Сишка

Кто там бредёт по дороге,
Обходя через дол бурелом?
Сишка — пять лет в остроге
— одолевает брод напролом.

Он продирается мимо топей,
Переходит чрез косогор:
Дюжина тут «ихних» копий —
А горизонт — сосен забор.

Суров, едок и мрачен
Взор очей его грозный,
Он совсем и невзрачен,
Зато сполна промозглый.

То семенит, то мерно шагает,
То сгибается, дабы дыхание вернуть.
В лаптях по буту — всяко бывает,
Спешка никак не даёт продохнуть.

Даль расстилается на окоём,
Солнцем речушка плавится:
Сейчас это уже не тот водоём,
Который к заходу станется.

Цель его неразумна, но выгодна очень,
О ней никто не должен прознать.
Это вам не плеваться в свежий сочень.
Хотя что уж хуже… как знать?

Поправил комратку
С яргой вышитой, алой,
Входит в бора арку,
И остаётся крайне мало
До цели сокровенной:
Дороги из дерева и стали.
Он не грешит, он благоверный —
Трогать бы его не стали.

И наконец-то рельсы, кои шпалы
Режут впереймы,
Сишки труд до боли малый —
Брал ворох раз взаймы.

Деревня вся пропойцу хотела извести
Из-за того, что за долги не отвечает.
Да вот, не знаешь, как себя вести:
Голыми руками в трупы превращает.

Но это в прошлом, а теперь
Он постигший таинства священник
И, хочешь верь или не верь,
С тех пор больше не мошенник.

Сишка, из острога выйдя,
К попу во учение вошёл,
В служении истину увидя,
Он наконец себя нашёл.

Ему подаяли искупление и крест,
Отныне всё в прошлое ушло,
Но не признаёт народ широкий жест,
Презрение толпы вовсе не прошло.

Сишка облачился в чёрную рясу,
Стал принимать служения и прихожан,
В дни поста — презрение к мясу.
Чай, свою сноровку отче дал.

А всё же чин — не панацея,
Непросто доверие вернуть,
Сишка — не больше лицедея,
От ненависти не свернуть.

И вот решился на поступок:
Дюжину вёрст прошёл,
Чтоб отыскать чащи закоулок
И набить из холщи кошёл;

Не для себя — для храма,
Что стар, убог и очень беден,
Он для прихожан как мама
И как после болезни бледен.

План гениален, но изрядно лёгок:
Вьюк рельсов сдать на переплавку
Кузнецу в деревне, без размолвок
Продать, покуда не прикрыли лавку.

И вот согнулся над дорогой:
«Да бог простит! Пошла, родная!»
Поцеловал крест и, будто докой,
Схватился из всех сил за оба края.

Кряхтит, пыхтит, но поддаётся
Ржавая рельса: руки помнят.
Сишка корпеет — не сдаётся,
Глаза лишь солнце ловят.

Со скрипом отрывает груз:
Одну, вторую — пять набрал,
Ведь Сишка не какой-то трус —
Он на спине металл собрал.

И, скрючившись, он семенил
Кручами, юдолями, лугами,
То замедлялся, то спешил,
Прощупав каждый камешек ногами.

Сишка спотыкается о корень,
Сишка цепляется за древо,
У него вероломно сводит голень,
И теперь надо бы свернуть налево.

Осталась последняя преграда —
Речушка, а за ней уж клубы чада,
И отблеск куполов, как звездопадом,
Лучится, словно вспыхнула лампада.

Сишка скользит прям в балку,
Но, не сумев остановиться,
Он на склоне задевает палку
И не успевает схорониться.

Намок, побит, испачкан весь;
Одна… четвёртая… А где ещё одна?
Увы, нет сил искать. Он здесь
Останется, пусть хоть орда…

Отнюдь! Раб божий утомился,
Но разве долг на этом завершён?
Сишка дал себе обет, взмолился,
Что вновь не будет отречён.

Он встал, ногою рыская
По илистому дну, но тщетно:
Деревня подле, близкая,
Найти бы пропажу, верно.

Отчаявшись, он встал наполовину,
На спину взвалил железный хворост,
Охнул тяжело и, преодолевши луговину,
Направился вперёд, не теряя скорость.

И наконец возратился на родину,
«Где ты шлялся, блудный сын?»
Сишка завершил тягомотину
И увидел родной печной дым.

Упрятавши клад в компоста яму,
Он облик истинный вернул:
На косоворотку накинул рясу
И золотой крест обратно повернул.

Украдкой Сишка дом находит;
Стучит в окно — кузнец выходит,
Перекрестившись, тот проходит
К базару, а гость в избу заходит.

Ретиво, между тем, кузнец сбежал
К городовому, дабы известить того
О вопиющем преступлении амбала,
А тот внимал и вопрошал: как да чего?

Не разъясняясь долго, провёл кузнец
Городового в засаду возле дома
(Незаметен должен быть, чтоб наконец
Сишку приструнить, что тому знакомо).

А священник ведь не лыком шитый,
Провёл к засекреченным местам:
Достал металл, помоями покрытый, —
Это будущее воздаяние церквам.

И в тот же час связали Сишку,
Вдвоём дотолкали в сырую темницу,
Кузнец получил заранее лишку,
А бога раб души утратил частицу.

Двое осмелились на самосуд:
Кузнецу — рельсы, жандарму — почёт.
Тащить нарушителя — страшный труд,
Зато явно в небесный смертный зачёт.

Заключили договор с палачом —
Наутро прилюдная казнь.
Затворили камеру ключом,
Чтоб не словить Сишки неприязнь.

Поник священник и взмолился:
Если не бог, то никто не поможет.
Он без задних ног бы свалился,
Но страх грядущего гложет.

И трясся, и стучал головой о решётку,
И завывал на луну — так ночь провёл.
Глоток бы кагора и просвиры щепотку…
И Сишка тогда что угодно б прошёл.

Боится он смерти, страшится от ада,
Хоть диакону недопустимо такое.
Главное не выбиваться из лада:
Верить и уповать на высшее, благое.

В пучине мыслей наступает утро,
Солнце выжигает липкие глаза,
Сишка ожидает у стенки понуро;
Вот бы из окна выросла лоза…

В клетку врываются двое:
Хватают и ведут на «эшафот».
Вешать будут в людском вое,
Чтоб над головой — белый флот.

У Сишки сбито дыхание,
Вот-вот петлю поднесут.
А вот за ней и осознание.
Когда там палача позовут?..

Сняли крест, оголили посохшие чресла,
Подвели к краю, огласили приговор.
И теперь поодаль спускового жезла
Сишка — преступник и вор.

Мгновенье — Сишка в воздухе висит.
Кряхтит, бьётся, хочет подняться,
Да кровавый багор вот торчит.
Всё лишь бы с богом не остаться…

И вот ослабли, опали его руки,
Улюлюканье масс возрастает,
Но также быстро стихают гуки,
А крестьяне домой отступают.

Сишка не смог выдержать
Ни земной, ни божий закон.
Ему не было дано выиграть,
Никакой из него диакон.

~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
Поэма содержит 911 слов.