Что сказал покойник

Глава– Эй, ты! Жива?

– Не смей больше так обращаться ко мне! – обиженно прокричала я в ответ. – А то отвечать не буду!

– Тогда не получишь еду!

– Ну что ж, умру с голоду, и тебе попадет от шефа!

В хриплом голосе послышался живой интерес:

– А как надо обращаться к тебе?

– Обращайся ко мне «Ваше преосвященство»! Я тебе не кто-нибудь, моя прабабка даже была знакома с одной графиней!

В дыре радостно захрюкали:

– Ладно, согласен! Шеф велел спросить, как ты себя чувствуешь?

– Передай ему – как молодая луковка весной!

– Ананаса не получишь! Велел сказать, что ничего не получишь. Только хлеб и воду!

– А я как раз очень люблю хлеб и воду! Не надо мне ананаса, я раздумала. Слопай сам за мое здоровье!

– Я выпью за твое здоровье! Ты мне нравишься. До сих пор никто не хотел со мной разговаривать, все меня только проклинали. Не говори ты ему, что должна сказать. Лучше посиди здесь подольше.

«А чтоб тебе…» – подумала я, вынимая продукты из корзины. Может, взять кувшин? Нет, не стоит пока портить с тюремщиком отношения.

– У меня масло кончается! – крикнула я. – Нужен новый светильник!

– Я за масло не отвечаю! – как-то неуверенно ответил он. – Что мне велят, то и даю!

Коптилка светила еще вполне прилично, но вдруг этот негодяй, шеф, захочет оставить меня в темноте? А этого я панически боялась. Ослепну, как лошадь в шахте. Поэтому я решила на всякий случай использовать отсутствие шефа для пополнения запасов.

– Свет мне положен, так что нечего! Шеф требует от меня указать одно место на карте. Вот ослепну, тогда сам будешь искать!

– Так уж сразу и ослепнешь! – Тем не менее в голосе сторожа не было уверенности.

Я объяснила ему, что, согласно новейшим научным исследованиям, ослепнуть можно за одни сутки. Не знаю, поверил ли он этому, но, видно, инструкции ему были даны самые категорические, потому что опять, прервав разговор на полуслове, он удалился и через полчаса принес новый светильник. Спустив его в корзине незажженным, он решительно потребовал:

– А тот верни!

– А пока горит, как погаснет – отдам!

Сторожу это не очень понравилось, но пришлось примириться с фактом.

Немного отдохнув и поев, я вновь принялась за работу. Камни, из которых складывалась стена, были уложены очень неровно, большие и маленькие вперемешку. Стоило вытащить один, как соседние уже поддавались, так что работа шла споро. Преисполненная оптимизма, я принялась высчитывать, сколько у меня уйдет времени, если толщина стены составит шесть метров. Получалось два месяца. Надо все-таки использовать кувшин.

– Эй, ты! – заорал, как всегда, сторож на следующее утро.

Я не откликалась – надо выдержать характер.

– Эй, ты! – еще громче завопил он. – Ваше преосвященство! Вы живы?

На «преосвященство» я могла откликнуться:

– Да ты что? Уже три дня, как померла!

– А почему тогда говоришь? – с явным интересом задал он вопрос, похрюкав по своему обыкновению.

– А это не я говорю! Это моя душа! Сегодня в полночь в виде привидения я приду пугать тебя!

– А почему меня? Пугай шефа!

– Его же нет!

– Дак вернется через неделю! Не можешь подождать?

– Ладно, только ради тебя! Начну с шефа.

Пока мы переговаривались, он спустил корзину. Подняв ее обратно, обнаружил, что нету кувшина, и встревоженно заорал:

– Эй, ты!

Я упорно молчала.

– Эй, ты! Чего молчишь? Отвечай, черт возьми! Где кувшин?

Я продолжала проявлять стойкость, а он не унимался:

– Эй, ты там! Черти бы тебя побрали! Ваше преосвященство!

– Ну что? – мрачно отозвалась я.

– Где кувшин? Отдай кувшин!

– Не могу! Разбился!

– Перестань валять дурака! Мне отчитаться надо. Черепки отдай!

– Не могу! Я на него села, и от кувшина остались лишь мелкие осколки. Ради твоих прекрасных глаз я не собираюсь копаться в грязи. А докладывать не советую!

– Почему?

– Нагорит тебе от шефа! Лучше помалкивай. У тебя что, другого не найдется?

– О, чтоб тебя!.. – в отчаянии простонал он, явно не зная, на что решиться. – Если не отдашь кувшина, больше не получишь воды!

– Дело твое! От жажды помирают скорее, чем от голода.

– Ну, погоди! Ты у меня попляшешь…

Кувшина я сразу не разбила, решив, что сделаю это, когда понадобится, а пока поставила его в угол вместе с запасным светильником.

На следующий день сторож спустил пустую корзинку. На его нетерпеливые «эй, ты» я не отвечала, и корзина напрасно подпрыгивала и стукалась о мокрый пол. Наконец сверху послышалось:

– Ваше преосвященство!

Теперь я сочла возможным отозваться:

– В чем дело?

– Сначала верни кувшин, тогда получишь еду!

Сегодня мне не хотелось с ним спорить. Устала я страшно – сказывалось постоянное недоедание. Да и нужды во втором кувшине не было. Я положила кувшин в корзину и через минуту получила хлеб, воду и сигареты. Молча вынула их из корзины.

– Ваше преосвященство! – заревела дыра. – Как чувствуешь себя?

– А тебе какое дело? Хорошо чувствую.

– Тогда почему не говоришь ничего?

– Я обиделась на тебя. Ты меня третируешь! Вот погоди, Бог тебя покарает!

Сторож счел нужным оправдаться:

– Дак мне велят! Если не буду выполнять приказаний, меня убьют. Велели отбирать у тебя кувшин, я и отбираю. Неужто мне кувшина жалко?

– Ну ладно, подумаю, может, завтра и прощу тебя…

В последующие за этим дни я метр за метром вгрызалась в стену. Дело шло медленней, чем я рассчитывала, так как попался крупный камень, который занял у меня несколько часов. Когда извлекла его из стены и откатила к дверям камеры, я совсем без сил рухнула на пол. Зато ближайшее окружение этого гиганта удалось извлечь без особого труда. Еще один большой и очень длинный камень, уходящий на большую глубину в стену, почему-то выскочил сам, что очень подняло мое настроение.

