Сашка

             Побег из дома. Скитание. Приюты. Колония. Побег из колонии. Снова у ведьмы.
                1       
               
  Юг встретил северян холодно, уже в гостинице их столкнув с неприязнью киргизов. Это были  торговцы. Они по утрам обязательно молились, и тогда требовали от живущих в этой же гостинице русских: «Сидите, не шастайте». Ксения раздражалась, но долго отмалчивалась. Только когда один киргиз заорал: «Тише, русские твари!», она, как бешеная, подскочила к нему и дала пощёчину. Киргиз от неожиданности растерялся. А как-то четверо местных мусульман съели пол бока барана в ресторанчике гостиницы, и, уходя, со смехом вытерли о скатерть руки и плюнули на пол. Официантке русской, возмутившейся, пригрозили расправой.
Но не это главное. Главное - Ксения подругу не нашла. Оказалось, что та переехала к кому-то киргизу, а себя долго не появлялась. 
- Мама,- вздохнула Ксения,-  не знаю,  что    делать! Смысла нет оставаться. А куда? Не представляю…
Бабка Агафья не удивилась такому вопросу, как будто ждала его.
- На родину возвращаться ты не захочешь, - ответила. -  Разве  к  Леонтию в Омск? Но нрав у него  крутой.
- А в Омске ли он?
- Переезжать не любил. Из-за войны подался  в город.
- В Омск, так в Омск,- решила Ксения.- Как-никак, родной человек.

Ксения раздражало всё, злили её и нерасторопность  матери,  и беззаботность сынов.
- Разбаловались!- заорала она как-то.- Беситься да жрать, и никаких забот.  У-у, проклятые! 
Агафья Кирилловна, услышав это, промолчала, боясь на себя обрушить настроение  дочери. 

В поезде ехали, экономя каждый кусок хлеба.  «Вся надежда на деда» - шептались  братья. По рассказу  бабки,  брату Семёна исполнилось шестьдесят восемь лет, и он никого на свете не любил. Сашка  представил его себе лохматым, с выпученными глазами.
Встретил Омск семью морозом.  Но детей стужа не испугала: после  Севера  минус тридцать пять -  ерунда.
Нашли деда Леонтия быстро. Бабка Агафья, вспомнив, что он работал на железной дороге,  расспросила о нём составителей вагонов. И ей показали на стоящий недалеко от вокзала дом из двух квартир.

Был вечер. На стук дверь открыла женщина лет  пятидесяти пяти – жена Леонтия, Антонида  Ивановна. Дед Леонтий оказался худощавым и шустрым. И, как заметил Сашка, был он - копия брата, Семёна Рязанцева. Агафья Кирилловна, заметив удивление внука, пояснила, что братья и должны быть похожими. Сходной с братом оказались  и его манеры  – говор, жесты. Сашка даже посмотрел на деда с испугом. Бабка Агафья, поняв его испуг, от смеха  затряслась. А Сашке в голову пришла умная мысль:  «Наш  деда давно бы заматерился». 
Антонида Ивановна собрала ужин и осыпала гостей  вопросами. Дед Леонтий, оседлав табуретку, молчал, слушал, лишь вставляя: «Кхх», «Ох-хо-хо», «Ишь». Лишь когда хитрая бабка Агафья  достала из тряпок бутылку водки, разродился фразой: «Ух ты, брат мой!». На лице его нарисовалась улыбка. Дед Сашке понравился, и он подсел к нему. А у подвыпившего старика развязался язык. И полились  воспоминания, вплоть до лет юности. Бабка Агафья и Ксения с трудом перевели разговор  в нужное русло  –  где жить? И тогда дед изрек:
- Пусть, старая, у нас поживут, ну а там поглядим.
- Только быстрей вам надо прописаться, - сказала Антонида Ивановна.- А то уж больно  любопытные  соседи.
- А что,  плохо с пропиской?- поинтересовалась Ксения.
- Плохо. Но пропишут,- успокоила Антонида  Ивановна,- жить где-то надо. А пока места  хватит – кухня вон какая.
У бабки Агафьи отлегло от сердца.
- Спасибо, Тонечка,- поблагодарила она.- А то я  делом грешным подумала,  что вы нас выгоните.
- Как можно – свои же, не чужие. К нам вон Танька приезжает из деревни и по неделе торгует.
- Чего вспомнила Таньку?- вмешался дед Леонтий.- Маслица привозила, яиц, плохо такую колхозницу держать?
- Так я ей платила.
- Какое там,- поморщился дед,- за бесценок. Ладно, шабаш, стелиться давайте!
Братьям не спалось: у них было полно проблем.
- Учебный год  идёт,- сказал тихо Вовка.
- А мне наплевать на школу,- отвечал Сашка.- У меня и табеля нет. А мамочка в поезде говорила, что, если не возьмут в школу, то выгонит меня из дома. И куда податься? Места  незнакомые. В Норильске я бы нашёл, куда. Мать Нарышкина Петьки меня  оставляла, когда я у них два дня жил. Зачем я с вами поехал?
- Долго шептаться будете, скоты!- зашипела  мамочка.

                2
               
- Ксюша, как рыба об лёд, бьётся, а прописаться не может,- сокрушалась Агафья Кирилловна.      
Антонида Ивановна качнула головой:
- Пло-о-хи  дела.    
В её голосе вятский говор.
- Тётя говорит, как поёт,-  шепнул Сашка.
Неспокойна бабка, раздражена. Грубо оттолкнула она внука:
- Всё слышишь!  И что за непоседа!
- Взрослым забота, а малым во-о-ля, не работа,- пропела Антонида Ивановна.
- Какая воля?- шмыгнул носом Сашка.- Вовка на улице, а меня держите дома.
- Сам виноват, вышел из веры!- оборвала его бабка Агафья.
Голос строгий, но в глазах тёплые искорки.  Никого она не любила так сильно, как Сашку.
- Ладно, иди во двор, - предложила она.- Деду подсоби пилить.
Через минуту уже Сашка стоял у сарая,  в котором  дед Леонтий шаркал  двуручной  пилой.
- Пилить прислали?- улыбнулся дед.- Добро. Только лошадь отгоню в  конюшню.
У ограды, клоня голову, стояла тощая коняга.
- Деда, ты возчиком работаешь?- спросил Сашка.
- Угадал.  Восемь  годков.
- А меня  возьмёшь на конюшню, а, дедушка?

Телега мягко, на резиновых шинах, катила  по выложенной булыжником дороге.
- Дед,  а чё возишь?- попытался разговорить деда Сашка.
Тот смолчал. «Если не  ответил,  то  кроме «но!» и «т-р-р!» ничего уже не скажет,- решил Сашка.-  Вылитый  дед Семён». Он стал вспоминать  прожитые в гостях  дни.  Дед Леонтий его хвалил, говоря, что он мальчик с душой, а о Вовке ничего не сказал, только головой покачал. Мамочка, едва сдержав себя, возразила тогда, перечислив  подвиги  младшего.  В душе Сашка готов был с ней согласиться, вспомнив последние дела -  порванную  штанину, разбитое окно у соседей. Но он не понимал смысла слов, сказанных  мамочкой: «У  тебя,  собачий выродок, как у змеи, ног не отыскать!».
- Слазь, оглох! - прервал раздумья его  дед.
Сашка слез с  телеги.  Дед  повернул лошадь в сторону, попятил её. Телега вкатилась под дощатый навес. Пока дед возился с лошадью, Сашка поднял оброненный дедом окурок. Когда  тот отвернулся, он  вдохнул дым.
- Куришь! - раздалось из конюшни.
Сашка  сунул окурок в карман и пальцем загасил.         
- Вернёмся, мамке расскажу,- сказал дед.
У Сашки похолодело в груди.
- Дед, я не в затяжку,- прошептал он.
- Ладно, ладно, но гляди, схлопочешь ремня,- улыбнулся дед.
Сашка знал, если дед проговорится, то дело одним ремнём не закончится: мамочка выместит на нём всё, что накопила за последнее время. Поэтому весь вечер он не отходил от деда, стараясь угодить ему во всём.
Мамочка пришла поздно, усталая, но довольная. За ужином поведала о похождениях своих.
- Работу найти легко, - доложила. - Только нужна прописка; и я отыскала комнатку, где пропишут.  Комнатка мала, зато взяли с меня триста рублей, а что делать, пришлось согласиться. Так что, завтра переезжаем.
- Так и устроитесь,- поддержал  дед.- На одном  месте камни обрастают.
- Не с чего им,  Лёня,  обрастать, - вздохнула бабка Агафья. - Уж столько дорог исколесили, денег ушла уйма. А работница одна.
- Ничего, скоро помощники  подрастут, - возразил дед.
- Помощники... - скривилась Ксения. - Этих молокососов в школу определять. С Володькой ладно, а с этим  что делать? - Ксения  обернулась  на Сашку; того обдало холодком. – Если не примут без документов, пусть уматывает.
Сашке не хотелось плакать, но слёзы поневоле закапали из глаз.
- Ксеня, зачем изводишь Саню! - вступилась за внука бабка Агафья.
- Не вмешивайся, мать! - крикнула Ксения. – А ты не ной, скот! -  с  кулаками подступила  она к Сашке.  Не нуждаясь больше в гостеприимстве, она не сдерживала себя.
- Сколько ненависти у тебя к сыну,- качнула головой Антонида Ивановна.- Озлобишь на всю жизнь.
- Видеть не хочу его! Впрочем, оба они из меня кровь высосали.
Вовку передёрнуло от её слов, и, чтоб не огрызнуться, он на цыпочках вышел из комнаты.   Сашка  подался за ним.          

                3

Проснувшись, Сашка подумал, что лучше бы ему остаться  у Леонтия, но вряд ли тот согласиться. Поразмышлять подольше, лёжа, не удалось: подкатила телега. Пошаркав ногами на крыльце, дед  доложил супруге о приезде. «Леонтий подъехал, грузиться давайте», - пропела  та, зайдя в кухню. Положив чемоданы и узлы на телегу, семейство покатило по снежной дороге. У бревенчатого  дома дед остановил кобылу: «Кажись тута… А может, и не тута». Все остались в  телеге, не зная, что делать. Из дома вывалился  рыжий мужик.
- Чего не разгружаетесь? - скороговоркой спросил.      
- Сидят, как истуканы! - голос Ксении из дома.
Братья спрыгнули с телеги и стояли, не зная, с какого чемодана начать разгрузку. Рыжий мужик, улыбнувшись,  подошёл к Сашке и спросил, как его имя. Сашка растерялся  и  ответил не сразу.
- Бери узелок и за мной, Сашок! - приказал мужик, ручищами без труда подняв два чемодана. Скосив глаза на шагающего за ним Сашку, он  пояснил.– Хозяин тут я. Слушаться будитя, житьё будя  хорошее,  иначе житья не  будя. Понял?
Они прошли около аккуратно уложенного штабеля досок и через коридор вступили в маленькую комнатку. Когда оказалась в ней все, нельзя  было шагнуть, чтобы не зацепить кого-нибудь.
- Значит, так, - всем стал объяснять положение семьи мужик.- Будитя по-доброму платить, жить будитя. Меня из-за пустяка не тревожьте: на это хозяйка есть.
Как по уговору, из-за косяка двери появилась   половина туловища. Круглое лицо женщины улыбалось, светясь, как эмалированный таз с цветочками. Другая  её половина осталась в прихожей, даже не пытаясь занять заполненное пространство.
- Ишо что скажу, - хозяин поднял вверх указательный  палец. - Топление  печи  цельный месяц, пока не обживётесь, из моих  средствий, плату взимать за топление  не буду.  Сарай вона, щепы там полно.
Когда семья осталась одна, Ксения, присев на  чемодан, засмеялась.  «За щепу плату не будя брать…» - передразнила она хозяина. С той поры за глаза стали называть мужика: «Щепа…». И по происшествие времени, вспоминая жизнь в этой комнатке, с улыбкой  говорили: «Нащепались мы там…»

                4

Снег всё не покрывал землю.  Сорокоградусные морозы заковали в кандалы поля, дороги. И только тогда ветер принёс снеговые тучи. Завыла метель, выросли сугробы. «Трудно будет весне: придётся  растапливать эту снежную массу, чтобы потом начать прогревать почву» - думали горожане.
Когда  берега Иртыша покрылись снегом, как птицы на корм, собралась на них мелюзга. Замелькали  салазки, самодельные лыжи, крик, смех не смолкали до позднего вечера. С краюхой хлеба  за  пазухой  дети, не замечая бега часов, наслаждались беззаботной жизнью.
- Вова,- попросил  Сашка  брата. – Дай   лыжи, разок проеду.
- Отстань, - ответил брат. - Мать что говорила? Из дома ни шагу. Пойду в школу, тогда катайся.
Сашка опустил голову. Брат напомнил ему о его положении. Его не приняли в школу без документов, и тогда мамочка сказала, что пускай он уходит из дома.  «Отец лёг под вагон, и ты ложись  – нет  места уроду на земле», - вспомнил он её фразу. «Нет, тварь, под вагон  не лягу - не дурак, поживу ещё, зато к тебе никогда не повернусь, руку не протяну, если тонуть будешь!»
 
Под вечер нехотя плёлся он с улицы домой, где живёт отвратительное существо – мамочка. Он знал, что  любит его одна бабушка. Может, и Аня, но она сама несчастлива – просит у сестры приюта. Недавно прислала письмо, в котором писала: «Спаси меня,  Ксюша, от изверга Гоши, сведёт меня в могилу». Скорей бы приехала!  Воспоминания о Анне отвлекли Сашку от своих бед.
Он приблизился к дому. Мать, может, на работе. Он зайдёт, хлеба возьмёт и убежит. Но войдя в сени,  услышал её голос. Тогда он выскочил на улицу и, обходя сугробы, потопал к городу. 
Вдали виделось многоэтажное здание. Это был  «сумасшедший дом» - так  в Омске  называли недавно построенное общежитие. Его многочисленные окна  светились тепло. За общежитием высилась церковь с золотыми куполами. Холод усиливался, заставляя Сашку перейти на бег. Вскоре он вступил в церковную ограду.
С крыльца церкви сходили люди. Сашка юркнул в дверь. На него пахнуло теплом. Около ящика, что стоял у двери, топтался старик. Он обратил внимание на вошедшего мальчика и, прикрыв ладошкой рот, сказал:
- Шапку скинь.
Сашка стянул с себя шапку и сунул её под мышку. Побрёл медленно по залу. «Помоги, боженька»,- шепнул он, наклонив голову в сторону иконы. Согревшись, он решил глянуть, что происходит в толпе. Из центра толпы лился бас, струёю вился дым. «Скоро закончат молитву, и куда идти?» - подумал Сашка. Везде висели иконы – большие, маленькие. Одна иконка Сашке понравилась: с неё смотрели на него добрые глаза боженьки. Иконка держалась на нитке, привязанной к гвоздику. Сашка подумал, что, если её взять, то она защитит его от мамочки. Он осмотрелся и дёрнул иконку вниз. Нитка оборвалась.
Похаживая по помещению, он гладил богиню, лежащую в кармане. Но, глянув на стену,  почувствовал, что глаза других святых говорят о том, что им совершён  грех.
Толпа раздвинулась, Сашка увидел гроб. Преодолев страх, он подошёл ближе. Синее лицо покойника выражало целомудрие. Казалось, что мёртвый слушает молитву. Свечки горели по углам гроба, бросая свет на усопшего. Пламя подрагивало, по синему лицу мертвеца текли серые тени. У батюшки с трудом ворочался язык от продолжительной молитвы, пот блестел на лице его, и он часто вытирался рукавом.  Несколько голосов протяжно тянули молитву; но вот люди начали  креститься, и батюшка произнёс  «аминь».
Сашка стоял у ног мёртвого. Не зная, чем заняться,  он старался прочитать непонятную надпись на саване. Но вот батюшка помахал кадилом, и мужчины подняли крышку, чтоб закрыть гроб.
- Мальчик, - пробасил поп, – убери с гроба свечи!
Сашка снял две свечи; гроб закрыли, люди  стали расходиться. Не зная, куда деть огарки, Сашка сунул их в карман. С толпой двигаясь к выходу, он замешкался, решив укрыться в уголке. Но кто-то, увидев его, спросил: «Чей это малыш?», на что ответили: «Наверное, родня покойного». Сашке вспомнился мертвец. Тогда он спрыгнул с крыльца. Теперь, когда с ним заступница, мамочка не посмеет его бить. Думая так, он отправился домой и вскоре постучал в дверь.
         
                5
               
         Дома собирались спать: бабка Агафья  постелила на пол матрац.
- Явился! – зашипела мамочка, увидев Сашку.
          Сашка  стоял, переминаясь с ноги на ногу.
 - Ты же собирался уйти, а? - взвизгнула мать.
 - Собирался…-  хлюпнул носом Сашка.
 - Так чего пришёл? Кстати, где носило?
 - В церковь ходил.
           Вздохнув, прослезилась бабка Агафья.         
  - Баба, не плачь, я тебе свечки принёс, - Сашка достал из кармана иконку и огарки.
  - В церкви взял? - спросила бабка.
  - Там молились, мне поп их отдал.      
  - Ну, и паразит! - всплеснула руками Ксения. Она прикурила папироску дрожащими руками. – Икону-то  украл! Ответь, украл? Да что спрашивать …
           Иконка девы Марии выпала из руки Сашки. Он сказал отрешённо:
  - Просто взял.
  - Украл, значит,- качнула головой Агафья Кирилловна.
  И тогда Ксения, отлупив сына кулаками, в три пинка вышвырнула его за дверь.
  - Шагай, скотина, унеси, где взял! - только  и сказала.

  Потирая ушибы, Сашка шёл в ночь. «Зря  явился, -  думал. – Понятно, что ей надо - чтоб исчез».
  Скрылся во тьме силуэт колокольни, словно уменьшилось в объёме светящееся здание общежития. Сашка направился к вокзалу. В  зале ожидания нашёлся для него край деревянного дивана. Обнимая пухлые пожитки, дремали пассажиры. Было тепло.  Согревшись,  Сашка почувствовал сосанье в животе. «Хоть бы корочку хлеба», - засверлила мысль. Его взгляд остановился на дородной тётке с мальчиком. Она разложила перед отпрыском газету и нарезала пластиками батон, колбасу. Приготовив еду, начала уговаривать щекастого малыша покушать. В Сашкином  желудке разыгралась буря. Вдруг увидел он при входе милиционера. Звякая шпорами и рукой придерживая саблю, которая, волочась, задевала ноги спящих пассажиров, он шёл по залу. Приметив Сашку, направился к нему. Малыша кинуло в жар, но он принял сонный вид, даже зевнул. Однако страж порядка уже не мог пройти мимо.
  - С отцом? – спросил, показав на  спящего  мужика.
  - Ага,- ответил Сашка и осторожно положил  голову  на  ноги  спящего.  «Хоть бы не  проснулся», - подумал.
  Мужик забормотал что-то во сне. Сашка поглядывал на милиционера. Тот развернулся и отошёл. Мужик проснулся, отодвинул ногу в сторону и уставился на Сашку.
  - Беспризорник? - спросил, щурясь.
  - Нет, призорник,- огрызнулся Сашка.
  - Так тикай, пока милиционера не позвал! - пригрозил мужик.
  Сашка промолчал, решив не ухудшать положения, потопал к выходу. Стоя у дверей,  поёжился от холода. Ноздри защекотал табачный  дым. Выбрав момент, затолкал руку в урну, что стояла у двери, нащупал в ней окурок. Не глядя ни на кого, сунул его в карман и вышел на улицу. Недалеко услышал грохот трамвая. Дядя швырнул на землю горящий окурок. Сашка поднял его и прикурил. Курнув, шмыгнул в трамвай. Равнодушный взгляд кондукторши, закутанной в шаль, мельком задержался на нём. Проехав  остановку, Сашка сошёл с трамвая, и пошёл вдоль улицы Серова.  Вот и дом  Леонтия. «И что сказать? - подумал Сашка.- Скажу правду, что мать выгнала». Робко постучал. За дверью тихо. Постучал громче. Опять никого. «Наверно, спят», - подумал  Сашка.
  Выйдя в проулок, он направился к остановке.  Ждать пришлось долго. Но, наконец, подъехал трамвай, в котором сидел один долговязый мужик. Взглянув на Сашку, он дохнул на него  перегаром.
  - Поздненько  катаешься, дружок, – возмутился он, хоть язык ему плохо подчинялся. - На  последнем тр-р-амвае, щегол…
  Сашке на него было наплевать, но не на кондукторшу, которая сразу прицепилась.
  - Безбилетник! -  закричала. - Куда в ночь  понесло? Дома потеряли, поди? Вымётывайся на  остановке!
  Досадуя на тётку, Сашка выскочил на улицу и поднял воротник пальто. Припозднившиеся горожане  торопились в различных направлениях. На тусклые  фонари опускались пушинки снега. На плечах у Сашки образовались вороха. Он плёлся по улице Ленина. Прошёл ряд магазинов. Прочёл вывеску: «Мясо». Снова почувствовал сильный голод.  Постояв  у  витрины,  где лежали  копчённые и варёные колбасы, он вздохнул и направил шаги к пятиэтажному дому. Войдя в тускло освещённый подъезд, сел на ступеньку бетонной лестницы, ведущей на следующий этаж.

                6               
               
  Прошло более часа. Сашка пошевелил пальцами ног в сырых ботинках. Осознав опасность положения, заплакал. Свернувшись в комочек, заскулил, как брошенный кем-то щенок. А когда решил подняться, то почувствовал, что ноги плохо слушаются. «Отморозил!» - испугался, и начал топтаться и прыгать. «Надо идти»,- подумал. Но где спастись до утра, пока не откроют магазины? Выйдя на улицу, увидел светящиеся окна сторожки. Потоптавшись у двери, вошёл в помещение.  На него  пахнуло приятным теплом.  С  высокого топчана сполз дед.
  - Фу, чертёнок, напужал! – закряхтев, он проговорил сипло.-  Чёрт принёс  ночью!
  - Пусти погреться, деда! - взмолился Сашка.
  - Да грейся, не жалко,- миролюбиво ответил старик и полез на полати.
  Сашка расположился у печи, присев на грязный ящик. Сторож засвистел носом, продолжив  прерванный сон. Это устраивало Сашку, так как он не хотел расспросов. Поглядывая на сторожа, он мысленно  поблагодарил его, хорошие мысли полезли ему в голову, растрогали, захотелось пустить слезу. Осмотревшись во тьме, увидел на подоконнике  корку  хлеба. Неслышно взял её и, ладошкой прикрыв рот, чтоб хрустом не разбудить сторожа, пожевал. Подкормившись, достал из кармана окурок и прикурил у поддувала. От  табачного дыма и тепла его сразу потянуло ко сну. «Было бы лето,- подумал сквозь дрёму.- Летом везде переночевать можно, да и жратву найти просто – не война». Глаза его  слиплись, будто их намазали клеем.
  Сквозь сон он услышал шаги, приближающиеся к сторожке. Услышал и говор; кажется, людей было  двое. Кто-то вошёл. Послышался  басистый смех.
  - Ох-хо-хо! - сказал вошедший мужчина. - Помощника   отыскал, Иваныч? И кто же это?
  Сашка увидел шинель; как огнём, его обожгло: перед ним стоял, расставив сапожища, милиционер. Другой  сотрудник  стоял рядом. Сашка сел у окошка, низко опустив голову.
  - Рассказывай, малец, - прохрипел сторож, откашлявшись. - Да не пугайся, эти дяди тебе плохого не сделают.
  Сашка сосредоточенно разглядывал дырку в полу. Нужно было сказать что-то.  А  что? Представил: отведут к мамочке, и та…
  - Скажи, где живёшь?- забасил милиционер.
  - Нигде не живу,- промямлил Сашка и  подумал: «Наверно, старший».
  - Громче, ну! - крикнул милиционер.
  - Ничего не скажу! -  обозлившись, пропищал  Сашка.
  - В отделении  скажешь, -  проговорил второй сотрудник.
  Тронув сапожищем мокрый Сашкин ботинок, старший милиционер бросил:
  - Пойдём, бродяжка.
  - Отпустите! Я утром уйду домой, - на всякий случай попросил Сашка.
  - Брешешь бродяжка, - пробасил милиционер.
  Сашка вышел с сотрудниками за дверь и глубоко вдохнул предутренний воздух.

                7

  Снег захрустел в тишине. Милиционеры шли  быстро, Сашка с трудом поспевал за ними. Мелькнула мысль сбежать, но, при виде огромных сапог старшего сотрудника, он резонно подумал: «Эти сапоги обязательно догонят и поддадут». Около отделения  топтали снег ещё три милиционера. «Буду помалкивать»,- подумал Сашка. В дежурке было тепло.
  - Дрых в сторожке на Ленина,- усмехнувшись, милиционер доложил дежурному сотруднику.
  - Так, так, - нахмурившись, дежурный раскрыл тетрадь, макнул перо ручки в чернила. – Фамилия? - Обратился  к Сашке.
  Сашка, насупившись, не ответил.
  - Так и молчит, - голос басистого.
  - Заговорит! - к Сашке приблизился дежурный.
  - Оставь пацана, - вступился за Сашку толстый милиционер. -  Пусть поспит до Сохина.
  Милиционеры стали  говорить о какой-то пьяной женщине, которую  пришлось вести. Сашка невольно прислушался, но не внимательно, потому что думал о Сохине.
  - Пострел, иди наверх! - дежурный показал на деревянную  лестницу, которая  вела  на  верхний  этаж. - Там теплей. Ложись на пол и поспи.
  Сашка собрался было уйти, но дежурный задержал его:
  - Постой,  покажи карманы.
  - Ничего нет, - пискнул Сашка, залившись краской: вспомнил  иконку.
  - Давай, быстрей! - заторопил дежурный.
  Сашка, насупившись, достал из кармана штанов коробок спичечный. Но милиционер сам залез рукой в другой его карман, и достал оттуда кучу окурков. Ощупав Сашкины штаны, он проверил карман его пальто. И оттуда извлёк иконку и клочок газеты с портретами вождей.
  - Смотрите! – он, повертев иконкой, захохотал. -  Набожный. Тут ещё свечки. Где взял? - Прекратив хохотать, спросил он Сашку.
  - Дедушка подарил, - соврал Сашка и, схватив из руки дежурного иконку, сунул в карман.
  - А откуда  портреты?
  - В туалетах бросают,- с вызовом ответил Сашка.
  - Вот что, бери, дружок, вождей, а окурки брось в урну, и иди, спи. – Дежурному надоело возиться с пацаном.
  Сашка исполнил с охотой приказание, однако  солидный окурок придержал в ладони. Свернувшись калачом на полу, он вынул иконку и, вздохнув  горестно, погладил её. Забыться удалось, но ненадолго. Внизу началось хождение, постукивание дверей, разговоры. В окна пробивался утренний свет. Сашка подумал о Сохине. И у него отчего-то заколотилось громко сердце.
  Здание милиции вскоре загудело, как пчелиный  улей. Милиционеры и штатские ходили вверх, вниз. Сашка  переходил с места на место, мешая. Им никто не интересовался. Тогда он стал подбираться к двери. Дежурный, из окошка заметив его, писклявым голосом прикрикнул:
  - Тикай, хлопец! - Сашка обратил внимание, что это был уже новый дежурный, сменивший предыдущего. Он говорил с украинским  акцентом. - Нечего  шастать без дила! Тикай!
  Не до конца веря в окончание ночных событий,  Сашка медленно сошёл с крыльца и побежал, как сорвавшаяся с цепи собачка. Он не знал, куда бежит,  наверное, подальше от милиции. Прийти в себя ему помогло падение - он поскользнулся и ткнулся  головой в сугроб. Сев на снег и отдышавшись, он до  боли  натёр  снегом  лицо и руки.  Теперь он знал, куда идти.

