Эмили

      Василий психовал: у него были такие планы на этот вечер, а шеф загулял -- ему опять вздумалось уединиться в его уютном "шалашике" на берегу чистого озерка окруженного великаншами соснами и можжевеловыми зарослями. Чёртов ловелас, он опять соблазнил молодую красивую дурочку. И что они в нём находят: низкоросл, толст, почти лыс, -- остатки волос только на загривке да за ушами, -- белки выпученных глаз красны, лицо багрово... Разве не противен он в постели? Наверняка противен, особенно когда нетрезв. Пьяным Геннадий Петрович был и сегодня.
      За город выехали быстро. Фонари и асфальт остались позади. Теперь они ехали хорошо укатанной и посыпаной мелким гравием и песком грунтовкой. К зиме эти несколько километров шефу обещали заасфальтировать; он перевёл уже на счёт порядчика несколько десятков "лямов".
      Встречных машин не было, да им и неоткуда было взяться, так как и эта дорога через поле и само поле, и лес и озеро в лесу -- всё было вотчиной Геннадия Петровича. Никто кроме самых близких не знал на каком поприще подвизается их благодетель. Поговаривали, что он владелец некой крупной компании, а вот какой -- для всех было тайной великой. Не ведал того и хранитель его тела Василий.
      Джип катил ходко. Хряскал под шинами гравий, изредка ударяя о днище, в приоткрытою форточку влетал озорной прохладный ветерок.
      Примерно на полпути Василий почувствовал похлопыванье по плечу и голос шефа: "Вася, останови! Хреново мне..." Джип остановлся. Шеф, держась одной рукой за живот, другой заслонив рот, вывалился из авто... Его стошнило.
      -- Тебе не противно? -- не оборачиваясь спросил Василий. Девушка ничего не ответила.
      -- Зачем ты поехала с ним?
И в этот раз он не получил ответа.
      -- Нашла бы хорошего парня, -- продолжал охранник-водитель, -- вышла бы замуж...
      -- Я замужем, -- неожиданно отозвалась "пассажирка".
      -- Замужем?! А что ж ты...
      -- А то: деньги зарабатываю: мне ребёнка кормить нечем... Хочешь спросить: как же муж? Алкаш мой муж. Всё! Довольно расспросов.
      И тут в отсвете фар "нарисовался" шеф. По-горильи раскинув передние конечности, крикнул Василию: "Вась, неси баклагу!" Баклагой он называл трёхлитровую флягу с водой, их неизменную спутницу, к которой, как и в этот раз, Геннадий Петрович прибегал довольно часто.
      Обмытый и умытый, утираясь и кряхтя, втиснулся во внедорожник и, как ни в чём не бывало, промолвил:
      -- Ну, ты как тут, детка, небось скучала без меня? Так говоришь, тебя Лидией зовут? Фи, какое дрянное имя! Хочешь, я стану тебя звать Эмили? Вижу -- хочешь. Ну, иди ко мне, иди...
      По тому, как за спиной у него завозились, Василий понял: шеф полез целоваться, и следом его недовольный голос: "Эй, ты чего! А как высажу, а? То-то. Гони, Вася!"
      У озера были ровно в полуночь. Шеф заметно протрезвел. Резво выпрыгнул на землю, обежал джип спереди, открыл дверцу: "Прошу к нашему шалашу!"
      Загородный "шалаш" Геннадия Петровича оказался двухэтажным особняком, ещё не полностью отделанным, но уже с претензией на помпезость. Поставленнй на самом берегу, с воды он смотрелся большим белым кораблём у причала, но в потёмках лицезреть сие было разумеется невозможно. А в ночи трещали цикады, цвинькали какие-то птахи, воздух был прохладен, свеж и чудно пахло лесной прелью и хвоей. 
      Василий, как всегда расположился внизу в уютной комнате-прихожке: с диваном, электрической печью, электрокамином, телевизором, холодильником... Отсюда прекрасно просматривался и подъезд к дому, и вестибюль, и лестница наверх... Он прилёг. Ничего ему не хотелось: ни есть, пить, ни спать. "Как же так,--  терзался он -- 
этим вечером я должен быть на дне рождения своего друга и на тебе... Ну, что: звонил, извинялся... Да ведь не то, всё не то! Эх!"
      На втором этаже, куда поднялись шеф и Лидия, в просторном, с большим круглым столом посередине и пятью массивными старинными креслами зале, слева от входа, над овальным, в массивной вычурной раме зеркалом тускло горела лампа, больше схожая с ночником. Справа, из глубокого алькова барски выпирал большущий, весь в белорозовом диван.
      -- Ну вот мы и в нашем гнёздышке. Нравится? -- отставив ногу, Геннадий Петрович с прищуром рассматривал свою невольницу. -- Я знал, чте тебе понравится... Кстати, ты как хочешь: на карточку или наличными
      -- Наличными, -- промолвила та.
Хозяин "шалаша" достал из резной деревянной шкатулки стопу купюр, отсчитал, бросил на стол: -- Вот. Они твои. Думаю, этого достаточно... Эмили... Хм!
      Будто током пробило Лидию -- от макушки до кончиков пальцев ног. на столе лежало никак не меньше десяти тысяч рублей... Её замешательство толстосум воспринял, как недовольство и вынул ещё две двухтысячные купюры... Страшась упасть в обморок, бедняга опустилась на диван, расстегнула на кофте пуговицу. И вновь сластолюбиц понял телодвижение несчастной превратно:
      -- Нет нет! -- воскликнул он, -- Сначала, милочка, в ванную, а потом уж остальное... Давай провожу. Халат там. А хочешь, и спинку вымою... Шутю, шутю!
