговязый опешил. Остальные прекратили игру в карты и посмотрели на Сашку. Один, черноволосый и коренастый, спросил:
          - Что сказал?
- Что слышал.
          Сашка заметил, что в сторонке от сплочённой шайки сидят четверо; их лица в процессе разговора как будто светлели. Сашкин матрац развернулся, и сокамерники увидели кое-какие продукты, которые ему передала тётка Анна.
          - Чего с ним разговаривать! - встал коренастый  и подошёл к новенькому.
          Но он миновал Сашку и протянул руку к передаче.
- Клешню не тяни, паскуда! - заорал Сашка на всю камеру, коренастый даже отпрянул. - Только притронься… - А дальше послышался  такой  отменный  мат,  который  присутствующие вряд ли когда слышали. -  Домашняк  долбанный, -  заключил  Сашка трёхэтажную брань. - Башку каблуком расшибу!
          И тут четверо подростков подошли к Сашке, дав понять, что будут на его стороне.
          - Я вроде пошутить хотел, - буркнул коренастый, с презрением глянув на притихнувшего долговязого.
          В атмосфере камеры витала новость: смена  власти.  Один  из примкнувших к Сашке  – далеко не хилый пацан – ухватил долговязого за шиворот и, придавив его локтем к стене, заорал:
          - Скидай сапожки мои, падла! 
          И тот, не говоря ни слова, снял с ног хромовые  сапоги.  Четверо  пацанов присели вокруг Сашки.
          - За что сел? - один из сокамерников обратился к нему.
          - Подрезал одного, такого, как вон тот, - громко сказал Сашка, кивнув на долговязого.
          - Чего на меня киваешь? - голос прорезался у скинутого с трона главаря. - На вора в законе  замахнулся,  поплатишься.
          - Кому гонишь! - расхохотался Сашка. - Кто это узаконил малолетку? Воровские  сходки обходятся без сопливых.
          Так как бывшие шестёрки долговязого предпочли продолжить игру в карты, не прореагировав на выпад новичка, то диалог на этом мирно закончился. Сашка тут же затеял пиршество, пригласив и союзников и бывших врагов. Долговязому он тоже протянул кусок колбасы с хлебом. Скорчив непонятную гримасу, тот  еду принял.
               
                12

          Медленно тянется время тюремное. Через десять дней баня, но на второй день все начинают чесаться, раскатывая грязь по коже. Долговязый усмирился. В маленьком тюремном государстве настала демократия: полы мыли по очереди, передачи не конфисковались, отменились подленькие игры, где проигравшего унижали. И так было три месяца.
          Но вот дождался Сашка дня суда. Кроме ножа, ему предъявили ограбление школьного буфета. Сашка  не  грабил его, это дело Вадика с дружками, но колбасу и конфеты из буфета ел. Поэтому не упирался и не заложил Вадика, а написал признание, подумав, что за нож впаяют, а за буфет просто попугают. Перед судом он свиделся с Анной. Плача, она сообщила ужасную  вещь: арестовали Вовку за убийство. «И он покатился», -  подумал  Сашка. И заныла его душа, ведь  убийство – страшно, могут расстрелять.
          Буфет, оказалось, вылез Сашке боком: прокурор запросил три года за нож и четыре - за ограбление буфета. Суд дал по совокупности шесть лет. Вадик присутствовал на суде; сидел туманный, видно,  накурился  «плану».  Когда прокурор обвинял Сашку  в  ограблении  буфета, он весь съёжился, опустив голову.
          Сашку перевели в другую камеру, к  долгосрочникам, где ему предстояло ждать, пока не  соберут этап малолеток. Звякнул засов, распахнулась железная дверь, за которой располагалась уже другая дверь из стальных прутьев. На Сашку густо пахнула табачная вонь. Слева от входа располагались нары, справа, где был метровый проход, стоял деревянный  стол.  Всего на двадцати  квадратах разместилось десять человек. Окно пугало решёткой.
          Увидев вокруг себя взрослых, Сашка приободрился. С нар встал коренастый мужик, обладающий чёрной, как уголь, бородой. Поглаживая под неаккуратными лохмами короткую шею и взирая  на  Сашку насмешливо, он громко сказал:
          - Проходи, дорогой гость. Сколько  гостить?
- Шесть лет… за нож и за кражу в школьном буфете.
- За нож,  как? – за хранение?
- Подрезал одного.
- Подрезал, да ещё государственная кража.  Шустрый  - везде успел. Лет-то сколь?
- Шестнадцать скоро.
- Пацан. Ничего, не переживай. Эй, тебе сколько дали? -  спросил  он  заключённого,  которому было не больше двадцати лет.
- Мне? Пятнадцать.
- А тебе сколь? - обратился он к немолодому мужичку, чёрный свитер у которого складками свисал на шее.
          - Мне? - раззявил тот рот в широкой улыбке. – Всего двенадцать.
- Слыхал? – бородач похлопал  Сашку по  плечу. -  И я с третьей ходкой, двадцать уже отбыл. Ты малолетка –  половину не просидишь. А пока проходи,  там, на серёдке, местечко есть.
Сашка уложил матрац на дощатые нары, не зная ещё, сколько  ему придётся пребывать здесь. «Борода» был вором «в законе». Означало это то, что все ему должны подчиняться. Он улаживал разгорающиеся конфликты, и житьё зэков было относительно спокойным.  А ещё он был балагуром,  и,  не падая  духом, любил послушать кого-нибудь и сам потрепаться.
 Но однажды покой в камере был нарушен. Это случилось, когда втолкнули в  камеру блатного мужика – тоже «вора в законе». Кличка у  него была «Пончик», хотя на пирожок он похож не был: коренаст, жилист. Ступив в помещение, он разразился отборной бранью, и всем стало сразу понятно: начнёт права качать. Такую  рожу встретить можно редко; разговаривая с кем-нибудь, он глядел на собеседника так, что тот  опасался за нос – как бы тот не укусил. И шутки у него были злые. Здесь, в камере, многие его знали, как и он узнал их. Войдя, он присел на нары к тому зэку, у которого свитер свисал на шее, и сказал:
          - Молодчина, худой, что пока не подох.
- Да и ты живой, Пончик, как ни странно.
Приветствия на этом завершились. «Пончик» продолжал трепаться, косясь на «Бороду». Зэки его  слушали  –  кто  кивал, кто хихикал. Только немой и очкарик, бывший бухгалтер,  подрёмывали, равнодушно отвернувшись к стене. «Пончик» внимательно глянул на них.

В первое воскресенье, когда по коридору надзирателей ходило мало, «Пончик» предложил сокамерникам поразвлечься  игрой в  «лису».  Игра эта  проста: в матрац закладывали сапоги и жёсткую подушку, а зэку полотенцем завязывали глаза, и он хлестал матрацем направо и налево, норовя попасть в кого-нибудь. Это делали по очереди. «Пончик»  первым  взялся  «голить». Он завязал себе глаза и стал наносить болезненные удары «лисой», причём,  попадало  только  немому и бухгалтеру. Но к «Пончику» вскоре подошёл «Борода» и, стянув с него полотенце, сказал: «Хватит!»  «Пончик», метнув на него стрелы глаз, махнул рукой и отошёл в сторону.   
          Вскоре отправили «Бороду» по этапу. Вместо него  привели немого. Он был атлетом. Не зная про его глухоту, ему стали задавать вопросы. Он не реагировал. И лишь когда к глухому подошли несколько человек с обидой и окружили вплотную, он показал на уши; зэки хмыкнули и отошли.
 
Время в тюрьме тянется, действительно, медленно, и жизнь в ней зэки обустраивают, как умеют. В камере, где обитал Сашка, делились пайками честно. Если водились у кого-нибудь деньжата, в ларьке прикупали конскую колбасу и серый хлеб, который  был лучше сырого тюремного; там же брали и махорку. Когда  возможность  была,  «подогревали»  соседние камеры, забрасывая к ним «коня» - сплетали искусно из  ниток  от носок верёвку. При её помощи вели также переговоры. Переговаривались и с помощью кружки, приставленной к стене или потолку. Администрация, конечно, старалась пресечь подобную связь: подельники могли перед судом договориться. Среди надзирателей нашёлся тип, который с помощью кружечки стал выманивать у соседей продукты, умоляя «подогреть» сотоварищей. Это он делал, когда камеру уводили на прогулку. Но его уловку раскрыли, и много воров  поклялось закопать  его на свободе.
          Заметно сдал бывший бухгалтер. Бесконечный кашель по ночам изводил его. Он мешал всем спать, особенно Сашке, который лежал рядом. Но больному  не выговаривали, жалея и понимая, что это может случиться с каждым. Иногда зэки жаловались  надзирателям,  мол,  погибает человек, надо полечить, но те посмеивались: таких в больничку не отправляют.  Приносили, правда, таблетки, но они больному не помогали. И как-то увидели зэки на потолке паука. «К покойнику»,- сказал кто-то. Этой же ночью Сашка проснулся от хрипа; глянул на соседа, а он дёргается, пытаясь вздохнуть.  Сашка  разбудил  сокамерников.  «Пончик» стал стучать в  дверь,  крича:  «Эй, пришлите врача – человек умирает!» Ответ был кратким: «Придёт утречком медсестра… Человека нашёл…» Так и просидели все до утра возле трупа. А паук так и  болтался на потолке, пока не вынесли покойного. Вместе с покойным и паук исчез. Перед обедом  заместитель  начальника тюрьмы зашёл.
          - Посмотреть хочешь, сколько  осталось живых? - сквозь зубы сказал «Пончик».
          Ответом ему был карцер. Вечером по кружке передали, что утром в туалете Сашку будет ждать записка. Когда Сашка взял бумажку и прочёл, то в  глазах  его потемнело. Писал Вовка: « Брат, здравствуй  и прощай. Меня расстреляют». Плохо стало Сашке. Вспомнил отчаянные крики по ночам, душу леденящие, - крики заключённых, уводимых на расстрел: « Прощайте! Пацаны, про-о-щайте! Повели уже…» Залитый слезами, он возвратился в камеру. Даже надзиратель, глянув на него, покачал головой. Но в камере его  попытались утешить: «Суда  пока не было».
          Когда  возвратился «Пончик», зэки обступили его: теперь он был главным. «Пончик» сказал, что прощать тюремщикам смерть сокамерника никак нельзя: так всех  уморят. Нужен бунт. Но к вечеру он был опять посажен в карцер. Стало  понятно: в  камере  «наседка».  Кто? Похоже, что новенький  –  спортсмен, мастер спорта по штанге. Ещё раньше настораживало то, что он часто  получал  передачи.  Спортсмен пытался объяснить,  что  это от матери. Но было видно, что хлеб и конская колбаса из тюремного ларька. Когда возвратился из карцера «Пончик», здоровяка поставили на колени и, держа крепко за ступни и руки,  бить  стали  крышкой от параши по шее. Видимо, спортсмену стало страшно больно: он принялся орать, клянясь,  что никому, ничего и никогда. Тогда «Пончик» швырнул братве шнурок. Петлю накинули на багровую от побоев шею, и принялись душить. Понял здоровяк, что задушат, и прохрипел:
          - Я скажу…
          И рассказал, что уже год, как он хозяином  завербован и по тюряге гуляет «наседкой».
          - Спускайте штаны! -  заорал  «Пончик»,  вращая  бешено  глазами. – Чего стоите?
Сашка стал свидетелем жуткого зрелища. Зэки по очереди подстраивались сзади к штангисту и   бесстыдно насиловали. И это продолжалось до тех  пор,  пока  от  туши  не понесло зловонием. Тогда на спортсмена стали мочиться. Бедолага взревел звериным голосом и на четвереньках ринулся к двери. На его крик  дверь  открыли,  и «наседка» выполз наружу, волоча за собой обгаженные штаны. Это зрелище потрясло Сашку так, что он долго не мог без отвращения смотреть на участвовавших в наказании зэков.

                13

          Порой в камере травили анекдоты, которые   отвлекали от тоски. Каждый заключённый вспоминал что-нибудь. Но один зэк, тот самый, свитер которого свисал у шеи, не принимал участие в байках. И всё же однажды вечером, когда все лежали на нарах в полном молчании, не в силах что-то вспомнить, он присел и сказал:
          - Знаю я одну байку, но она не простая – про воровскую сущность.
          - Давай про сущность, тоска загрызла, - отозвался «Пончик».
- Но байка длинная...
- Не тяни бобра за хвост, может, слушать нечего, - нетерпеливо прикрикнул «Пончик».
Рассказчик удобней сел и начал рассказ:
- Значит, вышел на волю вор. Топает по пыльной дороге, радуется. Уже города не видно, и две  деревни позади. И захотелось ему пожрать, а жрать нечего.  Известно, вор не станет просить милостыню, скорее украдёт. Вошёл он в следующее село, а оно бедное,  украсть нечего.  Подумал: « Как же ложиться спать голодным?» Вдруг видит: что-то белеется вдалеке. Поспешил вор и догнал седого старика. Похлопал его по плечу: «Здорово, пахан! Я день целый не хавал, а у тебя за плечами торба; может, сядем, поужинаем?». «Здравствуй, отрок», - с улыбкой отвечает старец, продолжая шагать. «Что же ты? У меня  брюхо подвело, а ты, как чурка, скачешь. Сядем, пожрём!  Или  хочешь, чтобы торбочку я один схавал?» Остановился старик, посмотрел не старческими глазами на вора и говорит: «Послушай, отрок, жара не спала, давай, дойдём до следующей деревни, там и съедим торбочку, а сами в соломке переночуем». Вор согласился. Идут дальше, темнеть стало. «Куда ты, болван, чешешь, - стал  возмущаться вор, - уже ноги не идут, сядем, что ли, поедим». Старец молчит. Вдалеке показалось село. Но старец направляется мимо. «Козёл  ты, а  не пахан, -  вцепился ему в  руку вор. - Чего мозги сосёшь?» Старец руку высвободил и отвечает: «Как до копёшки первой дойдём, там и съедим». Скрипнул  вор зубами,  но согласился. 
А  старец  идёт да посмеивается в бороду. Вору  невдомёк, что не простой это старик, а волшебник. И нарядился он в нищего, чтобы понять воровскую сущность. Но вот и копна. Подошёл к ней старик, подгрёб под себя сенца и улёгся, зевая. «Ты торбочку под головку не клади, - возмутился вор. – Давай мне её, а сам дрыхни». «Мы её утречком съедим, раб божий, -  ответил ему старик. -  Путь далёкий прошли, так что едой утром подкрепимся. А спать лучше натощак». Выругался вор, но вроде бы согласился. Прилёг рядом. Только ему не спится: голодное брюхо мучает. – Тут рассказчик потянулся и  ноги спустил с нар:
          -Ну, хватит, завтра продолжу.
          - Нет, трави дальше, - упёрся «Пончик» и приказал шестёрке: - Забей ему «косяка».
          Свернули рассказчику козью ножку, набили махоркой. Рассказчик потянул пяток раз и продолжил:
          Уснул старец, храпит. А вор к нему подполз и торбочку вытянул из-под головы, да так ловко, что старик не шевельнулся. Сожрал вор всё до крошки,  и вином запил, а пустую бутылку обратно сунул в торбочку. Потом лёг на прежнее место и уснул праведным сном.
          На рассвете старик его будит и спрашивает: «Признавайся, отрок, ты съел торбочку?». Вор как закричит: « Нахалку шьёшь! Не брал я, спал крепко!» «Не брал, понял я», - согласился старик.   
          Отправились они дальше. Прошло несколько дней. Старик собирал по пути милостыню, хлебом и прочим съестным делился с вором, и, улыбаясь, постоянно спрашивал: «Ну, сознайся, ты торбочку съел?» Бесполезно: вор  постучит себя по груди и одно и то же: «Не брал».
          Достигли они богатого царства. А там колокола бьют, люди бегают, горят костры, и в домах голосят бабы. «Какая беда случилась?» - спросил вор. «Большая беда, - ответил человек. - Дочка царская  умерла.  А вы не знаете ничего? Указ царь издал – кто сможет оживить дочь, тому он подарит полцарства». «Слушай, - толкнул локтем вор старика, - как видно, царь спятил от горя: кто оживит дохлую?»  Старик же вдруг выходит вперёд и возвещает: « Я царевну оживлю!»  Вор на  него аж зашипел: «Зачем врёшь? Жить надоело?» Но старик сотворил молитву и принялся за дело: попросил принести глубокое корыто, наполненное водой ключевой, и топор. Положил на землю царевну и стал её рубить – рубит, и кидает кровавые куски  в  воду.  Толпа заахала, царь упал в обморок. Вор же поглядывает, куда смыться. Но старик спокойно продолжил своё - кинул щепотку порошка в воду и помешал. И вдруг части царевны начали срастаться, и она открывает  глаза  и  смотрит  на толпу и на себя с удивлением. Батюшка-царь очнулся и прижал дочь к груди.
          И стал он старику предлагать полцарства. Вор этому обороту дела обрадовался, сотоварища обнял и шепчет ему:  «Даёшь, пахан, бери полцарства, попьём  и  пожрём от пуза». Но старик гордо ответил царю-батюшке: « Не нужно мне полцарства, дай лучше лопату». Вор, как бешенный закричал: «Государь, он  шутит. Забираем полцарства!» Да где там - старик упёрся, стоит на своём. Получили они лопату, пошли  дальше. Вор кричит, чтобы лопатой этой старик могилу вырыл себе, что лучше бы коня с телегой попросил, не били бы ноги.
          Так вот дошли они до другого государства. А там такая же история – у царя дочь умерла. Верно, пошёл мор на царевен. Царь, конечно, в слезах и тоже обещает за оживление дочери полцарства. Старик так же всё повторил, как с предыдущей царевной. «Забирай полцарства!» - толкает его вор. Но старик кланяется царю и за своё: «Мне не нужно полцарства,  а дай мне лопату». Взял он вторую лопату.  Идут,  вор, конечно, из себя  вышел: «Такого дурака свет не видал! Воровать не даёшь, один сухой хлебушек грызём. Вина попить, сала пожрать не хочешь». А старик отвечает: «Не бранись, раб божий – это грех. Помоги лучше тащить лопаты, они пригодятся». «На хрена, скажи, мне лопаты? Я на каторге ими накопался. Если только могилу тебе выкопать, ползучий змей!» Покачал старик головой и потащил лопаты сам.
          Добрались они до следующего  царства.  Ну, и там такое же горе. Только не успел старик вперёд выйти, как вор  его  хвать  за  руку:  « Хватит дуру гнать! - я буду воскрешать, давай порошок! А не дашь – грохну по дороге». Дал старик порошок ему, и вор вызвался поднять царевну.  Делал  всё  так  же:  на  куски тело  рубил, морщась и плюясь, затем в воду их бросал, мешал куски, сыпал в месиво порошок. Только толку никакого... «Поднимайся, сестрёнка, - стал умолять вор кровавое мясо. - Встань, и делу конец: я  полцарства отхвачу, а ты жениха выбирай». Никакого толку. Забеспокоился  вор,  зло шипит  в  корыто: -  «Вставай, сучара, мне конец приходит!» Затряслись ноги и руки у него. Толпа зашумела. Разгневанный царь приказал привязать вора к столбу и под ним огонь разжечь. Потянули его к столбу, сучьев принесли. Вор озирается, старца ищет. Но того след простыл. Сучья уже затрещали, огонь к ногам вора подобрался. И тут видит он старика, и кричит ему: «Бать, подними суку, век  не  забуду!»  А старик ему говорит ехидно: «Ладно, спасу тебя, но если признаешься, что торбочку мою съел». «Какую торбочку?  Скорей освобождай – уже пятки трещат!». «Сознаешься, освобожу». «Всё, конец… Не ел я, падла, торбочку, чтоб ты сдох…» Завоняло  жареным.  Вор  поник  головой,  приготовился смерть принять. «Погасите огонь! - закричал старик. - Я  царевну  оживлю». Залили огонь. Старик что-то пошептал над корытом, рукой  помахал,  и встала  царевна, к отцу родному затрусила, как ни в чём не бывало. Понятно, вора отвязали, на землю положили. Вор от боли корчится. Старику снова предлагают полцарства. Глянул старец на вора, а тот даже корчиться  перестал, слушает, что тот ответит.  «Не нужно нам полцарства, а вели мою торбу  наполнить доброй закуской и сладким вином». С облегчением вор вздохнул, верно, подумал: « Ну, хоть так».
          Помог встать ему старик, пошли они дальше. Вор от дикой боли зубами скрипит. Сделали они у чащи  привал. Царскую снедь вор за обе щеки уплёл и добрым вином запил. Старик же не пьёт, не ест, а   прохаживается невдалеке, да ощупывает лопатой землю. «Сядь, не мельтеши, - не выдержал  вор. -  Не то по башке второй лопатой долбану!» «Да ты, раб  божий,  лучше  бы мне  копать помог». « Ну, ты озверел! - ответил вор. – Рой могилу, я тебя в неё закопаю!»  Но вдруг  что-то  звякнуло по железу. Вор, хоть и пьян был, а заинтересовался.  Смотрит, вытаскивает старец из ямы  горшочек, а из него на траву деньги золотые посыпались. «Молодец, батя! - вскричал вор. - Не напрасно связался я с тобой. Давай делить!» И стал старик деньги делить. Разложил  монеты  на  три  кучи.  «А для кого третья куча?»  - спросил удивлённый вор. Старик  хитро ему ответил:  «Тому, кто торбочку мою съел». «Батя, это я схавал её!» Сказал и вторую кучу золота пригрёб к себе.