                8

  Он вошёл в вокзал. Решенье оставить город  этот  созрело у него окончательно: там, где живёт мамочка, ему места нет. Сидя в окружение бесчисленных чемоданов, он стал мечтать. «Шапку бы невидимку – в ресторане наелся бы». В бесконечной сутолоке, царящей на вокзале, на него никто не обращал внимания, даже милиционеры, рукой придерживающие сабли. Но стоило ему поднять с пола окурок, как кто-то сказал: «Сморчок, а курит». Солидных бычков  набрал он много, ещё бы кусочек хлеба. Как же хотелось есть! Сидя у стены, он смотрел на карапуза, мимо вышагивающего на косолапых ножках. Его, конечно, интересовал не карапуз, а бублик, которым махал тот. В закружившейся от голода голове Сашкиной родился  план.  Вытащив  из  кармана коробку из-под папирос, он покрутил ею перед носом мальца. Тот заинтересовался.
  - Поменяемся? Тебе коробку, а мне бублик? - предложил Сашка.
  - Ню давай, - пропищал маленький и протянул  бублик Сашке.
  Отдав коробку, Сашка сунул  бублик за пазуху.  А малыш оглядел коробку, потом открыл её. Не найдя в ней ничего, подошёл к Сашке. Сашка решил  убраться,  но  косолапый  не своим голосом закричал:
  - Отдай шушку!
  Толстая тётка, оказавшись рядом, схватила за рукав Сашку и заорала:
  - Попрошайка! Зачем  бублик отнял?
  Щёки у неё раздулись, как кузнечные меха, глаза полезли из орбит. Сашка выдернул рукав из цепкой руки и бросился прочь, крикнув: «Не отбирал!»
  - Сволочь! Жульё! - крикнула ему вслед тётка.
  «Вот паскуда! - на бегу шепнул Сашка. -  Из-за  ерунды такой шум подняла!». Выбежав  из двери вокзала, он впился зубами в чёрствый, но необыкновенно вкусный бублик. Но вечером есть захотелось ещё сильней. «Не нужно было всё съедать»,- подумалось Сашка.  Он  устало примостился рядом со старушкой, которая  прислушивалась  к  тому,  что объявлялось по радио,  прикладывая ладонь к уху. По радио объявили, что у выхода из зала  ожидают Терёхина.
  - Сыночек, - затормошила Сашку старушка, - про какой поезд объявление?
  - Терёхина потеряли… - отмахнулся от неё Сашка. На него  накатилась  усталость,  говорить не хотелось.
  - Ты, сыночек, скажи, - стала просить старуха, - когда семьдесят четвёртый  подадут. Я не слышу.
  - Скажу, скажу, - замотал Сашка головой, обдумывая, как забраться без билета в вагон. - А вам далеко? -  интуиция  подсказала, что эта  старушка и поможет.
  - Далеко, сынок, далеко, от Новосибирска  вёрст четыреста. От сына я к доченьке. Стары никому не нужны.  Он сперва был ничё, а уж посля…
  Сашка слушал старуху и объявления по радио. Наконец услышал, что семьдесят четвёртый  опаздывает  на два часа. Доложив об этом  старухе, он начал с ней  налаживать контакт. Для начала вздохнул и выдохнул, выпущенный громко из груди воздух обратил на себя внимание соседей.
  - Чего, сыночек, вздыхаешь? - спросила старушка.
  Сашка покачал головой.
  - Говори, что приключилось? - настаивала на откровенном разговоре старушка.
  - Мы ехали с папой, - начал врать  Сашка. - На стоянке я за хлебом пошёл и отстал. Третьи  сутки  скитаюсь.
  Старушка, внимательно  выслушав его, высказала мнение:
  - Сынок, а ты иди к милиционерам, они тебя на поезд посадит, и поедешь дальше.
  - Боюсь я их,  -  подражая стилю разговора  бабки,  пропел  Сашка. -  Истинный бог,  боюсь. Одного бога прошу о милости.
  Старушка слушала, широко распахнув глаза.  Даже шепнула:  «Божий человек».  А Сашка,  довершая комедию, вытащил иконку и поцеловал её, причём, изображение святой обратив в сторону старушки. Старушка перекрестилась. Сашка же, приняв позу несчастного человека, приготовился выслушать бабкино мнение.
  - Докуда же вы ехали? - с дрожью в голосе вопрошала она.
  - До Новосибирска.
  - Так и тебе на семьдесят четвёртый?
  - Конечно, бабуся, миленькая! Мне бы в вагон влезть, а там я почитай дома! Помоги, бабуся, забраться в поезд!  –  Сашка высказал то, ради чего затеял  разговор.
  - А? Чего  сказал? - пропела старуха. -  Ты говори громче: я не разбираю, когда тихо говорят.
  - Старая глухня! - вскипел Сашка и тут же прижал ладонью рот. Но громко сказанное дошло до бабулькиного уха.
  - О-хо-хо, всему время своё, - молвила она. - И тебе быть тугому на ухо.
  Сашка не решился продолжить разговор. Неприятный холод пробежал по его телу. Он опустил  глаза, стыдясь. Однако, когда уже подумывал уйти в другой зал, старушка вцепилась ему в руку и, глядя  мутно, пропела:
  - Ты кушать хочешь, сердечный?
  У Сашки перехватило дыхание, комок подкатил ему к горлу, он кивнул. Ему представилась  заботливая бабка Агафья, слёзы  полились из его глаз.
  - Будя реветь, будя, - проговорила  старушка, погладив ему руку. - Хлебушка и сальца дам, немножко подкрепишься.
  Она развязала узелок, и через минуту Сашка  отрывал острыми  зубами куски сала. Не доев половину, остальное завернул в газету и спрятал в карман. Придвинувшись ближе к бабушке, сказал:
  - Теперь в вагон бы сесть, и закончатся  муки мои.
  - А почему  не сесть? - оживилась бабка.- Сядем.
  Сашке стало хорошо! Он тихо замурлыкал  пришедшую на ум мелодию, и даже когда мимо проходил милиционер, едва не задев его шашкой, он,  вместо того, чтобы голову втянуть в  плечи  и попросить боженьку спасти, вызывающе глянул на него. Правда, тут  же испугался выходки своей.
       
                9

  Прозвучало объявление о приходе  семьдесят  четвёртого.  Сашка скатился с места и взял бабушку за рукав; их подхватила толпа, спешащая к выходу. Спрятавшись за спину старушки, Сашка оказался в вагоне и, продираясь меж пассажиров, узлов и чемоданов, нашёл то, что было ему нужно –  свободную верхнюю полку. Как обезьянка, он забрался наверх и замер. Забаррикадированный вскоре узлами и чемоданами, он почувствовал себя спокойно.
  Много часов покачивающийся вагон вёз его из Омска. Был Сашка полон переживаний, впечатлений! Окажись у него в руках тетрадка и карандаш, он бы даже попробовал написать стих, выплеснул бы в него свои чувства. «Многие города объезжу, - шептал он тихо, - но не вернусь к ней ни за  хлебом, ни за теплом».  Он  бы  ещё  долго думал о своей  жизни, но усталость взяла своё, веки его слиплись, им овладел сон. Сон! В нём он чувствовал друга: он возвращал ему силы, которые нужны были для следующего дня не детской борьбы. Иногда он уносил его в места, где ему было спокойно, хорошо. Но если б только он знал, что его ждёт, то не захотел бы проснуться.
  Но он проснулся. В окно пробивался свет зари, слышался детский смех, говор взрослых. Поезд стоял. Захотелось поразмять ноги, но жаль было покидать удобное место. Решив подкрепиться, он съел припасённые продукты – хлеб, сало. Голод заглушил, но не мысли о будущем. Неловким движением он задел чей-то узел. Послышались голоса, высоченный дяденька стянул Сашку с полки. «Когда забрался сюда?»,  «Откуда  едешь?», -  как  удары, посыпались  вопросы.  Не глядя ни на кого, он нырнул в коридор. Там дорогу ему преградила проводница, похожая на подростка.  Сашке показалось, что она улыбнулась ему карими глазами. Низко наклонившись, проводница шепнула:
  - Убегай: милиция близко!
  Он и сам увидел поднимающуюся по ступенькам вагона красную фуражку. Тогда он рванулся обратно и спрятался за спину проводницы. Тяжёлые сапоги прогромыхали мимо. Он  прыгнул  на перрон. Вверху прочитал: «Новосибирск».  Не хотелось покидать поезд. Голова кружилась от подступившей слабости, к горлу подкатывалась тошнота. Увидел – ещё один милиционер направился прямо в его сторону. Тогда он нырнул в толпу,  спешившую на вокзал. Толкотня на вокзале подействовала успокаивающе, но огромность зала испугала. Яркое освещение заставило прищуривать глаза. Спрятав грязные  руки  в карманы  измятого, но не потерявшего вида пальто, он застучал каблуками по плиткам первого этажа. По запаху нашёл туалет. Там отмыл руки. Теперь он мог, не боясь, обследовать вокзал, зная, что чистые мальчики милиционеров не интересуют.

  Дело шло к ночи. Всё тише гудел вокзальный улей. Опять голод. Чем смягчить его? В пустом лотке мороженицы он нащупал несколько хрустящих стаканчиков. Но они лишь разожгли аппетит. Тогда он стал заглядывать под лавки. И ему повезло: нашёл газетный  свёрток,  оставленный кем-то. Радости его не  было границ:  в  свёртке оказались кусок ливерной колбасы, раздавленное яйцо и ломоть хлеба. Он поблагодарил  боженьку за подарок и, отойдя  от места счастливой находки и присев на диван,  наелся. Теперь  ничего не мешало  ему уснуть.
 
  Утро разбудило его прохладцей. То и дело мимо громыхали тяжелые сапоги, заставляя напрягаться. Неожиданно подкатилась изжога. Он с горечью  заметил,  что руки опять грязные. Это и обратило внимание проходившего мимо милиционера. Быстро глянув на мальчишку строгими глазами, он покачал головой и  жестом  предложил ему встать  и  следовать за ним. Сашка, съёжившись, поплёлся за сотрудником. В комнатке, куда они вошли, на Сашку пахнуло  хлоркой и неизвестностью.  Сашка  сел  на  гладкую, отполированную, видимо, такими же бродяжками скамью. Милиционер, не раздеваясь, сел за стол и начал листать бумажки. Заскрипело перо.
  - Фамилия?- ожидаемый вопрос.
  Сашка промолчал.
  - Фамилия? - громко  повторил милиционер.
  И Сашке стало страшно. 
  - Ерёмин, - неожиданно для себя сказал.
  - Откуда ?
  - Из Омска. Жил у тётки, она умерла. Папки и мамки нет, - неожиданно пришло в голову объяснение.
  Допрос закончился. Со слезами на щеках, вошёл Сашка в открытую дверь. Комнатка встретила его духотой, запахом дыма. На диванах, с  высокими, как в зале, спинками, лежали трое мальчишек. Сашка примостился на краешек одного из диванов и прослезился. Пацан во сне пнул его. Это вернуло Сашке  обычное состояние.
  - Чё распустил ноги? –  дерзко пропищал он.
  Мальчишка открыл глаза и взглянул на Сашку.             
  - Привели ночью? Толкнул бы, а то лежу, как барин, - опустив ноги на пол, он повёл себя миролюбиво. – Чего такой?
  - Чё будет…- застонал Сашка.
  - Чё будет? В приёмник утром отвезут.  В первый раз, что ли? - придвинулся к Сашке  новый знакомый.
  - В первый.   
  Громкие слова разбудили остальных. Один из них, с нечесаной гривой мальчишка, подрал пятернёй себя за пазухой и пальцем стал чистить нос, при этом тот вздулся картошкой.
  - Не горюй, - в сторону Сашки помахал он   шевелюрой. -  В приёмнике  выкупают и подкормят, и пощекотют. - Он повернулся к дружку. - Давай-ка, Васёк, покурим.
  - Щас покурим, - простуженным голосом прохрипел Васёк.
  Васёк, низкорослый пацан, был примечателен большими, грязными сапогами и шапкой с  оторванным ухом, которая сидела на голове так, что из-под неё были видны лишь острый подбородок и нос. Забравшись  пятернёй  в штанину, он достал полпачки папирос и спички. Угостили и Сашку. Все затянулись дымом.

                10

  Чубатый извергал маты. Сашка подумал, что на воле он хулиган.
  Дверь открылась. Два милиционера вывели заключённых на улицу, приказали забраться в брезентом закрытый автомобиль. Путь лежал в детприёмник. Ехали долго, до окраины города. Сашке, чем ближе был конечный пункт, тем сильней хотелось исчезнуть из этой жизни. Машина въехала в высокую ограду, остановилась.
  - Живо,  быстрей! - заторопил милиционер.   
  Мальчишки посыпались из машины и расположились толпой. Высокая ограда, выметенные аллеи, по краям деревья, за ними  двухэтажные здания, - эта спокойная обстановка произвела тягостное впечатление на Сашку, такое бывает, наверное, с мышонком в мышеловке. Худой,  долговязый  дядька,  с обрюзгшими щеками, одетый в серый халат, направился по аллее, приказав идти за ним.  Мальчишки, ёжась,  старались от него не отставать.
  Подтвердилось предсказание чубатого: их привели в баню, заставили повесить одежду на проволочные круги. Женщина, с сонным лицом, остригла всех. Было холодно. Но в банном отделении  согрелись. Только долго плескаться не позволила  парикмахерша, она то и дело заглядывала в дверь и торопила:
  - Быстрей, хватит воду лить!               
  Выходили в другую дверь, там мальчишек ждала новая одежда. Сашка, конечно, ещё не видел такой - бесцветная куртка, белые штаны со штампом, нижняя рубаха и огромные трусы.  От вольной  жизни не осталось ничего. 
  Новеньких разделили по разным группам. Сашку определили в среднюю. Воспитательница,  миловидная,  белокурая женщина  расспросила Сашку – как звать, где проживал, есть ли у него родители. После нудной беседы, показала ему, где будет находиться он после команды:   «Отбой!».

  Косые взгляды Сашка почувствовал сразу, как только отошла в сторону белокурая. Его обступила толпа мальчишек. Невольно вспомнился  день,  когда  бабка Агафья привела братьев в приют. Тогда он был не один.
  К нему приблизился рослый подросток, на  голове которого красовалась сползшая  на лоб  пилотка. Сашка с любопытством глянул на  урода –  его голова напоминала клин. Когда он заговорил, Сашке показалось,  что  язык  у него вывалится изо рта.
  - Кто ты? - спросил  подросток, шепелявя.
  «Язык мешает ему  – наверно, большой», - подумал  Сашка. Но, глянув уроду в глаза, почувствовал испуг. Мальчишки окружили новенького, все стояли, стиснув скулы; Сашке показалось, что они ждут приказа, чтобы наброситься.
  - Кто ты? - услышал он повторный вопрос.
  - Сашка.
  - Сука или пацан? - последовал вопрос.
  - Конечно, пацан… - попытался  улыбнуться Сашка.
  Не договорив, он согнулся, задохнувшись от боли: клиноголовый ударил его в живот. Тут же посыпались удары со всех сторон.
  - Что происходит?  -  резкий  спасительный  окрик  воспитательницы. - Ну-ка по местам, скоро завтракать!
  К Сашке подошёл коренастый, повыше Сашки подросток.
  - Я Коля, - сказал он. Бледное лицо, под глазом синяк, уши на остриженной голове топырились, как лопухи. -  Бежать надо. - С опаской оглядываясь, сказал он. – Что творят,  падлы…
  - Что сделал я им? За что они меня? - выдохнул Сашка мучившие его вопросы.
  - Понимаешь, это суки, они активисты, -  принялся  объяснять Коля. - Клин-голова и нас хочет затащить в актив. Знаешь, что творят? - сворачивают полотенца в жгут, называется  "морковка", и бьют до посинения, а то в тумбочку запихивают и кидают со второго этажа. Но мы ещё с ними пободаемся.
  Сашке ни с кем бодаться не хотелось, он сморщился, потёр живот.
  - Болит? -  спросил с участием Коля.

  После завтрака дети приступили к уборке помещений,  подметали, мыли. Потом каждый занялся, чем хотел. Кто-то, сидя, читал, кто-то играл в домино. Сашка и Коля сели перед шашками. Но играть не хотелось.
  - Что такое активист? - спросил Сашка.
  Мимо проходивший мальчик, услышав вопрос, остановился. Сашка испуганно глянул на него.
  - Не бойся, это наш, -  успокоил его Коля.
  Подошедший был тощим, с безжизненными  глазами мальчиком. «Этот побои не вынесет», -  подумал Сашка.
  - Активист, - жестикулируя тонкими ручонками, стал объяснять подошедший, - помогает воспитателю поддерживать дисциплину...
  - Тише, тише! - предупредил Коля, видя, как подходят трое.
  - Хотите продолжить? Давайте! - крикнул им худенький мальчик и приподнял рубаху.
  Сашка  увидел багровую, в синяках спину.
  - Закрой! - сквозь зубы прошипел один из подошедших.
  Сашка и Коля вскочили.
  - Хватит издеваться! - резко бросил Коля, загораживая собою малого.
  Конфликт назрел. Сашка почувствовал ненависть к активистам.  Он  окинул  помещение злым взглядом. Клин-голова где-то бродит со своей командой, может, они далеко. Вдруг рыжий активист ухватился за руку  оголившего спину мальчика.
  - Отпусти, скотина! - жалобно вскрикнул тот.
  И Сашка, неожиданно для себя, схватил игральную доску, фигурки посыпались на пол, и, сложив обе половины, ударил ей рыжего активиста по щеке. Тот взвыл от боли.  Возникла драка.  Кто-то  ударил Сашку по уху. Отлетев в сторону, он вскочил и  поспешил на помощь Коле, которого окружили два активиста – видимо, только подошли. Получилась свалка. Хриплым голосом кто-то орал: «Бей сучек, бей!». Отовсюду подбегали новые мальчишки и кидались в драку. Некоторые драчуны, постанывая, отползали в сторону. Высоко поднималась над головами активистов табуретка – ею орудовал Коля. К нему присоединилось с полдюжины новичков, уже мордованных. Безвольно сносившие побои, они, видя  численное превосходство, старались выместить на обидчиках злость.  Но драка пошла на спад.  Враги  отходили друг от друга, отряхиваясь и рассматривая ссадины. Вдруг распахнулась дверь, и появился Клин-голова, за ним его орава. Наступила тишина.
  - В другом отряде издевались? - вызывающе заорал верзила, из новеньких.
  Клин-голова на него сразу набросился. Драка как будто не прекращалась. Толпа восставших подалась назад, заняла оборону. В руке у  Клин-головы  оказался  стальной прут. Закадычные его дружки ринулись в бой. Сашку отрезали от соратников. Рыская глазами, он лихорадочно думал, что предпринять. И его осенило. У питьевого бака стояло помойное ведро. Схватив его,  Сашка  заорал:  «Атас,  воспитатели!».  Толпа замерла. А Сашка  подлетел к  вожаку, и грязное ведро оказалось на голове урода. Хитрость удалась. Пацаны накинулись на дружков вожака. «Братцы, колоти клиновских шестёрок!» - ошалело орал крепыш метрового роста, размахивая биллиардным кием. Клин-голова, обляпанный помоями, с расцарапанным до крови лицом, пытался забраться под кровать, но его крепко прижали  к  полу и били, чем попало. Стоял несмолкаемый рёв.
  - Прекратите избиение! – послышался визгливый голос: в дверях появилась   воспитательница.
  Толпа притихла.
  - Становись! – из-под кровати захрипел голос командира.
  Дружный хохот расколол тишину. Однако мальчишки послушно построились. Клин-голова  стоял, как вожак, перед строем. Грудь его была залита грязной водой, клилиновидная голова кровоточила.
  - Зачинщики, в изолятор! – закричала воспитательница, преобразившись из милой женщины в настоящую ведьму. - Зачинщики,  ну!
  Строй мальчишек стоял, не двигаясь.
  - Ну! - завизжала белокурая.   
  От строя отщепилась  фигурка.               
  - Ерёмин, ты? - воспитательница удивлена.
  - А за что они ещё утром меня избили? - потирая синяк под глазом, спросил Сашка.
  - Пусть скажут, за что? – послышалось хором со всех сторон.
  - Вы разве ничего не знаете, Ольга Васильевна, - взволнованно заговорил Коля. - Они после отбоя вьют «морковки» и хлещут нас до посинения. Выходи,  выходи,  выходи!
  Он вывел троих мальчиков из строя и приподнял на их спинах рубашки. Ольга Васильевна отвернулась:  на исполосованные спины невозможно было без содрогания смотреть. Конечно, она, как и прочие воспитатели, знала о самоуправствах клиноголового, но ему не мешали,  так как он был  стражем дисциплины.

                11

  Весна, как будто талантливый художник, нарисовала вокруг на земле проталины, растопив снег, который остался пока у заборов, порывистый ветер стал тёплым. Сашке нравилось, когда он забирался ему под рубашку, вздувая пузырём. Свободный ветер! Он дразнил, предлагая одолеть забор и бежать, бежать! Сашка  давно  вынашивал эту мечту. Но, увы…
  Семи  мальчишкам  выдали одежду, усадили в автомобиль и отвезли на вокзал.  В поезд сели затемно. Сашка решил, что его везут в Омск. Зачем  милиционеру всё рассказал? Ещё и фамилию назвал… Наверное, нашли мамочку. У него похолодело в груди от этой мысли, ещё больше настроило на побег: свидание с мамочкой было немыслимо. Усевшись на нижние полки, мальчишки поглядывали на эвакуатора.
  - Вы обещали сказать, куда везут, - обратился к нему мальчишка.
  - Близенько, до станции Татарской, - ответил  эвакуатор.
  У Сашки  отлегло от сердца. Он повеселел, даже стал кого – то  расспрашивать, долго  ли  ехать  до этой   станции. Эвакуатор, как сторожевой пёс, ночью не  спал. Приехали на место засветло. У вагона  встретили прибывших два сотрудника. Татарская была залита  грязью. Во  мгле  детишки  чавкали  ногами по лужам,  казалось, что не  будет  конца пути. Но вот засветились огни Татарского детприёмника.  Полусонный, пожилой сторож впустил детей, предупредив, чтобы они сняли ботинки на крыльце и устраивались пока в коридоре. Свет от жаркой печи ложился на пол. Было тепло и, поэтому казалось  уютно и на полу. Все  уснули.

  Жизнь в Татарском  детприёмнике начиналась рано. Но в дальнейшем не строго придерживался   распорядок.  Мальчишек было  мало. Кормили хорошо.  Воспитатели были терпеливы и внимательны, не кричали, строем не гоняли. Такая жизнь понравилась новичкам, тем более, что старожилы не очень пытались над ними верховодить. Но верхнюю одежду на ночь  отбирали,  и доверия не было.
  Дни текли монотонно, скучно. И часть новеньких  решила бежать. Решёток на окнах не было. Это обстоятельство разнообразило воображение Скребка - старожила, - который решил присоединиться к недавно прибывшим. Он, проявляя активность, предлагал разные планы, но ребята отыскивали в них недостатки. Скребок, - никто не знал, за что он получил это прозвище, - не обижаясь, соглашался.  Он, впрочем, пользовался авторитетом. После отбоя контроля не было, и, усевшись на койку в майке и трусах, Скребок упрямо призывал бежать. И когда желанье такое созрело у большинства, он, как полководец, встав во весь  рост на  постели, воскликнул:
  - Кто со мной?               
  После этой пламенной фразы он завернулся в одеяло и подошёл к окну, которое лило свет на тьму пространства. Видимо, действовал он по плану. Плечом упёрся в стекло, осколки полетели вниз. В спальню ворвался ветер. Не мешкая, Скребок прыгнул в окно,  стянув за собой одеяло.
  - Давайте, пацаны! -  крикнул.
  За ним последовали. У окна получилась свалка. Одеяла, как знамёна, развевались на ветру. Бежали,  спотыкаясь и падая.
  - За мной, к вокзалу! - командовал Скребок.    
  Но некоторые из мальчишек отстали и пошли назад, поняв глупость вылазки: без тёплой одежды и  продуктов отправляться в побег было неразумно. Но иные радовались  хоть кратковременной свободе.
  В приёмнике их хватились: послышались крики. А перед глазами бегущей оравы уже засветились огни вокзала. Выскочив на железнодорожный путь, Скребок стал поджидать других. Прерывисто дыша и кутаясь в длинные одеяла, мальчишки оглядывались по сторонам.
  - И куда? Веди, Скребок! - послышались  голоса.
  Самый маленький из мальчишек заскулил:
  - По-ой-дёмьте обратно.
  - Тебя не держит никто, - отмахнулся от него Скребок.
  Сашка тоже не прочь был возвратиться в приёмник,  осознав положение, в какое поставили себя мальчишки, отправляясь в таком виде на глаза вокзальной публики  и стражей порядка.
  - Не побегу дальше, - сказал он, сев на рельсы и кутаясь с головой в одеяло.
  - Сашок,  и ты? - удивился Скребок.
  - Мосолыжку стукнул, болит.
  - Ладно, обсудим, как дальше быть, - решил Скребок.
  Дрожа от холода, он тоже присел на рельсы. Его  одеяло  пятном  виднелось  на  тёмном фоне. Сидели молча.
  - Скребочек, - взмолился маленький. -  Пойдём,  спрячемся, поймают.
  От вагонов товарного поезда отделилось несколько фигур; стуча сапогами по шпалам, фигуры   стали приближаться.
  - Пацаны, атас! - крикнул Скребок и побежал прочь.
  Но никто не шевельнулся, все сидели, трясясь,  как в лихорадке, от холода. Скребок, видя это, вернулся и тоже сел. К ним подходили  два  милиционера. Уже отчётливо слышны были их ругательства и стук сабель о шпалы. Нервы у беглецов сдали: когда до милиционеров осталось шагов пятнадцать, все вскочили и побежали в разные стороны.
  - Куда же вы, придурки!- послышался отчаянный крик.
  Запыхавшиеся милиционеры собрали одеяла и стояли, растерянные. Остановились и пацаны.
  - Хватит дурака валять, простудитесь! – громко сказал  один из  сотрудников. -  Малыш,  иди ко мне, не бойся.- Он поманил самого младшего.
  - А драться не будешь?- пропищал маленький, шагнув ему навстречу.
  - Что ты, никто не тронет.
  Он с головой укутал дрожащего мальчика в одеяло и, взяв его на руки и прижав к себе, понёс  в  сторону  приёмника. Остальные беглецы потянулись за ним, отбивая зубами дробь. Замыкающим, опустив голову, шёл Скребок. У ворот приёмника стояли сторож и воспитатели.

                12

  Беглецов утром выстроили в ряд. Воспитатель прочитал всем нудную мораль, жестикулируя. Детям казалось, что на этом всё и закончится, но четверых отправили в изолятор. Самого маленького простили, как осознавшего ошибку. Карцер - тесная и  душная каморка. Еду давали вовремя, но обходиться пришлось без курева. И было обидно: убегали все, но наказали   четверых.
  - Убегу всё равно, - объявил Скребок.
  - Мне тоже бежать надо, только не так, - вздохнул Сашка.
  - Тебя куда повезут? - поинтересовался тощий,  болезненный паренёк. Он  сжимался  в  комок и кашлял, хоть в карцере было тепло. - Простудился совсем, - он сокрушённо качнул головой, отдышавшись после очередного кашля.
  - Меня  к матери, - скривил губы Сашка.
  - К мамке можно, - вздохнул паренёк. - А меня к тётке,  у-у злая!
  - Лучше  к тётке, только не к моей! - воскликнул Сашка. – Она зверь, может даже убить.
  - А меня в колонию, - поделился Скребок. - Там порядок о-го-го. Я оттуда сбежал, теперь обратно. Повезут через Омск, Сашок... Ничего, рванём.
  - А удастся?
  - Будь спок, мамка не увидит тебя.
  Сашка с сомнением покачал головой, вспомнив побег и роль в нём Скребка. Через три  дня  наказанных освободили; они снова влились в коллективную жизнь.
  У Скребка нашлись тайные дела. Отозвав Сашку в угол, он рассказал ему о них. Это были дела коммерческие, которые он завёл  с  возчиком и техничкой. Через них он обзаводился папиросами, махоркой, а в приёмнике пропадали полотенца, дорожки, пластинки.   
  После  обеда Сашка со Скребком  спешили во двор, где располагался дощатый туалет. Они закрывались, а вокруг образовывалась очередь,  беспрерывно шипящая в щёлки: «Скребок, Саня, «чинарик» оставьте». Бычок оставлялся, и после искуривался до самого основания. При такой относительно спокойной жизни мысль о  побеге была  отложена  до худших времён.

