Кучум будет жить!

         Сдалась жара! Наконец-то устоялась лёгкая, удивительная прохладца, какая бывает в последние дни первого осеннего месяца. Воздух до того прозрачен, что, кажется, протяни руку и ты прикоснёшься во-он к тому перелеску у горизонта. Едва уловимо пахнет хлебом от скошенной ржи и остро -- полынью. Из придорожной, уже увядшей травы, то и дело трескуче выпархивают погрузневшие куропатки.. Осень.
                *   *   *
      ...Они шли уже больше часа. Он худ, долговяз, в серой вязаной шапке, затасканых джинсах, "убитых" кроссовках, с поводком в руке. Его спутник, вислоухий тёмнокоричневого, почти чёрного окраса с рыжими подпалинами на груди и ушах пёс, семенил рядом....
      -- Фух! Погоди, Кучум, -- выдохнул вожатый, -- притомился я что-то; давай-ка передохнём малость.
      Опустился на корточки, пёс сел рядом, морду положил ему на колени, скосил глаза вверх...
      -- Что смотришь? Спросить чего-то хочешь? Молчишь... Ну и я промолчу -- ничего тебе не скажу; а и скажу всё одно не поймёшь... -- Пёс встал, заегозил, нетерпеливо засучил лапами... -- Погоди, погоди, дружок, не торопись. Ты, вижу, ничуть не устал! Ну да, ну да -- молодой ишо, а мне за семьдесят; моя прыть давно меня покинула... Хотя, по вашим собачьим меркам и ты уже не юнец: семь лет, как я тебя совсем слепого в пазухе принёс... да, да -- семь лет, даже поболе... Однако и вправду некогда нам рассиживаться -- идём, брат.
         И они продолжили путь. Солнце было уже высоко, и путники знали: оно теперь не будет жечь так, как жгло несколькими днями ранее... Вдруг им перебежал дорогу заяц (видать, харчевался у кого-то на капустной грядке): два прыжка и серый словно в воздухе растворился; а человек ещё свистнул ему вдогонку... Кучум рванулся, встал на дыбки, отчаянно заскулил, завертел головой: "Где он, гле? Покажите его мне!"
      -- Эге! Ищи ветра в поле, -- молвил человек. -- А всё ж не угас в тебе охотничий азарт. Молодец! Ладно, ну его в болото зайца того; айда. -- А пёс никак не уймётся: "Вот же, вот -- совсем рядом добыча была! Эх, если б не этот ненавистный поводок..." Знал бы он куда и зачем его ведут...
         При подходе к автобусной остановке Кучум забеспокоился: стал вырываться, коротко взвизгивать... "Ну успокойся, дурашка, успокойся!" -- трепал собачью холку человек.
                *   *   *
         Соседи свалились на них, как снег на голову. Тыщу лет в этой, по уши вросшей в землю избушке никто не жил; не знали даже имён её собственников, и вот -- слух: "Избушку продали. Продали каким-то молодым и озорным. За бешеные деньги -- аж за пятьдесят тысяч!" Что ж: продали так продали. "Озорные" сразу же приступили к разбору завалов и уже через неделю изба приобрела вид какого-никакого жилья. По их рвению было видно: они вовсе не дачники-романтики, но люди, решившие всерьёз и надолго обосноваться в захолустье; во всяком разе, нынешнее лето они пожелали провести на своей "мызе".Новосёлы перезнакомились с "аборигенами" довольно быстро Восхищались: "Ах, какие у вас хорошие люди! Ах, какие у нас добрые соседи! Ах! Ах!" Их угощали чем бог послал: куриными яичками, солёностями-мочёностями, рыбкой из пруда... Всё было тип-топ до того часа, когда новоиспеченная соседушка -- молодая, упитанная, годов сорока дама не заявила: "Дядь Лёш, ваша собачка всю ночь лает; она мешает нам отдыхать. Пожалуйста, сделайте что-нибудь!" А что можно сделать: сказать псу: "Кучум, прекрати лаять по ночам!" Смешно. Нельзя ему запретить, никак нельзя... Запереть в сарае? Но в сарае куры; он их за ночь всех перещёлкает -- охотничья собака как-никак... Привязать за домом -- там вечная тень и такой же вечный сквозняк... Тьфу, ты! И принесла же их нелёгкая! Поссорились: "Вы днём поменьше дрыхните, -- говорили им в сердцах, -- тогда и ночью ваш сон будет крепок, а Кучум тут не при чём, и лай не он затевает, он только подлаивает, да и воет редко..." А в ответ: Что ж, будем полицию вызывать. Вызвали. Приехал участковый, выслушал обе стороны, что-то записал, кому-то позвонил... Новосёлам же сказал: "Я не имею права запретить вашим соседям содержать собаку. Всего хорошего!" И уехал. А поздним вечером у супругов Н. состоялся такой разговор: "Лёша, может отдадим Кучума кому-нибудь?" "Сам думал... -- отвечал ей муж, -- но кому отдать?" "Что же делать?" "Не знаю. Спи!"