                14

          Сашка услышал:
          - Ерёмин, с вещами на выход!
          Впереди ждала чёрная неизвестность. Пока что попал в камеру для малолеток, которым предстоял этап. Здесь увидел тех, с кем сидел до суда. И  долговязого. Тот зло глянул в сторону Сашки и зашушукался с соседями. «Нужно быть на чеку» - подумал Сашка. В десять утра открылась дверь камеры. Приказали строиться в коридоре. Пересчитали. Тридцать человек. Автомобиль, вокзал. Перед поездом заключённым приказали сесть на корточки, предупредив:  «Шаг влево, шаг вправо, прыжок вверх – побег, стреляем без предупреждения». У каждого с собой в котомке булка чёрного хлеба  и  три  селёдки.
          Состав ехал долго, с частыми остановками. Охранники – вооружённые молодые солдаты, все из Средней Азии. До чего злые! Кружки воды не выпросить. А  от солёной селёдки  пить хотелось жутко. Да и вагон не проветривался. Жара, духота. Долговязый слабаком  оказался: ныл.
          Наконец куда-то приехали. Привезли в Свердловскую тюрьму.  Завели в полутёмную камеру, свод которой  поддерживали   колоны. Но оглядеться не  успели: через три дня снова застучали колёса по  стыкам, тюрьмы  замелькали – одна за другой. Сашка даже стишок сочинил: «Как птички, полетели километры. Но что же там, в неведомом краю? Судьба моя… Как жутко воют ветры. Куда несут они судьбу мою?».
          Тюрьмы, где пришлось побыть Сашке, были не похожи одна на другую. Например, в Омске тюрьма хмурая,  в Вологде –  голодная, в Кирове – сытая. Но, наконец,  финиш. До зоны плыли на пароме,  пересекли Северную Двину. Когда подвели вымученных за дорогу малолеток к вахте, обратил Сашка внимание на хлопчика примерно его лет, который с охранником  разговаривал как-то задушевно. Сашке картина понравилась. Спросил у хлопчика: «Как вам тут?» Тот ответил: « Учись, спортом занимайся, ходи на работу,  распорядок дневной выполняй – тогда жить здесь можно».

          Выкупали, одели, накормили и раскидали по отрядам, которые располагались в старых рубленных двухэтажных бараках. По восемь спален в каждом. Один барак на два отряда. Командовал отрядом  бригадир. В отряде, куда поместили Сашку,  бригадиром был Зуев Боря. Кликуха - Борюля. Рост средний, лицо деревенское - простодушное и конопатое. Он косил  под  дурака,  но был  хитёр, как чёрт. По  морде мог дать, не разбираясь. А разберётся – похлопает по плечу и с поклоном,  как  шут,  извинится. Смотришь – другого колотит. Но ни разу не замахнулся он на дружка – пацана лет шестнадцати, хоть тот постоянно подсмеивался над ним. Этого пацана малолетки уважали и называли Сан – Санычем. Ещё он был хозяином старенькой гитары, на которой вечерами   играл, но дёргая лишь за одну струну, пытаясь вымучить мелодию из какого-нибудь репертуара. Когда Сашка спросил, почему тот обходится одной струной, ответил, что другие струны не звучат. Сашка  взял гитару, подтянул струны, и запела она так, как, видимо,  не пела никогда. «Ух ты!» - вытаращив глаза, только и произнёс Сан–Саныч. И тут же приклеилась  к Сашке  кличка  «Гитарист». 
          Долгими вечерами бегал Сашка пальцами по струнам в окружении отряда слушателей. Однажды в спальню зашёл молодой человек; он, молча, послушал  Сашкины  мелодии и,  схватив  большой ручищей его за руку, повёл в музыкальную комнату. Она, кстати, соблазняла Сашку давно текущими из неё гитарными и балалаечными звуками. Руководителем оркестра был парень, играющий на гитаре и носящий солидную кличку «Полковник». Молодой же человек, который привёл Сашку в музыкалку, был пианист  Вова  Зверев – душа музыкантов, а ещё председатель Совета колонии. Стройный, высокий, сероглазый, носил он кличку  «Хося». 

          В те дни готовился концерт. Второй месяц неотлучно репетировал  оркестр. Несмотря на то, что и Сашка оказался в нём, дневную норму  распиловки дров ему не сократили. Подумал «Хося» и сказал: « Подыщем работу легче». И послал Сашку к Лавреньтичу – мастеру. Мастер, седовласый, мордастый, к Сашке подкатившись,  загнусил:
          - Зверев прислал? Чего он задницу за тебя дерёт? Зверев… Кто он такой? Подумаешь, отец в министерстве. Дудки тебе, - он поднёс фигу  Сашке к носу. - Вон пошёл!
          Сашка отшатнулся, но услышал:
 - Утром завтра заходи.
 Низко понурив голову, пришёл Сашка к Звереву, владеющего крохотной, но отдельной комнатой. Тот сидел за столом и строчил письмо.
          - Сашок, ходил к мастеру? – спросил он, продолжая писать.
          - Был, - махнул Сашка рукой.
 - Вижу, не понравился тебе. Орал?
 - Орал.
 - Про министерство что-нибудь говорил?
 - Говорил.
 - А что мне двадцать и пора гнать во взрослую командировку?
 - Про это нет.
 - Скажет ещё. Ты плохо в людях разбираешься. Лаврентич – милый  человек. Сам убедишься завтра.
 Утром, на другой день, вошёл Сашка в кабинет  мастера уже со Зверевым.  Мастер  встретил их улыбкой и обратился к Звереву:
 - Володя, я твою просьбу помню. Будет твой в конторке щёлкать на счётах.
 Выйдя за двери, Зверев криво улыбнулся:
 - По-другому и не могло быть: я дочь его в Москве на литфак устроил; конечно, не я, а мой отец, но это одно и то же. Артачиться начнёт, можно обратный ход сделать. Но я и сам тут в авторитете. Посидишь, увидишь.

                15

           Стучать костяшками непоседливому Сашке  надоело очень скоро; тогда Лаврентич поставил его вторым напарником - возить на конской тяге чугун,  дрова  и  продукты. Но и это  продолжалось недолго: Зверев добился ему месячного отпуска, так как  подходило время концертов. Сначала провели их внутри  колонии, потом и вне зоны, для шефов, в клубе Лесозавода. После каждого концерта вне зоны организовывалась пьянка и танцы с местными девушками. Сашке, после выступления, хлопали долго. Вскоре, по инициативе  заместителя начальника зоны, Сашке поручили организовать струнный оркестр. Шефы  обеспечили инструментами. Сашка настроил балалайки, мандолины, гитары и выбрал несколько музыкантов из большого числа желающих. Начал обучение с песни «Светит месяц». Через две недели  увеличил репертуар до пяти песен. Как-то послушал их исполнение заместитель начальника  зоны,  ему понравилось. И со следующего дня оркестру назначили поощрительный  паёк – по пирожку с рисом к чаю.
           В оркестре числился высокорослый, горбоносый паренёк - санитар Сева. Он как-то позвал Сашку зайти  в тюремную больницу, где угостил спиртом. Но Сашка опьянел не от  спирта,  а от тёмных  глаз медсестры,  Аллы. Только зря: она давно уже остановила свой выбор на эрудите Севе, который имел много свободного времени, чтобы перечитать тюремную библиотеку. Вблизи Аллы он вёл умные речи, и Сашка, заходя к дружку, но, в самом деле, к ней, напрасно пытался его болтовню как-то поддержать. При этом отмечал насмешливые искорки в её глазах. А когда обнаглевший Сева начал цитировать Гегеля, Сашке ничего не оставалось, как стать в зоне читающим зэком. Но подходить к Алле, как  оказалось,  нужно  было с другой  стороны. 
           Как-то зашёл он в больницу, держа в руке   гитару,  чтобы  дать поиграть Севе, который  пропустил репетицию. Но Севы не было. Ожидая его, Сашка побренчал на гитаре, стараясь перед медсестрой,   мелодии из кинофильмов.  Ура! – он увидел её восторг. Теперь приходил он в больницу только с  гитарой через  плечо; и она встречала его всегда приветливой улыбкой. Однажды Севы на месте снова не оказалось. И Сашка, по её просьбе, проиграл знакомую мелодию, под которую она покрутилась в танце, и вдруг, подлетев к нему, чмокнула его в губы. Он прижал её к себе, но вдруг услышал шаги. Она отскочила в сторону.  Вошёл Сева. Вошёл и кинул на пару выразительный взгляд. Не сумев скрыть смущение, Сашка поторопился быстрее уйти. За дверью услышал её: «Что ты, он  мальчишка…». «Но, вижу, стоит шишка…»  - зло бросил Сева. Хотелось Сашка возвратиться, чтобы гитару  о его голову  разбить. Он же ни о чём таком не помышлял. Просто ему доставляло большое удовольствие видеть её глаза, чтобы, потом, представлять их. Привычным маршрутом он пошёл в библиотеку и попросил  у  Розы – миловидной, невысокой женщины  лет тридцати - книгу о любви. Библиотекарша, улыбнувшись, принесла ему тонкую книжонку, на обложке которой красовалась женщина, похожая на  Розу.  Под  портретом прочёл он название – «Пышка».
           - Что, Сашенька, не клеится с Аллой? – вдруг спросила Роза.
  Она незамужняя женщина, которую приручил к  себе  молодой  надзиратель, часто заглядывающий к ней в библиотеку не ради книжек.  К Сашке  относилась  она с внимательностью, по-матерински выспрашивая о его настроении и здоровье. На  концертах садилась у сцены и громко хлопала Сашке.  Он,  став  посещать  библиотеку,  с  некоторых пор почувствовал непонятное желанье всё рассказывать ей. Вот и теперь рассказал о поцелуе Аллы и неожиданном приходе Севы.
  - Это у девушки был порыв, - объяснила  Роза. – Но они давно живут  по- настоящему, тебе, дружок, там ничего не светит.
  - Ты, Роза, туда же. Мне от неё и не нужно ничего. Я  говорю  тебе, что она в душу запала! - он постучал кулаком по груди.
  - Понимаю, Саша, - улыбнулась она. – Не хочу разочаровывать тебя и что-то  втолковывать, но  без близости телесной мечты быстро улетучиваются.
      
 В больницу он перестал ходить. Книжку прочёл быстро и пришёл в библиотеку – сдать её. Роза улыбнулась, когда он вошёл, и зачем-то завела его за перегородку и усадила на стул, сама села напротив,  легонько прижав его ноги коленями:
  - Не ходил больше к Алле? - как-то особенно спросила, приблизившись к нему.
  - Зачем? Я тебя послушал.
  - Я, выходит, хорошая учительница? Ну, а книжка как? – голос с придыханием.
  - Интересная, я бы перечитал её, но к «петушкам»  потянет. - Он впился  взглядом  в  щелку меж пышными  грудями, которая расширилась, когда она  наклонилась к нему.
 В библиотеку вошли два подростка.
  - Посиди, я  вернусь, - шепнула она.
 Он встал у окна, ощущая в груди сладостное предчувствие, ведь был он не зелёным мальчиком, каким, вероятно, представляла его Роза. Вскоре она вернулась, дыша учащённо, как будто пробежала очень большое расстояние. Он стоял  у  окна.  Она подошла, стала рядом, прислонившись к стене спиной; и вдруг потянулась к нему. Он обнял её. Поцелуй  их длился долго, необыкновенно долго. Она стала отнимать губы, зато его руку просунула себе под платье. Он с волнением почувствовал  бархат и тепло её кожи.
           - Посматривай в окно, не вошёл бы кто, - выдохнув,  шепнула она.
 В окно был виден вход в здание. Ручка Аллы вдруг скользнула по его брюкам и расслабила ремень. Сашка не успел опомниться, как брюки оказались спущенными, трусы тоже...  «Ого!» - воскликнула  она, опустив широко расширившиеся глаза. Ну, а затем он услышал её стон, скрежет зубов; опомнился, когда она оттолкнула его от себя, прошептав: «О-о-о, какой ты жеребчик… Надевай  штаны…»

                16

           Действительно, годы за решёткой медлительны. А к Сашке подбирался уже восемнадцатый годок. Недолго до взрослой зоны. Менять же место жительства ему совсем не хотелось, потому что жилось здесь пока неплохо:  вместо тяжкой работы – репетиции, концерты, еда вовремя. Татарчонок из оркестра, Вахрутдинов, обучил его мастерству сапожника, и Сашка преуспел в нём так, что к концу второго года отсидки получать стал  заказы. Словом, завелись деньги, а это курево и дополнительная еда из ларька. А ещё он купил, послушав Вахрутдинова, у вольнонаёмного хороший костюм и рубашку. Сам бы до этого не додумался -  тратить деньги на тряпьё, помня, что сидеть ещё долго. Но татарчонок сказал о скорой  амнистии, мол, прибудет комиссия, которая вполне может освободить досрочно. Сашка, узнав  об этом, не без основания поверил в благоприятный исход, потому что в зоне был он на хорошем счету. Боясь что-то напортить, он стал избегать привычной после концерта пьянки. Прекратил и посещение библиотеки,  помня, с кем  погуливает Роза.
 Наконец прибыла комиссия. В списках претендентов на освобождение Сашка увидел и свою  фамилию. Толпящиеся вблизи двери пацаны мелко дрожали: «О чём спросят? Как отвечать?» Вызвали  Сашку. Вошёл он, не чувствуя ног и рук. На колени  готов был упасть, только бы выпустили его из этой сытой жизни. Перед глазами вихрем пролетели бессонные ночи с мыслями о покатившейся вниз судьбе, о  том, что есть другая  жизнь, где люди  имеют  семьи, работают, воспитывают детей, сочиняют и печатают стихи. И ведь это ни на  другой  планете,  а  на этой.
           - Ну, и что? - воззрился на Сашку толстый, с залысиной  мужчина. -  Когда  бросишь  людей резать и обчищать буфеты?
 У Сашки из памяти выбилось всё, что хотел сказать. Впрочем, его не собирались слушать: лысый брезгливо поморщился и только рукой махнул. Вызвали другого. Вышел за дверь Сашка, расстроенный до потери сознания, спустился с крыльца. Истукан истуканом…  И не  сразу  понял  молодого  лейтенанта, который откуда-то подошёл и пожал ему руку.

