Перевод - роман Обреченные на счастье

ВАЛЕНТИН
ЧЕМЕРИС

(Перевод на русский язык:  Мельников С., 2023г., г. Челябинск)

                ОБРЕЧЕННЫЕ
 НА
СЧАСТЬЕ
 

«Радянськый пысьменнык»
1985







     Роман-фантазия, роман-сказка, роман-легенда – так можно определить жанр произведения современного украинского писателя. Его главные герои Адам и Ева вследствие трагических событий обречены на… счастье. Вопреки сложившейся ситуации, преодолевая отчаяние и горе, герои находят в себе мужество противостоять силам природы. Между ними рождаются светлые и чистые чувства. Они наконец-то находят друг друга.
     Трагедия и оптимизм, лирика и улыбка стали тем сплавом, благодаря которому родилось это произведение. 






Перевод на русский язык:  Мельников С., 2023г., г. Челябинск

















                Продолжительные путешествия
                часто становились причиной
                многих приключений, которые
                нередко выходили за грани
                естественного.
               
                Из старинной хроники

 


АСТОНОМИЧЕСКАЯ СПРАВКА

     «Альфа Центавра – наша ближайшая соседка в космическом пространстве за пределами Солнечной системы и одна из ярчайших звезд Южного полушария – на самом деле является системой, состоящей из трех звезд.
Две большие звезды А и Б оборачиваются одна вокруг другой за 80 лет при среднем расстоянии между ними около 23 астрономических единиц; третий член системы- звезда С, которая находится от нас на расстоянии 10 000 астрономических единиц, оборачивается вокруг пары АБ с периодом около миллиона лет. Каждая из звезд А и Б  могла бы иметь пригодные для жизни планеты, звезда С – Проксима – не могла бы ».

С. Доул. «Планеты для людей»


ПРОЛОГ
I. ПОПУТНОГО СОЛНЕЧНГО ВЕТРА!..

Космический корабль завершал свой первый виток вокруг Земли.
— Пора, — сказал Командир. — Земля дает добро. Над Камчаткой открыли шлюз. Все было готово к задуманному и на родной планете не раз и не два “проиграно” в термобарокамере по полной циклограмме.
Все инструкции изучены, все действия оговорены. Но кто мог с уверенностью сказать, что ждет человека там, за надежными стенами космического фрегата? И Командир корабля подумал, что в сто крат легче было бы ему самому ступить в ту бездну, чем давать команды товарищу.
А вслух сказал спокойно и вроде даже как-то буднично:
— Ну, в добрый путь!..
Космонавт поднялся из кресла и, повторив про себя пожелание Командира, кивнул ему и плавно двинулся в шлюз.
Перед стартом, у подножия ракеты, готовой сняться в высь, Главный напутствовал его:
— Ты там особо не изощряйся. Только выйди и зайди. — Помолчав, добавил, улыбаясь: — Попутного тебе солнечного ветра!
Эти слова вспомнились Космонавту, когда он переходил в шлюз. Прежде чем сделать решающий шаг, на несколько секунд задержался. Мельком осмотрел себя в скафандре (все было в порядке: на груди висела фотокамера, а на правом боку, у бедра, — манипулятор), качнулся вперед — и до половины высунулся в открытое пространство.
Перед ним был Космос.
Первое, что бросилось в глаза, - Солнце. (Он мысленно назвал его с большой буквы). За инструкцией Космонавт должен был полностью закрыть светофильтр. Но таково было неодолимое любопытство взглянуть в Космос, на Солнце без защитного светофильтра, что он лишь наполовину прикрыл лицо. И когда поглядел, то в тот же миг зажмурился, ибо показалось, что в лицо ударила дуга электросварки. Пришлось спешно закрыть светофильтр, и только тогда смог смотреть. В Космосе, не отгорожено толщей атмосферы, Солнце было совсем не похоже на то, которое он привык видеть с земли. Здесь, на далекой орбите, перед ним висел ровный диск, без лучей и ореола, но слепил невероятно. Даже в позолоченном фильтре 96-процентной плотности яркость была такой, как в Ялте в летний полдень.
Солнце — ослепительно сияющее, а небо... черное. И звездное. Звезды были вверху и внизу.
“Странно, — подумалось Космонавту, - солнечный день, а небо черное. И зари. Не поймешь: или сейчас солнечная ночь, или звездный день?”
Он сделал еще один плавный, осторожный движение, стал на обрез люка, и... ему захватило дыхание.
Под ним было Черное море. Как на ладони!
Из иллюминатора корабля он уже видел его, но то из иллюминатора, а отсюда, из обреза люка, над открытой пропастью, совсем другие чувства всколыхнули его душу, и Космонавт впервые почувствовал себя крылатым.
И Кавказ был под ним.
Космонавту неожиданно, словно душа запела, вспомнились строки поэта, которые учил когда-то еще в школе:
Кавказ подо мною. Один в вышине
Стою над снегами у края стремнины;
Орел, с отдаленной поднявшись вершины
Парит неподвижно со мной наравне.
Отселе я вижу потоков рожденье
И первое грозных обвалов движенье.
Когда прозвенели в душе эти строки, Космонавт взглянул на свой корабль, и тот ему выдался действительно необычным птицей.
А слева было видно Балканы, Италию, справа, на горизонте, - голубела Балтика. Как нарисованная. И подумалось, что такой необычной красоты еще не видел ни один человек.
Но Космонавт спохватился — не к восхищению, надо было работать. Он снял крышку с кинокамеры, что должна его снимать, глубоко вздохнул, мягко оттолкнулся от корабельного порога и поплыл, раскинув руки и ноги.
В Космосе!
Над Землей!
И хоть поплыл только на длину фала, а казалось, что плывет над всем белым миром, над прошлым Земли, над ее настоящим и будущим.
Плывет над материками и морями и вдруг слышит в наушниках торжественный голос Командира:
— Я — “Алмаз”! Человек вышел в космическое пространство! Находится в свободном плавании! Я — “Алмаз”! Человек вышла...
В ту историческую минуту свободного плавания над бездной Космонавт никак не мог понять: кто-то вышел в космос, о чем взволнованно передает Командир?
А под ним был Крым. На дне безграничной пустоты. Очертания полуострова были такими четкими, что Космонавт узнал Цемесскую бухту.
Разглядывая Крым, он вспомнил о тех опасениях, которые слышал перед полетом: а вдруг психика человека не сможет справиться с ощущением бездны, которая разверзнется перед ней? Вдруг возникнет страх перед пропастью? Вдруг...
Космонавт улыбнулся — какие страхи? Радость, возбуждение, восторг охватили его над той бездной.
И видит Космонавт, как Землей весна идет — с юга на север. Отсюда, с недосягаемой выси, видно, как белое уступает место черному, зеленому. Весна идет? Красна идет! И Космонавту показалось, что это не просто та весна, о которой в словарях отмечается: “время года между зимой и летом”. Нет, то идет Весна Человечества, того Человечества, которое только сделало первый шаг в Космос, первый в милионолетнем движении, от далекой зари зарождения жизни во тьме веков до звезд в небе.
Он плыл над Землей, а под ним на север спешила весна.
Над Уралом Космонавт неожиданно начал переворачиваться на искаженном фале: то в одну сторону, то в другую. Но боязни или опасения не чувствовал, была радость, был восторг, что Землей — древней и вечно юной голубой планетой — идет Весна Человечества!
Раскрутив фал, он поплыл к кораблю.
И корабль поразил Космонавта не меньше, чем Земля и звезды: серебряный, величественный, с усами антенн, с солнечными блестками — настоящий звездный фрегат! От полноты счастья и восторга захотелось даже испытать корабль на устойчивость. И он толкнул его — раз и во второй раз. Оказалось, что корабль можно легко раскатать толчками!..
Космонавт засмеялся в скафандре и снова поплыл от корабля.
И была тишина. Абсолютная, ни с чем не уравнена тишина, которой нет на Земле.
Он почувствовал в этой тишине биение собственного сердца и шум дыхания. Почувствовал как будто со стороны. И показалось, что то дышит Вселенная.
И был день как день — обычный, мартовский, ничем не примечательный. И там, далеко внизу, на голубой планете, никто в те минуты и не подозревал, что в Космосе, над Землей, плывет человек. Первая и впервые за всю милиаднолетнюю историю планеты человечества.
Еще дважды Космонавт отходил от корабля и возвращался к нему, до серебряного звездного фрегата с усами антенн. В шлюз он заплыл головой вперед (хотя по инструкции должен был зайти ногами, но то, что получалось на Земле, во время тренировок в барокамере, не получилось в Космосе, потому что скафандр после свободного полета стал “не тот”), там развернулся и уже ногами — в корабль, прямо в кресло.
Это уже было над Енисеем.
И была первый человек в открытом Космосе ровно 12 минут, те 12 минут, что стоят целой жизни, которых не каждому из землян удается дождаться хотя бы раз в жизни. То были первые звездные минуты человечества, что со временем превратятся в часы, дни, недели, месяцы, годы, десятки лет.
— Попутного тебе солнечного ветра, Человек!
На земле, как только Космонавт снял шлем, Главный, хитро прищурившись, неожиданно спросил весело:
— Что я тебе сказал перед стартом? Ну, что?
— Выйти и зайти, — ответил счастливый Космонавт.
— А ты вспомни лучше.
И Космонавт вспомнил: “Попутного солнечного ветра”. Главный засмеялся.
— Вот теперь все правильно.
И на своей фотографии написал Космонавту на память о тот необычный день: “Пусть всю жизнь тебя сопровождает попутный солнечный ветер!”
На Космодроме цвели тюльпаны.
То был обычный мартовский день, день, когда планетой Земля шла Весна, звездная Весна Человечества.

2. ИЗ ДОСЬЕ
КОСМИЧЕСКОГО ЦЕНТРА ЗЕМЛИ

Дело № 245/08 – «Гелиос».
Второй  Космофлот Земли.
Фонд 138/49

ПРОТОКОЛ 10
общего собрания членов экипажа «Гелиоса»

6-й год полета.
                18 марта 2115 года
   по земному летоисчислению.
Кают-компания лайнера

1. СЛУШАЛИ: сообщение Командира лайнера о открытии радиоастрономом “Гелиоса” Русланом Булат-Беком новой планеты в системе звезды А (созвездие Центавра).
— Товарищи! Друзья! Коллеги! Земляне мои дорогие! Шесть лет мы, врезаясь в бесконечную ночь Пространства, летим к созвездию Альфа Центавра на поиски планеты, пригодной для жизни людей. Нас ждет еще один год падения в космическую бездну, и только тогда наконец завершится наша гигантская парабола.
Прошли третий компонент созвездие — звезду Проксиму, которая на 360 биллионов километров ближе к Земле. Проксима Центавра — холодный красный карлик, что дает свет в двадцать тысяч раз меньше, чем наше Солнце. Идем дальше, до главного компонента системы Альфа Центавра — звезд А и Б. Как вы знаете, радиоастрономы Земли высказали предположение, что в ближайшем к Земле созвездии Альфа Центавра, в системах его звезд А Бы, должна быть планета. Должен, но точно никто ничего не мог сказать и тем более дать нам хоть какую-то гарантию на успех. Мы летим шесть лет, оставив позади себя десятки тысяч миллиардов километров, на свой риск, не ведая, что нас ждет на финише: удача или горькое разочарование. А впрочем, даже отрицательный результат — это тоже результат, хотя за него и приходится дорого платить. Но в обоих случаях — положительного или отрицательного результатов — нам придется расплачиваться четырнадцатью годами собственной жизни. И не зря мы шесть земных лет жили вне времени и пространства, не зная ни дня, ни ночи, недаром шесть лет было ощущение, что, освещенные серебряным звездным блеском, висим, подвешенные в пустоте, не зря. Сегодня, в этот знаменательный для нас день, в обсерватории “Гелиоса” раздался возглас Руслана, нашего звездного марсового: “Планета! Вижу планету!..” И только теперь мы твердо уверены: четырнадцать лет жизни мы отдадим не даром. Впереди, за тысячи миллиардов километров, нас ждет планета. Планета, подобная нашей голубой Земле. Вот ее фотографии, сделанные Русланом с помощью корабельного телескопа, вот параметры орбиты желтой звезды А — Толиман. Она очень подобна нашему Солнцу, имеет яркий оранжевый спутник, втрое меньше, чем наше светило — звезду Б. До Толимана еще не близкое расстояние — один световой год, но планета в ее системе есть! Ура, друзья, ура!..
2. ПОСТАНОВИЛИ: зафиксировать приоритет Р. Булат-Бека в открытии неизвестной планеты в системе звезды А, то есть звезды Толиман.
3. Слово для предложения относительно названия новой планеты предоставляется ее первооткрывателю.
— Друзья! В этот день, когда я открыл планету в системе звезды А, то есть 18 марта, ровно 150 лет назад, в истории покорения Космоса произошло необычное событие. 18 марта 1965 года, как писали тогда газеты, впервые в биографии землян один из них открыл дверь нашего космического дома и вышел за его порог. Космонавт покинул космический корабль и 12 минут плыл над Землей. А Землей шла Весна. Космическая Весна Человечества. Космонавт плыл над материками, морями, горами и долинами, городами и селами. Это был летчик-космонавт СССР Алексей Леонов. Впервые в истории человечества сын Земли сделал шаг — в прямом смысле этого слова — в Космос! С тех пор нам, землянам, полтораста лет дует попутный солнечный ветер в наши космические паруса. Всего случалось на непроторенном звездном пути человечества — успехи и поражения, радость и горе, счастье открытия и боль потери, — и сыны Земли, некогда начав свой космический путь, уже не останавливались. И так случилось, что как раз в этот день — 18 марта — я и открыл планету в системе звезды А. Поэтому вношу предложение: в ознаменование стопятидесятилетия со дня первого в мире выхода человека в открытый космос новую планету в системе звезды Толиман назвать именем космонавта Леонова — Леонией. Планета Леония — по-моему, звучит!
Предложение Р. Булат-Бека принимается единогласно.
4. ПОСТАНОВИЛИ:
а) удовлетворить просьбу радиоастронома Р. Булат-Бека относительно присвоения открытой им планете в системе звезды А (созвездие Альфа Центавра) имени космонавта СССР А. Леонова и в дальнейшем именовать ее ЛЕОНИЕЙ;
б) просим Космический Центр Земли утвердить название планеты Леония и занести ее в Общий Каталог Планет.
Полет продолжается успешно, все системы корабля функционируют нормально. У экипажа — приподнятое настроение. Живем как одна семья. Радуемся, что подарили человечеству новую планету, которая станет когда-то для него такой же родной, как и Земля.
Скучаем за вами, люди!
Пламенный привет матери Земле!

Экипаж “Гелиоса”.
Передано по О-каналу.
Следующий сеанс связи через год.
   
 
3. 15 ЧАСОВ
ПОСЛЕ ГИБЕЛИ «ГЕЛИОСА»

Один час 30 минут
после катастрофы
Он говорил, словно читал невидимый текст:
- “22 июля 2116 года по земному летоисчислению трансгалактический корабль Второго Космофлота Земли, лайнер 1-го класса “Гелиос” по неизвестным до сих пор причинам внезапно погиб над планетой Леония звезды А (созвездие Центавра). Из всего экипажа (8 человек) в живых осталось лишь двое: геолог Адам Весна-Второй и врач-психолог Ева Булат-Бек, которые во время катастрофы находились на поверхности новооткрытой планеты, исследуя один из ее районов. Таким образом, двое землян оказались на безлюдной необжитой планете в созвездии Центавра без каких-либо средств к существованию, на расстоянии 4,28 световых лет от Земли”.
— Замолчи!.. — воскликнула она со слезами на глазах.
Он тяжело вздохнул.
— Но так будет когда-то записано в “Общей Истории Космических Исследований”, куда записывается все, что бы не произошло с землянами за пределами родной планеты. Незадолго до нашего старта вышел 33-й том “Всеобщей истории”... Итак, в 34-м, нет, пожалуй, в следующем напишут и о трагедии “Гелиоса”.
— О том, что мы случайно уцелели, знать уже никто не будет.
— Возможно.
— А нам остается только петь “Где профундис...”.
— Что?.. — не понял он.
— Говорю, “Где профундис”, - начальные слова одной древней заупокойной молитвы.
Он развел руками.
— Что ж... И такой вариант возможен, — ему было трудно говорить. — “Где профундис”, говоришь? А впрочем, обойдемся и без заупокойной молитвы. И тем более, не будем сидеть сложа руки и покорно ждать своего конца. Обязательно оставить свои следы на этой планете, чтобы земляне знали, что мы и после гибели “Гелиоса” боролись за жизнь до конца.
— Бороться за жизнь на необжитой планете? — Она скептически взглянула на него. — Да кто ты такой, новоявленный богатырь?
— Адам, — сказал он коротко. — А ты — Ева.
ИНФОРМАЦИЯ ОТДЕЛА КАДРОВ ВТОРОГО КОСМОФЛОТА ЗЕМЛИ
“Адам Весна-Второй, 32 года, рост 192 см, цвет волос темно-русый, правильного строения тело, физических или психических недостатков не имеет. По специальности геолог, кандидат наук, автор ряда трудов, в том числе и научно-популярной книги “Психология третьего тысячелетия”. Работал геологом на Памире, заведовал сектором НИИ на Луне и отделом Института геологии на Марсе, в трансгалактичном рейсе на “Гелиосе” впервые.
Физически сильный, спортсмен (по марафонскому бегу неоднократно занимал призовые места), характер — спокойный, уравновешенный, имеет склонность к юмору и удается до него особенно в трудные минуты. В достижении цели настойчив, устойчивый, необычайно работоспособный, целеустремленный.
Эрудит, один из лучших геологов.
В коллективе — коммуникабельный, откровенный, общительный, имеет влечение (в часы досуга) к веселым мистификациям, розыгрышам.
В быту и в личной жизни эмоционально сдержанный, практичный, к сентиментальности не склонный.
Семьи не имеет, всего себя отдает работе.
В критических ситуациях действует с холодной рассудительностью и непременно согласно с Инструкцией.
Рекомендован в экспедицию “Гелиоса” Высшим Советом по вопросам геологии. Утвержден единогласно с высшим баллом оценки”.
“Ева Булат-Бек (девичья фамилия Нэй) — 27 лет, рост 187 см, цвет волос светлый, тело правильной строения, физических или психических недостатков не имеет, приятной внешности.
По специальности врач (терапевт-невропатолог, психолог), кандидат наук. Имеет ряд научных трудов по вопросам космической психологии.
Работала терапевтом в горной обсерватории (Памир), психологом научно-исследовательской станции на Луне, главным психологом Космического Центра на Марсе.
Физически сильная, спортсменка (теннис), спокойный, уравновешенный, в обращении с товарищами приветливая, выдержанная — профессиональный психолог. Однако эмоционально (как женщина) не всегда бывает ровная, настроение может меняться быстро (в зависимости от обстоятельств и ситуаций), но за пределы нормы не выходит.
Имеет склонность к сентиментальности и некоторой кокетливости. Мужчинам нравится.
Понимает, что она не только ученый, но и красивая женщина. В коллективе коммуникабельная, веселая, всегда в центре внимания, поэтому своей внешности и справился с туалетом предоставляет несколько повышенного значения. Любит поклонников, не равнодушна к комплиментам, но к флирту с мужчинами не склонна.
В достижении своей цели, настойчивая и целеустремленная.
Эрудит, работоспособность в норме.
В критических ситуациях не теряется и при наличии товарищей или коллег по работе — эффектно-деловая.
Одиночества избегает, одиночество (особенно долговременная) влияет на нее несколько отрицательно. Поэтому всегда на людях, всегда в коллективе.
Инициативная, если перед ней поставлена цель и рядом надежные товарищи. Всю себя отдает работе и работу любит.
Замужем. Муж Руслан Булат-Бек — радиоастроном “Гелиоса”.
Замужеством своим довольна. Детей не имеет.
Рекомендуемая в экспедицию “Гелиоса” Институтом Космической Психологии. Утверждена единогласно, с высшим баллом оценки”.

Два часа после катастрофы
Ева плакала.
Светлые, волнистые волосы ее — один из многих предметов гордости Евы как женщины были растрепаны, и впервые в своей жизни она не обращала на то внимания, да еще в присутствии постороннего мужчины. Всхлипывая, размазывала кулаками слезы по лицу.
— Чего ты смотришь на меня так... удивленно? — выкрикивала сквозь слезы. — Думаешь, что психологи никогда не плачут?
— Ты была главным психологом.
- И главные плачут. Ко всему же я представительница, как когда-то говорили, слабой пола.
— По данным демографов, представительницы прекрасного пола в среднем на несколько лет дольше живут от мужчин.
— Ты здесь смеешься?
— Я серьезно. Кроме того, в твоей характеристике, что находится в отделе кадров Второго Космофлота Земли, написано: “Спокойная, рассудительная... в критических ситуациях не теряется”. А еще там написано, что ты “своей внешности и справился с туалетом придаешь несколько повышенного значения”.
Адам стоял перед ней мрачный (женских слез он не терпел, ибо не знал, как себя вести, когда плачут). Ева удивленно смотрела на него.
— В такой ситуации, когда наш конец уже за плечами, ты еще помнишь, что написано в моей характеристике?
Он кивнул.
— Помню, потому что до последнего дня знал тебя другой, выдержаннее. — Лицо ее, мокрое от слез, с красными пятнами, было запухшим, неприятным с виду, и он старался на нее не смотреть. — Надеюсь, что твоя замечательная характеристика, отчеканена на пластиковом Листе Аттестации, будет хоть немного соответствовать натуре, той симпатичной натуре, с которой она списана.
— Ты кто такой: биоробот или человек? Или гомункулус из стеклянной колбы? — Ева прищурила глаза, что вдруг стали злыми и острыми. — Может, и записано, что я — спокойная и рассудительная, но... Но ситуация сейчас просто критическая. Она — последняя в нашей жизни. Конечная. Как в метро объявляет автомат: “Конечная остановка. Граждане пассажиры, освободите, пожалуйста, вагоны. Поезд дальше не идет!” Вот и мы приехали на свою конечную остановку жизни, и нам уже пора освобождать вагоны.
— Твоя параллель с метрополитеном...
— Достаточно! Наездилась! — Голос ее начал дрожать, из глаз снова потекли слезы. — “Гелиос” взорвался. Наши товарищи погибли. С ними погиб и мой муж. Погиб на орбите планеты, которую он и открыл. Думал Руслан, что открытая им планета станет планетой его смерти?
— Я все понимаю, Ева, но... криком товарищей не воскресишь и трагической ситуации не переиграешь.
— Ничего ты не понимаешь!
Она обхватила голову руками, тяжело застонала, качаясь всем телом, и иногда тоскливо завывала каким-то животным воем. Глотая слезы, кричала — хрипло и испуганно:
— Придется умирать в двадцать семь лет. И это при среднем возрасте жизни, что достигает целых полтораста лет!
— Преждевременно себя прячешь, Ева. Ты пока что жива и до смерти, как пелось некогда в одной песне, остается всю жизнь.
— Я — живая-а??! — протянула она с удивлением и злостью одновременно. — Ты — слепец! Я — мертвая. Присмотрись лучше, я — ходячий труп по имени Ева Булат-Бек. Чего ты на меня так смотришь?.. Все еще удивляешься, что в моей характеристике написано: “спокойная и рассудительная”? А планета, на которой мы с тобой оказались, безлюдная. Ни души, ни душечки! Ни надежды на спасение. Отсюда до Земли такое расстояние, что нормальный человек и понять не может.
— Всего лишь 4,28 светового года. Или сорок одна тысяча с лишним миллиардов километров. Альфа Центавра — ближайшее созвездие к Земле.
— А от нашего сверхмощного корабля не осталось и следа. Исчез на орбите — и все. Мы даже не знаем и знать никогда не будем, что с ним случилось. То чем же ты будешь на Землю возвращаться? Разве что верхом на палочке попрыгаешь?
Хоть на душе у Адама было тяжело, невыразимо тяжело и угнетающе, но при последних ее словах он улыбнулся.
— Я рад, что ты наконец прибегла к юмору, который, как известно, всегда спасает в критических ситуациях.
— Не цепляйся к словам! — Новый приступ плача потряс Еву. — У меня нет... - выкрикивала она сквозь плач, — силы воли, чтобы покончить с собой.
Он прекрасно понимал весь трагизм безысходной ситуации, в которой они оказались, но, чтобы не выдать своего отчаяния, что терзал его душу, прибег к нравоучениям. И сказал деревянным голосом:
— Человек, если только он настоящий человек, до последнего мгновения своей жизни, несмотря ни на что, должен несмотря на все оставаться...
— ...человеком! — раздраженно перебила Ева. — И, пожалуйста, не читай мне прописных истин, которые стали аксиомой еще тысячу лет назад. И вообще, не читай мне своих дремучих наставлений, они тебе не подходят. Их я знаю и без тебя. Я, к твоему сведению, — врач-психолог!
— Ты была психологом, а теперь просто...
— Кто? — она резко дёрнула головой, отбрасывая с глаз растрёпанные волосы. — Договаривай!
— Просто... растерянная и сломленная женщина.
Она опустошённо взглянула на него, руки ее беспомощно опустились, голова поникла.
— Ты прав, сверхуравновешенный Адам, — человек, видимо, без нервов и эмоций. — Помолчала и по волне отозвалась тихо, устало: — Ты все предугадываешь и все знаешь... Все у тебя разложено по полочкам, как у компьютера по блокам. Я действительно была спокойная и рассудительная, как о том записано в характеристике. Но мой характер начал резко меняться еще в полете. Как Земля на обзорных экранах “Гелиоса” превратилась в светлую крапинку, — это было еще в пределах Солнечной системы, — мне стало обидно. Впервые в жизни стало жутко. Появилось такое ощущение, что я больше не увижу родную Землю. — И вздохнула. — Когда же и светлая точечка, крохотное маковое зернышко, исчезло с обзорных экранов, я почувствовала неведомое ранее волнение. Оно становилось постоянным, оно охватывало меня все глубже и глубже, проникая в каждую клетку моего естества. Иногда хотелось выйти из корабля и погулять на улице. На обычной улице... Мне так хотелось выйти и погулять между людьми, что я не могла ничего с собой поделать. А из корабля в Космос никуда не выйдешь, и Земли на экранах уже не было видно. Тогда начало казаться, что планеты под названием Земля нет, что вообще она никогда не существовала, что Земля — то миф, легенда, красивая мечта. Что мы на “Гелиосе” — вечные космические странники, обреченные висеть в черном мраке Космоса... Я из последних сил скрывала от товарищей свой настоящий психологический состояние, ведь была психологом и хорошо знала те симптомы, которые появились у меня. По штатному расписанию “Гелиоса” я обязана была спасать других от приступов меланхолии, пессимизма и упаднических настроений, а мне самой нужен был спаситель. Но я давила в себе ту черную меланхолию и делала то, что мне, как врачу, нужно было делать: мерила давление крови у членов экипажа, брала анализы, а также порции воздух, который они выдыхали, следила за чувствительностью вестибулярного анализатора, проверяла, как ваши глаза воспринимают различные цвета, следила за функциональными изменениями в ваших организмах, одно слово, изучала ваше психологическое состояние. К тому же, как врач, я контролировала режим работы членов экипажа, систему жизнеобеспечения, присматривала за регенерационными установками по очистке воздуха, за работой пищевого блока, и даже корабельные куры и кролики были в моем ведении. Вот так я старалась, чтобы и минуты не быть одной, не оставаться наедине со своими мыслями. Но мне, врачу, также нужен был врач. И я боялась... боялась, что второго врача нет и меня никто не спасет.
— Я это чувствовал, — спокойно сказал Адам. — Особенно в течение последних трех лет полета.
— Хм, оказывается, ты на женщин иногда можешь внимание обращать? А я была о тебе другого мнения, — Опять помолчала. — А впрочем, это сейчас ни к чему. Я два года изучала в Центре психологию и характеры людей, которые возвращались из длительных космических путешествий. Тогда мне было все ясно. Абсолютно все. Я даже диссертацию на эту тему защитила. О, какая я была самоуверенная и наивная! И слишком легко давала другим советы, как вести себя в Космосе, как бороться с сенсорным голодом, с меланхолией, с ностальгией, — а в космосе она иногда бывает ужасных форм, — с черным настроением, когда тебе, после многолетнего полета в черном мраке с серебряным пылью галактических туманностей, начинает казаться, что родная Земля больше не существует. А как сама попала в Космос, то поняла, что мои советы, сиречь диссертация, не стоит той бумаги, на котором она написана и напечатана.
— Ну, почему же, — запротестовал Адам. — Там есть и ценные мысли.
— Ах, мерси, как говорили мои далекие предки! — И она сделала перед ним реверанс, взмахнув растрепанными волосами. — Оказывается, ты читал мою потрясающую по наивности диссертацию?
- Ева...
— Что — Ева? Ты не веришь, что врач и психолог “Гелиоса” Ева Булат-Бек может быть такой?.. Я была спокойна до тех пор, пока все шло хорошо, пока был надежный корабль и надежный коллектив. Относительно, конечно, спокойная. И даже могла бороться... еще бороться со своим черным настроением, с ностальгией. Могла, ведь рядом был надежный командир, за тебя принимал решения в особо опасных или критических ситуациях. Да еще и человек с железными нервами был рядом. А теперь, сейчас... Ай! Не все ли равно? — махнула она рукой. — Кому сейчас нужна моя исповедь? И чего она стоит на пустынной планете, хоть и похожей на родную Землю? Я больше не врач и не психолог. Я просто неудачник-женщина, которая оказалась у разбитого корыта, как одна героиня, не помню из какой сказки. Все! Прощай, Адам, злополучный мой спутнике!
- Ева, послушай!
— Если бы я была хоть немного предсказателем, то сказала бы, что попутный солнечный ветер больше не дует в мои космические паруса. И, кстати, в твои, Адам, также.
- Ева!..
— Помолчи! Я не хочу больше жить. Я — мертвец!
— Тебе надо проявить силу воли и...
- И ты мертвец, Адам. Не сегодня, так завтра меня не станет. И тебя тоже. И никто не будет знать на Земле, что мы с тобой волею случая пережили гибель “Гелиоса” на несколько дней. Для Земли мы уже мертвы.
Нахмурившись, Адам сердито буркнул:
— Причешись.
— Что-то?! — Пораженная его словами, Ева пыталась заглянуть Человеку в глаза — серьезен ли его совет? — но он избегал ее взгляда.
— Что ты мне посоветовал, дорогой геолог, историк, археолог... еще сколько там у тебя специальностей?
— Говорю, причешись! — Адам переминался с ноги на ногу и все еще не смотрел на нее. — Ты все же женщина. К тому же привлекательная. Так вот и оставайся такой.
— Ах, спасибо за комплимент! Мерси! Как я когда-то любила комплименты!.. Поэтому даже согласна причесаться, чтобы своим растрепанным видом не портить последние часы твоей жизни. Но чем? Пятерней?.. Пожалуйста. Ты доволен? Может, еще на балл меня пригласишь? На уик-энд? Ах, как я люблю уик-энды! Только позаботься, чтобы у них был хеппи энд — счастливый конец. Я очень люблю счастливые концы. Даже в художественной литературе... Но ты так и не сказал, доволен тем, что я расчесалась пятерней?
— Немного.
Ева хотела сказать еще что-то язвительное, уколоть его, но слезы вновь нахлынули ей на глаза, и она вяло попросила:
— Может, хоть ты догадываешься, что все-таки произошло на орбите этой планеты, когда нас высадила здесь ракета, а сама вернулась к “Гелиосу”? Она должна была нас забрать под конец дня, но не забрала. Что там стряслось? Проклятая планета!
— Планета здесь ни причём.
— Тогда почему в ее небе исчез “Гелиос”?
— Я этого не знаю. — Адам пожал плечами. — Очевидно, просто... несчастный случай. Или какие-то неизвестные нам космические силы вмешались.
— Столкновение материи с антиматерией? — цеплялась она. — Космического тела из антимира с нашим кораблем?
— Не думаю.
— Тогда — что? Что стало причиной гибели сверхмощного и хорошо защищенного корабля? Ведь “Гелиос” имел двойную систему защиты. Запас живучести у него был на три корабля. Так что могло случиться с таким суперлайнером, как наш “Гелиос”?
— Не знаю.
— Мог испортиться главный Компьютер?
— Извини, но это наивный вопрос, Ева.
— А если из строя вышел блок контроля?
— Такого тоже не могло быть. Блок контроля полностью автономный и Компьютер не подчиняется, это один из самых надежных блоков корабля, и сам он из строя не мог выйти.
— А если его вывел из строя... ну, хотя бы Компьютер?
— Бунт машин?.. Гм! Такого не могло быть.
— Ну а вдруг?
— Если вдруг, то... то одна из противоречивых команд Компьютера, дефектная команда сверхмощного энергоблока могла привести к беде. Система извлечения энергии прямо из Космоса для движения главных ходовых двигателей в определенных ситуациях становится опасной, она граничит даже с аннигиляцией. Но я еще раз повторяю: блок контроля ни при каких условиях не мог пропустить дефектную или, тем более, вражескую команду Компьютера, если бы вдруг электронный мозг поставь против людей.
— А были случаи, что Компьютеры, ну... восставали против людей?
— К сожалению, были. С трагическими последствиями. Но были изменены и некоторые узлы в Компьютерах и поставлены новые блоки контроля — абсолютно надежные. Для гарантии поставлено также и блоки логической проверки всех команд Компьютера... Нет, - добавил по волне Адам, — здесь что-то другое произошло. А что — не знаю.

Четыре часа после катастрофы “Гелиоса”
Ева лежала, уткнувшись лицом в молодую траву.
По ее розметаным на траве волосам прыгали голубые кузнечики, которых здесь было полно. Плечи больше не вздрагивали, она затихла, как будто заснула. Адам осторожно присел возле нее на траву. Рассматривал голубых кузнечиков чужой планеты, вспоминая, где он их раньше видел. И вспомнить не мог, потому что мысли были заняты другим. Его губы изредка шевелились, словно он мысленно что-то важное подсчитывал.
Звезда А, что выполняла здесь роль местного солнца, вместе со своим маленьким спутником звездой Бы, спускалась до далеких зубчатых гор на западе. Дул морской бриз (море было рядом, внизу, в бухте — слышно было, как кричали чайки), на чужой планете стояла первобытная тишина, и что она в себе таила — попробуй разберись.
Звонко раздавались в молодой траве голубые коньки.
— Вспомнил! — сказал Адам сам себе. — Такие красивые лошадки я встречал в своем родном крае, в Приднепровье. Мы их называли голубыми кобылки. Они попадали на глаза так редко, что, когда их увидишь, аж прыгаешь от радости, — дальше говорил Адам, глядя Еве в затылок. — Моя бабушка говорила, что голубая кобылка приносит счастье. А здесь их...
Ева порывисто поднялась и села, резким движением головы отбросив волосы с покрасневших, отечных глаз.
- Я их оплакала, — сказала мимо него, в пространство. — А кто нас оплачет на необитаемой планете? А впрочем, плачь не плачь, а мы уже никому не нужны.
И смотрела на безграничную ширь голубого моря, но, вероятно, его не видела, потому что в ее глазах стоял седой туман.
— Такая молодая и уже собираешься умирать? Не рано ли?
Она мельком взглянула на него, со злостью спросила:
— А ты — жить?
И снова отвела взгляд на море.
- Другого выхода у нас нет, - решительно сказал Адам, как о чем-то обдуманном-взвешенном. — Кто жив, тот должен думать о живом. Да и кузнечики, голубые кобылки, здесь жужжат на счастье.
— Ты большой оптимист, Адам.
- Есть для того основания, — он помолчал, прикусив зубами травинку. — При среднем возрасте жизни людей 150 лет, — заговорил впоследствии, — я прожил только 32 года. Итак, впереди у меня больше, чем век. То почему бы мне не радоваться?
— Но мы навеки отрезаны от человечества! — сказала Ева уже спокойнее, только нервным движением головы то и дело откидывала волосы с глаз и лица. — Животное прозябание — вот на что мы можем рассчитывать. В то время, когда человечество, как любят писать наши журналисты, семимильными шагами пойдет вперед к новым высотам. На Земле сейчас утвердилась самая справедливая формация. Только бы радоваться, что тебе выпало счастье жить в такую эпоху. А дикий случай отбросил нас в первобытное состояние.
— Но Земля и ее, как ты только что выразилась, справедливая формация еще никого и никогда не оставляла в беде, - уверенно сказал Адам. — К нам обязательно придет спасательный корабль.
— Что ты... сказал? — переспросила она почти шепотом.
— Спасательный корабль. И он к нам придет, тем более, что “Гелиос” еще по пути сюда передал на Землю координаты Леонии и, в частности, ее орбиту и орбиту системы звезды А.
Ева качнулась, на мгновение замерла, боясь вздохнуть, и в ее заплаканных, плачущих, почти помертвевших глазах вдруг вспыхнули живые искорки — надежда на чудо.
— Почему же ты молчал до сих пор? — воскликнула она хрипло, и в первый момент даже говорить не могла от возбуждённой радости. — Когда?.. Почему ты молчишь? Ну скажи... скорее скажи, когда... придет спасательный корабль? Я про спасательную службу Земли как-то забыла. Чего же ты молчишь?
— Понимаешь, — начал Адам осторожно и мягко, и Ева все поняла — в ее глазах начали гаснуть живые искорки надежды. — Земля ждет “Гелиос” еще ровно семь лет. Ровно столько времени, сколько нужно “Гелиосу” на обратный путь. Если же пройдет это время, а “Гелиоса” не запеленгует на границе Солнечной системы орбитальная Станция Дальней Связи, что на Плутоне, то Земли станет ясно, что с “Гелиосом” случилась беда... А возможно, “Гелиос” успел передать по О-каналу о своей трагедии. Говорю, возможно, потому что этого не знаю. Но даже, если он и не успел ничего передать, то достаточно ему появиться на дальних подступах к границам Солнечной системы, как Станция даст тревожную депешу на Землю. И Земля направит спасательный корабль по маршруту “Гелиоса”. Он будет лететь к нам тоже семь лет. Итак, — уже совсем бодро воскликнул Адам, — через каких-то четырнадцать лет здесь, — хлопнул он ладонью по траве, спугнув голубых кобылок, — здесь приземлятся наши люди, дорогие земляки! К тому же мы окажемся младше их на четыре года и девять месяцев. Это как за один рейс. А как за два, то — на девять с чем-то лет.
— То есть как это... младшими? — недоверчиво спросила Ева. — И я буду младшая?
— Ну конечно.
— Но почему?
— Подсчеты здесь сложные, но я попробую тебе объяснить проще. Наш корабль двигался сюда с постоянным ускорением. В собственном, конечно, системе отсчета. То есть в корабле длился свое время. Поэтому половину пути наш “Гелиос” разгонялся, а вторую половину тормозил. С тем же ускорением. Альфа Центавра расположена на расстоянии 4,28 световых лет. С точки зрения земного наблюдателя фаза разгона длилась примерно 2 года и 11 месяцев. Поэтому для Земли наше путешествие на Альфу Центавра заняла 11 лет и 9 месяцев. Но мы то с тобой точно знаем, что прошло всего семь лет. Вот почему мы уже моложе землян почти на пять лет. И это — за один только рейс. А за четырнадцать лет, что пройдут, пока мы будем ждать спасательный корабль и возвращаться на Землю, пройдет...
Ева вскочила.
— Достаточно! Я сыта твоими премудростями. Да и все равно я их не пойму.
— Но это же просто. Если взять четырнадцать лет...
— Ты хоть понимаешь, что только что пел? Адам тоже поднялся.
— Четырнадцать лет? — все еще не веря, быстро переспросила она и досадливо отбросила волосы с лица. — На нас спортивные костюмы астронавтов и больше ничего у нас нет. Здесь и четырнадцати дней не продержишься, а ты... не собираешься Ли ты на четырнадцать лет залечь в спячку? А проснувшись, потянешься, зевнешь и скажешь землянам: “Здравствуйте, дорогие! А вот и я... Вы уж прилетели за мной? Который я рад. Но ведь и выспался хорошенько на этой планете за четырнадцать лет!..” Га? Что-то я не слышу твоего бодрого голоса.
— Ну и хорошо, что у нас ничего нет, - притворно беззаботно сказал Адам. — Зато мы никогда не станем мещанами и не окажемся в плену вещей, как то случалось с людьми не раз.
— И не остроумно!
— Но ведь у нас есть руки, четыре на двух, и на двоих две головы, которые кое-чего стоят. Это большое богатство. Ведь мы люди, гомо сапиенс, — уже серьезно сказал он, не реагируя на ее шпильку.
— Знаю, что мы — гомо сапиенс, а не приматы, например. Но четырнадцать лет! Ты хоть осознаешь такую цифру?
— Если бы не понимал, то не говорил бы. А время в работе проходит быстро. Климат на этой планете мягкий, по крайней мере в том поясе, в котором мы находимся. Следовательно, шуб нам с тобой не надо доставать. И модных вещей, кстати, тоже. Здесь богатый растительный мир и фауна не бедная. На Земле, как подсчитали специалисты, растет полмиллиона съедобных растений. Пятьсот тысяч! Думаю, что и на Леонии их не меньше. Еду нам дадут море и Обширные Равнины, богатые на дичь. Разве мы не сумеем прожить каких-то четырнадцать лет, пока сюда придет спасательный лайнер?
— Ты фантастических произведений временем втихаря не писал на “Гелиосе”? Нет? Увы... Как говорили в старину, твои, кажется, предки: чем бы дитя не тешилось, лишь бы не плакало.
— Ты чрезвычайно знакома с ироничными высказываниями моих предков. Я тронут.
— Мерси, как говорили мои предки.
— Не забывай, что Земля послала нас в созвездие Центавра на поиски планеты, пригодной для будущей колонизации ее человечеством. И не просто надо колонизировать новую планету, а сделать ее также планетой, как и Земля. Вот мы первыми и начнем обживать эту планету. Она стоит того. И мы это докажем землянам.
Ева скептически:
— Без людей?
— Разве мы не люди? — И добавил, улыбаясь: — что касается меня, то я... довольно ординарный представитель гомо сапиенс, а вот ты... весьма симпатичная представительница прекрасной половины гомо.
Но комплименты, на которые Ева когда-то была такая лакомая, уже не влияли на нее. Более того, Адамова похвала вызвала вспышку нового раздражения.
— Живи!.. — крикнула она ему в лицо, дёрнув головой. — Живи рабом природы! Зверем! Моллюском! Хоть птичкой щебечи! Хоть розовой бабочкой порхай! Кем хочешь. Мне все равно. Хоть сок амброзий с цветков слизывай, хоть сырое мясо ешь, хоть пасись на траве, как жвачное животное, мне все равно! Я так жить не буду и не хочу!
И Адама трудно было вывести из равновесия.
— Не хочешь жить, а вынуждена будешь, — спокойно ответил он. — Потому что мы с тобой обречены на жизнь!