         А утром, когда и петухи ещё не пели, двое, -- человек и собака, -- вышли из деревни и пошли в сторону города.
      ...На первый автобус деревенские обычно не ходят -- слишком рано, а вот на второй, на "восьмичасовалый" собираются, на нём и дачники приезжают. В то утро первый пассажир пришёл без четверти восемь и такую картину увидел: возле остановки сидит привязанный к фонарному столбу пёс; в добротном ошейнике, ухоженный, а на груди пса -- фанерная бирка с надписью чёрным: "Меня зовут Кучум. Заберите меня! Пожалуйста!"
      ...Трое суток минуло с того печального утра, на четвёртые поворотило... Ну вот и всё.
         Возню у веранды они услыхали в половине второго ночи... Что бы это могло быть? Потом им почудилось будто кто-то скулит... Неужели Кучум? Отперли дверь... Он! Пришёл! Вернулся! Неуж-то от новых хозяев сбежал? Разбойник! Весь мокрый от росы, в репьях, Кучум выл от радости; излизал хозяину и его босые ноги, и руки, и его помятую сонную физиономию...
      -- Ну, что, дружок, не сладко у чужих, тоскливо? А может тебя не взяли, побрезговали и ты бродил всё это время где-то... Как же нам быть с тобою? Бедняга, ты наверное, голоден... Сейчас мы накормим тебя, сейчас.
      Кучума накормили-напоили и привязали. Но расквартировали пса не в его излюбленном и таком уютном месте -- под шикарным кустом бузины, а увели на задний двор, в тень и холод, туда же перенесли и его "квартиру". А утром стук в дверь и: "Ваша псина опять выла. Я всю ночь не спала... У меня голова вот такая... Я больше не намерена терпеть! Я заявляю на вас в суд!"
         Вечером того же дня по деревенской "авеню" двигалась странная процессия. Впереди шёл высокий согбенный мужчина в вязаной серой шапке с собакой на поводке, а позади ковылял мешковатый тип с двустволкой на плече. Миновав крайнюю избу, они скрылись в густо заросшей тёрном балке... Высокий вскоре вышел из зарослей, а минуту спустя от окрестных бугров отразилось гулкое эхо ружейного выстрела. "Прости меня, Господи!" -- прошептал человек в вязаной серой шапке. Он не сделал и десятка шагов, как его окликнули:
      -- Эй, погоди!
      Обернулся и... ничего не увидел! От слёз нарушилась "резкость" Протёр глаза рукавом рубахи... У терновника стоял К. с Кучумом на поводке. Н. удивлённо воскликнул: "Ты что? В чём дело?" -- "Жалко, -- услыхал в ответ." -- "А во что стрелял?" -- "В воздух... Ты это, отдай его мне; вижу, с ним ещё можно поохотиться...."
      И отступила боль сердечная, и зазвенели у Н. в душе колокольцы: "Кучум будут жить!"

                Владимир ХОТИН
                18. 08. 2021