                17
 
 С такими, как и он, счастливчиками, Сашка собрался на свободу. Нарядился в новый костюм, не забыл забрать гитару, подаренную ему руководством зоны. Колонна бывших подростковых заключённых  направила шаги к машине за территорией зоны. Туда  же шли пятеро из взрослой  зоны,  что  была недалеко. В их группе увидел Сашка тёзку, с которым познакомился он  на концертах. Ещё не до конца осознав, что он уже на свободе, почувствовал беспокойство, так как подросток, который шёл рядом, рассказал ему о разговоре между двумя пацанами. Смысл разговора в том, что Сашка вышел на волю не без денег, и ещё костюмчик у него приличный – не то, что их роба, поэтому надо ему сотворить «гоп - стоп». Начинать жизнь на свободе с  таких проблем Сашке не хотелось.  Поэтому, когда сели в машину, он не случайно оказался рядом с тёзкой. Тот ему обрадовался, по плечу похлопал, но, увидев тень заботы в глазах его, спросил:
 - Жаль зону? Чего ты такой?
 Наклонившись, Сашка прошептал тёзке о «гоп-стопе», глазами  показав на сидевших недалеко пацанов.
 - Вон те, что ль? – презрительно улыбнулся и громко спросил взрослый друг, глянув в упор на подростков, которые тут же съёжились. – Ты же в Омск едешь, - обнял он  Сашку. – А я дальше, так что  доставлю тебя целым.
 Прибыли на вокзал. Заместитель начальника зоны вручил освобождённым купленные билеты,  поздравил с началом новой жизни, представил группу дежурному милиционеру и, попросив освобождённых вести себя тихо, укатил в своей машине. Разделившись на группы, подростки и взрослые разбрелись, кто куда. «Гоп – стопники» на глаза Сашке больше не попадались.  Всё же он не отходил от тёзки, думая  только о том, чтобы скорей доехать до Омска и начать новую жизнь: работать, обзавестись семьёй, взять к себе бабушку. Тёзка  купил бутылку водки. Как же легко на свободе пилось! Присев на лавочку перрона, они стали петь песни под звуки Сашкиной гитары. Пассажиры от них шарахались, старались спрятаться в вокзал.
 - Прошвырнёмся? – предложил тёзка.
 Гитару и чемоданчики оставили под охрану мальчишки, который Сашке рассказал про «гоп-стопников», и отправились на вокзал. Зал ожидания  забит был битком. И у буфета людей  было полно.
 - Не отставай, - приказал тёзка, вливаясь в массу, обступившую буфет.
 Сашка успел увидеть, что на тёзку внимательно глянул толстый милиционер. Подвыпивший мужчина, кряхтя, тянул к прилавку сотенную бумагу. Тёзка тоже потянул купюру, но вторая рука его, Сашка заметил,  вытащила  из  внутреннего кармана пьяного пухлый портмоне. «Исчезаем!»  - прохрипел тёзка Сашке, резко подавшись назад. Удаляясь за ним вслед, Сашка покосился на милиционера. Нет, не заметил. Уже на  лавочке, тёзка открыл портмоне – денег куча! А Сашка продолжал дрожать, думая: «Только что могли  отправить за решётку, как сообщника. И оборвалась  бы надежда  на другую  жизнь».
 Пили всю  ночь. А утром ввалились в вагон и  вырубились почти на сутки, лёжа на полках под стук колёс. Когда проснулись, тёзка сходил в ресторан и принёс столько всякой еды и бутылок, что всему этому не хватало места на вагонном столике. И весь путь столик не пустовал. Пили и пели; и проводникам с их стола перепало кое-что, поэтому они и не слышали брюзжанье порядочных пассажиров. Особенно возмущалась старушка, грозила дойти до начальника поезда, но тёзка умудрился напоить и её. Когда подъехали  к Омску, тёзка открыл портмоне  и,  вынув  кучу купюр, отдал их Сашке:
 - Не забывай. Ты пацан хороший, но, боюсь, что ещё мы встретимся. Выпьем же, друг, на прощанье за то, чтобы не встретиться нам больше никогда.
         
                18
       
           Наконец-то, город Омск. Сашку понесло к знакомому бараку – захотелось увидеть ту, которую  вспоминал, находясь в зоне: оказывается, запала Нинка ему в душу. Мать Нинкина встретила Сашку радушно и многое ему за чаем поведала. Сначала объяснила отсутствие дочери: проживает у тетки и готовится к свадьбе. Вот так… А ещё сказала, что умерла Агафья Кирилловна. Вот о ком думать надо было внуку, к кому торопиться. Весть о смерти её оглушила Сашку, вытеснила из головы его всё остальное. Ушёл последний человек, который любил его. Он представил её доброе, морщинистое лицо, грустные глаза. Она бы жизнь отдала за него. И теперь её нет.
 
           Милая старая Агафья… Чувствуя, как уходят  силы, она не брюзжала, не жаловалась, не срывала плохое настроение на других, как это бывает со стариками, а честно выполнила назначенное ей судьбой: жила интересами детей, внуков, радовалась за них, огорчалась, болела душой за дочь, себя обвиняя, что во время не углядела, как та превратилась в настоящую ведьму.

           Тётка Анна перебралась на Новостройку,  жила  в  новом кирпичном бараке, работала диспетчером в Водоканале. Сашка, потрясённый вестью о смерти бабушки, уже не мог вдаваться в подробности разговора с Нинкиной матерью, и не жалел об отсутствии Нинки. Поблагодарив за чай, он отправился разыскивать место жительства тётки. Анна, увидев племянника, всплеснула руками:
  - Ты, что ли? Какой нарядный! Не подумаешь, что оттуда прибыл. 
  - Люди везде живут, - обняв её, ответил Сашка,  в душе  чувствуя  удовлетворение от тёткиных слов. И, не дав охладиться её восторгу, вытащил несколько сотенных  и  швырнул их на  стол. -  Это тебе на расходы.
  Анна  ещё раз взмахнула руками и побежала в магазин за продуктами. К Сашке подошла девочка – дочь Анны.  Заметно  выросла.  Глаза тёткины, только брови не её – чёрные и широкие.  Сашка  знал,  чьи они: водилась тётка с армяшкой – тот тренировал команду велосипедистов с Нефтезавода. Анна с ним надеялась связать судьбу, но тот хитро исчез. Тётка скоро возвратилась. Выпили.
  - И как жить думаешь? - спросила Анна.
  - Буду жить по-другому. - Сашка немного  захмелел,  и ему захотелось  открыть тётке созревший в душе его план жизни, в которую он сам поверил, но взглянув на неё, осунувшуюся, измученную, лишь спросил: - Писала, что брату большой дали срок. Как он?
  - Сидит. Два месяца не была у него.
  - Съезжу завтра.

  Утром Сашка отправился на свидание с братом, вначале заехав  в  посёлок с интересным названием   «Вим», где жил Вадик. Тот оказался дома. Он встретил Сашку с распростёртыми объятиями, за стол усадил, налил водки. Когда выпили и поболтали, Вадик, глядя на дружка добрым взглядом, сказал:
  - Ты, Саша, настоящий друг: кражу взял на себя. Только зря.
  - Зря?
  - Понимаешь, мне тоже клеили поножовщину –  как соучастнику. Ни черта: я в психушку закосил. И отстали. И от кражи бы отстали. Вот так… Но всё равно мне надо поить тебя до конца жизни, или пока алкоголиком не станешь. - Последнее  сказал,  улыбаясь  и разливая  остатки  бутылки.
  Сашка болтовню дружка выслушал хмуро, смекнув, что, если бы не амнистия, сидеть бы ему ещё ни один год за совершенно чужое дело. Холодно попрощавшись с «психом», он сел в автобус, направляющийся в сторону тюрьмы.
  Пока ожидал свидания, отрезвел. Внимание его привлекла приятной внешности женщина - молоденькая, стройная, белокурая с печальными синими глазами. Он вначале от нечего делать на неё косился, но вскоре уставился уже без отрыва. И задал ей вопрос, в котором  предположил, что она приехала к мужу. Она охотно поддержала разговор, и сказала, что приехала на свидание к мужу подруги, которая в больнице, и попросила её навестить узника, чтобы что-нибудь ему передать. Так и разговорились. Ожидали свидание   долго, так долго, что успели почувствовать друг в друге состояние внутреннего одиночества. Поэтому было  не удивительно, что обоим им показалась удачей их встреча.  И стало естественным то, что он подсел к ней, обнял и поцеловал в губы. Договорились в город возвращаться вместе.
  Привели Вовку. Долго в глаза друг другу смотрели братья. Обоим пережить пришлось много за  годы. И теперь они искали в глазах родного человека  сочувствие.  Потом Вовка перевёл взгляд  на сумку, где лежали продукты - печенье, колбаса, сало и папиросы.
  - Что надо, принёс? - спросил тихо, пока надзиратель вытряхивал это всё.
  Сашка, тайно от надзирателя, сунул Вовке кусочек «плану», позаимствованного у Вадика, и деньги. «Дурь» Вовка спрятал, а деньги  зашуршали,  и надзиратель из Вовкиной руки выдернул купюру. Свидание было прервано. Вера, – так звали его новую знакомую, - тоже не задержалась.
  Когда отошли от забора, увенчанного проволокой, Вера оглянулась и перекрестилась.  Поехали в город на такси. Сашка повёз её к тётке, чувствуя, что новая знакомая ему нравится. «А что, если  жениться, - подумал он. - Ведь хотел же с этого жизнь на воле начать. А она, похоже,  женщина стоящая. И плевать, что старше».
  Зашли в магазин. Сашка взял сыру, колбасы и вина. Тётки дома не было: работала во вторую смену. Старшая двоюродная сестрёнка, которой исполнилось только что девять лет, нянчилась с – младшей. Сашка накормил девочек и отослал спать. После этого с новой подругой сели за стол и, выпивая, он рассказал ей  о мытарствах. Рассказал подробно, как на исповеди, видя её сочувствие, даже слёзы. А она  рассказала, что у неё маленькая дочка, и живёт с ней у родителей,  сама же работает. Пока разговаривали, с улицы в окно посмотрела тьма; он предложил ей остаться ночевать у него.  Она  не ломалась.
  Утро началось с громкого говора Анны, которая, явившись с работы, расспрашивала старшую дочь. Сашка прислушался:
  - Тома, что за сука у Саши?
  - Привёл вечером.
  Тётка вошла в комнату. Вера проснулась. Глаза женщин  впились друг в друга.
  - И что за новости? - прикрикнула  тётка. –  Приехал  только что,  а  уже  водить шалав начал. Чего, племянник, молчишь?
  Поведение тётки возмутило Сашку. Пока соображал над ответом, Вера поднялась и стала  одеваться.
  - Зря ты так, тётя Аня, - наконец выдавил из себя  Сашка. -  Вы  лучше  познакомьтесь. У нас серьёзно – мы поженимся. Будем жить у её родителей, не беспокойся.
  Тётка опешила – заметно было по выражению лица. Наконец в голове её что-то уложилось, и она сказала миролюбиво:
  - Что-то ты быстро, племянник… Ну, это твоё дело. Что же, давай знакомиться, - она подала ладонь успевшей одеться Вере. - Зови меня просто Аня, мы с тобой возраста, вроде, одного. - Последнее было сказано не без ехидства.
  - Вера, - просто ответила невеста. - А я и не скрываю, что мне тридцать.          
  - Ну, ладно, Саша и Вера, давай чаю попьём,- стала гостеприимней  Анна.
  - Я опаздываю на работу, -  ответила  холодно  Вера,  как  видно,  не  освободившись от обиды. - Саша, проводи до остановки.
  Шли в молчании: на пустые слова время тратить не хотелось, а на более важные – ещё не  дозрело  короткое знакомство. Возле автобусной остановки  Вера приостановилась и подставила ему губы. И сказала, облизав их после поцелуя:
  - Надеюсь, у нас серьёзно? Запомни – улица Матросова, дом пять.  Вечерами я дома. Буду ждать. Иди, сейчас тётка отговаривать тебя будет.
  Она не ошиблась. Тётка завелась, едва ступил он на порог:
  - Вот что, Сашенька, тебе жениться надо, это решение правильное, но и правильно будет тебе осмотреться. Куда голову суёшь? На двенадцать лет старше. Какая  бы она для тебя не была хорошая, но через десять лет ей будет сорок, а тебе сколько? Как ты жить с ней тогда будешь?
  Сашка, когда домой шёл, настроен был поспорить с тёткой,  отстоять законное право на личную жизнь. Но арифметика, которую представила ему хитрая тётка, смутила его, и он задумался, чем обрадовал Анну.
      
                19
             
  Женитьбу отложить просто пареньку, которому нет двадцать лет. А вот деньги заработать хотя бы на пропитанье для лоботряса, поселившегося у нищей тётки – дело неотложное, тем более, что быть лодырем не укладывалось в планы Сашкины. Анна посоветовала съездить ему к директору учебного строительного комбината. Объяснила, что он был поклонником мамаши его.
  Директору шёл шестой десяток, но был он молодцеват, выбрит и одет с иголочки. Сашка приметил, как он улыбчиво разговаривал с  молоденькой секретаршей. Так вот с кем мать его изменяла Александру Ивановичу. Слушал он Сашку, с ленцой, позёвывая, но сразу оживился, изобразив  мечтательность  на холёном лице,  когда стал говорить  о  его матери:
  - О, Ксения Семёновна удивительная женщина!
            Сашка молчал, пока директор сидел напротив него, мечтая. Но вот директор потёр лоб и спросил:
  - Значит, друг, за ум берёшься?
  Сашку зачислили в группу плотников - столяров. И отправился он слушать теорию плотницкого дела и аккуратно вести конспект. Получил небольшую стипендию. С этой стороны жизнь как бы у него налаживалась, только вопрос о женитьбе на Вере повис в воздухе – заслуга  Анны.  Впрочем, женитьба – это одно дело, а есть и другое, когда тянет молодца к женским прелестям. Поэтому пришёл он к  ней и остался.
  А директор продолжал щедроты:  выделил Сашке комнатку в бараке, куда, впервые в жизни, он на правах хозяина привёл возлюбленную.
  Началась самостоятельная жизнь! Чтобы ему почувствовать её радость, видимо, нужно было вынести столько мытарств. Молодые побелили комнатку, плотно забили сарайчик углём и дровами. Деньги зарабатывали оба: она водила трамвай, а Сашка сдал экзамены и работал в бригаде, строящей Омский нефтеперерабатывающий завод. Продукты у них не переводились, кушали вкусно, сытно. Определённо, налаживалась Сашкина жизнь! Даже трудности, связанные со сложностью близкого общения, когда молодым  хотелось  быть рядом,  но посменная работа разделяла их иногда на  сутки, - даже  это не  отравляло  приподнятого настроения, особенно у Сашки. А сочетание опыта зрелой женщины и расцвета его молодости давало потрясающий эффект: их  любовные  утехи были необыкновенно сладостны! Она всегда умела быть  разной,  не было ещё случая, чтобы он возбуждённо не накидывался  на  неё, как в первый раз. Ну, а она восхищалась его молодым телом и необыкновенной неистощимостью.

  Дочь Веры жила у стариков. Молодые планировали забрать её на время  отпуска.  И вдруг… Ох, это вдруг. Всё, что они лепили, как ласточки гнездо, обрушилось. Сашка  вечером решил встретить Веру и зашёл к ней на работу перед концом смены. Вагоновожатые уже разошлись по домам. Веры нигде не было. Да вон её трамвайчик. Сашка подошёл ближе. Но что это? Её стройные ножки просматривались в окне кабины, где они плотно обхватывали спину и лунообразный голый зад мужчины. «Нужно стремиться к качеству и  количеству», - почему-то вспомнил Сашка выдержку из доклада бригадира на собрании коллектива. Больно стало Сашке!  «Какие подлые!» - скрипнув зубами, подумал он о женщинах, обобщив их в образе матери  и  этой…

                20

  Румын Маршан, звеньевой, рабочим давал прекрасно заработать.  Дело поставил так: в дневную смену трудилось полное звено, а  ночью, когда бетона было поменьше, только четыре человека. Бетон, который подвозили самосвалы, сливался в котлован. Рабочие стояли внизу в резиновых сапогах и вибраторами утрамбовывали его. Фундамент для газонаполнительной станции Маршан взялся заливать, отняв заказ у бригады расконвойников, чем обидел зэковского бригадира. Залили фундамент быстро. И тогда Маршан добился наряда на кладку кирпичных стен, умолчав, что в его звене нет каменщика. Но хитрец знал, что делает. Кстати, его за расторопность и инициативность повысили в должности, доверив ему бригаду.
  В бригаде, как лучик  в  чёрном  царстве,  объявился специалист – каменщик. Это была миловидная женщина. Она начала кладку. К ней подручным определил Маршан расторопного и смышлёного Сашку. Уже через пару смен Сашка не хуже её выкладывал углы, чередовал швы и пользовался  шпагатом. Тогда Маршан вызвал такси и отвёз красавицу обратно: оказывается, он одолжил её для обучения на соседней стройке. Теперь у Сашки появились подручные, подтаскивающие кирпичи на носилках  и  готовый  раствор. Сашка горел на работе, орудуя мастерком и постоянно торопя подручных. Быстро прошли  первый этаж, повели второй.
  Однажды на стройку заехал Степанов – начальник строительства. Сашка был на лесах, когда увидел начальника и услышал его бас:
  - Молодчина - до двенадцати кубов кладки за смену! Поверни-ка личико!
  Сашка глянул вниз; рядом с начальником  стоял пожилой фотограф, который  готовил  к  работе  агрегат. И попал Сашка на первую полосу городской газеты.
 