Кроме выковыривания раствора крючком, я использовала также метод расшатывания и обстукивания камней, поэтому очень следила за тем, чтобы сторож не услышал никакого подозрительного шума. Он появлялся обычно около десяти. Постепенно он привык титуловать меня «преосвященством» и отказался от попыток путем угроз и шантажа вернуть задержанный мной кувшин. Следовало внести какое-то разнообразие в наши взаимоотношения.

– Не называй меня «Ваше преосвященство»! – категорически потребовала я в один прекрасный день. – Так обращаются только к кардиналам, ты что, не знаешь?

– Дак ты ведь сама так хотела! – удивился сторож. – А как тебя теперь называть?

– Ваше королевское величество! 8Дыра тотчас же отозвалась радостным похрюкиваньем и поинтересовалась:

– А почему «королевское»?

– А потому что мне так нравится. Имею я право, в конце концов, хоть на какие-то радости в этой могиле?

– Шеф завтра возвращается! Если захочешь – выйдешь отсюда. Но лучше не выходи, мне скучно будет!

– Не волнуйся, мне здесь нравится!

На самом же деле настало очень тяжелое время. Я чувствовала, что меня надолго не хватит. Правда, каторжный труд приносил даже некоторую пользу здоровью, но эти камни вместо постели, эта промозглая, затхлая атмосфера подземелья… Я чувствовала, что пропиталась ею насквозь. В моем воображении то и дело представали картины всевозможных засушливых районов земли: и тех, что я видела собственными глазами, и тех, о которых только читала или слышала. Жаркое солнце освещало пески Сахары, Белую Гору с ее нескончаемыми дюнами, Блендовскую пустыню, а также пустыню Гоби, сухие сосновые боры под Варшавой… Неужели когда-то мне могло быть слишком сухо или жарко? В пустынях мне виделись также различные продовольственные товары и отдельные предметы мебельных гарнитуров – разумеется, мягкие. Сесть бы сейчас в мягкое кресло… Лечь в удобную постель… В сухую постель!

Две вещи поддерживали мой дух. Первая – дикая, безумная ярость. Если ярость достигала подобных высот – а такое случалось со мной очень редко, – она делала меня совершенно невменяемым существом. Я уже знала, что в подобном состоянии я бываю способна совершать деяния, которых в нормальном состоянии мне не совершить ни за какие сокровища мира. Такое случалось со мной несколько раз в жизни, и мне горько приходилось сожалеть о содеянном. Теперь же я и не пыталась подавлять все возрастающее неистовство, следя лишь за тем, чтобы оно находило выход только в одном направлении – через проход в стене.

Вторая вещь – глубокое убеждение в благодатном влиянии воды на кожу лица. Мы столько начитались и наслушались о превосходном цвете лица англичанок! А все потому, что они всю жизнь мокнут под дождем. Общеизвестно, что с возрастом кожа высыхает, и сколько же тратится сил на ее увлажнение! Ну, теперь я могла быть спокойна: влагой пропитаюсь на всю жизнь. В глубине души я надеялась, что, когда выйду отсюда, у меня будет чудесная кожа лица, пусть даже немного и бледноватая.

Я с энтузиазмом ковырялась уже на глубине около полутора метров, когда до меня донесся шум сверху – в неурочное время, ближе к вечеру. Я поспешила вернуться в камеру и услышала доносящийся из отверстия рев:

– Эй, ты-ы-ы!

Я удивилась. Неужели сторож мог забыться до такой степени? Рев, не уступающий по интенсивности мотору реактивного самолета, повторился. Теперь я поняла, что кричал не сторож. Похоже, вернулся шеф. Сев на камень, я стала ждать, когда ко мне обратятся более прилично. Рев прекратился. Затем послышался неуверенный голос сторожа:

– Ваше преосвященство!

Я не откликалась.

– Ваше пре… – начал было он громче, но тут же спохватился и заорал – Ваше королевское величество!

Теперь я могла откликнуться:

– Ну что?

– Ты не свихнулась там? – зарокотал шеф. – Что это за глупости?

– А, привет! – обрадовалась я. – Как дела? Как здоровье?

– А ты все шутишь? Не надоело тебе?

– Надоело!

– Хочешь выйти?

– Нет!

– Что?!

– Не хочу выходить. Тут тихо и спокойно. Где еще я найду такое?

Похоже, он лишился дара речи. После продолжительного молчания до меня донесся сверху неясный шум – может быть, он расспрашивал сторожа.

– А ты там не спятила? – послышался наконец его раздраженный голос.

В ответ я начала оглушительно орать таблицу умножения на семь, причем делала это на трех языках, в зависимости от того, на каком языке мне легче было произносить очередное слово.

– Замолчи! – пытался он остановить меня. – Да замолчи же! Перестань орать!

Закончив таблицу умножения на семь, я хотела перейти к восьми, но уж очень трудно было орать изо всех сил, и я, отказавшись от этой мысли, снизошла до объяснения:

– Это я доказываю тебе, что не спятила. Но не уверена, что ты способен как следует оценить. Ты-то сам помнишь таблицу умножения?

В ответ послышалась ругань, которую я с удовольствием выслушала. Все говорило 6 том, что настроение у него не наилучшее.

– У тебя что, неприятности? – добродушно поинтересовалась я.

– Почему ты так думаешь?

– Что-то ты не в настроении!

– Лучше о своих неприятностях подумай. Вижу, что ты еще не созрела. Ну и сиди, раз тебе там хорошо!

Он ушел, и наступила тишина.

Куча камней под дверью понемногу росла. Набросанные как попало, они занимали гораздо больше места, чем тогда, когда были вмурованы в стену. Пожалуй, через какое-то время камни вытеснят меня из камеры. Теперь я стала укладывать их аккуратнее, стараясь в первую очередь как следует завалить дверь. Я сознательно отрезала путь к себе в камеру, да и себя лишала возможности выйти на волю нормальным путем. Теперь для меня не оставалось иного выхода, как только сквозь стену.