Девять часов 00 минут после гибели “Гелиоса”
— Послушай, оптимист. Зажги костер. Мне холодно.
— У меня нет огня.
- И ты собираешься жить на этой планете целых четырнадцать лет? Или, может, передумал?
— Нет, не передумал. А вот как добывать огонь, не знаю. Вернее, знаю теоретически, но практически... не пробовал.
— Знаю — не знаю! Умею — не умею! Практически - теоретически!.. — вплоть взвизгнула она. — Ты ничего не знаешь! Вот мой Руслан все знал. Он всегда находил для меня слова утешения и утешения. А ты...
— Конечно, я не такая яркая личность, как твой Руслан. И поэтому знаю и умею несколько меньше. — И добавил, пародируя неизвестно кого: — Мы люди простые, скромные.
— Робот! — крикнула она ему в лицо. — Биомасса!.. Какая я несчастная, что в последний день моей жизни судьба послала мне тебя, простака, сухаря! Ты, как геолог, всю жизнь имел дело с камнями, поэтому и сам превратился в камень! И не обижайся за правду.
Адам невозмутимо улыбался.
— Когда на Земле заспорят, бывает, две тетушки, то друг другу выдает: ты такая и сякая! Вторая не менее шумно кричит: от такой слышу! А вот тебе так не скажешь. Ты не камень. Ты комок живых, взрывоопасных эмоций. Удивляюсь, как ты с таким сумбуром, извини, в эмоциях сумела пройти строгий медицинский и психологический отбор и попасть на “Гелиос”?
— От... сумбура слышу! — отрезала она и, спохватившись, кашлянула, даже улыбнулась. Скупо, лишь уголками губ, но улыбнулась, и в Адама как будто камень спал с души. Все оставалось на своих местах, однако стало немного легче.
А на чужой планете стояла первобытная тишина немая. Только слышно было, как глухо шумит внизу невидимое море и в небе безмолвно вспыхивали зарницы.
И иногда кто-то жутко и пронзительно хохотал во тьме.
Ева каждый раз вздрагивала, хоть и знала, что то хохочет мартин.

Девять часов 30 минут после гибели “Гелиоса”
- Ева!
— Ну!
— Взгляни на небо.
— Чего я там не видела? Одно и то же.
— Конечно, в небе Леонии сияют те же созвездия, что и в небе Земли. Но все равно посмотри. Вон видишь, Большая Медведица, за ней Орион, потом Волопас. А между созвездием Большой Медведицы и Волопаса сияет созвездие Гончих Псов.
— От скуки ты решил пройти со мной краткий курс по изучению звездного неба Леонии? Но ты ошибаешься, оптимист, когда думаешь, что я собираюсь ночам слоняться на этой безлюдной планете. Мне и днем здесь нечего делать.
И Адам, не слушая ее, говорил словно сам с собой, неизвестно кому показывая рукой на небо.
— По ту сторону Малой Медведицы — созвездие Кассиопеи. А за ней сразу же созвездия Андромеды, — помолчав, вздохнул. — Стоит взглянуть на звездное небо Леонии, как мне кажется, что я дома, на Земле, на берегу Днепра. Но взгляну на созвездие Кассиопеи — и все сразу же становится на свои места. Однако в небе Леонии меня больше всего интересует созвездия Кассиопеи.
— А мне безразлично.
— Погоди. В небе Земли Кассиопея имеет пять звезд, а в небе Леонии уже шесть.
— Звезд здесь, может, и много, и все они чужие!
— Те пять звезд Кассиопеи, что образуют как бы ромб, действительно нам с тобой чужие и далекие. Но шестая... Посмотри на нее, какая она яркая. То, — голос его задрожал, — Солнце.
Ева резко вскочила, глянула на шестую, самую яркую звезду в созвездии Кассиопеи, потом на Адама.
— Что ты сказал? ... Солнце? — Она уже начала догадываться, и дыхание ей перехватило. — Неужели?.. Нет, нет, не может быть.
— Да, шестая звезда — это наше Солнце, — помолчав, Адам задумчиво добавил: — Наше родное Солнце-Солнышко, в лучах которого мы и выросли. И разве только мы с тобой — все живое на Земле.
Ева схватила Адама за руку, и он тоже поднялся. Они долго стояли молча, глядя в звездное небо на шестую, самую яркую звезду Кассиопеи, и молчали, молчали... И вот внезапно Ева припала к его плечу и заплакала. Она плакала под созвездием Кассиопеи, а он чувствовал ее теплые слезы у себя на плече, боясь шевельнуться.
— Ты... честно? — спросила Ева сквозь слезы. — Неужели и маленькая звезда в чужом созвездии и есть наше большое родное Солнце?
— Для созвездия Кассиопеи наше Солнце — всего лишь обычная звезда. Правда, одна из самых ярких в небе Леонии, звезда нулевой визуальной звездной величины. Но таких ярких звезд в небе Леонии немало, и наше Солнце среди них ничем не отличается. Глядя на него и подумать нельзя, что вокруг той обычной, хоть и яркой звезды ходит по своей орбите голубая планета с белым миром, прекрасная планета людей — Земля.
— Земля?.. — Ева вздрогнула и, оторвавшись от его плеча, забегала взглядом по звездном небе чужой планеты. — Где наша Земля? Покажи мне нашу Землю.
— От шестой звезды Кассиопеи, то есть от нашего Солнца, немного вниз. Там и будет наша Земля.
Ева до боли в глазах всматривался туда, куда показывал ей Адам, всматривалась, забыв в тот миг, где она и что с ней.
— Но ее не видно, — с ужасом воскликнула Ева. — У меня зрение плохое, или действительно не видно?
— Зрение у тебя нормальное, а нашей Земли отсюда не видно. Никогда ее отсюда не видно.
— Неправда, Адам! Видно! — вдруг крикнула Ева и, припав к нему, задрожала всем телом. — Мне кажется... кажется, что я вижу. Землю вижу. На грани видимости, еле-еле вижу. Кванты света... Почему я вижу, Адам? Может, у меня необычный зрение?
Из созвездия Центавра со всей далекой отсюда Солнечной системы видно только Солнце. Да и то в виде яркой звезды нулевой визуальной звездной величины. А Землю... Даже с дальних планет Солнечной системы ее видно очень плохо. С Юпитера, например, Земля кажется звездочкой в шесть раз более слабой яркости за самые слабые из доступных невооруженному глазу звезд. Только в телескоп можно увидеть Землю на Юпитере (да и то с трудом!) в периоды ее крупнейших отдалений от Солнца.
А с Плутона даже в оптические приборы Землю не видно.
И Адам согласился, что у Евы зрение уникальный, что она и вправду видит крошечную светлую крапинку в небе Леонии — Землю. Говорил так, чтобы успокоить женщину, говорил, а самому тяжело было на душе.
Тысячи звезд — ярких и едва видимых, больших и малых и совсем крошечных — обильно высеялись в чужом небе неизведанной планеты, и в серебряном звездном блеске двое беззащитных, измученных землян, что неприкаянно сидели в темноте ночи на побережье неизвестного моря, казались засохшими зернами чужой жизни, которым не суждено прорасти в почве этой планеты. А из глубин черного Космоса блестящим взглядом — холодным и безучастным — безмолвно смотрело на них их родное Солнце, не способное здесь, на чужой планете, обогреть, приласкать лучами и теплом двух своих детей.
— Здесь все не так! — в отчаянии воскликнула Ева. — Здесь даже наше Солнце будет приходить к нам не днем, как всегда, а ночью. Потому что днем светит чужое Солнце, звезда А, и нашему Солнышку сюда нельзя.
— Но ночью оно светит только для нас с тобой.
— Адам. Ничего я не вижу ниже шестой звезды Кассиопеи. Просто я хотела... очень хотела увидеть Землю. Последний раз. -И вдруг невпопад с предыдущим разговором, но в согласии со своими сокровенными мыслями спросила: — А если броситься в это море, то можно вынырнуть у нас на Земле? Ведь это так просто: здесь нырнул, а дома вынырнул.
Неожиданно застукан этим странным вопросом, Адам на мгновение заколебался, не зная, что и как ей ответить. Ева же его молчание поняла по-своему.
— Знаю! Можно!.. Мне об этом только что пришла мысль. Это кратчайший путь домой, даже космического корабля не надо. Ведь так? Почему ты молчишь? Просто не хочешь, чтобы я возвращалась домой, а чтобы осталась с тобой колонизировать и обживать эту прекрасную проклятую планету!..
Пятнадцать часов после гибели “Гелиоса”

...Ему крайне хотелось открыть дверь.
Куда — все равно, только бы открыть и увидеть новое. Что именно? Все равно что, лишь бы новое.
Адам метался по кораблю в поисках тех заветных дверей, открыв которые, можно было бы увидеть новое. Хоть что-нибудь, а новое.
Это была его навязчивая идея-фикс: найти и открыть на “Гелиосе” такие двери. Но все двери на корабле были хорошо ему знакомы и изучены до мельчайших царапин или цветных тонов, и Адам мог на ощупь, с завязанными глазами, определить, куда они ведут. Ибо были те двери, которые он сотни, тысячи раз открывал и... ничего нового за ними не видел. За дверью его ждало одно и то же, виденное-перевиденное: каюты, рубки, залы, блоки, пульты, одни и те же аппараты, один и тот же, избитый до чертиков, интерьер...
Но он отворяет двери одни за другими настойчиво и упорно.
— Ты что ищешь, Адам? — В дверях, которые он только что открыл, стояла Ева Булат-Бек, доктор “Гелиоса”, в белом халатике, в белой шапочке, тоже для него не было новым.
- И тебя я уже видел, — разочарованно сказал Адам. — Понимаешь, у меня болит мозг и глаза от того, что я не вижу ничего нового.
И Ева вдруг начала, монотонно и скучно, вычитывать то, что Адам уже слышал от нее.
— Для нормальной работы головного мозга необходима постоянная зарядка внешними нервными импульсами, идущими от органов чувства через подкорковые образования в коре.
О, как скучно говорит эта врач! И здесь ничего нового, и здесь дремучие дебри из лексикона психологов!
— Однообразие и монотонность впечатлений при отсутствии достаточного притока внешних раздражителей снижает энергетический уровень (тонус) коры мозга, и это может привести к нарушению психических функций...
— Ты что, читаешь мне лекцию? — возмутился Адам. — Я ищу новые двери, а ты...
— У тебя сенсорный голод, — сказала она врачебным тоном. — А сенсорный голод — это недостаток раздражителей, поступающих в мозг от внешней среды. Месяцами, годами ты видишь вокруг корабля яркие звезды, которые не мельтешат, на фоне черной бездны неба. Нет ни дня, ни ночи, ни зимы, ни лета, ни весны, ни осени. Когда же выключаются ходовые двигатели, наступает царство безмолвия, в царство молчания, царство немой тишине. Только и выделяется едва слышный шорох электронной аппаратуры. Корабль за все годы полета ты изучил, людей тоже и знаешь, кто и что будет говорить, как себя вести и какая у него мимика и тембр голоса. Полное отсутствие свежей информации. Итак, у тебя сенсорный голод, и я обязана тебя спасать.
— Ты-ы? Меня-я? — удивился Адам. — Спасать?
— Да, я врач и психолог, в мои функции входит спасать вас от меланхолии, от сенсорного голода. А лекарства от него известны — надо еще больше времени отдавать работе, научным занятием, на досуге тоже чем-то заниматься. При сенсорном голоде особенно помогает музыка. Она поднимает эмоционально-эстетический настрой.
И Адам почувствовал музыку.
Удивительную, ни с чем не сравнимую музыку — волшебную и всепобеждающую.
Музыка неслась отовсюду, изо всех закоулков “Гелиоса”, от его стен.
Она пронизывала корабль насквозь, неслась, казалось, от звезд, от галактических серебряных туманностей, от всей Вселенной. Адам закрыл глаза, чувствуя, как убаюкивает его странная музыка, поднимает и несет, несет на волшебных крыльях.
“Я отворил двери, за которыми, наконец, нашел новое”, - пробормотал он во сне.
— Не спи! — вдруг сказала Ева. — Я должна тебя спасать.
— Нет, - мотнул головой Адам, — это я тебя должен спасать на необитаемой планете. Слышишь, я!..
Адам проснулся внезапно, словно вынырнул из воды.
Проснулся от того, что кто-то тронул его за плечо, тронул холодной и мокрой рукой.
А в душе, в сердце, в мозгу, во всем его теле все еще звучала странная и крылатая музыка.
“Где я?” — подумал спросонья, ничего не понимая. Сенсорным голодом он действительно переболел на “Гелиосе” (как и большинство членов экипажа, как переболела им, кстати, и сама врач), и Ева лечила его музыкой, потому что Адам действительно тогда искал на корабле двери, за которыми хотел увидеть что-то новое. И Ева...
Постой, а где же Ева?
Ведь это лишь сон и он не на “Гелиосе”, а...
Адам вздрогнул, потому что совсем замерз, сидя на остывшем уже камне, и открыл глаза.
Серело. У прибрежья бродили туманы.
А может, он не замерз, может, это его душа так замерзла на чужой планете. А телу тепло... Так, так, то душе холодно. То замерзла его душа и хватала холодными пальцами.
Адам дернул головой: что за мысли ему лезут в голову? И сон какой-то странный... Ева должна его спасать? Ха!
Адам встал с камня и оглянулся: Евы нигде не было.
“Но кто же меня тогда тронул за плечо? — подумал он встревожено. — Еще бы и сказал на ухо: не спи. Я подумал, что это Ева...”
Вскочил, пробежал глазами по береговой полосе и недалеко от кокосовых пальм, высокое верховья которых было срезано туманом, увидел Еву. Свесив голову, она шла в море.
В чужое море чужой планеты, и вода уже доходила ей до колен, затем поднялась до пояса...
Адам вздрогнул от утренней свежести.
“Что она, ни свет ни заря надумала купаться? И в одежде?..” Вода уже достигала по грудь, и Адам наконец все понял.
- Ева-а-а! — крикнул яростно рванулся с места со скоростью, на которую только был способен.
— А-А-а-а!.. — пронеслось над берегом.
Ева медленно обернулась, крикнула ему: “Где профундис!”, помахала рукой, как машут, прощаясь перед дальней дорогой, медленно погрузилась в воду и исчезла с глаз.
Адам бежал, а в его ушах все еще звучал ее вопросительный голос:
“А если броситься в это море, то можно вынырнуть в нас, на Земле? Ведь это так просто: здесь нырнул, а вынырнул...”
И он еще успел подумать:
“О, на сенсорный голод, на нехватку свежих впечатлений и чувств я теперь не буду жаловаться. Их уже и так достаточно!..”

Часть первая
ОГОНЬ

1
Утром Адам сделал одно из величайших открытий на планете Леония, а именно: открыл пещеру, пригодную для жизни, которую тут же торжественно и назвал “Каменными пенатами”.
Ева не возражала против такого названия.
       — Сказала мне безразлично, — называй пещеру хоть и виллой.
— О!.. — радостно воскликнул Адам. Вилла — это уже звучит. Потому что пещера, как-то оно... по-простецкому. Итак, отныне наше жилье на Леонии будет называться так: вилла “Каменные пенаты”. Возражений нет? Тех, кто воздержался, тоже нет? Прекрасно. Название принимается единогласно.
После всего, что случилось с “Гелиосом”, после бессонной ночи и попытки покончить с жизнью, Ева едва держалась на ногах, и на ее опухшем от слез, потому некрасивом лице была полная апатия и равнодушие. И еще усталость.
Угнетающая и тяжкая усталость, без надежды, без просвета, без веры в завтра.
Адам же как будто не замечал ее состояния и, делая вид, что будто ничего и не случилось, без умолку сыпал словами, чтобы только не оставлять ее наедине со своими гнетущими мыслями.
— Если тебе захочется пригласить кого в гости, то, пожалуйста, запиши адрес: созвездие Центавра, система звезды А, планета Леония, безымянная бухта безымянного моря, вилла “Каменные пенаты”.
Она стояла и покачивалась, полузакрыв глаза.
Адрес записала?.. Вот и прекрасно. А теперь — прошу. Вилла “Каменные пенаты” гостеприимно открывает перед тобой двери. То есть двери вилла пока не имеет, но это не беда. Главное, что есть отверстие. А дверь — это... пережиток. Да и ни от кого нам закрываться.
Вход в пещеру был, правда, узковат, но протиснуться можно было.
— Прошу, — Адам элегантным жестом пригласил Еву. — Надо бы на счастье в новое жилье первой впустить кошку, но подобного животного из рода кошачьих мы еще не одомашнили на Леонии. Как говорится, все впереди. Эй, эй! — обеспокоено крикнул он. — Нагнись!..
Но его совет оказался запоздалым — стукнувшись лбом о выступ, Ева что-то тихо, сквозь сжатые зубы, сказала, и Адам даже обрадовался, что она сказала это тихо.
— Ну вот и все в порядке. А с кошкой наше жилье и вовсе станет уютным.
— Насколько мне известно, неандертальцы кошек еще не приручали.
— А при чем здесь неандертальцы?
— При том, что они жили в пещерах, как и ты собираешься жить.
— Ничего, — бодро воскликнул Адам. — В пещерах жили и кроманьонцы, а они уже были такими людьми, как и мы с тобой.
— Неандерталец! — буркнула Ева. — Все равно ты теперь неандерталец. Шкуры тебе только не хватает через плечо, палки и каменного скребка. И был бы ты образцово-показательный неандерталец.
— Будет и палка, и скребок, — не обиделся Адам.
Вздрогнув, Ева сделала шаг в пещере и остановилась. Всю свою жизнь она испытывала неприязнь к пещерам, подземным ходам, даже ямам, граничащую с отвращением. Но после всего, что произошло, деваться было некуда, и она, пересилив свое отвращение, присела на камень.
Адам тараторил много и бодро:
— Маленькая, уютная и симпатичная пещерка. Правда, немного мрачная, загроможденная камнями и водорослями, но ничего — уберем.
— Сам убирай! — буркнула Ева.
— Конечно, это я и имел в виду. А сейчас я тебе приготовлю спальное место под вон той стеной.
Ева молчала.
— О, и здесь хорошее место. Отдыхай, как говорится, с дороги. А я лягу у противоположной стены.
Адам присел под стеной с одной стороны пещеры, Ева с другой, и оба замолчали. Говорить им больше не хотелось, да и не о чем.
Очевидно, время уже (использовав молчание героев, как удобную паузу) дать читателю хоть какие-то портретные данные героя, а то все — Адам и Адам. А какой он на вид, неизвестно.
И автор вынужден со всей ответственностью заявить следующее: ничего решительного или отважного, тем более героического с первого взгляда в Адаме не было и не предполагалось появиться в ближайшее время:
а) нос как нос;
б) волосы — слегка волнистые, коротко стриженные;
в) черты лица мягкие, будто женские (Адам даже втайне страдал, что природа или родители наделили его совсем не героически-мужественными чертами);
г) подбородок округлый;
д) губы обычные, правда, немного припухшие. Как у девушки (Адам тоже от этого страдал);
ж) улыбка своеобразная, все знакомые называли ее “Адамовой улыбкой”;
с) глаза — миндалевидные.
Вот, кажется, и все портретные данные нашего героя. Как видим, Адам ничем не выделялся среди мужчин и ничего особенного не имел в своем рядовом облике.
Остается подать портретные данные Евы... А впрочем, с женщинами пока не будем спешить, как-нибудь в другом месте нарисуем ее портрет. Итак, оба молчали. Ева потому, что не имела никакого желания говорить, Адам же неожиданно растерялся и не знал, как себя вести и что делать дальше, потому что впервые в своей жизни оказался в одном помещении (пусть и пещере) наедине с чужой женщиной. Ему даже страшно стало от мысли, что вот в этой пещере ему придется каждый день — годы и годы! — жить с чужой женщиной. А перегородки в пещере нет.
— А впрочем, мы товарищи по несчастью, — сказал он вслух, — поэтому и будем жить тут, как двое сообщников по несчастью.
Ева ничего не ответила.
Неожиданно в пещеру залетела маленькая юркая птица и зависла на входе, быстро-быстро трепеща крылышками, будто говоря: “Ой, куда я попала?..”
— Занято! — буркнул Адам не достаточно вежливо, и птица, сделав крутой вираж, мигом вылетела из пещеры.
Ева сидела ссутулившись, положив руки на колени, и исподлобья смотрела на Адама, но, занятая своими мыслями, не видела его. Наконец, она тяжело вздохнула и хрипло спросила:
— Вот и все?
— Новоселье отпразднуем чуть позже.
— А ты не мог найти пещеру, если уж без видеотелефона, телевизора, без горячей и холодной воды, то хотя бы с двумя спальнями? — резко спросила Ева. — Я все же... замужняя женщина. А впрочем, — махнула рукой, — теперь уже вдова. В 27 лет, — горько вздохнула, и из ее глаз готовы были политься слезы. Боясь тех слез, Адам заговорил торопливо:
— Я приложу все усилия, чтобы найти трехкомнатную или хотя бы двухкомнатную пещеру. А пока придется тесниться в этой. Возможно, со временем я придумаю что-то похожее на ширму.
— Если долго собираешься здесь жить, то придумывай.
И опять молчание, опять оба не знали, о чем говорить и как держаться. У Евы был такой вид, словно ее только что пригласили принять участие в какой-то игре, а что эта игра серьезная, не предостерегли. И она теперь не может понять: что это — детская игра или жестокая необходимость?
В пещеру долетал шум прибоя.
Где курлыкали чайки.
- И ты собираешься здесь жить целых четырнадцать лет?;
— Почему бы и нет? — беззаботно отозвался Адам (о, как, нелегко прятать свои настоящие чувства за притворной беззаботностью!). — Район, как говорят, курортный. Рядом море, пляж. Воздух свежий. Тишина. Соседи нам не будут мешать, потому что их вообще не существует. Правда, придется спать на каменных лежаках, но твердая постель только закаляет. По крайней мере нас никто не обвинит в мягкотелости. А посреди пещеры, вон в той ямке, разведем домашний очаг, возле которого и будем собираться вечерами. Для мудрых бесед о мировых проблемах.
Ева обвела затосковавшим взглядом пещеру и вздохнула.
— Мой Руслан увлекался альпинизмом, — сказала по волне. — Это я еще как-то терпела, хотя не видела никакого смысла, даже здравого смысла в том, что человек должен карабкаться целый день на отвесную стену над многокилометровым обрывом. Но когда он начал увлекаться еще и спелеологией, я восстала. Пещер я органически не могла терпеть. Я сказала: или я, или пещеры... Руслан выбрал меня. И вот... должна жить в пещере. И еще вместе с чужим мужем.
— Не волнуйся, я попытаюсь стать домашним.
— Поверю на слово.
— А что касается пещеры, то... На Земле человечество тоже начинало с пещер — и ничего. Выросло. Даже “Гелиос” построило и до созвездия Центавра добралось.
— Ты забываешь, что человечество на Земле не состояло из двух индивидуумов, которые оказались у разбитого корыта.
— Двое тоже люди.
— Мне кажется, что ты, став взрослым, так и забыл расстаться со своим детством. Хотя... возможно, это и хорошо.
Ева легла на свой каменный выступ, вытянула руки, положила на них голову (волосы посыпались вниз) и в тот же миг уснула. Очевидно, сказалось нервное перенапряжение. Но и во сне она, наверное, плакала, потому что иногда плечи ее вздрагивали, и женщина жалостливо всхлипывала.
Адам поморщился, вздохнул и, свесив голову, сидел так, задумавшись. Вскоре и он уснул сидя, и на вилле “Каменные пенаты” воцарилась тишина. Только слышно было приглушенный шум прибоя, и где-то жалостливо кричали чайки, и время от времени хохотал мартин.
Уах-ах-ах-ах-ха-ха!!!
- И тебе... смешно? — пробормотала во сне Ева, адресуя свой упрек Адаму, и снова затихла.
Уах, ха-ах-ах-ах-ха-ха!.. — захохотал возле самой пещеры мартин.
Адам неожиданно фыркнул, плечи его затряслись, и он залился тихеньким (в сравнении с мартыновым) смешком: ха-ха-ха-а!..
Адам лежал на ослепительно-белом прибрежном песке ногами к морю и мечтательно жмурился от солнца. Будто ему, наконец, дали отпуск и впереди у него целый месяц ленивой и сытой бездеятельности. Красота!..
Море с тихим шорохом накатывалось на берег, лизало ему пятки, подошвы ног, он смеялся, отбрыкивался от него, а оно снова накатывалось.
Но тут неожиданно что-то скользкое, холодное и противное лизнуло Адама в пяту и прилипло к ноге. Он брезгливо дёрнул ногой, закричал и... проснулся.
Море и впрямь лизало ему пятки.
И не где-нибудь, а в пещере.
“Я до сих пор еще не проснулся, — подумал Адам, прислушиваясь к порывам ветра и грохота прибоя, доносившегося снаружи.
Шторм на море?
Он соскочил с лежака и даже охнуть не успел, как оказался по пояс в воде.
- Ева! Нас, кажется, заливает!!!
Крикнув это, Адам проворно взобрался обратно на свой лежак, который уже исчезал под водой.
— Нас заливает без “кажется”! — вскрикнула с противоположной стороны Ева. — Я уже по пояс в воде... Твоя вилла “Каменные пенаты” вскоре окажется на дне.
Адам бросился в черный водоворот, клокотавший в пещере, и поплыл к Еве. Она стояла на своем выступе по пояс в воде. Адам выбрался на него и стал рядом, не зная, что делать дальше. Оба были мокрые и дрожали от пронизывающего холода. Ко всему в пещере стояла сплошная тьма и невозможно было понять, с какой стороны выход. Вот тебе вилла! Вот “Каменные пенаты”!
— Чего ты стоишь и трясешься? — набросилась на него Ева. — Да придумай же хоть что-нибудь. Мне уже вода до груди достает. Это ты такую пещеру выбрал, ты! Назло мне, да?
— Разве же я знал, что ее заливает водой? — цокая зубами, оправдывался Адам. — Я же раньше ни на этой планете, ни в этой пещере не жил.
Собравшись с духом, Адам свалился в воду, куда-то поплыл — его не было минут десять. И вот он вернулся и стал возле Евы на лежаке. Вода уже доставала им до плеч.
— Отверстие в пещере залило, вода мутная, к тому же темная — ничего не могу увидеть. Даже не соображу, с какой стороны отверстие.
— Что случилось с морем? Почему нас заливает?
— Очевидно, шторм. На море разгулялись ветры и задули в нашу сторону. Вот и погнало сюда воду. С-соленую...
— Не все ли равно, в какой воде тонуть — в пресной или соленой?
— А я люблю топиться в пресной! — крикнул Адам. — Нам придется плавать в пещере до утра.
— А для чего? Чужая планета не захотела нас приютить.
— Планета здесь ни к чему, это я неудачно выбрал пещеру. Она где-то соединяется с морем, вода в море начала прибывать, вот нас и залило.
Вода уже доходила им до подбородков.
— Плавай! — крикнул Адам. — Пещера высокая, не может же море залить ее под самый свод. А утром, как рассветет, найдем выход.
Он потянул Еву к себе, и они некоторое время плавали под стеной.
А вода все еще прибывала и прибывала достаточно быстро. Плавая, они поднимались все выше и выше, пока не увидели над собой свод. Вот тогда Адам почувствовал, что дела плохи. Словно угадывая его мысли, Ева крикнула:
— Нас затопит здесь, как крыс! А впрочем... не все ли равно? Не сегодня, то завтра, а конца нам не миновать. Так лучше уже сейчас.
Нет, на такой конец Адам отнюдь не был согласен. Но что придумать? Что?.. А вода все прибывала. До свода над ними оставались метры. Ну и сюрприз преподнесла им пещера. И вдруг Ева начала рыдать.
— Ты чего? — Адам похолодел.
Если бы она знала чего. Видимо, от обиды на свою судьбу. А смерти Ева не боялась, потому что знала, что не выдержит на этой планете целых четырнадцать лет, пока прилетят земляне. Да и прилетят ли?..
И вот Адам появился около нее блеснув зубами, (они болтались в воде голова к голове).
— Не забывай, что мы обречены на жизнь, а кто обречен на жизнь, то и в пещере не утонет. Он рискует разве что подхватить ревматизм! — кричал он, чтобы перекричать плеск воды о стены. — Я осмотрел своды, выше этого уровня, где мы сейчас принимаем с тобой оздоровительно-лечебные ванны, вода не поднимается. Выше на стенах лишайники.
— Ах, как хорошо, что ты так удачно выбрал пещеру! — сердито отозвалась Ева. — Ее хоть и заливает море, но не до конца, немного и для лишайников места остается.
— Ветер стих! — не унимался Адам. — Слышишь?.. Рев за пещерой исчез. Теперь вода, которую ветер пригнал к берегу, хлынет обратно в море, а заодно и из нашей пещеры. И мы благополучно опустимся вниз.
Через несколько минут вода в пещере начала стремительно падать.
Только утром, когда начало светать, вода ушла из пещеры. И Адам, найдя отверстие (его забило камнями и песком), выгреб что-то похожее на нору, и они, мокрые, закоченевшие, облепленные водорослями и песком, кое-как протиснувшись в ту дыру, змеями выползли на белый свет.
Все, куда достигало зрение, скалы, бухта, — было забито мокрыми водорослями, упавшими деревьями, песком. Пенясь и клокоча, море спешило от берега.
— Пошли, — сказал Адам, отряхиваясь от водорослей. — Точнее, побежали, чтобы согреться.
— Куда? — удивилась Ева.
— Искать такие каменные пенаты, которые не заливает море.
Она была поражена.
- И ты все еще собираешься здесь жить?
— Я не собираюсь, я уже живу. Пошли, дорогой мой друг по несчастью. Вот-вот взойдет местное солнце, то есть уже наше, обогреет нас Толиман своим лучом, высушит после морского купания, приласкает. А что нам еще надо?
Ева посмотрела на Адама так, будто впервые увидела. И впервые, с тех пор, как она оказалась на Леонии, подумала: а может, и впрямь стоит жить, когда рядом есть такой Адам?
Они долго ходили по берегу, ища в скалах такую пещеру, к которой бы не достало море. Осмотрели три бухты и, наконец, остановились в четвертой. Взошло солнце Толиман со своим карликом-спутником, и длинные тени протянулись на Леонии от всего, что возвышалось над поверхностью.
Пещера, на которой Адам с Евой наконец остановили свой выбор, находилась значительно выше над морем от той, где они едва не потонули. Вход в пещеру был похож на букву “О” и выше Адама раза в полтора, с неровными краями, над которым козырьком нависала скала. А на ней рос какой-то куст с мелкими красными ягодками и спадала вниз челка рыжеватой травы.
Перед пещерой была широкая каменная площадка, одной стороной круто обрывающаяся к морю, а второй уступами спускалась в песчаную бухту.
Внутри пещера напоминала просторный полукруглый зал с высоким сводом — сухо, чисто, уютно. Солнечный свет падал в отверстие, освещал половину пещеры, а дальше стояли приятная прохлада и свежесть.
— Мебельного гарнитура и удобных диванов у нас пока нет, - тараторил Адам, рад, что Еве тоже пришлось по вкусу их совместное отныне жилье. — Поэтому сидеть и спать будем на этих каменных выступах. Лучшего места нечего и искать.
Под стенами и в самом деле тянулись выступления — выплески базальта, — достаточно широкие, высотой около метра.
— Такую прекрасную пещеру можно сдавать и дикарям, если бы такие приезжали к здешнему морю загорать.
Ева молчала, сжав губы. Покрутившись в пещере с опущенной головой (руки у нее свисали, словно перебитые), она вышла, села на камни и засмотрелась на море.
В тот день Адам не услышал от нее больше ни слова.