  Работу по укладке всех стен  закончили  вовремя,  бригаду перевели на укладку перегородок в управление. Работали на верхнем этаже; этажом ниже трудились штукатуры  бригады  Акимовой.  Женщины  в  бригаде  её были молодые, да и начальница была чуть старше их. Сашка постоянно слышал внизу хохот, визг. Однажды искал он что-то на полу, и вдруг видит, поднимается группа девчат с бригадиршей. Он видел её и раньше только мимоходом, а теперь разглядел с близкого расстояния  её изящную фигурку и умные глаза.
  - Это и есть лучший каменщик в Омскстрое? - зазвенел её голосок, пальчик, при этом, направился в его сторону. - Только зачем он ползает на карачках?
  Сашка поднялся и, украсив щёки алой краской, сказал резко:
  - Вам делать нечего, шляетесь.
  - Люба, уходим, - обратилась одна из девушек к начальнице. - Нам не рады.
  Люба захохотала и, подмигнув Сашке, сказала с тёплою  ноткою в голосе:
  - Он же застеснялся нас – вон  покраснел. А зачем нас стесняться? – мы свои. - Она опять захохотала.
  Они ушли; а на Сашку свалилась досада за свою неловкость, и, одновременно, проснулось желанье познакомиться с бригадиршей. Не похоже, что замужем. О близком знакомстве, оказывается, подумывал не он один. В  конце недели, за обедом, бригадир при всех проговорил, не пряча улыбку:
  - Ты, дружок, успеваешь везде: тебя Акимова  приглашает  на  Д.Н.Д., понял? Сегодня вечерком. Меня  просила передать. Никак не пойму, когда ты успел ей мозги закрутить?

                21

  Народные дружинники, на рукавах красными повязками, бродили по людным улицам. Сашка держался близь Любы, млея. Они отстали от других. Когда очутились одни на безлюдной улице,  Люба просунула  ему  в  ладонь свою горячую ладошку. 
   - Бедная Любочка, - шепнул он.
   - Почему бедная? – поинтересовалась она.
   - Потому что мозоли.
   - Куда  же от них деваться… Только в отпуске   я бываю без них.
   Побродив  по улицам, они вернулись в пункт сбора. Сашка начал смешить дружинников анекдотами, но вскоре пришёл капитан милиции, который дежурил и, поэтому шефствовал над дружинниками. Капитан  предложил двум проехаться с ним на П.М.Г. для проверки заявления жильцов барака, которые жаловались на скандального соседа. Поездка недолгая, сказал капитан, после которой он отпустит обоих домой. Люба подняла руку, как в школе, и взяла за рукав Сашку. По дороге капитан рассказал, что на   вдовца, не поддерживающего хороших отношений с  соседями после того, как он похоронил жену, милиция  устала разбирать жалобы. Серьёзного ничего, обыкновенные житейские дрязги, но жалобы надоели. Нужно поговорить серьёзней с ним. Молодых такое поведение овдовевшего мужчины если как-то и тронуло, то поверхностно: они прижались друг к другу.
  Строгая кампания вошла в дверь. Вдовец ужинал;  на столе шипела в сковороде приготовленная  яичница с салом, рядом стояла бутылка водки.
   - Что скажешь, товарищ дебошир? Ещё долго   нервы будешь мотать соседям? - не здороваясь, рявкнул капитан. - Встань и ответь.
   - Вставать перед тобой, ваше благородие, я не обязан, - наполнив  рюмку и поддев вилкой большой кусок сала, отвечал мужчина. - Не кричи, я сижу дома.
   Поведение жильца заметно выигрывало перед наскоком представителя власти, Сашка даже ухмыльнулся. Эта ухмылка и вывела из себя капитана.
   - Вижу, что за фрукт. И не тычь мне! - заорал он. -  Собирайся, поедешь в отделение.
   Мужчина, метнув презрительный взглянув на капитана, встал.
   - Ты первый мне тыкал. За что в отделение? 

   В отделении милиции мужчину заперли в комнатке, с решёткой.  Капитан сел писать протокол. Писал, сжав зубы, со злостью. Внеся фамилии свидетелей, он  положил перед ними бумагу на подпись. Люба взяла у капитана ручку с пером и ткнула в чернильницу.
   - Ребята, прочтите, что написано! – крикнул  из-за решётки мужчина.
   Сашка склонился над листком, по щекам его поползли пятна.
   - Товарищ капитан, вы написали, что он материл вас.- Сказал он тихо, однако, вдовец услышал его и двумя руками вцепился в решётку. Сашка отобрал ручку у Любы и положил на стол. – Мы подписывать это не станем.
   - Голубчик… Знаю я кое-что о тебе, – прошипел  капитан. -  Подожди, ударник труда, как бы опять не оказаться там, где был. – Он показал пальцем на решётку.
      
   Небо шелушилось сумерками, прохожих на  улицах стало немного. Обнявшись, пара подошла к кинотеатру. Успели на последний сеанс. Прошли в полный зал, сели на последний ряд. В какой-то момент герои в фильме начали целоваться. Но Сашка сидел, как истукан, ощущая тяжесть в душе: по голове били недавние слова капитана. «Такие фрукты, как он, помешают мне выплыть, - подумал он. - Что я ни делай,  они всё равно напомнят мне, кто я…»  Люба сжала его  руку и стала гладить её: на экране воспроизводился  поцелуй, и это возбудило её. О его состоянии она, понятно, не догадывалась, сейчас она была чужой ему. 
   После сеанса Люба повела его к себе. У неё была небольшая комната в общежитии, уютно обставленная. Нашлась бутылка вина. Выпивая, они сидели рядом до середины ночи,  не  заботясь об отдыхе, так как впереди был выходной. Люба льнула к нему, непрестанно поглаживала руку, плечо. А Сашка скромничал, как мальчик, пришедший впервые на свидание. Может быть, оттого, что она ему очень нравилась.  Вероятно, об этом и она подумала, потому что улыбалась, поглядывая на него. С улыбкой же стала разбирать постель. Опустив голову, предложила лечь.
   - Саша, - сказала вполголоса, когда он снимал с себя рубашку. -  Ты  прости,  но у нас ничего не будет.
   Решив, что у Любы женская проблема, он хоть и заволновался, когда её бок прижался к нему, но, сумев сдержаться, продолжал лежать, руки сунув под голову.  Она  вздохнула и нежно прошептала:
   - Ты не обижайся, я сразу не могу: я  ведь девушка.
   «Вот в чём дело, - подумал Сашка. – Конечно, не девушка. Ломается. Это другое дело». Он положил ладонь на горячую грудь её. О, упругая! И без лифчика. Она тихо простонала раз, другой, а он продолжал сжимать её горячие чашечки.
   - Не надо… Я долго не смогу… Сашенька, милый,  что же ты делаешь?
   Её шёпот окончательно вскружил  ему  голову,   он  впился  в  её  губы и,  с суетливой  поспешностью, стянул с неё трусики. Она слабо мешала, а вскоре совсем обмякла и, освободив  губы, задышала  бурно, при этом дрожа.  Он  опрокинулся  на  неё.      
   - Зачем обманула, что девочка? - отдышавшись после случившегося, вопрошал Сашка.
   - Не хотелось сегодня, - обняла она его. – Думала, удержусь, если приставать не будешь. - Нотка  досады. - Саша, я за тебя без вопросов пошла бы. Ну, а теперь…
   - Думаешь, добился и в сторону? Хоть  завтра  пойдём  в  Загс, только завтра  выходной.
   - Нет завтра выходного в Загсе, милый. - Она руку его положила на грудь себе и опрокинулась  навзничь.
    
                22

   - Достойная парочка! - воскликнул начальник строительства Степанов. – Ударник труда и бригадирша передовая. А какие же вы красивые!
   Штамп в паспортах молодых был поставлен без задержки. Любина комнатка с большим трудом вместила её подруг и троих мужчин, которых пригласил Сашка из своей бригады. Вадика он не пригласил: он был из другой  жизни,  о  которой  хотелось Сашке  забыть. Свадьба – начало новой дороги, прошлое  должно  уйти в сторону!
   На следующий день отправился Сашка к родителям Веры за вещами. Вера была дома. Дрогнуло сердце у Сашки, когда она упала ему в ноги, умоляя простить.  Но он  за руки её взял, поднял с пола и сказал  тихо:
   - Поздно исправлять: я женат, и штамп стоит в паспорте.

   Жить стали у Любы, в общежитие. Но вскоре  вызвал их в контору Степанов и, усадив в служебный автомобиль, повёз показывать двухкомнатную квартиру.
   - На свадьбу меня не пригласили, а я вам всё равно приготовил подарок, - произнёс он тепло, по-отечески. – Только помните – это не за красивые глаза, работайте  так же, а может, лучше.
   Обоим пожав руки, начальник уехал. Новая жизнь смотрела на Сашку белыми стенами, подмигивала  широкими прозрачными окнами.
   - Тебе нравиться? – спросила Люба.
   Ответом ей было объятие, которое возбудило обоих. В голой комнате легли на пыльный пол, но это было не важно. 
   - Сашенька, - обратилась она, когда они стояли у окна, отдышавшись и отряхнувшись от пыли. – Спасибо начальству, но я не собираюсь отступать от прежнего плана, – я записалась на постройку квартиры  хозяйственным способом. Теперь будем строить вдвоём. Ты  понимаешь – у нас будет собственная квартира, не служебная.
   Жена – красавица, бригадир, сейчас у них пока казённая квартира, а в перспективе, будет своя. - Сашке показалось, что это сон. Впрочем, почему? - он же старается. И нужно продолжить в этом же духе. Закончив смену, он не щадил сил на постройке собственного жилья, трудясь до темноты с такими же будущими собственниками.
 
  Несмотря на заботы, не забывал Сашка  Леонтия  с  Антонидой. Приезжал к ним с Любой по выходным; старики как будто ждали их: на печке прела в чугунке мясистая кость и пахло кислыми щами. Обязательно на столе появлялась бутылка водки, потому что так принято встречать хороших гостей у русских. А Сашка дорогим был гостем, как человек серьёзный,  правильный. Дед не переставал удивляться его успехам, тому, что он выбрался из болота беспутной жизни,  был рад за него и говорил, что ещё пацаном в Сашке он видел душевность и ум, а мать его паскуда, и ему не понятно, зачем она нарожала детей.
  Проездом на курорт заехала в Омск тётка –  Полина.  Побывав  у  Анны, она  узнала  адрес Сашки и вечером ввалилась к ним, улыбаясь, как прежде:
  - Ты ль это? Красавец! Не забыл, как за дровами ходил?
 Тётка гостила один день, но замутить души  молодожёнов успела, расхваливая заработки в городе, где жила – то есть в Норильске.  Но пока и здесь молодожёны жили хорошо: Люба – бригадир  молодёжной бригады, а Сашку на каждом собрании  стали ставить в пример другим рабочим, и впервые услышал он, как стали его величать по отчеству.  Полина, когда прощалась, обняла крепко его и сказала:
  - Я рада, что ты стал на ноги! Только, Саша, смотри, держись, если скатишься ещё раз, не встанешь. Тебе здесь, говоришь, хорошо, ну, смотри сам…
 Сашка и не собирался никуда скатываться. Стал привыкать к всеобщему уважению рабочих и начальства. Даже походка у него стала степенной  – сам заметил.
 Встретил однажды Вадика, тот пригласил его с бывшими дружками посидеть, за бутылочкой – отказался.  И это  было не зазнайство, как, верно, подумал Вадик, просто  не о чем было с ними  говорить:  жить так, как живёт Вадик, а недавно жил сам, ему не хотелось.

                23

            К рабочему, что трудился с Сашкой в бригаде,  пришла повестка в военкомат. Начался призыв в  армию. Кстати, стали призывать и бывших осуждённых. Это обстоятельство вылетело из головы у молодожёнов.  Армия - это неожиданная ломка их планов! Впрочем, Сашка всегда мечтал о морском флоте: посмотрел бы страны. А почему нет? Он - уважаемый  строитель на стройке, значит, имеет право попросить в военкомате о направлении его на военный флот. Пусть позвонят начальнику строительства и спросят о нём. Нарядившись в новый костюм,  Сашка пришёл  в  военкомат.  Принял  его подполковник. Выслушал и стал смотреть документы.
  - Значит, паспорт выдан по справке об освобождении?  - презрительно глянул на Сашку.
  - Да…
  - Тогда что ты хочешь? Такие субчики морскому флоту не  нужны.  Впрочем, можешь рассчитывать на стройбат. Иди, время не отнимай!   
 И потопал Сашка из военкомата в своём новом костюме, желая затоптать его в грязь, чтобы не обманывал людей, да и его нарядностью.  Прошлое не прикрыть ему дорогой материей. А ведь только час назад ему казалось, что он уважаем… Нет, не вырвать из души ему глубокую занозу, вокруг которой  гной, который будет постоянно заражать его. 
 Не хотелось идти домой. Может, к Вадику, попросить травки, без которой тот не живёт? Нужно забыться, или, наоборот, вспомнить, кто есть он на самом деле. Бывший зэк, проклятый матерью, не  помнящий отца. А ещё вообразил что-то, размечтался. Вдруг вздохнул Сашка легко, и глянул весело. «Эй, Сашка,  твой  путь  другой – угарный, твои друзья – преступники!» Он бодро пошёл навстречу знакомому очертанию – страшному, но манящему.
  - Саша, куда бежишь? - откуда-то её голос.      
 Идёт жена, улыбкой сияет, обнимает, в глаза смотрит:
  - Чего пасмурный? Или не пообещали тебе отослать на три года от меня?
 Он прижался к ней, и они стояли долго в молчании, слёзы блестели у него на глазах.
  - Да что с тобой ?  - улыбка пропала у неё, голос тревожный. - Из-за морфлота так расстроился?
  - Ты помнишь, - голос его задрожал, - как меня  майор облаял, заключение припомнив? И сегодня, в военкомате, на меня смотрели, как на зэка. Морфлот мне заказан, и я не знаю, что мне ещё заказано, но понял одно, что от прошлой грязи мне не отмыться…  Никогда! – Последнее слово он выкрикнул.
 Некоторое время они шли, молча, и у него  возникла  мысль, что ей ответить нечем, значит, так и есть всё, даже любимый человек не найдёт слов, опровергающих его думы.
 Но Люба заговорила:
  - Саша, ты делаешь почему-то выводы лишь после встреч с нехорошими людьми и забываешь делать их, встречаясь с другими. Молчи, меня сейчас выслушай. Кто на стройке считает тебя таким,  как ты сказал? А? Степанов? Да он ещё больше тебя уважает за то, что ты стал человеком вопреки прошлому. Разве не так? - Люба остановилась.
 Она нашла правильные слова. Сашка  почувствовал, что они смывают с него что-то липкое, тёмное. Махнув рукой, он повеселевшим голосом предложил:
  - Пошли, купим бутылку вина, нет, лучше водки, напиться хочется.
 Вечер  провели они вдвоём, обставив стол выпивкой  и закусками.  По-новому он посмотрел на жену, думая, что если  бы не она, сорвался бы.

 Пустыми оказались волненья супругов по поводу армии: медкомиссия его забраковала. Бесследным не осталось падение в детстве с лестницы  – сломанная  нога срослась не совсем ровно. Кроме того, обнаружилась болячка в сердце: не прошли, видно, даром мытарства.
 Жизнь  семьи вошла в колею: работа  на  стройке  днём, строительство своей квартиры по вечерам. А ночью … О, ночью молодым хватало сил на жаркие ласки. И, когда он ещё раз затронул тему переезда на  Север, хотя бы временно, для заработков, Люба   возмутилась:
 - Чем плохо тебе тут? Мы с тобой –  уважаемые  люди  на  стройке.  Неплохо  зарабатываем. А на Севере – ещё неизвестно. Я – кандидат в члены партии. Ты поступишь  в  вечернюю  школу. Закончишь – пойдёшь в техникум. Ещё начальником станешь. Так что выкинь из головы дурные мысли.
 Убедила. Правда, зачем дёргаться?  – ведь всё отлично. Только одно крутилось: хотелось покинуть  город, откуда ушёл за решётку, забыть всё. Понимал, что ничего нет хорошего, когда под боком старые приятели, с которыми, нет-нет, да и приходилось  встречаться по дороге в новую жизнь.
И как-то они уговорили его посидеть с ними в хате. В пьяной компании вспомнили молодость, и впервые он не ночевал дома, чем довёл Любу до расстройства, и, что совсем плохо, совершил прогул на работе. Прогул замяли, портить не стали честно заработанный авторитет, но по настроению Любы проехал дорожный каток,  она  двое  суток молчала, а на третьи сказала:
 - Саша, ты прав: чего мы сидим на копейках, а поедем на твой Север.

