Валентин Аннович Авдотьин

    Валентин Аннович Авдотьин был мужчиной хрупкого сложения, нерешительным и боязливым. В юности Валентин Аннович подвергся изнасилованию. Сейчас ему уже сорок, но в тихие минуты он иногда даже не вспоминал, а кожей чувствовал требовательные руки, шарящие у него в паху, неожиданное, нежеланное, но сильное возбуждение и чувство брезгливости, когда все закончилось и, хотя это было давно, и дважды он уже был в браке, но некоторая нервность поведения в нем осталась и постепенно сделалась чертой характера. Нет, не подумайте, жизнь это ему не сломало, совсем уж равнодушным к близкому общению с женщиной тоже не сделало, в некоторые, особо яркие моменты ему даже доводилось пробовать позу сверху.
    За нынешней женщиной (звали её Надежда) жил он уже десять лет. Жил тихо, спокойно, во всяких там движениях за права отцов не участвовал, в харрасменте никого не обвинял, политикой тем более не занимался, правда, не собираясь выделяться но подчиняясь веяниям нового времени, фамилию он себе со времен совершеннолетия оставил материнскую и сходясь с женщиной не менял. Днем он посещал хаерстайлы и гулял на бульваре, вечером иногда ходил в мужские клубы, ещё любил одиноким вечером выпить брюта в покойном кресле или наоборот собраться почесать языками с приятелями (один из них был качок, над ним по доброму подсмеивались, ещё один приятель работал и со службы приносил массу интересных историй). Владел Валентин Аннович  хорошеньким Фольксвагеном Жуком, имел приличный гардероб, любимую собачку Фунтика. В общем, жизнь его была полна, равномерна и благоустроена.
    От подруги его, женщины деловой и вечно занятой, было у него две дочери и это, конечно и составляло главное в его жизни.  Старшей дочери Жанне было восемь лет и она уже посещала лицей, младшей Элен – только четыре. Баловал он их, одевал как куколок, в прически вплетал бантики и даже маникюр делал, чем не раз заслуживал от подруги Надежды справедливые упреки. Девочки не должны быть такими изнеженными, у них впереди взрослая жизнь и к ней нужно готовиться – говорила она. Но подруга его самого баловала, ни в чем ему не отказывала, ничего не запрещала, только разве что морщилась иногда в случае уж очень больших трат. Самой хоть в какой-то степени заниматься дочерями ей конечно иногда приходило в голову, но дальше мимолетных мыслей дело не шло. Долг свой перед обществом она (как иногда говорила в компании) не в пример многим выполнила и выполняет – двух родила, обеспечивает семью всем необходимым, а остальное от лукавого и от мужчин, смущающих женщин и вводящих во всякие грешные мысли. Недаром же на заре времен именно мужчины сдались перед лукавым, взяли яблоко, а наказаны при этом были почему-то женщины. Говорила она так не совсем справедливо, потому что от древнего наказания в наши дни женщины избавлены и уже не рожают своих детей в муках. Кончились муки и, говорят, скоро уже и живот не нужно будет носить девять месяцев, без этого научились обходиться.
     Жили они в небольшом уютном городке расположенном неподалёку от столицы на берегу рукотворного моря, в новом многоэтажном доме на фасаде которого висели огромные слова: «Земля матери верит в тебя». Рядом протекала речка впадающая в море, у места впадения на берегу стояла огромная многометровая скульптура, изображающая лыжницу, поставленная там в незапамятные времена. Других особых достопримечательностей в городе не было, основным местом работы его жителей был завод производящий боевые телеги, однако ж при заводе был цех изготавливающий детские коляски, говорят самые лучшие в стране. И если боевых телег в год делали штук сто, то детских колясок – почти полмиллиона.