2
Здесь заканчивались Большие Равнины Леонии и начиналось Море (назовем его так, с большой буквы, ведь пока что оно не имеет собственного названия). А впрочем, чтобы читателям была ясна экспозиция (прибегнем и к такому термину, чтобы показать собственную эрудицию), автор, пока спят его герои, перейдет к более подробному описанию места действия, да и вообще местности, прилегавшей к вилле “Каменные пенаты”.
Большие Равнины начинались на севере, у подножия зубчатых гор, которые сдерживали пустыни и могучими спинами своих хребтов загораживали путь сухим и горячим ветрам. Те ветры разбивались о высокие горы, терялись в извилистых, холодных и сырых ущельях-каньонах, унимались там, затихали и рассеивались, и поэтому по эту сторону Северных гор было царство воды, растений и птиц. С Северных гор сбегали десятки рек и речушек — бурных, буйных, — но на Равнине они быстро успокаивались, широко разливались и уже неторопливо текли к Морю.
На Равнинах было множество больших и малых озер, по берегам рек вздымались густые заросли, там и тут зеленели рощицы и перелески, в степях травы стояли по пояс, в которых (а также возле озер и на реках) водилась уйма разнообразных шумных птиц, среди которых наших героев, очевидно, заинтересуют прежде всего утки, гуси, дрофы, стрепеты, перепела и фазаны.
Все реки спешили к Морю, и там, где заканчивались стеши (а они кончались внезапно, обрывами), реки крутыми водопадами в облаках водяной пыли стекали вниз, в Море.
Эти степные просторы Леонии Ева назвала Великими Равнинами.
Диск неизвестной планеты увеличивался, рос с каждым днем и закрывал собой почти весь обзорный экран.
“Гелиос”, тормозя, убавлял скорость.
В те дни корабельный радиоастроном Руслан Булат-Бек почти не выходил из астрорубки, где был установлен мощный телескоп, делая сотни и сотни снимков открытой планеты. Почти все члены экипажа, свободные от вахт, обязательно, хоть на несколько минут, забегали в астрорубку посмотреть на “свеженькие портреты” Леонии.
Зашел в астрорубку и Адам. Зашел, сделал шаг и остановился, не зная, куда поставить ногу: весь пол была усеяна фотографиями. И на каждой фотографии: Леония, Леония, Леония — то в виде голубого диска с белыми полярными шапками снегов, голубыми морями и зелеными материками, то отдельные ее районы, горы, степи, пустыни, моря, материки...
— На фотографии смотри, только не отвлекай меня от работы, — не открываясь от тубуса окуляра, предостерег его Руслан. — В астрорубку началось какое-то паломничество — работать некогда. А работы столько, что не знаешь, за что хвататься.
Прозвучало это как хвальба, и Адам знал, что Руслан не склонен к самовосхвалению или превозношению, — работать ему действительно мешали в те дни, а работать он умел и любил — всего себя отдавал любимому делу. “Дома”, то есть в жилой каюте корабля, он почти не бывал, Ева часто жаловалась: “Лечу я со своим мужем в одном корабле, а будто на разные планеты: он к одной, я к другой”. Она тоже приходила в астрорубку, но не столько для того, чтобы посмотреть на фотографии открытой им планеты, сколько для того, чтобы взглянуть на своего мужа, которого она редко видела. И еще приносила ему в астрорубку завтраки, обеды и ужины. Потому как не принесет (да еще и не заставит его поесть), то он и вообще забудет про еду. Руслан был единственным из всего экипажа (не считая, конечно, Командира), кому за все годы полета ни разу не угрожали ни сенсорный голод, ни меланхолия, ни ностальгия — за работой некогда было болеть или скучать.
Адам присел на корточки, рассматривал фотографии Леонии, но думал совсем о другом: какой счастливый этот корабельный радиоастроном и как ему везет! И Ева доставалась ему, и планета также. Хотя за планету Адам не завидовал — на то Руслан и радиоастроном, чтобы открывать новые планеты в космосе, это его, как говорится, призвание. А вот насчет Евы... Конечно, завидовал, завидовал тайком, старательно скрывая свое нездоровое (как он и сам понимал) чувство (тем более, что ревность давным-давно были объявлены пережитками, вот только живучими и бессмертными!), стараясь не выдать себя ни словом, ни взглядом, ни жестом. Но обвинял не радиоастронома, а себя. “Так тебе и надо, олух!.. — мысленно укорял себя и корил себя мысленно. — Такую девушку упустил! Почти из рук ее выхватил этот везучий радиоастроном... Хотя, зачем она ему? Ведь, кроме астрорубки с телескопом, его, кажется, больше ничего не интересует ни в мире белом, ни в космосе. И Ева ему нужна только для того, чтобы трижды в день приносила в рубку судки с горячей пищей... А впрочем, чужая семья — крепость с высокими стенами. Возьми разберись, что творится за этими стенами! Возможно, они — врач и радиоастроном — счастливые, кто их знает. Да и последнее дело — и на Земле, и в Космосе — завидовать счастливым! Потому что на чужом счастье счастливым, как известно, не станешь, надо свое открывать. Как вот когда-то географы и путешественники открывали терра инкогнито — неведомую землю, — так надо открывать и собственное счастье. А только где оно, то счастье инкогнито? На каких материках, в каких мирах его искать? Остался у Адама на Земле один знакомый (вместе когда-то начинали в науке), так он целую философскую книгу написал “Что такое счастье?..”. А вот сам так и не понял, что такое счастье, и всю жизнь был несчастным, одиноким.
— Гравитация в норме! Планета — как находка! — воскликнул Руслан и на мгновение оторвался от телескопа, повернул лицо к Адаму (под правым его глазом темнел вдавленный кружочек — от резинового валика тубуса окуляра). — Да? Здорово?.. — и снова прилип к тубусу. На часы, а может и дни.
В рубку зашла Ева.
— Вот, ношу корабельному астроному еду, — пожаловалась (но бодро) Адаму. - И вообще, почему это только я должна ему ежедневно носить еду, когда он не мой, а корабельный астроном? — весело допытывалась у Адама. — Я его вижу не чаще, чем вы. Так вам он просто коллега, товарищ, а мне как бы мужем считается.
И залилась звонким смехом.
— Потом, потом, — отмахнулся от нее Руслан. — Тут такое... такое... — И снова впился в тубус окуляра.
— Вот так всегда, — вздохнула Ева, и улыбка погасла на ее лице.
Она подошла к обзорному экрану рубки, на котором плыла планета, то кутаясь в облака, то открывая целые материки — голубые, зеленые, желтые... Переступая через разбросанные фотографии, приблизился к экрану и Адам. Мгновение они молча всматривались в очертания материков и морей Леонии.
— Как красиво, — восторженно прошептала Ева, глядя на Адама лучезарными глазами (ее глаза всегда казались ему лучезарными). — Я еще никогда не видела такой красивой планеты. Правда же она красивая, Адам?
Адам кивнул, стараясь не смотреть в ее ясные глаза, чтобы не бередить боль.
— Лучше нее разве что Земля.
— Леония ни в чем не уступает Земле, - не отрываясь от окуляра, сказал Руслан. — Кроме того, Земля уже исчерпала почти все свои ресурсы, а тут... На тысячи лет хватит. Да и природа нетронутая, цивилизацией не покорена.
— Возможно.
“Гелиос” нырнул в тень, леонийской ночи, и через некоторое время вынырнул на солнечной стороне планеты.
- С сегодняшнего утра мы прыгнули в предстоящую ночь, а с ночи опять выскочили в утро. Вот если бы так можно было возвращаться в свою молодость.
И задумчиво посмотрела на Адама.
— Куда тебе возвращаться, как ты так еще молода, — засмеялся Адам.
Ева приятно покраснела (а комплименты она любила!).
— Если мужчине никогда на свою женщину взглянуть, то пусть хоть чужие обращают на нее внимание, — засмеялась и прищурила свои красивые глаза. — Потому что от своего и за сто лет комплимента не дождешься.
Но в голосе, когда она говорила о Руслане, чувствовалась теплота и даже гордость за него.
“Любит его”, - ревниво подумал Адам, пытаясь себя успокоить: а мне, мол, какое до этого дело? Мало кто кого любит. В этих мыслях был резон, и сердце почему-то не хотело воспринимать того резона.
На обзорном экране плыли зеленые равнины Леонии, окруженные с севера, востока и запада горами, а с юга — голубым морем.
Ева всплеснула руками.
— Какие красивые эти большие зеленые равнины!.. Адам! Руслан! Взгляните на эти равнины, они как нарисованные.
— Равнины как равнины, — неохотно отозвался от телескопа Руслан. — И вообще, я попрошу тебя не отвлекать меня...
Ева закусила губу.
Адам похвалил равнины, и Ева отплатила ему за то милой улыбкой. И, ободренный той улыбкой, он воскликнул:
— Равнины и действительно необычные!
И тогда Ева сказала, обращаясь к Руслану:
— Ты, муженёк, планету открыл и назвал, а можно я назову хотя бы эти равнины?
— Пожалуйста.
— Пусть они будут называться... — Ева решительно взмахнула рукой. — А, что тут долго мудрить! Равнины большие и зеленые, так пусть они и будут Большими Зелеными Равнинами.
Под таким названием их было и нанесено на карту Леонии.
А еще Ева сказала:
— Поскольку я дала имя этим просторам, то хочу на них побывать.
И побывала...
И неизвестно, сколько она еще здесь будет и сколько лет будет проклинать во сне и наяву эти Большие Зеленые Равнины!
Если стать спиной к Морю, а лицом к Крупным Равнинам (слово зеленые в названии автор будет опускать, потому что слишком длинное получается), то слева, круто на восток, где над Морем, а где и степями пошли хребты Восточных гор, справа, только уже круто на запад, пошли хребты Западных гор. Они и были — с востока и запада — границами Крупных Равнин. Так вот, в одной из скал Восточных хребтов, что заглянули в бухту, до самого синего Моря, и Адам нашел пещеру - виллу “Каменные пенаты”.
На просторную каменную площадку, со стороны равнин, выплёскивались серебряные волны опилок и разнотравья, а с противоположной стороны, внизу, бурлил и пенился прибой. Прыгая с камня на камень, можно спуститься вниз в довольно просторную, подковообразную бухту с песчаными пляжами, кокосовыми пальмами, наклонившимся к Морю.
А само Море было большое и голубое. Хотя по цвету оно бывало разное: то веселое, то голубое, то грустное, то совсем серое и неприветливое; его настроение полностью зависело от “настроения” неба, что висело над ним.
Потому что при солнечной погоде небо было голубым, и таким же веселым становилось и Море, когда небо хмурилось, то и Море тоже грустнело...
Море (как и Обширные Зеленые Равнины) Еве тоже понравилось. Разглядывая его на обзорном экране, она захотела побывать и на равнинах, которые только что окрестила, и у Моря. Того дня, как случилась трагедия, на поверхность Леонии должна была спускаться группа исследователей, в которую входил и геолог Адам Весна. Приборы “Гелиоса” зафиксировали в бухте у неизвестного моря и в хребтах, которые тянулись из бухты на восток и на запад, большие залежи металлов. Адам был уверен, что это — медь, поэтому и заказал экспедиционную ракету именно в этот район Леонии.
Той ночью Ева была дежурной по кораблю и, сдав утром смену, собиралась несколько часов поспать, а затем заняться дневником и подсобным хозяйством корабля и оранжереей (это было в ее ведении, как врача). Когда же за завтраком в кают-компании она узнала, что на берег леонийского моря должна идти экспедиционная ракета, то уговорила Руслана слетать “на несколько часов к “настоящему морю позагорать”. Море было и на “Гелиосе”, но не настоящее. Это “море”, то бишь имитация моря, находилось на втором этаже корабля, возле оранжереи. Там был просторный бассейн с морской водой (вода в бассейне настоящая, морская), а дальше простилалось видеоморе. Пластиковый берег, искусственный ветер (даже шторм можно было имитировать), деревья и вся растительность тоже были искусственными. Шумели листья — искусственное светило солнце над “морем” — искусственное, на сферическом голубом потолке бежали белые облачка (имитация неба), дальние горы с голубыми туманами, дали тоже были искусственными.
Но того, кто еще не успел узнать, что это имитация, искусственное море поражало. Безграничная голубая даль, белые чайки над волнами, белые челки бурунов за кораблем, что плывет в голубом мареве, а дальше горы, окутанные легким флером. Когда купаешься в бассейне, складывается впечатление, что ты на берегу настоящего моря. К тому же аппаратура автоматически воспроизводила шум морского прибоя, крики чаек, шум ветра и даже, по желанию, грозу, шторм или тайфун. На той полоске натурального песка, взятого из пляжей Черного моря, на берегу, возле искусственных сосен и искусственных скал и загорали. Под искусственным солнцем. Сначала видеоморе радовало и даже иногда выдавалось за действительное. И за долгие годы полета оно таки сильно надоело, потому что все знали, что нажми кнопку — и все это видение исчезнет, а останется обычный бассейн в голых стенах.
Поэтому Ева и пожелала в последние дни перед стартом на Землю “позагорать на берегу настоящего моря”. Тем более, что видеоморе им наскучит еще и во время обратного полета.
С нетерпением и возбуждением шла Ева в ангар, где находились экспедиционные ракеты, — она побывает на берегу планетного моря! И в последний момент Командир отозвал по динамику Руслана — оказались какие-то неполадки в блоке № 17, - всех свободных членов экипажа перебросили на помощь ремонтной группе.
Ева готова была расплакаться, так ей хотелось побывать на берегу моря, и вот не повезло. А через 48 часов старт. И у настоящего моря она теперь побывает разве что через семь лет вернувшись на Землю.
Руслан ей тогда сказал:
— Если ты уж так хочешь увидеть леонийское море, то взлетай с Адамом. Пока он отберет нужные ему образцы минералов в Восточных горах, ты успеешь позагорать. — Руслан мягко улыбнулся (это была его последняя улыбка, которую видела Ева). — А только мы справимся с наладкой блока, я прилечу за тобой. Согласна?
Руслан не прилетел.
И она теперь обречена загорать на берегу чужого моря до конца своих дней...
Остается добавить, что Море, на берегу которого поселились наши герои, было теплым, ласковым и относительно тихим. Днем лениво дул морской бриз (с моря на сушу), ночью же наоборот — ветер дул с суши на море-береговой бриз. Утром и вечером на море в основном была голубая сонная тишина — благодать.
Вода в море, как и положено, была соленая и для питья не пригодна. Но за какую-то сотню-другую метров от бухты, свыше скалами Восточных гор, где стайками стояли стрельчатые сосны, бежала полноводная и прозрачная речушка, тоже пока что без названия. Немного не добежав Большими Равнинами до виллы “Каменные пенаты”, безымянная река круто поворачивала под горой и, пробив себе дорогу в скалах и лавируя ущельями, спешила к Морю. В Восточных горах там и здесь били холодные источники, да и в самой реке вода была прозрачная и свежая. И если бы на этой планете нашелся хотя бы один кувшин (или еще какая-то посудина), то нашим героям можно было бы ходить к реке по воду.
А небо над Леонией было почти образцово-показательное, в меру дорогое, в меру лирическое, нежное. Ярко светило двойное Солнце, от которого на планете тянулись двойные тени. В травах, будто на всепланетном конкурсе, неумолчно раздавались армады кузнечиков, и в скалах кричали чайки и, как уже было сказано, хихикали чайки.
А над Великими Равнинами белыми облаками вились вдали птицы.
Было сухо и жарко.
А на планете, по размерам такой же, как Земля, спали под двумя Солнцами тревожными и беспокойными снами лишь двое людей. И бедному автору ничего не остается, как покорно писать роман (аж целый роман!), имея всего двух героев. Ибо где возьмешь больше на необитаемой планете за 4,28 световых  лет от Земли?

3
Адам вернулся к пещере голый до пояса, с мокрой головой, но сияющий и — что удивило Еву — беззаботно веселый. К груди он прижимал свою бело-голубую астронавтскую куртку, в которую что-то было замотано. Вид у него — как у отпускника, который, приехав в санаторий, сделал первую вылазку вокруг и остался доволен.
- Ева! — крикнул он тоном хозяина, которым зовет свою “половину”, когда возвращается с работы домой. — Эй, Ева? Что-то я не вижу в нашей уютной пещере веселой суеты и тем более торжественного приготовления. Даже на сковороде ничего не шипит. А у нас же сегодня круглая дата. И — имей в виду — юбилейная!
Ева неохотно вышла из пещеры, и, слушая его сверхоптимистическую трескотню, удивленно свела брови. Глаза ее были покрасневшими, веки припухли, и вся она выглядела утомленной, Адам на это не обратил внимания.
— Какая еще дата? — недовольно спросила Ева и зевнула.
— Говорю же, юбилейная, ведь сейчас... — (глянул на Солнце, которое уже стояло в зените), — сейчас ровно сутки, как мы с тобой живем на планете Леонии, Понимаешь, первое время. Первый день нулевой недели, нулевого месяца нулевого года. Начало летоисчисления на планете Леония. Дата, как сама понимаешь, круглая и целиком и полностью юбилейная. Когда то она станет исторической датой, и от нее будущие колонисты Леонии будут считать годы, века и тысячелетия.
— Скромностью ты, как я вижу, не страдаешь. Адам весело подмигнул.
— Да, я хочу попасть в историю. Разве я хуже других?
— В одну ты уже попал, оказавшись здесь.
— Не было бы счастья, то несчастье помогло. Кажется, так когда-то говорили на Земле. А несчастье действительно помогло нам начать летоисчисление на Леонии. И вот мы уже прожили первые сутки из ее будущих тысячелетий.
— Если вычесть прожитый нами день от тех четырнадцати лет, в течение которых нам надо здесь загорать, то осталось совсем мало времени.
— Как раз это я и имел в виду. — Адам радостно улыбался. — Не время ли нам уже впервые поесть на этой планете? — С этими словами он высыпал из куртки черные черепашки. — Начнем готовить юбилейный банкет. Очевидно, гостей у нас не будет, поэтому стол накроем лишь на две персоны — твою и мою. Возражений нет?
Ева носком ботинка коснулась ракушек.
— Что это за... дрянь? Они не ядовитые?
— Мидии? Съедобные мидии?
— Бр-р-р! Которые черные и грязные. Я пробовала мидии в одном из средиземноморских ресторанов, так они там были на вид совсем другими. И вообще, их официант подал как необычные деликатесы.
- И эти станут другими, если их приготовить. Ева, моргнув, удивленно смотрела на него.
— Здесь что, поблизости есть кухня от ресторана? А в ней — высококвалифицированный шеф-повар? — В ее голосе звучали дразнящие нотки. — Ты... ты просто насмехаешься надо мной.
Адам стоял перед ней, высокий, подтянутый, на лице — несколько хвастливая улыбка, в миндалевидных глазах загораются искорки.
— Если я не приготовлю из этих мидий замечательного блюда, то пусть все, кому не лень, кинут в меня камень!
— У тебя полная гарантия не попасть под каменный град, ведь, кроме меня, здесь больше некому бросать в тебя камни.
— Я целиком и полностью уверен, что даже тебе не придется бросать в меня камень. — Он присел возле мидий. — Та-ак... С чего начинать?
Ева тоже присела на камень.
— А ты уверен, что это... мидии, а не что-то другое?
— Ах, дорогая Ева! Хоть мы с тобой и встречались частенько, например, на Памире...
— На Луне, на Марсе и...
- И семь лет летели на “Гелиосе”, но ты так и не научилась ценить мои выдающиеся знания из различных областей. Послушай, что я знаю. Мидия, вот эта, например, принадлежит к роду двустворчатых моллюсков. Черепашка у них бывает длиной до... кажется, до двадцати сантиметров, клиновидно-овальная, черного цвета.
— Пока что сходятся только цвет черепашки и ее форма, а вот по содержанию...
Адам явно был в ударе, и Ева, слушая его трескотню, никак не могла понять: от чего? Ведь никаких оснований для такого бодрого оптимизма она не видела, да и вряд ли сможет такие основания увидеть на Леонии.
— Питается одноклеточными организмами.
— Кто?
— Да мидия же! Слушать надо внимательно. Так вот. В ископаемом состоянии мидии известны, на Земле, конечно, начиная с триаса... Что же дальше?.. Ага, вспомнил. Живет мидия в прибрежной зоне, прикрепляясь к подводным камням, от которого я, кстати, и отодрал их, правда, весьма бесцеремонно, не спрашивая, разумеется, на то их разрешения или хотя бы согласия. Остается добавить, что мидии бывают разных видов, среди которых, на наше счастье, встречаются и съедобные. Они перед тобой.
— Твоей информации я сыта не буду. Хотя, если ты даже прочитаешь мне целую лекцию о мидии, я все равно не избавлюсь от ощущения голода.
— Когда появилось ощущение голода, это уже хорошо, — бодро воскликнул Адам. — Голод — это голос жизни. А мидии, к твоему сведению, деликатес. Итак, ты будешь скоро наслаждаться таким деликатесом, который и на Земле не каждому попадает в рот. Та-ак!.. Вообще, мне все ясно, вот только не знаю, с чего начинать.
— Пока надень куртку, ибо сгоришь, — посоветовала Ева.
— Тоже ценное указание. Мерси. — Натянув куртку, Адам задумался, а погодя сказал: — Подожди, Ева, сейчас я вспомню, как эти мидии доводят до деликатеса в лучших ресторанах Европы. Сами они себя, конечно, не приготовят.
Думал он долго.
Ева терпеливо ждала, потом встала, пересела в тень — под нависшей над входом в пещеру скалой — и затихла. Оба они — Ева, которая ничего не думала, и Адам, который напряженно думал, время от времени поглядывали на черепашек и тайком друг от друга глотали слюну.
В конце концов, не вытерпел, Адам разбил одну ракушку камнем. И едва она треснула, как оттуда брызнула вода и выдвинулось какое-то студенистое месиво. Поколебавшись, Адам взял кусочек двумя пальцами, повертел его перед носом, настороженно понюхал и, еще поколебавшись, положил себе в рот. Ева, наблюдая за этой сценой дегустации сырых мидий, брезгливо сморщилась, стала поджимать губы с отвращением и отвернулась.
В ее животе (автор просит прощения у прекрасной половины, которая будет читать эти строки) забурчало, и она торопливо и сердито воскликнула, чтобы заглушить то не совсем изысканное ворчание:
— Да придумай же что-нибудь! Или ты думаешь, что я твои мидии буду глотать сырыми? Я не дикарка и живу в третьем тысячелетии, когда на Земле уже все цивилизованные так, что дальше некуда!
— На Леонии ты живешь всего первые сутки.
— Но я хочу есть! Если ты взял надо мной шефство на этой планете, так корми же! Иначе найду себе другого шефа. — И не без укола добавила: — А если сам ничего не знаешь, то позвони  знакомым и проконсультируйся. Или обратись в кулинарное бюро “Геркулес”.
— Нужен огонь, — после долгих раздумий изрек Адам и оглянулся, будто искал, где же тот огонь.
— Наконец-то светлые идеи забрели в твою голову, — насмешливо отозвалась Ева из тени. — Я рада. Теперь остается поразмышлять: где же на необитаемой планете достать огонь?
— Твоими устами, дорогая Ева, глаголет сама истина. Действительно, где?

4
Адам задумчиво взглянул на звезды А и Б, что днем, освещая Леонию, выполняли здесь функции солнца, и завистливо произнес:
— Та-ам огнь!.. И очень высоко. А вообще, эти светила, — ткнул он перстом в небо, в направлении звезд А и Б, — пора уже называть не звездой А и ее спутником, как они значатся в каталоге землян, а Солнцем. Тем более, что первая звезда очень похожа на наше земное солнце: так же светит, так же восходит утром и заходит вечером. Только это солнце на какой-то там миллиард лет моложе земного. Ко всему же оно, то есть солнце, имеет и свое имя — звезда, или солнце Толиман. Очевидно, и нам уже нужно здешнее солнце называть Толиманом. Мы живем под лучами Толимана! Звучит?
— Договоримся, что светило над Леонией будем отныне называть солнцем, или Толиманом, — сдержанно отозвалась Ева из своего спасительного холодка. — Но мы, кажется, остановились на том, что нужен огонь. Насколько я помню, на Земле в доисторические времена, первобытные люди добывали огонь трением одной палочки о другую.
— Вот как раз об этом я и думаю, — в тон ей подхватил Адам. — Но для того, чтобы огонь имел что “есть”, нужны дрова. А настолько я помню, в доисторические времена дрова входили в компетенцию женщин.
— А я, к твоему сведению, не первобытная женщина, — возмущенно сказала Ева и на всякий случай поправила растрепанные волосы. — На Земле я закончила аж два факультета.
— Знаю, знаю, что ты принадлежишь к высокоцивилизованным женщинам, а поэтому за дровами схожу я.
— Рада, что светлая идея второй раз пришла в твою голову!
Обменявшись такими “комплиментами”, первые люди Леонии на некоторое время расстались: Ева пошла в пещеру немного отдохнуть после сидения на камне, Адам же спустился в бухту и зашуршал песком. То здесь, то там на прибрежном песке лежали ракушки самых разнообразных форм и размеров — от маленьких, с ноготь величиной, до почти метровых. Адам отбирал лучшие, вертел их в руках, вглядываясь в их блестящее перламутровое нутро (тот перламутр был таким блестящим, что Адам увидел в нем свое отражение и невольно отметил, что ему уже пора бы и побриться, вот только как и чем?), и шел дальше, осматривая валы водорослей, их нагребли сюда штормы. В глубине бухты насобирал охапку сухих палок, отполированных дождями, солнцем и ветрами до костного блеска, нагрёб хвороста, насчипал сухих и хрупких водорослей и принес к пещере, бросил на каменную площадку. Ева мигом выскочила из пещеры на грохот. Адам же двинулся ей навстречу с ракушками в руках.
— А это — наша оригинальная посуда, — предложил он Еве две ракушки, которые имели размер большой тарелки. — Посуда будет в твоем распоряжении. Поскольку ее в бухте предостаточно, можешь смело затевать скандалы с битьем посуды. Хватит!
— О, это я тебе обещаю! — сказала Ева, беря ракушки. — Что-что, а битье посуды — единственное занятие, которым обладают все женщины без исключения. Даже с дипломами.
— Спасибо за готовность разнообразить наше сосуществование интересными батальными сценами.
Так они оба говорили, маскируя за юмором и самоиронией то отчаяние, то  тоску, что нет-нет, да и сжимали, как тисками, их сердца: ну ладно, напеку  мидий, а дальше что? Четырнадцать лет печь мидии? Двустворчатых моллюсков, может, и хватит на такое время, а выдержат ли люди? И все же о том, что будет дальше, они старались не думать, потому что, когда думаешь, становится жутко. Поэтому Адам старался сам бодриться и подбадривал Еву.
— Жаль, что к этому теплому синему морю, роскошным пляжам не приезжают курортники, — грохотал он, чтобы не молчать, потому что глаза Евы не просыхали. — И следовательно, мы не имеем возможности сдавать дикарям пещеру. А то бы под заработали на Леонии!
— Я голодна, — бросила она сердито. — Твоими разговорами сыт не будешь!
— Принимается к сведению и немедленному исполнению, — бодро сказал Адам, и Ева в который раз удивилась: откуда у него берется это почти курортно-отпускное настроение? — Итак, чтобы утолить голод печеными мидиями, нужен огонь. Самый простой способ добывания огня: ждать, пока молния попадет во что-нибудь, и тогда одолжить у нее небесного огня. Но... — Адам взглянул на безоблачное голубое небо и вздохнул, — на непогоду не поставить. Следовательно, остается более эффективный способ: трение. Вследствие него и рождается огонь. Просто и легко.
— Языком, — вставила Ева.
— Сейчас попробуем и руками.
С этими словами Адам выбрал из кучи хвороста две палочки, немного толще указательный палец, и уверенно, словно он всю жизнь только то и делал, что добывал так огонь, принялся энергично тереть одну о другую. Тер он минут двадцать, тер без передышки, устал, вспотел, а палочки только нагрелись. А может, они нагрелись на прибрежном песке?
— Мда-а, — самокритично подытожил Адам результаты своего старания. — Не завидую я тем... первобытным людям. Даже голова отупела от трения, а палочкам хоть бы что. Видимо, надо еще быстрее тереть.
Отдохнув, он еще с большим рвением набросился на злосчастные палочки и тер так быстро, что его рука металась, как механическое устройство. А палочки, как и впервые, гореть не собирались.
- И чему вас, мужчин, только учили? — покачала головой Ева, явно критикуя педагогику Земли. — А еще два факультета закончил!
— Даже если бы я и двадцать факультетов закончил, то все равно в вузах третьего тысячелетия не учат, как добывать огонь первобытным способом.
— Дай сюда палочки и поучись, как надо тереть.
Ева взяла палочки (Адам почувствовал себя несколько униженным), присела и принялась так яростно тереть их одну о другую, что волосы упали ей на лицо. Трудилась минут десять, пока не сломались палочки. Ева изможденная опустила руки и тяжело дышала, приходя в себя. На товарища по несчастью избегала смотреть.
Адам потрогал палочки — они были едва теплыми.
- И тебя, вижу, не учили на двух факультетах, как надо трением добывать огонь?
— Я, между прочим, женщина! — крикнула уязвимая Ева. — А добывание огня — это прерогатива мужчин!
Адам успокаивающе сказал:
— Но есть и второй способ добывания огня!
— Чем же он отличается от первого? — с надеждой спросила она.
— Почти ничем. Но попробуем. Все познается в труде.
Адам вытащил из хвороста толстую ветку, осколком камня продолбил в ней ямку с полсантиметра глубиной, отломил тоненькую палочку с острым концом и, вставив ее в ямку, принялся быстро вертеть ладонями. По идее (по крайней мере так писалось в учебнике “История первобытного общества”), когда быстро вертеть палочку, то конец ее нагреется и вскоре превратится в уголь, который нетрудно раздуть в огонь. Так было с теорией. А на практике, как не крутил Адам палочку, однако она не загоралась.
- И все же запахло жареным, — радостно воскликнул он, понюхав палочку, и протянул ее Еве. — Вот понюхай.
Ева лишь отмахнулась, отметив, что от того, что она понюхает, огонь не появится. И спряталась в тень, потому что звезда А, то есть местное солнце Толиман, жгло неистово — при полном штиле на море она чувствовала себя, словно в горячем бульоне.
— Кстати, ты знаешь, что такое огонь? — отдохнув, бодро и беззаботно заговорил Адам. — Нет? Тогда послушай. Огонь — одна из сил природы, химическое явление, сопровождающееся выделением тепла и света. Ясно?.. А покорить силу природы не так-то легко. Вот почему я терплю фиаско. И пойдем дальше.
— Дальше уже некуда, — сердито отозвалась Ева. — Доходились.
И Адам уже ее не слушал. Его побороло желание выговориться.
— Огонь оказал огромное влияние на развитие общей культуры человечества! — воскликнул он так, будто его слушательница была глухой. — Особенно науки и техники. Огнем, как подтверждает археология, которую я вроде бы неплохо знаю, пользовались с древнейших времен, его знали еще архантропы и, в частности, синантропы. Сначала — и довольно долго — использовали природный огонь. От молний, вулканических лав, самовозгорание дерева и тому подобное. А потом научились добывать огонь. Тем способом, который мы пока не освоили. А вот сто тысяч лет назад, уже в эпоху палеоантропов неандертальцы умели добывать огонь примитивным трением.
— Конечно их не учили в институтах, — возмущенно вставила Ева.
— Очевидно, потому, — охотно согласился Адам. Но остановиться уже не мог. — Трением добывали огонь вплоть до начала железного века, когда уже научились добывать с помощью железного кресала (огнива), которого у нас, увы, нет, и трута, которого тоже не хватает. Огниво с трутом продержалось вплоть до изобретения спичек (19-е столетие). А спички продержались до середины первого столетия третьего тысячелетия, когда их заменили химические элементы МН-12. Как ты знаешь, одного такого элемента для добывания огня хватает человеку на всю жизнь, и таким образом наконец отпала необходимость валить леса на спички... И вернемся к истории. Вначале огонь использовали для обогрева и освещения пещер, приготовление еды (что мы хотим сделать, ведь у нас есть пещера и есть сырая пища), позже — для обработки дерева, изготовления глиняной посуды. Потом...
— Ада-ам! — раздалось из тени. — Регламент.
— Одну минутку, заканчиваю. Да и времени у тебя достаточно — четырнадцать лет, минус один день. Так что — какой регламент? Слушай дальше... А также для выплавки и обработки металлов — чем мы тоже займемся в недалеком будущем. Огонь сыграл и значительную социальную роль в развитии истории общества: добыча его и хранения сплачивало древние человеческие коллективы (нас тоже должен сплотить огонь, особенно когда мы вечерами будем сидеть у домашнего костра). Одно слово, с появлением огня человек стал полностью человеком.
— Адам, ты болтаешь без умолку только потому, что боишься остаться наедине со своими невеселыми мыслями. — Голод ее уже начинал раздражать. — Вот мой Руслан все умел делать, и я с ним никогда не была голодной!
— Но с ним ты не попадала на безлюдную планету. И потом... Если бы я был женат, то моя жена тоже так бы всем знакомым говорила: “Вот мой Адам...”
Ева улыбнулась уголками губ и как-то странно взглянула на него.
— Чего же ты не женился?
— Ну, это уже, как говорят на Земле, ария из другой оперы, — и вскочил с места. — Я вспомнил, Ева! Есть еще и третий способ добывания огня!

5
Не говоря больше и слова (потому что и так уже наговорил немало), Адам кинулся к реке и исчез в прибрежных зарослях, выгнав из них стайку каких-то птиц. Ева крикнула ему вслед: “Осторожнее, бегаешь, как у себя на даче!..” И, усевшись на свое место в тени, засмотрелась в морскую даль. Море было голубым и веселым, как голубым и веселым было над ним небо, и очень напоминало Ионическое море, куда она летала с Русланом отдыхать перед дальним космическим путешествием к созвездию Центавра. Как они тогда прекрасно провели время! Ева еще никогда не была такой неунывающей и беззаботной, как на берегу Ионического моря за месяц до старта “Гелиоса”. И кто бы мог подумать, что все так закончится! Выдержать семь лет полета и погибнуть, достигнув цели, и открыв новую планету для людей! Кто бы мог подумать, кто бы мог!.. Руслана уже нет в живых, а она живая, но завидует ему, мертвому мужу. Потому лучше уж умереть, чем жить вот так, в пещере, без надежды, без веры, без людей.
Чужое море чужой неизведанной планеты. Как оно напоминает Ионическое. Только рядом нет Руслана. А море манит к себе, манит, и от него невозможно отвести взгляд. И все кажется, что вот-вот на горизонте появится белоснежный пароход приплывет в бухту и заберет ее — и едва она ступит на палубу, как кончится этот кошмарный сон. И там, по ту сторону моря, ее будут ждать портовые города, люди... До боли, до щемящей боли в груди верилось: приплывет пароход, заберет из неволи, из свободной тюрьмы. Внутренним зрением Ева видела приморские города, толпы красиво одетых людей... Неужели они с Адамом навечно оторваны от цивилизации? Неужели нет надежды на спасение? До чего же они доживут в этой пещере? К одичанию?
Сколько мыслей, вопросов, а хотя бы один ответ...
Вернулся Адам.
В руках держал полусогнутый корень. Как он вывернул его из земли и ободрал кору, Ева не могла понять. Да и для чего тот корень? И вообще, наивный ребенок этот геолог и астронавт! Неужели он серьезно думает здесь выжить, палочками добывая огонь? Ну вытрет тот огонь, а дальше что? Животное прозябание в этой пещере? Примитивные инстинкты — есть и спать?.. Но как же хочется есть! В животе режет... И почему он так долго возится с тем огнем, которым еще неандертальцы умели владеть!
Сохраняя на лице загадочную серьезность, Адам помял сухую корягу, которую тоже принес с собой, сорвал с нее волокнистую полоску и ссучил веревку. Привязал веревку к корню, согнул и прикрепил ее к другому концу. Получилось нечто вроде примитивного лука.
— Есть лук, — зашумел он радостно. — А лук, Ева, это тебе не что-нибудь, а ручное оружие для метания стрел. Применялся лук с времен мезолита почти у всех племен Земли — на войне и во время охоты. А также для добывания огня. Что я сейчас и попробую отколоть.
Еву уже начала раздражать его наивность, безумолчная болтливость, наигранная бодрость и разовый оптимизм, такой неуместный после всего, что произошло с землянами на орбите этой планеты.
“Он начинает мне надоедать. И это только за один день, — думала она со злостью, которую пока тщательно маскировала. — А как же с ним просуществовать четырнадцать лет? И нигде от него не денешься, больше людей на Леонии нет”.
Очевидно, сам не очень веря в успех задуманного дела, Адам, поколебавшись, вытащил из вороха дров толстое сухое корневище, провертев в нем острым камешком ямку и обложил ее мхом и измельченными кусочками коры. Потом отломил от ветки палочку и тонким концом примерил ее к ямке.
Ева скептически кривлялась.
Адам же пытался на нее не смотреть, будто забыл о ее присутствии. Вот он взял лук, натянул тетиву, дважды обмотал ее вокруг палочки. Покопавшись среди камней, выбрал плоский, с углублением посередине.
— Ну, Ева, попробуем еще третий способ! Если и он не даст нам огня, то больше способов я не знаю.
Палочку с луком Адам вставил в ямку в корневище, положил на палочку плоский камень, опустился на одно колено и осторожно повел луком справа, потом слева. На удивление Евы (а она хоть и делала вид, что ей все безразлично, все же краем глаза наблюдала за его действиями), палочка неожиданно завертелась, как маленькое сверлышко. Адам повел луком уже увереннее — слева-направо, справа-налево, — палочка завертелась еще быстрее. Ее конец начал углубляться в ямку, и вскоре вокруг отверстия стала появляться крошечные коричневые опилки.
Вскрикнув: “О-о-о!”, Адам еще быстрее завертел луком, коричневые опилки мгновенно почернели, запахло горелым, и Ева, услышав тот запах — такой не типичный среди йодистых запахов моря, — с недоверчивым видом подошла ближе.
Адам, не останавливаясь и на мгновение, водил луком вправо-влево, вправо-влево. И вмиг из ямки вырвались тоненькие хвостики синеватого дымка.
— Ха-а, настоящий дым! — всплеснула Ева руками. — Ты, Адам, оказывается, чего-то стоишь. А я уже подумала о тебе плохо.
— Тс-с-с!.. — зашипел Адам, будто этот крик мог напугать жиденький дымочек. Навалился на лук еще сильнее и за мгновение дымок стал гуще и белым. Адам не знал, хорошо это или нет, но вертел луком и дальше, на радостях не чувствуя усталости, и в следующее мгновение в опилках вокруг ямки вспыхнули красные язычки.
— Огонь! — не удержавшись, закричала Ева на удивление молодо, звонко, Адам даже оглянулся.
И, словно испугавшись того крика, крохотные язычки мелькнули и исчезли. Потянулся жиденький дымок и тоже исчез.
Ева испуганно закусила губу — вид у нее был виноватым.
Адам растерянно вытащил палочку и, не веря собственным глазам, увидел на закопченном кончике слегка дымящийся маленький уголек,
- Есть!!!
И, воткнув палочку с угольком в сухую морскую траву, упал на колени, потянулся губами к траве, как жаждущий к воде, и принялся дуть, одновременно подкладывая кусочки коры, тонюсенькие веточки, травинки, листочки.
И вот послышался легкий треск — это загорелась сухая трава и вырвались красные язычки. Огонек вспыхнул.
Ева хотела было опять закричать от радости, но Адам так взглянул на нее, она торопливо прикрыла рот ладонью.
Огонек был таким хилым и бледным при ярком свете дня, что Адам, склонившись над ним, как врач над тяжелобольным, осторожно подкладывал сухие, нежные и, конечно же, самые аппетитные (с точки зрения огня) травинки, пучки пересохшего мха, кору, веточки... И мысленно умолял тот огонек не умирать.
Обхватив сухую пищу, которую Адам ему подсовывал, огонек взбодрился, стал расти, весело затрещал травой и через некоторое время уже плясал на толстых веточках. Адам подкладывал ему еще толще, огонь жадно пожирал их, сыто и удовлетворенно гудел.
— Ур-Ра!!! — на радостях Адам даже подпрыгнул, чем очень напугал Еву. — Огонь! Слышишь, Ева? Огонь! Настоящий огонь! Я выманил его из сухой палочки, как сказал бы на моем месте дикарь. Ох-ха-ха! Здорово!
Потрясающе! Историческое мгновение, Ева! Первый костер, разожженный на Леонии руками человека, — горит. Теперь живем, Ева, жи-вем!
И Адам затанцевал вокруг огня так азартно и радостно, что Ева, не удержавшись, и себе прошла два круга, хлопая в ладоши.

6
Когда костер разгорелся и у него уже нельзя было усидеть, Адам палкой разгреб раскаленные угли и высыпал на него мидии. Они зашипели, засвистели и, кажется, зашевелились. Некоторые подпрыгивали, как живые, и Адам знал, что это не мидии прыгали (они вообще прыгать не могут), это высокая температура скручивала ракушки, выжаривая из них воду, — вода шипела, попадая в жар. Ева, восприняв это за “мучения умирающих мидий”, обозвала Адама “варваром”, который издевается над беззащитными зверюшками.
— Представляю, с каким аппетитом ты скоро будешь есть этих... бедных и несчастных зверушек, — потешался он.
— В рот не возьму! — И Ева бросилась в пещеру, крикнув с порога: — Имей в виду, на Земле я потребляла только то мясо, которое было из искусственных белков!
— Не будешь есть, мне больше останется.
Вскоре Ева выглянула, глотнув слюну.
— Ты хочешь... хочешь, чтобы я с голоду умерла?! — взвизгнула она и сердито встряхнула головой, отбрасывая с лица волосы. — Так знай, варвар! твой черный замысел не пройдет! Я буду кушать! На зло тебе поем!
И исчезла в пещере.
— Что и требовалось доказать, — удовлетворенно произнес Адам.
Те мидии, у которых створки уже начали открываться, а мясо в них сделалось оранжевым, Адам выхватывал из жара и складывал на плоском камне в тени, чтобы остыли. Сверху жгло солнце, снизу — костер, и Адам, раскрасневшийся и вспотевший, не замечал ничего. Через некоторое время все створки открылись. Адам выбрал мидии и, что-то напевая, под нос, принялся палочкой вынимать из створок кусочки оранжевого мяса, величиной с пельмень. Складывал их в немалую перламутровую ракушку, что отныне служила им тарелкой.
Как и положено повару, попробовал один кусочек и удовлетворенно протянул: “М-М-м-м!..” Мясо было вкусным. Действительно деликатес. И еще после более суток голодания. К тому же мясо не было пресным. (Когда мидии отрываешь под водой от камня, они быстро закрываются и в раковинах остается соленая морская вода, в ней они пекутся).
- Ева-А! — крикнул Адам, когда тарелка-ракушка была заполнена дымящимся оранжевым мясом. — Прошу к столу. Деликатес готов.
Ева выглянула из пещеры. Тряхнула волосами.
— Чего кричишь на всю планету? Может, твои мидии с микробами?
Но сама неопомнилась, как оказалась возле “стола”, то есть камня, на котором стояла створка ракушки с аппетитным на вид мясом.
— Ну, ладно, уговорил, попробую кусочек.
— Прошу, — Адам протянул ей палочку. — Это — шпажка. Накалывай ею кусок, который на тебя смотрит, и...
— Ты что, учишь меня, как есть? — возмутилась Ева и засомневалась: брать или не брать?
— А что касается микробов, то, если они и были, давно... спеклись. — И, запихивая в рот мясо, нахваливал: — Ах, как вкусно!..
Ева также наколола кусочек, недоверчиво осмотрела его со всех сторон, понюхала, подумала и, наконец, положила себе в рот.
- И действительно... вкусно, — удивленно округлила глаза.
— Говорю: деликатес лучших европейских ресторанов, — и Адам поднял шпажку с наколотым мясом. — Ну, за круглую юбилейную дату. За первые сутки, прожитые на этой планете!
— Конечно, за первые, — согласилась Ева, с аппетитом уплетая мидии. — Ах, как вкусно! Только иногда что-то на зубах трещит, будто песчинки.
— Бери выше, то не песок, а жемчуг!
Ева застыла с наполненным ртом, испуганно глядя на Адама. Волосы у нее были растрепаны, поэтому она имела не совсем привлекательный вид и была не похожей на ту Еву, которую Адам знал раньше.
— Не волнуйся, перлы такие крошечные, что не нанесут никакого вреда. Когда на Земле будешь хвастаться: “Вот, помню, на Леонии мы ели с Адамом мидии с жемчугом...”
— Думаешь, как я вернусь на Землю, если, конечно, повезет вернуться, то только и буду тарахтеть: “Вот мы с Адамом на Леонии..”? Ошибаешься, я постараюсь навсегда забыть эту... планету! Если, конечно, доживу до встречи с Землей.
— А может, хоть раз меня вспомнишь?
— Кто ты для меня такой, чтобы, вернувшись на Землю, я говорила: “Вот мы с Адамом!..”
— Ну... хотя бы твой сосед по планете. Или, точнее, товарищ по несчастью.
— Не вспоминай о несчастье, — отмахнулась она. — После такого вкусного обеда у меня даже настроение поднялось.
— Я постараюсь всегда поднимать тебе настроение с помощью вкусных обедов. Я хоть не шеф-повар, но кое-что соображаю.
За несколько минут черепашка, служившая тарелкой, опустела. Ева испуганно глянула на нее, потом на Адама.
— А... завтра? Что мы будем есть завтра?
— Завтра? — Адам на мгновение задумался. — Когда-то в древности на Земле говорили: даст бог день, даст и пищу.
— Но ведь на Леонии нет людей, следовательно, нет на этой планете и богов. Так кто же нам даст еду?
— За отсутствием богов, еду придется добывать самим. Так даже лучше. Не будем ни от кого зависеть. Первый день мы прожили, проживем и остальное, сколько бы там их не было!