  Увы, времена такие настали. Рано утром растормошили девять человек. Солнце ярко светило в окна. Мальчишкам разрешили не заправлять постель.  Солнечное утро не соответствовал Сашкиному настроению.
  - Сашок, не переживай! - попытался Скребок подбодрить его. - Увидишь, рванём…
  - Эх, Скребочек, поменяться бы с тобой.
  - Ну-у! - удивился Скребок. - В колонию легко попасть, ты на волю попади.
  После плотного завтрака девятерым мальчишкам выдали одежду.  Она пахла хлоркой. Но это была своя одежда. К вокзалу повели пешком.
  - Здесь сидели в одеялах, - Скребок показал на  рельсы.
  Его вихрастая голова постоянно оглядывалась. Эвакуатор - старый, высокий и худой - вежливо  подгонял ребятишек, одному дал горящий окурок, и его искурили все по очереди. 
  Паровоз изрыгал тучи белого пара. Сашка бросал беспокойные взгляды на Скребка, который был чересчур весёлым. «Чему радуется? - подумал Сашка. - Момент надо выбирать». Он попробовал перевести Скребка в нужное русло, толкнув его в спину, но тот   ноль внимания. Влезли в вагон, который располагался за паровозом. Эвакуатор направился в начало вагона. Сашка слышал, как проводница простуженным  голосом  сказала:
  - Те двери  не открываются.
  Мальчишки устроили возню, занимая удобные  места. Сашка  тоже ринулся завоёвывать удобную полку, но Скребок остановил его:
  - К мамочке спешишь?
  Сашка послушно сел на лавку - где стоял.  Пассажиров  было  мало. Подростки, хорошо понимая, почему такой добрый эвакуатор, стали  выклянчивать у него папиросы. Тот полез в карман,  извлёк блестящий портсигар, открыл его. Дым пополз вверх.
  - Ребятки, - завёл разговор дядька, -  прошу  внимания. -  Вид у него был жалкий. – Пожалейте меня, мне не недолго до пенсии, -  он глубоко вздохнул, -  но пока приходится нести ответственность за вас. Отнеситесь с сочувствием ко мне. - Он высморкался в платок. Было видно, что речью своей он доволен.- А за это я всем куплю по пачке папирос и коробке спичек.
  Мальчишкам стало жаль престарелого  человека. Сашка с сочувствием глянул, как тот, сгорбившись, пошёл из  вагона за  папиросами.  Но вот он задержался у проводницы, которая подметала пол, и сказал ей что-то, показывая на мальчишек. «Не доверяет» - подумал он. Жалость к старику пропала. Как вскоре оказалось, оправданно. Эвакуатор  вернулся с милиционером. Пацаны поняли, что старик речью  успокаивал их на то время, пока сходит за  сотрудником.  Невысокого роста, толстый  милиционер  громко произнёс:
  - Здравствуйте!
  Ему ответили робким приветствием.
  - А почему не встаёте! – вдруг рявкнул сотрудник.    
  Мальчишек как будто ветром сдуло с полок. Только Скребок не шевельнулся; потухшая папироска застыла в его губах.
  - А ты, болван, почему не встаёшь? - подошёл милиционер вплотную к подростку.
  - Сам болванище, - парировал Скребок, выплюнув на пол папиросу.
  Лицо у милиционера побагровело. Сашка,  стоящий неподалёку, увидел на толстом носу капли пота. Быстрым движением сотрудник схватил Скребка за ухо.  Скребок  замотал головой, но освободиться не смог. Неожиданно для себя,  Сашка вцепился в потную руку милиционера и закричал:
  - Отпусти ухо!
  Неожиданность решила дело: сотрудник отступил. «И чё хватал», «Пёс…» - зароптали мальчишки.  Милиционер, покрутив головой на голоса,  повернулся и, глянув на эвакуатора,  сказал: «Бандиты, вези сам!» Махнув рукой, он направился прочь, стуча саблей. Вслед ему понеслись оскорбления. «Дурак!» -  голос подала женщина, видевшая всё. Милиционер прошёл мимо неё, молча.

  Поезд тронулся с места. Взбудораженные случаем мальчишки притихли, бросая друг на друга  взгляды. Все молчали. Первым заговорил  эвакуатор:
  - Вот барахло, настроение всем испортил.
  - Барахло, - поддержал кто-то из ребят.
  - А ты, Скребок,  мог бы встать, - обронил Сашка.
  - Перед мусорилой вставать не стану, вот так, Сашуля, -   улыбаясь, ответил Скребок.   
  - Правильно, молодец - подтвердил  эвакуатор.
  Вряд ли надеясь, что в искренность его поверили, он на стол выложил папиросы и спички. Мировая была заключена.
  - Только, ребята, курите по очереди, и в туалете,- попросил эвакуатор.
  Скребок с Сашкой, дожидаясь своей очереди, вышли в тамбур. Сашка  глянул в окошко. Ковровой дорожкой лежали зелёные поляны, телеграфные провода то летели  вверх птицею, то медленно уходили вниз; чья-то кисть нарисовала озеро; следом потянулось поле с периною всходов. Ощущением свободы наполнял Сашку вид из окошка. Видно, заразившись настроением друга, Скребок вздохнул и дёрнул рукоять двери.  «Бесполезно, запечатано» - шепнул. Сашка, услышав это, перенёсся в реальный мир и угрюмо глянул на Скребка. Тот, сжимая зубы и играя желваками, сказал зло:
  - Удерём!

  Всё ближе город Омск. Не веря в реальность побега, Сашка мысленно готовился к встрече с мамочкой.
  - Какая скоро станция? - поинтересовался кто-то из мальчишек.   
  - Калачинск, – отозвался, зевнув, эвакуатор.
  - До Омска осталась ерунда, - шепнул Скребок, толкнув Сашку локтем. – Пойдём, покурим.
  Туалет был закрыт. Но через минуту вышел из него дядька. Скребок юркнул в туалет, Сашка – за ним. Бесшумно прикрыв дверь, Скребок вспрыгнул на  унитаз и, рванув, опустил окошко до низа. Вот она, свобода! Сашка услышал, как громко застучало его сердце, кровь ударила в виски.
  - Не дрейфь, понял! – предупредил Скребок. - Сплюнь три раза.
  Сашке  хотел сплюнуть, но помешал комок,  застрявший в горле. Он смотрел на друга, как на спасителя. А Скребок уже вылез в окно  и исчез из поля зрения. Разбился? Сашка, сунув голову наружу, с удивлением увидел невредимого друга, стоящего на  подножке вагона. «Я не смогу…» - крикнул Сашка навстречу шуму колёс. И услышал Скребка:
  - Сможешь. Как я спрыгну, ты сразу на моё место!
  Поезд набрал скорость.  В  начало  пролёта,  меж  столбами, проносившимися с большой быстротой, кубарем скатился Скребок. Не зная сам, как у него   получилось, Сашка преодолел расстояние от окна до ступенек, чуть не сорвался на шпалы, но успел ухватиться за ручку перил. Подтянувшись, сел на ступеньку. Паровоз мчался, словно пытался оторваться от вагонов. Тысячи пылинок врезались Сашке в лицо,  засоряя глаза и заволакивая вокруг всё туманом.  Картины природы превратились, казалось, в нечто злобное. Немалое пространство уже разделяло беглецов. Испугавшись потерять  друга,  Сашка чуть не прыгнул, сломя голову, на столб, но опомнился, усилием воли успокоил себя, и стал считать столбы. Наконец прицелился и, подняв воротник и напружинив  мышцы ног, спрыгнул. Всё обошлось: он с размаху врезался в шлак насыпи и зарылся в него с головой,  продолжая оседать вниз и слыша шуршанье шлака и перестук колёс убегающих вагонов.

                13
 
  Ксения легко смирилась с отсутствием сына. В конторе, куда её приняли на должность младшего бухгалтера, сослуживцы уважали её. И даже выделили ей квартиру в бараке, который находился у конторы. Свежая, подтянутая и вежливая, она занимала место в углу общего кабинета, где отдавалась работе.
  А что личная жизнь? Как-то её пригласил главный бухгалтер в театр, но она отказала, потому что он имел семью, это главное, ну, и вновь главный бухгалтер. Ещё не выветрилась память о горьком опыте. Повторяться не хотелось. Она ждала своё.
  И дождалась. Народ их контору не обходил с того времени, как в городе началось строительство  нефтезавода. И возле стола её стал задерживаться  Александр Иванович – военный  инженер.  Опытная в любовных делах, она почувствовала, что ему нравится. Его лицо, симпатичное, с широко открытыми голубыми  глазами, было, казалось, всегда печальным. Был он ещё не стар. Но офицерская шинель неказисто висела на его плечах, лейтенантские погоны топорщились. Ну и что? Главное – одинок, инженер, и уделяет внимание ей. Приходя утром в контору, он перекидывался несколькими словами с главным бухгалтером и подходил к столу Ксении.  Справляясь о её здоровье, он, для предлога, просил поискать бумаги. Ксения делала вид, что занята и спешно искала. А если он заводил разговор на отвлечённую тему, то старалась отвечать  односложно.
  Но сегодня он миновал главного бухгалтера и сразу же подошёл к её столу. Положив ладонь на стол, он невнятно заговорил о пустяках. Ксения,  глядя на его ладонь, невольно подумала, что такие же мягкие  руки были у Скачкова.
  - Вы не слушаете меня, Ксения Семёновна? - услышала она вопрос. Медленно подняв глаза, она увидела  волненье на лице Александра  Ивановича. - А я, чтобы увидеть вас, по грязи шлёпал с чёртовых куличек! - вдруг выпалил он. Казалось, он вот-вот расплачется.
  Испугавшись, что их подслушивают, Ксения прижала лукаво палец к губам и, сделав  приятной мимику лица, шепнула:
  - Александр Иванович, здесь не место об этом, но отвечу:  и вы мне очень нравитесь.   
  Инженер смутился и наклонился неловко к ней, желая шепнуть что-то. Ксения почувствовала запах спиртного.
  - Вы выпили. Понятно… – с интонацией обиды прошептала она.
  - Да, мне, правда, не хватало смелости сказать  о том, что я думаю о вас, - кисло улыбнувшись, ответил он.
  Ксения как будто изумлённо бросила взгляд на его симпатичное лицо. «Отмыть бы вас, Александр  Иванович,  форму бы эту снять,  которая вам не идёт Очень вы не ухожены» - подумала. Ей захотелось прикоснуться к его чёрным волосам. Наверное, в самом деле, соскучилась по мужским ласкам, утонув  в бесконечных заботах. Слегка  проведя  ладонью по его руке, она шепнула:
  - Да вы мне нравитесь.
  Он судорожно сжал её пальцы, готовый  упасть на колени, но, опомнился, и сказал приглушенным голосом: «Я рад…». Резко развернувшись, он вышел из конторы. Ксения скосила глаза по сторонам и поняла по чересчур занятым сослуживцам, что все они вниманием своим были только что  её стола. А главный бухгалтер этого и не скрывал, уставившись в упор на неё. Но это было второстепенно. У неё не закружилась голова, но в груди заныло сладко, наполняя сердце  предчувствием скорых перемен.
  Чисто по-женски, потянуло её поделиться новостью с подругой из планового отдела  –  Валей Чуфариной.  А та, словно догадываясь об этом, ждала её у выхода из конторы. О, Валя Чуфарина!   Чувствительнейшая натура! Она радовалась успехам любого человека, и  плакала, если узнавала о его горе.  Ксения часто делилась с ней мыслями и выслушивала её советы. Видимо,  не реагирующая на страдания  других, она, чтоб не превратиться во что-то совсем уж бесчеловечное, невольно искала соприкосновение с родником, каким была душа  Вали  Чуфариной.
  - Ксюшенька, поздравляю! - Валя крепко обняла подругу.
  - Но у меня дети.
  - Второго-то нет. Выходи, Ксеня, замуж, это твоя судьба.
  - Не знаю… И старший  идолом растёт, да и от этого, боюсь, не избавилась.  Была б одна…
  - Ксеня, разве можно так о детях? Ведь они – кровь родная.
  - Кровь, кровь… В горле она… Ну, да ладно, Валь, пойдём к тебе?
  Воспоминание о младшем сыне разволновало её.  «Неужели объявится» - подумала, себя ловя на мысли, что  желает сыну смерти. Она на миг представила, как он, возвратившись после бродяжничества, стоит перед ней, исподлобья глядя,  готовый на пакости.  «Ну,  уж нет, не жить ему со мной» - подумала.
  Александр Иванович стоял около  дороги.
  - Тебя  поджидает,  горемычный, -  хихикнув,  шепнула  Валя. -  Нас ждёте? -   Бойко  воскликнула. - Вижу, что нас. Куда пойдём? В ресторан?
  - А может, к тебе? - предложила Ксения. - Спокойно посидим, поговорим.
  Предложение было принято. По пути Александр Иванович заглянул в магазин и купил бутылку хорошего вина и коробку конфет. Дорогой рассказал о том, что в Москве имеет свой дом, но пока в нём живёт сестра, а он сам привык к скитальческой жизни. Ксения, поборов смущенье, взяла Александра Ивановича под руку; на лице инженера появилось выражение удовлетворения. Он сжал её пальцы, а ей захотелось  его поцеловать.

                14

  Стряхнув с одежды шлак, Сашка быстро побежал вдоль железнодорожной линии. Кололи  камешки,  попавшие за пазуху, так что вскоре пришлось снять одежду и вытрясти. Когда мимо проезжал товарный состав, он посидел за кустом. Одевшись, побежал искать Скребка.  Пальцы его рук цеплялись за кусты, когда он перепрыгивал канавы. Воробьи шарахались, зелень била по щекам, а он мчался, мчался, как вырвавшийся из неволи зверёк, радуясь ветру, солнцу! Завершением счастливого бега стала встреча с дружком, который спешил к нему. Встретившись, они покатились с насыпи кубарем, обняв  друг  друга. И глаза, и души их светились!
  Они отошли в сторону от полотна, громко хвастаясь смелостью и ловкостью при совершении прыжка с вагона. Сашка обратил внимание, что дружок хромает.
  - Палец вывихнул или потянул, - пояснил Скребок.
  Приметив  копну соломы, залезли в неё. 
  - Не знаю, куда ты, а я в Москву, - объявил  Скребок решение.
  - Это же через Омск, - помрачнел  Сашка.
  - Другой дороги нет.
  - Не хочется через Омск.
  - Такого чумазого везде повяжут, - надув щёки, засмеялся  Скребок.
  - Себя не видел.
  - Ладно, давай чиститься, и пойдём. Недалеко Калачинск.
  Они двинулись вдоль линии. Пройдя поворот, увидели маленькую станцию, где стояли с десяток домов и жёлто-серое станционное здание.
  - Не Калачинск, - соображал Скребок. - И пассажирский тут не остановится. Хотя наплевать – нам лучше на товарняке. Пошли по полю, чего  мельтешить.
  Так и сделали. Но идти стало трудно: пропаханная земля проваливалась под ногами,  приходилось постоянно отдыхать. Захотелось есть.  Скребок ногой ковырнул комок. Картошка! Конечно, прошлогодняя. Начали рыться, и насобирали несколько картофелин. Через полчаса, сидя у костра, они ощупывали  палочкой  обугливающиеся мячики. Дождаться их мягкости сил не было – картофель  выкатывался и съедался. Жаль, что не было соли и хлеба. Покурили, и, почёсывая заболевшие животы,  направились к станции.

  Вечер напитался прохладой. Стало смеркаться. Сумерки обрадовали беглецов, как появившийся союзник, который взял на себя заботу скрыть их. Они внимательно осмотрели грузовые составы. Все неподвижны. На одном пути писклявый паровозик таскал вагоны.  Подойдя  к очередному составу, друзья взобрались на тормозную площадку и, сутулясь, примостились на откидывающемся сиденье. Сквозняк пресёк старания согреться, тем более, что  оба потеряли шапки при падении.
  - Не могу,  живот схватило! - заохал Скребок. – Посижу под вагоном.
  Сашка заволновался, так как прошло много времени, а дружок не появлялся. Свистнул паровоз, загремели  тарелки вагона.
  - Скребок! - заорал Сашка во всё горло, не на шутку встревоженный.   
  Ещё свисток, вагон рвануло вперёд. «Зарезало…» - испугался Сашка.
  - Что  орёшь?  Ещё услышат… -  послышался  весёлый  голос Скребка, влезшего на площадку. - Что было делать?  -  припёрло.
  Друзья расхохотались. Веселясь, они не  прочли  название  станции,  уже  оставшейся позади. Поезд ускорил бег; ветер кружился на открытой площадке.
  - О-о-о, холодина! - заорал Сашка в ухо другу, пытаясь перекричать перестук колёс. 
  - Пустяки. Я зимой на крыше вагона катался, -  ответил Скребок.
  Пролетев  немалое расстояние,  поезд замедлил ход и остановился. Это и был Калачинск.
  - Пропускают пассажирский, - сказал Скребок, имеющий опыт путешественника.
  Всё так и было: через полчаса перед  ними стал крайний вагон пассажирского поезда. Не теряя  минуты, замёрзшие до костей, мальчишки  проникли в тамбур пассажирского. Сели на пол.
  - Так бы до Москвы, - вслух размечтался Скребок.  И  тут же: -  Но здесь поймают, спокойней на товарняке.
  Поезд на станции держали долго. Отогревшись, они задремали. Проснулись от стука двери и голосов. Открыли глаза – рядом два мужика. Скребок  вскочил и, как ни  в чём не бывало, спросил:
  - Не знаете, сколько  время?
  - Десятый час, - ответил рыжебородый мужик и захохотал, за ним – второй.  Рыжебородый, прекратив смех, посмотрел на Сашку. -  Настоящий бесёнок! Куда едем?
  - В Москву, - выпалил Сашка первое, что пришло ему в голову.
  - Вот что, пострелы, -  добродушно  улыбаясь, посоветовал рыжий, - выметайтесь, пока легавые не замели.
  На нём была коричневая тужурка, закрытая на  все пуговицы, а в руке вещмешок, пузатый, как мяч. Видимо, выходили мужики на ближайшей станции.  А ближайшая – Омск.
  - Мы щас смоемся, - поспешно  сказал Скребок, глядя на вещмешок. -  Вы бы хлебца нам чуток удружили, три дня крохи во рту не было.
  Сашка подёргал друга за хлястик пальто: ему стало  неловко за враньё, с каким друг вымогал еду. Но тот с непревзойдённой естественностью изобразил страданье на чумазой физиономии. Это, видимо, тронуло мужиков. Рыжебородый, развязав вещмешок, вытащил  полбуханки хлеба:
  - Поделись с маленьким, - сунул хлеб в руки Скребку.
  Второй мужик, выйдя за дверь, принёс половину батона и банку с недоеденной  кабачковой икрой.
  - Спасибо, благодарствуйте, - застонал Скребок, пряча еду за пазуху. – Ну, мы пошли. Сань, открой дверь.
  - Ты, Скребок, побирушка, - пожурил Сашка дружка, когда  они взобрались на  крышу вагона и сели, покачивая свесившимися ногами.
  - Жри, и помалкивай! - как отрубил Скребок, протянув другу кусок батона. -  Хлеб побережём.
  После того, как они перекусили батоном и икрой, Скребок повеселел и, пока поезд мчался, постукивая на стыках, посвистывал и болтал  ногами. Вдалеке показались силуэты крупных зданий. Поезд подъезжал к Омску.
  - Смотри, легавый! – Скребок показал на красное  пятно на  краю  платформы.
  - Вижу…  А вон ещё один...- подхватил Сашка.
  Они спустились на противоположную вокзалу сторону, укрепились на ступеньках и, не дожидаясь остановки состава, спрыгнули на землю. Скребок нырнул под стоящий  вагон и махнул Сашке рукой. Но Сашка застыл: перед ним оказался милиционер. Сотрудник сжал его локоть. Положение оказалось  безвыходным. Слёзы покатились из глаз беглеца. Он увидел, как Скребок, выглянув из-под вагона, покачал головой. Увидел его и милиционер  и  свободной  рукою  поманил.
  - Дяденька, - взмолился Скребок, - отпусти брата!
  Но, увидев на лице милиционера злобную гримасу и то, с каким напряжением он держит Сашку, он сложил фигу и, покрутив ею, крикнул:
  - Легавый! Меня не догонишь, мусор!
  Сотрудник от злости  крепче сжал  Сашке руку.
  - Мне больно! - запищал Сашка.               
  Не ослабляя пальцев, сотрудник вытащил свисток и засвистел. Из-за вагона появился ещё один милиционер. Оглядевшись, он метнулся  к  Скребку.  Но куда там: того как ветром сдуло. А Сашку  милиционер потащил меж вагонов, расспрашивая на ходу:
  - Есть родители? Как фамилия?
  - Не скажу! - сквозь зубы прохрипел Сашка.

  Милиционер распахнул дверь комнаты и под зад коленом толкнул Сашку. Сашка от удара отлетел в угол и там забился. За столом сидел, в штатском костюме, мужчина со спокойно-добродушным лицом. Он поднялся, и, неодобрительно глянув на милиционера,  бросил:
  - Что делаешь? Перед тобой ребёнок!
  Опешивший сотрудник, с виноватым лицом, стоял, переминаясь с ноги на ногу. А Сашка, обретя защитника, зарыдал. Когда сотрудник удалился, он, продолжая хлюпать носом, неожиданно для самого себя, рассказал доброму дяде всё. Дядя, ласково погладив его по взъерошенным волосам, сказал:
  - Саша Ерёмин, успокойся, придёт мама и заберёт тебя. А пока посиди. - Он сам снял пальто с Сашки. – Закрою в шкаф на всякий случай.
  Добрый дяденька ушёл, закрыв на ключ  дверь.  А сбитый с толку,  расстроенный  происшедшим  Сашка  почувствовал приближение настоящего горя – возвращение домой.

                15

  Сашка причитал, как это делала бабка Агафья: «Милая боженька, за что ты караешь меня?  Обрати на меня внимание».
  Но пора было готовиться к худшему. И вот скрипнула дверь. Сашка глянул на неё глазами, полными ужаса, был близок к обмороку.  Но вошёл дядя один. Он ласково потрепал мальчика по щеке и сказал:
  - Что-то твоя мамка не спешит. Придётся подождать.
  - Придёт…  подожду, - пролепетал Сашка, придя в себя.
  - А видок у тебя неважный. Приляг, поспи. Я на  пару часов уйду. Пускай теперь она ждёт.
  Щёлкнул замок. Сашка остался один. Вдруг услышал чей-то крик. И снова – но не крик, а стон. Кто-то страдал от боли. Сашка прислушался. Тяжёлые звуки текли из окна. Он подошёл к нему. И увидел за окном забор. Тронул форточку. Она распахнулась! Сердце малыша забилось, как в клетке птичка. Только бы голова пролезла. Получилось! Через минуту Сашка стоял у забора, решая, как ему казалось, простую задачу: перелезть через него. Но щелей в досках не было – не за что было зацепиться. С досадой вздохнув, он решил обследовать двор, и осторожно пополз вдоль стены дома, не отрывая глаз от сотрудника, стоявшего около двери, которая уводила вниз. На плече у милиционера висел автомат. Сашка вновь услышал стон; и уже вскоре двое сотрудников вытащили снизу волоком обросшего мужчину. «Вот кто стонал, - глядя на эту картину, подумал Сашка. - Это, наверное, преступник или враг народа». Вдруг ногой задел он лежащий у стены шест, не замеченный ранее. То, что было нужно. Прислонив шест к забору, Сашка преодолел препятствие и оказался в густом кустарнике. Не обращая внимания на царапавшие кожу рук и лица ветки, пополз. И вскоре оказался на поляне, за которой видна была совершенно разбитая дорога. По ней он добрался до реки. Это был Иртыш. Стоя на четвереньках, он освежил лицо и исцарапанные шею и руки. От солнечных лучей его разморило, одновременно  захотелось есть. Посмотрел на ботинки. Отличные, прочные! Глубоко вздохнув, он разулся, связал  шнурки,  перекинул обувь через плечо и подался на поиски барахолки, пыля по дороге босыми ногами.

  За ботинки ему давали шестнадцать рублей.  Сашка терпеливо отказывался от заниженной цены, хотя знал, что скоро за десятку продаст: голод  становился нестерпимым. Мимо него прошёл невысокий мужичок; он продавал  хромовые  сапоги, которые повесил на плечо. Мужичок потрогал ботинок и обронил:
  - Малец, разреши полюбопытствовать?
  Сашка решил продать за шестнадцать. Но мужичок,  погладив подошву с лаской,  словно это была спина кота, проговорил:
  - Вот тебе восемнадцать рубликов. Пойдёт?
  Сашка чуть не подпрыгнул от радости, но, увидев заинтересованность покупателя, покачал головой – ай да Сашка!
  - Говори цену, - с недовольством сказал мужичок.
  - Двадцать, - как отрезал малый, удивляясь собственной наглости. - А нет, так сам сношу, вон босиком  остался.
  - Ну, и оголец, - покачал мужичок головой, но вынул из кармана деньги и аккуратно отсчитал Сашке  трёшки.
  Закинув ботинки на плечо, он удалился. Сашка сжал в ладони пять бумажек, но спохватился, догнал мужичка и схватил его за руку:
  - Ты не всё мне отдал!
  - Ай? - словно не слыша, тот приложил ладонь к уху.
  Сашка волчонком глянул ему в глаза.
  - А я кричал тебе, пацан: «погодь, погодь», а ты  не  слышал, - стал  оправдываться хитрец.
  Юркнув в карман рукой, он извлёк синенькую пятёрку. Сашка отправился покупать съестное. А мужичок,  забыв  о  нём,  зычным голосом возопил:
  - Сапоги – сапожки, хоть на барскую ножку!  Ботиночки  –  картиночки,  по  пятнадцать  за штучку, деньги в ручку!      
  Сашка, удивляясь ловкости мужичка, поспешил к прилавкам. Взял два стакана ягод, не лесных, а огородных, столько же семечек, ссыпал всё в карманы брюк, отчего они вздулись. Купил ещё пачку махорки, и подобрал валяющийся на земле клочок газеты. Горстями закидывая в рот ягоду, он пошёл к железной дороге, к  мосту, зная, что поезда здесь замедляют движение. Ждал недолго. Затормозил товарный. «Теперь куда  вывезет» - решил Сашка, взобравшись на крышу вагона. Поезд, пройдя мост, набрал скорость. Сашка, валяясь на крыше, вдыхал тёплый воздух. Много ягоды  рассыпалось по крыше. А Сашка вытянул ноги и блаженствовал! Товарняк  ехал в западном направлении.

                16 
               
  Домочадцы начинали суетиться, стоило  переступить порог Ксении. Вовка листал учебник, а старая Агафья толкала голову в стол, где гремела  посудой. Но Ксению раздражало и трудолюбие домочадцев. Старая Агафья, молча, слушала нападки  дочери,  самой  себе и Вовке твердя: «Она одна работница». Иногда Ксения, ломая пальцы рук, бросалась на постель и произносила: «Как же надоело мне всё!» Домочадцы в таком случае помалкивали, отчего она заводилась ещё больше и могла крикнуть: «Чего замолкли, как истуканы?» Тогда приходилось домочадцам принимать участие в разговоре. Первым после такого сигнала нарушал тишину Вовка. «Мамочка, нельзя так расстраиваться, -  мягким голосом говорил он. - Успокойтесь, мы с бабушкой вас просим». Если Ксения лежала, повернувшись к стене, то Вовка начинал строить гримасы, подмигивая бабушке и рассыпаясь в  поклонах.  Агафья Кирилловна, зажав рот, без звука смеялась.
  Но сегодня Вовка упорно молчал после  истерики мамочки.  И это был пустяк по сравнению с тем, что сотворила старуха.  Она поднялась  из-за  стола,  расправила передник и сказала:
  - Может, хватит корчить дуру!
  Ксения, не веря ушам, повернула к домочадцам голову.
  - Что сказала? – спросила, побледнев и задрожав, как осиновый лист.
  - Плюю на тебя, вот что! И отрекаюсь… Будь ты проклята, лиходейка! Пресвятая богородица, услышь молитву рабы Агафьи: пусть сдохнет анафема от мук, не  дай ей прощения ни на том, ни на этом свете! -  Выпалив это, она стала на колени: - Пресвятая владычица, прими проклятие от сердца, аминь!
  Слеза покатилась и застыла на сухой щеке.  Вовка замер,  как завороженный,  по нему прокатилась дрожь.
  - Терпела долго, - уже спокойно закончила бабка, - но больше нет сил.
  Вовка и моргнуть не успел, как мамочка  оказалась возле бабушки и потащила её к двери, уцепившись  за кофту и крича:
  - Вон из квартиры!            
  Глаза её готовы были выскочить из орбит, слюна брызгами летела во все стороны. Агафья Кирилловна застонала. Не помня себя, Вовка подлетел к матери и вцепился ей в руку.  Ксения,  отпустив  мать, ударила Вовку по голове, он отлетел к двери.
  - Собирайся, Вовочка, - проговорила Агафья. – Побудем у Леонтия, а потом уедем к Ваське, лишь бы подальше от анафемы.