Ковыряя крючком мягкий раствор, я благодарила Бога за то, что не сижу в подземелье замка, построенного из гранита или другого твердого камня, скрепленного цементом. А постройки из известняка везде строят одинаково: камень дробят на плоские куски, размером не превышающие двух кирпичей, а иногда и меньше одного. И все замки в округе так построены. Как это не пришло в голову самоуверенному индюку-шефу?

После каждого очередного визита сторожа я проводила черту на стене. Пробив туннель в три метра, я пересчитала черточки и с ужасом обнаружила, что сижу в этом каземате уже двадцать четыре дня! С одной стороны, благодаря постоянной гимнастике я находилась в неплохой форме, с другой – слабела от голода. Счастье еще, что последние годы, желая похудеть, я привыкла ограничивать себя в пище. Вот только чаю хотелось по-страшному! Что же касается мытья, я старалась не думать об этом. Тут меня поддерживал исторический пример Изабеллы Испанской, которая не мылась тринадцать лет, и ничего – жила! Работала я до полного изнеможения, чтобы потом свалиться на свое ужасное ложе и заснуть, невзирая на промозглую сырость. Пожалуй, ревматизма и колтуна мне все-таки не избежать. А вот цинги я не боялась, так как до прибытия сюда основательно навитаминилась в Бразилии. Как минимум на полгода хватит. Что же касается других болезней, то я очень надеялась, что в этой яме все бактерии давно подохли, как крысы.

Все труднее было оттаскивать вынутые из стены камни. Делала я это с помощью сети из акрила, которая сразу же перестала быть белой. Поначалу проблема транспортировки решалась довольно легко. Усложнилась она по мере удлинения и сужения тоннеля. Кроме того, в нем стало душно – коптилка, необходимая для освещения рабочего места, поглощала кислород, которого и без того было мало.Возникла и еще одна трудность. Когда я находилась в конце выкопанного коридора, то не слышала того, что делалось в камере. А вдруг они хватятся меня в неурочное время, и если я им не отвечу, могут возникнуть подозрения. Придется провести профилактику – приучить их, что я не всегда откликаюсь.

Я уже выяснила, какое место моей камеры просматривается из отверстия в потолке. Это была ее середина, круг диаметром около полутора метров. Все же остальное пространство камеры оставалось вне поля зрения смотрящего сверху. Установила это я сначала теоретически, путем расчетов, а потом практически, с помощью сторожа.

Профилактику я провела следующим образом. Услышав рев сторожа, я села на камень за пределами центрального круга и стала ждать. Сторож долго орал:

– Ваше королевское величество! Ваше преосвященство! Эй, отзовись! Ты жива? Ну где ты там, черт тебя подери!

Я продолжала молчать, выжидая, чем это кончится, и рискуя не получить еду. Наконец сторож капитулировал и спустил корзинку, хотя и не услышал моего ответа. Подтянув корзину к себе так, чтобы сторожу не было видно, я опорожнила ее. И все это молча.

– Эй, ты! – обрадовался сторож. – Ваше королевское величество, так ты жива? Почему молчишь?

Но я не отозвалась, и он, поорав еще некоторое время, ушел ни с чем.

На следующий день в его голосе уже чувствовалось явное беспокойство.

– Ваше королевское величество, ты жива?

– Нет! – ответила я. – Вчера состоялись мои похороны. Ты был?

Как он обрадовался! Все подземелье заполнило его радостное хрюканье:

– Да ты что?!

– Как, ты не был на моих похоронах? – возмутилась я.

– Ну да, конечно, не был!

– А почему?

– О Господи, откуда я знаю? Да не было никаких похорон!

– Что ты говоришь?! Эта скотина не устроила мне даже похорон!

– Какая скотина? – заинтересовался совсем сбитый с толку сторож.

– Да шеф твой! Скажешь, не скотина? Довел меня до смерти, а потом еще и похорон не устраивает.

Черная дыра наверху долго не могла успокоиться.

– С тобой не заскучаешь! А почему ты вчера не отвечала?

– Настроения не было. Я разговариваю тогда, когда хочу, а не тогда, когда мне велят. А чем занимается этот бандит?

Сторож как-то сразу понял, о ком я спрашиваю.

– Нет его! Опять уехал! Послезавтра вернется. А что, надо что-нибудь?

Так мы мило побеседовали, и сторож удалился.

На следующий день я опять не пожелала разговаривать. Из отверстия в потолке неслись просьбы, угрозы и ругань, но я была неумолима. Да и работа шла через пень колоду. Мне стало попадаться все больше крупных камней, и я совершенно измучилась с ними. Выволакивая эти громадины, я задавала себе вопрос: долго ли еще прослужит сеть? Мне было совсем не до дружеских бесед.

– Ваше королевское величество! – послышалось на следующий день. – Жива?

– Не называй меня больше величеством! – злобно отозвалась я, еле-еле успев к приходу сторожа, потому что очередной проклятущий камень застрял на полдороге и я с трудом справилась с ним.

– А как надо называть?

– Высокочтимая дама!

– А почему ты, высокочтимая дама, не захотела разговаривать с шефом?

Ага, значит, вчера тут был шеф и они кричали мне, а я была в подкопе и ничего не слышала. Хорошо все-таки, что я провела профилактику.

– Не хотела!

– Шеф был злой как черт, – конфиденциально донеслось сверху. – Велел сказать, что если и сегодня ты не будешь разговаривать, не давать тебе воды.

– Тогда я здесь загнусь от сухости! А почему шеф не пришел сейчас?

– Он сейчас занят. Эй, послушай, не зли его! Добром это не кончится, ты его не знаешь!

– А до сих пор он мне только добро делал! Передай шефу, чтобы не нервировал меня! Хочу – буду говорить, не хочу – не буду!

Все труднее давались мне подземные работы. За последующие пятнадцать дней я продвинулась вперед всего на два метра. Когда же это кончится! И зачем было возводить такие толстые стены? А может, весь холм состоит из каменной кладки?

Сторож привык, что я разговаривала с ним через день, и не предъявлял претензий. Воспользовавшись отсутствием шефа, я потребовала третий светильник, без возражений возвратив первый. У меня скопился уже порядочный запас отсыревших сигарет.