7
Солнце Толиман уже касалось зубчатых гор. Кончался Первый день Нулевого года на Леонии.
— Ну, прожили день, а дальше что? — Ева с грустью и болью смотрела на Адама, и в ее глазах стоял немой укор. — Зачем ты меня вытащил из моря? Чтобы я ежедневно и ежесекундно ощущала свою муку?
— А ты хотела от муки спрятаться на дне моря? Ева молчала, потому что это была правда.
— Но ведь это удел нищих духом — прятаться от горя и беды на том свете.
— Чтобы уйти на тот свет, тоже нужно мужество.
— Не смей слово “мужество” связывать с самоубийцами и, вообще, слабонервными! — вскочил на ноги Адам. — Это не мужество, а страх, страх перед тяжелыми испытаниями толкает их к бегству на тот свет. А настоящее мужество пройдет через все и все вынесет: горе, беду, тяжелые испытания. Только тогда его душа станет человеческой душой. И только тогда она станет чувствительной к жизни, к чужому горю. Вообще, я убежден, что жить всегда труднее, чем накладывать на себя руки. На “Гелиосе” ты была другой. На корабле спасала нас от отчаяния, черной меланхолии, ностальгии, что разъедали ежедневно. Так где же теперь твои лекарства? Неужели для себя их не оставила?
— Но кому нужна моя жизнь?
— Кому, кому?.. Тебе! — Адам помолчал, успокоился. — Извини, если порю гарячку, но... Но ты привыкла, что все в твоей жизни легко было, все тебе удавалось, чего хотела — того и добилась. А перед первыми настоящими трудностями не выдержала.
— Я понимаю...
— Ничего ты не понимаешь! — Адам заходил сюда и туда перед пещерой, снова присел возле Евы на камне, протянул руку к ее опущенной голове, хотел было погладить по плечу, и вдруг отдернул руку, потому что понял, что тот жест сожаления будет совсем неуместным и, может быть, фальшивым. — Понимаешь, — заговорил по волне, - жизнь надо беречь. И чужую, и свою собственную. Потому что природа дала тебе её не для того, чтобы ты швырялась ею, как тряпкой, а для того, чтобы помогала развиваться тому, что мы называем с большой буквы, — Жизни.
— Но ведь мы не просто сами, не просто без своей планеты. Мы потеряли контакт с своим временем. Понимаешь это, Адам? Со своим возрастом, обществом, со своими современниками, в конце концов. Они пойдут вперед, а мы... Во что мы превратимся, если, к примеру, и выживем? В примитивных пещерных охотников с луками?
— Во что или в кого мы превратимся, это, в конце концов, зависит от нас. Только от нас самих. Если сумеем одолеть свою беду, то, думаю, мы превратимся в настоящих людей. По крайней мере мне бы хотелось стать человеком.
Ева смотрела в морскую даль, и слезы текли по ее щекам.
Адам подошел к ней ближе и, заглядывая в глаза, мягко сказал:
— А вот это уже зря. Слезы надо поберечь до... лучших времен. Например, для радостной встречи с землянами.
Ева, плача, кивнула.
— Вот и хорошо, что мы сошлись на общей точке зрения. А имея огонь — не погибнем. Выручил он когда то человечество на Земле, и нас не оставит в беде.
8
Пронзительный, душераздирающий крик поднял Адама на ноги. Вскочил ошалело, спросонку ничего не понимая, но ему показалось, что где-то кричал человек. И кто мог кричать человеческим голосом на необитаемой планете?
В пещере было темно.
“Почему темно? Где солнце?” — подумал Адам, и только тут до него дошло, что сейчас ночь.
В ушах все еще звучал отчаянный крик.
Сердце тревожно билось.
“Пригрезилось”, - подумал он, и вдруг крик повторился. Крик был явно женский. Но откуда могла здесь взяться женщина? И что ей грозит?
- Ева! Ты слышишь? Кто-то кричит. Ева не ответила.
- Ева! — позвал Адам и почувствовал какую-то смутную тревогу еще. — Ты спишь?
Бросился к противоположной стене, лихорадочно пощупал лежак — Евы на нем не было. Куда она делась? Почему вышла из пещеры? И еще среди ночи? Неужели с ней что-то случилось?
В тот же момент снаружи снова донесся отчаянный крик. И только теперь, совсем уже проснувшись, Адам понял, что то кричала Ева. Не уберег... Почувствовал, как на голове у него стали дыбом волосы. Заметался во тьме пещеры, ища выход, а Ева кричала. А у него остывало внутри, и он все никак не мог найти выход.
— Сейчас, сейчас, — бормотал, стуча в каменную стену то головой, то плечом, то руками. — Куда выход делся...
Наконец выскочил из пещеры, и показалось Адаму в первое мгновение, что он с головой нырнул в раствор смолы — такая черная была ночь. Глухо гудел ветер, где-то внизу шумел невидимый прибой. Вверху не было видно ни одной звезды — тучи, что ли?
- Ева! Ты жива?.. — заметался Адам, не зная в какую сторону бросаться. — Где ты? Отзовись!
Крик прозвучал словно рядом, слева:
— А-а-а-а!..
Адам бросился на тот крик, споткнулся, упал, больно ударившись. Вскочил снова.
— А-а-а!..
Судя по ужасающему крику, ей грозила смертельная опасность. А он с голыми руками. Споткнувшись о камень, Адам схватил его, пытаясь поднять, но понял, что то выступ скалы. Плюнул в сердцах и побежал. С голыми руками.
И столкнулся с чем-то. Или с кем-то. Живым.
- Ева! Ты?.. Что тебе грозит?
Ева бросилась к нему, схватила за руку. Она дрожала, как в лихорадке, и все еще всхлипывала. Но была живой. Адам лихорадочно ощупал ее, и с души отлегло. Целая.
— Что с тобой? Почему ты среди ночи оказалась в скалах?.. Кто тебе угрожал?
— Ту-туа-алет, — Ева клацала зубами и крепче сжимала его руку. — Не отходи от меня, я б-боюсь...
Держась за руки, они двинулись, и через несколько шагов оба стукнулись в глухую стену.
— То есть нужно налево, — быстро поправился Адам.
Пошли налево и оказались в узком каменном тупике.
— А ты сам хоть знаешь, куда идти? — подозрительно спросила Ева. — Слева, справа... Где выход?
— Тьма такая, что ничего не поймешь. Хотя бы звезды были.
— Ты что, по звездам будешь путь к пещере искать?
Они несколько раз спотыкались о камни, падали, больно ударяясь, и снова попадали в глухой каменный мешок.
— Что ты меня по каким то щелям таскаешь? — не удержалась Ева. — Вот вызвала себе помощь. Сама бродила, теперь будем вдвоем бродить.
— А может, ты меня своим криком с толку сбила. Но ведь и темно, ничего не вижу, — сокрушался Адам. — Черные же на этой планете ночи!
— Ты думаешь, я сова? Спасибо за такую помощь! Завел...
— Я завел? Это ты меня своим криком...
— Я... кричала? — крикнула Ева.
— А я сгоряча было подумал невесть что.
— Я пошла в скалы... и заблудилась. Куда не ткнусь — одни скалы. Ветер воет, ночь черная... Мне начали разные страшилки мерещиться. А тут еще и огненные глаза светятся. Вон! — испуганно проговорила она. — Кто-то смотрит.
— Да это же светлячки.
— Они так похожи на глаза.
Адам дернул ее за руку.
— Пошли. Тоже мне... туалет искала. А я уже невесть что подумал. Что тебя хищные звери терзают, а она... заблудилась. Пошли спать. И второй раз ночью из пещеры сама не выходи. Мало ли что может случиться.
— Куда же идти? — трепетно оглядывалась Ева. — Везде камни, скалы.
— Это тебе с перепугу показалось. А идти надо вправо.
Адаму меньше всего хотелось сейчас спорить с Евой, ибо, сколько бы не спорил с ней, все равно бесполезно. Она будет права. Такие уж женщины, и их не перевоспитаешь.
Так он подумал и повернул назад, чтобы найти тропинку в скалах. И не успели они сделать и трех шагов, как уперлись в отвесную стену. Адам для чего-то потрогал ее руками и так подытожил свои поиски выхода из каменной западни:
— Похоже на то, что мы с тобой в какой-то яме.
— В какой яме? — скривилась она. — Я боюсь ям...
Они еще потыкались в разные стороны, несколько раз, споткнувшись, упали, но всюду их встречала стена — отвесная, гладкая и глухая.
— Выход один, — вздохнул Адам. — Надо здесь ждать утра. А утро всегда  вечера мудренее.
Адам нащупал ногой камень, и они присели. Ева, обхватив обеими руками его руку, уткнулась в нее и, вздрагивая всем телом и всхлипывая, начала дремать. Но достаточно было ему шевельнуться, как она испуганно вздрагивала и еще крепче сжимала его руку.
— Ты куда? — ворчала она сквозь сон. — Хочешь сбежать от меня? И не думай, даже во сне руки твоей не выпущу.
- И не думаю убегать. Да и куда я от тебя убегу на необитаемой планете?
— Вот. Спи. И не шевелись.
Оба задремали. Долго спали, или нет, как Ева вдруг закричала.
Адам поспешно открыл глаза — белый день.
— А-а-а!.. — кричала Ева, прижавшись к нему, кричала, наверное, во сне, потому что глаза ее были закрыты.
— Открой глаза, - засмеялся Адам. — Уже белый день, а ты верещишь.
— Сам ты... верещишь, — Ева открыла глаза и сразу успокоилась. — Где мы?..
Спали они, сидя на камне, в трех шагах от входа в пещеру. И не было никаких тупиков, ни ямы.
— Это же надо! — удивилась Ева. — Ну пусть я заблудилась. А как мог заблудиться среди своих любимых камней геолог?
Адам только плечами пожал — он и сам не мог понять.
— Сколько бывал в горах, но такого со мной еще не случалось... Среди трёх камней заблудился.
- И вообще, почему ты за мою руку держишься? — возмущенно воскликнула Ева и, отпустив его руку, отодвинулась.
— Извини, но мне казалось, что это ты держалась за мою.
— Кто тебе сказал такую чушь? Чего бы это я хваталась за твои руки — нужны они мне! Еще и бегаешь за мной.
— Но ты же кричала среди ночи. — Адам был совершенно озадачен.
— Я кричала? — заорала Ева, отодвинувшись. — Это тебе... приснилось. И не спорь со мной. Еще не родился на свет такой человек, который мог бы меня... переспорить.
“Вот и пойми этих женщин, — думал Адам и пожимал плечами. — И что это за такое... загадочное племя Земли, которого мы, мужчины, не можем постичь и без которого жить тоже не можем? Ни на Земле, ни на других планетах”.



























Часть вторая
“ЧТО  СЛЫХАТЬ?..”

1
Только проснувшись, Адам с неизменной, почти постоянной (и где она у него бралась, из каких источников пополнялась?) бодростью восклицал: “Доброе утро!..” До хруста в суставах потягивался на морской траве, которой он устелил свой каменный выступ, то есть кровать, и беззлобно ворчал:
— А-ах, проклятый камень! Все бока за ночь отлежал! — По его голосу Ева чувствовала, что он, как вчера, как позавчера, как всегда, улыбается. — Попробуй в таких условиях сохранить фигуру. Так, чего доброго, так ещё кособоким стану. Когда прилетят земляне, увидев меня, запишут в мою характеристику, которая находится в отделе кадров Второго Космофлота, такое: “Имеет физический недостаток — на планете звезды А, созвездие Центавра, отлежал бока и с тех пор не пользуется успехом у женщин”.
“И не остроумно, — думала Ева с постоянным (и где оно у нее бралось, из каких источников черпалось?) раздражением. — А насчет женщин, то ты и раньше не пользовался у них успехом. Потому что женщин, как и семью, тебе заменила геология”.
На Адамово ежедневное и неизменное приветствие она со своей половины пещеры не всегда отвечала — разве что тогда, когда настроение. Но это случалось редко (только тогда, когда ей снилось что-то хорошее, например, Земля, те места, где она бывала раньше, или разные истории, которые случались на службе или дома), в основном же Ева отмалчивалась, делая вид, что еще спит. А сама думала: ну прожили они еще сутки на планете. А для чего? И почему она должна так упорно цепляться за какую-то там никому не нужную жизнь? Разве это такая уж драгоценность?.. На Земле — да, а здесь? На безлюдной Леонии? Так для чего они прилагают столько усилий, чтобы выжить, выжить любым способом. Чтобы окончить жизнь в этой пещере дикарями?.. Если бы Адам не вытащил ее из моря в ту первую ночь после гибели “Гелиоса”, ничего бы Ева уже не знала, и было бы ей, пожалуй, лучше, чем коснеть в пещере неизвестно еще сколько. Ждать, пока их растерзают хищные звери на этой планете?.. С какой стороны не глянь, как не думай, а смысла цепляться за жизнь нет.
От этих мыслей хотелось плакать, выть, и она, чтобы сдержать стон, до боли, а порой и до крови прикусывала губу... Нет, не хотелось ей говорить с Адамом. Да и потребности такой не было.
Адам же тем временем вскакивал, энергично тер кулаками глаза и, повернувшись к Еве, по-деловому спрашивал:
— Что слыхать?
Это “Что слыхать?” он неизменно повторяет каждое утро, словно и вправду ждет от нее какой-то информации. А что она “слыхала”? То, что ей снилось, — вот и все новости. А снилось одно и то же: Земля, маленький аккуратненький городок на берегу тихой степной речушки, в котором она родилась и выросла. Снился тимьян (а его много росло по склонам степных балок), снится, что она рвет в тех балках терпкий тёрн, от которого рот сводит. А еще снился отчий дом в вишневом саду. Впрочем, сада как такового не было, за домом росло несколько вишен (мать называла то место вишняком: “Сбегай, Ева, в вишняк и нарви ягодок, а я вареников сварю”) и один высокий и тонкий (в гуще же рос) абрикос, на котором, на самом верху, угольками горели солнечные плоды. Ева любила утром трясти абрикос. Выбежит в вишняк еще сонная, наклонившись, нырнет под вишневое сплетение, задерет голову, ища вверху огоньки в зеленых листьях, и тряхнет тоненький стол. На голову ей, на шею, на плечи и грудь дождик упадет, это роса. А с росой упадут в мокрую траву несколько оранжево-светлых или оранжевых плодов... (И до сих пор они светятся в душе, как вспоминает отчий дом и вишняк за ним). За их вишняком заканчивался патриархальный маленький городок, который доживал свой последний век. Дальше начиналась степь с балками и оврагами, кустами терна и пахучим чабрецом, сон-зельем и горицветом, с бабочками и птицами. Выдвинет, бывало, Ева голову из прохладного тенистого вишняка, а ей в лицо ударит горячий, тугой степной воздух, терпко, чебрецовый... Вот и снятся оранжево-светлые абрикосы, падающие ей на плечи вместе с теплой росой, та безграничная чебрецево-полынная степь, и Ева в степи — в выгоревшем ситцевом платьице, с выгоревшими на солнце льняными волосиками...
— Адам, — вдруг отзывается Ева, хотя еще минуту тому не имела желания с ним говорить. — А ты помнишь свое первое окно?
— Что? — Адам вопросительно смотрит на нее, ничего не понимая. — Какое окно?
— Ну... в отцовской хате, - Ева смотрит мимо Адама и, вероятно, его не видит, хотя и обращается к нему. — Вспомни же. Был же у тебя дом отца? Не в лаборатории, не в колбе ты родился.
— Была.
— Ну вот. Вспомни то окно, из которого ты впервые увидел мир... Не просто увидел, а почувствовал. Почувствовал, что мир велик, прекрасен и что ты радостно входишь в тот мир.
— Н-не помню.
— А я... как сейчас, вижу. Мне было пять лет, я тяжело заболела. Несколько месяцев не вставала с кровати. И вот однажды утром проснулась с ощущением, что я поправилась и что сейчас должно что-то случиться. Непременно должно что-то случиться, и я выбегу во двор, а потом в степь. За окном зашумел ливень, такой насыщенный и веселый, что я встала. Подошла к окну, толкнула раму, окно распахнулось. И в комнату ворвались ароматы свежего, теплого летнего дождя, цветов, мокрых листьев, а из степей пахнуло тимьяном и полынью. Мама называла полынь евшан-зельем, и для меня было какое-то загадочное и таинственное слово: евшан-зелье. Я даже его иногда боялась, того слова. Особенно, как в темной комнате это слово вспомню: евшан-зелье... Но я уже отклонилась. Я вдохнула запах дождя, и у меня аж голова закружилась. Легла животом на подоконник и свесила вниз голову. В вишняке шелестел дождь, звонко барабанил по листьям лопухов. А внизу, под стеной, потоки воды, которые лились с крыши, выбили в земле канавку и наполнили ее водой. В той канавке плавал кораблик-маленький, бумажный кораблик. Белый-белый! На него лилась вода, в маленькой канавке творилось такое, что для него было равнозначно шторму... А возле канавки, под листком лопуха, спрятался мокрый воробей, встряхивал крылышками и что-то ободряюще чирикал к кораблику, который барахтался на волнах... Вот тогда я впервые и почувствовала, что это не просто окно в отцовском доме. Это — окно в белый свет. И что мир тот прекрасен. Но будут в нем шторма, и они никогда-никогда не потопят тот белый кораблик.
Помолчала.
— Вот и думаю... Где сейчас дом отца, где наш вишнячок, где то окно, тот мокрый воробей и белый кораблик, что отважно боролся с волнами в канавке под моим окном? Где он, Адам? А может, его вообще не было? Как не было и отчего дома, а был всего лишь сон?..
А еще ей снились мать и отец.
Отец так радовался, когда узнал, что она стала астронавтом. Радовался и гордился ею. Он очень хотел иметь сына. У него уже была дочь, но он ждал сына. А родилась она, Ева. И все же отец хвастливо говорил своим коллегам: “Ничего, моя дочь еще заткнет за пояс ваших сыновей!” Когда Ева стала астронавтом, когда ее зачислили в состав экипажа “Гелиоса”, он от радости и гордости за свою дочь и за весь свой род был сам не свой. А вот мать плакала, когда провожала дочь, материнское сердце как будто предвещало беду. Если она погибнет здесь (а к этому, конечно, идет), то отец все равно будет гордиться ею. Тяжело ему будет, но он не будет падать духом. Гордость за дочь-астронавта с трансгалактического звездного лайнера поможет ему перенести тяжкую утрату. А мать, если Ева не вернется на Землю, вряд ли найдет в себе силы выстоять в горе. Она маленькая, кволенькая, слишком эмоциональная и не способна держать себя. Эмоции над ней всегда верховодили, и никакие аутотренинги не помогали. Горе ее сломит. Жаль не так себя, как мать. Она не сможет перенести гибели дочери.
И снились Еве люди.
Много-много людей снилось ей каждую ночь — русые, белокурые, чернявые, рыжие. Женщины, мужчины, дети, подростки, деды, бабы... Кто только не снился! Люди приходили в ее сны сотнями, тысячами. И она, счастливая и веселая, смеясь, что-то говорила, говорила, кричала со всеми, кажется, вместе. Ее толкали в том сборище, и она кого-то толкала, протискиваясь в толпе, ее кто-нибудь из языкатых, из тех, кто за словом не лезет в карман, донимал шпилькой (довольно банальной, но во сне она и той банальности была рада): “Вы так деликатно толкаетесь, что у меня уже ребра болят!..” Ева отвечала в таком же духе, не обижалась и чувствовала себя как никогда счастливой.
Счастливой от того, что так тесно вокруг нее, что везде люди, люди, люди и они так хорошо ее толкают, так симпатично.
Странно. Очень странно. Раньше, на Земле, - о, как это давно было! — ее раздражали людские толпы, сборища или просто обычный поток на ленте движущегося тротуара крупных городов. Она тогда желала одиночества, мечтала о спасительном отпуске, который они с Русланом непременно проведут где-то на необитаемых островах или высоко в горах, где нет никого и где они будут наслаждаться тишиной и пустотой.
Тишина и одиночество! Ева когда-то о ней мечтала, как о величайшем счастье. Наивная! Только теперь понимает, что худшее, самое тяжелое, невыносимое состояние человека — это безлюдье вокруг тебя, пустота в душе. Но как она раньше хотела безлюдья, уединения, так теперь радуется, когда хоть в сны приходят к ней люди, дорогие земляне.
“Без живых существ нельзя жить. Если ты человек, то должен быть с людьми, — почти каждый день думает Ева. — Если повезет когда-нибудь вернуться на Землю, то буду только там, где больше всего народа...”
— Эй, Ева! — весело кричит Адам из своей половины, будто их разделяет не полтора десятка метров, а по крайней мере с километр. — Спрашиваю, что слыхать?
— Кроме однообразного рокота прибоя, доносящийся в пещеру, больше ничего не слышно, — отвечает она, через силу преодолевая постоянные утренние вспышки раздражительности.
Когда же имела скомканное настроение, если душа не ныла, то иронично отказывала:
— Я еще сегодня не ходила на базар и не слушала всезнающих тетушек. Да и знакомая сорока что-то не прилетала с последними новостями на хвосте. - И насмешливо спрашивала: — А что слыхать в твоем углу нашей перенаселённой пещеры?
— Сейчас послушаем последние новости, — Адам делал двумя пальцами движение, как будто поворачивал невидимую ручку транзистора, щелкал языком и радиоголосом провозглашал:
Как передает корреспондент агентства “Что нового в космосе?”, сегодня ровно месяц, как двое отважных землян, Адам и Ева вынуждены были вполне добровольно поселиться на необжитой планете Леония, что в созвездии Центавра, за 4,28 световых лет от Земли.
— Неужели месяц? — Ева, поднявшись на локоть, с удивлением смотрела на Адама, и в ее светлых глазах вспыхивали какие-то искорки. Адам, поощряемый ее вниманием, “передавал” далее:
— Чего достигли первые поселенцы планеты за первый месяц жизни в комфортабельной, хотя и без всех удобств, пещере на берегу безымянного моря?.. Немало. Они победили... ну, почти победили, в себе отчаяние, нашли... ну, почти нашли, решительность и уверенность в своих силах и спокойно смотрят в будущее, готовы к любым неожиданностям или ударам судьбы. И настроение у них ровное и спокойное, особенно у Евы (Ева лишь фыркнула). Можно сказать, что они по-деловому собраны, настроены только на победу в борьбе за свое существование. Так, например, на вопрос корреспондента, как они поживают, Ева довольно бодро ответила: “Ничего. Жить можно. По крайней мере могло быть и хуже. Да и товарищ по пещере мне попался неплохой. Вы, может, слышали о нем? Адам Весна-Второй. Вообще, скажу вам, замечательный парень. С ним, как говорится, не пропадешь. По крайней мере он обеспечивает меня мидиями, на которые я уже, признаюсь, и смотреть не могу, такие они распрекрасные, как в лучших ресторанах Европы”.
— Гм!.. — снова хмыкнула Ева и подобрала губы.
— Ваши планы на будущее? — голосом радиокомментатора спросил Адам и ответил, имитируя Евин голос: — Надеюсь, мы с Адамом успешно освоим и колонизируем Леонию. А прожив первый месяц, проживем и остальные, каких то там 168 месяцев, составляют четырнадцать лет...
2
Адам явно перестарался, упомянув те 168 месяцев, потому что Ева, зашуршав травой, вскочила и села, свесив ноги с каменного выступа.
— Целых 168 месяцев нам здесь еще жить? — Голос ее начал неприятно дрожать. — И я... я...
— Нет, уже чуть меньше, — улыбался Адам, не чувствуя грозы, которая собиралась в пещере. — Осталось всего-167 месяцев. Совсем немного. Каких-то там пять тысяч дней. Или где-то около того. Одним словом, по сравнению со Вселенной — мелочь!
Но упоминание о четырнадцати годах тюрьмы на чужой планете напрочь испортило Еве и без того не ровное настроение.
— Ты... ты на зло мне напоминаешь про эти четырнадцать лет? — пробормотала она, и губы ее задрожали. — Я только успокоилась, а ты... Чего ты улыбаешься? — набросилась на Адама, рада, что, наконец, нашлась хоть какая-то зацепка. — Мне уже надоела твоя ежедневная искусственно веселая улыбка, как и твоё вечно бодрое настроение!.. Я знаю, что на Земле медицина творит чудеса. Искусственные органы, разные части тела людям запросто пересаживаются: сердце, почки, печень, легкие, конечности... Ума, правда, еще не могут трансплантировать, если своего, к примеру, нет. Но я не слышала, чтобы на Земле кому-нибудь трансплантировали искусственную неунывающую улыбку. Так откуда она у тебя?
— К сожалению, нет другой улыбки, ни тем более другого голоса я не имею, — улыбался Адам и этим еще больше раздражал Еву.
— Я не могу... больше с тобой жить в этой пещере!
— О, это уже что-то новое в твоем репертуаре.
— А-а, еще и насмехаешься?!.
— В древности на Земле соседи, которые не могли ужиться в одной квартире, или мужчина с женщиной кувшин разбивали, и разменивали свое жилье. Тогда даже было соответствующее бюро для обмена, — все с той же неунывающей улыбкой говорил Адам, делая несколько энергичных упражнений руками, туловищем, головой. — Вот и ты размести объявление об обмене с таким текстом: “Меняю одну пещеру на две отдельные в разных районах планеты”.
— Ты просто издеваешься надо мной. Твой непутевый юмор такой же тупой, как и этот камень! — топала она ногой о каменный пол пещеры и выбегала прочь.
И не успевал Адам еще и дыхание перевести, как Ева возвращалась обратно, бегала по пещере, обхватив голову руками.
— Проклятая планета! Даже пойти некуда! Всюду безлюдье. Никому здесь не нужна одинокая и несчастная женщина.
— А ты и не уходи никуда, — Адам подходил к каменному углублению посреди пещеры и шевелил пепел, как он говорил, домашний очаг. Огонь в пещере они разводили каждый вечер, и Адам по несколько раз за ночь вставал, чтобы подложить чурбанов (их он бил камнем). И теплее все же было ночью, особенно когда под утро появлялись туманы, кроме того, костер давал свет — Ева боялась спать в темноте.
— А ты... хочешь, чтобы я ушла? Да? Пошла? — зарядила она. — Да?..
— Нет, не хочу, — Адам разгреб уже затухающий жар, подложил сухой пучок, веточек и, стоя на коленях, раздувал огонь. — Совсем не хочу, ибо самому на необитаемой планете не мед.
— Ага, так ты не хочешь? — выходила Ева из рамок. — На злость мне не хочешь, да?
Пучок вспыхнул, лицо Адама засветилось, отблеск огня затанцевал на стене пещеры, Адам подложил веточек, чурбаков и зашептал к огню, как к живому существу:
— На вот, попробуй еще и эти веточки... Попробуй вот эту палочку — сухая-пресуха. Если бы я был огнем, то только бы и ел такие вкусные сухие палочки... Ешь, огонёк, ешь и набирайся силы. О, ты чего затухаешь! Отощал!.. Не беда, сейчас тебя подкормим... На вот, гори, гори ясно, чтобы в нашей пещере было весело.
— С огнём разговариваешь, потому что я тебе уже надоела?
— Ты никогда и никому из мужчин не можешь надоесть, Ева.
— Нет, ты всё таки хочешь, чтобы я отсюда ушла. А я не пойду никуда. Слышишь, не уйду! Здесь буду жить!
— Живи, пожалуйста.
- И половина пещеры моя. Вот эта половина, — забегала она, показывая, какая именно половина ее. - И ты... не смей ногой соваться на мою половину.
— А костер у нас, надеюсь, будет общим?
— Пусть будет общим, — милостиво согласилась Ева.
— Вот и хорошо, договорились. А на твою половину пещеры я — ни ногой. Не буду.
— Что не будешь? — подбежала Ева к нему, разгневанная, с красными пятнами на щеках, как всегда растрепанная, и от того казалась старше своих лет. — Знаю! Ты спишь и мечтаешь, как бы от меня избавиться. Потому что я тебе лишний груз! — Она упала на каменное ложе и забила по нему кулаками. — Проклятый камень! Повсюду бездушные камни!..
Адам молчал.
Да и что он мог посоветовать, когда и сам хотел к людям. И только Ева затихла, отозвался, будто ничего и не случилось:
— Сегодня у нас на завтрак вчерашние печеные мидии. Такие мидии, скажу тебе, что хоть на выставку даров морей и океанов их вези.
Ева шелохнулась, размышляя, вставать ему или нет, но голод заставил всё таки подняться. Что-то бормоча, избегая взгляда Адама, подошла к костру, присела на камень. И, взяв шпажку, потянулась ей к створке раковины, в которой лежали оранжевые кусочки мяса — что от ужина осталось. Неохотно жевала кусочек и морщилась. Вдруг заморгала быстро-быстро, из глаз ее потекли слезы, и она швырнула свою шпажку в костер.
— Достаточно! Я сыта твоими мидиями!
— Но на второе у нас сок кокосовых орехов, — поспешно вставил Адам. — Точнее, молоко кокосовых орехов. Тоже деликатес.
- И кокосы надоели! Все, все надоело!
— Вообще, ты права. Мидии и мне, честно говоря, приелись.
— Мне они уже снятся. Неужели ты не можешь придумать что-то другое? В твоем распоряжении целая планета, размером с нашу Землю, а ты каждый день кормишь меня мидиями!
И мигом выбежала из пещеры.
Адам поднялся и заходил туда-сюда по пещере, что-то бравурное и оптимистическое насвистывая. Он всегда так посвистывал, когда не было другого выхода. Но в этот раз даже спасительный свист не приносил желанного покоя, и Адам вынужден был прибегнуть еще и к пению, которые (как утверждают психологи) всегда приносит душевное равновесие и дарит умение держать себя в руках.
И он тихо замычал:
Ой в  вишневом саду
Там соловей щебетал.
Фить-фить-фить,
Тех-тех-тех,
Ай-я-я, ох-ох-ох,
Там соловейко щебетал!..



3
Впервые Адам встретил Еву на Памире, в горной обсерватории. Хотя встретил — не то слово.
Не было бы счастья, да несчастье помогло.
Он провалился на леднике в щель и три дня, не попадая зуб на зуб, просидел в ледяной ловушке, выковыривая ножом что-то вроде ступеней. (Впоследствии, отвечая на вопросы знакомых, как он выдержал в ледяной щели три дня и три ночи, отвечал, улыбаясь: “Вы знаете, ничего. Свежий воздух плюс полное отсутствие вредных микробов”).
На четвертый день, выбравшись из ущелья, смастерил из двух ветвей нечто вроде костылей и поковылял на одной ноге (вторую вывихнул при падении). Метр за метром преодолевал расстояние до базы. И, на беду, началась такая густая метель, собственно, снежная круговерть, что Адам в том белом водовороте сбился с пути и побрел в противоположную от базы сторону. На второй день от переохлаждения у него началось воспаление легких. Сколько дней проплутал в горах на самодельных костылях и еще с высокой температурой — не знал. Все — мир, помыслы, желания, мысли — сузились до одного: идти. Идти вперед и только вперед. И он шел, повинуясь внутреннему приказу. Крайне обессиленный, голодный, истощенный, на грани жизни и смерти, не видя света белого и почти ничего не слыша, случайно добрался он до высокогорной обсерватории. Последние метры полз, упрямо таща за собой рюкзак с несколькими образцами необходимых ему минералов.
Памир...
Сейчас он готов был бы второй раз пройти тот тяжелый путь на самодельных костылях, лишь бы не томиться в пещере. Потому что тогда была цель: идти вперед. К людям. И он шёл. К людям.
А впрочем, разве сейчас у него не такая же цель — жить, чтобы дождаться людей? Идти чужой планетой, чтобы дойти до людей!
Месяц от него не отходила Ева Нэй, на вид еще девчонка, вчерашняя студентка — молодой врач высокогорной обсерватории: лечила, с ложечки кормила заросшего черной щетиной молодого геолога, даже вечерами, сидя возле его кровати, пела веселые песенки. Адам то бредил и порывался куда-то, то выныривал из горячего небытия. И сквозь силу ей улыбался — лицо было обморожено и улыбка вызывала боль.
Он был между жизнью и смертью несколько дней, бился в пламени высокой температуры, надсадно кашлял, хрипел. А Ева, прислонив ему к плечу пистолет для введения инъекций, выстреливала спасительную жидкость под кожу, затем поила чаем с малиной — радовалась, что, наконец, сможет применить на больном все свои медицинские знания, приобретенные в институте.
— Я так рада, что вы попали к нам в тяжелом состоянии, - щебетала она, когда угроза жизни уже миновала и Адам мог сидеть в постели, щебетала с непосредственностью наивной студентки, которой достался на экзаменах нелегкий билет, но она сумела на него ответить и получить наивысший балл. И это почти девчачье щебетание лечило Адама сильнее новейших патентованных лекарств. — Понимаете, я прибыла сюда с желанием побыстрее применить на практике приобретенные знания, добывать врачебный опыт, а в обсерватории все, абсолютно все, физически здоровы и никто не собирается болеть. И, следовательно, никто не нуждается в медицинской помощи. За год, что я здесь, хотя бы тебе у кого насморк появился. Даже обидно!
А он смотрел на врачиху и думал:
“Чтобы тебя увидеть, милая, чтобы всегда слышать твое лечебное щебетание, готов болеть каждый день. Даже самыми серьезными болезнями!..”
Говорить ему было еще тяжело, улыбаться тоже, поэтому Адам просто смотрел на нее, слушал и благодарил судьбу, что завела его в ледяную ловушку и что благодаря этому он познакомился с девушкой.
— Понимаете, Адам, с такими здоровяками, как у нас в обсерватории, я, чего доброго, быстро дисквалифицируюсь и забуду то, что знала в институте, - лечебной музыкой звенел для него ее голосок. — Вот почему я так рада, что случай привел вас сюда.
“Я тоже рад”, - улыбался Адам самыми глазами.
— Положение ваше, прямо скажем, действительно было угрожающим, и я, наконец, сумела доказать, на что способна как врач. А то сижу здесь в горах и не знаю, к чему приложить руки. Гербарий высокогорных растений собираю. Ах, я рада, что вы, Адам, настоящий, самый настоящий больной и что вы попали ко мне!
Ева довольно быстро поставила его на ноги: новейшими лекарствами, знаниями, своим присутствием, а щебетливо-певучим голоском. А она все напевала: и в палате, и в коридоре; ее тихий голосок доносился до него отовсюду, как бальзам... А больше всего Адам любил слушать, как она “заливалась трелью”:
Ой у вишневом саду
Там соловей щебетал,
Фить-фить-фить,
Тех-тех-тех,
Ай-я-я, ох-ох-ох,
Там соловейко щебетал!..
Аай-аай, где ты, Ева, с далекого Памира делась? Не зря же на заре человечества кто-то из философов сказал: все течет, все меняется. В настоящей Еве он не узнавал ту далекую, памирскую, Еву, которая еще и до сих пор щебечет в его сердце и не умолкнет, пожалуй, никогда.
Там, на Памире, в высокогорной обсерватории, и действительно щебетал ему соловей...

