Растерянность

Растерянность даёт нам оглядеться,
Отметиться в шкале координат.
Истерика — симфония для сердца,
Салют эмоций всех родов подряд.

Растерянность бессилием расшита:
Скакун гнедой, презрев рассудком страх,
Летел галопом, защемил копыто
В норе барсучьей и упал во прах.

И вот глазами чёрными от боли,
Скользнув по небу, истово молил.
Растерянность — желание без воли,
О чём бы опыт нам не говорил.

Бег начинался складно и прилежно;
Летела под подковами трава...
Кто мог подумать, что судьбу разрежет
Как кость сквозь кожу белая игла?

Коню в конвульсиях страдать и биться.
Мир ходуном, но не его вина.
Растерянность — истерики граница
И гонора другая сторона.

10.11.9


Глава 1. Урок французского и занятия по этикету

Размышления о странных поворотах в его отношениях с этой молодой и обворожительной женщиной, идущей сейчас следом, начиная с того момента, как он первый раз увидел её шесть месяцев тому назад, невольно овладели им...
Он видел тогда, как Эльза тогда нерешительно выходила из двуколки, на которой за ней на станцию ездил Адольф. Почему-то отец не отправил за ней свой автомобиль, и ей пришлось долго трястись по неровной дороге, выложенной брусчаткой. Даже для закалёного постоянными упражнениями мужчины трястись по ухабам и стиральной доске дороги из брусчатки на автомобиле — испытание, а уж для женщины на двуколке — подавно. Манфред хорошо помнил тот день...
Шёл снег с дождём...
У Эльзы на зонте оказалась сломана спица, и вода падала ей на колени, а верёвки на багажнике двуколки никак не хотели развязываться. Она тогда так робко и украдкой осматривалась вокруг, так тихо и чрезвычайно вежливо здоровалась с прислугой на крыльце, что наводило на предположение, что она провела до этого жизнь затворницы и не видела сразу так много людей. Её коричневое пальто, шляпка, блуза, юбка, туфли и чулки выглядели скромно и непритязательно, и могло показаться, что молодая женщина много времени провела внутри лютеранской обители или в невероятной деревенской глуши. Её рекомендательные письма, однако, несмотря на её совсем юный возраст, её предыдущая работа в центральной педагогической библиотеке при институте Комениуса, представляли её как весьма расторопную, решительную, знающую. Как такие качества работодатель смог установилась за столь короткое время, прошедшее с момента завершения обучения и устройство в университетскую библиотеку оставалось загадкой. Казалось странным и знание такой миловидной девушкой нескольких языков, в том числе латыни и французского, а также множества естественных наук, как говорилось в её рекомендации. Она впоследствии действительно работала как машина, безжалостная машина латинского языка; чёткость этого мёртвого языка в её исполнении произвела впоследствии на мальчика сильнейшее впечатление своими механическими пассажами склонений и спряжений: «Servus vinum ad villam portavit… Servus vinum portat… Vinum a servo portatum est...»
Манфред тогда ещё не осознавал силы свойств тела и мозга, передаваемых по наследству, и не понимал, что многие таланты являются частью расовой парадигмы. Только позже он вник детально в понятие потомственного «комплексного таланта арийцев» — гармоничности души и тела. Так характеризовал предков Манфреда и Эльзы норвежский востоковед Лассен, введя в расовую теорию арийцев — германцев и индийцев. Однако надо понимать, что расовые типы бесчисленное множество раз смешивались между собой. Постоянство и неуничтожимостью физических и духовных черт несла в себе Эльза из глубины веков и тысячелетий. Такой видел её Манфред — желанной ему парой. Хотя и имела она тёмные волосы, но кожа и глаза у нее были светлые. Зелёные радужки глаз — лучшее доказательство для арийки. Например, в Ирландии и Шотландии 86 процентов населения имеет или голубые, или зелёные глаза, а в Исландии такими глазами обладает 90 процентов женщин и 87 процентов мужчин. Среди европейцев и американцев зелёные глаза чаще наблюдаются у людей именно кельтского, германского происхождения.
Об арийцах в древности говорил ещё Геродот, имея в виду скорее всего иранские племена, входившие в группу «индоевропейских языков», и его термин имел вид «ари». Геродот не является источником, заслуживающим полного доверия и буквального понимания. Термин «арии» как синоним этнической группы в Новейшее время начал применять в начале XIX века немецкий востоковед Шлегель в книге «Исследование по языку и философии индийцев» для обозначения непобедимых завоевателей, спустившихся с Гималаев, дабы колонизировать и цивилизовать Европу.
В Европе середины XIX века возник вакуум из-за отступления идей христианства, объединявший людей а огромную «уютную» общность 1800 лет. Христианство подкосил протестантизм. Подточил и разрушил, перевалил в себе и уподобил христианство иудаизму, по сути превратив доброго Христа в жестокого Яхве, возникшего за 850 лет до Христа. Люди бросились искать себе новую идентичность и её вбросили капиталисты, которым требовалось защищать свои промышленно-финансовые владения и захватывать чужие, используя биологическую силу сплоченных для этого народов — носителей паразитов-капиталистов. Такой новой идентичностью капиталисты сделали национализм. Люди конца XIX — начала XX века начали искать идентичность в воображаемом сообществе общей этнической принадлежности, скреп и наследия и попались в крепкие сети доисторического образца, — националистический патриотизм, разинутые негодяями. Масса интеллигенции — «мозговиков» — отбора капиталистов, тут же создали массу теорий на этот счёт, — суррогат Библии.
Шлегель отождествлял корень «ари»: со словом «честь» — Ehre в немецком языке. Такие параллели оказались оправданы — лингвисты доказали: в кельтских, германских, персидском, греческом, индийских языках имеется сходство. Это общность — «индоевропейские языки»; некогда существовал единый протоязык исходной для этих народов этнической группы — «индогерманцы», распространившие свою культуру на всю Евразию, обладая исключительной силой, интеллектом, пониманием прекрасного, неповторимым культурно-творческим потенциалом.
Автоматически возникло представление об аристократической расе господ — хозяев из этой группы и всех остальных. В индийских сказаниях упоминаются далёкие северные земли. В частности, священная гора Меру в районе Северного полюса. Для индийцев Север — наиболее сакральная часть света. Шлегель полагал, что арийское племя связано скорее с азиатским регионом, нежели с Северной Европой.
Большинство исследователей дачного вопроса прародину индоевропейских народов всё-таки искали в любом случае на равнине от Северного моря до Каспийского. Сравнительным языкознанием эта часть земной поверхности лучше всех прочих походила на родину арийцев. Кроме того, известно, что данную территорию населял высокий светловолосый расово европейский народ. Все теоретики европейского зарождения индоевропейцев считали, что первые европейцы являлись блондинами как Манфред и Эльза.
Индийцы подчёркивали различие между смуглыми дравидийскими народами и светловолосыми ариями. Слово «Варна» у индейцев, означающее касты, переводится как «цвет». Их касты различались по цветам. От более тёмных внизу до более светлых вверху. В ведические времена 3000 лет назад пандавы, — сыновья царя Панду, описываются как высокие и светловолосые. Ахейские герои и смуглых и темноволосых греков часто описываются как «златоволосые». Многие из знаменитых римлян, например Сулла, Катон, вероятнее всего имели светлые волосы. Множество распространённых древнеримских имён: Агенобарб, то есть рыжебородый, Фульвий, то есть рыжий, Флавий — золотистый и Руфий — красноватый, указывали на характеристики, не типичные для Средиземноморья, но типичный для нордических народов. Источник возникновения и развития цивилизаций — смешение, когда в какой-то небелый народ вливается кровь белой расы.
Когда белая раса смешивается с не белым народом или с не совсем белым народом, — это благо. Однако, делая это, белая раса сама смешиваются с прочими, постепенно растворяется в массе, то есть сами опускаются ниже своего исходного уровня. Смешение и растворение элиты, арийцев, в других расах постепенно приводит расу и всё общество к полному бессилию, хаосу и, как следствие, — к  гибели.
Вильзер и Пенка в работах «Истоки арийцев», «Происхождение арийцев», «Происхождение немцев» отвергал азиатское происхождение арийцев и доказывали, что их прародина всё-таки северо-западная Европа, а первоначальным расовым типом — нордический. Так смешивалось понятие «нордическая раса» и «арийская раса». После их исследований понятие «нордический» и «истинно арийский» в Германии считали синонимами. Немец Шеман на рубеже XX века опубликовал монографию «Опыт о неравенстве человеческих рас». К 1933 году в Германии вышло уже пять изданий этой книги. Гитлеровцы публиковали отдельные отрывки из него в свои хрестоматиях и сборниках по расовому вопросу.
Если марксисты материалистически образом считали основным двигателем истории классовую борьбу, расисты считали таковым неравенство рас. Внутри высшей белой расы высшее место у арийцев. Марксисты борется за равенство во всех частях жизни — пол, социум, раса, народ. Капиталисты борются за неравенство в социуме и, в результате: неравенство между полами, в социуме, между расами и народами. Отсюда корни непримиримого противоборства идеологий коммунистов и расисто-фашистов, по этой причине в том числе Гитлер сразу обозначил марксистов как одних из главных врагов фашистов в Германской республике и был тут-же услышан и поддержан именно капиталистами как кровь от крови, плоть от плоти этого сатанинского вируса на теле человечества.
Английский аристократ Чемберлен — зять композитора Вагнера, вхожий в круг баварского и прусского королевских домов, переехал из Англии в Германию и начал подливать масла в огонь неравенства как идеологии капитализма: раса поднимает человека над самим собой, наделяет его необычайной, почти сверхъестественной энергией, выделяет его как индивидуума из хаотического смешения народов, собранных со всех концов света; чистокровная раса становится по этому признаку священной. Кайзер Вильгельм II назвал книгу Чемберлена «Основы XIX века» «монографией высочайшей важности». Американские расисты провозгласили Чемберлена величайшим зодчим нордической теории. Гитлеровцы провозгласили Чемберлена истинно немецким, принадлежащим немецкому народу, происходящему из глубин немецкого народа мыслителем. База Европейской культуры в его представлении: искусство, литература и философия рабовладельческой Древней Греции, правовая система и форма государственного устройства рабовладельческого Древнего Рима, христианство в его протестантском варианте вседозволенности ради денег как признака избранности, созидательного тевтонского духа, противостояние с отталкивающе-разрушительным влиянием евреев и иудаизма в целом. Греция тяготела к Азии. Рим сместил центр цивилизации в сторону Запада, совершив акт мировой значимости, однако оставил невероятную мешанину народов и рас. Евреям единственным удалось сохранить чистоту крови. Силой же, призванной противостоять крошечной, но влиятельной еврейской нации, история избрала арийцев. Евреи и арийцы — вечные противники: арийцы — созидатели и носители культуры, евреи — негативная расовая сила, паразиты на теле цивилизации, разрушители, раковая опухоль. Почти все выдающиеся люди Европы от Тиберия до Бисмарка рассматривали присутствие евреев в своей стране как расовую опасность. Многие идеи Гитлера схожи с изложенными в Чемберленом, да иначе и не могло быть. Чемберлен — курица, Гитлер — яйцо. Гитлер неоднократно навещал англичанина. Советовался.   