Я продолжала ковыряться в стене, решив не считать дней, пока не пройду стену. Шестой метр дался мне особенно тяжело. Наконец приступила к седьмому. Постепенно мной овладевали отчаяние и апатия. Все вокруг настолько прогнило, что казалось, я сама постепенно перехожу в полужидкое состояние. У меня не хватало сил тщательно расчищать коридор, так что он катастрофически суживался. Теперь я уже работала лежа.

Длинный и большой камень, лежащий поперек кладки, я вытащила с большим трудом. Меньше усилий потребовали два соседних. Расковыряв раствор, вытащила еще два, а потом и третий. Я уже собралась отбросить его за спину, но что-то вдруг привлекло мое внимание. Известняк, как известно, светлый камень, а у этого одна сторона была почти черной. Я рассмотрела его в слабом свете коптилки, попробовала вытереть рукой и замерла: с одной стороны камень был испачкан землей!

С отчаянно забившимся сердцем, стиснув от волнения зубы, я протянула руку в образовавшуюся дыру и не нащупала камней. Рука уперлась в мягкий, влажный грунт!

Первую горсть земли я рассматривала так, как ныряльщик рассматривает найденную им впервые в жизни черную жемчужину. Мне жаль было выпускать ее из рук. Опершись спиной о камни и закрыв глаза, я долго сидела неподвижно, слушая райскую музыку, заполнившую эту черную нору.

И откуда только силы взялись! Я сама не заметила, как повытаскивала остальные камни, отделяющие меня от этой чудесной, мягкой, черной земли.

Вернувшись в камеру, я сосчитала все черточки на стене. Их оказалось шестьдесят три. Больше двух месяцев!

Теперь надо было попытаться привести в порядок взбудораженные чувства и мысли. Дорога к свободе стала реальностью. Сброшена наконец страшная, гнетущая тяжесть неуверенности, с которой я боролась уже остатками сил, боясь себе самой признаться в этом. И вот я пробилась сквозь проклятую стену!

Насладившись радостью, я приступила к разработке конструктивных планов. Еще раз проверила направление и угол подкопа. Тоннель должен был идти вверх под углом – не очень большим, иначе я вылезу на поверхность земли посреди газона во дворе замка, но и не очень маленьким, иначе тоннель пройдет под поверхностным слоем почвы вокруг всего земного шара. Мое главное орудие труда – крючок – для земляных работ оказалось явно не пригодным. Пришла очередь кувшина. Разбивала я его очень осторожно, стараясь получить куски покрупнее и не думать о том, что будет, если в ходе земляных работ я натолкнусь на монолитную скалу.Новое орудие труда вполне себя оправдало, можно сказать, что кувшин в роли лопаты вполне выдержал экзамен. Я с таким энтузиазмом копала и копала, что опомнилась лишь тогда, когда стала задыхаться. Тут я отдала себе отчет, что, отбрасывая за спину вырытую землю, сама себе рою могилу. Следовало что-то придумать.

На всякий случай я оставила себе и второй кувшин, сообщив сторожу, что тоже разбился. Это разгневало сторожа, и он, как видно, сообщил о случившемся шефу, потому что на следующий день воду мне передали в пластмассовой бутылке. Меня это очень огорчило, ибо перечеркивало надежды на получение черепков в будущем. Оставалось утешаться мыслью, что собака, например, роет землю лапами, почему я не смогу?

Затем решительным воплем я потребовала шефа. Пришлось ждать полдня, что не улучшило моего настроения.

– Послушай! – заорала я, как только он появился. – Я надумала!

– Ну, наконец-то! – радостно отозвался он. – Говори!

– Шиш тебе! Сам знаешь, что я тебе не верю. Ты обещал улучшить мои бытовые условия?

– Получишь все, чего только не пожелаешь. Говори же!

– Я скажу тебе первое слово. Что я получу за первое слово?

– А что бы ты хотела?

– Брезент! Иначе я тут заработаю ревматизм. Если за первое слово я получу брезент, то подумаю, может, и второе скажу. Сначала посмотрю, как поживется тут с брезентом.

– Ладно! – проревел он, подумав немного. – Говори первое слово!

– Сначала брезент.

– Нет, сначала скажи!

– Как бы не так! Или брезент, или катись к черту. Мне уже все равно!

Я настояла на своем. Поздно вечером через отверстие в потолке мне сбросили требуемый брезент, а чтобы быть точной – прорезиненное полотнище из искусственного волокна. Чуть светильник не погасили.

– Ну, теперь говори. Я слушаю!

– Ту-у-у… – диким голосом завыла я.

Вверху оторопело молчали. Потом раздалось недовольное:

– Ты на каком языке говоришь?

Он был прав. Это «ту» в зависимости от языка могло означать совершенно разные вещи. По-английски это могло быть «два» или «to» – предлог. С известной натяжкой могло еще означать и «также». По-датски тоже было бы «два», по-польски «здесь», а по-французски – всевозможные производные от слова «весь». Именно это последнее значение я имела в виду, завывая «ту-у-у», так как именно с этого слова начиналась фраза, произнесенная покойником. Как видите, я поступила честно. Раз обещала сказать первое слово – пожалуйста, вот оно, первое слово. Шефу оно ничего практически не говорит, а моя совесть чиста.

– По-французски, – заорала я в ответ.

– И что это мне дает, черти бы тебя побрали? – в ярости заорал он.

– Покойник сказал целую фразу! – вежливо объяснила я. – Целую нормальную длинную фразу. Я передаю тебе ее с самого начала. И ты еще недоволен?!

Он был в бешенстве, но все-таки, пользуясь несколькими языками, убедился, что имеется в виду действительно «все».

– Надеюсь, что эта тряпка быстро сгниет и тебе понадобится следующая! – крикнул он на прощание и удалился.

«Скорей я тут сгнию», – мрачно подумала я и принялась за работу.

Полотнище было слишком большим. Надо было разрезать его пополам, но чем? Я попробовала зубами, а потом сообразила, что лучше воспользоваться огнем. Я сложила полотнище пополам и осторожно поднесла к огню коптилки, внимательно следя за тем, чтобы искусственная ткань не вспыхнула. Операция заняла много времени, зато прожглось по сгибу неплохо, и у меня оказалось два почти одинаковых куска. Затем я прожгла дыры по углам одного из них, продела в них веревку, сплетенную из остатков акрила, и этим решила транспортную проблему. Можно было продолжать земляные работы.