4
Когда Адам прощался, Ева провела его к вертолету. А провожая, без умолку тараторила на своем милом наречии, по-девичьи звонком. А он слушал ее и думал: вот и кончилось его счастье. Отсюда улетит на свою базу, снова начнутся полевые маршруты, и за течением времени, за туманами, за далями, за горными пиками исчезнет его юная докторша, и их пути-дороги больше никогда не сойдутся. Разве что, как слышит соловья, то защемит что-то в сердце — сладко и больно одновременно.
Сказать ей о своем чувстве, думал Адам. Сказать, что у них на базе нет врача и она, если захочет, сможет перейти туда. А они, геологи, возьмут на себя повышенные обязательства: часто и серьезно болеть, чтобы она имела на ком совершенствовать свое врачебное мастерство, приобретать опыт.
Так он говорил с ней мысленно, а вслух не решился сказать о своих чувствах: ни прямо, ни наугад. Таким уже удался.
— Я никогда-никогда вас не забуду, Адам, — щебетала девушка дорогой. — Вы были моим первым настоящим пациентом. Вы были совсем-совсем плохим и стали на ноги. Ах, я рада, что вы достались мне. Одно ваше двустороннее воспаление легких чего стоит. А вывих ноги? А общее истощение организма, переохлаждение? А осложнения на зрение и на слух?.. О, я вас никогда не забуду! Потому что с таким букетом заболеваний и осложнений не к каждому врачу попадают пациенты.
- И я вас тоже... не забуду, — наконец решился Адам. — Вы были и останетесь для меня самым настоящим врачом.
Адам уже было двинулся к винтокрылой машине, которая должна была перевезти его на базу геологов, двинулся, держа в руках свой видавший виды рюкзак с несколькими минералами, как вдруг остановился. Поколебавшись, подошел к Еве — стройной, юной, в белом халатике и белой шапочке, которая так ей подходила и из-под которой выбивались золотистые волосы, и, почему-то заикаясь, молвил:
— П-позвольте вас п-поцеловать. — Ни до того, ни после того он никогда не заикался. Покраснев, как школьник, быстро пояснил: — Как врача, который спас мне жизнь.
Она покраснела, но взгляда не отвела и смотрела ему прямо в глаза своими светлыми, лучистыми глазами.
— Целуйте, — прошептала, но уточнила и предупредила одновременно: — Только как врача.
Адам неумело и робко ткнулся губами в её щеку, ткнулся и на какую-то долю секунды почувствовал у себя на губах что-то прохладно-нежное, волнующе-весеннее. (В крайнем случае, то чувство было совсем другим, чем когда он, уезжая на Памир, прищелкнув в щеку свою тетушку).
Больше Адам в своей жизни не целовал никого.
Но тот поцелуй до сих пор у него на губах. И еще песня юной докторши в сердце: “Ой, в вишнёвом саду...”
5
Думал Адам, что попрощался со своим соловьем на Памире навсегда. И недаром же вот говорили в древние времена, что гора с горой не сходится, а человек с человеком...
Прошел год, и они встретились.
И встретились на Луне, куда оба независимо друг от друга, получили назначение и работали в научно-исследовательской станции; он — геологом, она — врачом-психологом.
И первая их встреча на Луне больше всего запомнилась Адаму.
Они оба были в ярких оранжевых скафандрах и, смешно прыгая, встретились на прогулке за научным городком. Со своеобразной “походкой” на Луне (то есть прыжками) они еще не освоились и, потешаясь над своими неуклюжими шагами, странно передвигались лунной поверхностью. Словно оранжевые кенгуру, прыгали они друг другу навстречу, и Ева, сделав слишком резкое движение, пролетела мимо Адама, и он едва догнал ее.
Адам помнил ту их первую встречу на Луне, когда они прыгали и радовались, как дети; и ее глаза, что смотрели на него так приветливо сквозь двойное стекло иллюминатора гермошлема, и пасмурную, съеденную, изрытую кратерами лунную поверхность, и длинные, резкие, черные тени, и черное звездное небо над ними, и в черном небе голубой диск Земли.
Земля в небе Луны была раз в четырнадцать больше полной Луны в небе Земли. Как раз стояло “полноземелье” (Земля, как и Луна в ее небе, тоже имеет фазы в небе Луны) и голубой диск так ярко светил, что можно было легко читать при его свете даже мелкий шрифт.
Глянули они на Землю и замерли, пораженные ее красотой. Адам взял Еву за руку — решился-таки! Но что он почувствовал, когда рука была в рукавице, и вся стройная осанка спрятана в оранжевый кокон скафандра... Земля висела в небе, как нарисованная, — волнующая и загадочная. На ее диске видно было немалые облачные покровы, они закрывали почти половину планеты. Вторая половина отдалённо напоминала географическую карту, особенно когда они увидели блик Солнца в одном из океанов Земли. Яркость солнечного блика в океане смахивала на свет полной Луны. Потом блик размылся, насунулись тучи, или, скорее всего, в океане начался шторм. У полюсов облака сливались с белыми шапками снегов. Экваториальные зоны Земли — области тропических ливней — тоже покрылись облаками. Края диска были белесыми, а ближе к центру имели более яркие краски, очертания материков, неясные, нечеткие, тонули в голубом сиянии атмосферы.
— Общий голубоватый цвет Земли объясняется атмосферой, рассеивают преимущественно коротковолновое излучение, — объяснил ей Адам, и Ева неожиданно спросила:
- Есть жизнь на Земле или нет?
Он улыбнулся, потому что знал этот парадокс: даже с Луны невозможно определить, есть ли жизнь на Земле. Только в телескоп можно увидеть странные, что горят днем и ночью, светлые пятна — города.
— Земля людей, — Ева протягивала руки в черное небо, к голубому диску. — Мама Земля, ты видишь нас на Луне?
— Говорим Земля людей, а растений на Земле больше, чем людей, — говорил Адам по системе связи. Если все люди, ныне живущие станут плотно друг к другу, то они разместятся на территории небольшого озера Севан в Армении. Мало места занимает на Земле человек по сравнению с растениями.
- И все же Земля — планета людей!
“Может, поэтому Земля и прекрасна, что на ней есть такие замечательные женщины, как Ева”, - подумалось тогда Адаму.
Отношения между ними установились ровные, дружеские и искренние, которые бывают между добрыми знакомыми.
Он называл ее “мой первый настоящий врач”, а она его — с той же искренностью и радостью — “мой первый настоящий пациент”.
Ева была все такой же: милой, симпатичной и непосредственной девушкой, щебечущей, звонкоголосой, всегда веселой и приветливой. Со всеми на станции у нее были хорошие отношения, со всеми она легко сходилась, находила общий язык, все ее уважали и хвалили.
“Не зря же она психолог, — говорили. — Пять минут поговоришь, а уже хочется перед ней выложить всю свою душу.
Адам соглашался с такими мыслями. Более того, и сам хотел раскрыть перед ней всю свою душу: или — или?.. Мешала проклятая робость! “А вдруг откажет?” — угнетало и охлаждало его пыл. Как он тогда будет смотреть ей в глаза?
Виделись они, к большому сожалению Адама, очень редко (у обоих было много работы). Но когда встречались где-то в коридорах, библиотеке станции или на летучках, совещаниях, Ева первой начинала разговор.
— Ну как здоровье, Адам? — спрашивала приветливо и почему-то розовела (а может, ему лишь так казалось?).
— Увы, — разводил он руками, — на болезнь мне больше не везет, хоть как не стараюсь заболеть.
— Почему это “к сожалению”? — удивлялась, и ее звонкий голос был неподдельно искренним. — Разве болезнь — это счастье?
“Для меня да”, - хотелось сказать, но Адам переводил все в шутку.
— Не болея, я не могу стать вашим пациентом, а следовательно, и видеть вас чаще.
— А вы... постарайтесь, — и в глазах ее вспыхивали странные для него огоньки. — Пациентов у меня сейчас немного, так что место для вас найдется.
- И рад бы заболеть, но не везет, — разводил руками Адам. — Ученые ликвидировали почти все болезни, попробуй теперь заболеть. — И не сводил с нее восхищенного взгляда. — Да и вы меня так вылечили на Памире, что с тех пор я безнадежно здоров.
Она только руками всплеснула.
— А знаете, Адам, после вас мне больше не везло на настоящих больных, и я подалась в психологи. Закончила аспирантуру и вот лечу здесь... Только не тела — души, вам не нужна моя помощь?
— Ну что вы, — смеялся Адам. — По душе, то у меня все в норме.
Это была вопиющая неправда, ведь Ева нравилась ему, и в душе Адама было тревожное смятение. Но разве он мог о том сказать? Разве у него хватило бы силы духа и воли? И ничего тут не поделаешь, таким он уже удался. А может, так складывались обстоятельства — кто знает. Его прадед-кузнец всегда говорил: каждый сам кузнец своего счастья. Выходит, Адам не сумел выковать собственного счастья, то чего же теперь на обстоятельства пенять?
После того разговора с Евой он долго собирался с духом и, наконец, решил сказать ей все-все. И сам тогда верил в это... Они долго не виделись, потому что Ева полетела на Землю по служебным делам и задерживалась там. А когда она вернулась, его уже не было на Луне — Совет по вопросам геологии перевели на Марс, в Институт геологии. Адам улетел на Марс на транспортно-пассажирской ракете, так и не попрощавшись с ней. Сначала грустил по Еве, и впоследствии, с течением времени и работой, успокоился и больше не вспоминал о своём враче. Только нет-нет — да и звенела в его душе песня: “Ой в вишнёвом саду!..”
6
И через год Ева — какая нежданная радостная встреча, на которую Адам уже и не надеялся, — вдруг появилась на Марсе. И не где-нибудь, а в Институте геологии.
Вышел он из лаборатории, шагает по коридору, а навстречу в белом халатике, лукаво и мило улыбаясь, идет она, Ева.
— Ну как здоровье, Адам? — спросила так, будто они и не расставались, как будто не виделись больше года. — Я рада, что встретила своего первого пациента, как всегда, в добром здравии.
Адам отплатил ей тем же:
— А я рад, что вижу своего первого врача, как всегда, веселым, хорошим и милым... Каким ветром к нам?
— Не ветром, а приказом начальства, — она приветливо улыбалась и щебетала, также приветливо, звонко, быстро и мелодично (больше ни у кого из женщин не слышал он такого хорошего голоса). — Понимаете, Адам, только я подумала: куда бы это поехать, потому что на Луне уже надоело сидеть, а тут приказ — на Марс, в Институт геологии главным психологом. И я, помня, что где-то на Марсе трудится мой первый пациент, не колеблясь, села в ракету, 75 миллионов километров — и я уже здесь, на Красной планете.
— С чем вас и поздравляю.
— Мерси. Правда, Марс вдвое меньше земли, но я человек не привередливый и для моих скромных деяний Красная планета вполне подходит. — Она сверкала белыми зубами, а в глазах было столько искрящегося тепла, что Адаму, как никогда, было уютно и хорошо стоять рядом с Евой, смотреть в ее теплые глаза, слушать милое щебетание.
— Хотя, когда мы подлетали к Марсу и я посмотрела на обзорный экран, то сначала даже расстроилась.
— Почему?
— А потому, что увидела на экране мутный красноватый диск, и так мне в тот миг захотелось обратно, домой, на родную голубую Землю! С каким-то чувством страха, что ли, всматривалась я в тот нечеткий красный диск планеты. Облака пыли пеленали Марс, и вид у планеты был далеко не гостеприимным. А вообще, я рада, что побываю и на Марсе. Столько впечатлений, будет что рассказывать на старости.
Ему было странно слышать с Евиных уст слово “старость”, ведь это понятие никак ее не касалось.
— Жаль, — вырвалось у него. Адаму хотелось подольше побыть с ней, и он пригласил докторшу на “маленькую экскурсию на крышу городка”, добавив: — В честь вашего прибытия на Марс.
— Страх, как люблю экскурсии по крышам, да еще с симпатичными мужчинами! — воскликнула Ева насмешливо, но Адаму было приятно, что его относят к рангу “симпатичных мужчин”.
Весело переговариваясь, как старые друзья, они зашли в кабину скоростного лифта и поднялись на крышу гигантского прозрачного купола, который накрывал весь городок, герметично изолируя его от ужасной атмосферы Красной планеты. Под прозрачным колпаком смотровой площадки, что вздымался над крышей, не встретили ни души (а впрочем, старожилы здесь почти не бывали, привыкли, а толпились на площадке в основном приезжие, новички, но в этот день их что-то не видно было), и у Адама мелькнула смелая мысль: признаться Еве... Ну, если не в любви, то хотя бы сказать ей... какая она необыкновенная, очаровательная и сколько немыслимых радостей принесла ему. От той мысли Адам разволновался, как перед важным экзаменом в жизни. Ева, наверное, почувствовала это, потому пристально взглянула на него и неожиданно спросила:
— Что с вами, Адам? Вы как будто изменились.
— Н-ничего, — Адам понял, что краснеет (за склонность краснеть в разговоре с женщинами он себя ненавидел и старался поменьше встревать с ними в разговоры. — Совсем ничего... Просто вам показалось.
— Гм!.. — щурясь, Ева насмешливо смотрела на него. — Вы что-то задумали, Адам, и никак не решитесь. По крайней мере у меня такое впечатление. Учтите, я все же психолог и интуиция меня еще никогда не подводила.
— Может, вы и чужие мысли умеете читать? Она вздохнула.
— Нет, хотя есть психологи высшего ранга, которые могут это делать. Но мне до них еще далеко.
— Увы.
— Почему?
— Хотя потому, что отпала бы необходимость вам что-либо объяснять. Только подумал, а вы уже и знаете.
- Есть, Адам, вещи, о которых человеку все же надо говорить словами. Хотя бы раз в жизни, а произнести те слова.
Они подошли к прозрачной стене смотровой площадки и оперлись на поручень, который опоясывал купол.
  Далеко внизу за научным городком, освещенная Солнцем, простилалась красно-бурая равнина с каменными грядами и песчаными дюнами. В оврагах и кратерах лежали четкие, почти рельефные, черные тени. В розовом от пыли марсианском небе неслись редкие буро-красные облака. А ниже них собиралась подозрительная мгла, и в оврагах и кратерах уже начали размываться черные тени, на гребнях дюн струился песок.
— Приближается пыльная буря, — сказал Адам, а сам напряженно думал: с чего начинать разговор? Просто так взять и сказать ей о своих чувствах? Но оно как-то... как Будто ни с того ни с сего. “Пожалуй, мне не хватает инструкций, как действовать в подобных случаях. А жаль... С инструкциями и действительно проще”.
Поскольку молчать дальше было не совсем удобно и надо было как-то действовать, он подошел к черному треугольнику, что стоял посреди смотровой площадки, и нажал кнопку. Засветилось табло, а по нему побежали надписи:
“Буря зарождается южнее экватора. Продолжительность бури — 70 суток...”
А по другому табло мелькали слова и цифры:
       “Скорость ветра — 80 м/сек.
Температура — 30°.
Температура — 31°.
Температура — 32°.
Температура — 33°...”
— Она что, снижается скачками?
— Да. И, имейте в виду, сейчас солнечный день, да еще и марсианское лето. Ночью будет минус 86 градусов.
— Холодновато у вас, — Ева зябко передернула плечами. — А что за гора на горизонте, будто в облаках исчезает?
— Олимп, самая высокая гора Марса. 27 километров.
- И надо же, — вздохнула Ева, подумав, вероятно, о чем-то своем, - 27 километров в горы. И для чего она нужна Марсу?
— Этого я уже не знаю.
— А почему здесь красная поверхность?
— Красноватый оттенок дают гидраты железа — гетиты. — А сам думал: ну с чего начать? Где найти первое слово? И вообще, каково оно, первое слово?
На ближних подступах к городку, на равнине, уже закрутились вихри, а из-за размытого горизонта выкручивались гигантские столбы от земли и до неба — смерчи. Еще мгновение — и Солнце исчезло в кровавой мгле, вертелась и мчалась на городок со скоростью 80 метров в секунду. Адам нажал какую-то кнопку на черной пирамиде, и под купол ворвался такой рёв, что он, едва не оглохнув, поспешно выключил звукозаписывающее устройство.
— Теперь два месяца ничего не будет видно, — все еще оглушенный, закричал Адам. — Бури на Марсе как разгуляются, то не быстро унимаются.
— Куда я попала, — только и вздохнула Ева. — Под колпак. Хоть и прозрачный, но — колпак.
— Зато под колпаком у нас есть свои сады, а в садах травы — настоящие, самые настоящие. И в травах жужжат кузнечики, с Земли их привезли. Хоть солнце и искусственное под колпаком, но оно нас и освещает, и согревает. Все, как на Земле. Жить можно.
— А вдруг эта ужасная буря снесет этот колпак?
— У марсианской бури руки коротки, — сказал он весело, и они засмеялись.
И обоим стало легко и просто.
И Адам решил: пора. Или сейчас, или никогда!
И он решился:
- Ева, я хотел вам сказать, что я... давно...
И увидел, как у нее на шее пульсировала тоненькая синяя жилка — быстро-быстро.
— Хотел вам сказать, что я давно, еще на Памире... На смотровой площадке появилась фигура.
“И как некстати занесло сюда этого типа!..”
— Добрый день, я вам не помешал? Признаюсь, что с тех пор, как я на Марсе, ни разу не наблюдал пылевые бури в натуре. И вот решил наверстать упущенное. И несколько свободных минут выпало...
И он, Адам, не подозревая, чем все это закончится, безопасно (совершенно безопасно) сказал:
— Знакомься, Ева. Это наш радиоастроном Руслан Булат-Бек...
И зачем он их тогда познакомил?
А впрочем, она могла и сама познакомиться с Русланом Булат-Беком. На день раньше, на день позже — какая разница. Так уж, видимо, суждено.
А за прозрачным куполом смотровой площадки бесилась-свирепствовала марсианская буря.
На табло черной пирамиды словно падали вниз слова:
      “Температура — 55°.
Температура — 56°.
Температура — 57°.
Температура — 58°...”
Как быстро падает температура на Марсе!
7
После той встречи они виделись редко, урывками — то на заседании какого-нибудь совета, то в библиотеке или просто в холле. Обменивались несколькими словами и расходились каждый по своим делам. Расходились не только в прямом, но и в переносном значении. Расходились, так и не сблизившись... “И черная кошка, как говорили в древности, пробежала между нами? — недоумевал Адам. Ева уже не щебетала, как раньше, в основном молча смотрела на него, и в глазах ее стоял немой вопрос. А какой — он не мог понять, не мог его прочитать, потому что научен был читать по книгам, по камням, но не в женских глазах. Она словно разочаровалась в нем, по крайней мере так Адаму казалось. И он начал чувствовать, что они отдаляются друг от друга, как два корабля, что легли на разные курсы. Не было уже тех непринужденных дружеских разговоров, как раньше. А однажды, завидев его в конце длинного институтского коридора, Ева поспешно свернула в первую попавшуюся дверь, притворившись, что не видит его. Может, ей как раз и надо было зайти в ту дверь, но раньше она не бросилась бы в неё так торопливо, подождала бы Адама, поболтала, а потом бы зашла... И он внутренне смирился с потерей: не суждено. Если бы тогда, на смотровой площадке, не появился так некстати долговязый Руслан Булат-Бек, Адам успел бы ей сказать... А так не хватило нескольких минут. А может, и лучше, что не успел, потому что поставил бы ее в неудобное положение, и оба чувствовали бы себя глупо. Недаром же Ева избегает его, выходит безразлична...
“Но нет, - убеждал Адам сам себя. — Всему виной моя робость. Вот и попал в цейтнот...”
А через некоторое время узнал, что Ева нежданно (о, это был самый черный день в его жизни!) вышла замуж за Руслана Булат-Бека, молодого, уже известного в научных кругах радиоастронома, который был зачислен в состав экипажа “Гелиоса”. За того Руслана, с которым Адам сам познакомил Еву на смотровой площадке. И зачем он поспешил их знакомить? Как в старину говорили: черт за язык дернул! Собственно, с Русланом у них было шапошне знакомство. Потому радиоастроном был то ли слишком гордым, то ли замкнутым. По крайней мере общих интересов не имели — Руслана не интересовала Адамова геология, а Адама — Русланова радиоастрономия. Поэтому при встречах в основном отмалчивались или перебрасывались малозначительными фразами. Высокий и тонкий в талии, черноволосый радиоастроном (глаза у него были какие-то сосредоточено черные) всегда отмалчивался, и складывалось впечатление, что он постоянно занят разгадыванием весьма важной задачи. Как специалиста его ценили, хотя коммуникабельность была невысокой. И Адам иногда удивлялся: зачем этого — сосредоточенного молчуна взяли на “Гелиос”? Иногда Адам пробовал втянуть его в беседу, но радиоастроном отвечал на вопросы коротко и снова погружался в собственные мысли. (Тогда Адам еще не знал, что радиоастроном по натуре вообще молчаливый, — кроме того, до старта “Гелиоса” должен был закончить очень важную теоретическую работу о звёздах, для обдумывания которой использовал каждую свободную минуту. И успел-таки ее закончить до старта и сдать в научный журнал — как чувствовал, что больше не вернется на Землю).
Каким же было удивление Адама, когда однажды на вечере художественной самодеятельности Научно-Исследовательского Центра Марса конферансье объявил:
Рассказ “Дары волхвов” О.Генри. Читает радиоастроном Руслан Булат-Бек!
И радиоастроном с очень серьезным, несколько сосредоточенно-хмурым видом прочитал рассказ О.Генри, так ни разу и не улыбнувшись. И чем серьёзнее он был, тем сильнее смеялись слушатели. И странное дело, у Адама потеплело на сердце. Ему стал нравиться этот сосредоточенный радиоастроном. Произведения О.Генри, Адам и раньше знал, но здесь они зазвучали как то по-новому, как будто другой гранью открылись перед ним. После вечера подошел к Руслану и, пожимая ему руку, увидел (впервые с тех пор, как его знал), что глаза радиоастронома были слегка улыбающиеся.
— Такое остроумное повествование, а на вашем лице ни разу не появилась улыбка, — сказал ему Адам.
— Зачем смеяться лицом, когда смеется душа, — ответил радиоастроном.
Вероятно, так же молчаливый радиоастроном и Еву покорил? Не улыбкой лица, а широтой души? А впрочем, зачем теперь гадать? И для чего?
Став женой радиоастронома “Гелиоса”, Ева через год была зачислена в состав космического корабля, который готовили в те годы к полету в созвездие Центавра.
8
Не только безудержный рост населения Земли толкал человечество на поиски новых планет, пригодных для жизни; не только неудержимое развитие науки и техники, которое дало возможность строить космические корабли со скоростью, равной половине скорости света (а в перспективе уже планируются корабли со световой скоростью); не только тяготение отдельных групп населения к космическим странствиям, открытиям, опасностям, которых человечество уже давно избавилось на Земле; не только желание стать основателями рода человеческого на других планетах, в других созвездиях и галактиках; не только!
Не это было главным и решающим.
Настало время, когда люди забыли о своих этнических и национальных признаках, и почувствовали себя единой семьей на Земле — землянами. Сбылись слова академика Вернадского: “Человек впервые реально понял, что он — житель планеты и должен — должен — мыслить и действовать в новом аспекте, не только в аспекте отдельной личности, семьи или рода, государств или их союзов, но и в планетном аспекте”.
А почувствовав себя в планетном аспекте, человечество наконец поняло, что:
Земля — единственная планета людей,
Земля — единственная колыбель человечества.
А пока человечество живет на одной — только одной! — планете, уверенности, что оно, человечество, вечное, — нет.
Нет и не может быть, ведь дальнейшая судьба человечества зависит от одного: а вдруг?..
А вдруг что случится с Землей — единственной колыбелью человечества? А вдруг непредвиденный космический катаклизм уничтожит единственную планету людей? А вдруг в планету врежется какое-нибудь космическое тело, что расколет ее пополам или сорвет с орбиты? А вдруг человечество в поисках новой, сверхмощной энергии дойдет до всепланетного взрыва?
Звезды не вечны.
Зори загораются и гаснут, тогда рождаются и умирают миры. Вечный только водоворот материи. В далеком-предалеком будущем такая судьба может постигнуть и Солнце — оно погаснет. Но гибель светила не должна стать трагедией всего человечества. Человечество должно уйти к другим солнечным системам, на другие планеты. От зари и до зари будет расселятся человечество в Галактике. Но об этом надо думать уже сегодня. Потому что когда случится что-то непредвиденное “а вдруг”, человечество исчезнет не только с Земли, но и Вселенной. Ведь больше планет с людьми нет.
Только расселившись на других, отдаленных друг от друга десятками, а то и сотнями световых лет звездных системах (а еще лучше — галактиках), человечество, наконец, сможет гарантировать себе безопасность и застраховать себя от несчастного случая.
Для первого прыжка к звездам было выбрано созвездие Центавра — ближайшая к нашей Солнечной системе созвездия. Тем более, что радиоастрономы были уверены: либо звезда А, либо звезда Б (или на их языке пара АБ) этого созвездия имеют планетную систему.
К полету в созвездие Центавра готовились на протяжении не одного десятилетия специалисты различных отраслей. Было обработано около 25 тысяч наблюдений за созвездием, уточнено 120 параметров, астрономическую единицу, радиусы орбиты звезд А и Б. За созвездием Центавра велись постоянные радиолокационные наблюдения, и точность наблюдений была доведена до метра. Появились труды космических навигаторов, балистиков, астрономов-теоретиков, математиков, радиоспециалистов, специалистов астродинамики, навигации и наведения космических аппаратов. Была заново создана единая релятивистская теория движения планет на основе эйнштейновской модели, в основе которой лежит теория тяготения Эйнштейна, созданная им в 1916 году, получившая название “Общая теория относительности”. По этой теории, в частности, получается, что в сильном поле тяготения геометрия обычного трехмерного пространства оказывается неэвклидовой, а время течет медленнее, чем вне поля.
Согласно  ГДПЧ (Генеральный Долговременный План Расселения Человечества) созвездие Центавра должно стать первым трамплином, первой базой человечества, которое решило заселить Космос. ГДПЧ  был рассчитан на миллионы лет. Освоив планету в созвездии Центавра, сыновняя цивилизация матери Земли со временем пойдет дальше: из созвездия Центавра сделает прыжок к созвездию Кассиопеи и там заселит планету, и несколько, если таковые окажутся, обживется с десяток тысяч лет, пока не достигнет гигантского развития науки и техники, затем прыжок еще дальше, еще... Заселяя планеты других, невероятно далеких от Земли созвездий, сыны Земли будут завоевывать и обживать Космос. За миллион лет человечество колонизирует и заселит всю Галактику. И пусть не между всеми планетами будет поддерживаться регулярная связь, возможно, между какими-то сыновними и дочерними цивилизациями Земли и прервется (или и отпадет потребность в такой связи, несмотря на колоссальные космические расстояния), то не беда. Связь, и еще регулярная, не всегда будет нужна, тем более, если она будет занимать сотни лет лишь в один конец. Главное, Вселенная людей. Не планета, не единственная планета, как сейчас, а — Вселенная людей. Тогда человечество будет спокойным и уверенным и, наконец, сможет сказать: “Я бессмертен!”
А началом того трудного, невероятно трудного и тяжелого, милионнолетнего похода за покорением Космоса и должно было стать созвездие Центавра. Вот почему Земля столько надежд возлагала на “Гелиос” и готовила его, уверена, что ГДПЧ стартует успешно.
9
То, что они вдвоем попали на один корабль, не очень удивило Адама. Хоть когда Ева вышла замуж, он обходил ее, а когда и встречался, то только по делам и держался подчеркнуто официально. Так же официально поздравил ее с замужеством (его приветствие она почему-то невнимательно выслушала и сразу же перевела разговор на другое, даже не поблагодарив). Она больше не называла Адама “мой первый настоящий больной”, а он ее — “мой первый настоящий врач”. Оба делали вид, что не было того случая на Памире, что Ева не провожала его к винтокрылой птице и что они вообще не были ранее знакомы. Но вели себя, как и все члены экипажа просто. Называли друг друга на “ты”. Разве что наедине, когда случайно встречались, испуганно переходили на “вы”. Но вскоре и то беспокойство между ними исчезло, и они наконец стали добрыми друзьями.
И когда после катастрофы “Гелиоса” оказались вдвоем еще и на одной планете, Адам не выдержал. Как-то сказал Еве, уже на Леонии:
— Мы с тобой, видимо, обречены всю жизнь попадать в одни и те же ситуации, но оставаться далекими друг от друга.
Ева хмуро посмотрела на него и резко спросила:
— А ты что... желаешь сближения?
Адама словно кто кипятком облил с ног до головы. От обиды, что Ева так бесцеремонно дала ему словесную пощечину, он даже задохнулся. Но взял себя в руки и, чтобы не наговорить ей лишнего, за что потом будет стыдно, засвистел. Свист помогал успокоиться, взять себя в руки.
Адам свистел, а Ева удивленно смотрела на него.
Высвиставшись, Адам наконец успокоился — отныне он и только он отвечает за нее! — сказал сдержанно и сухо:
— Женщины еще никогда, смею тебя заверить, не привлекали моего внимания...
— Увы, — перебила она с вызовом.
— К сожалению или к счастью — неизвестно. Но я хочу подчеркнуть, что мы оба оказались в трагической ситуации, а ведем себя, будто чужие, будто между нами пролегла граница, демаркационная линия. Вот что я имел в виду. А бороться за выживание должны совместно, помогая, поддерживая и понимая друг друга. По крайней мере я хочу, чтобы на этой планете мы не трепали друг другу нервов и жили, как товарищи по несчастью. Только товарищи, - подчеркнул Адам.
— Все... все зависит от тебя, — сказала она и по волне добавила вяло и скучно: — А начинать безнадежную борьбу за выживание я не собираюсь. Потому что не вижу в ней смысла.
— Ты сказала, что все зависит от меня. Но если так, то тебе придется бороться за выживание.
Губы ее задрожали.
— Муж надо мной не мог взять верх, а ты...
— Я просто заставлю тебя жить! Слышишь, заставлю! Потому что перед Землей за тебя отвечаю я. И только я! Когда с тобой что-то случится, я не смогу посмотреть людям в глаза. Скажут, сам спасся, а ее... прекрасную представительницу прекрасного пола не сумел уберечь.
— Ах, ты боишься за свою совесть?.. Хочешь, чтобы она у тебя была чистейшей?
— Не только ради этого.
- Еще ради общего человеческого гуманизма?
— Нет, я хочу, чтобы такая женщина, как ты, когда вернулась на Землю и была счастлива, продолжала род человеческий.
— Это... какая?
— Ну, хорошая. Ева плохо хмыкнула:
— Что я красивая, надо было обращать внимание раньше. А теперь мы никому не нужны: ни ты, ни я. Хороши ли мы или нет — все равно. Для судьбы. А наши судьбы, видимо, несчастливые, и эволюция нас просто выбросила из своего ряда, как балласт.
Что она имела в виду под словом “раньше”? Неужели... Тогда ждала от него какого-то шага, слова? Ждала, ждала и не дождалась.
“А впрочем, — мысленно махнул он рукой, — все это теперь действительно не имеет значения”. На Леонии перед ним предстала другая Ева, которую Адам не мог понять, — капризная, крикливая, несдержанная, какая-то душевно опустошенная. Космос повлиял на нее отрицательно, а катастрофа и совсем надломила. И эта, нынешняя, Ева совсем ему не нравилась, была ему непонятна, вызывала в нем внутренний протест.
Длинными бессонными ночами, когда они оба не спали, но делали вид, что спят, Адам думал о ней: как в настоящей Еве разбудить ту, которую он когда-то знал? Как разбудить в ней влечение к жизни?
Как-то Ева сказала ему:
— Хоть бы ты, Адам, заболел на Леонии, что ли. Лечила бы тебя, и то было бы интереснее.
— Нет, Ева, теперь уже я должен тебя лечить, — твердо и без тени иронии ответил Адам. — Я благодарен тебе за то, что ты когда-то спасла меня, и я не забуду твоего внимания. Как не забуду тебя такой, какой ты была тогда!
Ева вдруг бросилась к нему, и в ее глазах будто ожили, вспыхнули две искорки. На мгновение, на одно лишь мгновение, она показалась ему такой, какой Адам знал ее когда-то и помнил.
— Это правда, Адам, правда? — переспросила, и в голосе послышались оживленно болтающие нотки прежней Евы. — Или ты говоришь мне это для поднятия духа?
— Правда. Такую, какая ты тогда была, я помню. Потому что таких женщин больше нет. А вот ту, которая ты сегодня есть, должен спасать.
Глаза ее мгновенно потухли, и вся она стала дряблой, словно сонной.
— Что ж, когда тебе нечего делать, спасай. Только кому это и для чего нужно?..
10
Так и потянулись, медленно и однообразно, дни их сожительства в пещере, на вилле “Каменные пенаты” на берегу безымянного моря чужой планеты.
Всходило и заходило солнце Толиман со своим маленьким спутником, шумел морской прибой, и в скалах жалобно, словно жалуясь на судьбу, кричали чайки, и над морем хохотали чайки.
Дни сменялись ночами, ночи — днями.
Днем всегда дул морской бриз, ночью — береговой.
Утром и вечером на море наступало незначительное затишье, пока менялось направление бризовых ветров.
Было сухо и горячо, небо всегда безоблачное, на дождь — ни знака. И им начинало казаться, что дождей на этой планете вообще не бывает. Как не бывает ни ветров, ни гроз, ни громов, ни молний, ни просто облачного неба. Над северными горами утром иногда появлялись белые громады облаков, но к обеду и они исчезали, так и не отважившись двинуть на Великие Равнины. А может, это были и не облака, а утренние туманы?
Адам каждый день нырял за мидиями (“Пошел на плантацию”, - говорил он в таких случаях), в скалах собирал чаиные яйца, изредка добывал одну-две рыбины — в устье реки наколов острой палкой, которую он торжественно называл копьем.
Бухта обеспечивала их кокосовыми орехами.
Мидии, яйца и рыбу Адам запекал в глине, на второе были неизменные кокосовые орехи. Воду для питья приносил с реки в створках ракушек.
И однообразную еду можно еще было как-то терпеть. А вот отношения на вилле “Каменные пенаты” были удручающими.
Ева молчала днями и не выходила из пещеры. Не все ли равно? — говорил ее постоянно опечаленный вид. Что там, что здесь — тюрьма. Без стен, без стражи, но тюрьма. Пещера, бухта, кусок моря, кусок степи, и еще даль для глаз — вот в этом круге и должна крутиться, как зверь на цепи. И еще безлюдная пустота и безнадежность. Такая глухая безнадежность, что нет просвета!
Только с наступлением ночи, как начинал дуть береговой бриз, она иногда выходила из пещеры, садилась на камень у входа, вздыхала, слушала ритмичный шум прибоя или смотрела на звезды, которые обильно высыпали на чужом небе планеты-тюрьмы.
Адам тоже выходил, потому что не спалось, тихо садился рядом с ней на камень, который еще сохранял дневное тепло, и они молчали, бывало, и до утра. И хотя молчание всегда угнетающе влияло на Адама, ибо по натуре он был общительным, нынешнему молчанию даже радовался — постоянная раздражительность Евы начала его утомлять. Часы молчания были отдыхом для души.
Так и сидели они, близкие и далекие, слушая глухие вздохи моря, и смотрели на шестую звезду Кассиопеи. Только ночью можно было увидеть родное Солнце, хоть и в уменьшенном виде, хотя и холодное, от которого ни света, ни тепла. Но это было родное Солнце, а они были людьми системы Солнца и поэтому радовались хоть с такого, в виде яркой звезды.
Иногда им начинало казаться, что немного ниже шестой звезды Кассиопеи видят маленькую крохотную светлую точку — какие-то там кванты света, это Земля. По крайней мере Ева была уверена, что видит Землю в небе чужой планеты, ту Землю, с которой она рассталась семь лет назад и вернуться на которую уже и не мечтала, ибо всему есть предел, даже мечтам.
Адам, как уже было сказано, хорошо знал, что увидеть отсюда третью планету далекой Солнечной системы немыслимо, но... Но под влиянием Евы тоже иногда начинал верить, что ниже шестой звезды Кассиопеи еле-еле виднеется светлая точка. И так хорошо становилось на душе, так уютно и хорошо, что не хотелось разрушать ту счастливую иллюзию.
— Солнышко, — Ева протягивала руки вверх, — ты же наше родное Солнце-Солнышко, а мы твои дети! Почему не придешь нам на помощь, почему не заберешь нас с чужой планеты? Солнце-Солнышко, у тебя такие ласковые и нежные лучи, ты согреваешь все живое на Земле, согрей и нас. Ведь нас здесь немного, всего двое. Ты же вырастило нас, выласкало в своем свете, почему же нас бросило?
Холодно сияла шестая звезда в созвездии Кассиопеи, не спешил на помощь ее спасительный свет. А может, и спешил, так не смог пробиться сквозь мрак Космоса, погас в его беспредельных глубинах, рассеялся, потерялся, не дойдя до детей на чужой планете, в чужом созвездии.
Когда Ева вспоминала о родной Земле, ее настроение поднималось, на какой-то час-другой она становилась неунывающей, смеялась и даже порывалась что-то напевать. И Адам, чтобы не портить ей те светлые минуты, начинал смело фантазировать вслух, что “иногда, вследствие каких-то особых, науке еще не известных, космических причин или своеобразной рефракции, Земля бывает видна в небе Леонии”. Даже ссылался на какие-то достаточно известные на Земле (а на самом деле мифические) труды авторитетных физиков и астрономов. И цитировал страницу, на которой якобы было написано, что изредка Землю видно в созвездии Кассиопеи, то есть в небе Леонии.
Иногда до такой степени фантазировал, что на некоторое время и сам убеждался: так оно есть на самом деле, особые космические условия, своеобразная рефракция и — вот вам, родная Земля сияет звездочкой за четыре с чем-то световых года.
— Понимаешь, — начинал медленно, перебирая слова, чтобы выиграть время, а сам мучительно думал, что бы еще такое убедительное сфантазировать, на какой мифический том которого мифического физика Земли сослаться, чтобы Ева поверила и успокоилась.
— Понимаю, понимаю, — тараторила она спешно. — Просто “Гелиос” не является последним словом космической техники Земли. Вот почему он летел сюда так долго, целых семь лет. На его месте другой бы корабль, более совершенный, преодолел бы расстояние до созвездия Центавра значительно быстрее, возможно, за каких-то два-три года. Правда ведь, Адам?
И с такой светлой надеждой в глазах смотрела на него, что он не осмеливался сказать жестокую правду.
— Конечно, — вынужден был соглашаться с ее фантазией.
Другое дело, что более совершенного корабля чем “Гелиос” Земля еще не имела. Ведь Земля только-только начинала штурмовать чужие созвездия, в основном близкие к ней, и к прыжку в Космос через сотни парсек, через сотни световых лет еще не была готова. Но все шло к тому, нужно только время.
Космический флот Земли состоял из трех флотов: Первого, Второго и Спецназначения, или Спасательного. Корабли Первого флота ходили только в пределах Солнечной системы, от планеты к планете — пассажирские, транспортные, научно-исследовательские. Корабли Второго Космофлота Земли — ее красота и гордость, самое значительное достижение человеческого гения — уже преодолевали космические пространства до ближайших созвездий. И нацелились на далекие.  Второму Космофлоту принадлежал и “Гелиос” — суперлайнер первого класса. Флот Спецназначения состоял из спасательных кораблей и делился на две группы. Первая осуществляла спасательные рейсы в пределах Солнечной системы. Вторая, более мощная, с хорошо оборудованными лайнерами, спешила на выручку землянам за пределами Солнечной системы. Корабли Спецназначения возглавляли самые опытные капитаны, космические волки, бывалые в переделках.
“Гелиос” был новейшей модификацией звездного лайнера. Его называли чудом начала Третьего тысячелетия и по его образцу строились другие корабли этой серии — такие же мощные, как и лидер, но не совершенные и не сильнее его. “Гелиос” поэтому и летел в созвездие Центавра только семь лет, достигал скорости 150 тысяч километров в секунду. Другой бы корабль (не этой серии) не одолел бы это расстояние и за двадцать лет.
Но Адаму не хотелось гасить ту единственную искорку надежды, что так ярко вспыхнула в сердце Евы, и он молча соглашался, что “Гелиос” действительно устаревший лайнер.
— А тебе не кажется, Адам, что за эти семь лет, в течение которых мы летели сюда, космическая техника на Земле не стояла на месте?
— Конечно, не стояла и не стоит. Это вообще противоречило прогрессу, продвижения вперед.
— О! И я так думаю! — радостно подхватывала Ева и возбужденно щебетала: — Ах, Адам, какая мысль мне только что пришла в голову! Нет, ты только послушай. Пока мы летели сюда, земляне не сидели сложа руки. За это время они придумали что-то такое... такое придумали, — она светилась от радости, — мощнее чем “Гелиос”! И мощнее раза... в два! Да, да, раза в два! — почти уверенно восклицала Ева. — И поэтому новый корабль будет лететь сюда не семь лет, а только три с половиной. Как ты думаешь, Адам? Возможно такое?
— Конечно. Ядерная энергетика открыла нам путь за пределы Солнечной системы. Это колоссальный скачок, но все же он недостаточный для покорения Вселенной, для достижения хотя бы других Галактик. Астронавты в таком корабле состарятся и умрут в дороге, не долетев до цели. Расстояния же в Космосе невероятные. А наше завтра — это достижение других галактик. Здесь ядерная энергетика уже не выручит. Нужно что-то принципиально новое, новая энергия, еще мощнее ядерной. Последние годы ученые Земли работали над тем, как добыть энергию прямо из Космоса, с космического пространства, из так называемого гравитационного вакуума.
Ева, которая ранее не терпела разговоров о технике (ведь техника была для нее скучной и непонятной), даже загорелась, подсела ближе к Адаму.
— Расскажи о гравитационном вакууме, это же так интересно. Я, помню, нечто вроде слышала на Земле этот вакуум, но через тогдашнюю незаинтересованность техникой и наукой, что не касалось моей специальности, не разобралась, в чем дело.
— В чем там дело — с гравитационным вакуумом не могут разобраться и ученые.
— Нет, нет, не говори так. За то время, что мы покинули Землю, они уже разобрались. Наверняка разобрались.
— Если объяснить тебе проще, то гравитационный вакуум представляет собой как бы сплошную среду, которая состоит не из молекул и атомов, а из частиц другого класса. Их назвали планкеонами. Второе их название — максимоны, ведь они способны иметь максимальную массу. Так вот эти частицы имеют в себе колоссальную энергию. Думают, что если бы удалось открыть только одну частицу, то это было бы равноценно взрыву тонны взрывчатого вещества. А таких частиц в одном кубическом сантиметре пространства столько, что даже представить себе трудно. Теперь ты понимаешь, какую энергию имеет Космос. Жаль только, что гравитационный вакуум крепко закрыл свою энергию и взять ее у него — не так просто. Но если ученые в конце концов заставят эти частицы излучать энергию, то...
— Они уже ее заставили, Адам, заставили! — перебила Ева, невероятно обрадовавшись.
— Тогда, очевидно, исчезнет проблема времени и пространства. Любые самые отдаленные миры станут нам близкими, и наши корабли будут достигать разных уголков Вселенной. Даже за миллиарды и миллиарды световых лет! Даже за саму Границу Метагалактики и еще дальше! Вот тогда появятся корабли в тысячи, а возможно, и в сотни тысяч раз мощнее чем “Гелиос”. Да и сам “Гелиос” будет казаться устаревшей транспортной шлюпкой по сравнению с кораблями будущего! Но пока что...
Так Адам говорил вслух, чтобы утешить Еву, а сам думал: для того, чтобы создать что-то мощнее чем “Гелиос” не в тысячи, а в десятки раз или, например, открыть упоминавшиеся частицы с колоссальным количеством энергии, нужно много времени. И вряд ли это могло произойти за те семь лет, в течение которых они летели сюда. Идея “Гелиоса” — корабля, способного развивать скорость, равную половине скорости света, — вынашивалась в головах ученых около полувека. Нет, принципиально новое за семь лет на Земле не появится. Тем более, что Земля на ближайшие двадцать лет запланировала строить лайнеры только той серии, первенцем которой стал “Гелиос”.
Итак, как не рассуждай, как не успокаивай себя, а земляне — и то в лучшем случае! — появятся здесь не раньше, как через четырнадцать лет. И то при условии, что Земле ничто не помешает послать сюда спасательный лайнер.
И разочаровывать Еву не хотелось. И Адам, глядя по ночам на созвездие Кассиопеи, говорил:
— О, да, земляне обязательно уже создали нечто принципиально новое. Для этого они имеют все основания и возможности.
— Конечно, создали! — подхватывала Ева с такой уверенностью и верой, что Адаму иногда начинало казаться: да, земляне и действительно овладели уже гравитационным вакуумом, и его частицы, преодолевая время и пространство, несут сюда новый чудо-корабль, быстрый, как сама человеческая мысль...