Способность к сосредоточенной работе памяти Эльза явно получила от германских предков. Хорошее питание её семьи на протяжении многих поколений и интеллектуальный труд способствовали накоплению положительных свойств, и теперь даже в одной из многочисленных их потомков, пусть и занимающей весьма скромное место в социальной иерархии, проявлялись чудесными свойства. Как говорили древние философы: «Если есть в человеке чудесные таланты, значит, они могут проявиться во всём». С этими положениями расовой теории Манфред полностью соглашался. У него самого тяга к военным приключениям полностью продолжала генетических свойств отца, как и рассеянное внимание, переключающееся всё время на глобальный охват явлений. Ему всегда проще представлялось в едином объёме сражение у Гавгамел, чем, например, перемножение без бумаги и карандаша в уме числа 35 на число 82 или что-то в этом роде. Он помнил огромное количество книг и их героев, но забывал имена постоянных друзей отца и даты дней рождения близких.
Эльза отличалась большей практичностью абсолютно во всём, но ещё больше в умении заводить друзей. За через две недели до того, как ехать в Кенигсберг за покупками к пасхе, старшая сестра Манфреда — Гретель, закапризничала. Отказалась ехать в город с родителями, если с ними не поедет гувернантка Эльза Грубер. Ещё через две недели отец Манфреда посчитал просто необходимым, чтобы Эльза присутствовала на семейных завтраках, обедах, ужинах и переехала из западного крыла дома, где жил Адольф, Хильда с дочерью и другая прислуга, в восточное хозяйское крыло. Густав фон Фогельвейде распорядился и о том, чтобы Адольф обучил Эльзу верховой езде, а сам приобрёл для неё амазонку для верховой езды и соответствующее снаряжение. Для этого Густав фон Фогельвейде сам поехал с Эльзой в столицу Восточной Пруссии, покупать ей всё необходимое. С первого раза это им не удалось, и им пришлось ездить по целому дню несколько раз за месяц. По этому поводу Хильда даже стала делать намёки госпоже, но мать Манфреда находилась выше глупых подозрений, хотя их тридцатипятилетняя разница в возрасте, конечно, это являлась панацея от соития…
В конечном итоге хозяин поместья прибрёл для Эльзы обтягивающие белые лосины, сапоги из лакированной чёрной кожи с коричневыми отворотами, красный сюртук с золочёными пуговицами и накладными карманами с клапанами, облитыми тонким галуном, несколько сорочек, пробковый шлем-каску, обтянутую чёрным бархатом, полированные шпоры, стек.
Густав считал, что Эльза должна сопровождать его и членов семьи и во время верховых прогулок. Когда Манфред увидел девушку в амазонке, у него перехватило дыхание. Дыхание перехватило и на второй раз. Дыхание перехватывало каждый раз. Манфред и так любил свои конные упражнения, а теперь в них добавился «саксонский шарм». Единение, почти танец с конём, стук копыт и стук сердца, стремительный бег, лесные дорожки, берег реки, песок из-под копыт, солнце, ветер в волосах и гриве коня. Конь как будто ставил мальчика-мужчину на пьедестал, и вот Манфред уже не обычный человек, нет, он — воин, лихо управляющийся со своим конём. Всадники не хотят казаться выше других людей — просто они на полтора метра ближе к небу.  В том числе и поэтому ему страстно хотелось в кавалерию, куда его не менее настойчиво не желал отправлять отец.
Непонятно почему возник такой спрос на скромную девушку, но ничем, кроме как её умением держаться в обществе, объяснить это у Манфреда не получалось. Она стала заметной, но в то же время не надоедливой, что и полностью соответствовала тому, что называют врождённо хорошими манерами…
Жених старшей сестры Гретель, вечно улыбающийся Мартин, бывая весьма часто в Вольфберге, всегда находил повод увидеться с Эльзой и завести с ней пространные разговоры о медицине и оккультных науках. Он даже подарил ей свою монографию «Стерилизация душевнобольных» с весьма двусмысленным автографом. Мартин являлся горячим поклонником американского расового философа Мэдисона Гранта из Нью-Йорка и постоянно заводил с Эльзой беседы на эту тему, решив, видимо, завербовать её в последователи расизма.
Книга Гранта несколько раз переиздавалась в США. Её перевели на несколько языков. В 1925 году, когда Гитлер по диктовку своих промышленных и аристократических спонсоров, а также американских и английских агентов писал «Майн кампф», книга Гранта как раз вышла в Германии. Немецкие расисты использовали термин «ариец» вместо «нордик», но один из главных идеологов гитлеровцев прибалтийский немец Розенберг предпочитал названия «арийско-нордический».
Американец Грант продвигал теорию «нордической расы», призывал вычленять, изолировать и, в конечном счёте, устранять из человеческого генофонда нежелательные характерные черты и бесполезные расовые типы, поощрять, распространять, максимально восстанавливать желательные характерные черты и полезные расовые типы благоприятные для нордического общества. Стерелизация — вот инструмент евгеники, предназначенный для этого. Жёсткая система отбора посредством устранения слабых телом или здоровьем решала по его мнению этот вопрос за одну сотню лет, а также позволяла избавиться от нежелательных элементов, переполняющих тюрьмы, больницы и психиатрические лечебницы в цивилизованных странах. Сами такие субъекты могли расчитывать на получение от окружающих питания, образование и защиту на протяжении всей их жизни, но государство, используя стерилизацию, обеспечивало пресечение их биологических линий, иначе на будущие поколения падало проклятие в виде растущего гнёта потерявшей всякие берега генетический заболеваний. Марин имел твёрдое убеждение, что стерилизация — практичное, милосердное и неизбежное решение всей этой проблемы; она может последовательно применяться к широкому кругу «социальных отбросов» — начиная во всех случаях с преступников, больным и сумасшедших, постепенно переходя к тем типам, которые можно назвать скорее слабаками и нытиками, чем ущербными, и, в конечном счёте, возможно и на не имеющие никакой ценности расовые типы целиком. Его «гуру» Грант считал правильной и сегрегацию нежелательных рас в резервациях и особых зонах, систему общественного здравоохранения и неправительственных организаций с диктаторскими полномочиями. Рост числа представителей ненордических расовых типов в нордической системе, основанной на свободе, будет фактически означать рабскую зависимость от желаний, страстей и низменного поведения «недочеловеков».
Беседы, которые Мартин вёл также с другими членами семьи фон Фогеливейде, в том числе с Манфредом, весьма широко обсуждались в немецкой прессе, журналах, полностью совпадали со взглядами NSDAP, пришедшей к власти вместе с рейхсканцлером Гитлером, совместившим теперь эту должность с постом рейхспреиднта и законодательно провозглашённым по этому случаю «фюрером» германской нации. По-сути, Мартин суммировал взгляды Шлегеля, Шемана, Вильзера, Пенки, Чемберлена, Вагнера, Гитлера: человечество делится на три основные расы: европеоидную, негроидную, монголоидную. Европеоиды делятся на нордическую — нордиков в Северной Европе и на других частях Европейского континента, альпийскую — в Центральной Европе и некоторые части Азии и на средиземноморскую в Южной Европе, Северной Африке и на Ближнем Востоке.
Нордики развивались в северном климате, налагавшем на людей жёсткие условия суровой зимы, приучая к трудолюбию и расчётливости в короткое лето для обеспечении себя пищей, одеждой, убежищем на большую часть холодного года. Такие условия при длительных ограничениях и при запасании энергии приводят к образованию жизнеспособной, самодостаточной расы, сильной в бою с другими народами, слабыми из-за не отбракованной суровыми условиями природного отбора своей части. Прото-нордики перед миграцией на север в Скандинавию жили первоначально на территории будущей Восточной Германии, Пруссии, Польше и России. Нордик — Homo europaeus — «белый человек» — человек в полном смысле этого слова: высокий рост, волнистые тёмно-русые или белокурые волосы, голубые, серые или светло-карие глаза, светлая кожа, высоко расположенный, узкий и прямой нос, вытянутый череп, густая шевелюра, оволосение по мужскому типу.
Нордики — вершина цивилизационного развития — раса солдат, моряков, искателей приключений и исследователей, но прежде всего — раса правителей, организаторов и аристократов, ярко контрастирующая с преимущественно крестьянских характером, например, расы альпийцев. Рыцарство и благородство являются характерными нордическими чертами, а распространённые среди европейцев феодализм, классовые различия и расовая гордость прослеживаются, по большей части, к их истокам на Севере.
Средиземноморская раса арийцев хорошо известна умственными характеристиками. Эта раса, будучи по своей физической силе слабее нордиков и альпийцев, превосходит их, в особенности альпийцев, в области интеллектуальных достижений и в области искусства. Раса средиземноморцев дала миру великие цивилизации Египта, Крита, Финикии и Карфагена, Этрурии и Микенской Греции. Смешавшись с нордическим элементом и воодушевившись им, раса средиземноморцев создала наиболее великолепную из цивилизаций — древнюю Элладу и наиболее долговечную из политических организаций — Римское государство. Традиции Рима, его любовь к организованности и закону, его военная эффективность, также как и римские идеалы семейной жизни, верности и правды — всё четко указывает на их нордическое происхождение.
Альпийцы — низше из трех европейских рас, проигрывают нордикам в физическом развитиии, проигрывают средиземноморцам в творческих и умственных способностях. Имеют как все арийцы расчётливость, упорство, бесстрашие, гармоничности души и тела.
Современное состояние нордиков плачевно из-за отказа от культурных ценностей, коренящихся в исконном религиозном или суеверном расовом чувстве. Нордики оказались на грани расового суицида из-за смешенных браков и низкой рождаемостью сравнительно с качественно худшими расами.
Присутствие скучающей Гретель при таких рассказах Эльзе о нордиках и сумасшедших Мартина при этом совсем не смущало. Мартин генерировал расовую ненависть как «расовая динамо-машина» не слабее самого Гитлера или Розенберга.
Гитлера в своё время выгнали из Австро-Венгрии, где треть населения — славяне, треть — немцы и треть все остальные: чехи, евреи, венгры, русины, другие. При этом австрийские немцы сильно «ославянены». Как, впрочем, чехи — бывшие моравы, сильно онемечены. Гитлер бежал с родины от призыва в австрийскую армию и имперского мультикультурализма древнеримского типа. Зуб он на австрийцев и всех, кто жил там вокруг него, имел большой. Ненависть его юности как бикфордов шнур взорвала его сознание уже на чужбине, превратила в убеждёного атеиста. 
