С ПЫЛУ С ЖАРУ

Я родился – доселе не верится –
в лабиринте фабричных дворов
в той стране голубиной, что делится
тыщу лет на ментов и воров.
Борис Рыжий

В начале девяностых я работала в одном из новосибирских проектных институтов и разбирая выписанную на отдел прессу, случайно наткнулась на статейку в местной газете. Достоверность фактов публикации «Ох и пирожки!» вызывала сомнения.
В статье говорилось о возбуждении уголовного дела по поводу нарушения служебных обязанностей санитаркой Анастасией М, работавшей в родильном отделении районной больницы города N-ска Новосибирской области. Санитарку арестовали за продажу пирожков, в начинку которых она…
Тут меня обдало жаром, потом холодом, и во рту вдруг сделалось кисловато- приторно. Я с трудом успокаивала в себе какофонию чувств – от приступов тошноты до парализующего удивления.
На следующий день я позвонила в редакцию, пытаясь связаться с автором статьи. Но меня бодро отшили, буркнув, что не обязаны разглашать подробности.
Популярный когда-то лозунг «кадры решают всё», превратившийся в годы перестройки в не менее популярный «связи решают всё», заставил меня напрячься. Я мысленно искала в своём окружении людей, способных помочь и наконец вспомнила про одноклассника Валеру Реброва, в школе мы называли его Ребрун. Как-то моя подружка Зинка, обсуждая парней из нашего бывшего 10"Б", хихикнула:
– А Ребрун-то теперь уже не тюфяк – здоровенный стал. В ментуре работает и не просто, а в отделе по тяжким.
Я тут же позвонила Валере и услышала в трубке усталый голос:
– Поговорить хочешь? Лады. Кто-то обижает или наезжает?
В то время, когда развитой социализм разделил общество «на ментов и воров», этот вопрос звучал актуально.
– Можем встретиться. Недалеко от УВД есть пирожковая, – добавил Валера.
– Нет! Только не пирожки! – и, совладав с нервным дыханием, я спокойно продолжила: – Давай лучше в кондитерской Сказка. Я приглашаю.
– Ну, раз приглаша-aешь... – наигранно протянул Валерка и тут же сменил тон с балагурного на деловой. – Шумно там в кондитерской. Бери пирожные и приходи ко мне в контору. Я обычно допоздна.
Валера, слывший в школе прыщавым толстяком, превратился в крупного мужчину с отличной фигурой и нордическим профилем. Его потёртые джинсы в гармонии с чёрным свитером согревали казённую обстановку. Заключив меня в крепкие объятия, Валерка просипел:
– О, Танюха! Похорошела. Да ты и раньше лучше всех в классе…
– Тебя-то вообще не узнать, Ребрун. А ты не в форме?
– Я же следователь. При «эполетах» бываю по праздникам.
Мы поднялись по мраморной лестнице на второй этаж. Я разглядывала хмурые стены и фотографии на доске почёта: суровые лица милиционеров, ордена, погоны – и другие портреты, в чёрных рамках. В конце коридора с синими, окрашенными масляной краской панелями, уборщица елозила тряпкой по паркетному полу.
– Слыхал, ты замуж собираешься… во второй раз.
Валерка галантно открыл передо мной тяжёлую, обитую дерматином дверь кабинета.
– Ты предупреди, если опять со свадьбой разладится, а то я за тобой не успеваю, – усмехнулся он.
– Не сомневайся, – едко бросила я, – следующий раз твой.
– Всегда уважал твой стервозный характер, Танюха. Помнишь, в восьмом классе пацаны меня «жиртрестом» дразнили? Ты как-то мимо шла, а один из них прошипел: «Отдай Валерке свой лифчик, у него сиськи выросли». А ты ему: «Я лучше тебе лифчик отдам, чтоб ты им свой рот заткнул!». Они от меня тогда и отстали.