11
После таких разговоров Ева ходила возбужденная, сияющая, без умолку что-то говорила и даже порывалась петь. Ложась спать на каменном лежаке, была уверена, что чуть ли не завтра прилетят сюда земляне на каком-то фантастическом звездолете, что способен одолеть расстояние до созвездия Центавра чуть ли не за несколько суток.
В такие счастливые ночи ожидания, ночи, полные радужных надежд, ей всегда снился Руслан.
— А-ах, Адам!.. — мечтательно говорила Ева, и в ее глазах появлялись не понятные ему огоньки. — Мне снился Руслан. Жаль, что сны не цветные.
— Цветные сны снятся только выдающимся людям. Это ты, как психолог, должен знать.
— Ты не считаешь меня за выдающуюся личность? — Ева насмешливо смотрела на Адама.
— Ты одна из самых выдающихся женщин, которую я когда-либо встречал!
— Ну, к примеру, женщин, как я догадываюсь, ты встречал на своем пути не так и много. Так что сравнивать меня тебе особо не с кем. Но женщиной я когда-то была. И была там, — махала она в небо, на созвездие Кассиопеи, - на Земле. А сейчас ни то ни сё... Не женщина, а биологический организм, который борется за существование. А вот Руслан еще иногда снится... Даже на руках меня во снах носит.
— Я завидую тебе светлой завистью, — спокойно отвечал Адам. — Завидую, потому что мне ни одна женщина почему-то не снится и не носит меня на руках. Страх, как люблю, когда женщины на руках носят. Тогда чувствуешь себя, — на мягко очерченных, чуть подпухших губах появилась веселая улыбка, — настоящим мужчиной.
Ева тоже улыбалась, но скупо.
— Наверное, поэтому ты и не женился?
— Конечно. Ведь какая женщина согласится носить своего дорогого мужа на руках.
Ева жила прошлым и снами. Не раз удивлялась:
— Неужели тебе ничего не снится?
— Да-а, почти ничего, — Адам слегка краснел и избегал ее взгляда. — С твоими снами мои не идут ни в какое сравнение.
Но то была неправда. Сны ему снились. И всегда снилась она.
Она приходила в его сны. Тихая, ласковая, нежная.
И все что-то щебетала, щебетала...
А может, то приходила не Ева, а его мечта? Мечта о личном счастье, ласку и о том, что мужчинам дарят только женщины и без чего мужчине никак не прожить на белом свете!
А может, то приходила не абстрактная мечта о мужском счастье, а конкретная, она — Ева. И все же Адам был рад, что она приходила в его сны — оживленно болтающая, энергичная, жизнерадостная, элегантная и красивая, веселая и всегда недостижимая.
Всегда, всегда недостижимая...
Когда Руслан открыл планету в системе звезды А, планету, которую он назвал Леонией, и был на вершине своей славы, Ева как-то спросила Адама:
— А когда ты откроешь свою планету?
“Планету я уже открыл, — хотелось ему ответить, — только планету мою перехватил другой, который счастливее”.
Это было в кают-компании за вечерним чаем, где собрались все свободные от вахт астронавты. Ева жмурила красивые глаза и смотрела на Адама так, что он терялся под ее взглядом.
— Я не планетолог и не радиоастроном, — сказал он тогда не то, что думал. — В мои обязанности входит на открытых другими планетах открывать новые минералы.
Отозвался Командир:
- И все же каждый из нас должен хоть раз в жизни открыть свою — только свою! — планету.
Адам тогда прибег к спасительному юмору.
— Беру на себя повышенное обязательство с первого числа открыть две новые планеты!
Веселое слово любили и ценили на “Гелиосе”. А Адаму было грустно.
“Мало открыть планету, — думал он, — надо, чтобы тебе еще и повезло. А я — невезучий...”
— О чем это ты так замечтался, даже сам себе улыбаешься? — неожиданно нарушил его мысли ее резкий (и как он у нее стал таким резким?) голос.
И Адам, как будто пойман на горячем, пробормотал что-то невнятное: мол, представлял, как когда то земляне обживут эту замечательную планету, и какая здесь будет прекрасная жизнь, и что для многих землян со временем Леония станет такой же родной, как для них Земля.
— Нет, ты думал... то есть мечтал, о чем-то другом.
— Тебе просто показалось, — возразил он. — О чем можно мечтать в этой пещере?
— Ты прав, — согласилась Ева и грустно повторила: — О чем можно мечтать в этой пещере? Разве что о том, как стать неандертальцем?
В ее глазах заблестели слезы. И Адам демонстративно зевнул:
— Сейчас завалюсь на своем каменном ложе до самого утра...
— Как ты грубо зеваешь, — с нескрываемым отвращением заметила Ева. — Вот мой Руслан...
— Конечно, твой Руслан даже зевал поэтично!

12
Рано утром и под вечер, когда было не так жарко и на Равнинах не дрожали горячие волны воздуха, Ева выходила из пещеры, терла кулаками глаза, садилась на свой любимый камень и, как всегда, вглядывалась в бескрайнюю и пустынную даль моря.
То было ее единственное занятие в те дни, и так она могла сидеть часами, смотреть в море и ни о чем не думать, её охватывала апатия, в голове не было ни одной мысли, ничто не волновало и не радовало, даже не раздражало, как раньше. Все стало безразличным. И яркие краски Леонии казались серыми и скучными. Привыкала к рокоту прибоя, к  крику чаек, привыкала ко всему, ничего не чувствуя. Медленно запустила себя. По утрам перестала умываться, не следила за своей внешностью.
Глядя, как Адам каждое утро толченым древесным углем чистит зубы, Ева только плечами пожимала: вот чудак, свидетельствовал ее взгляд, кому нужны твои зубы? Ты же живешь в пещере.
На неизменное Адамово утреннее “Что слыхать?” почти не реагировала. Он, потоптавшись, вздыхал и выходил из пещеры. Затем почти инстинктивно задирал голову вверх: не появился ли, случайно, “Гелиос”? Вот и сейчас, выйдя из пещеры, по привычке поднял голову в небо, надеясь увидеть большую серебряную птицу — таким “Гелиос” казался на орбите. До той ужасной минуты, когда он исчез с орбиты, превратившись в ничто, неутомимо сновал виток за витком вокруг планеты и появлялся над морем и бухтой через каждые пятнадцать минут. Поэтому Адам нет-нет да и бросал взгляд вверх, надеясь на чудо.
Но чуда не было, и “Гелиос” больше не появлялся в небе Леонии.
Только в одиночестве, когда не видит Ева, Адам позволяет себе погрустить о товарищах, которые в один лишь миг неизвестно где исчезли. А скорее всего, аннигилировали. Превратились в атомы и кванты света, пошли в Космос электромагнитным излучением. Но почему это случилось? Что стало причиной аннигиляции корабля, который был не только мощным, хорошо вооруженным мощной энергией, но и имел сверхсильное защитное поле?.. Адам думал об этом днем и ночью, думал даже тогда, когда, чтобы развеять Еву, что-то без умолку тараторил. Погибшим товарищам уже, конечно, не поможешь, но ведь сюда придет спасательный корабль, так хотя бы его предостеречь. Но о чем предупреждать? О какой опасности? Где она кроется? На поверхности планеты, в ее небе или, что наиболее вероятно, в Космосе? Интересно, успел ли “Гелиос” что-то передать на Землю, или Земля и до сих пор не подозревает, что ее звездного посланника уже нет в небе Леонии?
Вздохнув, Адам снова поднял голову вверх, и, услышав позади себя шаги Евы, поспешно опустил и что-то запел себе под нос.
— Какой прекрасный сегодня день! — бросил он, не оборачиваясь, хотя день был как день — не хуже, но и не лучше прошлых. — Вот бы курортники приехали,  сдали бы им на сезон пещеру.
“Как банально, — сразу же поморщился сам. — Тоже нашел свежий юмор об отдыхающих!..”
Ева молча постояла и так же молча вернулась в пещеру.
Адам еще немного постоял и спустился в бухту. Шел прибрежной полосой песка, внимательно осматривая все вокруг — не выбросили, случайно, за ночь волны какую-нибудь рыбину (случалась раньше и такая дармовая добыча). Но, кроме валов морской травы и пустых ракушек самых разных форм, больше ничего не было. Море так синело против солнца, даже глазам было больно. На этой нереальной синеве иногда поднимались вверх фонтаны, киты-горбачи завтракали, и изредка выпрыгивали дельфины. Иногда они проплывали возле бухты, раз за разом ныряя и выныривая, да шумели вечно неугомонные и крикливые чайки.
Ничего съедобного не найдя на берегу, Адам разделся и, зайдя за прибой, нырнул под воду. Добравшись до подводных скал, открыл глаза и принялся отдирать от камней черные ракушки, густо его облепившие. Мидии сидели прочно, поэтому приходилось отдирать их с усилием. Отодрав три-четыре черепашки, выныривал из воды, потому что не хватало кислорода в легких. Размахнувшись, бросал мидии на прибрежный песок, с тоской думая, что опять (в который раз уже!) придется есть надоевшие моллюски, еще и расхваливать их во все тяжкие, чтобы Ева ела. Выбросив на берег десятка два мидий, вышел из воды, собрал моллюсков на простеленную куртку, думая: если повезет снова попасть на Землю, то до конца своих дней десятой дорогой буду обходить этот деликатес!
Возвращался в пещеры. Ева сидела на камне. На него даже и не взглянула. Смотрела в море, словно кого высматривала.
Адам высыпал мидии, встряхнул куртку, надел ее и, сходил к реке, и через некоторое время принес хворост.
Ева так же смотрела в море, словно кого  высматривала.
— Море как никогда голубое, — заговорил Адам, раздувая огонь. — Такого голубого моря я еще не видел.
Но Ева не отозвалась, и он замолчал.
Адам решил заняться собственной бородой. Росла она у него словно из воды. Но как и чем бриться? Проще всего было бы запустить бороду; пусть, мол, растет, как хочет и сколько хочет. Но Адам органически не терпел никакой растительности на лице. Пробовал бриться краем ракушки, однако после нескольких безуспешных попыток отказался от этого способа.
Наблюдая за его мучениями, Ева как-то заметила:
— Ну ты и упрямый! Как фанатик!.. Разве не все равно — с бородой ты или без бороды? Планета же безлюдная.
— А ты разве не человек?
— Гм!..
В поисках выхода из ситуации, Адам вспомнил из истории, что один тиран (кажется, дело было в Древней Греции), опасаясь покушения на свою жизнь, запретил своему цирюльнику даже в руки брать бритву. И изобретательный цирюльник додумался угольками выжигать бороду грозному, но пугливому владыке... Было это или нет, но Адам решил попробовать тот способ.
Сначала не удавалось: Угли обжигали то пальцы, то лицо. Ходил после “бритья” обожженный, но упорно, через каждые два дня, снова брал половину перламутровой ракушки, которая служила ему зеркалом, и терпеливо выжигал волосинку за волосинкой. Они шкварчали, скручивались, а Адам упрямо тыкал и тыкал себе в лицо углями. В конце концов, через несколько дней дело пошло на лад. Ибо каждое дело не хитрое, если набьешь руку и проявишь настойчивость. Через неделю Адам уже “брился” углями быстро и почти без ожогов.
— Порядок! Теперь можно браться и за завтрак, — сказал как-то.
Разгреб жар в костре, высыпал в него мидии. А когда они, пошипев, испеклись, пригласил Еву “к столу”. После завтрака принялся разбивать кокосовый орех и незлостно ворчал:
— Никак не привыкну пользоваться камнем.
— Привыкай, в каменном веке живешь.
— Ничего, — бодро воскликнул Адам, — поживем и в каменном, а там... А там и у нас наступит эпоха бронзы. Еще с неделю — и ты будешь жить в эпохе бронзы, — протянул ей половинку разбитого ореха. — В здешних горах меди и меди. Для всей Земли хватило бы. И олово есть. Точнее, оловянная руда. А медь и олово при плавлении дают бронзу.
— У тебя есть на Леонии знакомый директор металлургического завода? — ехидничала Ева, прихлебывая из половинки ореха кокосовое молоко. — И он, конечно же, выплавит на твой заказ бронзу?
— У меня есть тут память, — Адам хлопал себя по лбу. — Я помню, с чего когда-то начинали люди на Земле и как они учились добывать металл.
— Но ведь то первобытные люди.
— А разве я хуже них? У меня есть тысячелетний опыт наших предков. А это чего-то стоит.
Ева ленилась говорить и только махнула рукой: забавляйся, мол.
После завтрака Адам куда-то исчезал, и Ева даже не провожала его взглядом. Как солнце катилось к далеким горам на западе, он возвращался. Был голый до пояса, а в куртке приносил образцы различных минералов. С грохотом высыпал их на площадку перед пещерой и весело взывал к Еве:
— А посмотри-ка, какое богатство! Самородки меди! - Ева морщилась, потому что слово “медь” напоминало ей надоевших мидий. — Такого богатства на Земле еще ни один геолог не видел. Цены такой меди нет! Малахит! Посмотри, Ева, какой прекрасный, богатый малахит! Зеленая медь. А это — куприт, красная медь. А это лазурит — голубая медь. Чудо из чудес. Такие богатейшие залежи, что хоть медеплавильный завод открывай.
— У тебя скромные запросы, — наконец отозвалась она.
Потом Адам ушел к скалам (вскоре чайки закричали там, как сумасшедшие) и вернулся с десятком чаиных яиц.
— Ну и пернатые! За какие-то яйца готовы меня живьем заклевывать! — ворчал он и хлопотал у костра. — Вот народ!
Словно пробудившись ото сна, Ева осмотрела его и сказала:
— Тебе не хватает только шкуры через плечо. И была бы готова иллюстрация к истории первобытных людей: “Дикарь добывает огонь. Такое-то тысячелетие до нашей эры”.
— Я очень рад, что смогу послужить тебе живым наглядным примером, — ответил Адам почти весело.
Подкладывая хворост в огонь, Адам рассказывал о Великих Равнинах, которые тянутся от этого моря до гор на севере, Равнины богаты реками, озерами, травами и что там полно птиц.
— Вообще, планета — как на заказ, — восхищался он, разгребая жар и вкладывая в него яйца, обмазанные глиной. — Климат мягкий, зимы нет.
— Еще только зимы нам не хватало.
— По крайней мере нет в этом поясе, где мы с тобой находимся. Уверен, что земляне найдут когда на Леонии свою вторую родину. И всегда будут вспоминать нас, первых поселенцев Леонии. Мы для них вообще будем аборигенами. Что и говорить, тот, кто имеет руки и голову и хоть немного чего-нибудь в голове, на этой планете не пропадет.
Ева не прислушивалась к его разговорам, потому что не могла поверить, что с голыми руками можно прожить четырнадцать лет на чужой планете.
Иногда, засмотревшись в даль, и торопливо  вставала на цыпочки.
— Что там? — спрашивала, не отрывая взгляда от безграничной морской дали.
— Где? — вскакивал и Адам.
— Ну... там, — и показывала на море.
— Море.
— Море и море, — со злостью отрезала она. — Должно же оно где-нибудь заканчиваться? Не может же все время быть море и море?
— За морем — суша. “Гелиос”, как ты знаешь, успел облететь всю планету — она имеет три океана, семь морей, что-то около десяти тысяч рек, не считая озер. Но людей или каких-то других разумных существ нигде не обнаружено.
— Так их нет или “Гелиос” не обнаружил?
— Думаю, что нет, потому что следы их деятельности “Гелиос” обязательно зафиксировал бы.
— Спасибо, порадовал. Даже в самом кошмарном сне не могло бы присниться такое.
Разворошив жар, Адам крючковидной палкой выкатил запеченные глиняные булыжники, подождал, пока они остынут, и принялся осторожно стучать их о камень. Запечённая глиняная корка трескалась и снималась вместе со скорлупой. Дымящиеся и аппетитные яйца он складывал в раковину.
— Немного крутоваты, - жаловался, — но ничего. По крайней мере к ним не надо хлеба.
Вынес из пещеры раковину с солью, которую наскреб на камнях в бухте, что осела там после испарения морской воды. И они опять ели молча, давясь крутыми яйцами и слушая, как в скалах шумят чайки, будто кляня людей Земли за набеги.
Когда стемнело и темень обступила бухту со всех сторон, Ева механически поднялась с камня, постояла мгновение, как будто о чем-то раздумывая, и пошла в пещеру. Адам разводил там костер, чтобы ночью хоть немного было светлее. Ева, как всегда, ворчала:
— О-о, какая у меня была дома спальня! Нажмешь кнопку — и любой аромат: леса, моря, цветов, гор... Когда не спится, нажмешь другую кнопку — и в спальне успокаивающе шумит дождь, пахнет озоном, как после грозы. А какая постель! Какая постель! Не постель — объятия... И вот я вынуждена лежать на этом ужасном камне! Поэтому и жить не хочется.
— Зато не надо нажимать кнопки, — с юмором заметил Адам. — Море и так успокаивающе шумит над пещерой. Кстати, не какое-то там море, записанное на пленку, а натуральное. Чего тебе еще надо?
А однажды среди ночи Ева разбудила Адама неистовым криком:
— Пароход! Пароход-од!!!
13
— Пароход-од!!! — закричала Ева так неистово-радостно, что Адама как будто кто-то подбросил на каменном лежаке.
— Пароход? Пароход? Где пароход??? — вскочил он, ничего не сознавая спросонку.
Ева дрожала, словно в лихорадке, и, тыкая пальцем на черный проем пещеры, кричала, не помня себя:
— Там пароход! Там пароход! Морем плывет! Сюда!.. За нами... пароход!.. С людьми. С настоящими людьми!!!
Адам ничего не понимал, но после Евиного крика “С настоящими людьми”, растерянный, выскочил из пещеры. Одним махом забрался на каменную площадку.
Порывистый, соленый ветер, холодный и пронзительный, ударил ему в грудь, лицо и чуть не сбил с ног. Низко над бухтой уносилось рваное клочья облаков, и между ними испуганно дрожали звезды. Было темно и влажно. На площадку к пещере долетали брызги — внизу, во тьме среди острых скал, сумасбродно кипел прибой. Тоскливо, израненным зверем завывал ветер. Море — черное, и ни светлой крапинки в нем не было. Казалось, что весь мир пролился в черную холодную пустоту, от которой леденеет сердце и невыразимо тяжело становится на душе.
Словно исчез воздух.
Адам хватал ртом холодный тугой ветер, что бил ему в грудь, и не мог продохнуть.
— Там!!! — кричала Ева, выбежав за ним следом. — Там... — показывала дрожащей рукой в ревущую черную пустоту, — плыл пароход... И огни на нем светились, и музыка играла. Какие-то люди, хорошо одетые, на палубе танцевали... Женщины в белых платьях. И пароход — белый, белый... А музыка... старинный вальс летел, и женщины танцевали.
Её возбуждение было таким впечатляющим, что Адаму на мгновение действительно показалось, что в чёрной как смола ревучей пустыне моря видит залитый огнями белый-белый пароход.
Но в следующее мгновение опомнился.
— Пароход тебе, Ева, приснился, — он взял ее за дрожащую и горячую руку и повел к пещере. Подложил в угасающий костер хвороста, раздул огонь и, когда в пещере стало светлее, уютнее, заговорил снова: — Успокойся, пожалуйста. Где возьмется пароход на необитаемой планете? Из Космоса не приплывет... Садись вот сюда, к огню, здесь веселее, — и он улыбнулся к ней, как к ребенку, которая создала себе сказку и не хочет верить, что на самом деле никакой сказки нет.
— Но ведь я видела, видела его! — Зубы у Евы так цокали, как некогда у него, когда он три дня сидел в ледяной щели с вывихнутой ногой. — Белый-белый, и людей на нем полно.
— Это только сон, Ева. Сон. Ты целыми днями смотришь в море и, очевидно, мечтаешь, чтобы за тобой приплыл пароход. Вот он и приплыл. Во сне... Успокойся и ложись. До утра все пройдет. Ночь очень черная и ветреная, в такую ночь только белые пароходы и снятся.
Адам легонько взял ее за плечи, помог встать, отвел к противоположной стене, на каменный лежак. Она покорно легла, но сразу же вскочила.
— Я... я боюсь. В бухте кто-то воет. Слышишь?.. Или кто-то кричит.
— Это ветер в скалах воет.
— Нет, нет, это терпит крушение белый пароход в черном море. Слышишь? Люди кричат. Слышишь?
— Это ветер завывает в скалах, — повторил Адам, хотя ему иногда и самому ощущались какие-то крики о помощи и, словно приглушенный расстоянием, доносился пароходный гудок. — Спи, а я посижу у огня, чтобы в пещере всю ночь было светло.
Ева легла на бок, лицом к стене, но сразу же повернулась лицом к огню и больше не спускала с Адама тревожных глаз — все к чему-то прислушивалась. А ветер завывал, и иногда казалось, что в море кто-то взывает о спасении.
— Я боюсь... боюсь, Адам. Только закрою глаза, так и мерещится белый-белый пароход. Точь-в-точь такой, на котором я после окончания института делала круиз вокруг Европы.
— Вот он тебе и приснился. А ты испугалась, глупышка.
— Сам ты... глупенький, — сказала Ева, и в ее голосе прозвучала несвойственная до сих пор нежность. Неожиданно попросила: — Посиди возле меня.
Адам не поверил услышанному впервые с тех пор, как они оказались на Леонии. Ева, которая все время кричала, что не может больше терпеть его присутствия, что он раздражает ее своей безмятежностью, вдруг сама попросила, чтобы он посидел возле нее.
Адам поднялся, потоптался, осторожно подошел к ней и еще более осторожно присел на край выступа.
— Ну вот я, вот... пришел, — пробормотал растерянно и, чтобы замять свою неловкость, быстро заговорил: — Спи, спи, Ева, а я посижу... Спи, спи, Ева, а я посижу. Посижу...
Обоим стало немного неловко.
— Но белый пароход мне все равно мерещится, — по волне сказала Ева. — Как закрою глаза, и вижу его. И людей на нем вижу. И вальс слышу... Даже завидую женщинам, которые танцуют на палубе старинный вальс. — Она подумала и сама себя успокоила: — Это, видимо, у меня эйдетизм. Зрительный эйдетизм и ничего больше. Им страдают астронавты и одинокие люди.
Он охотно поддержал ее мнение.
— В основном эйдетизм бывает у выдающихся людей, особенно у гениальных литераторов, которые видят своих героев словно живыми, слышат их голоса и так зримо видят различные сцены, как будто они происходят перед их глазами.
— Так, выходит, и я выдающаяся? — Помолчав, она вздохнула. — Нет, эйдетизм у меня от одиночества. А отсюда и страхи.
— Ну что нам может грозить на безлюдной планете, с индексом безопасности 0,92? Спи, спи, Ева, я посижу. Мне все равно не хочется спать.
- И правда, что нам может угрожать на этой планете. — Она закрыла глаза и неожиданно спросила (голос ее стал виновато-смиренным): — Адам, ты... ты не сердишься на меня?
— Я? — крайне удивился он. — За что на тебя злиться? На женщину злиться — все равно, что на солнце, когда оно слишком припечет. Потому что сегодня оно припечет, а завтра пригреет и всегда, при любой погоде, дарит свет.
— Так вот ты какой? — Ева пристально посмотрела на Адама. — Я никогда не слышала от тебя таких слов. И все же... я такая неуравновешенная.
— Что-то я подобного за тобой не замечал. Характер у тебя ровный, спокойный...
— Правда? — Ева даже улыбнулась. — Просто ты добрый. А я... капризная и раздражительная. Сама себя не узнаю. А еще врач! А еще психолог! Но я не знаю, что со мной творится. Мне иногда и самой кажется, что я — не я. Что на Леонии живет в пещере совсем другая Ева, хуже настоящей. А настоящая... Не знаю, где и искать настоящую.
— Это потому, что ситуация, в которой мы оказались, трагическая и на грани экстремальной. Вот и не легко нам. А отсюда и некоторая раздражительность в тебе, отчаяние.
— Очевидно, я такая от безысходности. Но ты все равно не обижайся на меня. Как психолог, я всех поучала, как надо владеть собой, успокаивать себя, как держаться и переносить стрессы. А когда сама оказалась в беде, все мои знания моментально выветрились из головы. Никакой я не психолог. Точнее, психолог, когда чужая беда, а как своя... то мне тоже нужен врач. Как говорят: чужую беду руками разведу, а своей и конца не найду.
Он кивнул головой.
— А без тебя я пропала бы. В первый же день. Как прошлогодний снег. Так моя бабушка всегда любила повторять. Когда бы, говорит, не мой старый, то я погибла бы без него, как прошлогодний снег.
Ева помолчала. И по волне:
— Можно, я возьму твою руку, потому что мне... страшно.
И, смущенно улыбаясь, взяла его руку, подержала. Адам почувствовал, как у нее бьется пульс: тук-тук-тук, — словно крохотный зверек, испуганно и покорно, а потом прижала ее к груди и затихла, закрыв глаза.
— Белый пароход, — шептала. — Нет, нет... это лишь эйдетизм...
Адам сидел, боясь не только шевельнуться, но и вздохнуть, и казалось, что все это ему снится.
— Ну вот я и успокоилась, — сказала Ева, не открывая глаз. — Совсем-совсем успокоилась.
А он хотел, чтобы она дольше не остывала.
— Когда я была маленькой, — впоследствии заговорила Ева, — и чего-то ночью боялась, то просила отца, чтобы он посидел возле моей кровати. Отец садился, а я брала его руку, как вот твою, прикладывала к себе и сразу же засыпала. Крепко-крепко. И никогда я не спала так спокойно, как с отцовской рукой. А папина рука теплая и надежная... Ни у кого нет такой надежной руки, как у моего отца.
Не выпуская Адамовой руки из своей, она удобнее умостилась на камне, легко, спокойно вздохнула, будто все страхи были уже позади, и неожиданно спросила:
— А помнишь, Адам, как мы впервые с тобой познакомились? Помнишь или уже забыл?
— Прекрасно помню. А чего это ты... вспомнила?
— Просто так. — И повторила: — помнишь нашу встречу на Памире?
— Я никогда не забуду, как три дня сидел в ледяной ловушке на памирском леднике, как выбрался из него, как шел, опираясь на самодельные костыли, как заблудился в снежной пучине. И тогда за муки мои судьба послала мне тебя. Это был щедрый дар, такой щедрый, что я готов еще раз провалиться в ледник, чтобы снова увидеть тебя такую, какая ты тогда была.
— Помнишь! — радостно сказала Ева и, не открывая глаз, сказала: — Ты мне еще тогда понравился.
— Как я жалею, что после Памира больше не болел.
- И не надо, будь всегда здоров.
— С тобой я всегда здоров.
— Я до сих пор помню, как провожала тебя к вертолету и все ждала, ждала, что ты... скажешь. А ты ничего мне не сказал.
— Я всю жизнь себя наказывал и наказываю, что тогда не решился тебе сказать все-все...
Под его рукой ее грудь поднимались и опускались все чаще. И от того прикосновения Адама бросало то в жар, то в холод.
— Даже очень ты мне тогда понравился, — повторила Ева тихо, и на ее губах блуждала мягкая улыбка, а в глазах стоял туман грусти. — И если бы обстоятельства сложились по-другому, то, может бы...
— Что “может”? — прошептал он.
— Теперь все равно. Прошлого не вернешь.
— Но у нас есть еще будущее.
— В будущее я не верю.
- Есть будущее! — упрямо повторил Адам. — А будущее всегда прогрессивнее чем прошлое.
— А кто может сказать, как оно будет впереди? И что нас ждет завтра? Но я рада, что когда-то ты появился в памирской обсерватории. Что бы там завтра не было, а прошлое всегда с нами, и его у нас никто не отберет.
— А мы его никому не отдадим.
— Посиди возле меня, а я посплю, — попросила Ева. — Хорошо?
И уснула.
И во сне едва-едва улыбнулась уголками уст. Потом губы её шелохнулись, и сонным голосом она спросила, не открывая глаз:
— Что слыхать, Адам?
Как передает корреспондент агентства “Что нового в космосе?”, - голосом диктора ответил Адам, — двое отважных землян Адам и Ева прекрасно... ну, почти прекрасно устроились на вилле “Каменные пенаты” и успешно продолжают обживать безлюдную планету в созвездии Центавра. До встречи с землянами осталось не так и много времени. Только каких-то там 167 месяцев.
Но Ева уже спала.
Она дышала ровно, спокойно, прижимая Адамову руку к груди. А он, счастливый и взволнованный, боясь шевельнуться, чтобы не спугнуть ее сон, просидел возле Евы до утра, пока не побледнело созвездие Кассиопеи с шестью звездами, пока из-за моря не взошла звезда А — леонийское солнце Толиман со своим спутником-карликом.
Спал Адам сидя, мечтал — не помнит.
Только представлялось ему, что он наконец нашел те двери, которые упорно искал еще на корабле, открыл их и, наконец, увидел за ними новое — неизвестное до сих пор, метущееся, щемящее... И виделось, что за теми дверьми, которые он открыл, на безлюдной планете под чужим солнцем поет знакомая девушка. Поет где-то далеко-далеко, самой ее не видно, а песня летит и летит над планетой, как волшебная чудо-птица.
Адам прислушался и разобрал слова:
Ой в вишневом саду
Там соловейко щебетал...




























Часть третья
БРОНЗА
1
— ...И как все произошло просто! Так просто, что об этой Адамовой находке можно сказать только одной фразой: “Спускаясь с гор, Адам наткнулся в старом русле полувысохшего горного ручейка на богатые залежи медных руд”. Правда, сначала, еще издалека увидев в долине сплошные озера красновато-зеленого и зеленовато-черного цвета, он подумал, что это обычные заросли наскального мха, который здесь был не редкостью. И в следующее мгновение, каким то шестым чувством догадался: металл!.. Подошел ближе, собственно подбежал, и, не веря своей догадке, затаив дыхание, провел камешком по застывшей поверхности одного из таких озер. Сразу же загорелась красная линия. Медь!
Здесь, в долине, у подножия крутых склонов, были богатейшие залежи окисленных медных руд, выходивших прямо на поверхность с подошвы гор. А сколько — там и тут, со всех сторон! — лежало самородков, вымытых из склонов дождевыми потоками. Растерявшись от такого везения, Адам хватал то ярко-зеленый малахит, то сине-голубой лазурит, то красноватый, с ярким алмазным блеском куприт, выкрикивая:
— Но ведь повезло! Что повезло, то повезло!.. На Земле геологи о таком богатстве и не мечтают... И красная медь есть! И синяя! И зеленая! Прекрасный малахит, цены ему нет. А это хризокома — сине-зеленая медь! Какие сокровища! Музей меди под открытым небом! И эти сокровища еще и пальцем никто не трогал!
И очень жалел, что в этот момент рядом не было никого, с кем бы мог порадоваться своей находке.
Улыбаясь, разговаривая сам с собой, Адам отбирал самой причудливой формы самородки меди, спешно складывал их на расстеленную куртку.
На правах первооткрывателя назвал этот хребет — Большой Медный хребет. Главное — звучит! На Земле почти исчерпываются запасы минералов, а тут... Столько замечательной меди, залегающая почти на поверхности, - бери, пользуйся. А еще же медные жилы в глубину идут. Какое богатство! Чем-чем, а дешевой медью, почти дармовой, будущие колонисты этой планеты будут обеспечены на тысячи лет.
Плюс огромные залежи железных руд, которые обнаружил “Гелиос” в северном полушарии, месторождения золота, марганца и других металлов, залежи которых они нашли за те 27 дней, пока изучали Леонию.
От полноты счастья (а он впервые, на Леонии, почувствовал себя счастливым, хотя счастье это было профессиональным), Адам лег в высокой сухой траве, раскинул руки и слушал неумолкающее стрекотание  кузнечиков и смотрел в небо. А небо над ним было высоким, голубым, пречистым. Изредка по нему величаво проплывали белые облачка иногда закрывали солнце, и тогда на лицо падала, негустая тень — легкая и приятная, как сон летним утром. Не хотелось ни вставать, ни шевелиться.
“Земля... Наконец я дома, — подумал Адам или ему пригрезилось. Потому что таким мирным и кротким, по-весеннему голубым небо бывает только дома, в родном Приднепровье, куда он неизменно — хоть на день, неделю или даже на месяц — возвращался каждое лето. Не ездил никогда ни в Крым, ни к Средиземному морю, а все отпуска обязательно проводил в родном крае — в городе, который уже не одно столетие стоял на крутом берегу Днепра. Набрав с собой краснобоких яблок, спешил за город, к днепровским скалам, мимо которых в далекое прошлое проплывали ладьи князя Святослава. Ложился в траву под высоким и звонким приднепровским небом. А какая даль простилалась перед ним: и Заднепровье, и Присамарье, и далекие грозы, что синели на другой стороне, и зарницы, бесшумно мечущиеся над зреющими хлебами.
Туда, на другую сторону Днепра, где сейчас желтеет пшеница, как желтели они сотни лет назад, их, школьников-восьмиклассников, возила автобусом преподаватель истории, чтобы посмотрели на раскопки древней скифской могилы. Женщина-археолог в большой шляпе-сомбреро, в выцветшей кофточке, в потертых джинсах, опираясь на древко лопатки, рассказывала им, что здесь, на далекой окраине степного края, жили преимущественно бедные скифы, по сравнению с царскими скифами — саями, которые там, на юге, владели несметными стадами скота и табунами лошадей. В этой могиле был похоронен богатый скиф, так же наконечники для стрел он имел не каменные, а металлические. А в те времена не каждый скиф мог позволить себе такую роскошь...
И упоминание о скифской бронзовой стреле моментально вернуло Адама к действительности. Он поспешно поднялся и сел, моргая веками... Нет, он не на Земле, а на Леонии, и ему, Адаму, также крайне нужна бронза. Ведь бронза — это действительно наконечники для стрел. А наконечники — это охота, еда, и, в конечном итоге, сама жизнь. Не говоря уже о защите, ведь неизвестно еще, какие здесь есть животные и как они поведут себя при встрече с пришельцами.
Следовательно, нужна бронза!..
Адам с любовью посмотрел на самородки меди, что золотом (особенно куприт) сверкали под солнцем, и подумал, что для выплавки бронзы еще нужно найти олово.
И стал вспоминать, а что ему известно из истории литейного производства, технологии. Вскоре перешел к горному потоку и, лёжа на берегу, делил, рисовал какие-то схемы...
Солнце уже высоко поднялось над Большим Медным позвоночником, и Адам, опомнившись, заторопился. Пора уже и домой (он улыбнулся, мысленно назвал пещеру домом). Ева уже, видимо, истосковалась без него. Да и не стоит оставлять ее одну — мало ли что может случиться. Хотя планета и безопасна для биологических организмов, но элементарная осторожность не повредит.
Вспомнив Еву, улыбнулся, потом вздохнул, задумался.
Он ее любил, любил все эти годы, еще с Памира, и таиться перед самим собой нет смысла. Любит и сейчас такую, какая она есть. И будет любить всю жизнь. Но имеет ли он моральное право на любовь? У нее погиб муж, она в таком состоянии... Нет, пока они на Леонии — ни намека о любви. Вырвать ее с корнем. Сейчас Ева для него лишь товарищ по несчастью, товарищ, которого Адам должен спасти любой ценой.
А вот когда они вернутся на Землю, тогда он скажет ей о своей любви. И вернутся ли?
Сейчас ему 32 года, плюс четырнадцать... Почти полвека стукнет. Для признания в любви — явно поздновато. А впрочем, почему поздно? Кто сказал, что поздно? Еще поэт в глубокой древности утверждал: “любви все возрасты покорны”. Надо только уметь ждать. Терпеливо ждать своего времени.
Прихватив куртку с самородками, Адам двинулся из медного эльдорадо “домой”, то есть в пещеры. Куртка оттягивала руки, и поэтому часто приходилось их менять.
Припекало солнце, в небе кружили орлы или другие, подобные земным орлам, птицы. Один из них забрался высоко-высоко и белой точкой парил в голубой синеве. Адам остановился, залюбовавшись летуном. Птица была очень похожа на “Гелиоса”. На далекой орбите гигантский космический корабль землян с поверхности планеты тоже казался этакой маленькой серебристо-белой птицей в голубом поднебесье. На мгновение Адаму показалось, что птица в зените неба и есть “Гелиос”, который чудом уцелел, спасся и сейчас пришлет за ними экспедиционную ракету.
“Если это “Гелиос”, - подумал Адам, — то он полетит в направлении северных гор, исчезнет за ними и через 15 минут появится позади, над морем и бухтой...”
Но птица, парила в зените неба, никуда не думала улетать и исчезать за северными горами, где были жаркие безводные пустыни. Адаму стало горько и тяжело на душе. Так тяжело, что не хватало воздуха и он в отчаянии хватал его ртом.
Чтобы не поддаваться отчаянию, Адам быстро пошел, стараясь не думать о трагедии с “Гелиосом”. Думал о Еве. И от того ему стало немного легче. Что бы там не было, а дорогой человек с ним. И это уже радость. Ибо только благодаря Еве он живет и до сих пор. В тот страшный день, когда в небе Леонии аннигилировал “Гелиос”, Адам хотел покончить с собой, бросившись в пропасть. Потому что кому была нужна его жизнь на необитаемой планете? И в последний момент вспомнил, что на планете, кроме него, осталась Ева. И понял, что отныне его жизнь нужна ей. Ради Евы он должен был жить, чтобы сохранить ее, - не просто красивую женщину, а радость и муку своей любви.