Розенберг имел сходную с фюрером судьбу и инициацию. Родившись в Риге во времена, когда Латвия входила в Российскую империю, Розенберг бежал оттуда в Германию. После развала Российской империи националисты-латыши припомнили немцам времена крестоносцев, да и времена немецких царей русских припомнили тоже. Розенберг ненавидел за это латышей, прибалтов вообще, русских как оккупантов его родины, несмотря на то, что командовали русскими при этом русские цари немецкого происхождения тоже из Прибалтики. Такая противоречивая смесь первопричин, однако, сделала Розенберга ревностным расистом, фашистом, обергруппенфюрером SA, руководителем внешней политики NSDAP, уполномоченным фюрера по контролю за общим духовным и мировоззренческим воспитанием NSDAP, рейхсминистром восточных оккупированных территорий.
Мартин, как и Розенберг, родилась в немецкой колонии в Российской империи в Кавказской провинции. Ему вместе с семьёй тоже пришлось бежать в Германию. Российская империя развалилась в 1917 году. На Кавказе началась резня туземцами русских, казаков, предствоаей других национальностей, сильно досталось и немецким колонистам, до этого вольготно живущих там под защитой русских. В 1918 году на Кавказе, на Кубани и Дону началась кровавая Гражданская война, чему Мартин оказался непосредственным свидетелем. В колонии Гнадау он застал отступление от Екатеринодара белых войск Деникина и Алексеева, которые в колонии зарыли труп своего командира Корнилова. Труп потом выкопали красные, отвели в Екатеринодар на опознание, где его растерзали родственники и товарищи убитых белыми: при штурме погибло погибло 5000 горожан и красных солдат. 
— Нужно уничтожить государственность русских и занять их земли! — говорил Мартин обитателям Вольфберга обычно в конце своих бесед на нордичест-арийские темы. — Если национал-социалисты начнут крестовый поход на Восток, то я неприметно запишусь в армию и пойду на эту эпохальную войну. Я вынужден был убежать из России поджав хвост, теперь я хочу вернуться туда как победитель.
— Дорогой Мартин, — обычно в таких случаях отвечала фрау фон Фогельвейде, — на войне легко можно погибнуть, заболеть. A la guerre comme a la guerre. Неужели немцам не хватает земли? Посмотрите на голландцев — отвоевали с помощью даб землю у моря, сделали мелиорацию, повысив урожаи вдвое, понакупали тракторов, используют хорошие сорта, удобрения и нам картошку продают. Может, не танки надо делать, а трактора, не химическое оружие, а удобрения? A propos — у нас в Германии крайне мало тракторов, мелкие хозяйства пашут на волах, почти не используют удобрения, хорошие сорта. Это я как латифундиста знаю. Может, счастье немцев внутри самой Германии? Bien vole ne profite jamais.
— Голландцы просто больше торгаши, чем воины! — обычно поддерживал Марина хозяин поместья. — Они хитрые, ушлые протестанты. Захватили Острова Пряностей своей Голландской Ост-Индской компанией, заработали бешеные деньги на корице, гвоздике, мускате, перце. Теперь всех жизни учат. Если бы англичане их вовремя не прижали Голландскую Вест-Индскую компанию — в США государственный язык был бы голландский. 
Присутствующая при этих разговорах Эльза обычно скромно молчала. Когда к ней обращались, говорила кратко, что-нибудь общее, типа: «Tout commence par un choix!» или «Le mieux est l’ennemi du bien».
Её саксонской происхождение заставляло её очень осторожно относится к расовым теориям. Дело в том, что германский народ саксы под управлением короля Генриха I Веттина пришли на территорию будущей Саксонии только в конце Х века. Здесь жили и живут лужицкие сербы — западные соседи чехов. Так Саксония стала юго-восточной частью Германии, на границе с Чехией. Лужицкие сербы основали самые крупные города региона — Дрезден и Лейпциг. Дрезден — Дрездяне — по лужицко-сербски «жители рек». Лейпциг — Липск — по лужицко-сербски «город лип». Лужицкие сербы почитали липу как священна дерево. Сербы с поляками и ныне называют этот город «Липск».
В немцев, как в свалку племён, чего только не насыпали. Поэтому Германии очень много диалектов — 53. Немцы обычно владеют двумя формами немецкого языка — литературным и «родным». Если не использовать литературный немецкий, то не всякий немец поймёт другого. Саксонский «сливочно-кофейный» диалект один из них.
Саксонский диалект немецкого языка возник как и жители Саксонии из смешения немецкого и славянского начал: он более медленный, певучий по сравнению с другими немецкими говорами, в которых и слова, и фразы — рубленые, похожие на собачий лай. Литературный немецкий язык создан как раз на основе саксонского диалекта. Это язык «мейсенской канцелярии». В саксонских университетах Лейпцига и Дрездена элита Германии получала образование в эпоху Возрождения. На саксонский диалект Мартин Лютер — ключевой создатель протестантизма, создателей немецкого литературного языка, перевел Библию, сделав её и немецкой тоже.
Когда власть в Германии захватили короли Пруссии и начала раскручиваться идея германской расы, саксонцам и Саксони припомнили их метисацию со славянами и то, что у них в ходу сербский язык вплоть до вывесок и школ на сербском языке.
Саксонцев начали ругать на чём свет стоит: саксонская речь лишена мужественности и напряжения, полна казусов и простонародных шуток, саксонцы «бесконечно» тянут каждый слог, и везде, где могут, привешивают своё любимое «э-э-э», от чего говор становится похожим на блеяние овец; на просьбу повторить сказанное, они говорят что-то совсем уже непонятное и хохочут. Саксонцев начали пародировать в юмористических радиопередачах, изображать их как дурачков, простачков. В других землях их порой подвергали насмешкам из-за акцента. Гитлеровцы пошли ещё дальше — объявили саксонский диалект объявляют не нордическим.
Чуть уловимое, более, чем прусское произношение Эльзой гласных, при том, что в остальном её речь выстраивалась по немецким литературным канонам, добавляло Эльзе обаяния. Она указ бы немножко пела, собиралась запеть. Кроме того, в мелодике её речи всегда присутствовал некий артистизм и шарм. Фамилия Эльзы — Грубер, была скорее австрийская, чем немецкая; уптреблялась также у чехов, сербов, евреев… У европейских евреев-ашкиназов «grub» — «грубый, невежливый».
Молодость с элементами мудрости, красота в сочетании с благородной германской простотой очаровательным образом соединялись в ней. Неуловимо волнующее сочетание наивности и изощрённого ума, отсутствие красоты в классическом понимании, но абсолютная соразмерность во всём, подчёркнутая умелым обращением с косметикой и одеждой, вместе с другими элементами обаяния, заставляли всех порхать вокруг молодой особы. Всех, кроме конюха Адольфа и привратника Бертеля.
Манфред сам замечал, что невольно стремится туда, где Эльза мило разговаривает с кем-нибудь своим звенящим голосом, очаровательно улыбаясь и красиво жестикулируя холёными ладонями. Её история о том, как её притеснял и домогался бывший начальник по библиотечной работе, что вынудило её практически убегать из Лейпцига, нашла понимание и сочувствие практически у всех обитателей Вольфберга. Только грубый отставной кавалерист Адольф считал, что всё, что происходило с Эльзой или будет происходить потом, является результатом её свойств и поведения. Здоровяк Бертель — хромоногий ветеран прусского это фрайкора, просто не любил саксонцев как таковых...
Манфред, забыв покой, всё шагал и шагал по бесконечному коридору сквозь пыль и косые лучи солнце в плотностях партер, будто время сочится откуда-то тихой рекой. Скрип половиц. Запах свечей. Стук сердца…
Размышляя о народах, мироздании, глазах Эльзы, вновь и вновь пробегая мысленно по отношениям, возникшим между ними за прошедшие полгода и круто изменившиеся за последние несколько дней; все эти взгляды, намёки-полунамёки, недомолвки, лёгкие прикосновения, вчерашний случай у скамейки, сегодняшний урок, её ладонь на его теле, Манфреда и не заметил, как оказался у двери отцовского кабинета.
Эльза неслышно, как ангел, остановилась у него за спиной. Кабинет оказался закрыт на ключ. Манфред спиной почувствовал, что девушка лукаво улыбается. Она знала, что кабинет будет закрыт! Бильярдная комната рядом с кабинетом тоже оказалась закрытой. На этой стороне дома оставалась теперь только комната гувернантки. Юноша обернулся и увидел изумрудный взгляд такой невероятной красоты, словно его написала кисть выдающегося живописца на мраморном изваянии. Если бы длинные ресницы не вспорхнули пару раз как бабочка крыльями, он принял бы это за истину.
— Придётся, Манфред, идти ко мне. Не заниматься же светскими манерами на конюшне или в коридоре? Верно? Ты не против? — проговорила она и потянула его за рукав рубашки. — Пойдём скорее, у нас не так много времени до обеда.
Манфред как завороженный последовал за ней, пытаясь вспомнить, когда в последний раз на его памяти и кем запиралась бильярдная комната. Она одновременно служила и курительной комнатой, и вообще местом задушевных бесед старых приятелей фон Фогельвейде о военной службе, боёв фрайкора и современных экономических перипетиях. Бильярдную всегда держали открытой для проветривания от табачного запаха. На двух столах с зелёным сукном постоянно стояли в пирамиде готовые к русской партии шары. Реже они стояли в беспорядке прерванной партии. Отец иногда заходил просто на минуту в комнату, брал кий, делал по его наклейке мазок мелом, прицеливался и делал один удар. Дождавшись, пока шары закончат свои перемещения и, если ни один из них не попадал в лузу, отец шёл дальше по своим делам. Если же шар падал в сетку после сильного щелчка по дуге лузы или тихонечко шлёпался в сетку после тихого удара накатом, отец оставался ещё для одного удара, желая проверить, не идёт ли ему в этот день фарт.
Как многие бильярдисты и игроки в любые другие игры, Густав фон Фогельвейде, конечно, тренировал удары по лузам: «своими» шарами, «чужими» шарами, дуплеты, от борта, абриколь, резанные и так далее. Но святого верил, как и многие другие бильярдисты, что фарт существует. Он считал, что случаются такие дни, когда выигрыш предопределён обстоятельствами, и игроку только нужно научиться узнавать эти дни, чтобы выходить на игру для верной победы на крупную ставку. И ещё нужно знать, когда не выходить на игру, особенно, если на кон поставлены большие деньги. Это походило на алхимические поиски философского камня, магистерия, красной тинктуры, пятого элемента. Бильярдная комната не запиралась и по этой причине тоже. Но сегодня всё не так...