                24

 Самолёт приземлился  в Туруханске. Поёживаясь в летнем пальто, продуваемом ветром, Сашка отправился в привокзальный буфет, чтобы купить    перекусить.  Любу он попросил посидеть на месте – ему хотелось остаться одному, так как последние события  перед их отлётом, располагали его к этому. События   касались Любы. А случилось вот что. Он поехал в тюрьму, попрощаться с  Вовкой и немного  подкормить  его.  Но Вовку, оказывается, отправили в Свердловскую  область. Это первая новость. Ну а вторая – возвращаясь, он столкнулся с девушкой, работавшей в Любиной бригаде и, как уже примечал, ему симпатизировавшей: то комплимент шепнёт, то внимательно глянет. Она остановила Сашку и, потупившись, сказала:
 - Жаль, что уезжаешь. Но, как раз, поэтому не могу не сказать тебе: не верь Любке. Ты не знаешь, что до тебя она была ещё той вертихвосткой, перебрала пол воинской части. Вся бригада знает. Молчали, когда она окручивала тебя, потому что работу потерять не хотелось. Так что знай: она долго не продержится, покажет себя. А я бы тебя дождалась, только бы глаза ты открыл. Помни, - она на плечо ему положила ладонь, - я тебя жду. -  Приблизившись, она чмокнула его в губы. Потом оттолкнула и, резко повернувшись,  удалилась.
 Об этом и хотел подумать Сашка в одиночестве: последние хлопотные дни не давали на это ни минуты. «О Вовке-то что думать? Жаль, конечно, брата – даже передачи некому будет принести, но тут ничего не поделать. А вот насчёт Любы... Но ведь и у него до неё были….  Каркает её подруга, ревнует, поэтому и облила грязью. Он ничего пока не замечал. Когда-то было много? Так молодая и горячая. Искала. Такого, как я». Последнюю мысль он сопроводил усмешкой. Прокрутив, таким образом, то, что нужно было, чтобы обрести покой, он купил продукты и вернулся к Любе. Но осадок в душе, что-то недодуманное, осталось.
      
 Последнее приземление, и вот он, Север. Снег и холодный ветер. Закоченели оба, пока добрались до  электрички. В кармане у Сашки адрес тётки  Полины.  Интересное название – Каларгон.  Дом, где проживала Полина, располагался на краю улицы. Тётка жила с новым мужем, которого звали  Иван. Но она была в отъезде. Высокий, худой, горбоносый, Иван встретил прибывших радушно – недавно, оказывается, он получил от жены письмо, где она предупредила его о возможном приезде гостей. Познакомились. За столом, с неизменной выпивкой,  гости  узнали многое. Главное – заработать здесь можно, только денежную  работу  найти трудно, поэтому многие люди приедут ненадолго и уезжают обратно.
Отдохнув на правах гостей пару дней, они отправились в отдел кадров  комбината – единственного предприятия, где можно было устроиться, надеясь хорошо заработать. Начальник отдела кадров - немолодой мужчина по фамилии Брагин. Он не задержал Сашку, сказав кратко: «Некуда взять»,  но  с Любой составил долгую беседу на тему, как ей нравится Север, украдкой, при этом, серыми глазками поглядывая на её фигурку; но тоже отказал.
 - Вот влипли! - сквозь зубы процедил Сашка, когда вышли в коридор. -  Эх, тётя  Поля,  знала же, что не устроиться. Какого чёрта трепала!         
 - Едем завтра в горком, - сказала Люба. – На него у меня есть надежда. Всё равно мне на учёт надо вставать.

 Второй секретарь горкома - плотный мужик среднего роста, быстрыми глазами оглядев их, усадил  в  кресла; потом внимательно прочёл их бумаги и  подробно  расспросил  о  предыдущей  работе. Ему, видимо, в них многое понравилось, особенно трудовая книжка Любы, где записано её бригадирство в молодёжной бригаде. Он потёр руки и сказал:
 - Молодожёны! Таким мы рады. Правильно сделали, что приехали: на то вы и молодые, чтобы  дерзать!
 Он взял из пачки бумаг бланк и быстро что-то написал:
 - С этим в отдел кадров. Устраивайтесь.
 По дороге к вокзалу они не удержались, прочли.  «Товарищу  Брагину.  Прими,  трудоустрой. Помоги с жильём». Внизу витиеватая подпись и дата. В отделе кадров, им предстояло увидеть преображение товарища Брагина. Он прочёл бумагу и расплылся в улыбке:
 - Присаживайтесь, молодожёны. В прошлый раз поговорить не довелось, в этом я виноват – торопился. Расскажите, как люди на материке живут?
 - Хорошо на материке, - ответила с улыбкой Люба. – Но мало платят.
 - Понятно, приехали, чтобы заработать. Такой молодой семье это надо. Что ж, нельзя молодёжи не помочь, - говоря так, он покосился на бумагу от секретаря.

                25

 Молодые вышли из отдела кадров с направлениями – ему в механический цех,  Любе  в  бригаду штукатуров. А уже через два дня их прописали в комнату небольшого барака, старого и холодного. Соседи посоветовали пространство между двойными  стёклами засыпать опилками. Пришлось так сделать в ущерб дневному свету.
В механическом цехе Сашку поставили к старому станку. Токарничать он умел, простые детали давались ему, но при изготовлении, например, уловителей для вагонеток дело не пошло. Покачал головой мастер и, пожалев станок и Сашку, предложил работу зольщика в котельной. Пришлось согласиться на более простую работу, где заработок был унизительным. Стоило ли ехать на Север? Когда Люба принесла домой зарплату, то оказалась, что она в три раза больше, чем у Сашки. Обидно и совестно стало молодому супругу. И он перешёл на освободившееся место на известковом руднике, став откатчиком. Ответственная работа: выдвигаемую из шахты тросом вагонетку нужно было с помощью крюка сцепить с  другим тросом, который оттаскивал  вагонетку к вагону для разгрузки. Но и эта работа не решала главной задачи, из-за  которой  они ехали на Север: только Люба зарабатывала сносно. Она и здесь быстро проявила  себя, став помощницей бригадира. Недолго думая, решил Сашка записаться на курсы горнорабочих очистного забоя.
Работа, курсы – времени не хватало даже наведаться к Полине, давно  вернувшейся  с  курорта. Но как – то, в  выходной, они в гости к ней выбрались. Там познакомились с другом Ивана, Костей и его супругой, Шурой. Даже сдружились. Однажды приехали в гости именно к нему. Интересным  человеком оказался  Костя. Он часовой  мастер, и что-то знал о системе ЭВМ, ещё только внедрявшейся в  городе. Часами  мог  говорить о перспективе её и  нужности для народного хозяйства. А Шура – умная, но некрасивая женщина, была заведующей в городской библиотеке. Сидели в  гостях долго. Сашка поиграл на баяне, валяющемся у Ивана под  кроватью;  пили,  пели.  И вышли покурить. Оглянувшись на дверь, Костя сказал:
 - Красивая у тебя жёнушка. Не страшно жить с такой? Извини, но у неё глаза ****овитые.
 - Пока ничего не замечал, - хмуро ответил Сашка.
 - Не обижайся, это я тебе как мужик мужику.
 - А как Шура твоя? Давно живёте?
 - Кто на неё позарится? - хохотнул Костя. - Всегда говорил и говорю: жениться нужно на кривобокой и с плешью.

 Жизнь продолжала бить ключом.  Сашка  и Люба не часто бывали дома:  у него  курсы,  у неё срочные работы, так что супы и каши варили оба – кто оказывался свободным. С трудностями мирились  легко, молодость не располагала к нытью. Но однажды у него снова возникли сомнения в безоблачности их житья. Вернувшись с курсов вечером и обнаружив, что её нет дома, он потушил картофель со свининой и прилёг отдохнуть. Хотелось сильно есть, и уже подходила ночь. Наконец пришла жена. С порога объяснила: сверхурочная работа. Он промолчал, но что-то  непривычное  увидел, а скорее почувствовал, в её поведении. Хотя  конкретно  ничего не мог сказать. То ли  чересчур  пылко поцеловала, то ли суетливость какая-то... Может, показалось?  Однако  устрашающая мысль мелькнула в голове: « Неужели и здесь предательство?».      
               
                26

 Весна и припозднившаяся - весна! Особенно ждёт её Север. Кажется, что тундра  молодеет,  опушившись зеленью мха, кустарников. И у людей заметно светлеет настроение. Но не у всех…. Как-то в комнату, где после смены отдыхал Сашка, заглянул сосед, который работал каменщиком и общался с Любой на работе. Он только что вернулся со смены –  ещё не переоделся. Вошёл как-то необычно, как  будто незнакомый.  Сашка сидел на кровати. Глянул на соседа удивлённо:
 - Борис, чего ты такой?
 - Займи деньжат, промочить надо в горле, - сосед продолжал переминаться, улыбаясь криво. - Только вначале послушай, что я скажу. Не хотел, правда, но мне жалко тебя.
 - Говори, - Сашка интуитивно почувствовал тему.
 - Скажу. Любка твоя... И  раньше я догадывался, а  сегодня  бабы  из  бригады увидели, как она в туалете с ним закрывалась. Это не сплетни – полбригады   видело. Обнаглели или сильно приспичило... Понял, с кем? Ты извини, но я считаю, что будет лучше, если это узнаешь.
 Ушёл  сосед.  Сашка  потом и не вспомнил, как оделся и как направился по дороге. Вот и Люба – штукатурит оконный проём. Когда увидела его, бледного, поняла, задрожала, сама побледнела.               
 - Сука! – выдохнул Сашка и, более не управляя собой, повернулся резко и подался прочь.
 «Предала и эта… Сломала жизнь одним махом. Столько усилий, такие планы были – и  всё это прахом. И что же вы, бабы, ломаете всё самое дорогое...» С такими мыслями Сашка направился прямиком не к Ивану, а к Косте: не хотел слушать тёткиных советов. Попутно купил в магазине две бутылки водки. Объяснил  ему свой  приход кратко:
 - Ты был прав по поводу её. С бригадиром закрутила…
 Когда выпили, он рассказал подробней о случившемся и о своих прежних сомнениях. Костя, поставив на стол третью бутылку, запинаясь не особо работающим языком, начал философствовать на тему морали:
 - Пока ты, Сашка, молод и детей нет, плюнь... Ищи жену, как  я:  с мордой так себе. А надо будет порезвиться – только моргни, ты ведь мужик видный. Ну, а  приспичит, на своей порадуешься: ночью лица не видно, а остальное у них всё одинаково... Вот так…
 - Трудно будет расстаться, нравиться ещё, - глухо ответил Сашка.
 - Придётся. Если сорвалась – не удержать, хоть на кресте будет молиться, клясться. Бросай, это не обсуждается.
 - А где жить? Был бы мальчишкой, запрыгнул  бы на крышу  вагона и умчался, куда судьба вывезет.
 - Помогу: у меня знакомый отправляется на материк. Жена его уже уехала. У него двухкомнатная в центре.  Комнатки, правда, небольшие. Ну, это неважно. Он ищет прописать кого-нибудь. Понимаешь? Не бесплатно. Выписывайся – и к нему. Он просит две с половиной тысячи рублей. Вот и выход.
 - Никакой не выход: откуда я возьму такие деньги?
 - Нет, выход: я займу, а в забой пойдёшь – рассчитаешься. Утром пойдём договариваться, посмотришь квартиру.
 В кухню вошла Шура; покачала головой:   
 - Спать не думаете?
 Опохмелившись, утром друзья пошли к Костиному знакомому. Хозяин  засуетился,  показал комнатки, усадил за круглый стол, налил чаю.
 - Стол, вон – крепкий, - стал он тараторить. -  Оставляю, его тебе на всю жизнь хватит.  Семейную кровать оставляю – пружины, что надо, и посуду  оставляю.  Вселяйся, живи, ничего покупать не надо. Я пропишу, но переедешь позже – когда  буду съезжать. Пойдёт?
 Выписка из своей квартиры и прописка в центр города  заняли  немного  времени.  Ночевал все эти  дни в общежитии у знакомых, иногда у Кости. Возвратилась  привычка частой выпивки, так как в общежитии  пили все, а к Косте без бутылки являться было неловко. Засиживался  у  него  допоздна.  Костя  за  выпивкой становился разговорчивым, темы затрагивал разные, однажды затронул такую: 
 - Противно, Саша, мне читать в газетах, как  кукурузник долбит вождя. Он этим уничтожает веру  во власть. Понимаешь?  Это предательства страшней! Вера в Сталина войну помогла стране выиграть и разруху одолеть. А он, знаешь, чем бьёт его? Невинно осуждёнными. Политически. Всех ему приклеил. Невинные, конечно, были, например, моя жена… Но ведь не все. Сталин новую страну построил, могучей её сделал. И под его ведь руководством коричневую чуму победили. Иначе бы Русь пропала. Навеки. За это Сталина будут помнить, как Петра. -  Костя глянул на Сашку, как будто тот возражал ему. – Подумай, если нет хорошего вожака в стае волков – погибнет стая, если плох тренер – не добьются ничего спортсмены.  Кукурузник не вожак, а предатель, потому что разрушил веру во власть… Значит, полезет из щелей дрянь, начнёт ломать страну. Я так думаю...   Надеюсь, не побежишь на меня капать?
 По правде, не задумывался о подобных вещах Сашка, хватало собственных забот. Но он чувствовал  правоту  друга.

 Настало утро переселения. Пришёл Сашка вдвоём с Костей,  ткнул  ключом в замок,  но  дверь  им  открыл пожилой, тощий мужчина. Оказалось, и он  прописан в этой квартире. Мужчина проинформировал гостей о сложившейся ситуации.  Показал  Сашке его комнату, которая имела деревянную дверь с замком и ключом. И передал ему ключ. В комнате,  на  столе, лежала записка от убывшего на материк хозяина, в которой тот с ним прощался. Познакомившись с соседом по жилью, оказавшимся врачом, друзья пошли, по настоянию Кости, на третий этаж – к ещё одному другу его. Это был пожилой мужик, бывший военный лётчик. Встретил гостей он с радостью.  Владимир  Байда, звали его, он имел награды и наградной  пистолет.  Посидели, обмыли  вселение.  Байда  ударился  в воспоминания, обмяк и заговорил о погибших товарищах.

                27

 Простил Сашка жену, не в силах был остаться спокойным, когда явилась она на его квартиру и бухнулась в ноги. Не искушённая  в  женских тонких штучках, Сашкина  молодость, хоть и с сомнениями, склонилась в сторону прощения и вновь потянулась он к ней.
 Продолжая ходить на курсы, он всё чаще стал забегать  к  Косте. Костя рассказал, как его Шура попала на Север не по чужой воле –  оказывается, была в плену у немцев, за это её и осудили. Сашка заходил и к ней, в библиотеку, пристрастившись к чтению. Теперь, как и прежде, он не мог не почитать на сон грядущий, и отрывался от книги лишь под напором ласк неуёмной Любы. Чтенье книг, беседы с Костей, точнее, его  откровения за стаканом водки, учили Сашку хоть временами отнимать у бегущей галопом  жизни  минуты для размышления,  сопоставлять события.
 Наконец курсы закончились, он получил удостоверение горнорабочего очистного забоя. Но надежда попасть в лаву, где много зарабатывают, пока не оправдалась. Его направили восстанавливать забой,  разрушенный взрывом метана. Спустившись в шахту, Сашка увидел глыбы камня с прожилками угля и льда. Лёд  подтаивал,  тонны  кровли готовы были в любой момент свалиться на рабочих. Опасны были трещины – чуть тронешь, и – бух,  вывалится  с полтонны породы,  успевай отбегать. На планёрке начальник участка как- то сказал:
 - Вы, ребята, не столько за труд получаете, столько за страх.
 Откаточный штрек с двумя колеями рельс после взрыва был завален. Бригада нагружала вагонетки и отправляла на-гора мокрую породу, всё глубже вгрызаясь в завал.  Сооружали клеть из брёвен, которые  раскрепляли, поглядывая вверх. Брёвна, всегда влажные, скользили. Укладывали горбыль. Начальство, что иногда наведывалось, метров за двадцать пять останавливалось и  спрашивало:
 - Как там вы, ещё живы?
 Платили неплохо, но не так, как в лаве. Сашка продолжал проситься перевести его туда, но ответ был  один: «Когда сдадим главный откаточный, тогда переведём». 
 Люба давно перебралась к нему, на новую квартиру, в центр города. Отношение в семье  внешне  выглядело пристойно, но ночи их стали иными: он остро  чувствовал искусственность в её ласках, зачастую его мучило воображение, рисующее, как она отдавалась бригадиру. А хотелось забыться, вернуть прежние ощущения, когда они сливались в объятиях, когда он думал лишь о ней, любимой. « Не смогу я с ней  дольше жить» - теперь всё чаще  сверлила его мысль.

Наконец Сашку перевели в добычной участок. Бригадир – весёлый крепыш лет сорока. Первая смена оказалась ночной. Бригадир оглядел Сашку и улыбнулся:
 - Надеюсь, не малосильный? Посмотрим.
 Загрохотали цепи скребковые, началась  работа.  Сашка стоял «на лопате». Луч фонарика от его каски едва прошивал волны угольной пыли. Понятно стало Сашке, как приличные деньги зарабатываются. Он кидал уголь, согнувшись, чтобы не ударять голову о кровлю. Но силы при этой позе уходили очень быстро. Не оглядываясь, он чувствовал на себе взгляды  бригадира, который тоже грёб уголь позади него, раздевшись до пояса. Сашка тоже разделся; стало легче. Сплюнув чёрную слюну, он стал на колени. Однако колени вскоре заболели; тогда начал кидать лёжа, желая лишь одного – чтобы цепь порвалась или заклинило мотор. Но ничего не происходило, только сзади пыхтел бригадир и лязгал скребок.
 В душевой, когда завершилась смена, Сашку  покачивало, как от ветра. Зато бригадир дружески похлопал его по плечу и сказал:
 - Молодец. Так держать. Скоро вработаешься - будет легче.
 И в самом деле, к концу месяца Сашка  выполнил норму и стал равноправным членом   бригады.  Ребята в бригаде были все весёлые, что заметнее всего проявлялось в мойке, которая  сотрясалась от хохота и неуёмных шуток.