– Не помню, Валера. – выдохнула я, внутренне собираясь для непростого разговораю. – Потом уж столько всего случилось.
В душном кабинете, обставленном потёртой мебелью, пахло пылью и клеем, на трёх столах возвышались папки с бумагами. Стены пестрели наградными листами и фотографиями преступников. На стенде в углу темнели снимки трупов, видимо жертв: распухшие серые лица, слипшиеся волосы.
Жуть. Мои колени дрогнули. А я тут с пирожными и с разговорами про пирожки. Уловив мой взгляд, Валерка спешно задвинул стенд за огромный шкаф и, включив чайник, разложил по тарелкам принесённые мною сладости.
– Ладно, Танюш, – он кивнул в сторону стенда. – Такие картинки аппетит улучшают. Они напоминают, что жизнь коротка.
Я проглотила его грубую шутку и, присев, начала рассказывать историю, первые строчки которой жизнь написала ещё во время моей работы в стройотряде «Проводница».
Попала я тогда в поездку напарницей к крепкой  рябой тёте Гале. Однажды на подъезде к станции недалеко от Новосибирска монотонную песню колёс и подрагивающие за окнами пейзажи оживили радостные Галины вопли. Мелькнув крутыми бёдрами, она гаркнула: «Танюха, мы к N-ску подъезжаем. Смотри, кто выходит и заходит, а я за пирожками. У меня на весь состав заказ. Тебе брать?»
Я, не успев ответить, лишь взглядом уловила крупный силуэт спрыгнувшей с подножки напарницы. В её руках мелькнули две огромные сумки. Ещё мне бросилось в глаза покосившееся здание вокзала маленького провинциального городка, унылый заплеванный перрон и ларёк с облупившейся краской на стенах. Скучный, ничем не примечательный вид N-ска на фоне блёклых тополей и кустарников.
Через несколько минут Галя, раскрасневшаяся, довольная, внесла в наше полукупе сумки. Вскоре налетели проводницы всего состава, и одна за другой, радостно мурлыкая, разобрали аппетитно пахнущие пакеты.
– Заряжай чай, Танюха, – скомандовала Галина. – Такой стряпни ты ещё не ела.
Я покорно заварила чай, недоверчиво глядя на разложенные по тарелкам пирожки.
– Ты не куксись. Всё проверено. Та, что их печет, санитаркой работает. Чистюха. Мне её одна пассажирка из N-ска посоветовала, сказала, весь город к ней за пирожками бегает. Вот попробуй. Я разные взяла: с яйцом и луком, с рисом. С мясом у неё – пальчики оближешь! Она кабанчиков держит. Всё своё, домашнее. А с ливером, – Галина блаженно замычала, – это её конёк. Вкуснятина!
Я с опаской взяла обёрнутый в вощёную бумагу горячий пирожок и надкусила. Сочная начинка и обволакивающая её рыхлая мякоть ароматного теста заставили меня протяжно вздохнуть от удовольствия.
Так я узнала про Нюру. И на пути следования из Новосибирск в Алма-Ату, Москву, Ташкент, все проводники состава объедались её пирожками. Перед отъездом по маршруту я посылала Нюре заказ телеграммой. Тогда сухая бойкая женщина, лет сорока, в серой кофте и поношенной юбке спешила к прибытию поезда. Каждый раз восклицая: «Кушайте, девчата. С пылу с жару!», Нюра вручала нам огромную, вкусно пахнущую сумку.
Валерка, поднося к губам кружку и потягивая чай, внимательно слушал моё повествование. Наконец я завершила свой рассказ драматическим аккордом:
– И вот пару дней назад я читаю в газете, что санитарка родильного отделения, эта самая Нюра, выносила из больницы плаценту и готовила из неё фарш для пирожков!
Валерка напрягся, его густые брови дрогнули, и взгляд серых глаз застыл на моём лице.
– Плаценту?
