Война и мир. гл. 4-1-16

4-1-16

Князь в полном находясь сознанье,
Знал точно, что наступит смерть,
И в отчуждённом состоянье
«Попался» к этим чувствам в сеть.

Он отрешился от земного,
От странной лёгкости бытья,
Момента пересечь порога
Спокойно ждал он от житья.

От смысла жизни и о смерти
И раньше был от дум в плену,
Но в повседневной круговерти
Далёким чудилось ему.

В момент всё стало очень близко,
Застигло князя, как в расплох,
И в том большая доля риска
Внесла война — всего итог.

И прежде опасался смерти,
Но был далёк от этих дум,
Но вот его «настигли черти,
Ворвался в жизнь нежданный шум».

Пред этим вечным страшным чувством,
Столкнулся князь уж на войне:
«И без тебя не станет пусто,
Придёт замена всем и мне».

Он испытал такое чувство,
Когда граната перед ним,
Волчком у ног вертелась близко,
И он душою был раним.

Он знал, возможна смерть от взрыва,
Но взгляд ласкал жнивьё, кусты,
А может и случиться диво:
С раненьем «свидится» простым.

Когда очнулся после раны,
«В душе расцвёл цветок любви»,
От смерти был лишён охраны,
Купался в собственной крови.

Загробный мир уже не страшен,
Уже не думал он о нём,
Мученьем путь его украшен,
И смерть таится за углом.

Уже прикованный к постели,
В страданьях продолжая жить,
Душа ещё теплилась в теле
И не давала всё забыть.

Уже он как бы отрекался
От жизни прошлой всей, земной,
Он чувством новым увлекался:
Любви всей вечной и простой.

Любить всё, всех, всегда быть жертвой,
Что значит — некого любить,
А значит, жить «и даже мёртвым»,
В могиле не о чём тужить.

Чем больше думал он об этом,
Тем жизнь, казалось — не нужна,
Прощался будто с белым светом,
А без любви — и не важна.

Когда он вспоминал то время,
Когда шагал в тот мир иной,
Он сбрасывал с себя всё бремя,
«Тем лучше — думал сам с собой».

Но после памятной той ночи,
Когда лежал в полубреду,
С его любимой снова встреча
Вселила смысл в его борьбу.

Когда поцеловал ей руку,
У той, которую желал,
Когда вновь испытал он муку,
Что так недвижимый лежал;

Заплакал тихими слезами,
Слезами радости, надежд,
Любовь, так скажем между нами,
Ворвалась в сердце, как цунами,
«Без всё скрывающих одежд».

Родилась тяга к новой жизни,
Дала толчок к поднятью сил,
Возникли новые в нём мысли,
Он как бы снова вдруг ожил.

Он вспомнил, есть ещё Курагин,
Не ведал князь, а он ли жив,
Но не хватало в нём отваги
Спросить, был слишком терпелив.

Однако рана не дремала,
И, что «случилось за два дня»,
Она его всего достала,
Его от жизни хороня.

Желанье жить, и эта сложность,
Но, ради вспыхнувшей любви,
Вступили в бой за ту возможность,
Ещё бурлящую в крови.

Шло нравственное в нём сраженье,
Меж жизнью и покинуть свет,
Где смерть не входит в положенье,
Неумолимо ждёт ответ.

Когда Наташа, став сиделкой,
В нём чувство близости росло,
Оно не было чувством мелким,
Оно огонь в душе зажгло.

Она садилась в кресло боком,
Собою заслоняя свет,
Вязала тихо, ненароком
Покой нарушить от всех бед.

Ему её лишь профиль виден,
Движения мелькавших рук,
А он лежал весь неподвижен,
Вдвойне сражаясь с чувством мук.

Свершив неловкое движенье:
Клубок свалился вдруг с колен,
Рукой закрыв свечи горенье,
Свершив, нагнувшись, тяжкий крен;

И затаила в том дыханье,
Но, чтобы громко не вздохнуть,
И соблюдая пониманье,
Чтоб князя этим не вспугнуть;

Она лишь выпрямилась лихо,
И медленно поднявши грудь,
Дыханье возвратила тихо,
«Себе позволив вновь вздохнуть».

Она была полна надежды,
Что лишь её за ним уход,
В него вдохнёт ту жизнь, как прежде,
И он продолжит князя род.

А вместе с тем и — всё возможно,
Хотя… ещё всё было сложно,
Но чувства рдели — им всё можно,
Они взрослели осторожно,
Чтоб судьбы их соединить.

Когда же в Троицкой он лавре,
О прошлом с ней вёл разговор,
Подверг себя с ней вместе «травле»,
Сказал, как сделал приговор:

«Благодарил бы вечно бога,
И, если бы остался жить,
За рану, что свела к итогу,
Наташу чтобы вновь любить.

Могло бы это быть иначе,
Но, неужели, лишь за тем,
Судьба свела меня, тем паче,
Мне — умереть, тогда — зачем?