  Когда Агафья с Вовкой ушли, Ксения, возбуждённая, не сразу вспомнила, отчего она  пришла  с работы расстроенная. Наконец вспомнила: ей позвонили из милиции и сообщили, что нужно ехать за  пойманным  сыном.
  Чуть успокоившись, она оделась и подсела к зеркалу, чтобы подкрасить губы, но,  взглянув на себя,  кинула помаду на пол.  «Куда идти с пятнами такими?» -  застонала.
  А пятна, багровея, спускались со щёк на шею, и стали чесаться. Проклятие матери ударяло ей по голове. Она отмахивалась от страшных слов, чувствуя их тяжесть.
  Однако идти всё равно надо было. Она медленно направилась  к  автобусной остановке,  размышляя, как вести себя в милиции. «Разыграю страдание, а лишь придём домой,  внушу, что пусть оставит меня в покое и постарается больше не попадаться сотрудникам». Чтоб исключить малейшее сомнение в исполнении задуманного, она стала думать о том, что младший сын является виновником её несчастий. «Теперь и на работе  узнают, что сын сбегал… Узнает и он.  Поймёт ли? Простит ли? Эх, если бы не узнал…»
  Она подошла к зданию милиции. Успела  помечтать: «Вхожу, а сотрудник, взяв меня за руку, сообщает, что сын попал под поезд. Рядом с сотрудником врач - на случай, если мне станет плохо…» Перед входом в здание её остановил милиционер, дюжий, с наглыми глазами. Сразу преобразившись, Ксения спросила его бархатистым голосом:
  - Не скажете, где детская комната? 
  - Гражданочка, разрешите, провожу, - расплылся милиционер в безобразной улыбке, облизывая губы.
  - Сделайте одолжение,- пропела Ксения.
  - Вот эта самая дверь, - показал сотрудник.
  - Благодарю, - проворковала Ксения и направилась в конец коридора, чувствуя спиной нагловатый взгляд.
  «Чересчур волнуюсь»  - с досадой подумала  она. Признаки не нужного волнения были налицо:  кончики пальцев рук её онемели. Она робко постучала  в  дверь; не услышав ответа, шагнула через порог. За письменным столом, перебирая бумаги, сидел сотрудник. Внимательные, умные глаза глянули на женщину. Она представилась.
  - Что-то вы долго шли, - покачал  укоризненно  головой  мужчина.  -  Целого дня не хватило  прийти за сыном…
  - А где он? - спросила она, оглядывая  комнату, как будто сына её могли спрятать. Зло улыбнулась: -  Его пальто, устряпал!
  Мужчина убрал в стол бумаги, быстро встал и, прихватив шляпу  с  подоконника,  на  ходу сказал о побеге сына. «Из-за меня не уходил с работы» - подумала Ксения, выходя вслед за сотрудником, с подчёркнутою досадой на лице.
  - Чтобы больше такое не случилось,  приезжайте сразу же после извещения, - насмешливо взглянув на неё, сказал он.
  - Не знаю, как вас называть… - начала Ксения оправдываться, брезгливо морщась на пальто сына, которое попыталась сложить...
  - Называйте сотрудником.
  - Хорошо… У меня болеет мама, и я с ней была в больнице, - соврала  она, не моргнув глазом. -  И как мальчик мой выглядит?  Опишите.
  - Он вас боится, - сотрудник взглянул с презрением на Ксению. - Когда он вспоминал вас, на него тяжело было смотреть. Вот и всё, что могу сказать. Извините, нам в разные стороны. - Они вышли  из здания.

                17

  Ксения закурила. «Как же мне легко стало, с плеч будто гора свалилась» - вздохнула она. Продолжая путь, подумала о том, что зря отказалась ехать на годичные курсы повышения квалификации.  Хотя ещё не поздно согласиться.  А  с кем квартира? Надо мать и Вовку вернуть. Размышляя, она двигалась, утратив ориентир. Очнулась от стука трамвая у кинотеатра «Октябрь». В руках держала пальто сына. Захотелось избавиться  от него:  «Не могу осязать мерзавца, хоть и осчастливил побегом…  Надолго ли?»
  С афиши, что была над главным входом в кинотеатр, смотрели большие глаза женщины. Она как будто  отталкивалась  тонкими  руками  от  невидимого, паря над заглавием фильма и словно всматриваясь в лицо Ксении.
  Ксения решила посмотреть фильм. Вступив в зрительный зал, смутилась: ей показалось, что все смотрят на неё, элегантную женщину с поношенным пальто под мышкой. «Проклятый, гадёныш… » - заскрежетала она зубами.
  Но вот фильм начался. Она рассеяно смотрела на экран, но когда немного сосредоточилась, её заинтересовал сюжет: мать потеряла сына. Очень тяжело складывалась судьба женщины. Не обошли её пороки. Ксения чувствовала растущую напряжённость в зале, послышался отовсюду шёпот. Но вот на экране мелькнула нескладная фигурка маленького человечка в чёрной одежде. И он стал часто мелькать в сложных ситуациях, в которые попадала женщина. Зрителей зала поразило его благородство: он жертвовал собой ради грешницы, которую полюбил, и желал её спасти. И спас, вернул ей сына. Зал погрузился в тишину. Казалось, зрители не дышали. А человечек как будто обрёл невидимо большие размеры. Самоотверженность и готовность отдать капитал и жизнь ради любимой женщины заставила людей  в  зале  глотать  комки в горле. Мать встретила сына! В зале, было хорошо слышно, плакали. Невольно попав под влияние зрителей, их восприятия, и Ксения пролила слёзы. Её душа посветлела, как будто что-то чёрное  вытекло из неё вместе со слёзами. Но ей стало плохо: кончики пальцев омертвели, сердце кольнули иголки. Захотелось выскочить из зала. Она стала  массировать  пальцы, подбородок. А маленький человечек, словно желая довести зрителей до инфаркта, принёс последнюю жертву  –  жизнь ради спасения падшей женщины. 
  Ксения неожиданно подумала: «Почему я жестока к детям? Ведь сама во многом виновата, что они так отдалились от меня».
  Фильм закончился. Смахнув пальцами слезинки со щёк, Ксения пошла к выходу. На лице её застыла странная улыбка. О, это была не улыбка, а хохот. «Дура, какая я дура! В кинотеатр давно не ходила, вот и развесила уши… »
  Она шла по улице, не зная, куда, втаптывая в  грязь нахлынувшее в зале чувство собственной  неправоты. «Жизнь -  это не кино. Идти приходится по  трясине, где вряд ли подадут руку, наоборот, ещё помогут захлебнуться». Её обогнали две подруги. Молодая девушка, с переваливающейся мужской походкой, хриплым голосом делилась впечатлением: «Щёрте щё кино. Я про войну люблю». «Ага, и этой не  понравилось. Правильно - выдумка, в жизни всё проще», окончательно освободившись от недавнего состояния, подумала Ксения. И поняла, куда идёт. Конечно, к Леонтию. Нужно вернуть мать и Вовку. Вернуть  их будет легко: Вовка не посмеет ослушаться, а бабка от внука, конечно, не отстанет.
  Ксения долго стучала в дверь. Наконец нетрезвый женский голос спросил,  кто тарабанит и, получив ответ, усложнил вопрос: как звать детей и их бабушку.
  - Да открывай, кого боишься, тётя Тоня! - не вытерпела Ксения.
  Дверь открылась, в лицо Ксении ударил насыщенный гарью керосиновой воздух.      
  - Чего, бабуля, не открывала? – выдавила из себя Ксения.
  Антонида Ивановна поджала бескровные тонкие губы и, покачиваясь, отпарировала:
  - Никому бабулей я не была, и внуков у меня не было, и вообще пускать тебя не надо было, шалаву… Тоже мне цаца: детей раскидала, мать пустила по миру.
  Куда девалась прежняя приветливость  Антониды Ивановны. Ксения, не отвечая, зашла в комнату, где сидел у окна дед, а Вовка  читал книгу.
  - Идол, чего расселся? - напустилась на сына Ксения. - Быстро  домой!
  Вовка вздрогнул, но глаз от книги не оторвал, лишь сказал:
  - Без бабы не пойду.               
  - А где она? - заводясь всё более, крикнула Ксения.
  - Хошь бы поздоровалась, лайка, - встрял Леонтий. – Нечего делать им у тебя! - Он поднялся, выпрямился. - Твоя мать просит милостыню, чтобы взять билеты к Василию. Ещё и кусков хлебных натаскала. Ох, и дрянь ты, тебе и мать  – не мать, и сын – не сын.
  Ксения на мгновенье растерялась, но, взяв себя в руки, спросила:
  - Где она занимается этим?
  - Так на вокзале.
  Даже для неё, потерявшей доброту и сочувствие к родне женщине, известие о том, что мать побирается,  стало шоком.  Она  обмякла и сказала:
  - Вовочка, пошли искать её.
  На этот раз Вовка не стал пререкаться, вскочил.  Шли молча. Уже подходя к вокзалу, Ксения спросила:
            - Вы, правда, решили уехать?
   - Да! - ответил Вовка с радостью в голосе, и  осёкся.
   «И этот мне враг» - успев поймать интонацию, подумала  Ксения. И решила не говорить сыну о побеге брата. Вот и вокзал. Ксения увидела  мать. Она стояла у входа в вокзал с протянутой рукой, сгорбившись,  каждую минуту крестясь, кланяясь, при этом шаль её сползла  и нависла над лицом. Вовка хотел было позвать - «баба»,  но Ксения приказала ему, чтоб он отвёл её в сторону. Когда же Вовка собрался идти, она его остановила и, покусывая  губы,  сказала:
   - Верни её домой. Возвращайтесь.   
   Быстро повернувшись, она влезла в ближайшую «Победу» с шашечками, примостилась на заднем сидении  и  попросила  водителя ехать быстрей.

                18

   Сашка перебрался в полувагон, нагруженный досками, решил подремать. Пролез в нишу, лёг. Под скрип досок, в его мечтах сверкала большая Москва. Там много  базаров, магазинов, там толпы людей, там можно найти место. Главное – далеко от Омска. Вспомнил Скребка, который на Москву возлагал  надежды. Жаль, не у кого спросить, далеко ли ехать до столицы.
   Ранним утром, на какой-то станции, Сашке пришлось покинуть поезд: необходимо было позаботиться о желудке. Сбежав с насыпи, он растёр наколотые шлаком ступни ног. Оглядевшись, увидел вблизи покосившиеся сарайчики и дома, огороженные изгородью. Пройдя одетое в мелкую зелень пространство, вышел на  улочку. Оглядываясь по сторонам, направился вдоль стаек и заборов, и оказался около  озера.  На  берегу трое мальчишек сбивали из досок плот. Они все уставились на оборванца. А Сашке нужно  было спросить, какой это городишко.
   - Откуда чумазый такой? - улыбнулся мальчишка, постарше других.       
   Сашка вздохнул, глянув на немытые ладони, но  не смутился и показал в сторону состава. Встреча с путешественником, беспризорником, оттеснила интерес мальчишек к плоту. Посыпались вопросы. Уже через час голодный Сашка сидел с мальчишками у скирды прошлогоднего сена и, уплетая принесённый хлеб, рассказывал о приключениях. О мамочке ничего не сказал, соврав, что все его родные умерли. Тут же, на общем собрании, возникло решение, что он поживёт на сеновале, а на еду заработает сам. Оказывается, здесь  жителям не хватало топлива, и мальчишки воровали уголь из вагонов, чтобы его продать.

   У Сашки началась новая жизнь - жизнь свободного человека, полная риска и тяжёлой усталости от таскания  вёдер с углём.  Сообразив,  что хозяйкам   по  нраву  уголь  покрупней, он бросал с полувагонов большие комки. Нельзя сказать, что за воришками не гонялись охранники. Но бегать подолгу толстым дядькам не хотелось, тем более кидаться за огольцами вплавь по озеру, куда, в крайнем случае, бросались воришки. Вскоре Сашка познакомился с  «фэзэушниками», и те брали его с собой в столовую, где кормили щами с чёрным хлебом.

   Лето пришло рано в Курган –  так  называлась эта станция. До Москвы отсюда далеко. Ну и ладно: жизнь Сашке здесь пока казалась сносной. Он купался  с ребятишками на озере, а по ночам чесал кожу, лёжа  на тёмном сеновале. Валяясь на сене, он старался быть осторожным с огнём, но однажды чуть не сотворил пожар. Прожив, таким образом, с месяц, он стал стесняться снимать с себя одежду на берегу: трусы сверкали дырками, а из швов рубахи выползали вши. Всё делал, чтобы избавиться от них: по часу не выходил из воды, надеясь, что твари захлебнуться, давил десятками, но было это бесполезно. Вот от них бы он уехал на край света. Кстати, он и так уже подумывал об отъезде, но дружки находили слова, после которых отъезд откладывался. Ни к чему хорошему это не привело.
   Как-то, прячась на сеновале, он латал штаны и куртку, подаренную ему  «фэзэушниками». Вдруг  залаяла собака. Так она лаяла на чужих. Сашка глубоко  забился в сено. Сверкнул луч фонарика; раздался грубый голос:
   - Эй, выползай!
   Сашка согнулся и попятился. Но чья-то рука потянула  его за ногу,  свет фонаря ослепил глаза.
   - Дяденька, отпусти, я же не делаю ничего плохого, -  заскулил он, зная, что не отпустят.
 
                19

   Так оказался Сашка в Курганском детприёмнике. Увидел привычную картину: воспитатели покрикивали, поставленный командиром подросток ходил в окружении шестёрок. Новым было только то, что за завтраком командир заставлял новичков подавать ему сливочное масло с бутербродов. А в остальном Сашке было всё знакомо: шестёрки командира врывались по вечерам в спальни и хлестали пацанов «морковками»  –  крепко свитыми в жгут полотенцами. В спальне, куда определили Сашку, к нему отнеслись хорошо, расспросили с интересом, откуда он, посочувствовали и посмеялись, без злобы. Средь других, находящихся в спальне, ребятишек он был самым мелкорослым.
   Однажды, после очередного набега шестёрок, когда все, сидя на койках, потирали ушибы от «морковок», Сашка рассказал, как избиения в Новосибирской каталажке  пресекли пацаны,  дав отпор активистам. Когда он рассказал это, Юрочка, высокий  подросток, у которого над губой уже пробивались усики, спокойным голосом заявил: «Завтра поколотим». Добавляя сказанному убедительности, он вынул из-под  матраца железный прут, вывернутый из спинки кровати.
   - Вот ты, - обратился он к Сашке, - откажешься отдавать масло, бугай начнёт качать права, с этого и начнём.
   - Отплатим наконец… Начистим хари… - послышалось со всех сторон.
   Сашке спалось плохо. Воинственный дух его не посетил, и он, не уверенный в благоприятном исходе предстоящей баталии, ночью подумал о том, что  лучше бы масло не приносили. Юрочка настоящий  молодец, но остальные не показались ему  решительными.  Но всё равно, даже если Юрочка драться будет один, Сашка не отстанет от него.
   Волнующий момент настал. Разместившись за столом, мальчишки ждали команду приступить к еде. Перед всеми лежали бутерброды из хлеба с маслом. Белый кусочек сливочного масла, как магнит, притягивал к себе взгляд Сашкин. Он даже увидел на нём капли, похожие  на  росу. Разрешили кушать. Сашка начал с  каши,  не притрагиваясь к кофе и бутерброду, но и не передавая масло. Как и ожидалось, замаячил кулак вожака. Одновременно до Сашки донеслось шипение Юрочки: «Ешь…». Сашка, кивнув, впился зубами  в кусок  хлеба  с  маслом.
   В углу столовой сидел воспитатель, это исключало возможность драки в пределах его видимости. Поев, заговорщики отправились к себе. Замыкающим шёл Юрочка. Зайдя в комнату, все  начали выкручивать прутья из спинок кроватей. Успели во время: открылась дверь, в спальню вбежала свора шестёрок во главе с командиром.  В руках у них были  скрученные полотенца. Но в этот раз явились они на свою беду: на них обрушились удары стальных прутьев. Это было серьёзно, шестёрки удрали. Командира же,  избитого до крови, поволокли за ноги во двор и оставили лежать в луже. 
   Уже через полчаса Юрочку вызвали к директору. Выслушав его объяснение, директор видом своим одобрил отпор, но сказал, что за организацию драки зачинщиков он отправит в изолятор. Командира положили в больницу, а Юрочку, рыжего пацана и Сашку посадили в изолятор на три дня. «Борзые…» - проворчал вахтёр, закрывая за ними дверь. Разговора на тему переворота хватило на сутки, на вторые – говорить стало уже не о чем. Кроме того, угнетал специфический запах изолятора, отдающий  мочой и потом. На третьи сутки все затосковали. Рыжий мальчик, молча, лежал спиною на матрасе из ватных шишек, глядя на  решётку. И вдруг запел: « Солнце всх-о-дит и зах-о-дит, а у нас всегда тем-но, дни и ночи часо-вы-е  стерегут  моё окно».
   - Зря, су-у-у-ки, стережёте, всё рано убегу-у-у! - он зарыдал, подвывая.
   Сокамерники сначала растерялись, но потом расхохотались, поддержали рыжего: «у-у». Их вой напоминал рёв осла, и все ещё больше  расхохотались,  и даже плачущий заулыбался сквозь слёзы.

   Биллиардную комнату заполнила детвора.  Прибывшую из карцера троицу обступили стеной,  наперебой совали им бутерброды с маслом и толстые  бычки. Перекусив и накурившись, освобождённые узники наслаждались вниманием. Не было  гнетущего чувства, которое недавно несли им командир и шестёрки.  На  другой день  директор  предложил выбрать  командиром  Юрочку. Разговор  произошёл  в  столовой. Это справедливое предложение  взбудоражило пацанов,  начался галдёж,  в котором слышалось: «Правильно… правильно…» Но неожиданно  было то,  что сказал  Юрочка:
   - Зачем нам командир? Будем все на равных.   
   Пауза, рождённая заманчивым предложением, перешла в громкое, единодушное одобрение. Директор криво улыбнулся, о чём-то подумав, но с предложением  согласился. После этого сказал о приезде  каких-то особ, из-за чего на днях выдадут новую форму. Но на ночь её надо будет сдавать.
   «Жаль, что сдавать» - подумал Сашка, в карцере ещё больше настроившийся на побег.

                20

   В Сашкиной группе появилась новая  воспитательница – белокурая женщина, Маргарита Павловна. Она быстро завоевала расположение детей тёплым отношением, занимательными рассказами и  чтением вслух книг вечерами.  Вскоре всем  выдали новую форму. Она была кстати из-за похолодания – признака холодной осени. Окна спальни продувались, и ребятишки  ёжились, засовывая руки в карманы. В биллиардной комнате было тоже холодно. Но в новой форме стало теплей. Мальчишки не узнавали друг друга: на каждом хромовые ботинки, на плечах клетчатая  рубаха, поверх демисезонное, из добротного синего сукна пальто.
   Первые дни, Маргарита Павловна по вечерам пересчитывала сложенную в воспитательской комнате одежду, но когда смотр детприёмника завершили и начальство убралось, она немного остыла к обязанностям. Причина: начальство, отметив переполнение детприёмника, нашло недочёты в её работе; в результате - выговор. Это было несправедливо, учитывая малый срок её службы. Поползли слухи, что часть детей скоро развезут - кого куда. На обсуждение последних сведений собрался Совет десятки во главе  с  Юрочкой.  Решили: побег. План обозначился тут же, когда Юрочка ловко, как фокусник, вытащил из решётки окна штыри, которые он расшатал давно. Побег назначили  на воскресенье.

   В воскресенье Маргарита Павловна в воспитательской комнате читала книгу. За окном надвигались сумерки. Сашка, заглянув в воспитательскую комнату, поспешил в спальню. Пересекая биллиардную комнату, положил в карманы два шара. Его ждали в спальне.
   - Что? - волнуясь, спросил Юрочка.
   - Можно: читает.
   Юрочка, не мешкая, вытащил прутья из окна и распахнул  раму. Второй  этаж,  но внизу земля вскопана, значит,  мягкая. Мальчишки посыпались вниз друг за другом, как горох. Бежали кучкой; со стороны  детприёмника всё было тихо. У железнодорожного полотна разделились на две группы и направились в разные стороны. У Сашки громко колотилось сердце, но ещё громче гремели шары в кармане. «Зачем взял?» - подумал он. И выбросил.

   Группа, с которой бежал Сашка, направилась вдоль железной дороги. Выбрались к леску. На поляне заметили  копну, потрусили к ней.  Проспав до первых солнечных лучей, выползли из соломы, отряхнулись. Новая форма выглядела отвратительно. Наспех почистив её, группа потопали к железнодорожному мосту через Тобол. Шагали по картофельному полю. Мучил голод, но поживиться было нечем. Только на подсолнечнике наломали наполовину выклеванные птицами шляпы. Наконец подкормились на помидорном поле, собрав валяющиеся на земле незрелые овощи. Юрочка воздержался от овощей, и был прав, так как через полчаса у всех закрутило животы. Пришлось осёдлывать голыми задами поле. Поэтому и увидели  милицейскую машину, которая подкатила откуда-то. Переловлены были все. В детприёмник доставили  вскоре и вторую группу – её поймали у вокзала. 
   За маской раскаянья каждый мальчишка нёс в душе глубокое разочарование и мысли о новом побеге. А пока что ждал главных зачинщиков изолятор. Маргарита Павловна покачала головой, сказав со вздохом:
   - Эх, какие ж вы…
   А директор, взглянув пронзительно на пацанов, произнёс глухим голосом:
   - Подвели её… Ну, и сволочи! У неё и так  неприятности.
   Когда оказались все у себя в спальне, то увидели, что на окне новая решётка. После слов директора настроение было дрянное. Лишь рыжий попытался посмеяться насчёт решётки, но его не поддержали. Сашка жалел Маргариту Павловну, и, когда она вошла в спальню, он подошёл к ней и стал просить прощенье. Маргарита Павловна, растрогавшись, прижала его голову к себе и погладила пальцами. Другие тоже  стали просить  прощение, причём одна половина искренне, а  остальная – притворно.
   - Ладно, ребятишки, что уж тут,- тряхнув  головой, сказала она. -  Уволят меня, но знайте, я  люблю вас. Не смогли мы сдружиться. Плохая я воспитательница.
   - Маргарита Павловна, - волнуясь, подошёл к ней Юрочка. - Вы хорошая воспитательница, а мы хоть и виноваты, но вы поймит нас: мне и Саше надо было  бежать  отсюда или по дороге в колонию.
   - А кто вам про колонию сказал? - насторожилась Маргарита Павловна.
   - Директор.
   Воспитательница вышла, сгорбив стройную  фигуру. На другой день директор и завхоз отвели Сашку на склад; директор приказал ему надеть  старую одежду. Сашка разыскал в углу узелок с заплатанными  штанами  и «фэзэушной» курткой, которая была вся в пятнах. С грустью взглянув на новую форму, он  покорно присел на лавку, стал раздеваться.  Вдруг  директор подошёл к лавке и сапогом скинул старьё Сашкино на пол.
   - Сожги это всё, Николай Иванович, - обратился он к завхозу и вышел за дверь.
   - Одевайся по новой, - кивнул головой завхоз. - И топай на вахту.
   За ворота Сашку вывел дядя в блестящих стёклах очков.  На  вопрос: «Куда мы?»,  ответил:  «В Шадринск». Возле проходной стояла Маргарита Павловна. Она взяла Сашку за руку, он ощутил в  пожатии её ласку. Провожающий отвернулся, прикуривая.
   - Саша, тебя отвезут в Шадринск. Директором там женщина. Она добрая,– продолжая держать Сашку за руку, прошептала Маргарита Павловна. - Там ты поживёшь недолго, потом отправишься в детдом. Всё будет хорошо.
   Сашка готов был запрыгать от радости: детдом - не колония, там живут без решёток. А Маргарита Павловна наклонилась к его уху и спросила:
   - У тебя есть мама, Сашенька?
   Что он мог ответить?  Есть  та, которая  хочет, чтобы он бросился под поезд. Он не знал её, когда жил с бабушкой, которая его любила, да лучше бы и не узнал. У него нет матери, нет! Маргарита Павловна что-то поняла, глядя ему в глаза, и, будто сняв  вопрос, ласково проговорила:
   - Ты, Сашенька, мальчик хороший. Будь  спокойным. И я выросла в детском доме. Всё  будет  хорошо. До свиданья. Может, увидимся.
   Она поцеловала Сашку в щёку, повернулась и пошла, склонив голову, к проходной.

                21

   На перроне людей было мало. Упираясь в стекло окна носом, Сашка всматривался в толпу, словно надеялся увидеть кого-нибудь знакомого. Но откуда взяться знакомому? Его  никогда и никто не провожал. Он вспомнил слова воспитательницы: «В детприёмнике хорошая директорша…» Всё равно ехать туда не хотелось: знакомая тревога, связанная с неизвестностью, посетила его. Эвакуатор не следил за ним,  может быть, поэтому не пришла мысль о побеге. Тем более, что ему маячил в перспективе всё-таки детский дом, а не мамочкин.
   Но вот и Шадринский детприёмник.  Деревянные перекошенные ворота миролюбиво скрипнули, впустив во двор мужчину и мальчика. Продолговатый двор, одноэтажное здание. Откуда-то повеяло запахом навоза, заржал жеребёнок. В конце здания деревянная лестница уводила вниз. По ней медленно поднималась женщина – розовощёкая, в белом халате. От неё пахнуло на Сашку чем-то домашним. Он осматривал всё внимательно, уже  имея опыт, чтоб высказать мнение, сравнить. 
   Эвакуатор из рук в руки передал его  невысокого роста полной воспитательнице и ушёл.  Воспитательница отвела Сашку в зал и усадила на стул. Вокруг сновала детвора; любопытные глаза стали осматривать новенького. Эта обязательная процедура знакомства сразу же насторожила Сашку. Он ниже опустил голову и сидел насупленный, стараясь предугадать  действия старожилов.
   - Хватит разглядывать, займитесь делом! -  визгливым голосом вмешалась в процедуру знакомства воспитательница.
   Юбка из плотного материала казалась  составной  частью красивой женщины, на округлые, как белые булочки, щёки падали тёмные локоны. «Конечно, злая» - подумал Сашка. Успев обменяться взглядами с окружившими подростками, он успокоился, не заметив враждебности, одно лишь любопытство.
   - Откуда? - мимо проходя и задержавшись, спросил его пухлый  пацан.
   - Из Курганска, - ответил Сашка, подумав: «Совсем  ребёнок».
   Когда воспитательница вышла за дверь, подростки плотнее  обступили  Сашку.  Но разговора не получилось, так как пришла женщина в клетчатом фартуке. Она повела Сашку с собой. Сначала  спустились с высокого крыльца, потом сошли в подвал, откуда пахнуло паром.
   - Быстро раздевайся, и – купаться, - широко улыбнувшись, приказала Сашке тётя. - Не задерживайся: скоро обед. Мыло и полотенце увидишь.
   В сыром, тёплом  помещении на длинной лавке громоздилась огромная шайка, наполненная водой. Вода была  приятной, он не торопливо стал лить её себе на плечи. Дверь открылась, и, с клубами уличного воздуха,  в мойку вошла знакомая женщина в клетчатом фартуке.
   - Это так моешься? - с широкою улыбкой  произнесла. - А ну–ка, прыгай в шайку!
   - Я сам, - попытался возразить Сашка, и потянулся за хозяйственным мылом.
   Но тётя уже подкатилась. И пришлось Сашке ей подчиниться. Женщина стала мыть ему голову и всё остальное, как не отворачивался от неё полный смущения мальчик, почти подросток.
   - Вставай, ёжик! - женщина окатила его тёплой водой и удалилась.

                22

   В Шадринском детском приёмнике порядки были иными, чем в Новосибирске и Курганске. Это сразу заметил Сашка. Главное, воспитатели по-хорошему  вникали в проблемы  воспитанников.
   Прошёл месяц. Конюх, дядя Яша, пытался научить Сашку игре на балалайке, найдя у него  способности. «Талан, Саша, у тебя, талан!» - говаривал  он. Но  Сашке  балалайка не нравилась. Гитара –  иное дело! На ней, кстати, здорово играл бухгалтер. Играл он одни печальные мелодии, при этом в глазах его  появлялись слёзы.  Он был шахматистом, даже стал однажды  чемпионом города. Нередко усаживался он за доску, играя против кучки что-то соображающих в шахматах пацанов.  Сделав ход, он выходил за дверь, покурить, а мальчишки обсуждали, куда поставить фигуру. Но выиграть у бухгалтера не удавалось. Бухгалтер же после очередной игры брал в руки гитару и выдавал  щемящие душу аккорды. При этом обычно  поглядывал на Сашку, слушавшего его самозабвенно. Иногда он, задержавшись, показывал любопытному мальчику пару аккордов, после чего тот ломал пальцы, стараясь повторить сложную мелодию.
   Обучали здесь желающих и рукоделью - как подрубить салфетку, как вышить крестом. Однажды провели соревнование, в котором лучшим вышивальщиком  по  канве  оказался Сашка.  За   победу  он  получил приз – коньки на ботинках. Приз оказался нужным, так как мальчишки во дворе залили ледяной пятак.
   Было у него ещё одно увлечение: он подружился с дежурившей по ночам женщиной, которая, чтобы не уснуть, читала книги, куря папиросы. Книги она давала почитать и Сашке, по его просьбе, и он порой до утра читал, не в силах оторваться. И так же курил, за книгой: она и папиросками с ним делилась, да и дядя Яша иногда ссыпал ему в карман маршанскую махру. За неё Сашка отрабатывал, выбрасывая  навоз из конюшни и таская воду в корыто лошадям и жеребёнку. Со временем у Сашки с конюхом наладилась дружба. Конюх, привязавшись к нему, предложил:
   - В столовку жрать не ходи, понял? С нами будешь.
   Был он простецким мужиком, разговаривающим чаще матом. Жил при приёмнике с женой –  приветливой женщиной. За стол их семья  не садилась, не выпив по паре стаканов бражки. Сашке тоже наливали, но один стакан.  После  обеда  дядя Яша любил подрать горло под бренчанье балалайки. Невесёлые песни певала и хозяйка, и тогда гладила Сашку по голове. Не раз, допив бражку, дядя Яша посылал Сашку за водкой. Накинув на плечи полушубок, Сашка отправлялся за дощатую уборную, что во дворе, чтобы нырнуть в склад дров, а там, шире раздвинув в стене доски, бежать в магазин, который находился у склада. Беря бутылку, он  выкраивал себе копейки на пачку «Прибоя». Короче, неплохо жилось Сашке в Шадринском детприёмнике.