– Да, она отторгается во время родов. По сути, плацента – кусочек плоти.
– Понятно. Такое положено утилизировать, – он кивнул на пластмассовое ведёрко, набитое клочками бумаги,– выбросить в мусор. Вот тётя Нюра и решила: чего добру пропадать. У нас ведь, где работают, там и воруют.
– А за такое могли арестовать?
– Тебя, Тань, в этом деле что волнует? Моральная сторона? Ведь эта санитарка, получается, народ человечинкой подкармливала. Однако никто не отравился, да и тебя, вижу, не тошнит.
Он махнул на мою тарелку с россыпью крошек от съеденных пирожных.
– Уже перетошнило, – я скривила лицо, но тут же встрепенулась. – Можешь узнать подробно об этом деле?
– Могу, хотя не моя сфера. В преступлении трупов нет, – хмыкнул Валерка. – Развлекла ты меня. А то я в нашем отделе с мертвяками и грабежами совсем засох. Узнаю, только не пойму, зачем тебе это.
– У неё двое внуков, одна воспитывает.
– Она тебе кто? Может, ты мне чего не договариваешь?
– Эта женщина... мне когда-то помогла.
Я помедлила, сомневаясь, рассказать ли ему подробности ночи, заставшей меня несколько лет назад в N-ске.
Мои руки вздрогнули, и тревожный взгляд заметался по кабинету. Валерка уловил это смятение и с цепкостью сыщика изучал моё лицо. Он пристально смотрел мне чуть выше переносицы в точку, называемую в восточных учениях «третьим глазом».
Мне хотелось выдать Валерке покороче неприятную историю и насовсем стереть её из памяти. Однако подробности бесцеремонно вырывались наружу.
В тот год я возглавляла группу, занятую в большом проекте по договору с руководством N-ска. Сильные холода начались уже в конце октября, а в начале ноября обрушились морозы до минус двадцати. Закончить проект к концу года наш отдел не успевал. Пришлось мне ехать в N-ск договариваться с местной администрацией об изменении сроков.
Покачиваясь в электричке, я вспоминала про Нюрины пирожки. Ездить поездами после студенческих лет мне не приходилось – летала только самолётами. Пейзажи, нарисованные бурыми комьями грязного снега, обледеневшие провода, чернеющие на полинявшем небе, и рёбра мостов совсем не вязались с моими яркими воспоминаниями юности. «Да, – звенели во мне ледяные рельсы, – я «комнатная сибирячка», влюблённая в лето и страдающая зимой.»
Встретил меня в N-ске один из замов главы района, Константин Николаевич. Знала я его давненько и обращалась на «ты». Острые языки болтали о его любовных похождениях и двух разводах, однако Константин отличался деловой хваткой и умел решать проблемы.
В полдень, взглянув на часы, он заметил:
– Хоть атомный взрыв, Таня, а обед по расписанию!
Вскоре за нами заехала машина. В ней сидела молодая вертлявая женщина в шубе и бриллиантах. Костя представил мне свою третью жену, Марину. За обедом в кафе её пытливый взгляд сосредоточенно ощупывал мои губы и пальцы. Когда, вильнув соблазнительными ягодицами, Марина удалилась в туалет, Костя вздохнул:
– Влюбился... на старости.
– На какой старости? Тебе ведь только сорок пять! – я удивлённо пожала плечами. Костя, поджарый, с правильными чертами лица и густой русой шевелюрой, действительно выглядел отлично.
– Да, но она на восемнадцать лет моложе! Вот я в тревоге... – и вдруг он, сверкнув глазами, прошептал: – А ты ей понравилась. Я заметил.
– Ну, мне двадцать девять, могу с ней подружиться, – равнодушно продолжала я, решив не обсуждать вульгарные манеры и плоское размалёванное лицо Костиной избранницы.