В конце коридора, у стрельчатого витражного окна с красными маками и синими ирисами, Эльза остановилась. Вынула из своей сумочки ключ, вложила в замочную скважину, щёлкнула старым замком и открыла дверь в свою комнату со словами:
— C’est une cage a lapin cet appart. Да-да — это моя клетка.
Войдя внутрь, обернулась вопросительно из полумрака зашторенных окон. Манфред рассеянно и как-то механистически вошёл следом и сел у самой двери на маленькую банкетку.
Мебель в комнате была обычной для этого крыла здания, как, впрочем, и небольшие прямоугольные окна, занавешенные тяжёлыми шторами — портьерами. Гобелены на стенах с изображениями средневековых всадников, травящих вепря, с другими сценами охоты, больше подходили для каминного зала с дубовыми панелями, наборным деревянным потолком и расписными вставками в стиле модерн, чем для спальни скромной гувернантки. Вся штука была в том, что до того, как хозяин замка-усадьбы поселил здесь гувернантку, в комнате стоял разный хлам, старая мебель на продажу, козлы для малярных работ, стройматериалы. Теперь комната сказочно преобразилась — прямо будуар мадам Помпадур!
Манфред невольно пробежал глазами по пейзажам, нескольким акварельным рисункам в тоненьких металлических рамах, огромной кровати под балдахином посреди комнаты. Эту кровать Манфред никогда раньше в доме не видел, хотя, будучи ещё совсем маленьким, облазил в поместье каждый чердак, подвал и кладовую. Он как заправский бойскаут, а точнее боец молодёжной организации «Wehrwolf», знал каждый погреб, сарай, тропинку в поместье. Чего он только не обнаружил в древнем гнезде своей семьи: длинные плетёные корзины к снарядам, старое холодное оружие, чучело медведя, скелет человека за деревянной обшивкой стен одного из подвалов, подземный ход, ведущий к ручью Хавитц, старые бутылки, банки с окаменевшим вареньем и чёрт знает чего ещё! Но вот такой дубовой кровати на витых резных деревянных ножках с изголовьем, выполненным явно искусным мастером, изображающим эльфов, гномов и цветов, он не находил.
Манфред недоуменно рассматривал роскошное ложе под балдахином на резных винтовых опорах, накрытое голубым персидским покрывалом из шёлка с жёлтыми кистями. Поверх покрывала небрежно лежали две объёмные подушки. Из-под одного из краёв покрывала торчал край расшитого китайскими цветами одеяла:
— Откуда это чудо? Я точно помню, в доме такой кровати не было! — удивлённо спросил он.
— Эту диковинку привёз и поставил тут твой отец через месяц после моего приезда, хотя я его об этом не просила, — ответила Эльза, ничуть не смущаясь, — Господин фон Фогельвейде сказал, что это его подарок мне по случаю начала работы с его сыновьями. J’etais aux anges!
— Не похоже, что-то на моего отца, — с сомнением сказал Манфред. — С’est barge! Я у него выпрашивал авиамодель на стальном корде с лёгким мотором на резиновом шнуре стоимостью сто марок полгода, а эта кровать стоит несколько тысяч точно! Зарплата рабочего примерно 130 рейхсмарок. Сколько тебе платит отец зарплаты?
— 110 рейсмарок. Когда я ем с вами я за еду не плачу, — с лёгкостю сообщила Эльза. — Плачу за стирку, медицину, поездки, если езжу одна.   
— Вот видишь — странно!
— Он ещё сказал, что эта кровать особая: она принадлежала польской любовнице Наполеона Буонапарте пани Марии Валевской из Лодзи. Эта кровать спасает от одиночества. Я сначала не поняла, что он имеет в виду, но потом... — Эльза как-то странно запнулась, прикрыв губы пальцами.
Она быстро взглянула на Манфреда, опустила глаза и улыбнулась. Она сейчас очень похожа на танцовщицу и киноактрису Лени Рифеншталь из фильма «Белое безумие», только со светлыми волосами.
Манфреду нравился этот фильм: на склонах горнолыжного курорта Sankt Anton am Arlberg в Австрии на 9-километровой горнолыжной трассе — гонки на фоне умопомрачительных пейзажей. Режисёр Фанк, астматик и туберкулезник из семьи баварского сахарозаводчика, несколько раз из-за атрофии учившийся ходить, удивительным образом снял настоящее «горного кино». Кому бы не понравились громады сверкающих белых глетчеров на фоне тёмного неба, прихотливая игра облаков, похожих на снежные горы, ледяные сталактиты, свисающие с крыш и наличников крошечных шале? В «Белом безумии» всё было приторно, будто пародия на штампы о силе воли героев: неумелая девушка оказалась на на горнолыжной трассе. Мужчины смеялись над ней, предвосхищая своё самоутверждение. Потом бесконечные и неистовые лыжные зигзаги в нетрадиционных ракурсах камеры и невероятный темп. Кадры калейдоскопом. Героиню и закидывают снежками, и накачивают спиртными, и признают за «свою». Весело!
Некоторое время Эльза молчала, словно о чём-то размышляя или под воздействием вдруг нахлынувших воспоминаний. Манфред тоже молчал. Что он мог ещё сказать по поводу кровати любовнице Наполеона пани Валевской? История с кроватью Наполеона вызывала в его голове множество аналогий печальных и грустных, но страшно волнующих. Шарлотта де Сов, Мадам Помпадур, маркиза де Монтеспан, мадам де Ментенон, Эмили Клопп, Матильда Кшесинская... Он даже решил вдруг уйти, начиная думать о том, что им манипулируют как куклой.
Поднимающаяся волна негодования и одновременно сладкой истомы, оставляли его на месте, как оставалась бы на месте повозка, если её в разные стороны тащили две лошади. Множество усилий, стараний и напряжения оканчивались тем, что повозка не двигалась с места. Так и Манфред, пребывая в плену противоречий, сидел как приклеенный на крохотной банкетке, похожий на его детский стульчик для игры на маленьком фортепиано. Этюды и гаммы от до-мажора до до-диез-мажора и обратно, не давались его пальцам скорее по причине невнимательности, чем по причине музыкальной тугоухости. Однако, маленькие мягкие банкетки он возненавидел с тех пор всей душой, как и свою старшую сестру Гретель, добровольно вызвавшуюся учить его музыке в отсутствие тогда ещё на горизонте её внимания «русского немца» Мартина. Занятия музыкой стали для Манфреда символом домашнего закабаления.
Понятно, что в дворянских семьях с раннего детства начинали учить музыкальному искусству: танцам, игре на музыкальных инструментах, вокальному искусству. Но к чему это будущему кавалеристу? Однако отец Манфреда, старый прусский вояка, поклонник расовой теории тевтонского превосходства, стал для дворянина очень важной эмоциональную составляющую. Насколько человек способен понимать, чувствовать и видеть прекрасное, считал Густав фон Фогельвейде, зависите его гармоничное понимание мира; настоящий нордический ариец должен показывать своё поевостащоство и здесь: уметь эмоционально откликаться на происходящее. Нордический ариец — это прежде всего благородный человек, а музыка облагораживает, делает более утончённым и чувственным, обогащает внутренний мир. Не даром все апологеты арийской теории крепкую дружбу, например, с Вагнером в прямом и переносном смысле.
В 12-летнем возрасте Гитлера глубоко переломал мистицизм эпической оперы «Лоэнгрин» Вагнера. В библии NSDAP «Майн кампф» Гитлер описал свою мгновенную близость к грандиозности вагнеровской оперы. Опера Вагнера «Риенци» в 1905 году спровоцировала «прозрение» Гитлера и его способность к чему-то большему, чем просто быта австрийским обывателем, указала дорогу в немецкую Баварию. В 1923 году Гитлер посетил дом, могилу композитора, завязал тесную дружбу с невесткой композита Винифред. Пристрастие Гитлера к музыке Вагнера самым гармоничным образом стало вкусом NSDAP. Поскольку выпуск музыки регулировала Музыкальная палата рейха, то музыка Вагнера стала явлением всего Великогерманского рейха и стран в него входящих.
Германии. Последовала жёсткая цензура, исключившая музыку еврейских композиторов, вроде Мендельсона, из печати или исполнения. Экспрессионистское движение и атональность прикрыты, подвергались критике «чёрная» музыка и джаз. В первой линии встала чисто немецкая музыка: Бах, Бетховен, Брукнер и конечно же любимец фюрера — «освящённый» Вагнер. Вагнер стал постоянной частью важных государственных мероприятий, от дней рождения фюрера до партийных съездов. Фестиваль Вагнера превратили в зрелище пропаганды, где часто появлялся Гитлер в тщательно продуманном моменте под оглушительные аплодисменты. Молодых солдат на фестиваль возили за счёт госказны. В Дахау музыка Вагнера звучала по громкоговорителям, чтобы «перевоспитать» политических противников в лагере. Немецкий народ, которого капиталисты приготовили на бойню за свои прибыли как хворост для сжигания Советского Союза отождествили NSDAP c Вагнером и защищались от этих двух явлений, как от болезни, — не доводами — ими не поборешь смертельной болезни, — а саботажем, недоверием, угрюмостью, отвращением, серьёзностью, зная в лице NSDAP в обнимку с Вагнером всюду бродит великая опасность.
Сам Вагнер во второй части своей жизни являл собой яркий пример антисемита. Низкий человек, но великий творец. Когда знаменитый немецкий композитор Вагнер, любимец последнего короля Баварии Людвига III самого древнего — с 548 года герцогства-королевства Европы, и не только этого представителя европейской королевской аристократии, ввёл термин «Окончательное решение еврейского вопроса» и написал письмо в парламент Баварии, в котором предлагал свой план уничтожения евреев, даже Ницше, которого трудно заподозрить в симпатиях к евреям, написал ему письмо, где сказал, что за это предложение Вагнер достоин того, «чтобы он умер в тюрьме, а не в своей постели». Баварский парламент потребовал от короля Людвига II изгнания Вагнера из пределов королевства.
Идея композитора: «Еврейская раса родилась как враг человечества и всего немецкого. И особенно враг всего немецкого!» — как лакмусова бумажка отражала настроение круга общения композитора: европейской аристократии, европейского генералитета, капиталистов-промышленников и банкиров не еврейского происхождения, части интеллигенции не еврейского происхождения, большого числа граждан разных государств. Интернационализму коммунистов противопоставлялся расизм капиталистов.   
Это более чем странно для Вагнера, ведь первая жена Минна Планер — примадонна театральной труппы из Магдебурга была еврейкой. С ней он прожил 30 лет, Что там у них такого могло потом произойти, что немец из буквального юдофила сделался непримиримым юдофобом? Мина была старше него: в 15 лет с ней сожительствовал офицер, она родила от него девочку, которую воспитывала семья Минны как её сестру; Минна участвовала в творческом процессе композитора, сносила его открытые измены, болела, раньше времени умерла. Дело в том, что в то время в Германии нарастал популистский антисемитизм и Вагнер просто использовал его для продвижения творчества и воздвижения себе «нерукотворного памятника». Тщеславие. «Ради красного словца не пожалеет и отца». При этом евреи на первых порах продолжали входить в число его друзей: Таузиг, Рубинштейн, Лист.