   И снова у него радость: вечерами  он, с разрешения  сторожихи, стал объезжать коньки на городском катке. Со временем узнал, что его отлучки в город не тайна и для директора. Это он понял, когда она вызвала его и сказала, что здесь его считают мальчиком разумным и она верит, что глупостей он не натворит. Однажды конюх послал его отвезти навоз директорше; дал листок бумаги с адресом. Нагрузить навоз должен был Сашка. Погрузка - дело  трудное. Но когда повалил пар со спины его и руки перестали поднимать вилы, много мальчиков высыпало во двор.
   - Кто покидает? - тяжело дыша, спросил
 Сашка.
   - А жмыху, Сань, дашь? - ожидаемый вопрос.
   Сашка поставил вилы к стене и пошёл, как имеющий на это право, в конюшню. На подоконнике лежали плитки жмыха. Отломив кусок, Сашка решил  вопрос погрузки. Открылись ворота, и с видом  обременённого важными делами человека Сашка направил коня по адресу. Разгружать, конечно, было легче. Когда он разгрузил, вышла за ворота девочка  подросток; подойдя боком к Сашке, она сунула ему в руки десятирублёвую бумажку и бутылку водки.
   - Нет! - отскочил в испуге Сашка. - Не надо!
   - Бери. Мама  сказала,  чтобы отдала. Мне попадёт, если не отдам, -  не отступала девочка.
   Сунув  деньги в карман, а поллитру  -  за пазуху, через час Сашка поставил коня в конюшню. И пошёл доложить конюху. «А вдруг не надо было брать за навоз: ведь она директор» - подумал Сашка,  входя в дверь.  Дядя Яша с женой восседал за столом; в руке его покачивался стакан с  бурдой.
   - Помощник явился, - скривил улыбку дядя Яша. – Садись, пожри.
   «Может, не надо ему говорить?» - подумал Сашка, присаживаясь на табурет.
   - Дядя Яша… - робко начал он.
   - Чего? Отвёз? - перебил его конюх нетерпеливым вопросом.
   - Отвёз.
   - Господи, так и знал, что не заплатит…
   - Я не хотел у дочки брать, дядя Яша, а она…
   - Чего брать не хотел?
   - Вот, - Сашка достал из-за пазухи водку.
   - Молодчина! Помощник! Вот удружил! – привстал с места дядя Яша.
   Сашкины глаза засияли от радости. В награду он получил полный стакан  браги. А ещё приятней Сашке было осознавать, что он теперь владелец честно заработанной, хоть и «притыренной»  купюры.         

                23               

   Заканчивался корм лошадям. Конюх собрался ехать за сеном на трёх санях. При этом пояснил, что это далеко. Как и положено, он набрал в дорогу калачей, консервов, печенья. С конюхом должны были ехать, понятно, Сашка и ещё кто-нибудь из подростков. «Настоящая жизнь» - подумал Сашка, когда директорша   ему предложила выбрать помощника. Сашка вошёл в зал вразвалку и небрежным взглядом осмотрел мальчишек. Толпа притихла, заметив  важность, с какой оглядывал он их. Ехать хотел, конечно, каждый, поэтому на Сашку все смотрели с большой надеждой. Коля, высокий, но слабосильный, был его другом, зато Федька был крепче, и, по совести, брать нужно было его. Но друг обидится. Догадливый Сашка придумал выход, предложив тянуть жребий. Повезло Коле. Чуть свет конюх стал запрягать сани.
   - Посидим на дорожку, - предложил он, и налил Сашке второй стакан браги.
   - Куда  ребёнку! - возмутилась хозяйка.
   - Ничё,  теплее будет.
   Сашка выпил. Пьяно покачиваясь, он едва добрёл до саней, всё-таки, не забыв заглянуть в конюшню, чтобы отломить порядочный кусок жмыха. Первым со двора выехали сани дяди Яши, за ним – Коли, замыкающим  - Сашкины. Весело заскрипели полозья. Хмель разморила Сашку, ещё и тулуп в помещении накопил тепло.  Сашка уснул.
   Проснулся он, почувствовав, что сани никуда не едут. Выглянув из-под воротника тулупа, он услышал хохот дяди Яши и попискивание друга.
   - Поднимайся скорей, эх, горе-кучер! - крепкие руки вытащили его из снега.
   Кучер поставил Сашку на дорогу.
   - Это я увидел, что тебя нет, - смеясь, сказал Коля.

   Не забыть Сашке этой поездки.  Около недели  скользили сани по пустынным просёлкам, мимо заснеженных лесов.  Отдых  на  русской печи, молоко парное из крынки, с ломтем хлеба. Эх, если бы всегда так!
   Перекидывать привезённое сено вышли все мальчишки. На лицах маленьких возниц снисходительное самодовольство. В небе из-за облака выглянуло солнце, засветило; и на душе у Сашки  светло.
   Но к полудню ветер подул, в небе собрались  тучи. В кабинете у директора сторожиха ночная, воспитательницы, бухгалтер.
   - Саша, - волнуясь, спросила директорша, -  зачем ты соврал, что мамы у тебя нет?
   У Сашки, как после стаканов браги, зашумело в голове, глаза повлажнели от слёз. Директорша, разволновавшись, посмотрела на бухгалтера: мол, давай ты.
   - Вот что, Саша, - глядя в сторону, заговорил  бухгалтер. -  Мы нашли твою маму: она в Омске, на днях уехала на бухгалтерские курсы в Ленинград.
   Сашка взглянул на сторожиху. Та опустила глаза. «Она разболтала» - подумал Сашка, вспомнив, что ей рассказал про мать, живущую в Омске.
   - Понимаешь, Сашенька, - справляясь с волнением, заговорила  директорша. -  Мы на тебя карту заготовили для отправки в детдом, как на сироту. И тут это выяснили... И ещё узнали, что мать отказалась от тебя. Понимаешь, Саша, вместо детдома мы обязаны тебя отправить в колонию. Ты взрослый мальчик, должен правильно всё понять.
   Что тут не понять. Выходя за дверь, Сашка повторил тихо:  «колония, колония». Недолгая  сносная   жизнь для него завершилась. «Учиться будет в Ленинграде, от меня  отказалась». Неокрепшая душа,  оттаявшая среди добрых людей, по-настоящему  заболела от предчувствия унижений, тревог и опасностей. «Убегу, обязательно убегу!» -  мелькнула  в  голове спасительная мысль.

                24

   После прощального обеда пятеро мальчиков, подготовленные к отправке в колонию, выслушивали напутствие эвакуатора, рассказывающего, как живут воспитанники, которых отправили до них. По рассказу дядьки выходило, что некоторые из них обрели  профессию и жизнью довольны.
   - Как раз начинается набор на двухгодичные  курсы киномехаников, так что если будет желание, то отправлю в учебный пункт, - завершил он лекцию елейным голоском.
   Подростки вскрикнули: «Ура!», но Сашка промолчал, глядя на толстую физиономию с хитрыми глазками. К ограде подкатила полуторка. Эвакуатор превратился в сварливого надзирателя и заторопил мальчишек, называя их капушами. В машине, накрытой брезентом, небольшую группу отвезли к поезду. Все забрались в вагон. Эвакуатор дал команду отдыхать, пригрозив, что за непослушание походатайствует, чтоб  на курсы киномехаников таких не брали. И тогда - колония. При этом, его глазки стали колкими. 
   Поезд тронулся с места. На некоторых стоянках в группу добавляли новеньких; в конце концов, мальчиков насчитывалось уже двадцать. « Не много ли киномехаников?» - подумал Сашка. С последней тройкой к ним подсел второй эвакуатор –  разговорчивый, весёлый. Он тоже стал болтать о курсах киномехаников, и похвастался, что сам крутил кино, но случился пожар. При этом он задрал рукав рубашки и показал шрам, который не был похож на ожог, но всё равно мальчишки верили, и стали внутренне готовить себя к серьёзной учёбе и строгому обращению с легковоспламеняющейся киноплёнкой. Сашка не верил. И не зря: ночью он услышал разговор эвакуаторов. Сидя за столиком в проходе и поглядывая на спящих мальчишек, они обсуждали, как спокойней им добираться  до Абакана  и  что будут делать, если не сразу машина подойдёт. Придерживая  дыхание, Сашка услышал разговор. Забулькала в стаканы жидкость, запахло водкой.
   - Фантазёр ты! - сказал один. – Даже я готов был поверить, что ты когда-то вертел кино.
   - Ха-ха-ха! - засмеялся собеседник. - Понимаешь сам, что их надо в целостности сплавить.
   На другой день Сашка рассказал о разговоре мальчишкам, и попробовал их убедить, что глупо доверять дядькам. Но, вероятно, тем хотелось верить в сказку. Они предположили, что Сашка не так всё понял. Отступившись, Сашка часами просиживал возле окна. Мелькали столбы, и плыли потемневшие  от паровозной пыли поля, гребешком в небо упиралась полосы леса. «Бежать, бежать!». Войдя в туалет, он попробовал открыть окно, но сил не хватило. Эвакуатор, услышав шум в туалете, стал стучать в  дверь. Проехали Ачинск; тёмные тучи рассеялись, яркие  лучи  солнца светили на лица ребят. Но опять потемнело. На лицах, даже тех, кто ещё верил сопровождающим, появилась тревога: приближалась  конечная станция.  Наконец –  и она.
 
   К Абакану подъехали вечером. У перрона  ждала машина. Навстречу прибывшим вышел мужчина лет тридцати. Он казённо улыбнулся, глядя на мальчишек, выстроенных в ряд. Плечи его сутулились, лицо выражало спокойствие. Сашка передёрнулся, как от холода, когда мужчина оказался рядом: недоброе что-то сквозило в каменном лице, серые глаза  пронизывали каждого насквозь. В машину втиснулись ещё три милиционера. Мальчишки притихли. Взрослые тоже молчали. Сашка исподлобья поглядывал на сотрудников и косился на  мальчишек  с видом,  как бы говорившим: «Что я говорил!» Не забывал он  поглядывать и на дорогу и на прилегающие постройки, стараясь запомнить местность.
 
   Колёса машины простучали по узкому мостику, пересекающему  ручей, и  подъехали к белому забору, за которым виднелись корпуса зданий; между ними, высилась, сложенная из красного кирпича, водонапорная башня. Сразу обратила на себя внимание ржавая проволока, натянутая над забором. По периметру забора виднелись вышки, в которых стояли часовые. Грузовик круто развернулся у ворот, что примкнули к зданию без окон, на крыше которого виднелась тоже проволока. Детские глаза впились в вывеску: «Абаканская Д.Т.В.К.». Попытались расшифровать буквы. Наконец сообразили: «Абаканская детская трудовая  воспитательная колония». «Вот они, курсы киномехаников» - подумал Сашка, глянув на  потемневшие физиономии ребят. Те поняли обман, и милиционерам пришлось всех отдирать от борта машины. Некоторые из мальчишек кричали: «Обманули! Не пойдём!». Но принявший их на перроне сероглазый стал раздавать оплеухи и пинки, при этом, матерясь.  Получившие порцию боли подчинялись и, с испуганными лицами, выпрыгивали из машины. Сашка не цеплялся за борт, продвигаясь к краю кузова, но тоже получил оплеуху. Перед ним промелькнуло улыбающееся лицо: сероглазый, видимо, получал удовольствие от возможности издеваться над беззащитными.  Неожиданно для себя,  Сашка на лету поймал волосатую руку, занесённую над кем-то другим,   и укусил  за палец.  Сероглазый замычал от боли и со всей силой ударил Сашку ботинком по копчику. Сашка не выпрыгнул, а вылетел из машины.
   Прибывших мальчишек завели на вахту и поместили в каморке, такой тесной, что присесть не было возможности. Почти у всех на глазах и щеках слёзы – от боли и обиды. Сашка растирал копчик. Пробыли тут недолго. Всех переписали,  вызывая  по одному, потом по территории зоны направили в баню. На одежде, которую им выдали, стояли печати с  надписью: Д.Т.В.К.  Из бани повели, по двое  к корпусу, в конец зоны.

   В корпусе прибывшие мальчишки обязаны были пройти карантин. Командир карантина - крепкий, смуглый паренёк, выглядевший взрослым. Скуластый и узкоглазый, он выстроил всех в одну шеренгу. Видимо, для него это было игрой в войну. Как старший по званию, он прошёлся вдоль строя. Здесь был он, видимо, безраздельным командиром. Кличка у него была Молчан.
   Новичкам хотелось бы дольше побыть на карантине, боясь зоны. Кормили не очень сытно, но  вкусно. Каждую неделю водили в баню. Случалось и кино. В кинозале Молчан рассаживал карантинских на отведённую для них лавку и поглядывал, чтобы  подопечные не приближались к рядам, где сидели колонисты. 

                25

   В кинозале тишина: вот-вот должен начаться фильм. За экраном музыкальная комната. Оттуда вышел парень лет пятнадцати и приблизился к карантинским. Он не плотно закрыл дверь за собой, до зала донеслись звуки духового  оркестра. У парня на плече висела труба. Молчан, в обязанность которого входило пресечение подозрительных общений, вырос перед музыкантом. Но тот оттолкнул его, процедив:
   - Отойди, сволочь, а то крикну своих, - он кивнул в сторону музыкальной комнаты.
   Опустившись на корточки, спросил:
   - Из Омска есть кто-нибудь?
   У Сашки  перехватило дыхание.
   - Я. - проговорил он, заикаясь.
   Музыкант, растолкав карантинских, сел около него. «Откуда?», «Как попал сюда?», «Как звать?» -  посыпалось на Сашку. Тот отвечал, пугливо оглядываясь на Молчана; музыкант, видя это, успокоил его, прикрикнув на играющего желваками командира:
   - Тронешь  его, похороним. - Он взял  за  плечо Сашку и потащил за собой: -  Кстати, зови меня Федя.
   Быстро пройдя по сцене, они оказались в светлой комнате, пропахшей табаком. На столе из металлической пепельницы вился дым начатой цигарки. Шесть подростков отложили инструменты и посмотрели на Сашку.
   - Земляка нашёл – из Омска, - объяснил Федя.
   Усадив Сашку и позволив ему докурить  лежащую в пепельнице  папироску,  Федя  начал расспрос - где жил Сашка, что нового в городе. Сашка знал плохо Омск, но старался быть на высоте роли человека, встретившего земляка: припомнил общежитие, церковь. Когда же сказал о магазине на улице Ленина с вывеской: «Мясо», Федя воскликнул, что сам жил на Подгорной – это рядом. При этом ударил Сашку по плечу. Ударил не сильно, но Сашка ойкнул и скривил лицо. Через минуту, по просьбе Феди, он показал плечо, опухшее, в ярких синяках. В приоткрытую дверь в это время сунул нос Молчан. Никто в комнате не увидел его, и Молчан, оценив происходящее, скрылся. Кино началось; Сашка отдыхал среди дружески настроенных ребят.
   - Вот что, - назидательно сказал Федя, - какая  сволочь тебя не тронет – ты к нам. А с Молчаном я поговорю. Как только тебя переведут в отряд, скажешь – в какой.
   На прощанье он насыпал махорки в карман Сашкин и довёл его до места. Сашка ликовал. Сидящим   рядом с ним пацанам дал пощупать махорку,  оттопырившую карман. Однако через короткое время он почувствовал беспокойство. «Здесь, понятно, у музыкантов власть, но там у Молчана…  Убьёт ».
   Опасенья его оказались пустыми. Выстроив  карантинских вдоль постелей, Молчан привычно отвесил пару оплеух одному, другому, но Сашку   обошёл, косо глянув на него. В спальне витал махорочный дым. Молчан понимал, откуда  табак, но  придрался не к Сашке, а к дежурному, и продлил его дежурство на сутки. Подобное поведение Молчана продолжилось и дальше. Не трогая Сашку, он отыгрывался на других. Сашку это мучило, но что он мог? Чувствуя вину перед мальчишками, он  бы хотел, чтобы Молчан снова начал издеваться над ним. Попытался попросить новых друзей подействовать на Молчана, но те сказали: «Не трогает тебя, и ладно. Можно бы ему сделать тёмную, но за него заместитель начальника колонии и Мишаня. Свяжешься – нарвёшься». Мишаня - тот самый сероглазый, который едва не отбил Сашке копчик. В колонии  он работал  воспитателем  второго отряда.
 
   На днях привели новенького. Нескладный,  топал он тонкими ножками по спальне и строил рожи, уморительнее которых трудно себе представить. Строить гримасы ему было легко, имея огромный нос и маленькие свинячьи глазки. И дружный хохот карантинщиков безошибочно указывал на его местопребывания. Звали его Прохоров Васька, но он  называл себя Васька, Прошкин сын. Ему дали прозвище Сентель. На первый взгляд он казался слабоумным пареньком, а на самом деле был сообразительным. На побои он отвечал смешной гримасой или шуткой. И Молчан, не в силах  сдержаться, хохотал, отчего сам на себя злился за неуместный для командира смех. И Сентелю от него доставалось больше остальных. Сентель же, как все заметили, готов был на себя принять не свою вину. «Лишь бы косточки не поломал» - говорил он, улыбаясь сквозь слёзы под  сочувствующие взгляды пацанов. Его жалели, и прислушивались к его советам. А он привязался к Сашке  Ерёмину. И Сашка, отзывчивый по натуре, тоже привязался к Сентелю, и уже ни раз заслонил его от Молчана. Тот это какое-то время терпел, хотя и злился. Но однажды огрел Сашку по спине так, что она захрустела, и он завалился около кровати. Пацаны плотно обступили его.
   - Попал, Молчан, - сказал кто-то. - За него заступиться есть кому.
   Сашка с большим трудом поднялся и сел на кровать, тяжело дыша и потирая голову.      
   - Башка гудит, - выдохнул.
   - Ты о кровать ударился, - подсказал Сентель с таким  видом,  который  не был похож на гримасу:  - А ты, падла, - непривычно серьёзно глянул он на Молчана, который смотрел по сторонам с растерянным видом, - погоди, тебе рога  отобьют  музыканты.
   - Остерегайся спать, на дыхалку подушку накинут, - подначил кто-то.
   Молчан будто не услышал, и вякнувшие не  получили по полной программе. Наоборот, он подошёл к Сашке и проговорил:
   - Ты прости, только не сексоть.
   - Ну, сволочь, -  процедил  Сашка, -  если  хоть одного тронешь, смотри!
   Молчан повернулся и вышел из комнаты. С той поры свободно вздохнул карантин, так как Молчан редко появлялся в нём, пропадая в другом конце барака. Но большой радости это мальчишкам не принесло: время пребывания в карантине подходило к концу.

                26

   Карантинщиков раскидали по отрядам. Процедура такая – все в баню, потом – кого куда. Сентель применил свой талант, уморил гримасами воспитателя, чтобы оказаться там же, где Сашка. Помогло то, что воспитателем был добродушный парень.
   Второй отряд, куда направили Сашку и Сентеля, находился в середине прочих бараков; здание его напоминало острый угол, у которого в остриё встроено  крыльцо главного входа. С правой стороны располагалась дверь. Она с шумом распахнулась, и из неё в строго горизонтальном положении, скользя животом по деревянному полу крыльца, выпорхнул  мальчик. Сев на пол и приподняв штанину, он стал вытаскивать из коленки занозу. Первое впечатление от прибытия в отряд было прибывшим получено. Сентель, порывшись в карманах, нашёл ржавую булавку и протянул её малышу. Тот, посмотрев на Сентеля глазами, полными слёз, вскочил и исчез за дверью. Туда же вошёл молодой воспитатель, пальцем поманив за собой  мальчишек. Он повёл их по коридору в комнату для воспитателей. В ней стоял сумрак от табачного дыма. За столом вальяжно восседал сероглазый мужчина. Сашка испугался, узнав  в  нём  того, кто их принял. Это был Мишаня, который, как музыканты говорили, дружил с Молчаном.
   - Теперь будем знакомиться, - сказал молодой воспитатель. - Меня зовите Юрием Пантелеевичем, а вот его, - он указал пальцем, - Михаилом Фёдоровичем, он старший воспитатель вашего отряда, сам бывший колонист.
   - И что, змеёныш, кусаться будешь? - Посмотрел Мишаня на Сашку.
   - Нет,- мотнул головой Сашка.
   - Я думаю, что не будешь: потому что зубы я тебе выбью.
   На этом со знакомством предполагалось, видимо, закончить, но Сентиль скорчил уморительную рожу. Увидев её, Мишаня рассмеялся, даже закашлялся.
   - Где ты, Юра, эту образину нашёл? - спросил он сквозь смех. - Курить хочешь? - Он подал Сентелю папиросу.
   Улыбаясь, Сентель протянул руку; пощёчина прозвучала так громко, что, казалось, на окнах зазвенели стёкла. Сентель уставился на Мишаню широко распахнутыми глазами.
   - Чего смотришь? - прошипел Мишаня.
   - Шустрый ты, Мишаня Федя,- кривя улыбку, ответил Сентель.               
   Почувствовав в тоне сказанного издевательство, Мишаня выбежал из-за стола, как ужаленный, и, подскочив к Сентелю, рубанул его по спине ребром ладони. Сентель низко согнулся, но сразу выпрямился и, продолжая кривить рот в улыбке, и, глядя в глаза Мишани, крикнул:
   - Бей, Мишаня Федя, бей, может, ручку отобьёшь.      
   - Тьфу! - плюнул ему в лицо Мишаня. - Гони их, Юра, в  седьмую секцию, ими потом займусь.
   Мальчишки пошли за Юрием Пантелеевичем в конец коридора. По обе его  стороны  сквозь стёкла над дверьми просачивался тускловатый свет, бликами ложась на стены. Запахло туалетом.
   - Это помещение всегда должно быть чистым, -  ехидно улыбнулся воспитатель, - иначе попадёте в немилость Михаилу Фёдоровичу. Занимаются его уборкой в основном нарушители, так что сами думайте.
   Он остановился у крайней слева двери и открыл её со словами:
   - Ваша группа. Самая отпетая. И командира нет; скоро выберем.
   Ряды коек стояли не ровно. Откуда-то из  глубины  секции  появился  подросток.
   - Почему не докладываешь, дежурный? - строго спросил воспитатель.
   Подросток лениво подошёл поближе. Заспанное лицо его изобразило улыбку. Сашка обратил внимание, что ноги у мальчишки обуты в огромные, явно не по размеру ботинки. Воспитатель повторил вопрос. Подросток потянулся и, лениво зевнув, отвечал:
   - Ну чё, нормально, никого нету, - он залез рукой под рубаху и почесал спину.
   - Акулов, - не повышая голоса, спросил воспитатель, - разве так докладывают?
   Подросток опустил руки по швам и промямлил:   
   - Дежурный по секции Акулов. Происшествий нет. Группа в школе.
   - Ну, ведь мог же, -  похвалил  воспитатель. -  Теперь  постель  прибери. И  хватит кимарить –  царство небесное проспишь, Акулов.
   Подросток, не слушая его, уставился на Сентеля, у которого скорчилась уморительная рожица, отражая внутреннее восприятие происходящего.
   - Чё уставился? - прошепелявил Сентель. – Слушай, чего говорят.
   Акулов, громко смеясь, пошёл заправлять постель. Воспитатель  вслед ему крикнул, чтобы он показал новеньким свободные кровати, и вышел за дверь. Сентель подошёл ближе к дежурному.
   - И чё смеялся? По носу хочешь?
   Он даже поднял руку, но в неё вцепился подбежавший Сашка:
   - Не задирайся! Скоро придут другие, навешают.
   - Вот, вот, получишь по хребту, - выкрикнул Акулов.
   Сентель отошёл. Акулов оказался не злопамятным. Он шустро сменил  рваные простыни на грязные, но целые, вытянув их из других постелей,  и поправил одеяла.
   - Бельё сменено, можете занимать койки, - доложил. - Сказав это, засмеялся. – Пойдёмте, что-то покажу.
   Он вышел из комнаты и открыл дверь, что напротив.
   - Смотрите, какой порядок!
   Сказав это, он вошёл в комнату, пригласив туда остальных. Пол в комнате блестел, будто натёртый воском, ряды кроватей выровнены - по струнке, постели заправлены аккуратно.
   - Видали! - воскликнул Акулов.
   - Тебе чего, Акула, надо? Кыш отсюда! – От  окна  отошёл  дежурный  группы с книгой в руке.
   - Мы только взглянуть, - буркнул Акулов, поспешно отступая к двери. - У них тепло: все окна в порядке. - С завистью сказал он в коридоре.
   Возвратившись в свою секцию, Сашка, внимательнее взглянув на окна,  понял  зависть  Акулы: в их спальне не оказалось ни одного нормального окошка, все стёкла из кусков, иные куски отклеились, и в дыры сквозило. Акула, – дать кличку с такой фамилией запросто, - сел на кровать и вынул из-под рубашки чистое полотенце. Потом, покопавшись в кармане штанов, достал нож, переделанный из ножовочного полотна, и, взяв в зубы край  полотенца,  искромсал его.
   - Зачем полотенце испортил? - удивлённо спросил Сашка.
   - Было полотенце, а теперь портянки, - весело сказал Акула и, вытащив из ботинок чёрные от грязи ноги, стал их оборачивать. -  Теперь тепло и мягко. А полотенце это чужое: я стыбрил только что у тех. – Он ткнул пальцем в сторону соседней секции.
   - Когда успел? - удивился Сашка.
   - Хочешь жить, вертись. Мишаня говорит: « Когда ходите  в  баню,  пополняйте недостающее бельё, у чужих надо воровать». И мы пополняемся за счёт чужих отрядов. И за счёт нас пополняют. Вот так.  Давай покурим, пока тихо. Поскребём в карманах. У меня  газетка и спички есть.
   Предложение понравилось; все потрясли карманы,  махорки  набрали  на закрутку. Акула первый затянулся  и, передав цигарку Сентелю, пошёл к двери.
   - Буду на атасе, - пояснил. - Мишаня меня застукал, так заставил горящий бычок проглотить. Я щёку сжёг.
   - Ого, надымили. А если зайдёт кто-нибудь? -  Сашка,  перестав  курить, стал ладошкой разгонять дым.
   - Всегда бояться будешь? Докуривай, - ухмыльнулся Акула. – Но пора в столовку топать. Бежите  следом! - Он, махнув  рукой, вылетел за дверь.

                27

   Выбежав из коридора на воздух, Сашка  догнал  пацанов. Здание столовой примыкало к клубу, где проводили время музыканты: оттуда слышались звуки духовых инструментов. Сентель хотел было направиться к двери столовой, но увидев, что Акула нырнул за угол здания, пошёл за ним. Чуть отдышавшись, Акула объяснил, что они опоздали, скоро Мишаня выведет отряд из столовой, и если их заметит, то может присоединить к отряду и за опоздание лишить обеда. Подкравшись к окну, он заглянул в столовую.
   - Пожрали, выйдут скоро; Мишаня бракует.
   - Кого бракует? - спросил Сентель.
   - Посмотри сам.
   Сентель, высунув в окошко половину лица, увидел, как Мишаня свалил кашу в железную миску с супом.
   - Нетронутые порции бракует, - пояснил Акула. - Придётся вам бежать в столовку: я – дежурный, мой обед не тронет, а ваш точно забракует.
   Трое новичков пробились сквозь толпу выходящих из столовой и предстали перед глазами Мишани; тот, усмехнувшись, пригласил их сесть за стол.
   - Садитесь, мальчики, покушайте. - Ещё раз взглянув  на  новичков, он вышел из столовой.
   Сашка, чувствуя голод, придвинул к себе  тарелку, в которой  из  супа выглядывала  каша. Сентель  сделал то же.
   - Что вы, что вы! Не вздумайте! -  перед ними вырос Акула. – Он это забраковал.
   - Ну и что? - спросил Сашка.
   - Не понимаете? Если кто-нибудь съест забракованное, даже насильно, то его будут называть Помойкой. Нет ничего хуже. Над Помойками здесь   все издеваются, за людей не считают. Ещё если хлеб у кого упадёт на пол, его поднимать нельзя, а кто поднимет, Помойкой станет.
   Сашка внимательно слушал, постигая  тонкости  новой  жизни.  Когда  они вышли из столовой, чувствуя от голода сосание в желудке, Акула, сославшись на то, что он дежурит,  покинул  их. Друзья решили до ужина  побродить. Проходя мимо школы, они мельком глянули по очереди в окно. Увидели сияющий чистотой класс и аккуратно  стоящие  парты.
   - Учиться погонят... - вздохнул  Сентель. -  Меня  во  второй  класс.  А тебя? -   обратился к Сашке.
   - В четвёртый.       
   - Мне тоже надо бы в четвёртый, но я сказал, что во второй: здесь за двойки, говорят, наказывают. Понял, Сашок?
   Они подошли к бане, что располагалась у забора. К торцу её была приставлена лестница на чердак. А чердак – это очень интересно. Сентель начал обследовать стропила и балку. И не зря! Через  короткое время в его руках оказалась чья-то богатая заначка – спички и полпачки махорки. Закрутили две цигарки. Звуки со стороны входа на чердак заставили обоих насторожиться. В проёме показался черноволосый, мускулистый подросток. Он тоже увидел их и, вдруг, вися на первой стропиле и раскачавшись, как обезьяна, перепрыгнул на вторую, а потом - на  третью, и, таким образом, добрался до приятелей и спрыгнул прямо перед ними. Обращали на себя внимание его мускулистые руки с кровоточащими ранами. Паренёк, глянув на друзей  злыми,  смоляными  глазами, спросил:
   - Понравился табак чужой?   
   Сентель протянул ему остатки махорки:
   - Возьми. Мы не знали, чья махорка. Прости.
   - Ладно, пацаны, - подросток миролюбиво улыбнулся. - Я вас ни разу не видел  в колонии.
   - Мы новенькие, - тяжело вздохнул Сашка.
   Подросток, скользнул  понимающим взглядом по Сашке и остановил его на лице Сентеля. Тот скорчил гримасу, подросток засмеялся.   
   -  Давай знакомиться, - он протянул Сашке твёрдую ладошку. -  Меня зовут Ланок.
   - Сашка.
   Ланок  взглянул  на Сентеля. Тот растерялся.
   - Сентелем  зови, - ответил за него Сашка.
   Познакомившись и усевшись, кто где, малолетние узники колонии принялись раскуривать цигарки и болтать на тему, как сюда попали. Ланок находился здесь год. Отец его - молдаванин, мать – румынка. Детство его прошло в  Кишинёве, потом он бродяжничал с родителями, а после смерти отца попал в детприёмник, ну а затем - сюда после отказа от него  матери. Без утайки рассказал о себе и Сашка. До Сентеля очередь не дошла, так как пришла пора ужина.

