Анне

Анне Тихоход посвящается.

По длинной ночи кареглазые
ресницы выстраданных лютиков...
Я, обесцвеченными фразами,
сны листопадные постукивал,

рвал коридоры Апатитские
(неимоверного желания
в прикосновения проститься), мне
должно быть стыдно перед вами, Ан... .

Полеты воздуха закатностью
переворачивали локоны,
и лица бусинами здравствуют
в вагонах праздничного скромные

не описуемого здания
манжеты утреннего таянья.
Ах, между нами не останется
тень разговоров не усталая.

Печали выжженного времени
чередованиями маются,
не снегопадами потерянный
скачок давления кораблицкий

малинным гостем позаветрился.
Уходят липы подвенечные
неразговорчивостью девицей,
слезами ивовыми плечики

склонили в рощи переспелые.
Городовой-мальчишка ластится
(разлукой мысленною сделанный)
к Анастасии (лучше Настеньке)

на отраженья Левитанские.
Рассветным вечером прислушался
к витиеватою мне нации -
восход игрушечным получится.

В огнях безмерного рыдания,
от седины расплавив званные
мосты, ворочаются данные
(перепечатанные здания).

Люблю от осени запачкаться
на тротуары снегопадные,
переворотами калачиков
засентябриться караванами

пустынных улиц от березности.
Кровь коридорную пластинами
воспоминаниями помните -
глаза зеленые красивые.

Водою летней зимы моются,
на блики рвущееся ландыши
уходят памятною горечью -
неподпускаемостью вашею.

Не облокачиваясь петлями,
декабрь-мученик зарядами
не восхищает, но заметила
подруги осени багряную

улыбку выспавшимся мнением.
Года-влечения запутанной
сирени скомкали бы венные
до напряжения минуты, но

меня вращает зелень зимняя.
И раны плавающих сдавливав,
не предсказуемостью спит ноябрь
за Третьяковскую по правилам.

Дни разбивающихся капелек
ночного света забавляются,
на вас влюбляюще внимательно
непониманиями плавятся.

Раскаты сонного затмения
врастают улицами слезными
и отпускают не применными
за облаками в руки соснами.

Перемалиновыми буднями
ревут площадками плацовыми
листов папирусные трудные
ожоги астровые кровью спин.

И лето выдавшейся буковкой
прощает детское безделие,
сны кареглазые запутано
воспоминания забеливать

неотразимостью акации
приноровились снежным пламенем.
Вода небесная не властвовав
успокоениями каменно

вонзает нити привокзальные
близ коридоров многоточия.
Осиротевшими оставили
полеты ласточек отсрочено

губам калиновыми скверами.
В свод наступающей мелодией
зеленоглазые, наверное,
на тучи кланяются Родины

печали-стены (дышат плесенью).
Вниз подымаясь строчкой верхнею,
заборы лестницей  повесятся,
и жизнь молчанием осмертнена.

Вода морозная вскипающе
взмывает талым настроением,
вы вспоминаете как мальчиком
носил портреты А. Карениной...

Кроватью лиственной придавлено
у подворотни вьюга мечется,
малины зрение как яблони
двоится радугой на плечиках.

Восходы старятся на солнечном
преднастроении сердечностью,
восходы! Сколько их закончилось...
А нам осталось сколько встретиться

часов до головокружения.
Работа ветреною маятна
снежинок мысленностью свежею.
Я умираю, ставя памятник

не отношений ваших девичьих,
но разговоров будто сестринских.
И тополями не замечена
ваша улыбка вашим крестником.

Стены ломаются-коробятся,
крылами облачными вьюжными
зовет малиною околица.
Мы корабельными подружимся

огнями трогательно-правильных
тропинок, стискивая лучики.
Теряя сотканные тайны сны
снов океанскими получатся.

Ракеты выдались крапивные,
и вы всех айсберговых ангелов
на задыхающихся ливнями
маршрутки выстирали плавленно

в обоях сетчатого здания.
Туманы сжались карабинные,
зато затоны только Дарьиным
в конвертах выплыли обидами

за не до лето, не до осень зим.
Нас расставания красивые
влекут маршрутами курносыми
в окно купейности России (все

переживания рябинные,
по пальцам дня аккордеонного
проиллюстрировав Ирины снег,
на покрывальности коронуют

в моих, закатностью зажатыхся,
слезах зелено-презеленостю.
Корабль лиственницей пятится,
миноры вечностью влюбленные

прощают строчки разговорные.
На воздух ласточкиным дышится
маршрутом сжалившейся Родины,
день, настоявшийся за вышивкой

вбирает звезды облепиховой
надеждой радоваться числами.
Росистой жимолости выходы
обезоруживаньем мысленным

впадают в слезы серебристые.
На грозы странствующе ранние
переворачивали листики
"тридцать седьмыми, может рамками".

На звезды ландышевых линий
сирени выдались в сиреневых
штанах с закутанной малинной
уже не болью, но порезали

на строчки стены прикроватные
твои ладони достоянием
любовной исповеди авторов.
По кареглазости завянете

цветы могильные у сырости.
Врастая рощами сердитыми
мы, поединками не вырастив
вен двоеволие (простите их)

уходим в небо одиночными,
слезами алыми запутавшись.
Года заклеенным пророчеством
не распускают очи лучшие.

Любовь малиною пропачкана,
чеканит небо ось зеркальную.
Разлуки маковые начали
кровоточивостью помалкивать,

лакая свадебные пристани
у мать-и-мачехиной дочери.
За изумрудностями выстланы
пути записанные склоченным

днем расставания волшебными
в портретах бусинами гаммами.
Закаты силятся антеннами,
я отпускаю Анну маминым

вопросом (?). Пальцы перехрамлены,
осанки светятся парадностью.
Рисуя люстренного Гамлета
глаза, становящимся радостным

без поцелуя снегопадного
желаньем видеть по-зеленому.
У волчеягодника ядостью
глаза малиновые - ворона

(сползают блузкой не дотроганной
воспоминаниями призрака).
Я вам обязан жизни гроба по -
листва чернеющая вызвана

срединной точкой в наказании
обзавестись стаканом водочным.
Я бьюсь поклонами у Ани, и
у занавесок пепел прочерком

срывает лаковые правила -
на тени тени не смывающим
стекают лютиковым барином.
Огни песочные, товарищи!....

                Двадцать первое мая 2023 год.