Дае ипостаси одного известного лица

ПАМЯТИ ПОЭТЕССЫ
Веры ИНБЕР.

Возводят пишущих стихи
В Поэты, -
Порою,
Всем препонам вопреки*, -
Не прихлебалы,
Не вожди, -
Талант да Время
И Судьба
Сложившаяся поэта.

И даже если слава
С поколением его уходит
И книги опусов его, -
(Как НеДоХоДнЫе!), 
Акулы бизнеса
Издательского
Не  переиздают, -
Поэт Поэтом
Для Истории
Отечества поэта
Остаётся
И слава его
В памяти
Истории страны его
Живёт.

* -  См. приведенное ниже Приложение.


 ПРИЛОЖЕНИЕ.
   
            КАК СТАЛИН ПЛЕМЯННИЦУ ТроЦкОгО НАГРАДИЛ.
         
                https://mail.google.com/mail/

     Сейчас ее уже мало кто помнит, ее стихи практически не переиздают, и молодые люди на словосочетание "Вера Инбер" среагируют, скорее всего, словами "А кто это?".

     А ведь когда-то это имя гремело на всю страну, и даже в знаменитой блатной песне "Одесса-мама" утверждалось:

Мы все хватаем звездочки с небес.
Наш город гениальностью известен:
Утесов Леня — парень фун Одесс, — ой-вэй! —
И Вера Инбер, Бабель - из Одессы.

     Вот лишь ПЯТЬ фактов из жизни поэтессы и писательницы Веры Инбер. - 
   
     А жизнь эта была долгой - она родилась в 1890 году при императоре Александре III "Миротворце", а скончалась в 1972 году уже при Леониде Брежневе "Ильиче Втором".

     Факт первый.

     Вера Моисеевна Инбер (в девичестве Шпенцер) была двоюродной племянницей Льва Троцкого. Ее отец Моисей Шпенцер был владельцем крупной одесской типографии, купцом второй гильдии и доводился двоюродным братом тогда еще Лейбе Давидовичу Бронштейну.

     Не ахти какое родство, согласен, но будущий вождь Четвертого Интернационала знал будущую лауреатку Сталинской премии с рождения, причем знал довольно близко. Первые годы жизни Веры Моисеевны они прожили под одной крышей.

     Не ахти какое родство, но будущий вождь Четвертого Интернационала знал будущую лауреатку Сталинской премии с рождения, причем знал довольно близко. Первые годы жизни Веры Моисеевны они прожили под одной крышей.

     Дело в том, что с 9 до 15 лет будущий создатель Красной Армии жил и воспитывался в семье старшего (разница почти 20 лет) двоюродного брата, обучаясь в Одесском реальном училище. И благодарность семье Шпенцеров он сохранил на всю жизнь.

     В 20-е года, когда двоюродный дядя был всесилен, Инбер написала о нем такие строки:

При свете ламп - зеленом свете -
Обычно на исходе дня,
В шестиколонном кабинете
Вы принимаете меня.

Затянут пол сукном червонным,
И, точно пушки на скале,
Четыре грозных телефона
Блестят на письменном столе...

Налево окна, а направо,
В междуколонной пустоте,
Висят соседние державы,
Распластанные на холсте.

И величавей, чем другие,
В кольце своих морей и гор,
Висит Советская Россия
Величиной с большой ковер.

А мы беседуем. И эти
Беседы медленно текут,
Покуда маятник отметит
Пятнадцать бронзовых минут.

И часовому донесенью
Я повинуюсь как солдат
Вы говорите "В воскресенье
Я вас увидеть буду рад"

И наклонившись над декретом,
И лоб рукою затеня,
Вы забываете об этом,
Как будто не было меня”.

     А в конце 20-х, незадолго до высылки в Алма-Ату, уже опальный и "прокаженный", Лев Давыдович пришел на похороны ее матери. Пришел проводить человека, помнившего его школьником.

     Как вспоминала сама Инбер, был страшный холод, гроб везли на санях, и похоронная процессия двигалась медленно . Троцкий с непокрытой головой шел за гробом всю Тверскую, потом по Моховой до самого Донского кладбища. Шел, не обращая внимания ни на столпившийся народ, глазеющий на человека, чьими портретами еще недавно была завешана вся столица, ни на шушуканья: "Да кого хоронят-то?".

     Факт второй: Стихотворение о Троцком было, конечно, не единственными строками о вождях у Инбер. Финальные строчки ее самого известного стихотворения раньше знал наизусть каждый пионер:

И пять ночей в Москве не спали
Из-за того, что он уснул.
И был торжественно-печален
Луны почетный караул.

     Начало стихотворения цитировали значительно реже.
     Дело в том, что оно было написано на смерть Ленина и сразу после смерти вождя, когда про Мавзолей еще никто и не подозревал. Поэтому стихотворение Веры Инбер "Пять ночей и дней" начинается словами:

И прежде чем укрыть в могиле
Навеки от живых людей,
В Колонном зале положили
Его на пять ночей и дней...

      Факт третий.
      Если вы думаете, что Инбер писала только официоз, то ошибаетесь. Она творила почти во всех жанрах. Писала не только стихи, но и прозу, много работала для детей.

      Была Вера Инбер весьма азартной и легко шла на эксперименты.-
    
      В 1927 году Вера Инбер стала единственной женщиной, принявшей участие в проекте «Большие пожары» - коллективном романе, публиковавшемся в журнале «Огонек». Это был очень интересный проект - 25 авторов, многие из которых позже стали классиками советской литературы (Леонид Леонов, Исаак Бабель, Алексей Новиков-Прибой, Борис Лавренев, Константин Федин, Алексей Толстой, Михаил Зощенко и др. ) по очереди писали роман - каждый по главе. Причем начал книгу Александр Грин, а закончил - Михаил Кольцов. Двадцатую главу под названием "Дошел до ручки!" написала Вера Инбер.

