Подборка для автографа
про дождь, про снег, про громы в небесах.
Да и в любви не стану я монашиться,-
к чему глушить природы голоса?
К чему глушить, коль жизнь неотвратима.
Жить на земле со всеми заодно
легко и просто, солью б растворимой
насытить влагу, а не пасть на дно.
-
Дождь целуется взасос
с юной-юной лужицей.
Удивлённых глаз стрекоз
мало маю. Вслушаться
непременно нужно - что
крокус шепчет крокусу?
Скоро рядышком с шестом,
в сад являя фокусы,
гибкий хмель ударит в рост,
примула глазастая
с притязательностью роз
ландыши захвастает:
"Первоцвет я, пер-во-цвет!
Я у мая первая!"
Тут сорвётся на фальцет
лягушонка серая
в тёмной лыве у осин...
... ничего мещанского...
Эх, сверну я в магазин,
да куплю шампанского.
-
Продам родительский очаг,
нехитрый скарб раздам по вещи.
Лекарство выпив натощак,
сорвусь туда, где море плещет.
Там в октябре под двадцать пять,
там люди в ярком кормят чаек.
Там страсть не держат на цепях
и виноградным привечают.
А здесь печурка внедогляд,
роняя головню на щепки,
нет-нет да треснет, коль палят
одну берёзу в холод крепкий.
И ты сидишь себе, следишь, -
сомлев лицом, - за огоньками,
колени обхватив руками...
... И никуда не убежишь, -
не пустит под порогом камень.
Его ещё мой дед, кажись...
...Какая ни на есть, а жизнь,-
...дарованная стариками...
-
По насту хрустящему в ясном бору
шагаем. В проталинах листья брусники
сияют нефритом. На самом юру,
где солнце и ветер... - Смотри, Вероника!
Ищи! Где-то дятел!... и прячет слезу, -
от ветра, наверно… наверно, от ветра...
Последних нарядов блестят на весу
последние перлы. В семи километрах
всего лишь от дома. Обувкам каюк! -
пинаем дернину в оранжевых иглах.
Упавшую шишку зачем-то жую,
а ноги сырые по самые икры.
Невидимый дятел нас просит смотреть
и слушать он просит нас. Браво же! Браво!
Мешок наш наполнен на целую треть,
а мох в нём хо-лод-ный...
- Куда нам?
- Направо…
Смеёмся, добычу к дороге влечём.
Наш транспорт забрызган колёсами встречных.
У мамы такое девчачье плечо!
Вот так бы и шла рядом с мамою вечно.
Пьян океан волной первопричины,
даль неоглядной волею пьяна.
О, жизнь моя! Я – тем твоих пучина.
Ты – редкий приворотный сорт вина!
-
Куда ни ткнусь, - ни лодки, ни весла...
одно крыло от велика “Десна”,
да дом забитый с мёртвым коромыслом;
колодец с колесом... Сансары? нет... не зна...
и нету смысла
взгляд отводить с обугленной стены
на пыльный самовар без крана, но с трубою.
Когда? и кем? из-за какой вины?
и было ли?
с тобою?..
Две мухи звонко просятся на свет,
в слепом оконце завиток от хмеля, -
разрухи сон... На печке ты - Емеля,
но щуки под рукой в помине нет.
И ты шагаешь по хребту забора,
поваленного ветром и дождём, -
сквозь зверобой, - аж до грибного дора.
Тут скот пасли, осинник увлажнён.
Отсюда прелый дух и тропка в гору,
скорбя, ведут на пятницкий погост,
где ель застыла вместо колокольни,
где от могил заметны только колья,
да в человечий окаянный рост
трава такая, что в своих объятьях
готова удержать и уронить,..
но нить от солнца - золотая нить -
на чистом платье...
-
Мне перешёл дорогу белый кот, -
весь белый!.. только розовые уши.
Случился лучший в жизни переход,
с тех пор пою... вот ты меня послушай:
деревья оголяются не в раз, -
одно сдалось, а то взметнулось выше, -
кипя восторгом, удивляя глаз, -
отозвалось любовью, ей и дышит.
Стоят в дозоре жёлтые шары,
да георгины встали часовыми, -
следят глазами преданно-сырыми
как тихо лето вышло из игры...
-
У реки-то жить хорошо...
грядки поливать нагишом,
да с дымком ночного костра
ночку всю до дна опростать,
полоскать с мосточка бельё,
знай себе ловить окуньё,
на песке оставив следы,
просто так сидеть до звезды.
А когда лунища над ней,
все созвездья ближе, видней.
Рассудив - где прав, где не прав, -
стыд-слезу отправить в рукав...
С зорькой к вёслам, - петь и грести!
Править к плёсу, - твердь обрести.
Хорошо так жить, не устав!
Жди-не жди, - придёт ледостав...
-
Иду, как в сказке. Ночь пружинит шаг.
А на Земле тридцатое апреля.
Вот майский жук!.. Я, не дыша,
слежу (в полёт его не веря)
за тем как он минует рубикон,
за коим мир и труд в придачу к маю.