2
Этим утром Ева проснулась поздно, когда солнечные лучи уже проникли в дальний угол пещеры и осветили там золотистый круг. Проснулась с ощущением, что выспалась и отдохнула, как никогда. Даже бока не болели от каменного лежака, как бывало каждое утро.
Осмотрелась, а Адама в пещере нет.
Позвала: тихо. Только в ответ донесся приглушенный рокот прибоя и где-то совсем близко захохотал мартин.
— Весело же тебе, - произнесла вслух и улыбнулась. — А вообще, хорошая у тебя работа, мартин: летать над морем и хохотать. Я согласна поменяться с тобой ролями: перебирайся в пещеру, то есть  на виллу “Каменные пенаты”, а я буду летать над морем и ржать.
Настроение у Евы было хорошее. Едва ли не впервые она проснулась на Леонии с таким настроением. Странно.
— Ада -ам?!. - позвала громче и, не дождавшись ответа, подумала, что Адам, видимо, снова отправился за самородками меди.
Неужели он и вправду решил выплавить бронзу? Ну и чудак!.. Без специальных электроплавильных печей? Без металлургического завода, в конце концов? Вот фанатик! Ева улыбнулась сама себе и подумала: Адам такой. Если уж что-то задумает, непременно добьется. Настойчивый. С таким не пропадешь. Даже на необитаемой планете. Еве просто-таки повезло, что в минуты испытания судьба послала именно его. А вот смелости в отношениях с женщинами ему явно не хватает. Если бы он был хоть немного решительней там, на Памире, на Луне или на Марсе... А впрочем, не все ли равно, какой он. У Евы сегодня хорошее настроение, и это уже радость.
Она с наслаждением потянулась, чувствуя, как в упругом молодом теле зазвенела-заиграла тяга, и подумала, что она и впрямь залежалась в этой пещере. Два месяца, как в добровольном заточении. Действительно, как говорит Адам, надо шевелиться. Вскочила и вприпрыжку выбежала из пещеры.
В море — ни волны. Вся его бескрайняя ширь была залита не то серебром, не то оловом. Вдали вздымались фонтаны, вот они появились совсем близко: киты баловались. Адам говорил, что это киты-горбачи. Ева долго наблюдала за ними и удивлялась: вылетают из воды, высоко подпрыгивают, переворачиваются в полете и, растопырив плавники, падают, вздымая брызги.
Щурясь от солнца, вдохнула на полную грудь воздуха, свела руки над головой и сделала несколько упражнений из спецкомплексу “Для женщин, которым за двадцать пять”. И почувствовала, как кровь стремительно и тепло разлилось внутри, как жаждущее движений тело наливалось силой, становилось упругим и сильным. Ей захотелось бегать, шалить — впервые после трагедии почувствовала, что она еще молодая, полная сил, энергии. И ей еще жить и жить.
“Прилетят земляне, непременно прилетят, — подумала Ева. — Надо набраться терпения и ждать. Не коснеть и не сидеть сложа руки. А обязательно чем-то заняться. Что случилось, того не вернешь, а живым жить надо”.
Перед стартом у Евы брали интервью.
Это было первое в ее жизни интервью, и она приобрела целую пачку номеров газеты с ее интервью, читала и перечитывала по несколько раз, пока не выучила наизусть.
Симпатичная девчонка, корреспондент молодежной газеты, задала ей несколько вопросов.
И вопросы, и свои ответы Ева помнит дословно, хотя прошло девять лет.
ВОПРОС: В чем, по-вашему, заключается смысл жизни?
ОТВЕТ: Я никогда над этим не задумывалась. Я человек не выдающийся и на героические поступки, видимо, не способна. Просто жила и в меру своих сил, знаний и способностей делала свое дело. То есть была на своем месте. А быть на своем месте — это, как мне кажется, надо побеждать обыденность, инерцию, жить и работать так, чтобы каждый день был подарком судьбы.
ВОПРОС: Что такое, по-вашему, счастье?
ОТВЕТ: Это когда ты любишь и тебя любят. Это когда ты кому-то нужен и кто-то тебе нужен. Когда утром хочется идти на работу, а вечером — возвращаться домой.
ВОПРОС: Как вы выбрали свою профессию? Довольны ли выбором?
ОТВЕТ: Я ее не выбирала, она меня выбрала. Для меня лечить людей — внутренняя потребность, желание делать другим добро. Здоровье — самое дорогое. Правда, как врач, я не очень опытная, но опыт приходит со временем и в труде. Процесс лечения — не просто мой профессиональный долг, это моя личная радость.
ВОПРОС: Любите рисковать или отдаёте предпочтение спокойной жизни?
ОТВЕТ: Раньше казалось, что люблю спокойную жизнь, а теперь, когда я стала членом экипажа “Гелиоса”, который вскоре стартует в неизвестные дали, получается, люблю рисковать. От мысли, что впереди тебя ждет Неизвестность, Риск, чувствуешь в себе энергию, тот смысл жизни, о котором вы спрашивали.
ВОПРОС: попадали ли вы когда-нибудь в трудные ситуации?
ОТВЕТ: Нет, но все еще впереди.
ВОПРОС: Ваша любимая пословица?
ОТВЕТ: Главное — здоровье, все остальное — перемелется.
ВОПРОС: Ваша цель?
ОТВЕТ: Открыть (вместе с экипажем “Гелиоса”) новую планету для людей, а еще лучше вступить в контакт с внеземным Разумом. И, конечно же, вернуться на родную Землю.
ВОПРОС: Существует ли человек, на которого бы вы хотели быть похожей?
ОТВЕТ: Мне всегда хотелось быть самой собой. И не потому, что я — идеальная, нет. У меня есть свои плюсы, но, к сожалению, есть и минусы. Последних, может, и многовато. Так вот я хочу быть сама собой со всеми плюсами и минусами. А кого-то копировать — для чего? Копия — самая ужасная вещь.
ВОПРОС: Что вы ждете от своего мужа?
ОТВЕТ: С мужем мы коллеги и друзья. От замужества жду чего-то нового в своей жизни, того, чего я еще не познала. Очень хочу иметь детей, но... На семнадцать лет лечу в Космос — какие уж тут дети?
ВОПРОС: О чем вы мечтаете?
ОТВЕТ: Много о чем. Но — не расскажу. У каждого должна быть своя тайна. Скажу — и она перестанет быть моей.

Ева остановилась.
— О чем я тогда мечтала?
Она долго думала и, в конце концов, махнула рукой.
Все ее тогдашние мечты стали теперь такими мелочными, несущественными, что и вспоминать не стоит. Сейчас у нее одна мечта: вернуться к людям.
Ева остановилась и повторила вслух:
— Вернуться к людям. Не хочу ни славы, ни знаменитости, ничего, ничего. Лишь бы вернуться к людям.
Ева осмотрела спортивный костюм, в котором спала и который уже не снимала больше двух месяцев. Подумала о этом и ужаснулась: как она могла так опуститься? Ведь она не сама на необитаемой планете, рядом с ней Адам... И он все это видит. Ужас! От стыда горели щеки.
Прыгая с камня на камень, спустилась в бухту и пошла вдоль прибоя. Ее обдавало брызгами, лицо обдувало ветерком, и от этого становилось легче — словно кто то проветривал ее внутренности. На прибрежном песке лежали ракушки самых причудливых форм и цветов. “Надо выстирать свою одежду”, - решила Ева. Стянула с себя костюм и на мгновение растерялась — до того непривычно было стоять в одних трусиках. Показалось, будто за ней подглядывают. Не удержалась, оглянулась по сторонам — в бухте было тихо и пусто. Да и кто может подглядывать? Адам где-то в горах, а больше на этой планете некому за ней подглядывать. Заложила руки за голову (не подозревая, что за ней все же наблюдают два глаза) и подставила тело морскому ветру. Он сбивал ей волосы, приятно щекотал щеки, обвевал грудь, бедра, и ей было приятно так стоять и чувствовать свое тело — молодое, сильное, полное сил и здоровья.
А двое холодных глаз пристально наблюдали за ней из-за камня...
“Вообще, не помешало бы иметь ребенка, — вдруг подумала Ева и, вздымая брызги, с визгом бросилась в воду. Держаться на воде было легко — лежи, раскинув руки и ноги, смотри в небо, и казалось ей, что она на Земле, что еще совсем маленькая и впервые приехала с мамой на Черноморское побережье, впервые почувствовала, как хорошо нежиться в морской воде.
“Все-таки жить хорошо, — думала Ева. — А я, глупая, тосковала в пещере. Слезами ведь горю не поможешь. Если судьба отнеслась ко мне милостиво и подарила жизнь, то чего же жаловаться на нее? Вопреки всему надо жить!”
Неожиданно впереди нее что-то мелькнуло, словно зеленые толстые и вьющиеся водоросли разбросались по сторонам, Ева не успела ничего понять, как те серо-зеленые липкие водоросли с двух сторон обхватили ее, прилипая к телу... Она вздрогнула и поскользнулась, но осталась на месте.
Только здесь сообразила, что это не водоросли, а щупальца. Гадкие, ужасные и сильные щупальца.
В тот же миг совсем рядом кто-то сказал:
— Спокойно. Берем интервью. Вопрос первый: попадали ли вы когда-нибудь в трудные ситуации?..
3
Адаму в тот день очень повезло.
В Медных горах, в одном из разломов, он негаданно нашел касситерит — оловянную руду. Настоящую оловянную руду!
Держа в руках кусок тяжелого, коричневатого, с темными подпалинами по краям минерала, Адам думал, что до бронзы теперь уже осталось немного. А бронза — это и нож, и топор, и, наконец, наконечник для копья. Не говоря уже о наконечниках для стрел. Железо он сейчас вряд ли выплавит — нужна значительно большая, чем для бронзы, температура плавления. А с бронзой как-то справится. По крайней мере должен, иначе не будет считать себя настоящим мужчиной.
Прихватив два немалых куска касситерита, двинулся дальше, в очередной раз рассуждая: как и из чего соорудить сумку? Как ему необходима прочная и просторная сумка, которую бы он мог носить через плечо. Желание, конечно, скромное, но попробуй даже его удовлетворить.
Решил больше в разломы не заглядывать (пусть в другой раз), а повернул к бухте, к вилле “Каменные пенаты”, потому что солнце уже поднялось так высоко, а Ева “дома” сама. “В дальнейшем, - подумал Адам, — надо в походы брать и ее. Почему она тоскует в пещере одна?”
Адам шел и думал о том, как будет плавить бронзу, видел в тех мечтах бронзовый нож, который только выплавил, бронзовый топор, наконечники для стрел, еще и рыболовные крючки. Вот тогда можно будет заняться рыбалкой, охотой...
Спустившись по крутому склону хребта в долину, где между камнями бурлил горный поток, Адам остановился, чтобы напиться. Положил куртку с рудой, а сам подошел к ручью, опустился на колени. Вода была чистая и прозрачная и такая холодная, даже зубы заломило. Адам с удовольствием напился и застыл, глядя в чистое дно. Там видно было каждый камешек, даже песчинки. Иногда проплывали какие-то рыбешки и исчезали за камнями. Слева по дну рассеивалось голубоватое сияние. Адам прошел по берегу несколько шагов к тому месту и снова стал на колени. Его внимание привлекли голубые капельки, которых было обильно, а дальше они сливались в сплошную синеву. Словно кусок неба упал в поток и остался на дне. Заинтригованный, Адам достал одну голубую каплю и вскрикнул: бирюза! Автоматически, как добросовестный студент, отметил про себя, что бирюза — минерал из класса фосфатов, цвет голубой, блеск восковой...
Местами голубые бусины лежали редко, а где дна не было видно,  вода сияла голубизной.
“Назовем этот поток Бирюзовым”, - мысленно отметил Адам и повторил вслух:
— Поток Бирюзовый. Неплохо звучит.
Опустил руку в воду и, зачерпнув полную горсть круглых бусинок, стал разглядывать их, сидя на берегу и размышляя: как практически использовать этот минерал в данном положении? Ведь, кроме красоты, Адаму нужен и практический смысл. Медь, к примеру, и касситерит дадут бронзу. А бирюза?
“Принесу Еве, - наконец, решил он, — пусть порадуется”.
И пришло Адаму в голову, что из этих небесно-голубых бирюзинок может выйти великолепное ожерелье для Евы. Только надо просверлить дырочки в камешках — и готово. Ева, бесспорно, обрадуется! Еще бы, от бирюзового ожерелья ни одна женщина не откажется. Вот и будет подарок Еве. Может, он хоть немного развеет ее постоянную грусть и тоску?.. Вспомнилась прошлая ночь, когда Адам до утра просидел возле нее, держа руку на ее груди.
Он плеснул себе на щеки холодной воды и, насобирав на дне пригоршни две бирюзы, уже на берегу просмотрел находку, старательно отобрал бусинки, красивые, круглые, одинакового размера.
Сколько надо на ожерелье, Адам не знал, поэтому выбрал горсть и высыпал в карман. Правда, просверлить дырочки в бусинах не просто, да и нечем, но этим он пока не забивал себе голову. Когда выплавит бронзу, что-то придумает.
Протянув руку к куртке с минералами, Адам почувствовал, что кто-то пристально на него смотрит. А почувствовав, замер с протянутой рукой.
Потом медленно повернул голову и снова замер.
Над травой поднялась голова.
Она была величиной с человеческую (или, может, чуть меньше). Только плоская. Двое зеленоватых глаз, не мигая, смотрели на него.
Адам взглянул в те круглые изумрудные глаза и в глубине их увидел себя, напряженного, на половину согнутого, с протянутой рукой к куртке.
Голова была на длинной шее, которая почему-то начала удлинятся и удлинятся. Вот она вытянулась над травой, а голова поднималась все выше и выше.
И только тогда Адам понял, что это — удав.
В тот же миг зеленое страшилище с изумрудными глазами подпрыгнуло вверх...
4
Серо-зеленые липкие щупальца стиснули грудь и бока так, что и не вздохнуть. Острая боль опоясал все тело. Потом началось медленное, но неумолимое сжатие. И Ева поняла, что единственный шанс на спасение — это выбраться на берег.
Изо всех сил загребая воду, сделала попытку подплыть к мелководью, чтобы упереться ногами в дно, но из воды вырвалось еще несколько гадких щупалец. Они повисли на ее левой руке, потащили в воду и словно привязали руку в боку.
Оставалась свободной только правая рука.
— А-а-а!.. — Ева хотела закричать, но не смогла, потому что от попытки кричать боль еще острее пронзила ее грудь.
В отчаянии она свободной рукой хваталась за толстые серо-зеленые канаты, что обвили ее, пыталась оторвать их - да где там! Они были скользкими и впивались в тело до крови.
Болтая ногами, чтобы удержаться на поверхности, Еве огромным усилием удалось немного продвинуться вперед, и вскоре она почувствовала под собой песчаное дно. Но кто-то невидимый сжал ее в своих ужасных объятиях с такой силой, что перед глазами вдруг за порхали черные бабочки. От нестерпимой боли перед глазами плыли то желтые, то черные круги.
Она выбрасывала подальше от себя правую руку, чтобы уберечь ее от щупалец, подгребала под себя воду, то нащупывая ногами дно, то теряя его.
И огромный спрут (а Еве почему-то показалось, что это не известный ей местный спрут) тянул ее все дальше и дальше от берега. Кричать она не имела ни сил, ни возможности, ибо грудь были сжаты, словно металлическими обручами. Да и кто услышит ее крик? Адам отправился в горы за медной рудой, а на собственные силы Ева уже не рассчитывала. От спрутовых объятий тело превратилось в сплошную боль.
Вот вода забурлила, и сквозь туман, что застилал глаза, Ева увидела огромный черный клюв, неподвижно застывшие, словно стеклянные, глаза... Спрут надувался, как мешок, увеличивался (размером он уже был почти таким, как она) и тянул ее на глубину. Она начала терять под ногами дно. Силы уже оставляли ее, и Ева поняла, что сможет продержаться не больше минуты.
И ей захотелось увидеть Адама.
Хоть один-единственный раз.
Вспомнилось, как месяца два назад она сама бросилась в море, чтобы покончить с собой. Так, тогда Ева желала смерти. Адам спас ее. А сейчас, когда спрут тянул ее на дно, когда смерть заглянула в глаза Еве захотелось жить.
Собрав последние силы, закричала что было духу:
— Ада-а-а-м!!!
И увидела черный угольник, который промчался возле неё. В тот же миг погрузилась в воду с головой, но от чьего-то толчка снизу выскочила на поверхность. Широко раскрытым ртом хапнула воздуха. А черный плавник носился возле нее по кругу, слышались удары: один, второй, третий... И сразу легче стало дышать. Ева поняла, что из груди ее наконец отпали серо-зеленые щупальца. Неужели спасена?...
Но уже не было силы удержаться на поверхности, и она, глотая воду, начала медленно погружаться, не чувствуя, что это конец. А вода такая мягкая, нежная, как постель...
Вдруг кто-то резко толкнул Еву в спину, и она как бы пробудилась ото сна. Спасительный толчок подбросил ее на метр вперед.
К берегу!..
А толчки продолжались. В конце концов, Ева, проплыв еще несколько метров, почувствовала под ногами дно и едва стала на него онемевшими ногами. Это уже было спасение.
И тут она увидела дельфина.
Он проплыл вдоль берега, выпрыгнул из воды, свистнул, как показалось Еве, приветливо и весело: “Теперь не пропадешь!..” И исчез под водой.
Шатаясь, она вышла на прибрежный песок и упала. Мир завертелся перед ней, бухта поплыла быстро-быстро, но когда волны лизнули ей пятки, Ева с ужасом подумала, что спрут может утянуть ее назад в море... И она поползла подальше от воды, бормоча: “Не достанешь... Теперь уже не достанешь...”
Темнело в глазах, на губах выступила кровавая пена, а Ева все ползла и ползла. Потом голова упала на руки, и она потеряла сознание...
5
Спрут оказался не таким уж и гадким и страшным, как при первом знакомстве, когда он хотел затащить ее в воду.
“Почему ты испугалась, двуногое существо? — игриво водил он перед ней своими изящными щупальцами. — Я же только хотел познакомиться с тобой”.
“Для этого надо было меня тащить в воду?” — сердито ответила Ева.
“Кто тебя тянул? — крайне удивился спрут. — Я лишь обнял нежно-нежно и вежливо приглашал. Но ты, увы, не поняла меня. Вот тогда я решил показать тебя нашим”.
“Кому это “нашим”?”
“Спрутам. Ведь они еще никогда не видели такого существа, как ты, — с двумя щупальцами”.
“У меня не щупальца, а руки, — возмутилась Ева. — Я человек!”
“Наши премудрые спруты...” — начал было он. И Ева перебила его:
“Вы что, разумные существа?”
“Так, на дне моря самые умные — спруты. И я очень хотел, чтобы ты побывала у нас в гостях”.
“Но ведь я могла утонуть!”
“Как это — утонуть?” — не понял спрут.
“Ну... погибнуть от воды”.
“Ты странное существо, и речь твоя тоже странная. Как это можно погибнуть в воде? — страшно удивился элегантный спрут. — Вода — единственная среда, в которой может существовать жизнь. А вне воды — смерть. Гибель разума и жизни”.
“Для нас вода опасна, потому что наша жизнь развивается в кислородной среде. В воздушном море”.
“Когда я скажу об этом семи пядей во лбу спрутам, они будут ржать целых три дня и три ночи!..”
И вежливый спрут так захохотал, что Ева вдруг опомнилась.

— Где я?.. — испуганно спросила она.
Подняла голову, чувствуя тупую боль во всем теле, - она лежала в пещере, на каменной постели, а над ней склонился Адам.
— Как думаешь, может быть ум у спрутов?
— Вполне возможно. При определенных условиях разум может развиться и в воде, на дне морей и океанов. А что?
— Мне приснилось или пригрезилось, что в этом море живут разумные спруты. Один из них и хотел со мной “познакомиться”.
— Ты вся в кровавых полосах. Как тебе удалось спастись?
— Дельфин выручил. — Ева замолчала. Через минуту снова отозвалась: — Я тебя звала...
— Я был в Медных горах, — виновато сказал он. — Но больше я тебя не оставлю одну.
— В последний момент... то есть когда мне показалось, что это моё последнее мгновение, мне захотелось увидеть тебя. — Адам пошевелился, и Ева испуганно попросила: — Не отходи от меня. Я хочу, чтобы ты всегда был со мной.
— Твое желание легко исполнить, ведь, кроме меня, на планете больше никого нет.
— Ты снова шутишь, а я серьезно. Я боюсь оставаться одна...
И сделала движение, чтобы встать.
— Лежи, лежи, — предупредил он. — Тебе нельзя двигаться.
— Пить, — попросила Ева, и Адам, достав ракушку, напоил свою спутницу. — Как хорошо, что я дома. Слышишь, уже пещеру домом называю. Ко всему человек привыкает... А ты где был?
— Я на бирюзу наткнулся, поэтому и задержался. За вторым хребтом, на дне потока. Бирюза — словно нарисованная. Голубая-голубая, как весеннее небо. — Адам достал из кармана горсть ярких бусинок, и в Евиных глазах отразилась синева. — Это тебе на ожерелье.
— Ой! — только и сказала она в восторге. А через минуту: — Что ты еще видел в горах?
— Познакомился с удавом. Очень милый удав. И такой интересный! Вытаращился на меня, как на чудо, а когда я пошевелился, то он как подпрыгнул. Метра на два. В траву упал — и только его видели.
— Тебе повезло, а вот мне... - И она печально вздохнула.
Ева лежала перед Адамом полуобнаженной и поэтому чувствовала себя неловко. С тем чувством застенчивости она и уснула. И снова ей приснился элегантный спрут. Он трогал ее изящными щупальцами и голосом Адама приказывал: “Лежи, лежи, у тебя жар. И раны горят...” Потом вдруг сказал, что хочет взять у нее интервью.
“У меня только один вопрос: попадали ли вы когда-нибудь в трудные ситуации?”
И принялся ощупывать ее своими щупальцами, Ева защищалась, как могла, и все кричала: “Я сейчас позову Адама. Ада-ам!..”
Проснувшись, почувствовала, что чем-то облеплена.
— Что это? — спросила испуганно, ибо показалось ей, что это — щупальца.
— Лежи, лежи, — успокоил ее Адам. — У тебя жар, я нарвал листьев подорожника и приложил к твоим ранам. Листья подорожника снимают жар и способствуют быстрому заживлению.
6
Жар у Евы держался три дня.
Адам не отходил от нее, поил кокосовым молоком, менял листья подорожника, а они от жара быстро высыхали и скручивались. На ночь разводил в пещере костер (дым от него поднимался под высокий свод и через трещины в камнях где-то пропадал), укрыл Еву на ночь морской травой. Когда бы она не позвала его — днем или ночью, - он всегда был рядом и, заботливо склоняясь над ней, спрашивал:
— Я здесь, чего тебе?
На четвертый день жар начал понемногу спадать, и Ева уже могла сидеть. Багрово-синие полосы на ее теле — следы от спрутовых объятий — уже подсохли и начали заживать. Только тогда она смогла надеть свой спортивный костюм.
Однажды, вернувшись в пещеру, Адам увидел Еву на берегу моря: она бродила по колено в воде.
— Что ты делаешь? — закричал он, спускаясь в бухту. — Сейчас же выйди из воды! Вдруг — спрут?
— В этом море спруты мудрые, - засмеялась она.
Неожиданно послышался свист — и они замерли, повернувшись к морю. На берегу мигнул черный плавник, и из воды выпрыгнул дельфин.
— Он! — крикнула Ева. — Спаситель мой!
— Дельфины все похожи друг на друга, — усомнился Адам.
— Нет, нет, это мой спаситель, я его узнаю среди тысячи дельфинов! — И Ева бросилась в воду.
— Осторожно, Ева!..
Она забрела в воду по пояс, протянула руки; дельфин ткнулся ей в ладони — сначала в одну, потом во вторую — и легонько свистнул.
— Он спрашивает меня... как я себя чувствую, — возбужденно говорила Ева. — Спаситель мой, я будто заново на свет родилась. И никогда-никогда не забуду тебя, самый лучший во всем море дельфинчик!
Дельфин описал круг, еще раз ткнулся Еве в руки, весело свистнул, подпрыгнул и исчез.
— Спасибо тебе, спаситель! — крикнула ему вслед. Пусть тебе счастливо живется в этом море. Приплывай к нам в гости! — И обернулась к Адаму: — Давай как-то назовем это море.
Адам мгновение подумал и сказал:
- Есть название. Море Спасения. Пусть отныне оно так и называется — море Спасения!..
— А теперь слушай мой приказ! — тоном, не допускающим возражений, сказала Ева. — В море Спасения отныне без оружия в руках — ни шагу! Я не хочу, чтобы какая-то... разбитная спрутиха тебя обнимала. Так что без оружия ни-ни!
— Но у меня нет оружия.
— Чем хочешь вооружайся — хоть палкой, хоть камнем, хоть еще чем, — а только с голыми руками в море нельзя! Ясно?
— Ясно, — покорно молвил Адам.
Таким образом на необитаемой планете Леония в один день и в один час произошли два выдающихся события: было названо море и впервые за всю милиарднолетнюю историю Леонии на ее поверхности раздался приказ. Сколько их будет еще впереди, сколько сотен тысяч женщин скольким мужчинам будут давать приказы — автор этого пока не ведает. Но свято верит, что приказ Евы, адресованный Адаму, хоть и первый, но не последний. Думаю, все наследники Адама подтвердят, что автор здесь нисколько не ошибается.
7
Из событий, достойных упоминания в третьей части нашей... почти не выдуманной истории о двух землянах их мытарствах на безлюдной Леонии, внимания заслуживает та, которую Адам впоследствии назвал так: “Ночь, когда трудился Рабочий”.
Итак, про ту ночь. А впрочем, ничего особенного в ту ночь не случилось (а любители приключений никаких приключений в этой главе не найдут), но она ускорила решение Адама стать учеником... бога.
Какого бога? Ведь планета безлюдна, а где нет людей, там, как известно, нет и богов, ибо последние всегда являются только спутниками людей.
Но на эти и другие вопросы автор ответит чуть позже, а сейчас прибегнет к очень популярной в романистике фразе: “Прошло несколько дней”.
Следовательно, и в самом деле прошло несколько дней, а одной ночью Адам с Евой проснулись одновременно, вскочили на своих каменных лежаках.
Около минуты они настороженно прислушались.
Со двора доносился непонятный, но тревожный гул” Он то затихал, то снова усиливался.
Во тьме пещеры едва-едва тлел жар костра, покрываясь серым пеплом.
— Адам, что это? — В голосе Евы чувствовалась тревога. — Гудит... как Будто под землей.
— Гудит и действительно под землей, — прислушавшись, подтвердил Адам. — Но далеко, и нам тот гул пока не грозит.
— Землетрясение? — вскрикнула Ева. —  Нас может завалить камнями в этой пещере?..
— Нет, не землетрясение, — успокоил ее Адам и добавил спустя минуту: — Где-то, наверное, проснулся вулкан.
— Разве и здесь есть вулканы?
— Почему бы им не быть? Разве Леония хуже Земли? Наоборот, она младше Земли, соответственно и действующих вулканов на ней может быть больше. Мы просто с ними еще не успели познакомиться.
— Кто тебе сказал, что я сгораю от нетерпения поскорее познакомиться с леонийскими вулканами? — Ева спросила это с улыбкой, и Адаму ее поведение понравилось. — По мне... чтобы меня вулкан не зацепил, а я его и пальцем не трону.
На мгновение гул стих (они оба замолчали, настороженно прислушиваясь, а затем вдруг послышался приглушенный расстоянием взрыв.
— Точно! Вулкан! — подытожил Адам, и его словно ветром сдуло из пещеры.
Следом за ним выбежала и Ева.
Ночь была черная, ветреная, полная молний, они там и здесь кромсали небо. Но ветер был горячий, на дождь не похоже. Да и грома не было слышно. А на севере, где Большие Равнины кончались зубчатыми горами, на полнеба вставало красное зарево. Время от времени доносился гул, слышались удары, и тогда земля глухо дрожала.
— Началось извержение вулкана! Будет на что посмотреть.
Ева вздохнула.
— Я не понимаю, чего ты радуешься? — Она скукожилась от неприятной ночи, от противного завывания ветра, от немых молний, от красного зарева, которое освещало полнеба.
— На Земле я лишь раз наблюдал извержение. Это было на Курилах. Да и то с самолета. Однако зрелище, скажу тебе, было из тех, что на всю жизнь запоминаются.
Ева дрожала. Позади нее проходило море Спасения, и его брызги долетали даже сюда, на площадку. А впереди в черной тьме, словно кровью была облита на десятки и сотни километров, вставало нечто угрожающе-непостижимое.
Гул нарастал-нарастал, увеличивался и в конце концов закончился взрывом — словно выстрелила гигантская пушка.
Ева бросилась к Адаму.
— Боюсь, Адам, я боюсь!.. Ночь черная, зарево красное. Чем-то недобрым веет от вулкана.
Он погладил ее по дрожащему плечу и мысленно поблагодарил вулкан (если бы не он, Ева вряд ли позволила бы дать себя погладить).
— Это же только проснулся вулкан.
— Послушай, а почему ты меня... гладишь? — вдруг настороженно спросила Ева.
— Ты же боишься, — смутился Адам.
— А кто тебе сказал, что я боюсь?
— Мне так... показалось, — пробормотал он виновато.
Ева помолчала и неожиданно попросила:
— Я передумала. Гладь меня и дальше, ибо я и впрямь боюсь. — Ева засмеялась и неожиданно прижалась к нему.
Адам даже задохнулся от теплой волны, что с ног до головы окутала его, и от той волны томно заныло сердце.
Прозвучал третий взрыв, еще громче чем первые два, и далеко в горах в небо метнулось яркое, кроваво-красное зарево, они оба на секунду закрыли глаза. А когда открыли, то увидели, как в красном пламени взлетали в небо какие-то черные предметы.
— Началось основное извержение, — прокомментировал Адам, наслаждаясь теплом Евиного тела. — Сейчас идут выбросы жидкой лавы — магмы. А темные предметы, взлетающие вверх, это многотонные глыбы камней. Это же здорово, Ева! Первое извержение вулкана, с тех пор как мы живем на этой планете.
— Я не против, чтобы это извержение было и последним. И вообще... - Ева подняла голову, и он близко-близко увидел ее глаза, в которых плясали красные отблески раскаленной магмы. — И вообще, - насмешливо повторила она, — чего это ты ко мне прижался? Еще, чего доброго, и обниматься начнешь?
— Ну что ты, Ева! — Адам поспешно отошел в сторону. Постоял еще немного и, пробормотав: “Какая волнительная ночь!”, зашел в пещеру.
Ева легла на свое место, а он — на свое, заложив руки за голову.
— А почему проснулся вулкан? — через минуту отозвалась Ева.
— Этого вообще никто не знает. Вулканы спят иногда тысячелетиями, а потом внезапно просыпаются и начинается... музыка. По крайней мере так всегда было на Земле.
— А нам он не грозит?
— Отсюда до него километров двадцать, если не больше. — Адам встал, подошел к костру, разворошил палкой угли, подбросил дров и сказал, глядя в огонь: — В детстве я мечтал стать вулканологом. Перечитал все, что было написано об огнедышащих горах, и представлял себя грозным укротителем вулканов. И хоть стал геологом, но детская мечта нет-нет да и дает о себе знать. Хочется заглянуть вулкану в душу: что там?
Ева тоже подошла к огню, села на камень и, обхватив колени руками, положила на них голову, повернув лицо к нему.
- И тебя в детстве тянуло на такие ужасы? — спросила, показывая взглядом на кровавые блики, танцующие на стене пещеры. — Нашел о чем мечтать!
— Потому, что каждый вулкан — это загадка. Неприступная тайна. И вместе с тем сверх титаническая из всех титанических сил Земли. А что происходит в его недрах, никто не знает. Вот я и мечтал стать вулканологом и открыть его тайны.
— Так сразу и все?
— Ну, хотя бы одну. — Он помолчал. — Одну-единственную, и это тоже немало для человеческой жизни.
Они помолчали, прислушиваясь к гулу, который доносился в пещеру. Вулкан не утихал и на мгновение.
— Знаешь, о чем я сейчас подумала? — спросила Ева. — Если бы ты выучился на вулканолога, а не на геолога, то мы бы никогда не встретились с тобой на Памире. И тем более, не сидели бы сейчас в пещере на Леонии.
Снаружи послышался взрыв еще громче предыдущих, и на противоположной от них стене пещеры заплясали кроваво-красные блики.
— Это трудится бог Вулкан, — и Адам объяснил ей, что слово “вулкан” пришло к нам от древних римлян, которые считали вулканы трубами печей, возле которых работает бог огня и кузнечного ремесла — Вулкана. — В греческой мифологии, - продолжал Адам, — богу Вулкану соответствует бог Гефест. В отличие от других богов Олимпа, Гефест никогда не тратил время в гулянке и попойках, как это делали другие боги. Он любил физический труд. Древние греки верили, что мастерская Гефеста находятся в недрах огнедышащих гор, а сам он живет в кратере горы Этна, на острове Сицилия. Когда начинался гул, греки говорили: это работает бог Гефест.
И вот гул закончился взрывом, и Ева только покачала головой.
— Неугомонный бог. Но лучше бы было, чтобы он... баклуши бил и ничего не делал.
— Второе имя Гефеста — рабочий, — с уважением отметил Адам. — Вслушайся, Ева, в божье имя — Рабочий. Ни один бог ни одной религии не имел такого громкого имени — Рабочий. А если сам бог не сторонился труда, то нам и подавно надо трудиться. Я хочу на Леонии стать учеником Гефеста.
— Кузнецом?
— Да. Но не только кузнецом, но и металлургом, В горах полно медных руд, встречается олово. Из них можно выплавить бронзу. А бронза — это жизнь.
— Ты собираешься выплавить бронзу?
— У меня нет другого выхода, — пробормотал он, укладываясь на своем лежаке. — Завтра на Леонии должна начаться новая эпоха — эпоха бронзы.
— Выходит, я буду присутствовать при историческом событии? — фыркнула Ева. — Хоть бы не проспать такое негаданное счастье.
8
Бог Рабочий трудился с солидным гулом. Извержение вулкана продолжалось всю ночь, через каждые 2-3 минуты. Работал бог в четком ритме: сначала был гул, потом появлялась вспышка над конусом горы и в небо, едва видимое отсюда, в облаке пепла вылетали камни, словно пробки из бутылок, а уже потом выплескивалась красная лава — магма. Издалека, да еще днем, она издавалась обычными разводами розовой краски.
Наступала тишина на две-три минуты — только дым поднимался над конусом горы, — потом снова повторялось все сначала.
Выжигая углями бороду (“бриться” он уже научился ловко и быстро), Адам думал о Еве. Потом они наскоро позавтракали печеными яйцами, которые уже обоим порядком надоели, распили кокосовый орех и принялись собираться в дорогу на целый день. В сумку (что-то похожее на сумку Адам смастерил из лыка) положили десяток печеных яиц, соли. Адам прихватил свое огниво — лук с палочкой для сверления и палку с ямкой, — и вышли из бухты.
Из-за Восточных Медных гор вставало солнце Толиман со своим спутником. Море, как всегда утром, было тихим и умиротворенным, даже чайки кричали не так жалобно.
С севера на запад, к Западным Медным горам, тянулись густые и черные тучи —выброшенный в небо пепел при извержении вулкана.
Выйдя из бухты, они направились вдоль серебряных озер по шелковистой траве к безымянной реке, которая, петляя Большими Равнинами, спешила с Северных гор к Восточным. Прорубив в скалах узкий каньон, в облаках водяной пыли, в шуме и грохоте река спадала в море. Река петляла, и они петляли, идя против течения высоким правым берегом с глинистыми склонами. Там, где река круто бросилась к горам, словно шарахнувшись от чего-то на равнине, был высокий, открытый всем ветрам мыс. На том мысу чернела свежевыкопаная яма глубиной с метр.
— Что это? — увидев яму, ужаснулась Ева. — Это же люди рыли?
— Ты угадала, Ева. Эту яму вырыл человек по имени Адам. Выскреб ракушками моллюсков.
Вокруг ямы и действительно валялось немало раскрошенных ракушек.
У Евы отлегло от сердца — никогда не думала, что можно испугаться, увидев на безлюдной планете следы человеческого труда.
- И для чего тебе она?
— Потерпи и сама все увидишь.
Адам положил на камень свою лыковую сумку, огниво, и они спустились к берегу, в том месте он был захламлен поваленными деревьями, высушенными и выбеленными на солнце ветками, хворостом. Разувшись, Ева бродила по мелководью, а Адам принялся собирать сухие палки и ломал их камнем на обрубки метровой длины. Когда наломанных дров получилась немалая куча, вдвоем переносили их наверх, к яме. Еве понравилась такая работа; она охотно бегала от ямы к реке и обратно, носила дрова, смеялась и была, как никогда, довольна. Даже постоянные взрывы вулкана больше не отвлекали ее внимания. Наносив дров, Адам стал, как он сказал, “загружать яму”. На ее дно положил сухих листьев, мха и коры, дальше мелкого хвороста, потом толстый хворост, а уже сверху — дров. Так он составлял слой за слоем, пока не заполнил яму.
- И что это будет? — щурясь против солнца Ева, и ее волосы вспыхивали золотом. На занятие Адама она смотрела, как на детскую забаву. Наконец, эта забава быстро ей надоела, и она легла на траву, подложила руки под голову и смотрела в небо. А на ее губах блуждала жаждущая, хмельная улыбка.
— А знаешь, — отозвалась впоследствии, — на этой планете, оказывается, неплохо жить. Лежу, смотрю в небо, ни о чем не думаю, и ничего мне не надо. И ничто меня не волнует. Такое впечатление, будто приехала в отпуск к морю. Вот только не знаю, когда этот отпуск закончится. Ты не подскажешь, Адам?
— Нет, - Адам возился возле лука, добывая огонь.
Ева поднялась и оперлась на локоть. Адам тем временем, опустившись на колено, раздувал огонь.
— А знаешь, я тебя обманула.
— Ты-ы? Меня?.. — Адам оторвался от огня и удивленно взглянул на Еву. — В чем?
— Я сказала, что лежу и ни о чем не думаю. Это неправда. Я все-таки думаю.
— Интересно, о чем?
— Что сейчас на Земле делают люди?
— Обо всех не знаю, но, думаю, каждый делает свое дело.
— Вот, каждый делает свое дело. А я так и не знаю, для чего здесь лежу.
— Сама же говорила, что у тебя отпуск.
— Послушай, — Ева вскочила и села, вид у нее был обеспокоенный. — Я поймала себя на мысли, что... не знаю, как выглядят люди.
— Люди такие, как мы, — засмеялся Адам.
— Не знаю как ты, а свое лицо я уже давно потеряла.
— Сочувствую, но на Леонии пока нет бюро находок, куда бы ты могла обратиться за потерянным лицом.
— Ты, как всегда, удивляешь меня своим тонким юмором.
— На более тонкий не способен.
— Оно и видно.
Дальше говорить было опасно — могла вспыхнуть ссора.
Раздув костер, Адам зажег несколько кусков березовой коры, они с треском загорелись, рассеивая вокруг приятный дымок, и затолкал их между слоев дров.
Ева снова легла и смотрела в небо. Адам — нет-нет да и бросал на нее вкрадчивые взгляды. И что за манера вот так лежать, разбросав руки и ноги? Никакой скромности!..
— Адам! — голос у нее почему-то стал хрипловатым.
— Ну что..? — неохотно отозвался он, занимаясь своим делом.
— Ничего... то есть иди сюда.
Адам, наконец, взглянул на Еву, и заметил блудливую улыбку на ее дрожащих губах и... направился к яме, буркнув на ходу:
— Говори, я отсюда слышу.
Она поднялась и села.
— Мне что-то расхотелось говорить.
В яме уже разгорелись дрова, полыхало пламя, и дым клубами поднимался вверх. Адам заметался вокруг ямы с огнем, подбросил еще толстых дров, а потом, став на колени, ракушками начал нагребать землю в горящую яму.
— Если на Леонии разжечь большой-большой костер, на Земле его не будет видно?
Занятый своими мыслями, Адам не ответил. Он еще быстрее засыпал яму землей. Ева не выдержала.
— Разжег огонь, а теперь засыпаешь? Для чего?
— Для того, что горение без доступа кислорода обугливает дерево. Проще: при закрытом способе горения образуется древесный уголь.
— А за чем уголь?
— Я же тебе не один день твержу о выплавке бронзы, а ты спрашиваешь за чем? Без древесного угля невозможен процесс плавления металлов. Не будет нужной температуры в плавильной печи.
Ева засмеялась — весело, непринужденно, по-девичьи.
— Ну ты и фантазер!.. Как же без металлургического завода можно плавить металл?
— Вся древняя металлургия как раз начиналась с таких вот ям, в которых выжигали древесный уголь. А уже потом строили плавильные печи.
Ева встала, обошла яму, которая была засыпана (сквозь землю где-не-где пробивался дым), и вынесла резюме:
— Чем бы дитя не забавлялось, лишь бы не плакало.
— Посмотрим, что ты скажешь завтра или послезавтра!
Засыпав горящие дрова, Адам оставил несколько отверстий, в которые густо бил дым и метались искры. Несколько раз обошел яму и, убедившись, что в яме продолжается процесс горения без доступа кислорода, подумал об ужине. Выломав палку метра два длиной, расколол ее, заострил каменным скребком, для прочности обжег в огне и отправился “на рыбалку”.
Когда он вернулся к яме, Ева перебирала дикий чеснок, который она надергала в степи. Адам похвастался своим уловом, потом осмотрел яму и в тех местах, где вырывался огонь, подбросил земли и принялся ковырять рядом углубление для костра. Наносил хвороста, развел огонь. А когда он разгорелся, выпотрошив рыб острым краем ракушки, обмазал их глиной и засыпал углями. Все это делал молча, молчала и Ева.
Ужинали запеченной в глине рыбой, заедая диким чесноком. Ева даже похвалила Адама, ибо после надоедливых мидий рыба, да еще с диким чесноком, действительно была вкусной.
Вечером Адам предложил назвать вулкан именем греческого бога огнедышащих гор — Гефеста. Ева согласилась.
Адам долго не мог уснуть, хоть и делал вид, что крепко и безмятежно спит. В конце концов, встал и буркнул:
— Пойду посмотрю, как там вулкан Гефеста, — и вышел из пещеры.
— Я тоже пойду и посмотрю, как там вулкан Гефеста, — неожиданно сказала Ева и направилась за ним.
Она подошла к нему слишком близко. И Адам вдруг почувствовал легкое головокружение. Поэтому на всякий случай отошел подальше, сделав вид, что так ему удобнее смотреть на извержение вулкана.
— Адам, я прошу тебя, — вдруг заговорила Ева. — Относись ко мне... хуже.
— Позволь поинтересоваться: с какой стати или в честь какой выдающейся даты я должен к тебе относиться хуже?
— Я прошу... нет, требую, чтобы ты относился хуже. Так, как говорили когда-то на Земле: между ними пробежала черная кошка.
Адам пожал плечами.
— Почему между нами должна бегать какая-то кошка? Да еще и черная! У нас, если разобраться, и кошки то нет.
- Иначе я могу... влюбиться в тебя. Нет, нет, я еще не влюбилась, но могу. А этого бы я не хотела. Мы должны оставаться товарищами по несчастью, и только. Слышишь?
— Разве это так плохо, когда ты влюбишься в меня? — Он уже широко улыбался.
— В нашем положении?! — ужаснулась она.
— Ты что, действительно собираешься в меня влюбиться? — уточнил Адам.
— У меня нет другого выхода!
— Я очень рад, что у тебя нет другого выхода, и предпочел бы, чтобы его у тебя никогда не было.
Адам сделал шаг к ней.
— Не подходи ко мне! — закричала Ева. — Слышишь, не подходи, я за себя не ручаюсь! В нашем положении лучше дрязги, чем любовь. Поэтому ближе, чем на три метра, ко мне не подходи.
— Мне что, каждый раз метром измерить расстояние, или как?
Но Ева не слушала его. Она повторяла и повторяла:
— Запомни на всю жизнь: три метра и ни сантиметра больше! Ни сантиметра больше!!!
9
Утром они говорили между собой так, будто и не было вчера между ними никакого разговора.
Ева держалась по-дружески, и по всему было видно, что ему она просто товарищ по несчастью, и только.
Адам тоже всем своим видом подчеркивал, что они случайно встретились на планете Леония...
А теперь перейдем к довольно скучному,  на первый взгляд, делу. Пока в яме, засыпанной землей, продолжался медленный процесс горения без доступа кислорода и образуется древесный уголь, Адам занялся сооружением плавильной печи.
Первой плавильной печи на Леонии!
А впрочем, это только ради красного словца сказано так звучно — плавильная, печь! На самом же деле Адам построил нечто вроде кабицы, правда, со стенами повышенной прочности, потому что собирался варить в ней, понятное дело, не борщ.
И хотя приближался исторический, можно сказать, момент — строительство первой плавильной печи на Леонии, - Ева, придя утром к яме с древесным углем, прозаично зевнула и равнодушно сказала:
— Ну ты... забавляйся, товарищ по несчастью, а я подремаю и позагораю.
— Вольному, как говорится, воля, товарищ по несчастью, — буркнул Адам обиженно.
Игнорируя это почти историческое мгновение, Ева стянула с себя спортивный костюм, выстелила его на зеленой траве, легла и раскинула руки так, как делают купальщики на пляжах, чтобы солнечные лучи облучали как можно большую площадь тела. Еще и сказала, потягиваясь и нежась в ласковом свете леонийского солнца:
— Когда мой Руслан вечером садился работать, я ложилась спать в его кабинете. Он говорил, что мое присутствие вдохновляет его на творчество.
— Надеюсь, что твое присутствие вдохновит и меня на творчество, — сдержанно ответил Адам.
— Я рада помогать тебе таким образом хоть всю жизнь, — засмеялась Ева странно посмотрела на Адама. — Только, пожалуйста, следи, чтобы не сгорела.
— Печь? — не понял Адам.
— Нет, я. — Ева сорвала листик какой-то травы, лизнула его языком и прижала себе к носу. — Если усну, буди, чтобы перевернулась на другой бок и равномерно загорела. И смотри не забудь.
— С превеликим удовольствием.
Поэтому, возводя печь, Адам то и дело бросал озабоченные взгляды на Еву, что белела в зеленой траве: не горит, случайно? Возможно, поэтому и печь получилась несколько... кривобокой. Оно и понятно: сюда смотри, туда поглядывай.
А впрочем, не будем обращать внимание на раздвоенность Адама, а лучше расскажем, как же он строил печь.
Сперва прочной створкой ракушки выгреб неширокую и неглубокую ямку, как раз на ширину и глубину будущей печи-кабицы, и размешал в ней глину (глину носил от реки комками, воду — створкой ракушки). Ниже мыса по течению, где речка подходила к подножию Восточных гор, насобирал камней и начал выкладывать стены вокруг ямы. Раствор теперь был под руками, только наклоняйся и черпай ладонью. Стены клал высотой в полметра, но двойные — промежуток между ними засыпал землей вперемешку с речной галькой и глиной. Печь получилась четырехугольная, вверху была открыта. На высоте сантиметров тридцать от грунта оставил отверстие для дутья и выпуска шлаков. Когда же выбрал глиняный раствор на кладку стен, то вниз, на дно, положил плоский камень с углублением, похожий на тарелку. На самом дне оставил еще одно отверстие, так называемую летку, от нее, но уже наружу, провел желобок. В конце камня-желобка положил еще один камень с углублением посередине, словно ковшик. С летки по желобку в камень-изложницу и должен был стекать расплавленный металл (если он, конечно, вообще потечет).
Вот такую, невиданную, конечно, печь построил Адам. Опыта в сооружении плавильных печей он, конечно, не имел, а пользовался в работе теми знаниями, что остались в его голове после института, когда они проходили “Историю первобытной металлургии”. Но, как на беду, как раз в те дни Адам увлекся однокурсницей, весьма ветреной девчонкой, поэтому на лекциях был невнимательным и вместо конспектов, писал записки девчонке. С того восторга, понятное дело, ничего путного не вышло, если не учитывать, что “Историю первобытной металлургии” Адам усвоил на плохонькую тройку. Вот и попробуй теперь на такой нетвердой основе построить плавильную печь и выплавить металл!
Кроме того, как уже было сказано выше, Адам то и дело бегал смотреть на Еву, она “не горит” под ослепительным солнцем, которое еще никого из женщин не освещало на этой планете, поэтому не имело опыта.
Ева спала, улыбаясь во сне. Правда, спала как-то странно, потому что когда Адам слишком уж заглядывался на нее (боялся, конечно, чтобы не сгорела), Ева неожиданно, не открывая глаз, говорила спокойно:
— Ну, насмотрелся — и достаточно. Иди к своей печи и не мешай мне... спать.
Адам вскакивал, словно его застукали на горячем.
— Я смотрел... не горишь ли ты от солнца. И торопливо возвращался к своей печи.
А впрочем, печь он уже построил. Вышла она с небольшим объемом, но и металла ему для первого раза нужно было немного.
Забегая вперед, скажем, что впоследствии (через сотню, кажется, лет) земляне, которые полностью заселят на то время Леонию, о первой плавильной печи Адама напишут десятки различных исследований и статей. И вся леонийская металлургия будет гордиться тем, что свою родословную она ведет от первой плавильной печи Адама Весны.
А сколько об этой исторической печи будет написано в молодой леонийской литературе поэм, кантат, баллад, дум, элегий, этюдов, мадригалов, пасторалей, рапсодий, ронделей, рун, серенад, даже акростихов, не говоря уже о центнерах обычных стихов, которые на Леонии писали все, кто только не ленился.
А сколько впоследствии будет написано кандидатских и докторских диссертаций об этой печи! Сколько десятков счастливцев благодаря ей  попадут в леонийскую науку. Даже в академики вывезет некоторых Адамова печь.
А сколько будет вылеплено и вычеканено в мраморе, вылито из металла монументальных скульптур “Адам возле плавильной печи”!
А сколько напишут картин: “Адам выжигает первую бронзу”, “Эпоха бронзы на Леонии началась!..” и т. д., и т. п. На тех картинах будет воспроизведен момент, когда из летки потечет металл, а сам Адам с вдохновенным лицом величественно и восторженно смотрит в даль веков, представляя мощные, оборудованные по последнему слову науки и техники, металлургические гиганты на этой планете.
Вообще, этот сюжет станет очень популярным в новейшей литературе Леонии. Даже юмористы и те не будут сидеть сложа руки, а будут острословить: “Адам построил печь, а его потомки покоятся на печи”.
Стоит также добавить, что макеты той печи (раз в пять больше натуры) будут экспонироваться в двух крупнейших музеях Леонии — металлургическом и историческом. Стоит еще добавить, что...
Однако будет так или нет, автор доподлинно не ведает. Как не ведает того, прилетят ли на Леонию когда-нибудь земляне и выручат его героев из беды.
Но ему кажется, что так может быть.
Справившись с печью, Адам даже не передохнув, принялся готовить сырье. На большом камне избил (камнем) на мелкие куски самородки меди, промыл их в большой раковине, чтобы отделить руду от породы. Затем измельчил касситерит (оловянную руду) и перемешал, придерживаясь такой пропорции: олова должно быть десять процентов общей массы меди.
Приготовив сырье и топливо, помыл руки и подошел к Еве.
— Я так замечательно выспалась на свежем воздухе, - Ева томно потянулась и, встав, облачилась. — Кажется, я немного пригорела, но это не беда. Ах, какие мне сны снились!..
— Конечно же, Руслан? — спросил Адам, изображая равнодушного.
— Да. И ему, представь себе, очень понравилась твоя печь.
— Ты что, ему рассказывала?
— Конечно, — весело и беззаботно тараторила Ева. — Спрашивает он: как ты, мол, живешь? Ничего, отвечаю, уже свыклась с одиночеством. Обживаем с Адамом планету, которую ты открыл и назвал Леонией. А сейчас, рассказываю ему, Адам строит плавильную печь. Вообще, скажу тебе, Адам оказался неплохим парнем. Жить с ним можно. Даже на необитаемой планете...
И вдруг Ева заплакала.
Подчиняясь какому-то неведомому доселе чувству, которое вдруг охватило его, Адам резко подался вперед и поцеловал Еву в щеку, мокрую от слез щеку.
И почувствовал на своих губах соленый поцелуй...
10
Каждый день начинался с того, что Адам, только что проснувшись, протягивал руку, брал на полу камень и клал его на подножке, выше своего лежака: будний день — маленький камушек, воскресенье — больше. Так и выкладывал их: шесть малых, седьмой больший и снова — шесть малых, седьмой больший. Приступка была хоть и узкой, но длинной, вплоть до угла пещеры, и Адам думал, что места хватит месяцев на пять-семь. А там что-то придумает надежнее и удобнее.
Этим утром Адам должен был положить девяносто девятый камень. Проснувшись, он по привычке воскликнул бодро: “Доброе утро! Ну, что слыхать?..” И, взяв на полу камень, взглянул на приступку, но не увидел там ничего.
— Вот это да ! — вскочив, Адам забегал вдоль стены, щупая по подножке руками. — И куда же они исчезли?
— Что ты ищешь? — сонно отозвалась Ева.
— И куда дни исчезли.
— Какие дни? — встревожилась Ева. — Ты что, до сих пор не проснулся?
— Вот здесь на подножке лежали наши прожитые на планете дни, то есть камни. Их должно было быть сегодня утром девяносто восемь, а девяносто девятый я должен был положить. И нет ни одного. Куда они могли деться?
— Я вчера убирала в пещере, пыль со стен обмела, и какие-то камни со ступеньки посыпались. Я еще и подумала: неужели ты игрался, что выложил камешки линией?
— Что же ты наделала? Это же наш календарь. Как день — так и камень.
— Ой Адам, какой же ты смешной! — звонко рассмеялась Ева. — Как день, так и камень! — передразнила она его. — А я еще подумала: и чего они так странно лежат? Шесть маленьких, а седьмой большой. Разве же я знала, что это наш календарь.
Она смеялась так непринужденно, что Адам и сам заулыбался. Потом вышел из пещеры, насобирал камешков, и они вдвоем принялись выкладывать их на подножке рядышком: шесть меньших, седьмой больший. “Подай мне воскресенье”, - восклицала Ева, и это означало, что Адам должен был подать больший камень. Так, в конце концов, восстановили на подножке все прожитые ими дни.
— Итак, Ева, прошло девяносто восемь дней, а сегодня пошел девяносто девятый, как мы с тобой обживаем Леонию. Девяносто девятый день Нулевого года. Можно сказать, событие!
— Получается, что мы с тобой начали летоисчисление на этой планете?
— А ты думала, что мы просто так здесь живем? Ха! Я думаю, что будущие колонисты, которые появятся на этой планете, будут вести летоисчисление от нас с тобой. От Адама и Евы. От того дня, когда мы остались вдвоем на Леонии и начали борьбу за выживание. Итак, подвожу итог: сегодня должна начаться Эпоха Бронзы. Или бронзовый век Леонии — глава первая будущей “Истории Леонии”.
Ева только руками всплеснула.
— Ах, какой знаменательный, исторический день! Жаль только, что, кроме меня и тебя, более никто не узнает, что на этой планете сегодня начнется бронзовый век!
— Здесь будут когда-то жить люди.
— Неужели ты веришь в эту, извини, сказку?
— Если бы не верил, дорогой мой товарищ по несчастью, не жил бы здесь и дня. А я живу и сегодня положил на приступку девяносто девятый камень. И этот день станет поворотным днем в истории Леонии!
Сказано было несколько высокопарно, но действительно (и это автор подтверждает со всей ответственностью) 99-й день от Адама и Евы станет поворотным днем, когда началась на планете звезды в созвездии Центавра эпоха бронзы.
Но день этот, исторический и знаменательный, начался весьма прозаично. Утром на традиционный вопрос Адама “Что слыхать?” Ева ответила, что ей этой ночью снилась Прися — ее домашний робот, механическая квартирная прислуга, в техническом паспорте которой было записано: “биомеханический Робот, антропоморфный (то есть человекоподобный, даже покрытый искусственной кожей, с виду ничем не отличалась от человеческой), для выполнения бытовых работ в квартире, серия МЛТ-148/25”. Хотя робот и был антропоморфный, все же пола у него не было, да и не нужен она ему был. Просто биомеханический робот, серийный. Но Ева назвала его Присей, таким образом самовольно причислив работа к прекрасной половине рода человеческого, и одевала новоявленную Присю в женское платье — обильное бабушкино платье, кофточку, а на голову натянула бабушкин чепец. И вышла Прися копией бабушки. Добродушной, неторопливый, но упорный и трудолюбивый, как неутомимыми и трудолюбивыми бывают бабушки.
Прися делала в квартире все, что положено было делать идеальной, почти идеальной прислуге: убирала, мыла пол, стирала, варила, натирала пастой мебель, мыла посуду, открывала дверь гостям и хозяевам, одно слово, была прачкой, поварихой, швейцаром и т. д. и т. п. И везде она успевала, все делала безукоризненно, поэтому в квартире сияла идеальная чистота. Поскольку Прися была биомеханической, то усталости не знала и могла вертеться в квартире хоть и двадцать четыре часа в сутки. Достаточно только позвать: “Прися!” — как она в любое время дня и ночи — уже здесь, покорно мигает лампочками, дожидаясь приказа. А какая она была щепетильная, точная, аккуратная и как любила во всем порядок! Органически не переносила, когда вещи лежали не на своих, отведенных им местах.
— В квартире должен быть идеальный порядок! — уверяла она своих хозяев механическим голосом и так же механически ворчала, когда Ева, собираясь утром на работу и, как всегда опаздывая, разбрасывала вещи по квартире.
Когда у них были гости, Ева развлекала их тем, что спрашивала у Приси:
— Прися, а скажи-ка нам, что такое человек?
Прися складывала руки впереди себя и добродушно отвечала:
— С позиций биомеханики тело человека представляет собой шарнирно-стержневую систему, беспримерной сложности. Каждая из десятков костей — самостоятельное кинематическое звено, стержень. Суставы у человека — это шарниры, которые объединяют все звенья в единую цепь. Общее количество степеней свободы подвижности огромное, около двухсот!..
Ева всплеснув руками восклицала:
— Слышали? Это я, например, — она демонстрировала свою стройную фигуру, — исходя из формулировки Приси только... шарнирно-стержневая система.
И Ева, и гости весело смеялись, а Прися, подавая им к столу то одно, то другое, добродушно мигала лампочками и вздыхала:
— Если бы мне такую шарнирно-стержневую систему, как у вас, людей! — И добавляла: — Кинематически человек устроен в десятки и сотни раз сложнее самой сложной машины!..
— Приду с работы, а в квартире идеальный порядок, — рассказывала Ева. — На кухне готов ужин, ванна полная горячей воды, постель заправлена, везде убрано, все, что мне нужно, лежит на своих местах, — мечтательно говорила Ева, потягиваясь на морской траве. — Только подумаю, а Присенька уже тут как тут: лампочками мигает и ждет моей новой прихоти. А когда у меня нет настроения и захочется на ком-нибудь выместить злость или раздражение — пожалуйста, Прися и здесь готова к услугам. Сколько не вредничай, она все равно остается спокойной. Правда, Прися была несколько устаревшего выпуска и внешне не такая элегантная, как биомеханические работы новейших выпусков, но я любила ее и привыкла к ней, как к живому существу. А-ах!.. — Ева потянулась сладко. — Как мне сейчас не хватает Приси. Бедняга, ее давно уже, наверное, сдали на переплавку или же выбросили на свалку испорченных и устаревших механизмов.
— Разбаловало вас третье тысячелетие механической прислугой так, что вы без нее и шага не могли ступить. Даже умываться утром разучились. Все вам роботы, все вам Приси делали, — буркнул Адам, который скептически относился к механической прислуге, считая, что человек на то и человек, чтобы умел все делать сам и себя обслуживал сам.
И Ева восприняла эту реплику не в историческом аспекте, а исключительно, как шпильку против себя лично. Поэтому и вспыхнула:
— Ах, это намек, что я!..
— Никакой это не намек, — удивился Адам, но было уже поздно.
— Я знаю... знаю!.. — не на шутку обиделась Ева. — Знаю, что я тебе уже надоела! Ты... нашел себе другую! — воскликнула она в запале, не вдумываясь в смысл своих слов.
— Где это я на Леонии могу найти себе другую? — заметил Адам. — Или, может, заказать себе другую с Земли? Чтобы прислали заказной бандеролью?
— Ах, не цепляйся к словам! — Ева даже побледнела. — Ты... просто издеваешься надо мной. — И так разошлась, что Адам мигом вылетел из пещеры, как выпрыгивает из клетки укротитель, когда у него испортятся отношения с дрессированным львом.
Итак, вылетев из пещеры, Адам направился дальше от бухты, чтобы уберечь свою нервную систему от полного расстройства или, по крайней мере от короткого замыкания...