      За рекой был лес полный грибов, на море -  множество гаражей для моторных лодок и небольших яхт. Жизнь на заводе текла равномерно. После работы никто не задерживался. Разве что в цехах в конце квартала. Тогда в них и ночью кипела работа. Правда это не всегда помогало, план, бывало, не выполняли и тогда весь завод оставался без квартальной премии. А в обычные дни в пять часов завод пустел как по тревоге и по улицам города шли сосредоточенные, шаркающие молчаливые колонны, растекающиеся по своим домам. В рабочее время город был тих, пуст. Был в городе один кинотеатр, большой дворец культуры и хороший больничный комплекс, больше о городе нечего было сказать. Зато было море. Берега, правда, выложены камнем и спускаться в воду неудобно, но у памятника, стоявшего возле воды, каменные ступени пьедестала уходили прямо в воду и в теплые летние дни возле памятника всегда было много народа – загорали, купались. К самому памятнику, поставленному в далекие годы, народ привык и особо на него не засматривался, а Валентин Аннович любил подойти поближе, задрать голову и смотреть как мимо огромной головы плывут облака. Полное было впечатление, что лыжница бежит, далеко выкидывая вперед лыжные палки и наклонив голову от ветра.
    Надежда иногда мечтала о своем доме с большим участком, где можно было бы завести огород с многими овощами и фруктами, а Валентин Аннович не очень к этому тянулся, ему и в семи комнатах было хорошо, тем более, что внизу был гараж и подсобка для ненужного хлама, во дворе отличная детская площадка, а буквально за углом большой супермаркет. Летом Надежда часто уходила с утра в лес за грибами, Валентин Аннович сопровождать её не любил и она всегда ходила с подругами. Возвращались с корзинами полными грибов, слегка попахивающие вином, веселые. Зимой развлечений особых не было, коньки и лыжи не любили оба. Нельзя сказать, что Валентин Аннович жизнью был доволен полностью, и скука часто заедала, и хотелось иногда чего-то, чего он сам толком не понимал, и Надежда бывала иногда чересчур настойчива. Но всерьез изменить свою жизнь Валентин Аннович никогда не обдумывал – уж слишком покойно и в достатке жилось и, хотя разводы по инициативе мужчины в последние годы уже не были таким уж необычным делом, Валентин Аннович прекрасно понимал, что детей ему точно не отдадут, а их он любил.
     Президентом страны в описываемый период была знаменитая в своё время передовая актриса Аделаида Вознюк много сделавшая для преодоления консервативного и догматического разделения общественной жизни на мужскую и женскую половины. Мужчины чаще стали привлекаться к политической жизни, заканчивались времена ограничений прав, уже мужчины и голосовали и могли владеть недвижимостью, вот только право на владение землей было ещё ограничено, но поговаривали, что и это ограничение скоро рухнет и даже поговаривали об упразднении такого устаревшего и одиозного органа как Высший Совет, куда (хоть это и не было нигде написано) традиционно выбирали одних лишь женщин и попытка выставить кандидатуру мужчины могла быть только шуткой, стёбом, но не более. Уходили в прошлое времена особого женского письма, секретного от мужчин, времена устных неписанных правил, которые были всем известны, но среди них вдруг могло оказаться такое, о котором нарушивший это правило не знал, что естественно от ответственности его не освобождало. На рынке труда стали сглаживаться различия в зарплате и многомужие уже залось в самые отдалённые уголки планеты …
       Времена были спокойные, эпоха войн прошла, все стремились к стабильной жизни часто правда прерываемой всякими скандалами тщательно раздуваемыми прессой. Но, если вдуматься, скандалы служили скорее для разнообразия жизни, приправой к слишком уж скучной обыденности. То знаменитый артист выкинет какой-нибудь фортель, то на посольском приеме выйдет кто-нибудь в совсем уж отчаянном платье или – бери выше – президент соседней страны вступит с нашей в публичную словесную пикировку. Но волны скандалов проходили, а жизнь текла себе и текла, каждый раз возвращаясь в свои берега как озеро после сильного ветра.