                28

   Ланок имел крутой нрав. И если решался на что, то не мучился сомнениями, как это нередко бывало с Сашкой. За свой характер он расплачивался карцером или побоями, но всё равно мог оскорбить хоть кого, даже начальника колонии. Из-за этого однажды  пролежал в санчасти несколько месяцев с трещиной в черепе. В последнее время Сентель и Сашка сдружились с ним, хоть последний был из другого отряда. Место встреч их - чердак бани, а потом чердак второго отряда, где кровля была без одной щёлки.   
   Проблема с табаком в колонии была привязана к трудовому воспитанию: за осьмушку махорки в  станочном цехе нужно было обточить сто плит, а за пачку папирос – очистить часть формовочного цеха от горячего литья. Крючками из толстой проволоки приятели по несколько часов перетаскивали литьё в наждачный цех. Когда троица встречалась на бане, разговаривали о побеге. Ланок вспоминал свои неудачные попытки побега, заканчивающиеся побоями и карцером. Теперь друзья решили бежать втроём. Ланок предлагал немыслимые варианты. Сентель соглашался на любой.
   Однажды Ланок забежал в секцию с новой идеей. Идея такая: у столовой  стоит автомобиль, уже разгруженный. Так вот – пока шофёр жрёт в столовой, надо, по убеждению Ланка, привязать себя под кузовом, и таким путём выехать за территорию. Сашка назвал план глупым, а Сентель  сказал, что от Сашки он ни на шаг, а ещё что с такой рожей, как у него, не убегать надо, а сидеть на одном месте.
   Ланок психанул и отправился бежать один.  Залез под автомобиль, но тот стоял долго, и Ланок, не вытерпев, выбрался из-под него и попал в руки водителя. Отсидев неделю в карцере, он вышел оттуда с обидой на обоих друзей. Встречи прекратились. Когда же Сашка, наконец, увидел его и спросил, что у него с  рукой, он поморщился и, спрятав руку в карман телогрейки, сказал, что отморозил её под машиной. После этой случайной встречи к друзьям  возвратились  прежние отношения, только разговоры о побеге были отложены.
 
                29

   Зима в Хакассии лютая, а ещё и очень долгие холода. Жизнь за колючкой, наполненная матом и побоями, не показалась Сашке тяжелей той, что может оказаться на воле, если убежать, но попасть в тиски холода и голода. Однако случилось событие, поставившее под сомнение его соображение. Командовать их пёстрым отрядом поставили рыжего верзилу. Он окружил себя, естественно, шестёрками и мог подкинуть ради порядка  любому, чем не отличался от других командиров. И всё же был он весёлым и напрасно никого не угнетал. Это Мишане не понравилось, так как подобное поведение командира противоречило методам его воспитания. Недружелюбие это проявилось вскоре: Мишаня перед строем колонистов харкнул ему в лицо. Не решившись возразить воспитателю, рыжий командир только вытер рукавом плевок. Текущая  по лицу слюна вызвала смех у многих. Но Сашка глянул зло на Мишаню и неслышно прошептал: «Скотина!» Мишаня увидел его взгляд. Подойдя к Сашке, он хлестнул его по щеке. Сашка свалился на снег. Поднимаясь и становясь в строй, он с горечью подумал: «Предупреждал же Акула – не портить отношение с Мишаней, бояться его больше всех. Надо убегать».               
   - Эх, Сашок, - загнусавил, головой покачав, Акула. - Не попадайся теперь на глаза Мишане, чуть что -  наряд в туалет.               
   - Пан или пропал, - хмуро отмахнулся  Сашка.
   Но отмахнуться от унылых мыслей было намного трудней. Всё равно попадаться на глаза Мишане придётся. Спасибо ещё, что их воспитатель, молодой очкарик, имея мирный нрав, не был склонен к суровости.
 
   С тёмными мыслями Сашка воевал  воспоминаниями. У него теплело на душе, когда он представлял бабушку Агафью. Когда ему виделось её лицо, он не в силах был сдержаться от слёз, закрывался одеялом  с головой, страшась расспросов и насмешек. Его слабые пока мышцы сжимались в комок, точно готовясь к прыжку: «Бежать! Бежать!». Перед глазами являлись картины свободы, на которых изображены леса, разноцветные луга, жёлтые поля. Увы, реальность  оказывалась пока другой – высокие, с колючей проволокой заборы и покрытая таким же колючим  снегом земля.
   После занятий в школе, поев, Сашка направлялся в рабочую зону, которая примыкала к зоне жилой. Забор рабочей зоны находился вне охранников, Сашка ежедневно, кроме воскресенья, остриём, заправленным на наждаке, успевал несколько раз копнуть землю под забором, после чего оставлял в подкопе железку, присыпав её хорошо снежком. Со временем лаз был готов, но побег всё откладывался: было  ещё холодно.
 
   Действительно, сурово задули ветра. Сашка,  забегал в литейку, на ходу поприветствовав дядю Колю – рабочего, и принимался за привычное дело – зарабатывал пачку минусинской махорки, перетаскивая крюком к наждаку готовые плиты, тисы и поддувала для печей или потел на наждаке, где стачивал края отлитых плит и тисов. Махра здесь была валютой: несколько щепоток её можно было обменять на горбушку ржаного хлеба или кусок сахара у тех, кто занят был на кухне. Сашка пользовался этим, разумно считая, что бежать, не подумав  о еде, глупо. 
   Он упорно готовился к побегу. План был простой:  с  наступлением тьмы подползти к подкопу до того времени, как загорится прожектор, и пролезть  в рабочую зону, закрытую к тому времени и потому  безлюдную.  Оттуда  путь свободен. Сашка зажмуривал глаза, представляя свободу. О ней мечтал и Ланок. К побегу готовились они двое, решив не брать слабосильного Сентеля. Но в их план вмешалось неожиданное событие.

                30

   Учёбу неожиданно отменили, колонистов построили на заснеженном стадионе, что примкнул к рабочей зоне. Сашка, стоя вблизи своего подкопа, скосил глаза и  отметил, что присыпанный  снегом подкоп не виден.
   - Товарищи воспитанники! - между тем, произнёс начальник  Д.Т.В.К., голос его дрогнул. Он сжал скулы, выдержал паузу и продолжил, сняв шапку: - Умер вождь, Иосиф Виссарионович Сталин. - По стадиону прошелестел вздох, послышались всхлипы.    
   Колония погрузилась в траур. Вывесили чёрные флаги и окаймлённые черными полосками портреты вождя. А когда начались занятия в классах,  учащимся предложили рассказать на память стихотворение о вожде; декламирующие получали  пятёрку.  Сашка тоже получил пятёрку, процитировав строчки : « Над дубом высоким две птицы летали, один сокол – Ленин, другой сокол – Сталин».
   Пока продолжался траур, о побеге не могло быть  речи: внимание к колонистам со стороны воспитателей было особенно большим. Но когда сняли траурные флаги, в один из заснеженных вечеров подростки решили бежать. Первым к подкопу подполз Сашка, за ним – Ланок. Молдаванин согласился на побег, несмотря на то, что за  ним вот – вот должна была приехать мать. Как-то он Сашке рассказал, почему  она отказалась от него: он украл дома деньги, которые за один месяц прокутил. Но теперь, наверное, она его простила. И всё равно он надумал бежать.
   - Ну, чё? Я полез,- с волнением в голосе шепнул Сашка. Он уже успел отгрести кучу снега и убрать в сторону железку.
   - Сашок, подожди. - Ланок замялся и мрачно глянул на Сашку. -  Я пойду назад. Мать приедет. Она простила меня. Зачем я побегу?
   - А что раньше думал? Может, струсил?
   Ланок, промолчав, пополз назад. Сашка понимал, что про трусость он сказал с досады:  в трусости Ланка не заподозришь. Но делать было нечего; махнув рукой и заново засыпав подкоп снегом, он пополз обратно.
   Стремление немедленно бежать на волю пришлось преодолеть разумными соображениями:  во-первых, бежать  придётся одному, Ланок ждёт  мать – бродяжку,  гадёныш;  во – вторых, всё-таки  пока  очень морозно.

   И вновь потянулись медлительные дни за забором. Чтоб их скоротать, Сашка ударился  в  учёбу  и чтение книг. Он читал романы, радуясь, что умом и чувствами дозрел до них. Попытался найти среди мальчишек кого-нибудь, кто разделил бы с ним  впечатления о прочитанной книге, но нарывался на насмешки. То ли всеобщее слабоумие, то ли бездушность. Правда, это не касалось  Ланка, который  жил  своей жизнью.
   Как-то Ланок не пришёл на обед. Сашка увидел его, восседающим в окне новой недостроенной бани. Проём окна доходил до крыши. Ланок сидел в окне, повернувшись спиной и опустив голову так, что видны были лишь смоляной затылок и широкие плечи. Сашка позвал друга, но тот даже не шелохнулся. У крыльца школы и у водопроводной башни стояли колонисты. Сашка незаметно юркнул в здание бани. Солнечные лучи косо ползали по земляному полу, образуя яркие светлые полосы.
   - Ланок, что делаешь? -  звонкий  голос  Сашки прокатился  по зданию. - Тебя  ищут.
   - Т-с-с, - прошипел Ланок, приложив палец к губам. - Не ори, если хочешь, лезь ко мне.
   - А как ты туда залез?
   - Вот так, - Ланок спустил перекинутую через раму верёвку.
   Упираясь ногами в стену, Сашка ловко поднялся наверх, сел около Ланка.
   - Чего  сидишь голодный?
   - Сашка, хана мне – не могу я больше жить в   неволе. Не приедет она за  мной, это  брехня. - Ланок сжал кулак и саданул себя по груди. - Мне не нужно ничего – ни  обед,  ни  школа. Я спрыгну с этой крыши вниз головой, и прощайте мать и братишка!
   - Брось, Ланок. Зря не побежал тогда. Но теплей будет – повторим.  Что,  согласен?
   - Спасибо, Сашка, а я подумал, что ты больше не побежишь со мной. И знаешь  что? Нечего бояться: попки на вышке стрелять не будут – мы малолетки; да и наверняка у них холостые патроны, чтобы шум был.
   - Я тоже так думаю. А теперь на ужин айда.
            
                31

   Наконец-то закончилась медленная поступь зимы. Подтверждением этого стали зелень у заборов и приятный ветер. Хоть какая-то радость колонистам.  Кстати, закончились занятия в школе. Второгодникам   завидовали, потому что не нужно будет на следующий год упираться и, соответственно, уменьшится количество нарядов в туалет за неудовлетворительные отметки. Ланок был в числе второгодников, поэтому чувствовал себя именинником. Однажды он снова пропал. Оказалось, проникнул в лаз и сидел, полуголый, на крыше водонапорной башни. Увидев его, Сашка, сломя голову, полез к нему. Высунув голову в  люк, закричал:
   - Зачем залез?
   - Загораю, давай сюда.
   - А я подумал, снова вниз головой собрался.
   - Не-е, нам скоро бежать.
   Однако, бежать Ланку не понадобилось. Вечером в новом костюме он влетел в комнату и на постель Сашке высыпал из кулька конфеты «Золотой ключик».
   - Сашок, я к тебе прощаться: мать приехала. Сегодня  уезжаю домой,  на  ро-ди-ну!
   Неловко обняв Сашку, он убежал. Ночью  Сашка не спал. Ему было болезненно жаль себя, потому что за ним никто не приедет. Бабушка бы приехала, да где ей, старенькой, сама на иждивении живёт; наверное,  только и мечтает скорей умереть. Ему надеется не на кого. С этой мыслью, вытерев слёзы, Сашка заснул лишь под утро.

   Пришли жаркие июльские дни. Как-то колонну подростков  четвёртого  отряда  выстроили  во дворе. Мальчишки знали, что будет дальше, поэтому выражение лиц было у каждого восторженное. Но воспитатели, не обращая внимания на возрастающее волнение в шеренгах, не торопясь, провели пересчёт заключённых. Из музыкальной комнаты слышалось нудное попискивание трубы. Наконец ворота распахнулись, колонна, пяля по дороге, двинулась к реке.
   Первое купание! Солнце подтянулось к зениту, от зноя щедро осыпались солёными каплями  пота лица подростков, а рубашки под мышками и на спинах  взмокли. Зелёные просторы, полноводная река – этот вид свободы не на шутку разволновал мальчишек. Все разделись и окунулись в ледяную по сравнению с жарким воздухом воду; ощущением иной, полноценной жизни наполнились души их! Вместе с речными волнами, упирающимися в грудь, Сашка почувствовал удары тоски по потерянной воле. Надо бежать! Бежать, хотя и одному. Впрочем, одному бежать лучше: если  поймают, то поколотят и забудут, а если побег групповой, то будут истязать, доискиваясь, кто зачинщик. Хватит колебаться, сегодня же побежит! Не заготовил продукты? Пустяки – всё-таки лето.

   Медленно шло время до вечерней проверки.  Сашка  побывал  в  цеху, где включил в последний раз, - он на это надеялся, - круглый наждак и подправил и без того острый конец «продыха». Сунул его в  карман, где у него хранились полпачки махорки, газетка и спички. Наконец дали отбой. Сашка залез под одеяло, оставив на себе рубаху и брюки.
   Стало темнеть. Сашка прислушался. Все спали. Он прокрался в коридор. В его конце, в вестибюле, располагался столик, положив голову на который, безуспешно боролся со сном охранник. Всё шло нормально: в туалет не запрещалось ходить ночью, а там Сашку ждало разбитое окно. Одним прыжком он взлетел на подоконник, и вот уже змеёй пополз вдоль здания. Подгоняемый частыми ударами сердца, он достиг присыпанного мусором подкопа. С вышки не увидели, как он пересёк территорию, освещённую прожектором. Но подкоп  обсыпался, и в него пролезла лишь рука. И железки не было. Неужели опять сорвалось? Пальцами подкоп не расширить. Сашка вспомнил про «продых». «Выручай, родной!». Высококачественная сталь гнулась, но выворачивала куски щебня и кирпича. Он упорно копал, пока руки не онемели. «Может, протиснусь» - подумал. Ура, голова пролезла! Он сжался и пополз дальше. Спина почувствовала нижнюю доску забора. Дёрг, дёрг –  ни туда, ни сюда. Влип! Дышать стало трудно. Он из  последних сил рванулся и, ободрав о забор спину, вылез обратно. Отдышавшись, снова стал ковырять. Наконец получилось выбраться! Вот она – никем не охраняемый участок зоны! Пока добрался в темноте до следующего забора,  поранил босые ноги – тяжёлые ботинки он оставил у кровати, опасаясь, что в них бежать будет труднее. Преодолев забор, он устремился в сторону реки, нёсся с каким–то остервенением, всё бежал, пока оставались силы. 
   Силы оставили его у воды. Отдохнув, он пошёл по речному песочку. Исколотые подошвы ног жгло, как  будто ступали на битое стекло. Он шёл и думал о том,  что в семь часов на поверке откроется побег, в восемь запишут в личном деле его о случившемся, и сразу же сообщат о нём в милицию. Вокзал и речной порт будут его ждать. Тьма плотно окутала берег. Сашка, решив её переждать, лёг у куста и задремал.

                32
   
   По небу разлилась синь. Утро спросило Сашку: куда идти? Казённые брюки и чёрная  косоворотка, а ещё специфическая короткая стрижка – портрет беглеца из колонии. В Абакан не сунешься. Перебегая от леска к леску, Сашка не отходил от реки. Солнце поднималось, начинало греть. Вдруг беглец заметил движение у воды и кинул себя в траву. Но когда присмотрелся, то улыбнулся: к нему шёл, возможно, спаситель. Им оказался плечистый подросток, судя по его телодвижениям, спортсмен. Он бросил на песок  фуражку, обнажив копну ярко – рыжих волос, стянул с тела клетчатую рубаху, с ног - жёлтые, со  шнурками,  полуботинки, следом - брюки и трусы.  Пробежавшись  по кругу и помахав руками, он бросился в воду. Плавал подросток хорошо: через несколько минут был уже на середине  реки.  «Шустрый, быстро догонит» - невольно подумал Сашка, взглянув на пораненные ноги. Но шанс упускать было нельзя. И когда течением пловца отнесло на значительное расстояние, Сашка выскочил из-за куста и, сдирая с себя  на ходу казённую робу, подбежал к лежащей на песке одежде. Брюки Сашке оказались велики, зато впору пришлись полуботинки. Спортсмен  увидел воришку и начал отмахивать к берегу. Сашка, как заяц, запрыгал через кустарник. Рыжий понёсся за ним, мотая, как бык, огненной головой. И уже приблизился. Сашке пришлось остановиться. Сжав в руке острый « продых», он шагнул  навстречу парню. Не добежав до Сашки несколько шагов, тот стал.
   - Давай, подходи, жду, - сняв фуражку, а в другой  руке сжимая «продых», Сашка сделал шаг парню навстречу.
   Тот сначала попятился, поняв, что имеет дело с  беглецом из колонии, а потом пустился бежать. Достигнув воды, он поплыл, выкрикивая  ругательства. Сашка насмешливо помахал ему фуражкой. Он был спокоен, но это с виду. Лишь выйдя по лесочкам к захолустным улочкам, он пришёл в себя. Постоянно попадались прохожие. Сашка старался опускать голову. Впрочем, никто не обращал на него внимания, хотя ему казалось, что это не так. Только когда встречный милиционер прошёл мимо, он успокоился.
   Вдали нарисовался корпус вокзала. Сашка просунулся через ветхий забор в чей-то огород и просидел там до вечера, выглядывая из зарослей  пахучей конопли. Уже в сумерках он достиг первых станционных построек, откуда несколько часов  наблюдал  за  милиционерами, сновавшими по перрону.  И обратил внимание на то, что если подходил новый состав, то по обеим его сторонам немедленно появлялись красные фуражки. Уже пришло и отъехало несколько пассажирских поездов, и постоянно последний вагон оказывался у тупика, где лежал на боку  грузовой вагон. Сашка  перебежками добрался до него. Между землёй, поросшей мелкой травой, и боковой  стенкой вагона было некоторое пространство. В него и юркнул Сашка. От нечего делать посчитал копейки,  оказавшиеся в кармане пловца. 
   И опять последний  вагон пассажирского поезда стал напротив. Сашка выглянул и едва не попал в руки проходившего мимо сотрудника. Он нырнул обратно, на его глазах появились слёзы. Как же вырваться из Абакана? Он склонился на какую-то  тряпку, усталость и волнения взяли своё, он уснул. Разбудил его луч солнца. Он грел ласково, и Сашка снова уснул.

   Кто-то толкнул его в ботинок. Сашка вскочил, как ужаленный, и головой  стукнулся о вагон, фуражка  упала на землю. Опираясь на локотки, на него смотрела синеглазая девочка. На ней были джемпер и короткая юбочка. Они долго смотрели друг на друга.
   - Чё лазишь, где попало? -  нарушил молчание  Сашка, оценивший, что перед ним ученица третьего  или четвёртого класса.
   - А ты сбежал из колонии? - тоненьким голоском пропела девочка. - Мне мама сказала, что кто-то  сбежал, поэтому много милиции.
   - Сама ты чего здесь лазишь? - спросил Сашка, не думая возражать.
   - Моя мама работает в буфете - затараторила синеглазая. - А под этим вагоном кошка жила с котёнком; второй день её нет, и котёночка увела, а   тряпочка осталась. Ой, ты ведь голодный? Хочешь,  принесу тебе поесть?
   - Ладно. Но гляди, не проболтайся. – Сашка благодарно посмотрел на девочку.-  На вот мелочь  - папирос штучных принеси и спички.
   Девочка убежала, а Сашка остался в тревожном  ожидании. «Если проболтается, не убежать. Может, перебраться в другой конец вагона?». Но вот синеглазка с разбегу нырнула под вагон. В руке она держала бумажный кулёк, из которого посыпались  булочки  и  пирожки. Папиросы она сжимала в другом кулачке, из-за них даже локоток ободрала. Как добрая хозяйка, она положила на траву бумажку из-под кулька и аккуратно разложила булочки, кусок колбасы и пирожки с капустой. Сашка накинулся на еду. С жадностью умяв половину продуктов, остальное положил в кулёк. И после этого посмотрел на девочку.
   - А я боялся, ты про меня расскажешь.
   - Спрашивали; меня усатый милиционер, дядя Гриша, спрашивал, - она показала  пальчиком, в каком месте у милиционера усы. - Он около мамы дежурил. Меня по голове гладил и спрашивал, не видела ли я  мальчика в чёрной одежде, маленького роста. Я соврала, сказала, что не видела. Ты же не в чёрной одежде, значит, я только немножко соврала.
   - Молодец. А что сказала маме?
   - Рассказала всё, и что тебя нашла, и что ты голодный. Она мне насыпала еды, и папиросы дала, а мелочь вернула.
   - Спасибо ей. Особенно за курево.
   - Мама сказала, что в колонии сидят те, у кого нет дома. Это правда?
   - В общем - да. Слушай, узнай, скоро ли будет следующий поезд?
   Девочка кивнула головой и выползла из-под  вагона; через короткое время вернулась.               
   - Придёт Красноярский. Поедешь?
   - Ждать опасно. Попытаюсь.
   Когда подошёл поезд и пассажиры, суетясь, поспешили на посадку, Сашка решил размяться. Карманы его топорщились от папирос, спичек и еды.  Но, высунувшись из-за укрытия, девочка  пискнула:
   - Прячься: идут!               
   Сашке пришлось снова забиться под вагон.  Укрытие, конечно, хорошее, но оно и  ловушка, стоит милиционеру наклониться и глянуть под вагон.  Но милиционеры прошли  мимо.
   Поезд в это время поехал. Сашка, решившись,  выскочил из-под вагона, наспех пожав ручку девочке. Он бежал по шпалам, не без основания боясь  споткнуться. Если споткнётся –  провал, так как его  приметили уже красные околышки, и один сотрудник, спрыгнув с платформы, уже бежал за ним. Это был высокий дяденька с ходулями, прыгающими через две-три шпалы. Один только метр отделял Сашку от буферной тарелки вагона, и метров пять - от дядьки, который, матерясь, приближался. Поезд набирал ход, и до него было уже метра три. Сделав отчаянное усилие, Сашка дотянулся-таки до вагонной тарелки и ухватился за неё. Но и сотрудник, постаравшись, приблизился и успел ухватить Сашку за ногу. Сашка понял, что если отцепится, то разобьёт голову о шпалы. Он отчаянно лягнул милиционера свободной ногой, попав ему по носу. Охнув, милиционер дёрнул его за ногу, однако остался ни с чем, если не считать полуботинка, которым он с досадой швырнул, злобно крича, в удаляющийся вагон. А Сашке радоваться было пока рано: сесть на буфер у него не хватало сил. «Надо отдышаться, отдохнуть» -  подумал он, сбросив с ноги второй ботинок. Последний вагон качало, и, словно маятник, раскачивался Сашка. Руки его онемели в локтевых суставах. Поняв, что ещё минута, и он погибнет, ему удалось, с помощью  раскачивания тела, закинуть одну ногу на буфер и, наконец, лечь на него грудью. Руки, ноги и тело – всё дрожало. Отдышавшись, он переместился на крышу вагона и лёг на спину. Спасён! Обнимая взглядом голубое небо, Сашка ликовал. Теперь значительно дороже воспринималась им свобода. Папиросы, кроме одной, были переломаны. Закурив кое-как на ветру, он почувствовал, что ощущение радости сменяется заботами. Главное – это не  попасться в руки блюстителей порядка, которые на следующей станции  будут его ждать, чтобы отправить в  Д.Т.В.К. . И надо было определиться: куда ехать.
   Подумав, он решил заглянуть к тётке Анне – узнать о бабе. Вспомнил адрес – улица Кирова, дом сорок восемь. Ачинск проехали ночью.  Дополнительного наряда милиции на перроне Сашка не увидел. Не доехав до Красноярска, он спрыгнул на ходу. В город вошёл при свете солнца.

                33         

            Побродив по улицам, Сашка разыскал дом семьи Анисовых. В сенях на него пахнул знакомый запах примуса, в доме слышался всё тот же хрипловатый голос Анисихи. Её супруг восседал на кривом стуле перед пустой бутылкой, громко крича что-то. Выпученные глаза его уставились на Сашку. Но вопрос ему задала Анисиха:
   - Чего явился? Ваших тут нет. Анна убралась к сестре, в Омск.
   - А, может, я с дядей Колей поговорить хочу. – ответил Сашка, подумав: «И тётя Нюра в Омске…»
   - Ба-а! - загудел Анисов, - Вовка приехал!
   - Не Вовка, а Саша, -  прошипела Анисиха.
   - Всё равно… Чего надо, ты меня расспрашивай, - махнул рукой Анисов. -  А ты дай мальцу деньгу, пусть за горючим слетает, какой  разговор всухую?
   Анисиха как будто только и ждала этого: подпрыгнула с табуретки, швырнула нож в ведро с очищенным картофелем и шмыгнула в комнату, где зашелестела бумажками.
   - От первой отказываться нельзя, - подмигнул Анисов Сашке, когда тот сбегал за поллитровкой.
   Передёрнувшись, Сашка медленно выпил  полстакана водки. Голова закружилась, и он налёг на картошку с солёными огурчиками и хлебом.
   - И куда путь держишь? - спросила   Анисиха, улыбнувшись загадочно.
   - Да я…
   - Ни к чему фантазировать, я знаю про колонию. Так чего ты здесь?
   - Сбежал...
   - Наплюй и размажь, - встрял в разговор Анисов.
   Он стукнул в грудь себя ладонью и громко загудел: « Я Колян – ураган…»
   - Закусывай, старый хрен, - толкнула его локтём  Анисиха. – Свалишься.
   Аниисов оглушительно саданул обеими кулаками о стол и заорал: «Мой паровоз, вперёд летит…» Сашка растёр руками глаза: усталость брала своё. Тогда Анисиха показала ему на чулан, а сама запела про паровоз. Сашка устало упал на старое тряпьё, лежавшее на полу чулана, и уснул.

   Разбудили его яркие лучи утреннего солнца, бойко пронзившие пыльное оконце чулана. «Шух – шух – шух» - шумели за окном голуби. Шумел и примус, в чулан проник запах керосина. Сашка потянулся. Хорошо было, проснувшись, не слышать голоса командиров и воспитателей, не получать пинки.  Чувство свободы было необыкновенно сладостным! Жаль только, что не уходило беспокойство. В его неопределённом положении  невозможно  было  не думать о грядущем: за душою ни денег, ни документов.
   Завтрак прошёл в глубоком молчании.  Выпив чай и съев булочку, намазанную маргарином, Сашка посмотрел на хмурое лицо тётки,  не выпускающей изо рта дешёвой папироски: пора  была узнать, с кем и как живёт бабушка.
   - К бабке Агафье надумал? – спросила его  Анисиха. – Они с Анькой живут. Анька, кажется, работает. А мамаша твоя убралась из Омска с новым мужем, и с ними Вовка. Такие новости. Ты, конечно, не знаешь ничего. Адрес Аньки у меня есть, а адреса мамаши - нету. Да он тебе и не нужен: не поедешь к ней. А к бабке на что поедешь?
   - Мне бы хлеба или сухариков… Я без  билета, - Сашка  постарался  улыбнуться спокойно.
   - Вот что, - Анисиха приблизила к Сашке морщинистое лицо. - В тайге полно шишек и земляники. Мальчишки продают – на рубль две шишки. Земляника и того дороже. Бери ведро и мешок, и езжай, куды все сейчас  ездют. Продашь – и на билет хватит и на мягкие булочки.
   - Давай мешок и ведро! - Сашка вскочил, как угорелый.
   - Какой прыткий, - улыбнулась Анисиха. - Время не раннее, а дорога далёкая. Нужно ехать рано. Завтра поезжай. Примерь штиблеты, вон у двери, старые, правда, но босиком по лесу ходить нельзя.
   Чтобы скоротать день, Сашка отправился к воде, шлёпая поношенной обувью. Невдалеке текла маленькая речка Кача, но он направился дальше, к Енисею. Вернувшись к вечеру, поел варёной картошки с ржаным хлебом и завалился в чулане, попросив разбудить пораньше. Выспавшись прошедшей ночью, спал он плохо, проснулся рано. Наткнувшись в сенях на ведро, из которого выглядывал мешок, он схватил его и побежал к вокзалу.