Я глубоко убеждена, что рабы, возводившие пирамиду Хеопса, не мучились так, как я. Глиняным черепком я скребла землю и насыпала ее на полотнище, затем с трудом протискивалась через насыпанный курган и волокла полотнище с землей в камеру. При этом приходилось и светильник все время переносить, чтобы не ползти в темноте. В камере я высыпала землю у противоположной стены и тщательно ее утрамбовывала, так как все еще боялась, что она может не поместиться в камере.

Кротовый ход понемногу удлинялся. Теперь я уже не сомневалась, что выйду на свободу, и стала думать над тем, что сделаю потом. В Данию не вернусь, это ясно. Не вызывало сомнения, что меня давно уволили с работы: бросить незаконченные рисунки и исчезнуть – такое поведение нигде не приветствуется, а тем более в этой стране скрупулезно добросовестных и аккуратных работников. Об оставленном там моем имуществе можно не беспокоиться, им займется Алиция. Надо будет связаться с ней.

Все мои мысли о будущем кончались одним – сладостной картиной возвращения на родину. Мысль о Польше, как путеводная звезда, светила мне в конце черного тоннеля. Там был мой дом, моя сухая постель, моя ванна с горячей водой, там была дорогая, ненаглядная и родная польская милиция, все мои родные, и, наконец, там меня ждал Дьявол…

Подумав о своей родной польской милиции, я вспомнила, что оказалась в этих краях с одним паспортом, да и тот шеф у меня отобрал. Во что бы то ни стало надо постараться заполучить его обратно. Не хватает еще по возвращении на родину угодить в тюрьму – пусть даже и польскую.

При мысли о Дьяволе я и вовсе пала духом. Не такие это были мысли, чтобы допускать их в мрачном подземелье, где и без того невыносимо. Уже давно что-то в наших отношениях испортилось, и, говоря честно, моя поездка за границу вызвана была прежде всего желанием уехать от этого человека. А что там в Варшаве сейчас? Его редкие и странные письма еще более усиливали мои сомнения, вместо того чтобы их рассеять. Да, очень изменился этот человек, я совсем перестала его понимать. То мне казалось, что я еще ему дорога, то он делал все, чтобы я окончательно разочаровалась в нем. Странные вещи делал… Порой мне казалось, что то чувство, которое мы испытываем друг к другу, больше всего напоминает ненависть. Я старалась убедить себя, что ошибаюсь, что он меня по-своему любит, что я напридумывала себе, что незачем придавать значение мелочам. А ведь из мелочей уже можно было сложить огромную пирамиду… В голову лезли подозрения, которые я упорно отбрасывала, уж слишком ужасны они были.

Как всякая женщина, в глубине сердца я еще питала надежду. Как бы мне хотелось, чтобы эти подозрения оказались лишь плодом моего воображения! Особенно хотелось этого сейчас, когда все мои душевные и телесные силы были на исходе. Сейчас мне просто необходима была уверенность, что дома меня ждет не враг, не равнодушный человек, а любящий и любимый, самый близкий, которому я выплачу в жилетку все, что пришлось пережить. А если такого человека нет… При одной мысли об этом у меня опускались руки. Итак, никаких сомнений, никаких подозрений!Как всякая женщина, в глубине сердца я еще питала надежду. Как бы мне хотелось, чтобы эти подозрения оказались лишь плодом моего воображения! Особенно хотелось этого сейчас, когда все мои душевные и телесные силы были на исходе. Сейчас мне просто необходима была уверенность, что дома меня ждет не враг, не равнодушный человек, а любящий и любимый, самый близкий, которому я выплачу в жилетку все, что пришлось пережить. А если такого человека нет… При одной мысли об этом у меня опускались руки. Итак, никаких сомнений, никаких подозрений!

Я все больше и больше слабела физически, но бушевавшая во мне ярость не ослабевала. Ярость скребла влажную землю холма и волокла нагруженное полотнище. Ярость разбрасывала вынутую землю по камере и тщательно утрамбовывала ее.

Туннель все удлинялся, а пол в камере поднялся почти на метр. У двери выросла громадная куча камней, засыпанных землей, и такие же кучи появились у остальных двух стен. Еще немного, и я поднимусь вместе с полом к самому отверстию в потолке!

Общение со сторожем я свела к минимуму. Хотя я и научилась уже ползать ловко и быстро, но все-таки этот способ передвижения оставался достаточно неприятным, чтобы лишний раз прибегать к нему, вот я и приучила сторожа, что разговариваю с ним сначала через день, потом через два дня. Приучила и к тому, чтобы он сам вытряхивал из корзинки полагающиеся мне припасы. Объяснила я это тем, что устала и не желаю двинуться с места. И не очень врала. Сначала он не соглашался, потом был вынужден привязать вторую веревку за дно корзинки, чтобы самому переворачивать ее вверх дном и вытряхивать хлеб, бутылку и сигареты. У него, наверное, много было пластмассовых бутылок, так как он разрешал возвращать их оптом.

От сторожа я вытягивала нужные мне сведения о шефе. Он очень часто уезжал, то на один день, а то и надолго. Сторож как-то обронил, что такое длительное пребывание начальства в замке тесно связано со мной, а вот раньше он подолгу здесь не засиживался.

Осколки кувшина совершенно искрошились, и мне пришлось подумать о новом орудии труда. Следовало это так провернуть, чтобы не возникло ни малейших подозрений. Я опять потребовала шефа.

– Ну, что? Соскучилась? – поинтересовался шеф, с трудом докричавшись до меня.

– Хочешь второе слово? – крикнула я в ответ.

– Хочу! А что тебе надо?

– Блюдо из королевского фарфора. Только датское!

– Ты там не спятила?

– Сам спятил! Надоело мне есть на полу, желаю королевскую сервировку! Даешь блюдо – и все тут!

– Блюдо не пролезет! Выдумай что-нибудь другое.

Я испугалась, как бы моя настойчивость в получении блюда не обернулась катастрофой: а вдруг мне его попробуют доставить через дверь? Надо срочно что-то придумать.

– Пролезет! – продолжала я упорствовать. – Ведь мне требуется длинное и узкое блюдо. С красной каемочкой!