К вечеру началась вьюга. Мы работали в кабинете, и взгляд с листов ватмана, пестревших чертежами, невольно переползал к белому окну. Стёкла в нём дрожали от порывов ветра.
– Не волнуйся, скоро закончим. Последняя электричка в девять. Палыч, мой водитель, тебя прям к вагону доставит, – заверил Костя.
Через час, облепленный ледяной коркой, словно глазированный заяц, ввалился Палыч:
 – Вечерние электрички отменили. Буран.
– Звони домой, Таня! – распорядился Костя. – У нас переночуешь, а завтра распогодится.
Мы проехали по заметённым снегом дорогам, молчаливым, словно окаменевшим. Я увидела на табличке знакомое название улицы, и цепкая память подсказала адрес тёти Нюры, в пору моих проводницких поездок я посылала на этот адрес телеграммы с заказом на пирожки.  Дом Кости, новый, современный, возвышался недалеко от её приземистого домишки. Хозяин что-то бубнил про ещё не достроенный забор и кованые ворота, про итальянскую плитку и испанскую сантехнику.
Как и все местные князьки, Константин Николаевич жил с размахом: роскошная мебель, заморские вина, икра на серебряной тарелке, баварская посуда, кузнецовский фарфор.
Костя развлекал меня интеллектуальными разговорами, его молодая жена тупо молчала, лишь иногда поддакивая. Когда съеденное и выпитое блаженно расслабило моё напряженное после трудного дня тело, Марина удалилась и вернулась в полупрозрачном коротком халатике. Поставив на стол чайник и коробку конфет, она прошлась около меня. В разрезе её халата мелькнули загорелые ноги, а под тонким атласом колыхнулась тяжелая грудью. Затем, многозначительно глянув на Костю, молодая жена промяукала:
 – Я ванну приготовлю,– и направилась на второй этаж, зацокав шпильками по дубовым ступенькам.
Костя придвинулся ко мне и, обдав водочным духом, шумно задышал:
– Тань, понимаешь, Марину, чтобы удержать в нашей дыре, удивлять надо. Ну, такая игра. В общем, она втроём любит. Хочет со мной и ещё... мужчину или женщину. Вижу, с тобой она не против.
– Ты сумасшедший? – прошипела я, отпрянув и пытаясь снять его назойливые руки со своих колен.
– Подожди, тебе понравится. Может... ты уже пробовала? – Костя прижимался, стараясь коснуться моего бедра своей вздыбленной плотью.
– А ещё, – скорчив презрительную гримасу, прохрипел он, – я ведь знаю, почему ты с Мишкой разошлась. Застукал он тебя с практикантом. Так что не играй тут в невинность!
Вскакивая из-за стола, я толкнула Костю в грудь, и он, падая вместе со стулом, зацепился за скатерть. Грохот смешался с матерным криком и звоном посуды. Я вылетела в прихожую, на бегу подхватив сумку, мгновенно сунула ноги в сапоги и накинула дублёнку. В юности меня прочили в сборную Сибири по волейболу, и во мне ещё жили отличная реакция и скорость.
Ледяной воздух схватил меня в объятья. Метель успокоилась, и под чёрным звёздным небом постанывала тишина. Снег, как разбитый фарфор, зло сверкал мне навстречу с пустынной улицы. Её освещали редкие фонари и тусклые окна домов. Машины уже примяли сугробы, и ноги, не скользя, чуть утопали в бурой каше. Пробежав метров сто вдоль соседних домов и прислонившись к высокому забору, чтобы перевести дух, я услышала, как Костя несколько минут сдавленно выкрикивал в морозную пустоту моё имя.
Вскоре глаза отыскали знакомый адрес. Мои окоченевшие руки толкнули ветхую калитку, и я в два прыжка оказалась у дома.
– Хто там? – раздался дрогнувший голос.
– Тётя Нюра, откройте, пожалуйста! – задыхаясь, выпалила я.