Отец Манфреда также считал, что настоящий дворянин должен уметь танцевать, ведь это показатель не только чувства ритма, но и хорошего воспитания, и здоровья: во время танцев необходимо проявлять, точность, непринуждённость, изящество, тонко откликаться на музыку.
Игра на музыкальных инструментах тоже имели развивающее значение: точность, быстрота, игра наизусть.Конечно, играть, петь, танцевать, было недостаточно. Требовалось также умение разбираться в музыке, поддержать беседу, иметь свой взгляд и суждение о музыке. Дворяне, арийцы и в этом аспекте жизни таким образом поднимались над обычными людьми, становились супер-люди с невероятными для других способностями и навыками…
Так то он так, но Манфред всех этих дворянских учений терпеть не мог, как и правил этикета. Теперь, однако, на фортепианной банкетке он сидел сиднем, как на самом желанном сидении во всём мире.
Тем временем девушка подошла к Манфреду так близко, что волнующий запах её губной помады и духов «Shalimar» от парфюмера Герлена сделался невозможно притягательным и пьянящим: цитрусовые, ваниль, розы, жасмин.
— Что это значит, спасает от одиночества? И почему ты на меня так странно смотришь? — он посмотрел на неё снизу вверх, и ему показалось, что вот-вот падёт театральный занавес и на месте гобелена откроется вида на восточный тенистый сад ярким солнечным днём, журчащие фонтаны, павлины, танцующие полуобнаженные наложниц в колодце пустынных комнат тихого дворца где-нибудь в Касабланке. — On tourne autour du pot. Я надеюсь, что у нас сейчас будет урок этикета, или я пойду к себе, если это не так...
— Будет-будет, — ответила она загадочным тоном. — Этикет — это система поведения, способ держаться и возможность применять правильно ко времени и месту правила. Таким образом этикет — это наука о красоте. Ты красивый мальчик, Манфред, мощный, высокий, загорелый. И одновременно такой молодой и беспомощный, ну просто прелесть, воплощение чувственности, девственности и силы. Просто страшная прелесть! К тому же ты так похож на своего отца в этом же возрасте. Мне попалось несколько его фотографий в детстве; вероятно, одни из самых первых фотокарточек в мире. На серебряных пластинах ещё. А тебе, мой Манфред, скоро ведь исполнится шестнадцать? Правда?
— Да, в конце месяца. Но какое это имеет всё отношение к этикету и завтрашней поездке на приём к цу дер Дона-Тольксдорфу?
Эльза подошла к окну, отодвинула пальцем край тяжёлой партеры и посмотрела на главный двор поместья с действующим большим фонтаном, ровными рядами кустарников и туй, подстриженных на манер французского парка. Тихо, едва слышно проговорила самой себе:
— Лени Рифеншталь... Хотела бы я заполучить её первого мужа-теннисиста Фройцхайма для исполнения своих мечтаний. Да и второго мужа-кинорежиссёра Фанка было бы неплохо приручить. Faire une partie des jambes en l'air — вот как действуют практичные девушки в наши дни в дополнении к обычному набору: балет, гимнастика, танцы в театре в полуголом виде, через постель сразу вверх, вверх, вверх! И всё получится, даже если папа сантехник. Главное — знать, где эта постель, а не тратить время на ошибки. А я тут застряла, в этой чёртовой дыре за двумя польскими границами — в Восточной Пруссии!
Просвеченная солнцем насквозь через платье и нижнюю шёлковую рубашку так, что стали видны подробности изгибов её тела, Эльза отошла от окна.
— Tu vas faire un malheur avec cette jupe! — пробормотал Манфред. — Да-да,  в таком платье успех обеспечен…
Приблизившись к столику трюмо с тремя большими зеркалами на вертикальных поворотных рамах, она остановилась. Среди бесчисленных пузырьков, флаконов духов, коробочек пудры, туши и кисточек виднелись полоска белого порошка на маленьком зеркале. Рядом на низком столике-консоли стоял открытый, совсем новый и дорогой патефон фирмы «Electrola». Раньше в доме имелось два патефона: один в бильярдной, другой в гостиной. Отец всегда отклонял просьбы сестёр купить им патефон в комнату. Говорил, что двух патефонов в доме уже более, чем достаточно, и ничего забивать голову песенками вместо того, чтобы читать умные книги. Тем более, хороший патефон с большим усилителем стоил приличных денег. А здесь, у гувернантки, вдруг оказался новый патефон!
— Правильный вопрос, умный мальчик... Никакого отношения моё гнёздышко к поездке к старику цу Дона-Тольксдорфу не имеет, — сказала Эльза уже громко. — Это имеет значение только для тебя самого и для людей, тебе не безразличных. Их в этом доме больше, чем ты думаешь!
— Ты кого ты имеешь в виду? Мою мать? Что за игра в загадки? — начал один за другим задавать вопросы Манфред, чувствуя, как потеют ладони. — Что за намёки?
— Не только она, — сказала Эльза, подойдя к столу с патефоном и начав вынимать из бумажных конвертов, и рассматривать пластинки. — Что тут у нас? Фирмы «Электрола», «Одеон», «Телефункен», фокстроты, танго, романтические песни, наверное, нужно что-нибудь послушать лёгкое, например, песенку «Лили Марлен», может быть. Ничего, что её автор еврей Либерман?
— Ну не Венгера же сейчас слушать! — неожиданно для себя выпалил Манфред.
— А кровать действительно не простая, — продолжала говорить Эльза, перебирая пластинки. — Она магическая, словно ворота в волшебную страну чистого счастья. Нужно только уметь её использовать. Неужели тебе не хочется испытать её магическое воздействие? Ты ведь такой смелый и ничего не боишься, как все скауты. Или правильно говорить: молодёжь Гитлера? А может быть, ты боишься нового и неизведанного? Laisse tomber!
Эльза тихо рассмеялась: она знала, что делает, словно какой-то умелый разведчик узнал все секреты души юноши, рассказал всё ей, и теперь она нажимала на все болевые места его самолюбия последовательно и резко. Она знала, как его задеть. После последнего вопроса Манфред вскочил как ошпаренный и воскликнул:
— Я ничего не боюсь! Я дрался с парнями из коммунистических «Следопытов Тельмана» один против пяти и победил их, — обратил в бегство! Я рассеял этих коммунистических выкормышей, как испуганных воробьёв! А ещё я дрался со взрослыми коммунистами в прошлом году, правда со мной бились парни из СА, и ещё я дрался вместе с парнями из Кенигсберга. Потом с парнями из «Wandervogel» против «Edelweispiraten».
— Правду говорят, что эти парни и девушки из «Edelweispiraten» все занимаются  проституцией, у них там царит сексуальная распущенность и гомосексуализм? — со странной заинтересованностью спросила Эльза. — Вроде, они ещё уклоняются от обязательных работ, от призыва в армию, бросают из-за этого учиться и скрываются по подвалам и заброшенным домам, чтобы уйти от контроля государства.   
— Не знаю как у «Edelweispiraten» с проституцией и гомосексуализом, но то что они в отличие от строгой униформы «Hitler-Jugend» и «Bund Deutscher Madel» носят клетчатые разноцветные рубашки, шорты, пёстрые шейные платки и перстни со скалящимися черепами, — это точно. На одежде носят значок или изображение эдельвейса. Девушки «пиратки» ходят с распущенными волосами и в постыдно коротких юбках до колен, вместо нормальных юбок до щиколоток, как у «Bund Deutscher Madel», — Манфред понизил интонацию, будто рассказывал тайну. — А ещё они принимают к себе евреев с фальшивыми паспортами.
— Comment tu peux dire un truc pareil? Посмотри, девочки и девушки из «Bund Deutscher Madel» сверкают своими формами на соревнованиях в майках в обтяжку без нижнего белья и трусиках, — со смехом ответила Эльза. — У некоторых девочек и тринадцать лет под  майкой уже monde au balcon. А вот имеющие поддержку государева «Bund fuer Leibeszucht» с целью расового, гигиенического и нравственного развития силы народа вообще на своих мероприятиях ходит    голышом и делают при этом фото.
— Да, но они не нападают как «Edelweispiraten» толпой с палками, кастетами и ножами на патрули «Hitler-Jugend», избивая порой наших товарищей до полусмерти.
— Насколько я слышала, полиция защищает «Hitler-Jugend» в таких побоищах. На местах стычек задерживают исключительно лишь «пиратов». Их ставят на учёт как неблагонадёжные элементы, бреют головы, под конвоем отправляют на тяжёлые общественные работы, либо этапируют в трудовые лагеря к нам в Саксонию в Моринген. Если будет война, им прямая дорога сразу на фронт. 
— Не будут антивоенную агитацию распространять: плакаты, листовки, газеты.
— Ты просто боишься «пиратов»! — пожала плечами Эльза. — Вы все их боитесь, потому что они не желают маршировать в колоннах, слушать пропагандистские речи и отправляться на войну; не из винтовки стрелять  гранату кидать, а ходить с гитарой «Wandervogel-laute» в пешие походы и ночевать в палатках у костра.
— Я никого не боюсь! Я переплывал реку Прегель в обе стороны пять раз в подряд без остановки, и причём ночью! Отто может подтвердить, он свидетель. Я влезал без страховки на гору Тотберг... Даже если ты ведьма, я тебя не боюсь. Ну, рассказывай, как действует эта кровать!
— Хорошо, — сказала Эльза спокойно. — C'est chouette!
Она установила пластинку на резиновый диск патефона, повернула ручку и опустила иглу на чёрное, медленно вращающееся эбонитовое поле. Комнату наполнили чарующие звуки флейт, кларнетов, фортепиано, скрипок и виолончелей. Нежный, но яркий женский голос негромко запел:

Перед казармой, рядом с воротами
Горит во мраке круглый год фонарь,
Так же ярко горя, словно свечи любви,
Стояли мы рядом с тобой, Лили Марлен...

— Для начала на кровать нужно сесть, — сказала девушка. — Она не действует на расстоянии.
Взяв юношу за руку, Эльза усадила его на кровать поверх покрывала, встала перед ним, подняла ладонями его упрямую голову вверх и заглянула на самое дно его широко раскрытых глаз. Там она увидела возбуждение, смесь страха, восторга и любопытства, тех главных чувств, что владеют человеком со дня его рождения и до достижения зрелости, когда наступают первые разочарования, и жизнь превращается из диковинного леса в поле скучных планов и подсчётов.
— Глупышка Манфред… Les cheveux en bataille… — она провела ладонью по его непокорным волосам на макушке. — Взъерошенный, как ёжик, и такой же сердитый! Pourquoi tu fais la tronche?
