Тулуп

Был всегда я серой мышью, мелким внешне и – внутри.
Встал пораньше, зубы чищу, их осталось раз-два-три.

Жизнь катала-укатала, глазки щурю, глажу плешь.
Раз-два-три - годов осталось, баба мне: «Садись да ешь».

Сяду, скрипнет табуретка, а в окне горит восход.
Анна Паловна – соседка - носит воду в огород.

Крикну: «Анька, чё не спится? Или Витька опостыл?»
Жонка мне: «Перекреститься перед трапезой забыл?»

Раз-два-три – перекрестился, вытер тряпкой мокрый нос.
Голубь белый в небо взвился. Баба: «У телка понос».

Народился я в год мыши, в хижине, а не в дворце.
Солнце лезет выше, выше.  День в начале, жизнь в конце.

На столе три тарталетки, на крючке висит тулуп.
Встану, скрипнет табуретка, баба мятный чай– хлюп-хлюп.

Молча, постою, как олух. Бобик возле будки взвыл.
Вынесу тулуп на воздух и хлопушкой выбью пыль.

Ни грустинки, ни печали на моём рябом лице,
Потому что день – в начале, потому как жизнь – в конце.

Бью тулуп, как угорелый, - пыль столбом над слободой.
Вот стою я белый-белый, да не белый, а седой.

Сорвались пичуги с ветки, прочь умчались косяком.
Доедает тарталетки баба с козьим творожком.

«Как дела, чё бьёшь так люто?» - Анька мне задаст вопрос.
«Всё нормуль, - скажу, - Анюта, только у телка понос».