    Утром описываемого дня Валентин Аннович проснулся не в лучшем настроении и долго ленился лежа на кровати и вспоминая приснившийся ему сумбурный и невнятный сон. Приснилось ему, что он, Валентин Авдотьин, но со странным и дурацким материнством Антонович, да и фамилия кажется вовсе на Авдотьин, а вот какая – не разобрал во сне.

Сон Валентина Анновича

    Снился ему столичный город. Точнее он как-то понимал, что это столичный город, но город выглядел не так, как выглядел он обычно. Валентин летел над ним как птица и с высоты полета под ним и перед ним всё были кварталы очень похожих друг на друга зданий плотно стоявших бесконечными рядами с промежутками серых асфальтовых дорог между ними, вовсе без деревьев, без скверов, без площадей. На горизонте виднелись ряды дымящих черным труб, длинные плоские корпуса, очевидно заводы. По улицам катились странные, хищных очертаний экипажи, на тротуарах потоком шли люди. В сумерках на фасадах домов зажглись многочисленные яркие огни, световые буквы, какие-то движущиеся картинки, но впечатление от них было не радостное, а наоборот какое-то гнетущее, навязчивое, как дурацкая песня раз залетевшая в голову и никак не желающая покидать её. Город казался нездоровым, как человек с землистым лицом, черными кариесными зубами, ломкими редкими волосами на голове и с нарывами по телу.
    Рядом с Валентином откуда-то сверху снизился, поравнявшись, громадный летательный аппарат, аппарат каких-то совершенно гомерических размеров с тоненькими, абсолютно не соответствующими размеру туловища крыльями с подвешенными под ними толстыми короткими трубами, издающими невозможный по силе и напору вой. Казалось, что именно на этом вое аппарат и летит. Валентин Аннович вспомнил детскую сказку про Бабу-Соловьиху. Наверное таким воем она сдувала с дороги целые войска. Поравнявшись по высоте аппарат засверкал огнями, наддал вою и нырнул вниз и вбок и, завывая, ушел за линию горизонта, а вой постепенно стих. Валентин проводил его глазами. Какая страшная сказка – подумал он.
     Шло время, а Валентин все летел и летел и город не кончался, он все также простирался до горизонта, где терялся в серой дымке закрывающей небо. Валентину казалось, что лететь так можно совершенно бесконечно и под ним все также будет этот серый город с нарывами домов и дорог. Он уже начал догадываться и видеть как устроена жизнь этого города. Во второй половине дня в пятницу нарывы города вскрываются. Густым потоком, залитый в эти странные экипажи, людской гной вытекает по всем дорогам, во все стороны, в бесконечность времени и пространства лежащего за пределами кольцевой дороги. В живом организме гной должен вытечь и вслед за ним должна потечь чистая, красная, без примесей кровь, но с городом этого не происходит. Весь вечер и всю ночь и все следующее утро желтоватый, исходящий газолиновыми испарениями поток все течет и течет и нет никакой надежды, что город после этого станет здоровее и чище. По забитым дорогам, оттесняя других к обочине с воем сирен проносятся бело-синие экипажи с надписью «Полиция» на боку. Они нигде не задерживаются, не обращают внимания на заторы и не притормаживают на пешеходных переходах. Знакомых оранжево-черных экипажей дорожных патрулей, обычно дежурящих на обочинах и готовых броситься на дорогу в случае каких-либо затруднений или происшествий, нигде не видно.
…
    Сон на этом оборвался и проснулся Валентин Аннович, как уже говорилось в дурном настроении. Он подумал, что сон этот из-за вчерашнего разговора. Вчера приходил к нему в гости новый его знакомый по фамилии Пирамидов. Был этот Пирамидов относительно молод, лет около тридцати, наверное (Валентин Аннович не спрашивал), но совсем больной, с синими тонким губами, землистый лицом, худой страшно и с одышкой при малейшем физическом усилии. Познакомились они возле детской площадки во дворе. Валентин Аннович сидел на скамеечке под теплым солнышком и наблюдал как играют Жанна и Элен. Дети, слава богу, ссорились редко и обычно играли дружно. Жанна конечно руководила и решала во что и как играть, а Элен не противоречила и обычно охотно подчинялась. Иногда, правда, какую-нибудь игрушку они поделить не могли, Жанна пищала и Валентину Анновичу приходилось спешить на помощь. Но в тот день все было мирно и Валентин Аннович наслаждался нежарким солнцем и теплым ветерком, когда к нему на скамейку подсел Пирамидов. точнее он сначала спросил разрешения и Валентин Аннович, хотя и не любил близко от себя случайных людей, разрешил конечно. А как по другому? Сказать: нельзя? Конфликтов Валентин Аннович не любил тоже. Но, как ни странно, сидя рядом они разговорились. Пирамидов представился, похвалил девочек, Валентину Анновичу это было приятно. Они заговорили, сначала о будничном, потом разговор перешел в более высокие сферы. Точнее говорил в основном Пирамидов. Он философствовал. Пирамидов говорил: представьте, сотню тысяч лет назад небольшие, практически незаметные сдвиги в гормональном балансе, в одну сторону у женщин, в другую у мужчин - и были бы мы не кочевники и скотоводы, а земледельцы, убийства были бы обычным делом, но сейчас нас, людей, было бы в десять раз больше, потому что размножались бы мы в двадцать раз активнее. Причем, обратите внимание – во всей живой природе, ну почти во всей, самки агрессивнее самцов, но самцы как правило крупнее и сильнее. Исключений не так уж много – пауки, змеи, некоторые виды птиц и морских животных и совсем немного крупных млекопитающих. А вот уровень агрессии – у самок выше. С этим наверное у людей связаны многочисленные войны прошлого. С другой стороны пулемет. изобретен был мужчиной, но очень долго не изготавливался серийно. Сейчас пулеметные роты есть во всех армиях мира, но в локальных конфликтах они не применяются, а больших войн не было уже давно. И ведь нельзя сказать, что не применяются из-за излишней жестокости убийства – чего – чего, а жестокости в прошлых войнах было хоть отбавляй и помнит история поля сплошь покрытые порубленными на куски трупами и мужскими и женскими.
   Валентину Анновичу сама тема была не особенно интересна, но философские рассуждения он любил. Он возражал: но позвольте, я знаю и мужчин-бойцов и беззащитных хрупких женщин… Это частности – говорил Пирамидов – важны общие тенденции, а они именно таковы. Правда в последнее время с развитием цивилизации уровень агрессии у женщин падает, а у мужчин возрастает – проводились такие исследования. И возможно через какое-то время мужчины и женщины по этому показателю сравняются, как и по уровню интеллекта – и такая тенденция намечается: количество нервных связей в мозгу мужчин растет, а у женщин наоборот – падает.
     Ну почему у нас мужчин-прозаиков по пальцам пересчитать, а поэтов и ученых – примерно поровну? Почему среди чиновников почти половина мужчин, а среди руководителей – один из ста? А почему еще пятьдесят лет назад и того не было? Я предсказываю – еще через пятьдесят лет мужчин и женщин в любой сфере будет примерно одинаково. Изменится что-то в мужчинах или женщинах? Нет. Изменится менталитет общества.

   Валентин Аннович вздохнул – пора вставать. Сон и вчерашние рассуждения отодвигались, уступали место привычным ежедневным заботам. Бельё в стирку, пылесос, супермаркет, готовка. Готовить Валентин Аннович умел и любил.