Он вздрогнул, но на этот раз промолчал. Множество картин и способов продолжения такого неожиданного положения носились в его голове. Столько раз, когда во время урока она проходила мимо него, поворачивалась на каблуках, он упирался взглядом в её бёдра и живот, прикрытые юбкой или платьем, и думал, как было бы упоительно трогать их пальцами и гладить ладонями, скользить по выпуклостям и впадинам её тела, как было бы сладко хватать её и поворачивать так, как ему хочется, и одну за другой снимать с неё предметы одежды и нижнего белья… «Non, mais tu te prends pour qui?» — говорила бы она, сгорая от смущения. «J'y prends du pied!» — ответил бы он…
Мягкий полуденный свет неестественно контрастно разбрасывал причудливые тени в пространстве комнаты. От хрустальных шариков люстры, полос фацета зеркал, стеклянных пузырьков и коробочек на трюмо, везде трепетали и дрожали разноцветные солнечные зайчики. Через полуоткрытое окно откуда-то издалека, должно быть со стороны фермы, стучали молотки, торопясь закончить работу перед выходным днём.
Эльза некоторое время стояла неподвижно, полуприкрыв глаза, держа в прохладных ладонях его крупную голову. Потом на секунду закрыла глаза совсем и, быстро пригнувшись, поцеловала его в губы долго и сильно. Манфред не шелохнулся, задержал дыхание, словно глубоко погрузился под воду...

...Где на дне, в глубине
Колдун прячет счастье в своём сундуке!

Потом, не давая опомниться, Эльза повалила Манфреда на спину и оказалась на нём. Она оказалась сильной, потому что древний зов пола сделал её сильной, а он ослабел, потому что тот же зов сделал его слабым перед женщиной. Покрывало под ним мгновенно сбилось складками и комками. Эльза прошла ладонью по его трепещущему телу, по шее, груди, животу, скользнула по просторным бойскаутским бриджам, по бедру...
Эльза знала, что окажется сильнее, потому что юноша в неё влюблён. Об этом много чего говорило: он робел, при том, что молодой фон Фогельвейде явно был не из робкого десятка; иногда начинал говорить с паузами, остановками, тщательно подбирать слова; подолгу смотрел на неё пристально и серьёзно; подходил или садиться поближе, невзначай касаясь её одежды. Тем более, Манфред к тому находился под воздействием нормальных мужских страхов. Как все нормальные мужчины, он старался избегать ситуаций, чреватых потерей контроля над собой и ситуацией. Оказаться под влиянием девушки, стать зависимым, открытым, уязвимым из-за этого — страшно. Множество мужчин поэтому вполне годится «Faire une partie de jambes en l’air — «устроить вечеринку с задранными ногами», «Tremper le biscuit» — «обмакивать свою бисквитку» или «Faire de l’alpinisme sur son mont de Venus» — «заняться альпинизмом на горе Венеры», но только не пускают в свою жизнь такое чувство как любовь.
Демонстрируя женщине силу, свой мир, где в цене только материальные вещи, любому мужчине тяжело проявлять перед этой же самой женщиной слабость, выглядеть слабым — чувственным и эмоциональным. Романтическая связь всегда нарушает привычную жизнь, несёт перемены. Уже нельзя жить так как раньше, при этом недостатки приходится тщательно скрывать, но рано или поздно ведь истинная природа проявляется. И что тогда? Гордецы очень боятся отказа. Такой страх сковывает. Бывает страх разочарования, боязнь оказаться смешным в близости, неловким, каким-то не таким, подвергнуться насмешкам. Страхи порождают агрессию. Иногда недалёких и закомплексованных, особенно малообразованных, это толкает даже на изнасилование на почве умоисступления. Женщины, если, конечно, нет надругательства или вреда здоровью, порой даже не обращаются в полицию, вздыхая с облегчением: «Всё — точка — этот запутавшийся более не появится и не будет отнимать ценное время!». Действительно, разобраться в хитросплетениях их сознания и всевозможных комбинациях явных и подспудных причин, порой он смог бы и сам Фрейд. Куда уж там простой женщине. Но Эльза умела. Каким-то природным чутьём она видела мужчин насквозь как стеклянных.
Манфред находился в таком возрасте, когда детские материнские ласки уже забыты, отцовские объятия и братские похлопывания являли совершенно другой мир тактильных сигналов. Прикосновений, рассказывающих, поющих, кричащих о нежности и любви он ещё не знал. Новый мир открывал дорогу и вёл по ослепительным полям самоцветных камней, зеркальным лесам и чувственным морям. Источник этого богатства находился в нём самом, но ключ к этим сокровищам — Эльза.
Шумно выдохнув, будто выгнав из себя скованность, нерешительность и оцепенение, Манфред схватил и прижал девушку к себе так, что что-то слабо хрустнуло. Ему подсознательно казалось, что это помешает ей куда-нибудь исчезнуть.
— Tu es vraiment fort ! Тише, волчонок, ты так раздавишь меня своими ручищами! — воскликнула Эльза. — Расстегни лучше платье сзади, мне в нём так душно…
Пальцы Манфреда не слушались. Одна за другой упали и покатилась по ковру две перламутровые пуговки.
— Не рви, ой, осторожней... Вот бешеный! Мое новое любимое платье! — горячо зашептала Эльза ему на ухо, попыталась ему помочь, но это только ещё больше разволновало его и совсем ненадолго отсрочило падение ещё одной пуговицы.
— Я возьму у отца много денег, чтобы ты стала свободной и смогла в жизни делать всё, что хочется, а не служить гувернанткой... — прошептал он в ответ. — Я подарю тебе десять таких платьев! Прости за мою грубость. Не убирай оттуда руку. Трогай меня так...
— Ах ты какой un goss pourri gate! — выдохнула Эльза и её ладони как струи прохладной воды заскользили по его телу.
Про одежду на некоторое время было забыто. Наконец, платье и нижняя рубашка Эльзы упали на покрывало и соскользнули на ковёр. Перед взором Манфреда в полумраке чуть колыхнулась упругая грудь чудесной округлой формы как у греческих статуй и на древних фресках. Он нежно припал к ней губами, разум покинул его совсем, и он почти задохнулся от удовольствия, бормоча:
— Ты чудо моей жизни, Эльза! Ты самая прекрасная женщина на Земле! От этого можно и tomber dans les pommes…
— О! Ты гений ласк, мой волчонок! — сказала она в ответ, довольная произведённым эффектом, и было понятно, что рассудок полностью контролирует её поведение. — Начинающий Джакомо Казанова… Он сначала доводил до исступления женщину, а уж потом получал удовлетвор сам. Делай так, делай. Но учти, — ты ни о чём не должен говорить своему отцу и вообще кому бы то ни было не должен ничего говорить о нашей связи! Ни за что! Иначе меня сразу выгонят с работы в Вольфберге, и я думаю, учитывая связи твоего отца, мне не найдётся больше хорошего места гувернантки во всей Восточной Пруссии. Обещаешь хранить нашу тайну?
— Даю тебе честное слово, клянусь честью и жизнью. Никому!
Когда через некоторое время, проведённое с обоюдным влечением в объятиях, ласках, поцелуях и безумствах, настала пауза для того, чтобы перевести обоим дух, Эльза спросила с видом писательницы, размышляющей над очередной главой любовного романа:
— Признайся, ты думал обо мне этой ночью? Ты видел меня нагую в своих сладких грёзах?
— Да...
— Ну, Манфред, да оторвись ты на секундочку от моей груди! — с тихим смехом воскликнула девушка, снимая его пальцы со своей груди. — Она сейчас никуда не убежит от своего мальчика!
— И не только в эту ночь я думал о тебе. Я овладевал тобой мысленно много-много раз, почти ощущал тебя и всё придумывал и придумывал, как это сделать... — блаженно закидывая руки за голову проговорил Манфред. — Мысленно я прокрадывался к тебе по ночам, когда весь замок спит, будил тебя и предавался любви. Иногда связывал тебя и брал насильно, иногда ты соглашалась ответить моей страсти. Много раз я возил тебя на отцовском автомобиле в гостиницу в Кёнигсберге, в самый лучший номер с шампанским и ананасами, и даже в Париж и Нью-Йорк на океанском лайнере «Штойбен». В Нью-Йорке я работал на бирже, получая огромные деньги на разнице покупных и продажных цен нефти, зерна, стали. Ты жила как королева, а я как король. В других фантазиях я даже похищал тебя и держал в заброшенном замке Дорсдорф...
— И про то, что нужно вот так мне язычком делать, ты думал? — тихо спросила она, кося на него зелёными глазами с расширенным зрачками. — Признавайся!
— Да, и это, и многое другое много раз представлял себе...
— C'est chouette! — сказала она с явным удовольствием в голосе, приподнялась и стала стягивать с его ног бриджи, с самого начала любовной прелюдии застрявшие на уровне колен. — Смешные такие эти брючки по колено, как у малышей.
— Это военная колониальная форма такая была до Великой войны! — ответил Манфред, нетерпеливо тряхнул ногой и его бриджи песочного цвета, переворачиваясь в воздухе, полетели через комнату.
Они пронеслись над секретером, подняв с крышки ворох бумаг, зацепили бра. От этого упал и вдребезги разбился матовый фарфоровый плафон. Наделав бед, необычный метательный снаряд шлепнулся около двери. На секретере неторопливо расплылось чернильное пятно.
— У-у, янычар, что ты натворил! C'est la cata! — прошептала Эльза и попытались встать. — Там же мои конспекты и набросок детской сказки, что я пишу уже целый год. И чернила испортят красивый персидский ковёр!
— Ерунда, не вставай Эльза. Хильда уберёт... — хватая её за локоть, сказал Манфред. — И не отнимай оттуда руку!
— Кроме руки у меня есть ещё и губы, и поцелуйчики. Смотри, как это бывает великолепно, — она провела своей грудью по его втянутому, как от щекотки животу, с дорожкой маленьких, светлых волосков.
Манфред схватил пальцами одной руки край покрывала, чтобы не завыть от удовольствия, а другой вытянутой рукой порывисто прижал её голову к своему телу. Теперь он уже не испытывала никакого стыда тот смущения и не беспокоилась о том, чтобы показать свое удовольствие.
— Эй! Хочешь, чтоб я задохнулась и умерла? — недовольно сказала Эльза, уворачиваясь. — Пусти! J'en ai peur!
— Не говори так, ерунда какая, просто я... Подожди, подожди, у меня разорвётся грудь и голова от всего того, что происходит... Я никогда в жизни не был с женщиной так близко, разве что разные там хи-хи-хи, да ха-ха-ха, поцелуйчики, объятия и всё...
— Ах, ты мой чудный мальчик-девственник! Я хочу, чтобы ты стал со мной счастлив. Ты сильный, страстный, ты лучше своего отца.