      Из ванной Лидия-Эмили вышла в голубом махровом халате и яркооранжевом, "башней" повязанным вокруг головы полотенцем, направилась к дивану...
      -- Нет-нет-нет! -- запротестовал Геннадий Петрович. -- Сначала к столу, к столу, милочка. У нас не принято насухую. Сейчас мы с тобою дербанём за нас и за  любовь, закусим хорошей едой, а уж потом... А потом у нас будет суп с котом!
      И он засмеялся собственной шутке: глухо, хрипло, а потом и вовсе зашёлся в долгом кашле. После приступа, багровый, с готовыми вывалиться из глазниц яблоками рукавом отирал обильные слёзы и виновато оправдывался; "Видать, простыл... Вот дьявол! Прости, детка! Ну, давай по рюмахе."
      ...Шёл третий час ночи, когда Василий услышал странный хлопок вверху -- так с большой высоты, падает плашмя увесистый фолиант. Но его шеф в больших книгочеях отродясь не числился, правда несколько новомодных пустышек у него пылились где-то на антресолях, но вряд ли он прочёл хотя бы с десяток страниц. А может это выстрел? Есть у его шефа игрушка -- маленький, чуть пошире ладони пистолетик, стреляющий отнюдь не горошинами, но настоящими боевыми снарядами. Но зачем и в кого он станет стрелять -- не в гостью же! Василий рванул наверх...
      Картина, которую он увидел, была ужасна: на диване, свесив руки и голову, лежал Геннадий Петрович. Под ним, на цветистом лоскутном коврике выделялось большое бурое пятно; из-под коврика вытекал ручеёк почти чёрной жидкости. Шагах в двух от дивана стояла "Эмили". Лицо её было бело, ладони рук прижаты к вискам...  В правой -- некий предмет... "Пистолет!" -- догадался Василий и крикнул: "Брось! Брось его! Сейчас же брось!" Словно сомнабул, гостья шефа разжала кисть. Накинув на оружие носовой платок, Василий поднял его...
      -- Одевайся и следуй за мной!
      Они спустились вниз, вошли в сторожку.
      -- Сядь сюда! -- кивнул Василий на банкетку у стола, -- Рассказывай, что у вас произошло.
Но Лилия и слова не могла вымолвить. Увидев графин с водой, налила... Стакан опустошила в три глотка...
      -- Ну! -- торопил телохранитель.
      -- Он усадил меня за стол, -- с дрожью в голосе начала "Эмили". -- Заставил выпить коньяку... Я выпила рюмку... Принудил выпить ещё... Сам выпил три... Опьянел. Я тоже... Ну а потом постель...
      -- Что после?
      -- А потом он стал показывать всякие диковинные вещицы, показал и пистолетик; объяснил как с ним обращаться...
Лилия смолкла, плечи её тряслись, по щекам безостановочно текли слёзы...
      -- Дальше, дальше! -- прикрикнул Василий.
      -- Пожалуйста не ори!.. Потом ту игрушку он подал мне: "Подержать хочешь?" Я ответила, что хочу, я даже развеселилась отчего-то; спросила "А стрельнуть можно? В тебя?" Он расхохотался: "Ты меня убить хочешь?! За что?" Я ответила: "Просто так." А он: "Ну, если просто так, тогда стреляй... в лоб целься... вот сюда..." Показывает   целиться куда и снова ржёт... Я прицелилась и стрельнула. Если честно, в то мгновенье мне и впрямь захотелось его убить, и я убила... Что теперь будет, что будет?
      -- Он его из-под подушки вытащил?
      -- Из платяного шкафа... Из куртки... коричневой.
      -- Из коричневой куртки?! Значит он...
      И Василий вспомнил, как вчерашним вечером Геннадий Петрович вместе с двумя корешами после шашлыков палил из своего пистолета по пустым бутылкам, как он вдрабадан пьяный, после того, как вся тара была расстреляна, с сожалением изрёк: "Один патрон остался, а выстрелить некуда..." А один из его друзей молвил: "Последний, Гена, для себя оставь." Пошутил, конечно, а вышло вон оно как. Значит, Гена о последнем запамятовал; он-то думал, что отстрелялся "до нуля"...
      -- Да уж. Как говорится: "картина маслом". -- Василий в раздумье сдвинул брови. -- Сколько же он тебе заплатил?
      -- Много... Четырнадцать тысяч.
      -- Однако; обычно он платит вдвое меньше; значит, ты ему "глянулась".
      -- Наверное... Слушай, отпусти меня, а!
Телохранитель открыл дверцу прикроватной тумбочки и что-то оттуда извлёк...
      -- Извини, милашка, но я должен вызвать полицию. Дай твою руку!
Она подала. В следующий момент на запястье её левой щёлкнула хищная пасть наручника, вторая часть замкнулась на примыкающей к дверной коробке литой чугунной решётке.
      -- Отпусти! Ведь ты, как и я ненавидишь его... -- взмолилась "Эмили".
      -- С чего ты взяла?
      -- Разве не так?
      -- Да, ненавижу. И что: только поэтому тебя отпустить?
      -- Да, а копам скажешь: сбежала...
      -- То-есть, я не углядел за тобой, прошляпил, да? Смешно. Тебя найдут тотчас, до восхода солнца; повяжут и меня -- за соучастие... Нет. Извини, но нет! И вот что: я сейчас дам тебе лист бумаги, ты напишешь свой адрес, и это... давай твой нынешний заработок.
      -- Ты хочешь передать деньги моему мужику? Да он их за пару дней спустит... Не отдам!
      -- Не спустит -- проконтролирую... Да не трясись ты! Тебе много не дадут... За убийство по неосторожности -- срок условный. В общем я звоню.
      И вздохнув, Василий достал сотовый.

                Владимир ХОТИН
                18. 01. 2021