И хотя шеф долго еще ругался, называя меня свихнувшейся идиоткой, тем не менее на следующий день в отверстии что-то заскрежетало, и мне осторожно спустили запакованное и перевязанное веревками блюдо.

– Какое маленькое блюдо! – тут же заорала я. – Безобразие! Обман! Ну, так и быть, я скажу тебе второе слово, но ты завтра же пришлешь мне еще одно блюдо. Раз такие маленькие, то давай два! Посмотрим, как ты держишь слово.

Он тут же без колебаний выразил согласие прислать мне второе блюдо, я же прокричала вверх:

– Сложено!

– Что?!

– Сложено! Спрятано! Помещено! Собрано! – вопила я, пользуясь всеми доступными мне языками. – Он сказал – «сложено»!

Мерзкий тип наверху молчал, наверняка пытаясь справиться с волнением. Похоже было, что я наконец сдаюсь и что третье слово прояснит ситуацию.

– А вместе получается, что он сказал «все сложено», да? – заорал он возбужденно.

– Вот-вот! А где сложено – узнаешь в свое время!

– Очень надеюсь, что ты долго не продержишься! А на какого черта тебе эти блюда? Что ты выдумаешь на следующий раз – золотые вилки?

– Пока не знаю. Подумаю!

– Тогда поспеши! Через неделю я уезжаю! А без меня тебе ничего не дадут!

– Ничего, несколько дней я подожду! Не горит. Тут так приятно сидеть…

– Не «несколько дней», а подольше. Советую тебе подумать еще на этой неделе.

На следующий день я получила второе блюдо. Как видно, он старался меня убедить, что держит слово.

Следует признать, что избранный им метод был правильным. После пребывания в этом подземелье свобода как таковая делалась понятием относительным и отходила на второй план. Воля, неволя – все становилось неважным, Главное – выйти из этой ямы. И кто знает, если бы не мое ослиное упрямство, если бы не эта дикая ярость…

Я мрачно подсчитала, что сижу здесь уже больше трех с половиной месяцев. Хорошо, что я с самого начала вела счет дням, иначе я готова была бы поклясться, что сижу здесь годы. И вообще, не исключено, что я высадилась на скалистом побережье Бретани еще в прошлом веке. Неограниченные просторы Атлантики, солнце и небо – были ли они когда-нибудь? Теперь моим миром была тесная, промозглая, черная яма.

Мерзкий тип так и не дождался моих просьб о милосердии. Он уехал на две недели, как сообщил сторож.

Лежа на животе и опираясь на левый локоть, я вяло ковыряла землю осколком королевского фарфора. Чувствовала я себя прескверно – дошла, как видно, до предела. Может, и в самом деле стоило попросить у шефа золотую вилку? Или сказать ему «сто» и потребовать платиновую ложку – говорят, исключительно твердый металл.

Земляные работы, которые до сих пор шли довольно гладко, вдруг застопорились. Королевский фарфор царапал теперь не землю, а что-то твердое. Я никак не могла понять, что именно – какие-то нити или веревки. Я кляла на чем свет стоит это неожиданное препятствие, как вдруг в моем измученном мозгу, словно молния, сверкнула мысль: ведь это же корни растений!

От волнения я чуть было окончательно не задохнулась в своей тесной дыре и принялась с удвоенной силой терзать корни, стремясь скорее выбраться наружу. Тут мой черепок уперся во что-то твердое и сломался в руках. Расчистив землю вокруг этого препятствия, я поднесла к нему поближе коптилку и обнаружила, что это камень. Камень надо мной. Что это может значить? Неужели я уперлась в фундамент крепостной стены? Спокойно, только спокойно!

Ползком добралась я до камеры, вытащив за собой полотнище, нагруженное землей. Собрав пригодные для работы куски блюда, я так же ползком вернулась к страшному камню. Поскребя землю вокруг него, я убедилась, что других камней по соседству нет. Пожалуй, это все-таки не стена.

Не обращая внимания на то, что земля сыплется прямо на меня, я копала и копала обеими руками, как ошалевший терьер, засыпая тоннель за собой и отрезая путь в камеру. Мелькнула мысль, что, прежде чем вылезать из-под земли, неплохо бы убедиться, что никого нет поблизости. Правда, увидев вылезающее из-под земли страшилище, любой человек в ужасе убежит, но ведь он непременно расскажет об этом. И еще: не следует вылезать днем, надо дождаться вечера. По многим причинам. В том числе и потому, что мои глаза, привыкшие к сумраку подземелья, могут ослепнуть. Мне удалось совершить сложный акробатический трюк и взглянуть на часы. Было около семи. А что у нас сейчас? Кажется, начало сентября, должно уже стемнеть. Спокойно, только спокойно…Не обращая внимания на то, что земля сыплется прямо на меня, я копала и копала обеими руками, как ошалевший терьер, засыпая тоннель за собой и отрезая путь в камеру. Мелькнула мысль, что, прежде чем вылезать из-под земли, неплохо бы убедиться, что никого нет поблизости. Правда, увидев вылезающее из-под земли страшилище, любой человек в ужасе убежит, но ведь он непременно расскажет об этом. И еще: не следует вылезать днем, надо дождаться вечера. По многим причинам. В том числе и потому, что мои глаза, привыкшие к сумраку подземелья, могут ослепнуть. Мне удалось совершить сложный акробатический трюк и взглянуть на часы. Было около семи. А что у нас сейчас? Кажется, начало сентября, должно уже стемнеть. Спокойно, только спокойно…

Земля скрипела на зубах, попадала в глаза и нос, сыпалась за воротник платья – если те лохмотья, что были на мне, еще можно было назвать платьем, – а я выдергивала спутанные корни, разрезала их фарфоровым черепком и подсовывала под себя. Копала я рядом с камнем. «А вдруг на нем кто-нибудь сидит», – подумала я и чуть не рассмеялась, невзирая на всю серьезность положения. И еще успела подумать: «Как жаль, что здесь не кладбище», и тут моя рука с черепком выскочила наружу.

У меня хватило соображения сразу же ее отдернуть – торчащая из земли рука не может не обратить на себя внимания, – но совладать с нетерпением было свыше моих сил, и, дернув изо всех сил за спутанные корешки трав, я проделала дыру побольше.