За дверью что-то брякнуло, потом заскрипела щеколда. В лицо мне ударил сладкий аромат сдобы, подкисленный запахом дрожжей и солёной капусты...
Валерка, выслушав, гневно процедил:
– Вот тогда надо было мне сказать! Как, ты говоришь, его фамилия?
– Нет! – я настойчиво покачала головой. – Дело прошлое. Проект наш приняли и хорошо заплатили. Костя приезжал с извинениями, говорил, что он тогда искал меня полночи.
– Значит, ты у Нюры ночевала?– Валера положил шершавые ладони на мою руку.
– Да. Она с трудом, а всё же меня вспомнила, хотя почти пятнадцать лет не виделись. За это время у неё большое горе случилось. Помнишь самолет на...? Её дочка с зятем там погибли. Хорошо детей с собой не взяли. Вот Нюра с внуками и осталась. Одному тогда восемь лет было, другой – пять. Родственников больше нет. А если её арестовали, то с кем дети?
Валера позвонил через день:
– Нюра твоя под домашним арестом до суда. Ей год тюрьмы или условное светит. Это злоупотребление служебным положением. Но можно и легче обойтись, ведь она опекун двух несовершеннолетних. А хочешь, к ней съездим? И со следаком встретимся, который это дело ведёт.
– Спасибо. Давай съездим. Скажи когда, я с работы отпрошусь.
– А ещё про плаценту, – он прокашлялся. – Наш судмедэксперт Игорь, толковый мужик, говорит, из неё лекарства делают да и в косметике применяют. Во многих культурах считают, что её употребление потенцию лечит и возбуждает желание – Валеркин голос мягко заурчал – Ну... то самое. Может, Тань, ты после тех пирожков такая?
– Какая?
– Неотразимая!
– Ты, Ребрун, для мента слишком сентиментален,– я звонко рассмеялась.
Валерка замолчал, я слышала в трубке его дыхание и шелест бумаг. Видимо, он перелистывал очередное уголовное дело.
– Хорошо, – наконец отозвался он. – Позвоню завтра, скажу, когда поедем. Как я понимаю, после случившегося этой женщине из N-ска лучше уехать...  насовсем.
Удивляясь себе, я с волнением выбирала одежду для поездки с Валерой в N-ск, будто на свидание. С верхней полки шкафа блеснула металлическая коробка, набитая старыми фотографиями. Достав школьные снимки, я с улыбкой взглянула на юные озорные лица. И вдруг, проглотив спазм волнения, заметила, что голова Валерки, в то время неуклюжего коротышки, на всех фотографиях повернута в мою сторону. А я и не замечала, никогда не замечала!
Я закрыла ладонями пылающее лицо, вспоминая наши школьные пирушки и танцы. Он ведь всегда оказывался рядом... то со стаканом воды, то с тарелкой, приготовленных для меня, бутербродов.
 Мне вдруг стало душно и я бросилась к окну. В распахнутую форточку втиснулось дыхание ранней осени: запах подгнивших листьев и ещё благоухающих цветов. И молодость, спелая, но уже мудрая, открывала мне новую страницу.
Почти каждый год мне удаётся побывать на море в Одессе. Тогда я встречаюсь в Николаеве с родственниками. Все они работали в пекарне, а в пору открытия кооперативов организовали свою кондитерскую. Я позвонила дяде Вите в день его рождения и после поздравлений спросила о делах.
– Отлично, Танюша!– воскликнул он. – Мы тебя всё время с благодарностью вспоминаем. Нюра, которую мы взяли по твоей просьбе, просто золото. Ты ведь летом приедешь?
– Собираемся, – неуверенно бросила я.
– Вдвоём будете? С парнем твоим? Как его...?
– Валера.
– Ждём. А мы к лету как раз пирожковую открываем. Уже оборудование на неделе завезут и название придумали.
– Какое?
– «С пылу с жару!» Это Нюра предложила, и всем понравилось.