Но я люблю её, как прежде,
И даже больше и сильней,
И я живу одной надеждой,
Что то же происходит в ней».

Невольно от избытка чувства
Раздался вдруг обычный стон,
И вновь ему вдруг стало грустно:
«Ему не сесть на этот трон».

На звук придвинувшись чуть ближе,
Узрев горящие глаза,
К нему и наклонившись ниже,
Блеснула каплей в нём слеза.

— Так вы уже давно не спите?
— Почувствовал как вы вошли,
Скажу я вам, но — не взыщите,
Такой, столь мягкой тишины;

Никто не создаёт со мною,
Спасибо вам, как кроме вас,
В душе от радости не скрою,
Хотя — и судьбоносный час.

Ещё придвинувшись чуть ближе,
Сияющий в нём встретив взгляд,
— Скажу я вам, Наташа, вы же…
Вы для меня — «целебный яд».

Люблю я вас, Наташа слишком;
— И я… Но «слишком» — отчего?
— Хоть проживу немного лишку
И доживу ли до того?..

Что доктор вам сказал намедни,
А вам как снится — буду ль жив?
— С ним разговор тот был последний:
В словах — уверенный мотив.

И я уверена в том тоже…
И руки, взяв его в свои…
— Как хорошо, что это ложе,
Всё рядом, там же, где и вы.

Он целовал Наташе руки,
Его признание в любви,
Ему все облегчало муки,
Обоим жгло тепло в крови.

Наташа вновь была счастливой…
Но, вспомнив, нужен что покой,
Нельзя ей быть в том нерадивой,
Восторг умерила чуть свой:

— Однако вы давно не спали,
Так постарайтесь же заснуть,
От этих дум — уже устали,
Покой вам нужно бы вернуть.

Занявшись вновь своим вязаньем,
Желая взглядом крепкий сон,
Пока не обращать вниманья,
Заснул в покое быстро он.

Он спал недолго и тревожно,
В холодном был он весь поту,
Но, засыпая, и дотошно
Текли все мысли к одному.

Опять о жизни и о смерти,
И чувство стало ближе к ней,
Любви мешают «эти черти»,
Любовь во всём мешает ей.

Всё связано одной любовью…
И мысли увлекли на сон:
«Зато я поплатился кровью,
Чтоб вновь занять мне этот трон».

И он заснул на этом троне,
И снова видел всё во сне:
Его несут к какой-то зоне,
В лечебном будто бы тепле.

Он вновь лежит на то же месте,
Но он не ранен и здоров,
Ему приносят люди вести,
Как комполка достойный чести,
И он свободен от оков.

Но разговор — пустой, ненужный,
И лица исчезают вдруг,
За дверью слышен стук наружный,
Опять — та смерть, как лучший друг.

Спешит он запереть те двери,
Где там, за дверью смерть стоит,
И напрягая силы в мере,
От страха он уже дрожит.

А смерть уже ломает двери,
И вот она уже пред ним,
Последних сил неся потери,
Она вершит с ним свой интим.

Когда он умер, в то мгновенье
Он просыпается от сна,
Да, смерть и есть то пробужденье,
В душе настало просветленье,
Теперь не страшна мне она.

Услышав, что князь пробудился,
Она вновь подошла к нему,
Но князь как будто заблудился,
Он не ответил «Почему?».

Не понял даже он вопроса,
И странный ей отвесив взгляд,
Сам взгляд лучился будто спросом:
«Мне что, подали будто яд?»

Вот это есть, «что с ним случилось»,
В нём лихорадка взяла верх,
Она сама в том убедилась,
И, как сиделка — прежде всех.

Возникло в нём то состоянье,
Где с пробуждением от сна,
Терял от жизни он сознанье,
Всё чаще глубже и сполна.

И Марья, и Наташа вместе,
Но, чередуя свой надзор,
Отдать обеим нужно чести,
За бескорыстный в том упор.

При всём старанье за уходом,
Понятно стало, что — конец,
Болезнь лишь ей известным ходом,
«Одела на него венец».

Они «ходили» не за князем,
За телом, что лежит и ждёт,
И с ощутимой этой связью,
Уже надежд не подаёт.

Не плакали, и с пониманьем
У них держалась с князем связь,
Но и с глубоким сожаленьем,
Уходит их любимый князь.

Над ним уже свершили службу,
Все «мастера церковных дел»,
Прощаться шли по старой дружбе,
И сын — чтоб видел свой удел.

Коснулся сына лишь губами,
Не потому, что нету сил,
А потому, что не сказали,
Чтоб он его благословил.

Текли последние минуты,
Ему, как отмеряя путь,
И счастье не связали путы,
Лишь горя он успел хлебнуть.

При них ушёл Андрей из жизни,
Наташа, затворив глаза;
Был верным сыном он отчизны,
Прошибла девушек слеза.

В гробу лежал, убитый горем,
Убил он горем всех, кто знал,
Он человеком был — героем,
Всю жизнь отчизну защищал.