Карма

вернувшись назад, я обнаружила маэстро спящим сидя столь крепко — его не дерзали пробудить ни громкий шелест листвы, порывом взбунтовавшейся на ветру; ни жгучие презрительные взгляды и хохот прохожих — мне пришлось с десяток минут рассматривать значок на лацкане потёртого пиджака..
и мне стало так жаль этих зевак! наша общая с ним тишина перебивала презрительный хохот, и эта тишина — созерцательная, умиротворенная, оглушительным белым шумом нарочно нанизывалась им на уши.
да будет так!..
..и я, оклемавшись от оцепенения растерянности: «товарищ художник! на улице засыпать опасно.. вас ведь могут запросто обокрасть! (окурки ли из кармана?..)
спустя ровно миг, разлепив веки, неловко повернувшись, он взглянул на меня молча: словно я — видение; и устало моргая, видимо не мог поверить, что проснулся.
продолжая разглядывать меня безмолвно и вопросительно, художник застыл в исступлении; но всё же неловкое молчание положено было прервать:
«я обещала вернуться. и вот я вернулась!»
видимо, только теперь он поверил, что безымянная незнакомка — не фантом, возникший перед ним из сигаретного тумана;
а действительно живая материя.

гибкий стан его оживился в медлительном движении, и так живительно было слушать о крымских приключениях — ныне недоступных краях, совершенно сказочные истории, которые казалось бы, могли быть выдумкой, если не учесть безмятежную натуру странствующего философа..

я чувствую презрение со всех сторон. «теперь вы и накормить его решили? он же дурит, воду льёт».
..когда общество успело так пасть в моих глазах?..
дым клубится, затем тоненькой ниточкой следует за тополиным пухом: вот снова клубится, вздымаясь в пространство мира прямо перед носом..
кажется, что они все с детства привыкли выбрасывать к чёрту конфеты в уродливых фантиках, просто исходя из детской глупости; не распечатывая, не разглядывая за внешней оболочкой таящуюся внутри загадку..
а может быть, он и я никогда не были детьми?.. а может и сейчас нас — нет?

силуэты размывает ветер и дурман усталости..
я распечатываю фантики.

чем глубже вдавался он в размышления о вечном, о своей жизни, о былой любви — зелёные глаза, которые не отображали бушующий по венам хмель, распалялись зелёным заревом всё сильнее. это был истинный взгляд художника. спустя мгновения я стала замечать, что лицо его — только одни глаза; и больше ничего нет.
лишь они сияли ясностью, мудростью, внезапным озарением. взор его пробирался в укромные уголочки души, и ненароком мне подумалось «он точно знает гораздо больше, чем всё!»
это был взгляд скитальца, отшельника, это был взгляд искусства, взгляд веры!
некоторая дикость его вида взывала думать, что должно быть, он буддист, или же наоборот, его нисколько не привлекает вера, что маловероятно — как он в минуты отчаяния, наверное, вспоминает бога; так и я, потерявшийся католик, подсознательно взываю к нему, когда слышу звуки органа.
или когда звуки флейты отражаются от стен в подворотне.
да соблаговолит мне легкомысленный Орфей!

«а любовь стоит того, чтобы за неё отверженно бороться?»
внезапный вопрос из моих уст заставил его задуматься, выслушав последующую тишину.
и туманно в ответ: «смерть стоит того чтобы жить, любовь стоит того, чтобы ждать».
спокойный тон хрипловатого голоса волшебника отпечатался в моих лёгких жирными железными буквами, которые организм пытался старательно выкашлять, отторгнуть — но видимо, теперь это моё клише.
мог ли он ждать, когда нежность момента ускользала от него, как опустошенная бутылка выскальзывает пушинкой из ослабленных холодных рук?
из рук, которые непослушно царапают кистью изящные картины, пишут пером чужие нескончаемые стихи ныне покойных..
наверное, у него тоже холодные руки.
так же как и я — он смирился с этим. его изрисованные узорами руки конечно изначально были созданы, чтобы творить: но никак не мёрзнуть и опустошать на раз бутылку странного алкоголя. что случилось?
любовь взывает отовсюду, будто и меня настиг дурман, и я словно заговоренная тень следую за ней непрестанно. действительно, она — катализатор и спасение во имя искусства, конечно я знаю, что он тоже когда-то был влюблён.

«наверное, вот он — Орфей, из моего стихотворения..»

так что же случилось?
как хотелось верить в то, что художника ждут в мастерской..
но часы тянулись, минуты вязли в веренице изящной хмельной речи,
в тигровой гибкости человеческих движений, и мне стало ясно: сейчас он принадлежит только мгновению.

«и разбавив тень дней перламутром
выпил горький настой бытия.
и безлунным отравленным утром
догорает свечой жизнь моя..»

эти железные буквы елозят в лёгких так, что становится невыносимо..
их не обратить ни в стихи, ни в дифирамбы, ни в песню.
этих железных букв не достойны слова, теперь я вынуждена молчать оттого, что всё мое существо отныне и навсегда — музыка, поэзия, любовь и возвышенные мечты.

настигает время, оно всё таки уходит. минуты просыпались сквозь пальцы горячим песком, а слова не решались стремиться наружу.
о где моё красноречие? что сделал Орфей? он знает больше, чем всё!..

фантики распечатаны.

худощавый силуэт поднимается, тяжёлые следы устремляются в неизвестную пустоту.
железные буквы раскаляются. меня рассекретили.

вот так незримо настигает карма, неизбежная, неминуемая.
и так же незаметно, но точно — незабвенно — растворяется дрожащей искрой на просторе пустоты затёртых старых улочек.

а я всё ещё жду.