Тётка Полина передала новый адрес местопребывания брата Вовки, и Сашка начал посылать  ему в месяц тридцать рублей. Хотелось бы повидаться: видимо, заговорила родная кровь. Но им встретиться предстояло не скоро.
 На работе произошли перемены: только Сашка втянулся в работу, как послали его в  разведывательную  проходку напарником к молчаливому литовцу. Сверло – тридцать килограмм, штанга – около восемнадцати; орудовать такой тяжестью было трудно. Бурение,  отдых,  пока  взрывники  работают,  снова бурение.
В это же время произошло событие, ожидаемое на фоне его душевного состояния: он познакомился с телефонисткой  Аней.  Случилось это за десять дней до назначенного суда, который должен был рассмотреть дело её мужа Стаса, избившего её на работе. Этот Стас спьяну едва не врезал главному инженеру, который пытался заступиться за телефонистку.
Сашка, услышав однажды её голос в трубке, – она искала бригадира, - захотел посмотреть на её личико. И только увидел, стал искать возможность нырнуть  в её служебную комнату. Курносенькая маленькая блондинка, трудно было представить её матерью, у  которой  дочь подросток. Пока дочь живёт у матери её, в Рязани. Влюбчивое Сашкино сердце было  завоёвано. Теперь он каждую минуту думал о ней, стал избегать  Любиных  ласк. При этом, он уверял себя, что не будь измены жены, вряд ли бы допустил в сердце это постороннее чувство.  Думая так, он решил развестись с Любой и уехать с Аней  на материк. Она подавала ему подобную надежду, глядя на него с долгой, нежной внимательностью. Если её мужика осудят, повод для  развода будет.
 Он пришёл на суд и сел рядом с Аней. Судьёй была моложавая женщина. Она вела речь долго, поглядывая на опустившего голову Стаса. Речь её, в конце концов, сводилась к тому, что в случае  примирения супругов и согласия жены  взять  мужа  на  поруки, подсудимого она освободит прямо в зале суда. Анна, закусив губу, посмотрела на Сашку, потом тихо спросила:
 - Подскажи, что делать?
 - Мирись: спасай мужика. А там видно будет… - не мог по-другому сказать.
 Анна  встала, лицо её заливал румянец:
 - Я не хочу его на поруки брать, изверг он! Товарищ судья, я боюсь его… - она заплакала.
 Стаса  увели, а она продолжала плакать, сидя в зале. Сашка оставался сидеть рядом с ней, бормоча что-то  утешительное; потом, взяв её за руку, и повел из зала.

 Она жила вблизи шахты, на втором этаже трёхэтажного дома. На первом этаже проживал отец её.  К  нему  и  зашли. Отец был дома. Расспросив, что было на суде, он предложил отметить освобождение дочери от мук.
 - Разводись, Анька: думаю, из тюрьмы он злей придёт. Такого дурака не исправить, - сказал,  ставя на стол графин с вином.
 Она не пригласила его домой. Когда вышли за дверь, потупив  голову, сказала:
 - Иди домой, Саша, я не приглашаю тебя, понимаешь, устала, и нельзя сегодня.
 Дома произошёл разговор с Любой. Разговор подобный назревал давно и откладывался лишь на время. Она начала первой:
 - Саша, я знаю всё. Но она замужняя, правда, мужа её посадили, но это же ненадолго. Скажи прямо, ты с её помощью мстишь мне?
 - Ладно, скажу: она мне  нравится.
 - А я? Ты же простил меня, - в глазах у Любы заблестели слёзы.
 - Мне это казалось…
 - Что ты сказать этим хочешь?
 - Да только то, что передо мной не исчезает картина, как бригадир трусики с тебя стягивал.
 - Что ж это такое, Саша? - с рыданием ответила она. – Хорошо… Я всё поняла. Я не могу больше это терпеть. Вернусь к себе. Одумаешься – позови.
 Она сложила тряпьё в чемоданчик, постоянно  всхлипывая, и ушла, оглянувшись у двери. Когда она ушла, он достал из чехла аккордеон, который купил недавно, и стал наигрывать, заполняя тишину одиночества грустью, облечённую в звуки.
 На другой день Аня снова не пригласила его к  себе – посидели у  отца,  выпили  вина. Разговорившись, отец стал расхваливать дочь и пообещал, что в случае, если найдётся порядочный муж, то подкинет деньжат и перепишет на неё дом с садом в Ярославле. Сам он в этом случае отправится в Рязань заключать мировую с супругой.

                28

 Аня пригласила Сашку только на третий день. Её квартира показалась ему похожей на храм, где Аня  излучала свет. Они сидели за чаем, он тыкал ложечку  в  вазу с  вареньем и, не отрывая глаз, смотрел на неё. Она, кажется, говорила что-то про варенье, про работу, но он не слушал. Иногда она задерживала взгляд на нём, и тогда глаза её сразу темнели. Шло время, а он  продолжал  смотреть и смотреть на неё, витая в атмосфере рая. Вздрогнул,  когда  она погладила его руку.
 - Ты на меня сейчас смотришь, как будто не видишь, - шепнула, озарив Сашку синим огнём.
 Он сжал её ладонь не сильно, трепетно и сказал:
 - Аня, я в тебя влюбился, никогда такого со мной не было. Смотрю, а ты словно не женщина, а  воображение. Да, ты - моё воображение, которое  передо мной.
 - Милый, милый Сашенька, - на глазах у Ани появились слёзы. - Ты моё счастье! Я никогда не думала услышать такое... За эти слова умереть не жалко. Спасибо, спасибо тебе…
 Полетели ночные часы; они сидели у стола, на котором стояли чашки остывшего чая, и держались за руки.
 - Сашенька, давай ляжем, - она тихо шепнула, осторожно разжав его пальцы. – Тебе ведь на работу с утра. Поспи, а я покараулю твой сон.
 Он лежал на спине, она около - на боку, положив ладонь на грудь ему, слегка шевеля по ней прохладными пальчиками. А он чувствовал себя плывущим в небе. В этот момент, казалось ему, он был не мужчиной, лежащим с женщиной, готовой его ласкать, желающей отдаться, а чем-то воздушным. Его блаженное состояние плавно переплыло в сон.  Уже перед утром он проснулся от дыхания её губ, которые бродили по его лицу.
 - Проснулся? - её шёпот. - А я сон твой караулю, не спала.
 Губы её приблизились к его губам. Внезапно увидел он женщину, желаемую, и руки сами потянулись к ней.
 - Отдыхай, мой любимый, я сама, - буднично шепнула она.
 Прижав горячую ладонь к его губам, она другой ладонью нежно погладила ему грудь, живот, и  пальчиком оттянула резинку трусов. Он смотрел в упор на неё, желая вернуть ощущение светлого облика,  но её ласки мешали ему, и уже привели к состоянию, когда мужчина перестаёт владеть собой. Но она не отдавала ему инициативу, ловко и изящно сев на его живот, Он, блаженствуя, почувствовал её. А она принялось покачиваться, ускоряясь и сопровождая движения  стонами и шёпотом.
 Рассвело. Они лежали. Она наклонилась над ним, улыбнулась. Он на неё смотрел широко открытыми глазами. Увы, прежнего ощущения не было, а вместо него он видел довольно уставшее от бессонной ночи лицо, и прыщик у носа. «Что я навыдумывал, - невольно подумал. – Женщина обыкновенная, и даже не очень красивая». Уходил он с неприятным ощущением раскрывшегося обмана. «Этого не должно быть, всё вернётся, не бывает так» - успокаивал он себя. Но весь день, когда представлял он её, почему-то навязчиво появлялся перед  глазами его этот  прыщик.
 Вечером он снова пришёл. Она ждала. Стол ломился от угощения - бутылка вина, множество закусок. Но он ничего не видел, а только то, что боялся увидеть  - её прыщик; былого неземного  ощущения не было. Зато что-то зажглось где-то внизу живота, и тут же захотелось опрокинуть эту женщину навзничь и  овладеть ей, упиваясь податливым телом.

                29
               
 Из Москвы приехал инженер путеец,  Забаев. По  его методу начали прокладку рельс на откаточном штреке. Сашка с напарником сидел в курилке;  курили и, молча, слушали болтовню присутствующих горняков. Выкурили по одной, Сашка встал, чтобы направиться к выходу. Но задержал напарник:
 - Подожди, Саша, посидим, покурим.
 Покурили. Но напарник  просит ещё хоть пару минут посидеть. Уже потом он рассказал, как голос внутренний его пригвоздил. И как после этого не верить в предчувствие, оно спасло им жизнь. Едва они встали, чтобы пойти по штреку вниз, как услышали грохот. Когда подбежали к зеву откаточного штрека, там уже толпились горняки, к которым вскоре присоединился директор шахты, бледней, чем мел. У барабана лебёдки  трясся такой же бледный лебёдчик и повторял лишь одно:
 - Позабыли сцепить, позабыли сцепить…
 Оказалось: вагонетку с инструментами сцепили с тросом лебёдки, а две другие, с цементом и песком - не сцепили. А они стояли на прямой линии. Столкнуть их было трудно, и лебёдчик попросил рабочих подтолкнуть их. Толкнули, а они, не сцепленные,  покатились, ускоряясь, под уклон по линии, туда, где находилась смена рабочих.
Рабочие спустились с директором во главе.  Замелькали фонарики внизу. «Несут…» - кто-то выдохнул. Это несли мёртвого Забаева и покалеченных горняков. Сашка увидел ребро, торчащее из тела одного шахтёра. Он умер потом в медпункте. Глядя на окровавленные тела, Сашка представил на их месте себя - он был в одном шаге от смерти.
 Решили всем участком после похорон собраться в Доме профсоюзов, помянуть товарища и Забаева. Начальник участка попросил Сашку позаниматься  подвозом спиртного и закуски, сунув ему пачку двадцатипятирублёвых купюр и листок бумаги - записку в центральный ресторан. Сашка взял с собой  помощника и, наняв такси, поехал выполнять поручение. Записка адресована была шеф-повару. Им оказалась миловидная женщина. Улыбаясь Сашке, она  отпустила ему всё, и сказала, что он может к ней и без записки обращаться. Её улыбка согрела Сашкино сердце и заслонила облик Ани вместе с её прыщиком. « Что такое любовь? Я не читал в романах, чтобы она бывает  такой быстротечной. Может, это я влюбчивый и непостоянный?» - подумал Сашка, когда сидел на поминках. Эти размышления его прервал начальник участка, подсевший к нему:
 - Александр, как тебе моя племянница?
 - Какая племянница?
 - Да Нелька, в ресторане. Приятная, правда? И не замужняя, - он хитро мигнул Сашке. –  У неё, правда,  недостаток: к ней заглядывает наш директор. Но я этого тебе не говорил.            

 Странно – к Анне перестало тянуть. Что с ним было? Ведь серьёзно влюбился, чудное было состояние.  Но всё прошло. Начинать роман с Нелей было лень. Плюнул на всё и сел за книги. Теперь  читал, -  сам обратил на это внимание, - не так, как прежде: вглядывался в строки, стараясь понять, на каких опорах они держатся, почему одними книгами зачитываются, а другие не дочитывают до конца. Вероятно, нужен стиль. А как найти его? Он написал бы большую повесть о мытарствах, рассказал бы благополучным молодым людям, как тяжело выкарабкиваться со дна жизни и как там остаются такие, как он. 
Чтение книг всё же прерывало воспоминание о Любе. Они не встречались, обходили друг друга на работе, хотя он знал, что вряд ли она не думает о нём. И он не ошибся: она пришла тёмным вечером,  и  он,   не ломаясь, согласился на мировую, и ночь их была обворожительной.
 Итак, с Любой у него настал новый медовый месяц. Оба были счастливы. Он как будто  вновь обрёл семью. А Люба, для спокойствия его, добровольно перешла на строительный участок местного ТЭЦ, подальше от бывшего бригадира. И чтобы вообще убрать все причины для ревности, договорилась с начальником отдела кадров ТЭЦ, чтобы мужа поставили в турбинный цех  дежурным слесарем. После той аварии Сашка и сам уже подумывал выбираться на поверхность. Теперь он подтягивал сальники задвижек, сметал пыль с приборов или спал в ночную смену, подложив под голову фуфайку; днём же, кроме своей работы, помогал ремонтникам ремонтировать турбину, освоив вальцовку трубок бойлеров.

 Бригадиром, а по совмещению и сварщиком, был  Гриша Болгов, атлетически сложенный мужик, не  умевший сидеть без дела и во время обеденного перерыва. Для бригады он был - родной  отец: интересовался, кто, чем живёт, без совета или без помощи, если кому нужно было, не оставлял. Исподволь узнал всё и о Сашке, и сам привёл его в самодеятельный  кружок, где занимались певцы и музыканты. Руководитель оркестра была женщина средних лет, Вера Павловна. Проверив Сашку на разных музыкальных инструментах, она усадила его на место  гитариста.  Сама  она прекрасно играла на пианино. Сашке даже показалось, что он впервые услышал  этот инструмент, влюбился в него, и скоро уговорил руководительницу научить и его игре на клавишах. Она согласилась заниматься  с ним два раза в неделю, за что Сашка должен был платить ей по двадцать пять  рублей. 
Начались концерты. Первый, уже с участием Сашки, был седьмого ноября, а второй,  где он исполнил сольный номер, - перед Новым годом. От ТЭЦ вскоре получили молодые однокомнатную квартиру. Любу ценили на работе, а Сашку – больше за музыкальные способности. Ну и что, Сашка, жизнь снова наладилась?

Нет, спокойной жизни, видно, не увидеть больше бедному парню. Как-то подошёл он к вахте после  смены,  а  на  пропуске   вахтёрша ему шепнула:
 - У тебя не болит ничего? Всё равно, сходи в медпункт, там Любку твою лечат.
 Вернулся на территорию Сашка:  намёк понял.  Медпункт был закрыт.  Стал он стучать в дверь, но внутри тихо. С полчаса походил вблизи и направился домой, пожав плечами в ответ на взгляд вахтёрши. Но Любы дома не было. Вернулся на ТЭЦ. Вахтёрша затараторила:
 - Зачем ушёл? Они выскочили, когда ты убрался, как угорелые. Любка твоя красная, помятая – видно  её рыжебородый хорошо лечил. 
 Через проходную в это время проходил знакомый  Сашке  слесарь. Услышав вахтёршу, он остановился, отозвал Сашку в сторонку и сказал:
 - Послушай, она правду говорит. Ребята  хотели тебе рассказать давно, да не мужское это дело, понимаешь, но раз уж узнал, то не сомневайся. ****ь она, не доктор, так другой бы: перед всеми она задом крутит. Мало ей тебя. Такие бывают...
 Слушать такое про жену – не дай бог никому. Не говоря Любе ни слова, перебрался снова Сашка в общежитие. Она не удерживала: видно, поняла, что вновь выплыл наружу очередной «левак». Недавно ещё обретшая относительный покой, вновь смутилась Сашкина душа от осознания бесполезности его  стремлений жить как иные порядочные люди, строить семью. Ему на роду написано другое. И всё чаще стал он думать о том,  что  стоит ли обременяться браком. Не лучше ли самому, живя холостяком, навешивать рога на лоб муженьков, чем носить их на своём. А пока что -  чтение книг? А может, пьянка? Сашка выбрал чтение. Однако, теперь он, читая про романтическую любовь, подвергал её критике. Врёте вы, господа писатели! Мечтаете, а, оторвавшись от рукописи, бредёте сами по истоптанной тропе банальных бытовых измен; а после прячете себя в свои глупые сказки. Жизнь проста: у каждого мужчины бывает в жизни до сотни женщин; и откуда они берутся? Да благоверные это наши, они самые. Любовь - мираж, как его чувство к Анне. Даже самую большую любовь нет-нет, да и разбавляют посторонние симпатии к другим женщинам. И никуда от них не деться: милых женщин на свете много…