Он, грузный и жужжащий, вдоль окон
летит холодных... Чую, - понимает
вот этот жук поболе моего
про весь наш мир - такой же насекомый!
А я не понимаю ничего...
умру, а мир останется искомым.
-
Белёсый свет на дюнах от луны.
Два светлячка - сиянье ярче шёлка –
как водится в июне, - влюблены.
И тщится шепелявая иголка
к прибою приторочить галуны.
Прилипли к телу джинсы и футболка,
планктон не в силах бездну превозмочь.
С ним чудится - морская кофемолка
и нас с тобой перемолоть не прочь!
И снова слева солнца тихий блеск.
Разбросаны прозрачные медузы.
День. Новый день из черноты воскрес,
тем укрепил наличие союза.
Подобно тени, долог интерес -
подробно изучать следы от шторма.
И каждый новый безмятежный всплеск
соединяет содержанье с формой.
В сплошном смешенье моря и песка
с вкрапленьем солнца в каждой из песчинок
смешно лишенье, призрачна тоска.
Волна к волне,.. их жажда беспричинна.
Завидна даже участь пятака -
для глаз твоих - в карманах щедрой смерти.
Да это всё потом!.. Ну, а пока
ни сил ошибки править, ни усердья.
-
Послышался голос моторки
с отвыкшей от лодок реки.
Июньская ноченька зорко
девчоночкой - из-под руки -
её проводила до устья
игривого Юга, - к Двине.
Разбужена белою грустью,
стою в одиноком окне...
Вот так же, - с залётной погодкой,
компанией звонкой, босой,
в смолёных залатанных лодках, -
укатим к реке на постой.
Наставим подольники, сети, -
стерлядки дымки накоптят.
Где ночка, - там три… Не заметим
как жаркие дни пролетят.
В воде навизжимся досыта,
в песке наваляемся всласть.
И северным солнцем облиты -
как черти - готовы упасть
к родительским крепким ладоням,
потом и в постель с простынёй…
А детство... лодчонкой не тонет,-
нет-нет, да и к сердцу прильнёт...
-
Боль притихла в природе замученной,
да и небо глядит в никуда.
Только птице под чёрною тучею
неуёмно, - беда, мол, беда!
Не летает голубушка, - мечется!
Что за страхи у птахи земной?
Под рогатым овьюженным месяцем
и под полной безумной луной
всё же выжила, бедная... Выжила!
А теперь… Да ты сам погляди, -
то присядет на дедову лыжину,
то застонет, - аж больно в груди.
То приляжет на веточку тонкую
и замрёт, как муляж восковой...
Гаснет пламя в печи, с посторонкою
будто кто-то играет живой...
Он вчера ещё в вёдрах натруженных
два замачивал впрок колуна
и за поздним бесхитростным ужином
говорил языком колдуна:
“Вы меня ещё в главном похвалите
за чудачество вить здесь гнездо, -
в этом городе тихом и маленьком…
Даже самый прилежный ездок
проклянёт и дороги осенние,
и суровую глушь без затей,
но не будет здесь землетрясения,
но не будет здесь мора и змей…”
Во столицах всеядное варево, -
чернь-толпа там – живое мясцо.
Золотится закатное зарево.
Залетай, птаха, к нам на крыльцо!
-
Шелестит раскисший снег
под колёсами маршрутки.
Уезжает человек
навсегда, а не на сутки.
Из тепла и, - на вокзал, -
к поездам в далёкий город.
Всё давно себе сказал.
Встал по ветру, поднял ворот.
О грядущем страшно... да...
Прошлое - в глазах слезами.
Поезда, вы поезда...
хороши приезды к маме!
Но уже и мамы нет
и никто его не ищет.
Только ветер, - ветер свищет!
А карманный звон монет -
будто звон на пепелище.
Есть одна надежда - на:
затеряться в людной гуще
(тех колбасит, этих плющит),
ведь ни друг, и ни жена
не помашут вслед платочком.
Пожирнее ставит точку...
к сердцу боль пригвождена...
-
Я привожу в движение юлу.
Она гудит, сверкая огоньками.
Душа, срывая быта чешую,
мальком ныряет в девственный уют,
где видит ВСЁ от края и до края!
Для счастья настоящего причал -
лишь чрево матери. Жест чистоты оттуда!
Забытое начало всех начал...
Да кто ж из нас за жизнь не одичал,
утратив дар божественного чуда?!
А человек-то, появясь на свет,
пытается о знании великом
мир известить! И потому воспет
его приход не брызгами комет,
а нетерпенья судорожным криком!
Вся речь в дальнейшем резвая пуста.
Забыто ТО, чем ведал до экстаза.
Ведь в миг рожденья по его устам
бьют ангелы-хранители!.. А фраза -
таинственная фраза - так проста!
Но не была услышана ни разу...
-
Нам грозу бы скоротать, –
с кручи в лодку! За весло!