Через эту дыру проник воздух. Немного, небольшая струйка, но этого было достаточно, чтобы я буквально захлебнулась им. Только теперь я поняла, в каком смраде пребывала до сих пор!

Медленно и осторожно прорывала я выход на свободу. Вот уже можно просунуть голову в образовавшееся отверстие. Воздух был такой свежий и резкий, что я просто боялась его вдыхать. Потом осторожно раскрыла глаза.

Надо мной было вечернее, темнеющее небо. И звезды. Моего лица касались пахучие травы. Вокруг простирался чудесный, безгранично большой мир, полный свежего воздуха.

Неуклюже выбралась я из ямы и огляделась. На западе небо еще сохраняло краски, излишне яркие, на мой взгляд. К счастью, замок частично заслонял закат. Вокруг не было ни души. Мне здорово повезло, что был вечер.

Целый час, наверное, просидела я в траве рядом с камнем, привыкая к воздуху и пытаясь справиться с головокружением и чувством безграничного торжества. Потом встала.

Я знала, что шефа в замке нет. Я знала, что такой, какая я сейчас, мне нельзя показываться людям. Восстановив в памяти план замка, я двинулась вдоль крепостной стены – я и в самом деле выбралась на поверхность в нескольких метрах от нее. Нет, все-таки удивительно точно я все рассчитала!

Обойдя замок кругом, я вышла к реке. Здесь был наиболее низкий участок стены, изрядно разрушенной временем, так что перелезть через нее не представляло особого труда. Впрочем, думаю, что теперь для меня уже ничто не представило бы особого труда.

Я перелезла через стену и оказалась во дворе замка. Вокруг по-прежнему не было ни души. В одном из окон горел свет, и оттуда слышалась музыка, но это окно было не в том крыле замка, где помещались апартаменты шефа. А именно в них я намерена была проникнуть. Дверь была заперта. Завернув за угол, чтобы меня загораживала стена дома, я забралась на выступ фундамента и алмазом кольца вырезала кусок оконного стекла. Нажав посильнее, я выдавила стекло внутрь, всунула руку в отверстие и отодвинула задвижку. Через минуту я была уже внутри.

Мне не понадобилось зажигать свет, так как я прекрасно видела в полумраке и очень хорошо помнила, как пройти в кабинет шефа – сколько раз я проходила этот путь мысленно! Я нажала на деталь каминного украшения, книжные полки сдвинулись, и я оказалась в апартаментах шефа.

Я не боялась, что кого-нибудь встречу, что кто-нибудь увидит меня. Я ничего не боялась. Мою душу переполняли торжество и жажда мести. Посередине стола на серебряном блюде лежали красиво уложенные фрукты. Убедившись, что это не бутафория, я съела один банан и один мандарин, огромным усилием воли удержав себя от того, чтобы не сожрать сразу все – с кожурой и косточками. Потом вошла в ванную и тут наконец глянула на себя в зеркало.

То, что я увидела, превзошло самые мрачные мои предположения. По сравнению со мной любой мертвец являл собой воплощение здоровья и красоты. Причем мертвец, похороненный не в гробу, а прямо так, чтобы кладбищенская земля имела к нему свободный доступ. А иначе меня и с мертвецом нельзя было сравнивать.

Нет, подумать только, что я еще чего-то боялась! Да ведь, встретив меня, до смерти бы перепугался даже тигр-людоед!

В апартаментах шефа я сделала много дел. Спокойно, не торопясь выкупалась и вымыла голову, обрезала страшные, наполовину обломанные ногти, выпила рюмочку коньяку, разыскала одежду и переоделась. Одежда состояла из толстого спортивного свитера, джинсов и носков. Труднее всего было подобрать обувь, так как все было слишком велико. В конце концов я выбрала кеды, натолкав в них ваты. Хорошо, что теперь такая мода – эту одежду могли носить лица любого пола. Затем я занялась сейфом.

Нижний камень нажать два раза с левой стороны, раз с правой и опять с левой… Не дай Бог, шеф что-нибудь изменил! Нет, все осталось по-прежнему. Верхний камень выдвинулся, и передо мной предстала дверца сейфа, наполовину скрытая другим камнем. Теперь надо набрать ноль. Отодвинулся и второй камень. А теперь на всю жизнь запомнившиеся мне двадцать восемь сто двадцать один.

Сумка и сетка лежали на месте. На миг теплое чувство согрело мое заледеневшее от ненависти сердце. Мои документы, деньги, мой атлас… На другой полке лежали пачки банкнотов, долларов и франков. Я сгребла все, не считая, – за минувшие три месяца нанесенный мне моральный ущерб значительно возрос и не такого еще требовал возмещения!

На полку, где лежали деньги, я положила жуткие, полусгнившие лохмотья, которые когда-то были моим платьем, и заперла сейф. Потом еще немного поела фруктов, выкурила сухую сигарету и, подумав, подошла к картине, висевшей на стене. Что-то он делал тогда с рамой…

Тщательно обследовав левую часть рамы, я обнаружила небольшую выпуклость и нажала на нее. С тихим шелестом сверху спустилась карта. Открыв свой атлас на странице, где была Испания, я нашла и постаралась запомнить то место в Пиренеях, где семерка пересекается с «Б», как Бернард. Вернув картину в прежнее положение, я решила, что теперь могу удалиться.

На рассвете я добралась до маленькой железнодорожной станции, где изучила схему движения поездов и их расписание. Ближайший поезд отправлялся в Тур, и, видимо, как раз его ожидали люди, по виду рабочие. В свитере и джинсах я не очень выделялась среди них, лицо мое закрывали самые большие очки, какие мне удалось разыскать среди вещей шефа, так что на меня не обращали внимания. Я купила билет и села в поезд.На рассвете я добралась до маленькой железнодорожной станции, где изучила схему движения поездов и их расписание. Ближайший поезд отправлялся в Тур, и, видимо, как раз его ожидали люди, по виду рабочие. В свитере и джинсах я не очень выделялась среди них, лицо мое закрывали самые большие очки, какие мне удалось разыскать среди вещей шефа, так что на меня не обращали внимания. Я купила билет и села в поезд.

