Тема жизни

Рецензию на сборник стихов известного тверского поэта Владимира Крусса «Мир несотворённый» я писал в 2004 году. С тех пор поэт многое передумал, переоценил, что-то принял как должное, что-то отверг, что-то переборол, пропустил через сердце разномасштабные события – счастливые и горькие. Всё выстраданное и приобретённое – воспоминания, опасения и решения – вылились в новую книгу лирики «Тема жизни» (Тверь, 2017).

Скромное название книги не должно смущать внешне кажущейся простотой. Для стихотворений Владимира Крусса малоприменим стандартный литературно-критический расклад на тематику, проблематику и поэтику, поскольку практически каждое из них – живой эстетический организм, цельное неразделимое творение.

В сборник включены «стихи разных времён». Да, именно времён, а не лет, что для поэта принципиально важно и является одним из ключей к тайнам его творчества, которые стоит попытаться найти.

Три части книги «Прошлое», «Настоящее» и «Будущее» олицетворяют три состояния времени и три условия возможности изменения всего сущего. Время во всех ипостасях обладает у автора двумя измерениями: с одной стороны, оно – видимый, хронологически точный рубеж веков и тысячелетий, с другой – всевечный метафизический процесс, замкнутый на внутреннее «Я» лирического героя, на рефлексию его «размышляющей и чувствующей души» (Гегель), начала которой – в ведомом, но уже несуществующем прошлом, действия и помыслы – в суетном настоящем, а окончательный итог – в незнаемом будущем:


Что притаилось за этим
пространством,
Где с восхитительным
постоянством
Сонные поезда
Ночь извлекает из ниоткуда,
Опровергая сомнительность
чуда
Странствия в никуда?..


Поэзия Владимира Крусса философична по-особому; она, пожалуй, склонна к антропософии, означающей «путь познания, стремящийся привести духовное в человеке к духовному во Вселенной» (Р. Штайнер). А такое стремление вырастает из властной потребности слитых воедино рассудка и чувства, которая настойчиво требует удовлетворения, несмотря на негаданно-рисковые последствия:


И там, за гранью пониманья,
Где рассуждать уже нельзя,
Родится чувство без названья
Или без повода слеза…


Постепенно всё отчётливее выстраивается магистральный лирико-философский вектор сборника – постижение человеком себя как личности, созидающей собственную жизнь, проходя через сомнения и ошибки к конечной правде; и постижение сути самой жизни вкупе с окружающим миром – земным, отнюдь не отличающимся совершенством, и космическим – символом вечности и надежды на гармонию. Яркие откровения поэта удивляют, тревожат, завораживают; они побуждают остановиться, чтобы узреть вершины человеческой натуры и упасть в её бездны:


Есть и такая мистерия:
вера под маской неверия.
Есть и такое отчаянье –
исповедь без покаяния.


Лирический герой осознаёт свою неустроенность и греховность; тягостные думы преследуют его и днём, и особенно ночью, которая для русских поэтов была самым благодатным, сокровенно-таинственным, романтическим временем суток; ночью обостряются разум и чувства, а душе доступна иная – надчеловеческая – реальность вместе с её смутными прозрениями и угрозами, что грубо вторгаются в повседневность. Ночь и полночь – ­частые гости поэта, многоликие и настораживающие, ожидаемые и пугающие, даже инфернальные:


Потеряны связи, оборваны
нити,
И кто-то – безумно чужой
И властный,
Как чёрное солнце в зените, –
Завис над моею душой.

И полночь, как ворон в углу
громоздится;
Недвижимы стрелки часов.
Опять на дворе колокольчик
искрится,
И сыплется медь голосов.


Ночные полуявь-полугрёзы, «зазеркальный полушёпот-полусвет», полёт «между Родиною и смертью», растревоженность от потери ориентиров («Званый, да непрошеный – // Для чего я здесь?»), мотивы суда, ответа и покаяния, усталость от «вербальной игры», фантомные видения, вызванные и нынешними техническими достижениями («ноутбук… летает по комнате // панночкой в чёрном гробу»), – всё это отражает экзистенциальную смятённость поэта, сгусток его духовно-интеллектуальных метаний и просветлений – взаимопроникающих и взаимоисключающих. Человек – песчинка в бурном вселенском водовороте, где «течёт рекой красно-белых звёзд // неизменный Путь Крестный». Символика смятения в книге стихийная и многомерная; образное воплощение её неожиданное и подчёркнуто оригинальное.

Мятежность души питается любовью – высшей благодатью, которая оборачивается и мукой: «И не спасенье, а проклятье – // Не задохнуться от любви». Сакральной нитью любви пронизаны многие стихотворения В. Крусса, но в той же мере,
если не в большей, – грустью непонимания и расставания:


Улыбайся, красивая, –
что же! –
Не касайся и тенией крыл.
Невредимым уйду…
И, похоже,
Никогда я тебя не любил.