   Вдали, там, где Енисей, было светло, но у  вокзала стоял туман. На  перроне,  несмотря  на  ранний  час, шумела толпа – ягодники, шишкари. Беспрерывно проезжали  поезда – пассажирские и товарные, но толпа оставалась на месте. Одна моложавая бабка   расхваливала места, где, по её рассказам, созрела земляника; возле неё собралась толпа. Сашка решил из виду не упускать бабку. Наконец, остановился ожидаемый всеми пригородный; в считанные  минуты  крыши вагонов были облеплены народом – все  с  вёдрами, мешками, корзинами. Сашка уселся около бабки, у которой не заканчивались хвалебные басни о ягодных местах. Молодой парень спросил её, есть ли  кедры там, на что она ответила, что шишки  подальше, не доходя до Лысой горы. «Только в медвежий лог не спускайся, - предостерегла.- Там малинник, любимое место медведей». Сашка решил идти за бабкой, досадуя, что похвальбой она привлекает к себе лишних людей.
   Поезд шёл не быстро. Встречный ветер сметал с крыш паровозную пыль, но на подъёме пыхтящий паровоз снова начинал страшно дымить, дым густо обволакивал вагоны, лез в ноздри и глаза.  Послышался  чей-то крик, кто-то запел частушки. С соседней крыши на ходу ловко перепрыгнули три подвыпивших  мужика, в хромовых сапожках, с наколками на руках. Один из них, покачнувшись, облапил пожилого мужчину и чуть не столкнул его с крыши. Мужчина промолчал, но бабка, испугавшись за него, громко завизжала и крикнула, обращаясь к пьяному: «Побойся Бога, чуть его не скинул!» Больше ничего  не сказала, но и этого хватило: пьяный, подойдя к ней, зло пнул её ведро. Оно покатилось к краю вагона, бабка метнулась за ним, чтобы поймать, и через секунду она и ведро свалились вниз. Люди, сидящие на крыше, обескураженные случившимся, вытянули шеи. «Живая! -  радостно  крикнула  женщина. - Сидит на шлаке и кулаком машет». Послышался смех. А эти трое, усевшись на крышу, закурили, постоянно плюясь под ноги.
   На полустанке под названием «Снежница» половина крыш освободилась. Сошёл и Сашка, который был под впечатлением происшедшего. Спросив у шишкарей,  в какой стороне Лысая гора, он углубился в тайгу.

                34

   Таёжный лес встретил Сашку сладким ароматом хвои и радугою красок. Под кронами кедров и елей, казалось, спрятался ожидающий время вечер, ложась тенью на траву. Вблизи подножья Лысой горы, напоминающей холм, причём, не лысый, Сашка заметил обломки давно, видимо, разбившегося самолёта – куча дюраля, ржавые части. Рядом громадный кедр, от середины усыпанный шишками. Вытащив из ведра мешок, Сашка решил начать сбор урожая, а заодно  подкрепиться немного орехами - голод напомнил о себе. Но в мешке обнаружил приличный ломоть хлеба и палку ливерной колбасы. «Тётка добрая, хоть пьяньчужка» - подумал он, с жадностью набросившись за еду.
   За кедром тянулась поляна, и даже издали  было видно, как она обильно усыпана земляникой. Оставив  кедр на потом, Сашка дожевал последний кусок и  принялся рвать ягоду – три горсти в ведро, одну в рот. Спелая, запашистая! Ягоды  было очень много, Сашка ни разу не встал с колен, лишь переползал с места на место. Спину прожигало солнце; мелкие мухи лезли в глаза, вместе с каплями пота мешая смотреть; в плечо укусил слепень. Но это были небольшие издержки - он ощущал полный покой души, сливающейся с красотой природы. Колония отодвинулась далеко. За недолгое время он нарвал половину ведра. Кедр терпеливо ждал. Разувшись, Сашка допрыгнул до нижнего сука и полез, как по лестнице, вверх, наступая на прочные основания ветвей. Шишки были густо-смоляные и от тряски ветвей не сыпались, приходилось каждую срывать. Когда он спустился вниз и собрал лесное богатство, рассыпанное по траве, оказалось, что у него почти полный мешок. Достаточно - нелегко и так будет тащить. Он присел на траву, довольный качественно и быстро проделанной работой. Вспомнил  про бабку. Где она сейчас? Что-то говорила про «Медвежий лог», который под «Лысой горой». Говорила, что там много малины. Он присмотрелся и, в самом деле, различил кустарник. Но ещё она говорила о медведях. Страшновато, но охота  поесть ягоды. Оставив около кедры мешок и ведро, он спустился к малиннику. О, сколько ягоды! Бардовая, брызнула она в Сашкин рот медовым  соком. «Какие  богатые края! - подумал  он. - Не то, что в Омске». Он ел ягоду, но ему казалось, что досыта наесться этой сладости нельзя. Наверное, вместе с ягодами съел он и чувство опасности,  всё  дальше  спускаясь  в  лощину. И всё спускался, пока не увидел мохнатую лапу и не услышал рык. В веках  укрепившееся  чувство страха животных, природою предназначенных для съедения хищником, понесло его галопом прочь, даже не вспомнил потом, куда бежал. Опомнился далеко от лога; осмотревшись, увидел, что погони нет. Первая мысль - плюнуть на добро и убираться восвояси. Но преодолел страх. Осторожно, почти на цыпочках он добрался до большого кедра, высота которого позволила его быстро отыскать. С великой радостью нашёл оставленное добро в целости и сохранности: сытый мишка не унюхал его землянику.
   Нелегко было это добро тащить по бездорожью к станции, но Сашка не выбросил ни одной шишки. Обратно доехал в товарняке на тормозной  площадке,  куда его пригласили три тётки - ягодницы, уже  обосновавшиеся до него.
   Дома ждала его знакомая картина: Анисов сидел перед  бутылкой, Анисиха -  рядом. Посмотрев на ягоду, которая несколько утряслась, и на шишки,  Анисиха  приветливо улыбнулась и похвалила Сашку. Поев картошки с солёными огурцами, Сашка ушёл в чулан. Анисов в этот раз ничего не говорил и водки не предлагал, а сидел в глубокой задумчивости или дремал.

                35
            
   Шишки и ягода были проданы Анисихой  оптом, и деньги, честно заработанные Сашкой, оказались у него. Анисов на прощанье налил ему полный стакан. Сашка, окрылённый мыслью, что впервые  будет ехать как пассажир, а не болтаться на крыше вагона, отправился на вокзал. Купил билет без места. На некоторых станциях выходил на перрон и покупал у старух солёные огурцы, пирожки и варёную картошку. Хрустя огурчиками, он чувствовал себя спокойно. Но на больших станциях носу из вагона не высовывал. Зато во время движения поезда пил чай с сахаром или резался в карты с попутчиками.
               
   В Омск поезд прибыл утром. Сердце Сашкино забилось быстрей, когда он увидел знакомый силуэт большого города, обтекаемый рекой Иртыш и разрезанный речкой Омкой. Как в прежние годы, пробегали близ вокзала трамваи и автобусы. Пройдя с толпой через зал ожидания, Сашка вышел на привокзальную площадь и, не испытывая судьбу, то есть торопясь покинуть место, плотно насыщенное красными околышками, впрыгнул в первый трамвай. Покупая билет, спросил кондукторшу про адрес, который написала Анисиха. Сошёл на остановке «Городок водников»; дальше предстояло ехать на автобусе, который в захолустье, где проживала его бабушка, ходил, как пояснила кондукторша, очень редко. Решил идти пешком.
   По сторонам асфальтной дороги пушились яркой зеленью ветви берёз и клёнов. От автобусной остановки «Сибаки» дорога шла вверх, открывая чудесный вид на полноводную реку, виднеющуюся в километре отсюда. Были видны баржи, пароходы, которые, из-за расстояния, казалось, не плыли, а стояли на месте. Часа через четыре, проголодавшийся, он нашёл нужный ему барак  и  прошёл  робко по длинному коридору, насквозь пропахнувшему квашеной капустой, чем-то подгоревшим и помоями. По номеру нашёл дверь. Она была открыта. Волнуясь, вошёл. Сидя  на табурете, бабка Агафья костяным гребешком расчёсывала седые пряди.
   - Баба… - позвал тихо.
   Она испуганно оглянулась; гребешок стукнул об пол. Сашка кинулся к ней, обнял дрожащие плечи и давай целовать мокрые, все в слезах, глаза. Сколько времени мечтал он о такой встрече! Во всём многолюдном мире он любил лишь одного человека,  и лишь  один  человек любил его.
   «Как постарела… Раньше чем-то болела, хоть не жаловалась; наверно, сейчас болеет сильнее» - мелькнуло в голове у Сашки.
   - Ну, что ты, баба, плачешь? - прошептал он.
   Старая Агафья всхлипнула ещё раз. Потом прижала Сашкину голову к груди и начала рассказывать о том, что жить им приходиться на Васькины сто рублей, которые каждый месяц присылает; Анна устроилась на работу в гарнизонный буфет, но работа у неё не клеится: то леденцы слипнутся, то колбаса  протухнет. Квартира эта принадлежит его матери, но теперь она далеко – вышла замуж и уехала. И если б не Анна, она и сама бы уехала к сыну.
   В приоткрытой  двери  мелькнула  рыжая  чёлка, в комнату вбежала девочка. Её личико отличалось худобой и бледностью.
   - Знакомься, это твой двоюродный братик Сашенька, - улыбнулась бабка.
   - Как тебя зовут? - по-взрослому девочку спросил Сашка.
   - Тёма… - засмущавшись, ответила девочка.
   - И где была, Томочка? - спросила бабка.
   - У мамы, пряники и конфеты ела.
   Сашке стало жаль болезненную бледную малышку, которая, оказывается, была его двоюродной сестрой. Пришла Анна. Увидев Сашку, она всплеснула руками, обняла и расцеловала его. И со вздохом произнесла:
   - Что же делать? Как жить-то будем, а? На что?
   - Я работать пойду, - заявил Сашка.   
   - Какой из тебя работник, - вздохнула бабка Агафья. -  Ксении напишу,  поможет  пусть. Адрес у нас есть. Она Горелова теперь. Может, поможет, может – нет.

                36               

   Сашке выкроили деньги на штапельные брюки и парусиновые штиблеты. Вскоре он подружился с жившими в этом бараке двумя братьями, стал захаживать к ним. Его старались там подкормить, зная  положение  семьи. А ещё познакомился с Вадиком – высоким, худосочным подростком. Вадик имел злое выражение лица и был дерзок. Но когда Сашка узнал его ближе, то понял, что это – показуха. Вадик - сын военнослужащего в отставке, имел младшего брата и сестричку. Сашка стал бывать и у него. Мать Вадика, красивая, моложавая женщина средних лет, обычно в мокром переднике возилась то с бельём, то с тарелками  на кухне. Отец любил выпить. Поил и сына. Иногда Вадик приходил на речку с начатой бутылкой водки. И тогда братья шли за закуской, создавалась шумная компания подростков. Сашка был в их числе.
   Лето катилось к закату. Нельзя сказать, что  Сашке нравилось жить у бабки на халяву. Порой он с друзьями разгружал вагоны с овощами  и  фруктами. В последний раз разгрузили вагон с арбузами. Сашке давно хотелось купить бабе Агафье новое платье.
   Но тут случилось то, что никто не ждал: пришёл перевод от Ксении. Бабка дрожащими руками пересчитала деньги и завела разговор с Сашкой.
   - Ну, вот что, Сашок, на билет хватит; а  булочек на дорогу напеку, езжай к мамочке.
   - Ты что, баба! - Сашка глаза выпучил. – Как  ехать к ней? Она меня сдала в колонию! Не поеду!
   - Так она написала, что жалеет об этом, - в разговор встряла  Анна. -  Езжай, не кобенься.
   - И от своих друзей отобьёшься, от непутёвого дылды, - добавила  бабка. - Езжай, горюшко ты наше.
   - Правда, пожалела? - спросил Сашка, недоверчиво  взглянув на Анну.
   - Что она, нелюдь, что ли. Она мать. Езжай, а там поглядишь; если что не так, дуй обратно, трудно будет, но не в колонию же возвращаться.
   Не верил Сашка в доброту сволочной мамочки, но как он мог навязываться семье, и без того терпящей  нужду. Он подошёл к бабке, обнял её и сказал:
   - Я поеду.

                37

   Сборы были недолгими. С адресом мамочки, билетом и узелком с продуктами Сашка покатил на юг. Пока добрался до Ташкента, бабкины булочки и  пирожки съел, деньги истратил. В кармане звенели последние копейки. На них купил на вокзале половину арбуза и ржаной хлеб. Поел, сидя на железной скамейке, под каким-то деревом.
   Стоял тёплый вечер. Сашка ждал пригородный поезд: мамочка жила в городишке, вблизи Ташкента. Поезд туда должен идти утром. Некстати заморосил дождь, повеяло прохладой. Чтобы не замёрзнуть, Сашка прогуливался  у  вокзала, не рискуя заходить в него, где наверняка шныряет милиция. Мимо пробегали новые троллейбусы. Хорошо бы погреться и посмотреть город, но не на что было взять билет. Так что, всю ночь он проходил, думая о непутёвой жизни, в которой немного мог вспомнить хорошего. Подобные размышления подстёгивала, видимо, намечающаяся встреча с мамочкой. Настроение – ноль. Наконец-то объявили посадку. С ловкостью, привычной для бродяги, он оказался на крыше; на ней и доехал до места. 
   Было ещё рано, и спросить, где улица Карла Маркса было не у кого. Но ему повезло, и, недолго проискав, он оказался на нужной улице. Стали появляться прохожие; все поглядывали на Сашку подозрительно. 
   Но вот и нужный дом. Трёхэтажное здание. Во дворе его раздался крик: «Есть кисла молокё-ё-о!» Стукнула дверь, открылось окно, стали появляться люди во дворе и на балконах. Сашка, преодолевая волнение, поднялся на третий этаж, оглядывая номера, прибитые к дверям. Найдя нужную дверь, хотел было позвонить, но отдёрнул руку и выскочил во двор. И поплёлся в сторону от дома, совсем упав духом. Мамочкино злое лицо наплыло на него. «Вряд ли хочет  меня видеть. Деньги прислала, чтоб откупиться, это ясно…» Но выхода не было, придётся возвращаться. Он постарался вызвать в душе родственные чувства к мамочке и брату, но не получилось. Было одно любопытство – как встретят, как зло глянет она на него. Невольно созрел план: вернуться, отстираться, пожрать, попросить рублей пятнадцать на обратную дорогу, и сразу уехать. «Чтобы от меня избавиться, они больше дадут». 

   Не спеша, из дворика трёхэтажного здания вышел паренёк. Чем ближе он приближался, тем больше Сашка убеждался, что видит брата. А тот, не дойдя  метров пятнадцать, остановился и, растерянно  улыбаясь, спросил:
   - Сашка, ты?
   Оба почувствовали себя неловко. Пауза затянулась. Брат был выше Сашки на голову. Красивое, как у девчонки, лицо, на щеках румянец, видимо, от волнения. Выглядел он франтом: красный, с ворсом, шарф окружал шею и свисал на осеннее пальто, небрежно распахнутое. Наконец Вовка опомнился и, взяв брата за локоть, потащил к дому. А Сашка невольно подумал, что хоть брату досталась нормальная жизнь. Думая так, он всеми силами подавлял в душе обиду, внушая себе, что брат не причём, просто повезло. Вовка толкнул дверь и радостно крикнул:
   - Смотри, мамочка, Саша прибыл!   
   «Только без слёз, - подумал Сашка. - Ничего  ей не простил…»  В прихожей запахло нафталином; белая, как мраморная, дверь, ведущая в комнату, открылась, появилась мамочка. Стукнув ладонями себя по груди, она скрестила пальцы и хрустнула  ими. Из груди её вырвался то ли вздох, то ли  вопль.
   - Саша, Саша! - позвала она мужа. - Посмотри, какой обормот к нам прибыл. Боже мой! - застонала. – Дура мать тебя прислала?- выпучила она на Сашку глаза.
   Переминаясь с ноги на ногу, Сашка не мог найти слов для ответа. А она смотрела на него змеёй. Сашка уже хотел было удалиться, ударив дверью, но  из зала раздался голос:
   - Что ты так, Ксеня; ничего страшного. В конце концов, это твой ребёнок.
   Она ушла в кухню и там, слышно было, чиркнула спичкой – закурила. Брат помог снять с Сашки одежду. Снова вошла мать.
   - Куда вешаешь грязные тряпки? - простонала она.
   Сашке снова захотелось уйти. Вспомнил, что мамочка отказалась от него, и  из-за этого он перенёс столько. Но сдержался. Помыл руки; и ему разрешили пройти в кухню и сесть за стол. Ксения со страхом поглядывала на наколки на его руках. На левой кисти красовалось пронзенное стрелой сердце, на правой руке был якорь. Еда на столе - гороховая  похлёбка  и  тонкие  ломтики  хлеба.  Сашка без аппетита жевал, ёжась от взгляда мамочки. Вовка весело поглядывал  на брата. Вдруг Ксения крикнула мужу:
   - Саша, а давай купим билет ему, пусть  сегодня же уезжает. Зачем  нам нахлебник?
   - Брось, в конце концов! - ответ был явно  резкий.
   Ещё не видя отчима в глаза, Сашка почувствовал теплоту к нему,  хоть  и  пожалел, что тот не согласился купить билет, потому что понял, какая «весёлая» жизнь  ожидает его тут.

                38

   Братья обычно гуляли по проспекту Карла Маркса. Сашка – недавний беспризорник, сбежавший из колонии, брат –  одетый со вкусом комсомолец. Их сопровождал аромат увянувших листьев, а ещё сыпались с деревьев зрелые семена, разбиваясь о мостовую и извергая кисловатый запах. Братья подружились, но откровенных разговоров не получалось: Сашка не смог бы рассказать ему про свои злоключения без интонации обиды на судьбу. Отчим Сашке понравился. Когда он случайно сталкивался с ним в кухне, в коридоре, тот трепал его за волосы, а как-то сказал, что пусть не боится он мамочки: «Она ничего серьёзного не предпримет, только побесится, но ей надоест это скоро». Он ходил в военной форме, которая нескладно висела на нём. На лицо моложавый, был он сутул. И закореневшую грусть таил в складках лба и морщинах лица. Он часто приходил под хмельком, улыбался виновато, невнятно объяснял что-то и, не надоедая никому, заваливался спать. Мамочкина ругань тогда слышалась до ночи. Сашке добротой и безволием он напомнил Скачкова.

   Завершалась вторая неделя пребывания Сашки под родительской крышей. И с каждым днём, он это чувствовал, зрела в мамочке ненависть к нему. Иногда она вышагивала по комнате, ломая руки и нашёптывая накрашенными губами: «Что делать? Как дальше жить?» Сашка пока находил силы терпеть, но испытывал всё большее отвращение к ней.
   Одет он был в Вовкины обноски. Утром  Вовка отправлялся в школу, отчим уходил на работу, исчезала следом мамочка. Она всё чаще говорила Сашке о том, что надо ему устроиться на работу. При этом, добавляла: «Кормить и наряжать не собираюсь».
   И Сашка отправился искать работу. Ему исполнилось четырнадцать, однако ростом он был маловат. Уходил из дома утром вместе с Вовкой. Брат отдавал ему половину бутерброда с маслом, которым  его наделяла мамочка. Проводив Вовку до школы, он отправлялся по учреждениям. Побродив без толку, шёл встречать брата у школы; вдвоём они возвращались, обедали и спешили гулять до вечера. С работой ничего не выходило, хоть он и хотел найти её. А мамочка учиняла ему допрос, и он ей перечислял организации, где был, и передавал, что ему обычно говорили:  «Тебе надо учиться ».
   Как-то вечерние вопросы мамочки были прерваны царапаньем в дверь. Она отправила Сашку посмотреть, кто там. Он приоткрыл дверь и ойкнул: на пороге лежала голова Александра Ивановича. Фуражка откатилась в сторону, ноги, в грязных хромовых сапогах, были раскинуты по коридору, ко всему этому, один погон, оторванный,  возлежал у него на груди. Сашка и мамочка втащили его в прихожую и оставили валяться на полу. И тогда мамочка подступилась к Сашке. Молча, на стол постелила газету и поставила пузырёк с мутной жидкостью.
   - Специально доставала кислоту. Конечно,  понял, зачем? Выводи наколки, с ними  работу не найдёшь.
   - Я руки сожгу, тогда не примут точно, -  пытался возразить Сашка.
   - Не говори чепухи, - отрезала мамочка. - Выводи!
   - Ладно. А чем надрезать кожу?
   Мамочка принесла и кинула Сашке упаковку лезвий. Сашка сморщился и принялся за дело. Надрезая кожу, он проводил по надрезу спичкой, смоченной в кислоте. Мамочка отправилась в прихожую, где, дымя папироской, принялась вытряхивать мужа из шинели. Заглянула в дверь. Увидев кровь на руках Сашки и газете, ушла. Сашка продолжил резать кожу. Вскоре пришёл брат; он стал помогать раздевать и перетаскивать отчима в спальню. Сашка услышал, как мамочка  не  пускает брата к нему, шипя: «Не мешай, он занят». Но Вовка прорвался, подскочил и, ударив  Сашку по плечу кулаком, закричал:
   - Дурак! Кого слушаешь! Она тебе скажет повеситься, и что?
   Ксения, не помня себя, подбежала к старшему сыну, сжав кулаки. Но Вовка, закрывая крышку на пузырьке, бросил сквозь зубы:
   - Подойдёшь, врежу.
   Она застыла, как памятник. А Вовка, уже не обращая внимания на неё, протащил Сашку за руку через спальню, где бугром на постели возлежал отчим. Они вышли на балкон. Глянув  вниз, Вовка  кинул  на  асфальт злополучный пузырёк. Когда Сашка отмывал руки, то услышал, как Вовка резко ответил матери на её крик.
 
                39
            
   Братья ушли на улицу. Сашке показалось, что  была одержана над гадюкой победа. Но брат был подавленным, как будто не мог прийти в себя. В таком состоянии они миновали центр. Обоим захотелось курить. Вовка посчитал деньги, нырнул в магазин, через минуту вышел с пачкой «Севера». Когда он сбегал со ступенек, Сашка залюбовался им: стройный, высокий, смотрел он прямо большими  глазами из-под густых, тёмных ресниц, которые взмахивали, как крылья бабочки. А брат зачем-то зашёл в стоящую напротив чайхану.
   - Пойдём в парк, посидим на лавочке, - предложил, выйдя из чайханы.
   В аллее стояла с чёрными, чугунными завитушками скамья. Вовка распечатал пачку «Севера». Закурили. Сашка видел, как брат взял из пачки одну папиросу, выпотрошил из неё табак в ладошку, размял пальцами, что-то сыпнул в него и засыпал снова в папиросу. «Будет вкусно» - улыбнулся, прикуривая от окурка. Сделав пару затяжек, он протянул папироску Сашке. Больше двух затяжек Сашка сделать не смог: перед глазами  у него всё сразу поплыло, взглядом не в состоянии был остановиться ни на одном предмете. Домой они шли, поддерживая друг друга. 
   Пришли к ночи. Мамочка встретила братьев с руганью, занесла руку, но не ударила, а удалилась, пообещав разобраться с ними утром. Братья, умывшись, остались на кухне. Сашка, почувствовал большой аппетит и ел всё подряд. Догадался, это  –  последствие курения.
   Утром они выбежали на улицу и  отправились к школе. У ограды  брат  сунул Сашке  рубль и полпачки папирос, сказав  на  ходу:  «Жди  в два».  Сашка  не  знал, куда идти. Искать работу было бесполезно. Но и усаживаться в обед за стол становилось невыносимо. С таким настроением шёл он наугад.
   Из Дома офицеров слышалась музыка. Он вошёл в парк и сел на вчерашнюю скамью. Стало грустно. Красиво, конечно, в городке, но всё здесь чужое. В Сибири, вероятно, уже снег, а здесь только-только начали сыпаться листья. Случайно глянул под куст и увидел белый окурок. Это,  конечно, тот. Он поднял его, слегка влажный, но целый, и положил на скамью, чтобы подсох, чувствуя, что его кто-то подталкивает быстрее закурить. Видимо, от волнения, он сломал две спички, пока закуривал. С жадностью докурив окурок, он расслабленно  откинулся  на спинку скамьи. И начал наблюдать за состоянием. Стоявшие рядом деревья стали отодвигаться, музыка превратилась в  барабанную дробь:  бум-м,  бум-м, бум-м.  Грусти,  как не бывало. Мысли то летели в мозг голубями, веселя, то прилетали вороньей стаей, навевая тревогу. Заболел живот. Он поднял голову. Рядом стояли два парня, не русские. Один крикнул:
   - Что, совсем не понимаешь?
   Сашка отрицательно мотнул головой. Тогда его оторвали от скамьи и толкнули в спину к воротам парка.
   - Иды, иды! Гуляй!
   Сашка, молча, пошёл, но, пройдя несколько шагов, оглянулся и спросил:
   - Сколько время?
   - Половина второго, - ответили.
   С трудом он дошёл до школы.  Увидев его, брат отделился от сверстников и, разогнавшись, перепрыгнул  заборчик. Взял Сашку за локоть.
   - Чего бледный? Заболел?
   - Нет, - улыбнулся Сашка. - Вчерашний окурок докурил – рядом со скамьёй валялся.
   Вовка глянул на него и засмеялся. Дома мамочки  не  было. Пообедали.  Сашка ел  всё подряд:  травка снова возбудила аппетит. Подкормившись,  они пошли на базар. По пути Вовка купил два кулька сахарных орешек у полногрудой узбечки. Такого сладкого кушанья Сашка никогда не ел. По базару сновали долго; Вовка совал свой нос за каждый прилавок, но не покупал ничего. Сашке эта ходьба надоела. Но вот пришли к забору, вдоль которого чем-то торговали узбеки, у всех белые бороды. На их столе рядками стояли банки с мелким, зелёным порошком. Покупатели клали в  рот щепотку и,  пожевав порошок, цыркали  зелёной слюной. Иные покупали. Вовка подошёл к  старику, что-то тихо сказал, тот, кивнув головой, вытащил спичечный коробок, открытый наполовину. В коробке была такая же зелёная масса. Вовка, понюхал её и сунул  коробок в карман, выложив продавцу три рубля. Трояк был хорошо осмотрен стариком и скрылся в поясе мятого халата. На выходе из рынка братьев остановил  аромат, исходящий от шашлычной. Вовка без разговоров купил по две палки с луком и хлебом. Оставшиеся деньги он предложил потратить на кинотеатр. Перед фильмом они сели на лавочку и  выкурили  на  двоих закрутку, сделанную Вовкой из щепотки зелёной массы. Содержание интересного,  по словам брата, фильма Сашка потом не вспомнил: весь сеанс его сильно мутило.

                40

   Мамочка окончательно переключилась на Вовку, наскакивая на него утром и вечером, и на дорогу бутерброды ему не делала. Сашка подслушал однажды, как Вовка сказал: « Не отстанешь, могу и уйти – паспорт есть». Сашке это понравилось: вот бы им уехать в Омск, к бабушке. Там прожили бы. Но Вовка это предложение отверг. «Пока десятилетку не кончу, - сказал,- не дождётся, чтобы я ушёл». При этом крутанул в воздухе фигой. И ещё такое сказал:
   - Тебе бы учёбу дальше продолжить. Ведь четырёх классов нет.
   - Деньги посчитать сумею, когда появятся, - усмехнулся Сашка.
   Был серый день. Чтобы  согреться, братья, сидя на лавочке в  пустынном парке, потягивали из горлышка бутылки вино, курили папиросы. Сашку не тянуло на травку: надоели необъяснимые провалы в памяти и тяжкое состояние после подобных курений. Высосав бутылку, они, к ночи, пошли домой. У задней стены ларька, в котором днём принимали посуду, стояли ящики с порожними бутылками, замаскированные   ящиками. Над ларьком мигала лампочка. Бутылки увидел Вовка. Он предложил сделать конфискацию. Через полчаса три ящика бутылок было перетащено в сарай для дров, а пустые ящики вернулись на прежнее место. «На вино и на курево хватит»  - Вовка похлопал брата по плечу. Сашка кивнул. И подумал, что брату его живётся легко, и дальше у него всё будет хорошо. Он  не видел,  чтобы  Вовка учил уроки. А учился без троек, и мамочке не создавал школьных проблем. «Она за это меня терпит» - сказал брат как-то Сашке.   