Прибыв в Тур, я дождалась в вокзальном буфете открытия магазинов и отправилась совершать покупки. Делала я это очень продуманно, в магазине более одной вещи не покупала, причем выбирала магазины самообслуживания или такие, где было много народу. Продавщицы тоже не обращали на меня внимания – они и не такое видали. Переодевалась тоже постепенно, используя для этой цели дамские комнаты магазинов. Обувь я приобрела на распродаже, причем здесь главной была забота не о качестве или удобстве покупаемых туфель, а о том, чтобы никто не заметил моих громадных кед. В заключение я купила чемодан и села в парижский поезд уже как нормально одетая пассажирка.

С той минуты, как я увидела себя в зеркале, мои планы изменились. Вылезая из могилы, я думала лишь о том, чтобы как можно скорее добраться до Интерпола, рассказать там все и немедленно отбыть в Польшу. Вид собственной посмертной маски заставил меня пересмотреть эти планы. Как-никак, а собственное здоровье и внешний вид меня все-таки волновали. То, что я увидела в зеркале, сразу же навело на мысль о многочисленных болезнях, наверняка притаившихся в моем организме. Впрочем, почему притаившихся? Ревматизм уже явственно давал о себе знать в коленях и в правом плече, каждую минуту ожидала я проявления симптомов и других болезней. Да и вообще, как в таком виде показаться людям на глаза?

Говоря откровенно, было еще одно соображение. Я была убеждена, что Интерпол помешает мне заняться собой. Они наверняка захотят иметь меня под рукой и велят мне остаться в Париже. И дальше. Предположим, я все расскажу, полиция займется сокровищами, шеф узнает и распорядится свернуть мне шею. Найти меня ему будет нетрудно. Конечно, Интерпол мог бы позаботиться о моей безопасности, но единственное надежное место, какое я была в состоянии представить, – это противотанковый бункер в казематах Интерпола, скрытый глубоко в земле. У меня же выработалось прочное отвращение к такого рода помещениям, не говоря уже о том, что пребывание там не скажется благоприятно на моем здоровье.

Да нет, могли бы меня поселить в обычной гостинице и выставить охрану – две дюжины сыщиков. Хотя где они возьмут столько народу? Дадут два-три человека, не больше…

Осенний пейзаж, проплывающий за окнами вагона, исчез, и вместо него я в своем буйном воображении увидела себя спокойно спящей в номере гостиницы. Волосики у меня повылезли, все тело облеплено противоревматическими пластырями, в фарфоровой мисочке на тумбочке лежит искусственная челюсть. В холле дежурит мрачная личность с тупым выражением лица. К ней приближается другая личность – со злобным выражением лица – и сообщает, что прибыла сменить первую. Первая удаляется, а вторая поднимается по лестнице и подходит к двери моего номера. У двери дежурит третья личность. Узнав, что ее пришли сменить, она оживляется и радостно сбегает с лестницы, а злобная личность осматривается по сторонам. Ночь, тишина, все спят, я тоже. Личность вытаскивает из кармана отмычку, бесшумно открывает мою дверь, на цыпочках входит в комнату и приближается к кровати. Я продолжаю спать, хрипя бронхитом. Личность вытягивает из кармана орудие преступления…

Странно еще, что я не сорвалась с места с диким криком. Сердце отчаянно билось. Да, нервы никуда. Еще немного – и меня бы убили. Воображение сработало не до конца – потому, видимо, что я не решила, каким орудием воспользуется преступник. Но и незавершенной картины было достаточно, чтобы я отказалась от идеи персональной охраны.

Я могла, конечно, наплевать на Интерпол и сразу отправиться в Польшу. И опять включилось мое проклятое воображение.

Я увидела себя на пограничном пункте в Колбаскове. Увидела, как выхожу из автомашины, страшилище в парижской конфекции. Увидела, как ко мне приближается Дьявол, увидела ужас на его лице и отвращение, увидела, как он в страхе шарахается от меня. Потом увидела себя в гостях у моей варшавской приятельницы и то выражение притворного сочувствия и непритворного удовлетворения, с которым она смотрит на меня. Нет, только не это!

На миг промелькнула в моем воображении и такая картина: мать рыдает надо мной, в отчаянии рвет волосы. Но эта картина была уже излишней, мне вполне хватило первых двух, и я решительно отказалась от мысли о немедленном возвращении в Польшу.

Итак, отпадает идея персональной охраны и немедленного возвращения в Польшу. А может, Интерпол все-таки сумеет позаботиться обо мне? Например, поместит меня в какой-нибудь хороший санаторий… Да, поместит, а они подкупят санитарку, уборщицу, сторожа, или проникнут ко мне под видом посетителей, или просто отравят. Найти же меня им будет совсем нетрудно, ведь у них есть свои люди в полиции.

И так плохо, и так не лучше. Я пристально смотрела на пейзаж, мелькающий за окнами вагона, и ничего не видела, а в голове одна мрачная мысль сменялась другой. Пока я не выдала тайну, меня будет разыскивать шеф, и он же будет заботиться о том, чтобы со мной ничего плохого не случилось. Как только я выдам тайну, заботиться обо мне станет Интерпол – а я представляю, какая это будет забота! – шеф же постарается стереть меня с лица земли. Значит, сохранить жизнь и свободу действий я могу только в том случае, если никому ничего не скажу.

Что же следует мне предпринять в таком случае? Первым делом – раздобыть в Париже фальшивые документы и стать француженкой. А для восстановления сил отправиться в Таормину. Очень может быть, что все мои сомнения, колебания, опасения объяснялись именно этим – убедить себя в совершенной необходимости выезда в Таормину. Еще в темнице зародилась у меня непреодолимая тоска по морю, солнцу, кактусам, таким, какими я их видела с балкона гостиницы «Минерва» в Таормине – лучшем курорте мира!

Мысль о земле обетованной вытеснила из моей головы все остальные, и я пришла в себя только на площади Республики, откуда собиралась свернуть на улицу Де Ля Дуан, чтобы снять номер в хорошо знакомой мне маленькой гостинице. Надо же, чуть было не совершила непростительную глупость! Ведь в этой гостинице я останавливалась всего несколько месяцев назад и дала портье такие большие чаевые – у меня не было мелочи, – что меня там наверняка запомнили. И запомнили полькой, а теперь я собиралась выдать себя за француженку.

Иоанна Хмелевская