— Да почему ты все время его вспоминаешь? — спросил Манфред, чувствуя, как холодеют сами собой кончики его пальцев. — Оставь это, пожалуйста, очень прошу тебя!
— Хорошо бы его не упоминать! — ответила Эльза, отрываясь от своего сладкого занятия и поднимая на Манфреда затуманенный взор. — Я, наверно, умру, если он что-нибудь он проведает про нас, он просто убьёт меня! C'est un frimeur!
— За что? Он же не мавр Отелло, а ты не Дездемона из пьесы Шекспира «Отелло»! Как там у него: «Молилась ли ты на ночь, Дездемона?». Какого чёрта он будет так поступать? С чего? И он в любом случае не посмеет этого сделать, потому что я защищу и заслоню тебя... Ну, делай же так ещё, делай!
— Действительно, хватит об этом. Так редко выдаются счастливые мгновенья, чтобы омрачать их липкой гадостью слизи окружающего мира! Я счастлива с тобой сейчас... Я тоже всё время думала о тебе, Манфред. В первый раз я тебя по-настоящему заметила, когда ты возился с ребятами из «Hitler-Jugend». Я увидела твои крепкие ноги, твои аппетитные медвежьи ужимки, нарочито неуклюжие и одновременно грациозные, милые, твоё тело, как у молодых греческих героев: с широкими плечами, длинной шеей и плоским животом... Ну, держись, Антей мой! — проговорила с искренним воодушевлением Эльза и продолжила свои ласки, такие, о которых он раньше только мечтал.
Он бесконечно долго цеплялся за шёлковое покрывало, мотал поплывшей в тумане головой, вздыхал и не мог выдохнуть, и вдохнуть. C'est d'la balle! Это космическое счастье продолжалось бесконечно долго...
Но всё-таки счастливая вечность когда-нибудь заканчивается. Закончилаcь она и у Манфреда. Однако, он поторопился, потому что после этого девушка села на него, и настало время ещё одного, нового бесконечного блаженства. Её распущенные волосы доставали ей до плеч, свисали вперёд, иногда полностью скрывая её лицо. Его руки с силой сжали её бедра, именно там, где притаился какой-то набор нервных рецепторов, о которых он до сих пор только наполовину знал, ждал, чтобы его найти и демонические использовать, как клавиши органа. Невозможно было понять, двигает ли он её, или она делает это сама. Время давно перестало существовать. Он чувствовала себя предметом, простым орудием, и, как это ни невероятно, это чувство подчинения давало ему ощущение полной свободы. Когда медленно, от кончиков пальцев к низу живота, нарастая и ширясь, раздвигая артерии, по телу разливается огненный сироп, перестаёшь помнить своё имя, таблицы умножения. Только, может быть несколько французских слов и то, что ты самый счастливый человек на Земле, остаётся ещё рядом…
Наконец, перед глазами вспыхнул яркий свет, побежали в разные стороны белые, жёлтые лучи, он почувствовал, что входит в какое-то чёрное пространство внутри своей душе, в которой острое наслаждение быстро меняться местами с наслаждением. Он наощупь схватил подушку и закрыл её своё горячее лицо, чтобы заглушить стремительно нарастающий крик.
Эльза изогнулась, тоже сдавленно вскрикнула от наслаждения. Её руки безвольно упали вдоль тела, и девушка уткнулась лицом в его плечо. Спустя некоторое время она пошевелилась и осыпала влажное лицо Манфреда мелкими поцелуями, слизнула из-под его светлых ресниц, выделившуюся от сладкого исступления слезинку. Потом легла рядом уютно, как кошечка, и прошептала:
— Мне очень-очень понравилось! Хотя, наверное, «Первый раз, ещё не раз!».
Манфред с закрытыми глазами нащупал пальцами завитой кончик пряди её волос. Медленно накручивая его на палец, прошептал тихо в ответ:
— Ты... Мы... Я женюсь на тебе! Я растерзаю всех, кто хоть взглядом обидит тебя, я...
— Молчи, мой зверёныш, молчи, слушай голос внутри себя и знай, что ты сейчас испытываешь самое прекрасное ощущение из тех что может испытать человек на этом свете. Деньги, слава, роскошь, победа в бою, существуют только для того, чтобы добыть это чувство любви, или чтобы необыкновенно усилить его! — ответила Эльза будто не ему вовсе, словно читала очередной французский роман. — Лучше этого ощущения полного счастья может быть только оно же, но только в сочетании с бутылочкой хорошего французского вина, какого-нибудь Bordeaux Chateau — Cheval Blanc. Вот и всё! А потом лишь бесконечный путь к совершенству чувств.
— Я женюсь на тебе, Эльза! Мы будем жить у моей бабушки в Кёнигсберге... Она меня любит и поймёт, вот только мне нужно стать чуть постарше, вот в чём беда!
— Non, pas question! Глупышка, этого никогда не будет, пока жив твой отец и твой дядя Вилли, который опекает твою бабушку. Да и другие члены вашего семейства обрадуются мне, дочери бедного сельского капеллана с его сокровищем в виде поговорки: «Gloria Patri, et Filio, et Spiritui Sancto...». Кстати, ты не забыл, что ты обещал про сохранение тайны?
— Клянусь, всё останется в тайне, — прошептал Манфред. — Поверь, у нас всё-всё теперь будет хорошо!
Пластинка патефона в который раз закончилась. Послышался шип иглы на внутренней дорожке пластинки. Неожиданно из замочной скважины на коврик перед дверью выпал ключ, видимо вытолкнутый снаружи в комнату. Мягкий шлепок маленького металлического предмета о мягкую ткань своим звуком сейчас затмил бы удар грома над Вольфбергом. Эльза смертельно побледнела и рывком задернула полог над кроватью...
Поздно!
За дверью кто-то отчетливо дышал. Освобождённая от ключа замочная скважина казалась сначала тёмной. Кто-то в замочную скважину подсматривал ещё до того, как Эльза успела закрыть полог. Кто-то явно успел пожрать взглядом молодые тела любовников. Сейчас через скважину наверняка просматривалось многое: беспорядок вокруг постели, валяющиеся на приступке кровати походные башмаки Манфреда, болтающаяся на спинке стула его армейская рубашка. Разбитый плафон. Ночная рубашка Эльзы на ковре.
Эльза и Манфред затаились словно котята за дымоходом кухни, когда около двери принюхиваясь, проходит хозяйский бульдог. Казалось, что и комната затаилась: даже мелкая пыль и призрачно белое пёрышко из подушки будто остановились в бликах солнечных лучей. Время растянулось до невозможности. Наверно, именно в похожий момент Эйнштейн открыл для себя теорию относительности…
Наконец замочная скважина сделалась светлей, за дверью послышались осторожные шаги. Они удалялись.
— О, Боже, я погибла! Нас видели сквозь замочную скважину! Это, наверное, Хильда или её дочка Мария! Quel enfoire! Они с самого начала шпионят за мной. Наверное, по указанию твоего отца! — прошептала Эльза побледнев, и закрыла лицо руками. — Они наверняка видели faire la bete a deux dos!
— Зверь с двумя спинами? Как в «Отелло» у Шекспира? — не сразу сообразил Манфред о чём идёт речь.
— Боже мой, что теперь будет?!
— Я дам ей сто рейхсмарок и она будет молчать! — неуверенно сказал Манфред. — Или двести дам! Это как две её зарплаты!
— Это бесполезно! — дрожащим голосом ответила девушка. — Думаю, если она донесёт на меня твоему отцу, то получит гораздо больше. Гораздо больше!
— Я дам ей тогда пятьсот рейхсмарок. Займу у Отто, — он давно копит на мотоцикл. Или у займу у фон Штофенберга!
— Она возьмёт твои деньги, а потом возьмёт деньги и у него, потому что она лживая, жадная ведьма, и её дочка тоже. C'est la cata! О, Боже! Помоги мне!
— Я убью её! Задушу и выкину в старый ров! Закопаю там в листве!
— Нет-нет, не надо. Не бери на свою душу грех убийства. Убить старуху, у которой адски раздалась печень от шнапса и пива, и распухли от водянки ноги...
— Что же нам делать, Эльза?!
— Скорее уходи отсюда, лучше всего через окно! Беги быстро, как только можешь, к своим товарищам из «Hitler-Jugend», и уговори их подтвердить твоё алиби, что, мол, ты находился с ними неотлучно всю вторую половину дня, начиная с момента окончания урока французского. Тот, кто захочет сказать, что ты со мной в моей комнате занимался любовью, пусть выглядит дураком из-за такого алиби. И потом возвращайся не раньше, чем закончится ужин, и все разойдутся. Тебя с этого времени видел только Адольф. Но я, наверное, смогу его уговорить помолчать, ведь он ещё не совсем стар и глуп, и не хочет тебе зла. Так беги же, мой волчонок, только твои быстрые, красивые ноги теперь могут спасти нас!
Манфред вскочил как освобождённая пружина. С бешено стучащим сердцем он схватил под мышку ботинки, бельё, бриджи, рубашку. Распахнул окно. Убедившись, что поблизости никого нет, вылез на карниз. Бросил вещи вниз. Перехватываясь руками и ногами быстро спустился по водосточной трубе до второго этажа и откуда спрыгнул вниз. Его падение на этот раз оказалось куда как более подготовленным и безболезненным, чем вчерашний полёт с дерева. Однако он всё-таки ободрал о стену и трубу косточки щиколоток и ладони...


Продолжительность рабочей недели повсеместно выросла на 6 часов. NSDAP, именующая себя «рабочей», добавила трудящимся лишний рабочий день. При расчёте на «пятидневку» рабочий день длился почти 10 часов, или 8 часов при шестидневной рабочей неделе. В то же время о «реальной зарплате» для немцев можно было говорить лишь с точки зрения макроэкономики, а не покупательной способности из-за введения системы карточек и распределения товаров. Количество брака по всем отраслям немецкой промышленности резко увеличилось из-за переутомления рабочих. Количество несчастных случаев на производстве выросло на 4 процента. Принуждение рабочих к работе на износ ради повышения прибыли — золотая мечта капиталистов с помощью фашистов оказалась достигнута.
Немецкий народ сначала закрепостили, затем и вовсе взяли в рабство. Безработицу, достигшую при капиталистах в Германской республике 30 процентов, с помощью фашистов капиталистов убрали почти до нуля за счёт принудительного, рабского труда. Существенную часть безработных забрали в армию — платить капиталистам налог кровью.