      Факт четвертый. -
      А в молодости, которую она провела в Париже, - где, кстати, в 1912 году вышел ее первый сборник «Печальное вино», высоко оцененный Блоком, - юная Вера Инберн баловалась сочинением, как бы это сегодня назвали, шансона.

      Одни из сочиненных тогда "куплетов" неожиданно стали песней.

      Музыку к ним сочинил живший там же, во Франции, Поль Марсель (он же - Леопольд Сендерович Иоселевич, он же - Леопольд-Поль Русаков-Иоселевич), будущий советский композитор-песенник, автор шлягера "Дружба" ("Когда простым и нежным взором...").   

      Получился шикарный "дворовой романс" под названием "Девушка из Нагасаки", который поют до сих пор - и Северный пел, и Высоцкий пел, и Джемма Халид пела, и куча "певцов шансона" мимо не прошла, и даже Полина Гурьева сподобилась:

Он юнга, родина его — Марсель,
Он обожает ссоры, брань и драки,
Он курит трубку, пьет крепчайший эль
И любит девушку из Нагасаки.

У ней такая маленькая грудь,
На ней татуированные знаки…
Но вот уходит юнга в дальний путь,
Расставшись с девушкой из Нагасаки

[…]

Приехал он. Спешит, едва дыша,
И узнает, что господин во фраке
Однажды вечером, наевшись гашиша,
Зарезал девушку из Нагасаки.


        Факт пятый.
        Вере Инбер выпала не самая легкая жизнь. Парижская молодость скоро стала давно ушедшим мороком, который то ли был, то ли нет:

Уж своею Францию не зову в тоске,
Выхожу на станцию в ситцевом платке…
Сгиньте, планы дерзкие, на закате дня,
Поезда курьерские, вы не для меня!

        Да, несмотря на опаснейшее родство, Вера Инбер никогда не трогали карательные органы - хотя, справедливости ради, следует сказатЬ что она была едва ли не единственной уцелевшей из родственников Троцкого, оставшихся в СССР.

        Более того, в 1939 году, когда за одно подозрение в троцкизме летели головы, Инбер была награждена орденом "Знак Почета".

        А в 1946 году победивший в Великой Отечественной войне вождь собственноручно подписал указ о награждении племянницы проигравшего вождя Сталинской премией.- Которая, как известно, финансировалась из гонораров за издание трудов Сталина - в том числе за рубежом, и списки лауреатов генсек утверждал лично.

        И это присуждение было справедливым - потому что Сталинская премия была присуждена Вере Инбер за поэму «Пулковский меридиан».

        Эта поэма стала символом стойкости ленинградцев, и значила для жителей осажденного города не меньше, чем стихи Ольги Берггольц или Седьмая симфония Шостаковича.

        Она провела в городе всю блокаду - от начала и до конца, хотя к началу едва не опоздала.

        Вот как об этом рассказывает писательница Вера Кетлинская:

       «В один из августовских дней… дверь кабинета раскрылась и на пороге остановилась маленькая, изящная женщина в светлом пальто колоколом, в кокетливой шляпке, из-под которой выбивались кудряшки седеющих волос.

       - Здравствуйте! Я – Вера Инбер, - жизнерадостно произнесла она и
         протопала через комнату на высоких, звонких каблучках, - …Пришла,
         как полагается встать на учет, мы с мужем переехали жить в
         Ленинград. Не знаю, надолго ли, но по крайней мере до весны.

           Все онемели от удивления. Что это, святое неведение? -
           Фашистские армии обложили город, его судьба будет решаться, быть
         может, на улицах…
           Видимо, это все надо сообщить беспечной поэтессе?
           Малоприятную обязанность, не сговариваясь, предоставили мне –
         кабинет быстро опустел. Я приступила к нелегкому объяснению…

       - Все знаю, - перебила Вера Михайловна, - мы ведь проскочили через Мгу
         последним поездом! Но, понимаете, мужу предоставили выбор –
         начальником госпиталя в Архангельск или в Ленинград.
           Мы подумали и решили: дочка с внуком эвакуирована, а мне, поэту,
         во время войны нужно быть в центре событий. В Ленинграде, конечно,
         будет гораздо интересней.

       - Но…

       - Все понимаю.
         Но, во-первых, я верю, что Ленинград не отдадут, а во-вторых…
          Ну, мы ведь не молодые, пожили, а спасаться в тыл как-то стыдно".

         Они с мужем выживут в блокадном Ленинграде, а внука дочь в эвакуации похоронит. После войны она уже сама похоронит и дочь, и зятя. Последним уйдет муж и она останется совсем одна. В последние годы жизни у нее испортится характер, и многие коллеги так и не простят ей выступлений против Пастернака, Лидии Чуковской, поддержку печально известного Постановления о журналах "Звезда" и "Ленинград".

        Я же никому не судья, тем более - людям, живших в куда более тяжелое время, нежели мы.

        Да, сегодня ее стихов не читают, книг не переиздают, и, наверное, они действительно не выдержали испытания временем.

        Но все-таки...

        Все-таки не случайно я взял эпиграфом к этому циклу биографических очерков строки Веры Инбер:

        "Они жили, эти люди.
        Многие из них прошли и скрылись,
        как будто их ноги
        никогда не топтали
        травы у дороги…".(Вера Инбер. Место под солнцем).


                22 июля 2020-го года.