                41
   
   А время текло. Сашку очень удивляло, что мамочка не касается его. Но однажды прорвало её. Причиной стал Александр Иванович. Вовка и Сашка вечером у двери квартиры увидели обычную картину:  торчащие нечищеные сапоги отчима и тело, лежащее в прихожей, заблёванной. Отчим спал. Не успели они его уложить на постель, как вошла мамочка. И тут её понесло. Во-первых, запретила тащить мужа в спальню, во-вторых, с ненавистью глянула на Сашку и крикнула:
   - Если к концу недели работу не найдёшь,   убирайся!
   Правда, вступился брат:
   - Его выгонишь, я уйду с ним.
   Сашка поразился, как Вовка сказал это – спокойно,  твёрдо.  Мамочка  заплакала, заломила руки, ушла в кухню. Братьям услышали её причитания:   «Из-за вас запил… Молодость отравили мне, а теперь ещё сводите в могилу…»

   Проводив Вовку в школу, Сашка отправился по организациям. И ему повезло. В конце города набрёл он на контору, на дверях которой дощечка с надписью:  «ДЭУ». Он стал ходить по коридору, под взглядами сотрудников, проходящих мимо него. Дверь во двор была приоткрыта. Сашка увидел, как подкатила легковушка. Из неё вышел седой человек.  Он  взглянул  мимоходом на Сашку и направился в кабинет директора. Сашка понял, что это начальник: костюм с иголочки, на груди колодка наград. Пока так думал, седой мужчина вышел из кабинета и наткнулся на него.
   - Кого ждёшь? - спросил ласково.
   - Директора.
   - Тогда заходи, директор  – это я. - Он вернулся и, открыв дверь кабинета, пропустил вперёд  Сашку.
   Сашка спрятал руки, обезображенные кислотой. Сел напротив директора. Внимательно оглядев  подростка,  мужчина сказал:
   - Слушаю.
   Смущаясь, Сашка залепетал что-то.
   - Подожди, торопиться-то зачем, - перебил его директор. - Спокойно, и по порядку: кто ты, сколько лет. Ты насчёт работы?
   Сашка, кивнув головой, достал свидетельство о рождении. Директор, мельком взглянул на документ и приготовился слушать.  Сашка почувствовал, что дядя  не злой. И рассказал ему всё, без утайки. И о приютах, и о колонии, куда попал из-за матери. К директору заглядывали сотрудники, но, видя желваки на лице его, уходили. Не спуская глаз с подростка, директор слушал его, обо всём, казалось, забыв. Он понял, что  подростку, нет, мальчику, необходимо было очистить душу. Сашка свой рассказ закончил со слезами на глазах и словами:
   - Два месяца ищу работу. Она выгонит меня  из дома.
   Директор, прокашлявшись и высморкавшись в платочек, быстро достал из стола лист чистой бумаги и положил его перед Сашкой;  затем дал ему авторучку и сказал:
   - Пиши заявление.
   Сашка заявлений в своей жизни никогда не писал. Директор понял это и продиктовал текст, в котором Сашка просил устроить его на работу в качестве ученика авто слесаря. Когда Сашка писал, ему представился автомобиль с горящими фарами. Директор забрал заявление и кивнул Сашке, чтобы шёл за ним. Вошли в маленький кабинет, где в кучах бумаг копались две женщины.
   - Я уезжаю, - обратился директор к сотруднице, - а вы, Нина Алексеевна, пареньку выпишите трудовую книжку.
   Женщина, прочитав свидетельство о  рождении и заявление, глянула на директора с удивлением.
   - Ему пятнадцатый, Нина Алексеевна, выписывайте под мою ответственность.
   - Хорошо, хорошо, Дмитрий Борисович.
   Директор, улыбнувшись Сашке, вышел за дверь. Но  возвратился, открыл  дверь и, не входя, сказал:
   - С сегодняшнего дня, Ерёмин, считаю тебя на  работе, ну а завтра, без опоздания, приходи к восьми часам.               

   Трудовая книжка была Сашке приготовлена. Женщины пожали ему руку, а он, забыв попрощаться, выбежал в коридор, слетел с крыльца и понёсся по дороге, ликуя. Отбежав на какое-то немалое расстояние от конторы, он заорал: «А-а-а!»  Опомнился и понял, что побежал за город. «Сашка, ты же рабочий! Понимаешь?» - твердил он себе. «Эх, обойти бы все конторы, где ему отказали, смотрели с насмешкой, перед носом  покрутить бы им всем этой книжкой!»
   Вовка одиноко сидел во дворе, на лавочке. Увидев брата, встал и пошёл домой, буркнув:               
   - Где шлялся? Пошли обедать.
   Сашке хотелось крикнуть громко, на весь двор, что у него теперь есть своя трудовая книжка, но нужно было растянуть удовольствие. Когда братья уселись за стол, в кухню пришла мамочка и с обычным раздражением процедила, глянув на Сашку:
   - А ты, чёртов дармоед, долго ещё собираешься лодырничать?
   Совсем не так Сашке хотелось поделиться с родными радостью. От её упрёка  его  кинуло  в  жар; он швырнул на стол свой сюрприз и крикнул:
   - Вот она, трудовая книжка! И день уже  отработал!
   Мамочка и Вовка стали читать его документ. Гордость заполняла Сашкино сердце. Но вот мамочка пришла в себя.
   - Это другое дело, - сказала. -  Ешь, только помни, что хлеб этот ты ещё не заработал. - И, ухмыльнувшись, повернулась к Вовке. - Какой дурак, как ты думаешь, взял его на работу?
   - Просто я встретил хорошего человека. - Сашка взглянул на мамочку:  «Нет, она не поняла, что он сказал».

                42
          
   Утро Сашку очень удивило: мамочка накормила его досыта и дала на работу большой бутерброд - два ломтя хлеба, намазанные маслом и посыпанные сахаром. На работу пришёл он почти на час раньше, с сомнениями: ведь ничего делать не умел. Не зная, куда деться, стал прохаживаться среди дорожных машин и тракторов. Вскоре появились рабочие. На Сашку никто не обращал внимания. Продолжая прогуливаться, он заметил подростка, который был мал, но имел большой, с горбинкой,  нос, торчащий  из-под фуражки, а ещё он был лопоух и рыж. Подросток подошёл к Сашке и, с усмешкой, подал руку. Его брови высоко приподнялись, а бесцветные глаза округлились. Сашка невольно вспомнил Сентеля, и едва не засмеялся.
   - Будемте знакомы, будемте знакомы, - между тем рыжий потряс руку Сашке; его лицо было в тонких морщинках, казалось старческим. - Вот твой электроцех. – Он показал на железную дверь.
   - Откуда знаешь, - удивился Сашка, - что он мне нужен?
   - Здесь узнаётся всё со скоростью звука, -  ответил новоявленный друг. - Если в одном конце  пукнут, то в другом – все носы зажимают. Ну, ладно, побегу, ещё увидимся. Хотя, давай за мной.
   Он распахнул железную дверь. Сашка пошёл за подростком. К  мотору  наклонился толстый молодой рабочий, рядом с ним на корточки присел Сашкин   знакомый. Сашка подошёл ближе. Знакомый ему кивнул.
   - Это «Андижанец», - он ткнул пальцем в мотор. - У Николая он не заведётся, но сейчас придёт дядя Петя, у того заведётся.
   Николай, молча глянув на говорившего, хмыкнул и покрутил пусковую рукоятку. Мотор молчал.
   - Когда он заведётся, - продолжал шефствовать «гномик», как про себя его окрестил Сашка, - то он даст свет, ремни закрутит. - Он показал пальцем на два токарных станка, стоящие поодаль. – Послушай, а как  звать тебя? Вроде познакомились, а как звать не знаю.
   - Сашка. А тебя?
   - Я Феликс, - произнося своё имя, он  многозначительно поднял указательный палец.
   В дверях появился низенький мужик. Он пошёл к мотору.
   - Пошли в цех, - позвал Феликс. - Сейчас  заведёт, это дядя Петя.
   Дядя Петя недолго шарил рукой по мотору; послышался уверенно - гудящий ритм.
   - Ты будешь работать учеником у электрика дяди  Толи, - пока шли, говорил Феликс. -  До тебя у него был я, но не сработались: он настоящий кал. А ты работай, ну а дальше будет видно. Вон он идёт.
   Неожиданно он снял с головы кепку, и, сгибаясь, ударил ей по носку ботинка, при этом состроил гримасу:
   - Наше вам! Здравствуй, уважаемый наш Палыч!
   Подошедший мужчина захохотал.
   - Вот вам ещё один на съедение, -  представил Феликс Сашку. - Прошу любить и жаловать больше, чем меня.
   - Хватит трепаться! - рявкнул электрик. -  Работать пора. - Он был среднего роста, с бескровным лицом. Подойдя к столу со старыми аккумуляторами, он сказал Сашке, - бери отвёртку и отколупывай гудрон. Будем разбирать.
   Сашка взял лежащую на столе отвёртку и уставился на аккумулятор. Подошёл  Палыч и показал, что делать.

   Так начался Сашкин трудовой день. Палыч   давал задание и уходил. Время до обеденного часа прошло быстро. О том, что пора обедать, сообщил Сашке  Феликс.
   - Бежим жрать в токарный, - предложил он. - Пайка есть?
   - Есть.
   В токарном цехе было тихо. «Андижанец», заглушенный на время, выдыхал жар. Четверо рабочих, пристроившись возле шахматной доски, уплетали с аппетитом принесённые из дома харчи, двое  одновременно играли. Феликс и  Сашка,  подтащив  к ним деревянный ящик, разложили пайки. Вокруг шахмат кипели страсти. Играли токарь Николай  и дядя Петя. Николай восседал спокойно, а дядя Петя ёрзал и шмыгал носом, бегая круглыми глазами по доске, при этом, не забывал сокрушать зубами шмат сала. У доски лежал складной нож, но резать сало дяде Пети было некогда. Николай проиграл. Откупорив восьмисотграммовую бутылку молока и отхлебнув половину, дядя Петя принялся расставлять фигуры. Следующим играл Феликс. Он минут за пять разгромил дядю Петю. Тот поднялся и сел рядом с Сашкой. Теперь он начал жевать булочки и крутые яйца.
   - С ним не садись играть, - сказал он Сашке.- Облапошит.
 
                43

   Трудным показался Сашке отработанный месяц, потому что Палыч не жалел его. Постоянно держалась боль в теле, руках и ногах. А в последнее время стал болеть живот от подъёма тяжести - таскания аккумуляторов из цеха к грузовикам. С трудом отрывал он аккумулятор от пола и нёс его через территорию предприятия к машине, номер которой сообщал ему дядя Петя. Опустив перед  машиной  аккумулятор, он долго не мог придти в себя. Иногда ему аккумулятор тащить помогал Феликс, при этом матеря Палыча и советуя Сашке сходить к директору.
   Но директор появился сам. Однажды в субботу, к концу рабочего дня, Сашка закончил очистку коллектора  якоря и собрался  отдохнуть. Но Палыч приказал ему отнести аккумулятор к автомобилю, стоявшему в конце территории. Едва оторвав его от пола, Сашка пошёл на сгибающихся ногах. Спиной он чувствовал любопытный взгляд Палыча. Вдруг, запнувшись, он не удержал аккумулятор, тот ударился  об  асфальт; светлой лужей растёкся электролит. Сашку как молнией пронзило: к нему подходили электрик и директор.
   - Простите, - тяжко дыша, прошептал Сашка. - Не донёс чуток.
   Директор взглянул на лужу электролита, его щёки  побагровели.      
   - Ты подлец, Анатолий Павлович! Чтоб убрал  всё это сам. И за аккумулятор с тебя вычту! - сказал он тихо, но твёрдо.
   Сашка стоял, низко опустив голову, глядя искоса на директора. А тот, кивнув ему головой, чтоб  шёл за ним, направился в токарный  цех. Подойдя к токарному станку, – токарь сразу же отключил станок, – он сказал:
   - Коля, это к тебе пополнение, прими.
   Токарь, улыбнувшись, взял смешно под козырёк. Так закончилось Сашкино ученичество на автоэлектрика и началось – на токаря.

   Когда он принёс домой получку, мамочка на  время потеплела. Похождения его с Вовкой прекратились, только по воскресеньям они отправлялись бродить. В очередное воскресенье они пошли на базар. Вовка, как обычно, поглядывал на прилавки. Народу было мало. В одном месте двое узбеков о чём-то спорили, перекладывая яблоки в ящиках,  громоздящихся у прилавка. Стояли узбеки спиной к братьям. Вдруг Вовка склонился к прилавку. В руке его мелькнула купюра. Сашка это заметил, ноги его налились тяжестью. Вовка же, сунув купюру в карман, направился к выходу. Но его проделку увидели. Молодой узбек побежал за ним. С воплем он настиг Вовку и схватил за его рукав. Вовка наотмашь  ударил узбека по лицу и, ускорив шаги, вышел из базара. Узбек громко заорал; к нему подбежали другие, тоже узбеки. Лопоча что-то по своему, он пальцем показал на Сашку. Двое бросились к нему. Жестокий удар в скулу сбил Сашку с ног, едва он открыл рот, чтоб оправдаться - скула зашла  за скулу. Сашка вскочил и с перекошенной челюстью набросился на обидчика. Пнув его ногой в пах, он побежал. И бежал долго, пока не нырнул в  проулок. Там перешёл на шаг, рукой держась за перекошенное лицо. Выйдя к реке, увидел Вовку. И тот  его заметил.
   - Что у тебя? - он глянул на брата.
   Сашка в ответ замотал головой, и вдруг получил резкий удар по лицу. Глухо щёлкнув, челюсть стала на место. Долго вышагивали молча. Наконец Сашка заявил:
   - На базар будешь один ходить
   - Испугался?
   - Не хочу возвращаться в колонию. Я ведь  зарабатываю деньги.
   - Работяга… И не ходи. Тогда вот выпивка и курево! - Вовка показал фигу.
   Сашка  промолчал.  Вечером  они  напились  и накурились травки и  чуть  живые явились домой.

   Уже больше трёх  месяцев Сашка точил гайки и болты,  выметал  стружку и отчищал станок. Не редко подходил к нему Феликс. Вместе с ним всегда приходило веселье. Феликс не любил грустить, объектом его шуток обычно бывал дядя Петя.
   - Тебе бы в цирке людей смешить, а не тут вкалывать, - высказался как-то тот.
   - Да, талант пропадает, - подхватил разговор Феликс. - Только тут пользы от меня больше.
   - Какая от тебя польза?
   - Хотя б в том, что учу тебя играть в шахматы.
   - Балабол. Лечиться бы тебе от шутовства.
   - Я же здоровый. Это, ты, дядя Петя, за двоих ешь, а всё равно худой. Видно, глистов взял на иждивение.
   Окружение захохотало; дядя  Петя на этот  раз обиделся и назвал Феликса мордой жидовской, на что тот засмеялся.

                44

   В небесах жаворонком парила весна. На земле уже кое-где проклюнулась трава. Как-то вечером Ксения пригласила в кухню сыновей, налила чаю, поставила на стол масло, хлеб, варенье.
   - Вот что, Александра Ивановича переводят, - сказала она сыновьям, и как бы себе, опустив голову, - думаю, от стыда подальше. – Взглянула на братьев: - Так что переезжать будем под Москву.  А ты, -  посмотрела на младшего, - на работе попроси общежитие и оставайся. Живи, трудись; а к нам в отпуск приедешь.
   Вовка вскочил, крепко сжав кулаки, и отправился в спальню. Назревал скандал. Стало Сашке ясно, что Вовка даст бой за него.  Сашка тоже встал, но Ксения задержала его:
   - Впрочем, я попытаюсь поговорить с Александром Ивановичем, чтобы он и тебя взял.             
   Александр Иванович оказался тут как тут. Он появился неслышно, и едва не задохнулся от  возмущения:
   - Как тебе не стыдно! Это я тебя уговаривал не  оставлять мальчика в чужом  городе! – Казалось, он был готов ударить её. И снизил тон до спокойного: - Увольняйся,  Саша, едем все.

   Получив расчёт, Сашка деньги передал матери. На работе он забежал в цех попрощаться с Феликсом. Тот, торопясь куда-то, на ходу  пожелал ему не забывать их весёлую компанию. Сашка зашёл к директору. Сказал ему только одно: « Спасибо вам, я буду вас  помнить…» Директор крепко обнял Сашку и, ничего не сказав, по-дружески подтолкнул его к выходу.
   Последние дни в доме царил хаос, вокруг были разбросаны узлы, а в спальне углы завалила посуда.  Но с каждым днём её становилось меньше:  Сашка с утра до вечера  сидел  на  базаре, где торговал фужерами, чашками, тарелками, ложками,  вешалками.

   Так пролетела неделя. В плацкартном вагоне  семья поехала в Москву. Братья часто уходили в тамбур соседнего вагона, где, укрывшись от взора мамочки, курили. Она весь путь общалась с мужем и Вовкой, и  не замечала Сашку. Прибыв в Москву, семья перетащила вещи на соседнюю платформу: предстояло ехать на электричке в Ногинск. Сашка был потрясён тем, что увидел ещё при подъезде к вокзалу. Москва! Захотелось пройтись по столице пешком, посмотреть на здания, улицы и площади. Он предложил брату сбежать, помня, что тот ему показывал триста рублей. Но Вовка отказался.
   В Ногинске нанято было такси. На нём семья прибыла к мамочкиной подруге, которая жила в  высоком деревянном доме. После ужина братьев отправили на ночь в маленькую  комнатку.  Вовка  сразу  уснул, а Сашка, лёжа, глядел на окно, через которое проглядывалось небо, усыпанное звёздами. Из  коридора до его ушей долетал заглушённый дверью голос.  Кажется, голос мамочки. Он тихо подошёл к двери и приставил к щели ухо. Точно, говорила она:
   - Пойми, Оленька, не будь этих паразитов, мы с мужем могли бы остаться в Москве, у сестры Александра. Но это не главное. Он ударился в пьянку. Главный  инженер  стройки – живи и  радуйся. Так нет же… В шею  его выгонят. За каждую рюмку его боюсь.    

   У  Ксениной  подруги  семья прожила неделю, пока не было снято полдома в посёлке Фрязево, это недалеко от Ногинска. Дом был убог, и стоял на отшибе. Прямо за ним тянулся густой кустарник. Братья с утра отправились погулять. Прошли кустарник, и увидели поляну. Сели. Вовка вытащил тайную папироску, закурили. Опять замутило, особенно  Сашку. Зарекался  же! Вовка долго его тряс. Мамочка встретила обоих зло, обратив внимание на мутные глаза и нетвёрдую походку. И не посадила за стол. А от выкуренной  папироски обоих мучил голод.
   Опохмелившись крепким чаем, Александр  Иванович ушёл на работу. Собиралась уйти  и мамочка. Сашка был в полудрёме, муть из головы ещё не выветрилась. Но он услышал шёпот её:
   - Вова, в кухне картошка есть, поешь, и колбаса  есть. А этому скажешь, что нет ничего кроме хлеба.
   Когда она ушла, Вовка потащил брата завтракать картошкой с колбасой. О мамочкином наказе ни слова.
   Мамочка словно озверела по отношению к младшему. Снова начались упрёки в дармоедстве, и уже пару раз рука её опускалась на Сашкин затылок. Это Сашку не устраивало, ведь когда-то на злое обращение её он отвечал отчаянными побегами из дома. И теперь с нападками её он мириться не хотел. И вот однажды он выбежал из дома, держась за разбитый нос. Навстречу шёл Вовка.
   - Ты что в крови? - спросил Вовка.            
   - Не догадываешься?
   - Стерва…  А я по Москве полазил, в мавзолее, в Третьяковке  был. Столица!  Ну, а ты что надумал?
   - Уезжаю, Вовочка…  Насовсем.
   - Может, на работу устроиться?
   - Куда? Я и в пастухи просился. Но, говорят, полно своих. Так что, пока, Вова. Я уже намылился, прямо сейчас.    
   Он повернулся и пошёл своей дорогой. Вдруг Вовка догнал его и, не говоря ни слова, сунул в ладонь  сто рублей.
   - Спасибо. - Больше не сказал Сашка ничего. В последнее время он заметил перемену в брате: прежде он бы утихомирил мамочку, не позволил бы  издеваться  над ним, не дал бы ему уйти из дома.   

                45

   Сашка хорошо устроился в открытом вагоне,  нагруженном брёвнами. Он готов был ехать куда угодно, лишь бы не видеть родню. Добрался до Ногинска. Опять одиночество. Никогда с ним такого  не было: душа почувствовала отрешение от всего и большую усталость. Никому не нужный, бродил он по улицам городишки.  Три ночи проспал на вокзальном диване. Заметил, что к нему присматриваются дежурные. И тогда на четвёртые сутки, вечером, сел в электричку, направляющуюся в Москву.

   Московский вокзал поразил его своей огромностью, великолепием. Он подремал до конца ночи в зале ожидания, в твёрдом кресле, а утром подкрепился в буфете и отправился в метро. Накатавшись вволю, вышел на Красной площади и неторопливым шагом прогулялся по булыжникам, не отрывая глаз от  кремлёвских стен и башен. Неспешно прошагал вдоль каменной набережной Москвы-реки. И забрёл в Третьяковскую галерею, ну а там пробыл до самого вечера. Ночевать поехал на Казанский вокзал. Когда вошёл в зал ожидания и удобно сел и прикрыл глаза, в  голове его проплыли величественные полотна,  виденные  в  Третьяковке. Особенно запало  в душу ему одно полотно. Оно казалась окном в мир детства: домики, облепленные снегом, высокие сугробы. Как будто это было не нарисовано, а перенесено из Сашкиных недавних лет. Из-за этой картины, Сашка отправился в галерею и на следующий день. Снова смотрел он на пейзаж, сконцентрировавший в себе впечатления из его детства, и снова почувствовал прилив грусти.
   В этот же день сходил в Мавзолей. Особенно  поразил его вождь Сталин, который, казалось, спал, лёжа в великолепном кителе.
 

   Не зная, что дальше делать, он,  сев в  вагон, направился в Ногинск. Приехал рано утром; поел в буфете вокзала, потом целый день проходил по улочкам. Ночевать возвратился на вокзал. 
 
   Утром, болтаясь по городку, оказался около клуба Железнодорожников, из приоткрытого окна которого слышалась музыка. Различил голос гитары. Эх, гитара! Давно он на ней не играл. Не выдержав, он вошёл в здание. На сцене зала расположилась группа оркестрантов. На Сашку внимание обратили, когда  он оказался у балалайки, стоящей у стены: Сашка  без спроса взял её и забренчал. «Э-э-э!  наш парень!» - улыбнулся ему толстенький гармонист. А на самом деле, это удача Сашке улыбнулась! Репетиция продолжалась больше часа. Сашка бренчал, не фальшивя, уповая на музыкальный слух и прошедшие тренировки. После репетиции подошёл к Сашке  руководитель оркестра – моложавый старичок и спросил фамилию и адрес. Сашка  назвал  фамилию,  а тот снова спросил про адрес. Сашка встал – и к выходу. Но старичок вслед ему крикнул, что он завтра может приходить на репетицию. На улице сыпал дождь. На плечо Сашке легла чья-то рука. Это был парень из оркестра.
   - Бродяжничаешь? -  спросил, и, не  ожидая  ответа:  - Пойдём,  переночуешь,  по дороге поговорим. Кстати, я – Семён, а ты?
   - Санька.
   Разговор получился откровенным; подходя к дому, Семён сказал:
   - Не тужи, придумаю что-нибудь. А на балалаечке ты шаришь здорово!
   Дома у Семёна выпили чай с баранками; его мать, поворчав, спать Сашке постелила на сером, обшарпанном диване, швырнув под голову скрученную, старую  фуфайку,  а в ноги – грязное одеяло.
   - Семён, скажи, чего дед про адрес спрашивал? - спросил Сашка.
   - А вдруг ты инструмент утянешь. Когда ты ушёл, я свой адрес дал. Так что, дружок, придётся тебе   у меня пожить.
   - Спасибо, конечно. Но я б лучше на гитаре поиграл.
   - Получишь и гитару, да хоть и баян: у нас заядлых музыкантов не много.
   Сашке плохо спалось: досаждали волнующие мысли. Утром он отправился с Семёном, ещё  не зная,  куда и зачем. «Когда  придём – увидишь» - хитро сказал Семён. Они вошли в ограду приземистого здания из двух этажей. Семён вошёл в приоткрытую дверь, а Сашку попросил подождать. Сашка сел на маленькую скамейку. От здания тянуло запахом типографской  краски. Через некоторое время из двери выбежал Семён, пронёсся к  лестнице,  которая вела со двора на второй этаж. На нём болтался во все стороны чёрный фартук. Сашка  заскучал. Но вот опять появился Семён; вихрем скатившись сверху, он оказался рядом с Сашкой.
   - Вставай! - радость в голосе. - Директор с тобой   потолкует. Давай, иди!
   На втором этаже маленький коридор и две двери – налево и направо. Которая налево, была приоткрыта, там располагался кабинет, в котором за массивным столом сидел человек с добродушным лицом, седовласый.
   - Рассказывай, - глянул на Сашку, директор . -  Кто,  откуда, и на  самом  деле  трудовая книжка есть?
   - Есть, - ответил Сашка. – И метрики есть. Всё со мной.
   Директор полистал документы.
   - Значит, решил стать печатником?
   Разговор затянулся; после него Сашку приняли на должность печатника с неплохим, по мнению Сашки, окладом. Этого оклада хватило бы, но мамаша Семёна,  как  отрезав,  сказала, что  с него  возьмёт сорок рублей квартирных, и что жратва в  оплату не входит.
   Семён похлопотал, чтобы Сашку  прикрепили к нему. Печатать оказалось не просто. Белая бумага, зажимы, барабан.  Семён работал, как автомат, а Сашка путался, и если бы не терпенье друга, он бы не выдержал. Но Семён подначивал: «На струнах играть трудней, тренируйся, будешь печатать лучше меня». И в самом деле, стало у Сашки кое-что получаться. И как-то к нему подошёл мастер – строгий,  очки  на краю носа, и сказал:
   - Молодец, Ерёмин:  брак у тебя уже ниже нормы.
   Жизнь Сашкина вроде налаживалась…

                46

   Наконец, печатать Сашка стал без брака. В  оркестре играл на гитаре. Казалось, дела пошли  совсем хорошо, но еды не хватало. Правда, Семён приглашал за стол, но, видя косые взгляды его матери, он отказывался. А Семён против неё – ни звука. Это стало первой трещиной в дружбе их. А ещё появились  новые приятели. Возникли они сами собой, когда  Сашка, с разрешения руководителя оркестра, стал брать домой гитару. Тогда и слепилась блатная компания. Сашка играл на гитаре под окошком дома, нашлись  певуны. Кто-нибудь из пареньков иногда покупал вино, и  тогда веселились часов до трёх ночи. После этого у Сашки слипались глаза на работе, и строгий мастер уже сделал ему замечание.
   А однажды случилось непредвиденное. Сашка шёл с репетиции, бренча на гитаре. Подошёл к магазину. И лишь глаза  от гитары  оторвал,  батюшки! – видит, идёт мамочка. Он поднялся по ступенькам, она - за ним, нарядная и накрашенная. А на нём старая рубаха, в пятнах. Он вошёл в магазин и, косясь на мамочку, купил дорогие папиросы и плитку шоколада. Сбежав с крыльца, оглянулся. Мамочка – вышла следом на крыльцо, стоит, лицо в пятнах. Ударил тогда Сашка по струнам и запел: «И зачем ты меня, мать, на свет белый родила...». И пошёл прочь. Она его не окликнула.
   Вечером он с другом попался в руки милиционера,  когда у вокзала ломали ветки сирени. В отделении им сказали, что родителям придётся  заплатить штраф. Сашка с ехидной улыбкой дал мамочкин адрес. Выкатившись из отделения, друзья пошли на настоящее дело, которое было ими намечено ещё накануне. Давно уже обращал на себя внимание дружков забор лесного склада. И вот, дождавшись  темноты, без трудностей они умыкнули пять досок по шесть метров. Пенсионер заплатил им сорок рублей. Расплачиваясь, сказал: «Таскайте, сынки, таскайте, мне досок таких ещё много надо». Воровство  пиломатериала длилось долго и без неприятностей. Этот «левак» хорошо помог Сашке подкормиться, и ещё оставалось на выпивку в компании. Жизнь Сашкина, и в самом деле,  налаживалась, если можно так сказать, плюсуя сюда трудоустройство, участие в самодеятельном оркестре, ночное пьянство и удачное воровство.