… Но от города опять
тучу с ливнем унесло…
Нам в обнимку б под зонтом
плыть, дыханье затаив!
… Но опять всё не о том
говорят глаза твои.
-
Сама с собою неустанно
она болтает днём и ночью.
То просит ТАМ за маму Анну,
то над собакою бормочет.
То ей приспичит заругаться
на грязный двор и бездорожье,
на то, что милых восемнадцать
ей возвернуть никто не сможет.
... Её общение с собою
напоминает шорох рощи, -
там ветви рвутся в голубое,
но, не взлетая, ропщут, ропщут...
-
Жаль, нету коромысла на плечах!
Под старину бревЕнчат сруб колодца.
Иду по воду, вёдрами бренча, -
уверенно, - с лицом землепроходца!
Мостки ведут от самого крыльца.
Сараи дремлют, двери на замочках.
Сдуваю прядь прилипшую с лица, -
так ненасытна и бездонна бочка!
-
Самый сумасшедший запах в мире -
запах свежескошенной травы!
Даже если не коса, а бензо-триммер
сбил пырей, крапиву и мертвы
одуванов жёлтые созвездья, -
башню сносит так же, как тогда!
Сенокоса луговая песня,..
шашни в росах,.. жар и овода...
Спелых трав не реки, - океаны
граблями мы жахаем в валки!
Не страдай, загар, под платьем рваным, -
полдень только взмылил желваки!
На закате, воздымая вилы,
весь окрестный бронзовый народ
драгоценный дар (дабы не сгнил он)
нам с тобой поднимут на зарод!
Ветер очумелый заколышет
нам подолы и полы рубах.
Мы вверху, а хочется нам выше!
Мы доселе, вроде черепах,
ползали чего-то там,.. не зная
о восторге истинном людском.
Было б знамя, - подняли бы знамя!
Экий знаменосец босиком!
... К травам я поверженным присяду, -
нету правды в городских ногах.
А стожары, - это не Плеяды, -
это жерди в золотых стогах.
-
Радость бывает разной.
Дайте мне радость ту,
с коей румянец красный
в снах, где ещё растут;
с коей меж ив плакучих
юноша иван-чай
дарит свой самый лучший
цветик... Качай, качай
листики-фитилёчки,
розовые уста
выпьют ещё денёчек, -
стебель бы не устал…
Снова открыт подстрочник, -
правки да черкотня.
Слова свет худосочный...
Будто бы чёрт отнял
детства тугие щёки,
сердца восторг и тишь.
Радости пир прощёлкан...
"Старость" – ты говоришь?
-
От мартовского света никуда
не денешься, - и в комнатах достанут
его живые руки-невода
и станут теребить тебя. Да, - станут!
Ты можешь жмуриться, задергивать окно,
твердить себе под нос, не зная чура,
“Ах, как же на душе моей темно…”
и требовать от солнца перекура.
А можно просто встать допрежь его,
легонько потянуться, - и на волю!
Берёзы пробуждение щекой –
своей щекой! – благословить. А коли
тебе совсем, чудак, не до неё, -
до воли же, конечно, оголтелой! -
тогда лежи, но знай же ОТ ЧЕГО
тебя крадёт испуганное тело.
…. Жизнь утреннего мира коротка.
зато длинны кочующие тени…
Живущая зимой ещё, река
тебя, возможно, вовсе не оценит, -
зато не отличит и от растений,
даруя свет зовущим облакам…
-
В детстве страшно боялась смерти.
Для спасенья неслась туда,
где репейник к собачьей шерсти
льнёт нещадно, да лебеда
рада ластиться к пяткам резвым,
ребятня у реки гуртом
к рыболовам - с утра нетрезвым -
льнёт репейником… Мне ж в густом,
умерщвлённом боязнью душной,
в плотном воздухе, как в хлеву!
- Не терзай неизбежным душу, -
скажет мама.
И я плыву...
Я плыву над могильной чащею,
над рекою - бурчит паром -
между чаек, - обильно мчащих
крики детские. Но Харон
только знает что драить палубу,
ну и лоцию, - на зубок...
Обрекать седоков на пагубу
без эмоций... да кто бы смог?!
Ляжет скоро и сам, наверное,..
низкорослый такой речник.
Скажешь слово, - оно не верное.
Только ты говорить начни
-
“Не за что давно,
Но я держусь”
(Локи)
Живу отпущенным добром.
В уменье врать не вижу прока.
Мне не бывает одиноко,
не будет, стало быть, потом.
На зло гляжу как на балласт,
плыву натруженною баржей.
Грузнее становлюсь и старше.
Пусть трижды прав Экклесиаст, -
жить страшно интересно дальше!
Жить без посредничества фальши.
Свидетельство о публикации №123051703719
Наталья Василашко 18.05.2023 10:55 Заявить о нарушении
Благодарю Вас, Наталья, за понимание.
Виноградова Евленья 18.05.2023 17:39 Заявить о нарушении
Наталья Василашко 18.05.2023 18:48 Заявить о нарушении