И прощание с бывшей возлюбленной достойно настоящего мужчины: «…Не унижу тебя до молитвы. // Не возвышу тебя до греха».

Радостно-горький, пряный вкус любви словно уравновешивает неидеальность остального существования. Любовь – трепетная и волнующая тема лирики поэта – живёт в сплаве взаимообусловленных противоположностей: духа и плоти, гибельности и целительности, исчезновения и возвращения… Такова его «концепция любви», если угодно…

***

Опора на экзистенциальные, мифологические и христианские универсалии порождает особый культурный код его стихотворений, знаки которого, свободно варьируясь от одного произведения к другому, изящно соединяются во всё новые неповторяющиеся комбинации. Их содержательное и образное декодирование требует, помимо широкой эрудиции, ещё и резервов разума. Переплавляя сюжеты и впечатления в горниле вдохновения, В. Крусс становится архитектором совершенно другой реальности, хотя и на фундаменте былых традиций. Его лирика традиционна генетической связью с русским Серебряным веком – последним периодом расцвета синтеза искусств. В ней встречаются курсивные реминисценции из Блока, Есенина, Гумилёва, Мандельштама, Северянина, Цветаевой, Маяковского… В то же время художественный опыт великих предшественников у Крусса преображён единственностью его поэтического макрокосма. Он свободно перемещается по векам и странам, пронизывает космическими далями всё земное, берёт в собеседники сонм харизматических личностей древней и новейшей истории – от Сократа и Боттичелли до Пушкина, Тютчева и Высоцкого, открывает «знаки вещие»:


И в тревожном загустении
Предзакатовых окон,
И в сусальном запустении
Подступающих времён…

***

Владимир Крусс – подлинно русский поэт, и Россия для него даже не государство, а нечто экзистенциальное, одновременно и приземлённое, и надземное – Небесное: «Погляди, какое небо, // погляди!.. // Нерастраченная небыль // впереди». Только там – самое заветное и чаемое:


Прими как данность
тайну сини над головой.
Повремени; побудь в России;
пока живой.


Есть у поэта и свои ответы на русский вопрос, даже парадоксальные: «Русские есть повсюду, // даже в России. // Только их очень мало».

Родная Тверь также вписана в начертанную поэтом картину мира; он до боли влюблён в город на трёх реках («Ни убавить ни прибавить: // Тверь – пристанище моё»), в его историю, берега и храмы. Однако нынешний тверской универсум печален: «Тверь – потерянная память. // Стёртый Иерусалим», ибо «За морями, за горами // град взыскующий – Москва», который теперь рядом и почти, как в XIV веке, душит в своих столичных объятиях верхневолжский цветок Руси.

Россия и Европа… До сего дня бьётся над этой дилеммой русская мысль, начиная с Ломоносова, Карамзина и славянофилов!.. Поэт чутко ощущает явную ущербность нынешнего европейского образа жизни, из которого изгнаны гуманизм и сострадание, где высшие идеалы деградировали, а их остатки вытеснили самодовольная идеология потребления и растлевающая человека псевдокультура. Его геополитический выпад резок, но саркастичен и точен до предела:


О, Париж и Неаполь, как скучен
Ваш пёстрый бомонд!
Имитаторы душ сочетаются с топ-образами.
Видит Бог, мне милее
последний российский урод,
Напоённый смирением
в Вологде или Рязани.

Пережив взлёты и падения, радуясь и мучаясь, поэт приходит к Богу: «И причастники Христовы, // и рабы, // Только мы любить готовы. // Только мы». Тональность его православных стихов наполняется спокойствием, они словно внутренне теплеют, приобретают более заметную пластичность и мягкие интонации. Благодать лада с миром возвращается и прозрачностью классической поэзии:


Белый храм в голубеющем
небе!
На земле перезвон
Рождества.
Обо всех отозвался молебен,
И душа моя – ветер
и стебель –
Рвётся в небо, как в детстве
чиста.



Всеобъемлющее чувство любви к человеку и миру, к России земной и небесной, вносящие в нашу жизнь смысл и ценность, обращение к Христу, спасающее от безверия, душевной анемии и падения во тьму – источники эстетического обаяния и пронзительной эмоциональности стихотворений Владимира Крусса.

Жаждущим, взыскующим талантом поэт готов обнять всё многообразие Вселенной – от шуршания крыльев ночной бабочки до дрожи космической бесконечности. Гонимый бессмертным ветром высокого искусства корабль его творчества продолжает парусить по морям вечного поиска.



Александр БОЙНИКОВ,
кандидат
филологических наук,
член Союза писателей

России