Трудовая повинность и система принудительного труда при гитлеровском ультракапитализме охватила сначала немецких мужчин 19 — 24 лет, а позже женщин и все остальные категорий работников. Они трудились на сельхозработах, в городских службах, на военном строительстве там, куда их направляли чиновники-фюреры свой волей. Работников привязали к одному месту работы. Они были законодательно обязаны работать столько часов, сколько им скажут. Как рабы, они не могли сменить место работы, уволится, переехать из одного города в другой, покинуть страну. Мечта любого работодателя-капиталистаъ
За отказ — репрессии: большие штрафы или заключение в концлагерь. Ввели также трудовую повинность: все немцы без различия пола в возраста от 19 до 25 лет ежегодно отправлялись в 800 лагерей на строительные, дорожные и сельскохозяйственные работы на 6 месяцев под руководством фашистских комиссаров. 2 500 000 человек прошли через такие лагеря. Работали в основном без техники, ручной труд, высокий травматизм, оплата низкая, проживание в бараках, двухъярусные кровати, соломенные тюфяки вместо матрацев. На стройках только автобанов по трудовой повинности работали 200 000 человек, в том числе политические заключённые концлагерей. Девушек после начала войны из лагерей сразу переводили на вспомогательную военную службу.
В 1934 году также ввели принудительный набор рабочих и их перевод на военные заводы, если этого требовали задачи «особого государственно-политического значения».
Капиталисты поднимали военную махину Вермахта принудительным рабским трудом и за счёт простого народа. Без рабства в той или иной форме капитализм существовать не может. Недовольные такой жизнью немцы массово подвергались штрафам, лишились кредитов, отправлялись в концлагеря. После разгрома и запрета деятельности немецких коммунистов и левых вообще, замещения любых форм борты за свои права, противостоять такому закабалению немецкого народа оказалось некому.
Гитлеровцы реформировали и сельское хозяйство: ввели для немецких крестьян принудительную поставку сельхозпродукции — фашистскую «продразвёрстку». Капиталистическое государство теперь предписывало хозяевам земли что сеять, что сдавать, по каким ценам. Резко снизилось поголовье скота. По уровню механизации сельского хозяйства немецкие мелкие производители существенно отстали от советских колхозом и крупных американских хозяйств. Половина немцев по-прежнему пахала на быках.
Действовал запрет на инвестиции в невоенные отрасли, из-за чего производство товаров народного потребления упало. Предполагалось, что бытовые товары будут захватываться во время войны и принудительно производиться в оккупированных странах. А пока немки массово одевались в платья из целлюлозного сырья — искусственной ткани, получаемой из древесины. В 1939 году только 5 процентов немецкого населения смогла купить галоши и боты. Великогерманский рейх даже галоши теперь сделать не мог. Запасы галош в первую очередь выдали почтальонам, газетчикам и уборщикам улиц при том, что индустрия производства одежды и тканей, индустрия моды была одной из самых развитых отраслей промышленности Германской республики до милитаризации. Существовал серьёзный дефицит мыла. Всё шло в Вермахт и на заграничные счета капиталистов.
Внешняя торговля сделалась монополией государства. Ряд продовольственных и промышленных товаров начали продавать по карточкам. Так, с начала 1937 года ввели карточки на масло, маргарин и сало. Затем на мясо, мармелад, кофе. Ввели карточки на мыло, обувь, текстильные товары и уголь. С начала войны карточки ввели на всё остальное, в том числе одежду и предметы гигиены: есть отдельные карточки для мужчин, женщин, мальчиков, девочек, грудных младенцев. Буйно расцвёл чёрный рынок, хищения, злоупотребления чиновников из правящей вертикали власти. Было совершено ясно, что надвигающаяся война приведёт к ещё большему ухудшению продовольственной ситуации, карточки станут отоваривать с запозданием, а качество продуктов ухудшится ещё сильнее.
Резко упала рождаемость. Как следствие ужаса ультракапитолийского рабства, к уровню рождаемости послевоенных 1919 — 1920 годов гитлеровцы даже и приблизиться не смогли несмотря на несколько лет трескучей фашисто-расистской «семейной» политики, ведь по их идее, освободившись от неустроенности республики, немцам следовало воспринять, встать с колен, мужчинам полагалось начать активно оплодотворять женщин, а тем радостно рожать крепкотелых голубоглазых и светловолосых красавцев и красавиц. Однако простые немецкие женщины и мужчины проголосовали главным своим способом народного плебисцита — деторождением, против рабства — немцы по рождаемости при Гитлере отказались возвращаться даже к уровню 1920 года. Максимально достигнутый при Гитлере показатель — лишь уровень рождаемости 1923 года — то есть, года взлета страшной гиперинфляции к пику, когда кусок хлеба стоил триллионы марок, а деньги обесценивались вдвое каждые несколько часов. Очень не любил простой немецкий народ своих правителей.   
Повысилась заболеваемость. Количество врачей сократилось на 7 процентов. На 10 процентов упала обеспеченность населения больничными койками. Война же обещала, что не этом падение не остановится. В сочетании с возросшей нагрузкой на трудящихся, в первую очередь на промышленных рабочих, это дало чудовищный рост заболеваемости: на 40 процентов за несколько лет.
Зе несколько лет ещё до начала войны увеличилась смертность, причем для подростков — на целых 14 процентов, при снижении смертности только для новорожденных и в группе 15 — 30 лет. Ожидаемая продолжительность жизни детей годовалого возраста и 5-летнего возраста уменьшилась на 0,4 года, для 30-летних уменьшилась на 0,1 года. Война же обещала, что не этом падение не остановится.
Зато заработала правительственная программа, направленная на сокращение числа престарелых граждан, массово умерщвлялись психически больные и умственно неполноценные немцы, куда записывали зачастую людей просто с девиантными поведением, неугодных властям. Зато население засыпали сотнями миллионов таблеток наркотика «Pervitin», выпуская наркотик даже в виде шоколадок конфет с 10-кратной дозой метамфетамина.
Придя к власти, фашистов сразу же резко, примерно на 1/3 сократили закупки за границей для немецкого населения продовольствия, товаров широкого потребления и сырья, необходимого для их изготовления. Так закупки за границей сливочного масла и пшеницы, в том числе в Советском Союзе, за один год сократили на 1/3 , а сала в 3 раза. Почти целиком гитлеровцы прекратили закупку за границей кормов, в связи с чем в немецких хозяйствах резко сократилось поголовье скота, упало производство мяса, молока и масла.
Когда жители других стран ели больше мяса, белого хлеба, сахара и яиц, то в Великогерманском рейхе на стол простым людям шли преимущественно капуста, ржаной хлеб, маргарин, картофель и фруктовый мармелад-эрзац. Немцы буквально перебрались с «хлеба на квас». Война же обещала, что не этом падение не остановится. Зато деньги рекой текли в личные карманы капиталистов и фашистской государственной верхушки.
Пока в Советском Союзе «жить становилось лучше, жить становилось веселей» и налегали на выпуск сливочно-бисквитных тортов и сливочного мороженого с кремовыми розочками, в немецких рабочих семьях между 1927 и 1939 годами  потребление мяса снизилось на 18 процентов, жиров на 37 процентов, белого хлеба на 44 процента. В кризисные года мировой «Великой депрессии» в 1920-е годы средний рост немецких детей тем не менее быстро вырос примерно на 7 сантиметров, а в 1930-е годы при гитлеровцев из-за того, что капиталисты посадили народ на голодный паёк, акселерация остановилась.
Гитлеровцы объявили простым немцам волю своих капиталистов и их заморских акционеров: «Мы готовы и в будущем, если понадобится, есть поменьше жиров, очень мало свинины, по несколько яиц, потому что знаем, что эта маленькая жертва будет жертвой на алтарь свободы нашего народа. Мы знаем, что валюта, которую мы таким образом сэкономим, пойдёт на вооружение». И то верно: немецкие и зарубежные акционеры германской военной промышленности ликовали, забивая счета и депозитарии чистоганом. В одном месте убыло — в другом прибыло. До приведения к власти своей марионетки — Гитлера немецкие и зарубежные акционеры немецкой промышленности получал 3 — 5 процентов прибыли на вложенный капитал, то после прихода к власти Гитлера норма прибыли быстро поднялась до 15 процентов. Война обещала удвоить и эту норму прибыли. Танки плодить — не котомки шить.
С началом войны предприятия Великогерманского рейха, не входящие в категорию важных, вроде бумажных, шерстяных или хлопчатобумажных, фашисты вовсе ликвидировали, рабочих перевели на военные заводы, а нужную продукцию стали ввозить из оккупированных или зависимых стран. Совсем не имея собственного хлопка и почти не имея шерсти, немецкий народ оказался перед фактом — обходиться той одеждой, которая есть. Все средства, нужные для закупки сырья для изготовления одежды шли через военные заказы в карманы капиталистов. И вот они, — будни ультракапиталистического Великогерманского рейха: длинные очереди со слезами на глазах за продуктами питания, одеждой, обувью и другими товарами по карточкам; немецкие женщины в платьях из обрезков старой одежды; самодельная обувь с использованием деревянных и соломенных подмёток...
Закабаление немецкого народа фашисто-расистами сопровождалось фарисейский пропагандой о том, что в Великогерманском рейхе создаётся «прекрасный, упорядоченный, справедливый в социальном отношении мир, который, может быть, ещё страдает некоторыми недостатками, но в целом счастливый, прекрасный мир...».
Обещание NSDAP дать каждому немцу качественное жильё, квартиру, соответствующую его доходам и отвечающую последним требованиям гигиены и народного здравоохранения, оказалось ложью, даже с учётом переселения немцев в квартиры, конфискованные у евреев. То же произошло с «народным автомобилем» «KdF-ваген». 336 000 немцев как «дольщики» сдали деньги на машину по формуле: «Выплати, прежде чем получить», на которые построили производство, но до 1939 года на заводах «Фольксваген» было выпущено всего 300 автомобилей; после чего производство перевели на военные рельсы, а на проданных автомобилях ездили редко —  бензин распределялся по карточками и, как правило, для военных автомобилей. Дольщики остались обмануты.
Зато 50 000 тысяч «народных автомобилей» на дорогах Великодержавного рейха существовали в пропаганде для глаз и ушей жителей Советского Союза.
Брошюра «Правда о Германии» на русском языке рейхсляйтера, обергруппенфюрера SA и руководителя Трудового фронта Лея вещала русским, белорусам и украинцам: «Благосостояние трудящихся не исчерпывается количеством отработанных за крепкий рейхспфенниг часов, приобретённых квартир и автомобилей… За последние годы Германия покрылась густой сетью первоклассных автострад. В праздничные дни по ним движутся десятки тысяч так называемых народных машин, которые по карману каждому среднему германскому рабочему».
Пропаганда капиталистов рисовала для внутреннего и внешнего потребления довольных арийских рабочих, спасённых фашисто-расистами от эксплуатации еврейских работодателей и процветающих в справедливом национально-ориентированном гитлеровском обществе. За это от каждого простого немца капиталисты требовали отдать ещё один — главный налог — своей кровью, жизнью на войне.