                30
 
 Разочарование в женщинах присуще людям старческого возраста, а молодые мужчины если и подвержены ему, то ненадолго. Вот и синие глаза стройной девушки, которая работала в строительной бригаде на изоляции стальных труб, Сашку возбудили сразу после того, как он один остался. Не затягивая в долгий ящик знакомство, он к ней подошёл и пригласил в кино. И увидел по её искоркам радости в больших глазах, что начался у него новый роман. Но произошла неувязка: лаборантка, настойчиво навязывающая ему себя без успеха, задержала его и предупредила:
 - Не в ту тебя сторону, друг, потянуло. Я о Кларке. Ведь ей восемнадцати нет, а папа у неё о-го-го… Влипнешь в историю. - Хихикнув, она добавила. - А со мной не будет у тебя проблем. Не пойму, чего ты  теряешься: я тебя жениться  не зову, я так зову.
 Было о чём задуматься молодцу. Голубые глаза – это красиво, но большой риск… А Клара после похода  в  кино стала подбегать к нему на работе в обеденный перерыв, принося булочки с кефиром и готовая кормить его с ложечки. Что было делать? Он не отказывался от продуктов, и только дивился способности женщин быстро узнавать о свободном статусе мужчины. В конце концов, решил не связываться с ней. Спасаясь от ненужного соблазна, взял запасной ключ от  музыкальной комнаты, закрывался там и до  полночи  извлекал звуки  гитаре или пианино.
 Клара быстренько испарилась из его жизни, а вот Люба - нет. Её долгий взгляд, сопровождающий его во время случайных встреч на станции, не был ему безразличным. «Зачем  она испортила всё, - думал он. - Ведь нравлюсь ей. И чего ей у меня не хватает? Хорошая семья была бы…» Однажды он перекусывал в столовой общежития, и там услышал, как какая-то  девушка крикнула:
 - Любовь Фёдоровна, подойдите.
 Откуда взяться Любе здесь? Но подошла к стойке миловидная женщина, которую он часто видел на кухне. Не знал, что она тоже Любовь Фёдоровна. Посмотрел на неё. Она, почувствовала его взгляд, и сама глянула внимательно и улыбнулась. С этой улыбки и завязалось знакомство.  На  второй  день он, сидя за столиком, кивнул ей. Она подошла, и он спросил, не Акимова ли фамилия её. Вопросительный взгляд её стал весёлым, когда он сказал, как звать его бывшую жену,  у  которой девичья фамилия Акимова. Добавил, что жена ушла от него. И в этот же вечер знакомая привела его домой – маленькую комнатку в бараке. И едва оказались они одни, как она стала снимать с себя платье, шепча: «Можешь представить - я с год не обнималась с мужчиной…»  Когда он замешкался, раздеваясь, она  помогла ему. И сразу потянула его на себя. Насчёт продолжительного отсутствия у неё мужчины, кажется, не соврала: застонала от боли. Следующим вечером он поспешил к ней, хоть чувствовал, что близость  духовная здесь вряд ли получится: какая-то она грубоватая. Но большое удовольствие, испытанное с молодой женщиной, обладающей физически конструкцией юной девушки,  потянуло его повторить то, о чём мужчины обычно говорят: «неповторимо!». Но его ждало разочарование: «неповторимое» в Любе обрело обыкновенность, которая присутствует у женщин, постоянно общающихся с мужчиной. «Быстро всё приходит у них в  норму», -  подумал он, а ещё подумал о том, что здесь чувствами нисколько не пахнет, просто он получил урок по анатомии. Зачем ему это? Хотелось бы  привязаться  к  женщине, которая воспринимала бы его грусть, радость, понимала бы его.
 Возвращаясь от неё утром, он был  остановлен  милицией,  проезжающей мимо на дежурной машине. Из машины вышел плюгавый сотрудник; он в упор глянул снизу вверх на Сашку и проскрипел:
 - К Любе ходить напрасно наладился… Жены  мало?
 Сашке бы ответить ему, мол, больше не пойдёт к ней. Но нет же...
 - Тебе-то какая забота? - грубо бросил ему Сашка. - Не даёт?  Так  правильно  делает, посмотри на себя. Ей это надо?
 Больно ударил Сашка  низкорослого  мужичка,  который без успеха  осаждал Любу. Кстати, знал Сашка, что мент женат и имеет двух детей, и поэтому с ним связываться у Любы резона не было. Плохо глянул сержант на Сашку и прошипел:
 - Ну, ладно, молокосос. Будет у нас с тобой встреча.
 Сашка только улыбнулся, не подозревая,  насколько  этот случай изменит его жизнь.

                31

 Вновь отправился Сашка к Косте. Выпили. Побеседовали. Когда допили уже вторую бутылку, Костя посоветовал Сашке поспать у него. Надо ему было остаться. Но не послушался Сашка и, попрощавшись, потопал в общежитие. Было темно. Он плёлся,  пошатываясь, вдруг оступился, упал и потянул лодыжку. То ли вывихнул, то ли потянул. Стал подниматься и, не смог удержать равновесие, снова упал.
 - Кто здесь ползает? - грубый голос.
 Смотрит Сашка, а это два дружинника с повязками и сотрудник милиции.  Сотрудник - его старый знакомый.
 - Я говорил, что встреча будет, -  его узнал плюгавый  сержант. -  Поднимайте, получит у меня путёвку  в вытрезвитель!
 «Гадёныш!» -  подумал Сашка. А его уже взяли под руки и поставили на ноги.
 - Ой-ой,- закричал Сашка, когда ступил  на повреждённую ногу. – Я ногу, вроде, вывихнул, отстаньте!
 - Придуривается, - хмыкнул милиционер. - Тащите к машине.
 - Послушай, мент, - сдержав стон, обратился к нему Сашка. - Я не вру, правда, потянул ногу. Подвези до общаги. А Любке я скажу, чтобы тебе раз дала.
 Дружинники захихикали. А милиционер, зубами заскрежетав, подошёл к согнувшемуся, как ветка ивы, Сашке и, упираясь пятернёй ему в щёки, толкнул его с  силой. Дружинники не успели его подхватить, и он рухнул на землю. С трудом  встал;  но сержант повторил тычок. Только на этот раз Сашка, немного  отрезвевший, так упал, что наотмашь ладошкой врезал милиционеру по лицу. Крепко врезал, и как бы случайно. Милиционер упал, брызгая кровью из повреждённого носа.
 - Попал на отсидку… -  просипел он.
 Дружинники очнулись и схватили Сашку под руки. Его завели в дежурную часть; сержант ещё держал платочек у разбитого носа. Составили протокол, дружинники расписались, ушли. И началось избиение. Бил плюгавый, бил дежурный лейтенант и, особенно больно, - рядовой амбал. Сашка напряг мышцы, боясь за почки.  Но вскоре потерял сознание.  Когда очнулся в изоляторе, тело и лицо – сплошь опухоль, в голове шум. Шум продолжался с неделю, но боль в теле прекратилась намного позже. Прислали следователя. Ей оказалась щуплая женщина. Она своё отношение к Сашке обозначила сразу же:
 - Такого  выпускать на свободу нельзя. Я бы не выпустила.
 - Бодливой корове рога бог не дал, - ответил Сашка, которого в последнее время посещало  отчаянье и ощущение  полного обрушения всего, так что теперь бояться этой бабы было бы смешно.
 По её кратким вопросам Сашка понял, что ему хотят повесить серьёзное дело – нанесенье увечья  сотруднику, находящегося при исполнении.  Свидание ему дали через месяц. Пришла Люба. Оказалось, что все сбережения она направила на налаживание контакта со следователем, судьёй и адвоката.
 Вскоре отправили Сашку в Уфимскую тюрьму,  на экспертизу по вменяемости. В просторной камере было человек сорок. На середине стол и лавки.  Накурено так, что надзиратель ничего не видел в дверной глазок. Здесь сблизился Сашка с сокамерником, лет  тридцати. Звали его Володя. В тюрьме он не первый раз. Парень не глупый, но пуганный: когда камера открывалась, он вздрагивал.  В этот раз закрыт был за подложное удостоверение члена КПСС, которое он сделал с помощью дядьки, который работал в обкоме. За что прошлые отсидки - собирался рассказать. Но не до историй было Сашке: комок горечи торчал у него в душе. « На роду у меня, что ли, написано просидеть всю жизнь в тюряге?» - задавал вопрос он себе, в ожидании суда. Столько сделал усилий, и всё прахом, как будто и не было никогда у него свободы. Ведь почти выбрался. Если бы не Люба. От неё трещина. Конечно, она началась раньше, в детстве, но ведь почти залепил…
 Володя, видя настроение знакомого и, видимо, догадываясь о причине его, сказал:
 - Нос не опускай, я в первый раз одиннадцать годов отсидел, и ничего, не подох.
 - По малолетке, что ли, садился? - удивлённо спросил Сашка.
 - А ты как думал? Хочешь, расскажу. Подсаживайся ближе.
 Сашка сел на его нары; и тот начал рассказывать:
 - С малолетства я с ворами якшался. Сам  тоже подворовывал.  Один раз знакомые мои собрались на дело большое. Я стал умолять, чтобы меня взяли.  Сначала они упирались – дело не простое, из Ленинграда надо было ехать во Владивосток,  вот  такая  прогулка.  У  них там кореш выбился в люди – на какой-то базе заместителем директора работал. С этого-то и возникло дело. Пожилой вор, в конце концов, решил и меня взять, сказал: «Может, пригодится». Мне тогда  пятнадцать стукнуло. Приехали, короче, во Владивосток. Встретил нас кореш. Затеял он ограбить  склад по его наводке. У нас была схема, где обозначены были пост сторожа и месторасположение нужного нам контейнера, который мы должны вскрыть. Сторож  вооружён, но предполагалось его чем-нибудь оглушить, связать. Товар же нам предстояло вывезти на ведомственном грузовике, сбив замок гаража, на побережье, где должен был нас ждать катер с покупателями, которые сразу с нами рассчитаются. Всё шло гладко, ноо со сторожем получилась заминка: оглушить не сумели и он, весь в крови, одному врезал и добрался до ружья. Но финка его успокоила. Мне жалко было его.  Да и страшно стало. Но остальное прошло по плану. Контейнер оказался набитым женскими шубками. Отвезли их на берег. Катер нас ждал. Встретили китайцы или японцы – узкоглазые. Отдали им товар, денежки получили – два чемодана сотенных. Возвращались в  разных  поездах; у каждого был старый чемодан: заранее приготовил кореш. Но  вычислили  нас  быстро. Правда, успел я тётке, которая пригрела меня, на новый дом денег подкинуть, и малость сам погулял. Короче, повязали нас всех. Убийство сторожа я на себя взял – но всё равно вора старого от пули не отмазал: он шёл организатором. Возили меня во  Владивосток, там я ломал комедию – показывал, как сторожа убивал.  Кореша тоже замели, прокурор просил  расстрел, но дали максимальный срок. – Володя потянулся и продолжил. - Когда вышел, мне исполнилось двадцать шесть. Слушай, заодно расскажу,  что дальше было.
 - Лучше в другой раз, ладно? – Сашке стало тоскливо: «Неужели до конца жизни буду слушать подобное?»
 Признали Сашку нормальным и отправили обратно – В Стерлитамак. Время катилось в ожиданье суда. С адвокатом, которого наняла Люба, увиделся  он  перед судом. Это был гладенький  мужичок, на дорогом пиджачке которого прикручен был ромбик высшего образования. Очень удивила Сашку позиция его:
 - Вот что, дорогуша, на суде делай вид  раскаявшегося человека. Не лепечи, что ударил  случайно.  Для  судьи  это повод подумать, что ты юлишь,  не раскаиваешься. Да, ударил, потому что был пьян и не мог управлять собой. Но об этом жалеешь и приносишь извинения сотруднику. Запомнил?
 - Он и добивается, чтобы я сознался, что его специально ударил.
 - Да так и выходит, как не понимаешь! - вскрикнул адвокат. - Влип ты по уши, парень, и, чтобы ты не говорил, это слова, а разбитый нос – факт. Говори, как учу, не то пяток получишь.
 Скользким показался адвокат Сашке. Но хорошую Сашке характеристику с работы на суд представил, и показал судье вырезку из Омской  городской  газеты,  где изображён был Сашкин портрет, а под ним написана статья о лучшем на строительстве каменщике.  Газету,  конечно, дала Люба. Всё-таки, она молодчина! Вот только не сможет, вертихвостка, ждать его, если осудят, закрутит... 

 Сашка на суде  упёрся и говорил только то, что было. Дружинники врали дружно, но всем присутствующим было понятно, что они смущаются и путаются в показаниях. Судья головою покачала. А вот рабочие с ТЭЦ говорили о нём только всё хорошее, и, их слушая, Сашка низко опустил голову и вытер слёзы. И это не ускользнуло от внимания судьи, пожилой женщины со строгими, но печальными глазами. И уж как не пытался милиционер представить дело так, что напившийся хулиган сознательно избил его, сотрудника при исполнении служебной обязанности, и как не резвился молодой прокурор, припомнивший прошлый Сашкин срок и запросивший пять лет, судья дала ему всего год и четыре месяца заключения. Значит, отсидеть осталось год. Когда уводили его из зала суда, Люба  сказала громко:
 - Держись, Сашенька, буду ждать.

                32

 В зону прибыл он с гитарой  – её передала  ему Люба. Там он встретил Вовкиного дружка, грузина Алика. Тот вид сделал, что обрадовался, усадил его за столик и  накормил ломтями жёлтого сала, окороком и консервами, поставил даже бутылку водки. Сашка  понял, что Алик здесь в  авторитете. Оказалось, сидел он с немалым сроком, несмотря на то, что мать его в Грузии была на должности прокурора и связь с Москвой, конечно, поддерживала. Знакомство с Аликом и музыкальные способности помогли Сашке  безболезненно вжиться в порядок зоны. Сразу же нашлось место ему в небольшом оркестре, в котором  Алик спасался от скуки, посадив себя за барабан. И работу Сашке дали блатную: катать вагонетку со  стружкой из мебельного цеха к котельной. Командовал котельной сутулый, с глазами навыкате зэк, которому сидеть оставалось три года. Оглядев цех и покричав для порядка, он шёл наверх, в свою каморку, неся напряжённо плечи, как будто на них навалили большой камень. Издалека он казался стариком, хотя было ему тридцать лет. Иногда в котельную приходил теплотехник, накинув на форму лёгкую куртку. Помня  о случае,  когда до него теплотехника  сожгли в топке, он поддерживал дружеские отношения с  заключёнными, передавал им с воли чай и курево.  Близко к  котельной  располагался сушильный цех, где сохранялось тепло и приятно пахло досками. Здесь уже шестнадцатый год управлялся худой и сморщенный от постоянного чефира зэк, отзывающийся на имя Лёха. Густой чефир он заваривал в кочегарке, в жестяной, высокой банке. Чефир - всем здесь был другом: развеселит, кровь по жилам погоняет. Называли его  «купеческим чаем».
 
Итак, вжился в лагерную жизнь Сашка, но…  Недавняя воля, где он какие-то строил планы и свободное время отдавал музыке, чтению книг и влечению молодости,- эта оставалось в душе. По совету Алика он поступил учиться на кочегара, чтобы зимой оказаться в  тепле. Вечерами читал, чувствуя, что книги,  не как другим, заменяют ему и чефир, и картёжные игры, и слушанье тупых  пересказов чьих-то историй. Одновременно ему пришло в голову излагать мысли с помощью дневниковых записей. Эту мысль подогревала мечта когда-нибудь описать о своих долгих мытарствах. Уже вскоре привычка вести дневниковую запись укрепилась в нём и превратилась в необременительную необходимость.
 
                33

Дневниковые записи Сашки Ерёмина.


                10 Сентября

Подошла осень. На репетиции я мешал оркестру: одолевали проклятые мысли. Снова подкинула судьба мне испытание, через которое, думал, уже прошёл. Нет писем от Любы. Понятно… Болят руки: накануне пришлось таскать носилки с песком. Записаться нужно бы в школу – меньше будет времени на  раздумья.

                15 Сентября.

Мог проспать на работу. Во сне видел Вовку - как будто я маленький, и он принёс мне конфеты. Алика посетила мать. Люба не пишет. Скорее всего, скрутилась... Попрошусь о переводе меня из котельной в станочный цех – в нём больше заработок. В последние дни стали плохо кормить – сегодня на обед принесли кусок ржаного хлеба и чашку баланды. И в ларьке ничего нет, даже хлеба. Зато приятно пройтись по воздуху: обдувает ветерок, приходит ощущенье свободы. Я её слишком легко потерял... Здесь, впрочем, как и я, многие оказались совершенно случайно. Правду говорят: не зарекайся от тюрьмы. А чаще попадает сюда тот, кто по течению плыл. Таких пловцов тащит на  пороги. А плыть нужно по всякому - и против течения. Такая у меня появилась диалектика. Набрался словечек, грамотей с начальным образованием. Напишу Любе ещё одно письмо. Алик сегодня сорвал репетицию: ключи от инструментов были у него, но он ушёл на свидание с матерью. Я близко подошёл к забору, где вахта, чтобы вызвать дежурного и попросить его забрать ключи, но вдруг взяла тоска от мысли, что вряд ли ко мне приедут. И тогда я, плюнув на репетицию, пошёл отдыхать. Когда пришёл со свидания Алик, повеселевший, то угостил меня конфетами. Не зря они снились.

                20 Сентября

На завтрак, наконец, дали пшённую кашу. Но я был под впечатлением сна. Мне снилось, что я на аэродроме, но нет у меня денег на билет. Вдруг вижу Алика - он даёт мне пачку купюр. А я ему - яблоко, и прошу откусить кусочек. Он отказывается. Я умоляю. Тогда он откусывает и сразу начинает хохотать. А голос  как у Любаши.
Простудился на работе, начался кашель: в обед прожёг в сушилке телогрейку, и надуло. Надо  зашить. О такой чепухе пишу. Нужно начать думать над рукописью, чувствую, что я уже могу что-нибудь написать, у меня получится, и тогда буду меньше думать о Любаше и об этой зоне.

                26 Сентября

Ура, получил письмо! Наконец-то! Сразу повеселел. В обед мне было мало баланды – такая вкусная. Большое дело – настроение! Пишет, что честно ждёт. Хочу верить. Увидеться бы. На работе и во время репетиции думал о ней. И, как дураку, смеяться хотелось.

                30 Сентября

Сегодня было слишком много работы – носил кирпичи. К вечеру заныло сердце. Недаром меня забраковали на медкомиссии в военкомате. В барак зашёл бригадир расконвойников и сказал, что у него из бригады четверо освобождается и ему приказано подобрать других на место отбывающих. Записал в претенденты меня. Скорее бы! Не понимал я раньше, как хорошо трудиться без охраны. Взяв книгу и тетрадь, я ушёл за баню. Здесь никто мне не мешал, и я попытался начать рукопись. Тема невесёлая: моя жизнь. Образов и картин накопилось много, но словесного материала не хватает. А ведь  перечитал столько книг, куда всё делось? Леплю фразу, а она корявая, сам вижу. Как собака – понимаю, а высказаться не могу. Верно, не правильно читал книги: увлекался сюжетом, а нужно было учиться построению фраз. Сидя за баней, почувствовал на себе взгляд часового, стоящего на вышке. Закурил и плюнул в его сторону. На внутренней крышке портсигара фото – голая женщина у деревенского колодца. У Любаши фигура намного лучше. Эх, на волю бы... Наверное, пошёл бы сразу в лес, и там бы опрокинулся в тишину! Потянуло на стихи. И получилось это:

Взошла травинка - мартом рождена,
Купается в росе перед рассветом.
Мала, тонка, но ярко зелена,
И чувствует, что уже скоро лето.

А там и муть осеннего дождя
И страшная убийственная стужа.
И кто тогда в необозримой мгле
Травинку пожалеет на земле?

Когда дописывал это, почувствовал себя травинкой, до которой нет дела никому.

                2 Октября

Хорошо бы поработать без конвоя. А пока таскаю вагонетку с опилками в котельную, в которой затопили два котла. Отработал ночную смену. Отдохнул, сходил на собрание, где решался вопрос о подготовке концерта к 7 Ноября. Будем веселить своих. Кто-то стал тырить продукты и курево, и у меня пропала пачка сахара. К вечеру дунул холодный ветер, замелькали белые пушинки. Скоро зима. Вспоминается милая душе картина, что видел в Третьяковке. Лучше я о ней буду вспоминать, чем о детстве, когда, избитый мамочкой, сбегал из дома и лазил по сугробам, обмороженный и полуголодный.

                12 Октября

Продуло на работе; кашляю. Вчера вечером перед сном анекдоты травили. А один рассказал о войне – он бывший сержант и дошёл до Берлина. Говорил, что солдаты уважали Сталина и Жукова. И  пока рвались к Берлину, большинство кипело злостью на немцев за убитых друзей и родных. И вот их полк ворвался в Берлин. И там заскочил он в разрушенный дом, смотрит – в пустоте его женщина с ребёнком на руках, стоит среди развалин, перед ним. Худая, а лицом красавица. Он двинулся к ней, она затряслась. Жалкая.... И он вспомнил свою сестру и мать. И ненависть как будто исчезла. А ведь думал, что убивать будет всех немцев, даже детей. Но не смог. Даже пожалел её -  дал банку тушёнки, зная, что жители голодают. Я тогда подумал, что сделал солдат правильно: разве можно вымещать злость на невинных.
    
                15 Октября

Совсем разболелся. Поднялась температура; чувствую слабость, и ноет поясница. Врач предложил лечь в больницу, но мне нельзя, приехать должна Люба. На работу, в ночь, вышел с температурой. Не сдохнуть бы. Утром не ел почти ничего, в обед – тоже. Если умирать стану, хотел бы в последний миг увидеть её. Кажется,  люблю. Даже думаю, что мог бы стать ей верным, если бы не «леваки» её...

                20 Октября

Она не приехала. Я получил телеграмму, что приедет позже. Не объяснила причину. Вот оттого, что не объяснила, стало очень плохо на душе. Болезнь переборол. Начал посещать репетиции.
 

                6 Ноября

С утра все на ногах. Концерт провели нормально. Кроме зэков и охраны, присутствовала какая-то комиссия, которая проводит конкурс самодеятельности меж лагерями. После концерта Алик пригласил меня выпить – спиртное у него не выводится.  Когда выпили, он меня стал уговаривать дать показания, что я видел его в спортзале в часы убийства сторожа, за которое он сидит. Это его прокурорша мать научила - вроде, нашёлся свидетель. Если соглашусь, он подаст заявление на пересуд. Но тогда всё обвинение ляжет на Вовку. Ну и Алик! За кого он меня принимает?

                25 Ноября

Уже трое суток, как не курю. Большое событие! А то и писать уже не о чем – унылые будни. Курить надо бросать: по ночам ноет сердце. На свободе было бы намного легче бросить, но надо закалять волю. Алик на меня зол. Чёрт с ним. Скоро должна прибыть ещё какая-то комиссия; дневальные отдраили пол до блеска. Сидеть мне осталось девять месяцев и три дня. Наверное, скоро буду считать часы. Чем ближе дата освобождения, тем мозги всё больше забиты думами о свободе. 

                7 Декабря

Погода скверная: ледяной ветер прямо сдувает с ног. В вагонетке заклинило колесо, и я с Пашей, моим напарником, таскал опилки на носилках. Паша сидит  десять лет. Неразговорчивый. Всю ночь протаскали. Пришедший на смену кочегар сказал, что скоро Сессия Верховного Совета, и тогда стоит ждать амнистию. Но я насчёт амнистии засомневался, кочегар раскипятился, видно, надеется, и предложил поспорить по бутылке. Может, правда, будет амнистия. Но если буду надеяться, то не пришлось бы разочаровываться. О, свобода! Теперь всё буду делать, чтоб больше не оказаться за решёткой. Уж лучше петля. После смены спать не смог. Растравил душу кочегар. Сел писать письмо Любе. Но из-за плохого настроения накарябал ей много всего обидного. К обеду подремал. Приснилось, что иду вдоль товарного состава, вытаскиваю из кармана картофелины и кидаю их в людей, а они к ним не долетают, только самая последняя долетела. Смотрю, попал в Любу. Обрадовался, что хоть во сне увидел её. 

                11 Декабря

Снова ночная смена. Вагонетка работает. Ночь тихая – тихая. На небе много звёзд, а вдали  огни города Салавата. Опять стал думать о воле. А когда я о ней не думал? Всё-таки, страшное дело – зона. В бане это видно: все как скелеты с тазиками. Ходячие трупы. Не люди мы – зэки. И у меня синие круги под глазами, слегка позеленевшие. Тяжело смотреть, когда дрожащие от холода зэки, которых привозят с работы на открытой машине, макают ломтями хлеба в дно миски, доедая  зоновскую баланду.  Никто не учитывает, что в зимнее время людей надо сытней кормить.
 
                17 Декабря

Любаша прислала письмо. Не обиделась – понимает как мне здесь. Подготовил четыре стиха для лагерной газеты  « Передовик труда ».  Напарник мой Паша вчера перешёл на другую работу. Дадут  другого. Это худо – в последнее время схожусь с людьми плохо. Здесь серьёзно не с кем поговорить. Пробовал делиться мыслями, мечтами, стали смотреть как на идиота. Чем ближе освобождение, тем больше смятение. Устал  думать, с кем моя Люба кувыркается. Этот стих написал для себя, не для печати.

Разлука с милой – это ночь судьбы...
Тоскует сердце, ничему не радо.
Мне одиноко, даже средь толпы,
Как будто нищий я среди богатых.

И кажется, нет воздуха душе...
И некуда от грустных дум податься.
Я будто на высоком этаже,
Куда веселью жизни не подняться.

                5 Января

Тетрадь беру с собой на работу: здесь могу писать. Уже Новый год пролетел. Концерт не организовали, кстати, я в праздник работал. Письмо написал брату. Вспомнил в письме о мамочке. Плохо вспомнил, думаю, из-за неё брат и я пошли по такой разбитой дороге. А ещё думаю, что хоть и дрянь моя жёнушка, но кроме неё никого нет у меня за проклятой зоной.  Как  страшно чувствовать одиночество. Анна и Полина? Так они живут жизнью своей. Им не до меня, как и мне не до них. У меня одно богатство -  ****овитая жена.            

                12 Января

В столовой  обсудили случай. На днях проводили корешка. Он имел  двести  рублей; собирался поехать в родной посёлок, где его ждала дряхлая мать, писавшая, что болеет и очень боится, что умрёт, не увидев сына. Так вот, этот хмырь вместо того, чтобы спешить к ней, здесь, в городе Салавате, совершил кражу и возвратился обратно. Жаль мать его. Теперь наверняка не увидит сына. Но зэки ему находят оправдание: здесь, мол, его  дом. В этом есть правда: многие хотят на волю и, одновременно, боятся её. А я не боюсь, хоть и думаю о том, что «бывших» свобода не жалеет. Может так встретить, что покажется страшней зоны. Но я в неё вцеплюсь – не оторвать. Наелся унижений за два срока. Время медленно, но ведёт всё равно меня к свободе. А как быстро юность прошла. Была ли? Всё-таки была. Только и она была у меня как срок. Вот именно, срок юности, срок детства… Когда же настанет срок свободы? Эх, свобода! Родились стихи:
      

Совсем не радует любовь,
Когда свободы, нет,
А есть лишь громкий звон оков
И память мук и бед.

Неволя гнёт и гнёт, и гнёт.
Пусть - воля распрямит,
И сердце от тоски спасёт,
И счастьем наградит.

               

                19 Января

Соорудили воздухопровод, гоним опилки по трубе. Но гнать можно только сухие опилки, мокрые  таскаем, как и раньше, на носилках. Напарник мой – с долгим сроком Яша, лодырь: насыпает половину носилок. Давненько не снилась Люба. Вспоминаю о ней перед сном, а не снится. Надоели репетиции; уже стал пропускать. Печаль мучает. Снова закурил, здесь бросить невозможно. После первых затяжек закружилась голова – вот оно, истощение!

                28 Января

Ночью прошедшей, в курилке, разговорился с мужичком одним. Его закрыли в сорок седьмом году за кражу, дали пятнадцать лет. Из них десять лет тюрьмы. Пора бы освободиться, но он сидит. Пояснил, что добавили годы за два побега. Я спросил, а о чём он думает теперь. Ответил, что о свободе и о том, чтобы его оставили в покое с проповедями. А ведь, правда, зачем ему россказни на политзанятиях и собраниях, которые заряжают злобой на неделю? У него отнято всё – здоровье, сила, молодость, а взамен что?            

                30 Января

Сегодня, под утро, я пробудился от собственного крика. Увидел во сне тюремную камеру, в которую вошла Любаша, горько всхлипывая, будто она виновна в чём-то. Смотрю ей в глаза и всё понимаю: в её глазах  истома, так бывало после того, как отжарю. Я как заору: «С кем ты вошкалась!» И проснулся от крика.               
Остановили один котёл. Стало легче: таскаем меньше топлива. Снова активно участвую в репетициях. Решил стать активным – скоро должна приехать Любаша, а здесь бывает так, что в наказание отменить могут свидание. Меняю махорку на папиросы – всё-таки немного легче для лёгких.

                7 Февраля         

 Написал в лагерную газету статью о том, как плохое питание отражается на производительности труда рабочих. Прочёл напарнику, тот засмеялся и сказал, что не напечатают, а эта писанина наверняка боком мне выйдет. Прав он, отправлять статью не буду. Много думал о стихах. Мне кажется, что и стихи, и проза – это гармония, только в стихах она гуще, концентрация звуков в ней сильней. А без гармонии нет ни прозы, ни стихов, лишь болтовня.

                10 Февраля

Приехала Любаша! Рано утром. Я умылся, переоделся и бегом на свидание. Всё-таки она меня любит, я сразу увидел это. Чуть пополнела, но от этого выглядит ещё лучше. Передала мне деньги, но охрана обнаружила и отобрала. Запишут «нарушение». А, пропади всё пропадом, всё равно меня досрочно не выпустят. Я никогда не думал, что так долго можно глядеть друг другу в глаза. Хотелось сказать ей многое. Но я смотрел на неё и думал о том, что вернусь из зоны и узнаю, с кем она крутила. Ведь брошу её – эту женщину, которую я здесь так жду. Она, конечно, увидела мою худобу, но промолчала. Ох, как тяжело было мне расставаться с ней и возвращаться обратно. А может, и не крутила?

                17 Февраля

Настроение скотское. Старший кочегар, Войнов Николай, уже отсидевший семь лет, сегодня снова злой. Недаром, прозвище его - «идол». На работе  изменения: возим вагонетку по одному, отчего стало тяжелей работать, но нужно крепиться.  Здесь весна – не то, что на Севере. Ночью закапал дождик. На репетиции сел за аккордеон. И разучил танго «Маленький цветок». Теперь мелодия эта у меня из головы не выходит. По радио передавали речь Хрущёва в ответ на обращение к нему трудящихся Калининского района Москвы. Голос  неприятный. Представил его свинячьи глазки. Сбивчивые фразы, но это не важно: аплодисменты не смолкали. Вспомнил Костю. Прав был он, что паскуда Хрущёв мстит Сталину. Я почему-то убеждён, что сам он ногтя вождя не стоит. И авторитета у него нет, даже здесь над ним смеются.

                4 Марта

Пришла весна. Долго не писал – не писалось. Вольнонаёмный, у которого обучаюсь на кочегара, попросил меня поиграть на аккордеоне. Я принёс аккордеон и поиграл в кабинете у начальника котельной. Он слушал и о чём-то думал, подперев голову ладонью. Что-то не идёт рукопись: ощущение, что мало в голове слов. Чтение книг, конечно, много дало, я слышу убогость речи зэков и начальства, да что толку. Не думаю, что они все убоги душой, не могут мечтать, вспоминать и думать. Но мысль облечь в слова – всё равно, что написать картину, это ведь нужно уметь. Пока  попробовал себя на очерке. Отослал его Любе, чтобы отправила в «Комсомолку»

                19 Марта

Прочёл две книги – это «Наша кровь» и «Голубка в клетке». Неожиданно почувствовал ревность к писателям, способным выражать на бумаге свои мысли. В хорошей книге не только всё зримо, всё понятно, из неё бьёт источник определённого настроения, которое течёт к читателю.
Двоих зэков положили в стационар -  туберкулёз. Нужно и мне провериться.

                30 Марта

Люба написала письмо. Получила ответ из «Комсомолки»; ничего для меня хорошего. Вот так… Не хватает  грамоты. Но ведь и Горький не учился. Не отступлю. Буду продолжать учёбу с помощью книг. Почему упёрся? Пережито столько, тянет поделиться. Случилась неприятность с баянистом, работающим в заготовительном цехе: станком отрезало ему два пальца. Отыгрался парень. А, знаю,  мечтал на свободе заняться музыкой. Чем теперь ему жить?      

                14 Апреля

Володька Бородин, который недавно освободился, прислал письмо с нотами известных мелодий. Когда я узнал, что письмо это не от Любы, стало тоскливо.  Но настроение подняло солнце – ясное, можно загорать. Через бухгалтерию отправил перевод Любе. Васька, который, как я, возит вагонетку, но в другую смену, умудрился напиться в стельку. Я долго уговаривал его лечь спать, но он побрёл по территории. Теперь сидит в изоляторе. Он болен язвой желудка, а его посадят на триста грамм ржаного хлеба.

                25 Апреля

Была ночная смена. Но спать не дали: заставили белить котельную. Пришло письмо от Любы. Ответ писать не стал –  устал.

                2 Мая
 
За окном дождит. Не вечер, а все уже спят – в честь праздника. Радость у зэков одна -  до мая дожили. Мне ещё пять месяцев сидеть... И пять дней. Не дай бог, если раскручусь на пару лет дополнительно. А это легко  случиться может: кого-то зарежут, и кто-то ляпнет, что меня недалеко видел. И ничего не докажешь. Поэтому к плохому настроению подмешивается тревога. Опять стал курить. Здесь не бросить. В праздник в зоне не бреют. Щёки щетинятся. Помню, Люба говорила в таком случае: колючий, как цветочек.

                9 Мая

Приплёлся с ночной смены. Днём загорал у ограды. Здесь растёт маленькое деревцо, на нём уже выросли листочки. Репетировали прямо на территории; я играл на гитаре. Начальство о празднике Дня Победы молчит. Но мы всё равно проиграли много военных мелодий.

                17 Мая

Ни читать, ни писать я не хочу: вызывали на комиссию, что решала вопрос о досрочном освобождении, мне отказали… Постарался заместитель начальника зоны. У него вроде бы убедительный аргумент: сижу второй раз и статья не подходящая для снисхождения. Его бы в мою шкуру!

                23 Мая

Один зэк спёр пиджак у меня – проиграл  в карты. Кто-то накапал начальству, меня попросили написать на него бумагу. А ему сидеть мало осталось. Продлят  отсидку. Этот грех на себя не возьму. Что-то произошло с характером: не спешу туда, где галдят, смеются, а  прячу тоску в одиночество. Толпа стала угнетать. На выскочек смотрю с неприязнью.


                29 Мая

Весь день хожу полоумным: вызвали фотографироваться на досрочное освобождение. Оказывается, попал всё же в список претендентов. Суд в июне, а претендентов готовят заранее. Боже мой, боже мой…            

                5 Июня

Издевательство… Только что ходил в штаб, там люди ожидают оглашение списка перед судом. Вышел начальник и мне говорит, что из списка к представлению меня убрали. Я глянул в глаза его, вижу, не понимает, что  играть с людьми так нельзя.

                !4 Июня

Сдал экзамен на кочегара. Сразу поставили на котёл. Сейчас не зима, работает один котёл. Но в котельной душно. Отработал напряжённо. Понятно – первая смена. Пришёл с работы и упал на постель, как сноп. В окно било лучами солнце, а об стекло колотилась муха. Тоже на волю хочет. Встал и открыл ей форточку. На репетицию ходить не буду – не то настроение.

                Июля

Говорят, что скоро ещё будет суд. Боюсь мечтать. Но в концерте, что проходил недавно, участвовал – уговорили ребята.

                12 Августа

Меня подали на пересуд! Меня освободили! Вы слышите, люди планеты, освободили! Да поймите же вы, освободили! Прощай, зона! Прощай, хороший город Салават!