Так началась эпоха бронзы на Леонии.
Очевидно впоследствии, через века, будущие историки опишут этот день совсем по-другому... Например, как Ева провожала Адама к плавильной печи, как благословляла его на подвиг, как вдохновляла его, создавая такую творческую обстановку, в которой хотелось немедленно творить, открывать новые законы, изобретать еще не изобретенное или писать гениальные шедевры литературы и вообще — покорять мир.
Возможно, так описать то раннее утро 99-го дня Нулевого года на планете Леония, но автор написал так, как оно было на самом деле.
11
Хотя спал Адам в ту ночь мало, неспокойно, однако пришел к реке как никогда бодрым, полным решимости во что бы не стало выплавить бронзу.
Присев на камне возле печи, которая уже хорошо высохла, начал размышлять, с чего начинать. После некоторых размышлений пришел к мысли, что будущий успех будет зависеть от того, как он загрузит плавильную печь и какой будет подача кислорода.
День был ранний, из-за Восточных Медных гор выглянул только краешек  Солнца. Неугомонно трубили птицы на Больших Равнинах, и в реке, на плесе, время от времени какая-нибудь рыба била хвостом по воде.
“Видимо, жерех глушит мальков”, - отметил Адам, думая о своем.
Поколебавшись в последний раз, Адам решительно принялся загружать печь, то есть кабичку, немного превышающую ту, в которой когда-то во всех украинских селах бабушки варили борщи. На разгар наложил на дно, хвороста и березовой коры, а затем принялся насыпать слой древесного угля. Сверху посыпал измельченную медь и олово. После того снова — слой древесного угля, а дальше медь с оловом и с добавками флюсов. И так слой за слоем.
Лучком выкрутил огонь и раздул небольшой костер из березовой коры, хвороста и сухих веток. Поджег печь. Напряженно ждал, что будет дальше.  Кора довольно быстро сгорела, а древесный уголь не загорелся. Плавильная печь не хотела оживать.
На мгновение Адам растерялся и стоял над кабичкой, не зная, что делать. Вдруг догадался, хлопнув себя по лбу: “А дутье! Нет кислорода!..” И помчался к реке. Выломал тростник, размял кусок глины и вылепил на конце тростинки глиняное сопло. Вставил трубку в верхнее отверстие печи и принялся изо всех сил в нее дуть. И чем сильнее дул, тем сильнее гудел в кабичке огонь.
- И долго ты так будешь дуть? — вдруг раздалось позади него, и Адам резко выпрямился. — Ты весь красный, а глаза, кажется, вот-вот из орбит вылезут.
— Попробовала бы ты подуть столько.
- И попробую. А ну давай свою трубку.
— Не женское это дело — литейное производство.
— Никакого производства я пока не вижу. А дуть в камышовую трубку, думаю, сумею не хуже тебя.
Она опустилась на колени возле печки, взяла в рот край трубки и так погнала, что в печи активировался огонь, а вверх вылетели искры. Время от времени (они сменяли друг друга возле трубки) загорелся древесный уголь и к печи уже было не просто подступиться — она пылала жаром.
— Горит! — Адам готов был станцевать. — Теперь надо только создать соответствующую температуру, и начнется процесс плавления.
— А ты разозли меня, и я создам тебе любую температуру! — улыбалась Ева и, раскрасневшаяся, веселая, снова припадала губами к трубке и дула с азартом — и это приносило ей удовольствие.
— Считай, что печь раскочегарила тебе я, — сказала Ева удовлетворенно. — И вообще я даже не представляю, что бы ты делал на этой планете без меня?
— Я тоже не представляю, — признался Адам, не спуская с нее восхищенного взгляда — какая она была красивая в тот миг: на щеках играет румянец, глаза так и излучают тепло, и вся она солнечная, привлекательная, манит к себе белозубой улыбкой. Такой Адам предпочел бы видеть ее всегда и никогда бы не уставал любоваться ею.
— Итак, — весело подытожила Ева, — будем считать, что эпоха бронзы на Леонии началась не без помощи женщины. А конкретно — меня. Я, так сказать, вдохновляла и тебя, и твою печь.
— Как говорили твои предки: шерше ля фам. Во всем ищите женщину, — и галантно раскланялся. — Я тебе бесконечно благодарен, Ева!
— Ах, на моем месте так бы поступила каждая женщина, — скромно ответила она, явно пародируя подобные высказывания.
Возможно, читатели тут ждут каких-то особых разговоров между героями, но их, к сожалению или к счастью, не было. Просто Адам размочил в воде глину, замешал ее и занялся изготовлением литейных форм. А форма в литейном производстве — дело не простое. Как сказано в одной инструкции: “Форма — приспособление, куда выливают расплавленный металл, который после затвердевания сохраняет очертания этого приспособления”. Итак, Адам должен был изготовить из глины эти приспособления.
Сначала он принялся выдавливать палочкой в глине узкую и длинную полоску, которая заканчивалась с одной стороны остряком, а с другой — тоненькой канавкой. Трудно было узнать в той полоске будущий нож, но Адам уверял, что нож должен получиться на славу.
Потом он изготовлял из глины формы для наконечников, стрел, шила и, главное, — для иглы.
Когда с формами было покончено, Адам, заглянув в пышущую жаром печь, воскликнул:
- Ева!
— Что? — испугалась она.
— Кажется, медь начала... плавиться! — Адам обхватил Еву за плечи, закружил с ней вокруг кабички. — Печь живет! Будет бронза, будет! Не без твоей помощи, Ева! Шерше ля фам. Во всем ищите женщину!
12
— Послушай, товарищ по несчастью, — Адам смотрел на Еву возбужденно и весело. — Мне только что пришло в голову... Одна из религий, кажется христианство, создала миф, что якобы первыми людьми на Земле были когда-то Адам и Ева.
— Ну и что? — удивилась Ева.
— А то, что от Адама и Евы, как свидетельствует тот же миф, пошел на Земле род человеческий.
— Ты хочешь сказать... — она почему-то начала краснеть, — что и на Леонии род человеческий пойдет от Адама и Евы?
— А почему бы и нет? — Он избегал ее взгляда. — По крайней мере не каждой паре на Земле выпадает такая миссия — основать на новой планете род человеческий.
Устыдившись своих слов, Адам бросился к спасительной трубке и принялся изо всех сил дуть, хоть печь из нутрии и без этого была окутана жарким пламенем.
Когда Адам выдохся и сел подальше от печи, прейдя в себя, спросил:
— Откуда у тебя такое имя?
— Мать назвала в честь моей бабушки, знаменитой французской певицы, — щурясь и улыбаясь, заговорила Ева. — Мама думала, что я, как и бабушка, когда то стану звездой эстрады. А я, вот видишь, где “пою”.
— А мои предки, далекие и близкие, были земледельцами из Приднепровья. Наш род Весен испокон веков выращивал хлеб. Один лишь отец из всего нашего рода отправился в космические капитаны.
— А кто тебя назвал Адамом?
— Дед Артем. Когда у него родился сын, то есть мой отец, дед сказал: у бога первым был Адам. Так пусть и у меня первенец будет Адамом... Ну, а мой отец Адам, когда я родился, повторил слова своего отца: сын у меня первый, поэтому пусть будет Адамом и пусть наш род Весен продолжает. Так я и стал Адамом Весной-Вторым. Потому что Адамом Весной-Первым был мой отец, знаменитый...
— Ну, про звездного капитана Адама Весну-Первого можешь мне не рассказывать. О нем вся Земля знает. Таких звездных капитанов не много в Космофлоте Земли. Кстати, сколько ему сейчас лет?
— Пятьдесят.
- И где он?
— Наверное, как всегда, где-то в полете. Он вечный космический скиталец. За свою жизнь я видел своего отца... раз, пожалуй, целых три. Последний раз, когда мы встретились, он сказал мне, что будет водить звездные корабли до ста лет, а остальные, полста, будет писать мемуары. Не знаю, будет так или нет, но без Космоса, без вечных полетов на патрульных, пассажирских и научно-исследовательских кораблях он себя не представляет. Как не представляет без вечного мрака Космоса, без звезд и Галактик. Вообще, это представитель будущего рода человеческого, который бы я назвал: гомо сапиенс галактикос... Последний раз, когда мы с ним виделись (это было за год или за два до старта “Гелиоса”, когда мой отец вернулся из очень трудного патрульного рейда), он на мой несколько наивный вопрос о смысле жизни прочитал мне наизусть стихотворение поэта, который жил в далеком 1983 году. В том стихотворении поэт ведет речь о Христофоре Колумбе, знаменитом мореплавателе древности. Так вот там есть такие строки:
К цели направит свой ум бы,
Встать выше мелких сует...
Каждый, подобно Колумбу,
Вправе открыть Новый Свет.
Старое перечеркните,
Станьте мудрей и смелей!
Ветер надежд и открытий,
Дуй в паруса кораблей!
— Теперь я понимаю, почему твой отец и в пятьдесят водит космические корабли. Правда, сейчас пятьдесят — это то, что некогда означало тридцать, и все равно — полвека солидный рубеж. А мой отец, Ренальд Ней, по сравнению с твоим не такой знаменитый. Скромный профессор психологии одного скромного университета. Как он радовался, когда я стала психологом. И еще в Космическом Центре Земли. А когда меня зачислили в состав “Гелиоса”, отец был вообще на вершине. “Это мой звездный час — дочь стала звездопроходцем”, - говорил он знакомым. Бедный отец. Он никогда не узнает, как умирала его дочь-психолог на планете Леония. Какой неблагодарный конец для дипломированного психолога, кандидата наук.
— О конце еще рано говорить. Мой отец за тридцать лет космических странствий и не в такие ситуации попадал. Четыре раза о нем и о его экипаже появлялись некрологи, а отец водит себе корабли и до сих пор. По крайней мере до старта “Гелиоса” был еще живым.
— Он был рад, что и ты ушел в космические волки?
— Ну, до космических волков мне далеко. А вот рад ли?.. И да, и нет. Рад, что и во мне заговорила кровь его, кровь космического звездоплавателя. Но и огорчился, что я отправился в Космос, не оставив на Земле продолжателя нашего рода. Еще и сказал мне перед стартом “Гелиоса”: “Запомни, сын. Человек должен идти в Космос только тогда, когда на Земле у него есть продолжатель его рода — сын. Я пошел в Космос только тогда, когда на свет появился ты”. Так говорил мне отец перед стартом “Гелиоса”.
Ева спросила:
— Неужели ты никого не любил?
— Одну женщину знал и... любил. Да что там, и до сих пор люблю.
— А она?
— Она другого полюбила, замуж вышла.
Ева, прикусив губу, насмешливо бросила:
- И кто же она, интересно знать, принцесса, которую ты полюбил?
Адам не успел ответить, потому что вдруг в печи что-то, словно провалилось вниз, а вверх веером ударили искры.
— Ур-ра!!! — Адам даже подпрыгнул от радости. — Бронза ушла! На планете Леония началась эпоха бронзы!
13
— Главное, не суетиться, не паниковать и не горячиться, чтобы не испортить такой важный момент, как выпуск металла и разливки его по формам.
Адам поставил разливщик под желобок, по которому должен течь металл, и еще раз заглянул в печь.
— Сплав уже жидкий и осел на дно, а шлаки поднялись вверх, — прокомментировал сам себе. — Пора уже металл выпускать на волю. А для этого нужно... Что для этого надо?
— Я в литейном деле — ни бум-бум, — призналась Ева.
— Я тоже! — самокритично сказал Адам и вдруг хлопнул себя по лбу. — Вспомнил! Надо пробить глиняную затычку в летке и выпустить металл в желобок.
Он схватил камень, ткнул им в глиняную затычку летки и отскочил, потому что затычка распалась, а из летки побежал тоненький желто-золотистый ручей, над которым вспыхивали искорки, как будто рождались звезды.
— Видела?.. Настоящий металл! — Адам торжествовал. — А ты говорила: нужен металлургический завод.
Ева, словно завороженная, смотрела, как металл тоненьким ослепительным ручейком неспешно бежал по желобку, и превратившись в золотистую молнию, змейкой сползал в разливщик.
Как только каменный разливщик наполнился металлом, Адам схватил его за узкий край, перенес к форме ножа и осторожно начал заливать в дырочку металл. Когда металл перестал течь, перенес разливщик к форме топора, залил ее.
Заполнив все формы, Адам выпрямился, рукавом куртки вытер мокрый от пота и закопченный сажей лоб.
— Готово!
Ева сидела и наблюдала за Адамом. В тот миг он казался ей всесильным волшебником. Голыми руками, имея лишь камни и медь с оловом, выплавил металл.
— Даже самому не верится, — признался Адам. — Плавка уже закончилась, но металла как раз хватило. Как угадал.
И только тогда почувствовал, что руки у него обожженные.
— Бедный мой литейщик, — Ева взяла его руки в свои и легонько подула на обожженные места. — Так легче?
— Когда ты дуешь, совсем не болит.
Они стояли друг против друга, счастливые, улыбающиеся, как никогда, довольны тем, что произошло, и приветствовали друг друга:
— С победой!
— С началом эпохи бронзы!
— Бронза получилась, правда, низкосортная, так называемая сырая и не совсем чистая, — самокритично отметил Адам, держа руки Евы в своих. — Но для начала и это неплохо.
— Ну что ты... это лучшая бронза! Такая красивая и живая, — не соглашалась Ева и легонько дула на его руки. — Когда бронза текла желобком, я в своей жизни более красивого металла не видела.
— Теперь давай посмотрим, какая она на деле. Адам камнем разбил форму для ножа и с двух половинок глины выпала длинная, узкая полоска металла — темновато-зеленого цвета. Адам подхватил ее и, перебрасывая с руки на руку, потому что горячая была, заговорил:
— Чем!.. Не самый настоящий нож!
— Так вот ты какой!.. — Ева с уважением смотрела на Адама. — С тобой и на безлюдной планете не пропадешь! А я сначала подумала, что ты... интеллигент. А ты — рабочий! — последнее слово она сказала уважительно. — Теперь я и вправду поверю, что ты стал учеником Гефеста.
Хоть полоска металла, напоминала лезвие, еще надо руки, и терпение приложить. И Адам принялся клепать на камне лезвие будущего ножа, затем точил его, шлифовал и, наконец, на глазах у Евы только что отлитым ножом перерезал палочку. Осталось только вырезать ручку из дерева, набить ее на стержень. Вот тогда Адам протянул Еве настоящий нож. Ей понравилось только что родившимся ножом строгать палочки, а потом она в восторге подбросила его вверх.
Упав, нож застрял лезвием в почве и зашатался. Адам вдруг затанцевал. Ева не выдержала и тоже пошла в танец вокруг ножа — легко, грациозно. Они танцевали сосредоточенно и торжественно (историки впоследствии назовут этот танец — танцем первого ножа), а потом остановились, посмотрели друг на друга и рассмеялись.
- Ева!.. — вдруг сказал Адам, собрав всю свою отвагу и смелость. — А я тебя, представь... люблю.
И едва ли на планете Леония впервые за миллиарды лет ее существования прозвучало слово “люблю”, как мир обоим показался волшебным и прекрасным.
— Ты-ы? — удивленно переспросила Ева. — Ме-ня?..
Адам растерялся, потому что его смелости хватило ненадолго.
— Ты отличный товарищ, — забормотал он, — и на тебя всегда можно положиться...
И Ева уже пришла в себя.
— Спасибо. Ты тоже... надежный товарищ и друг. — И добавила иронически: — Как говорят дипломаты: обменялись нотами...
14
Еще несколько дней трудился Адам над отлитыми вещами — зачищал неровности, точил на камне лезвие топора и наконечник копья, мудрил над топорищем и над древком для копья, точил наконечники для стрел.
Наконец, когда все было готово, занялся луком. Потом нарезал палочки для стрел, надел бронзовые наконечники, а со второго конца волокнами привязал перья чаек. Стрел вышло пять — больше не было наконечников.
Второго дня утром, когда еще и солнце не показалось из-за Восточных Медных гор, Адам собрался на охоту. Неожиданно Ева тоже пристала к нему (не хотелось одной сидеть в пещере), и они вдвоем отправились на первую охоту на Большие Равнины.
Дичь увидели неподалеку от озера. Среди невысокой степной травы то там, то здесь ходили небольшие стада дроф, выставив пепельно-серые головы.
— Дрофы — прекрасная дичь, — отметил Адам, снял с плеча лук и положил на тетиву стрелу.
Ева осталась на берегу озера, а он, крадучись, начал приближаться к одному стаду. Подкрадывался, вероятно, не совсем удачно, потому что птицы его сразу же заметили и, вытянув шеи, внимательно за ним следили. И, не почувствовав опасности, начали спокойно искать пищу. Адам поднял лук, выбирая жертву. Ближе к нему находился немалый, метровой длины, усатый самец. Голова и грудь у него были пепельно-серые, на спине перья — ржаво-желтые, а снизу — грязновато-белые. Самки были бесцветными. Дрофы тихо трещали между собой и совсем не обращали внимания на человека. Адам натянул тетиву, но дрохвач, посмотрев на него темно-карим глазом и не обнаружив признаков тревоги или хотя бы беспокойства, от нечего делать что-то искал в траве. На Адама и его лук — малейшего внимания.
— Э-эей!.. — тихо промолвил Адам и дрохвач, резко подняв голову, посмотрел на Адама одним глазом, как на пустое место, и снова опустил голову в траву.
— Да стреляй же! — прошептала позади него Ева. — Разве не видишь, что они тебя не боятся?
— Они никогда раньше не видели людей, поэтому и не боятся, — шепотом ответил Адам. — Мы для них непонятные существа, от которых им еще никогда не приходила беда.
— Ждешь, пока они сами себя прикончат, еще и запекутся на костре?
— Они подпустили нас, потому что доверяют.
— Вообще, жаль. Такие красивые и доверчивые птицы, - вздохнула Ева.
И Адам опустил лук.
— Я тоже так думаю, — согласился он. — Они действительно не ждут от нас беды. Вот если бы они от нас убегали, а мы их преследовали, тогда другое дело. А при доверии — не могу.
— Пошли домой, — сказала Ева. — Все равно из тебя охотник не получится.
Они ужинали запеченными мидиями.
15
Адам вернулся в полдень.
И принес с собой дрохвача — крупного, килограммов на десять, птицу-великана, птицу-красавца.
— Вот! — бросил трофей Еве под ноги. — Этот подвиг я посвящаю тебе, даме, так сказать, моего сердца.
Адам весело смотрел на Еву.
— Ты, я вижу, на что-то способен. И как это ты его, а? Неужели из лука?
— С этого, — Адам потряс луком. — Р-раз — и готово! С первой стрелы положил. Вот что такое эпоха бронзы!
— А он же тебе доверял.
— Я его заставил бежать — напугал. А когда дичь убегала, то во мне проснулся инстинкт первобытного охотника.
— Такая красивая птица, — сокрушенно сказала Ева, рассматривая усатого дрохвача. — И тебе не было его жаль?
— Жаль, — признался Адам. — Даже очень.
— Так зачем же ты его убил, если жалко было? — удивилась Ева. — Кто тебя просил такую хорошую птицу губить?
— Как — кто? — крайне удивился Адам. — Ты.
— Я-а?.. — даже отступила от него Ева. — Сам убил, а на меня сваливаешь? После этого я тебя видеть не хочу!
16
Ева не смотрела на Адама семь минут. А может, и больше. На восьмую минуту буркнула:
— Адам, я хочу есть.
— Бери дрохвача и готовь, потому что я тоже хочу есть.
— Что-о? — Ева резко повернулась к Адаму. — Ты что-то сказал или мне послышалось?
— Я сказал: готовь птицу, которую я честно добыл на этой планете, и будем ужинать.
Ева подумала мгновение и сердито спросила:
— А почему это я?
— На Земле сложилась такая традиция, что мужчина добывает пищу, а женщина готовит.
— Это на Земле, а на Леонии складывается своя традиция, которая будет звучать примерно так: мужчина добывает дичь и готовит ужин. Кроме того, я не твоя жена, а всего лишь товарищ по несчастью. А товарищам по несчастью всегда надо помогать. И вообще, - Ева еще раз обошла вокруг дрохвача. — Вообще, я не шеф-повар. Не кулинар. И... Я не готовила дома, за меня все делала Прися. А когда дома надоедало, то ходила в ресторан.
— Но здесь нет ни Приси, ни ресторана. — Адам решил подойти к Еве с другой стороны. — Неужели тебе никогда не хотелось создать семейный уют своему мужчине?
— Хотелось.
- И ты ему, наверное, создавала тот уют?
— Конечно. Я кричала Прися, и она...
— Прися, Прися! — не удержался Адам. — Далась тебе эта Прися! А без Приси ты могла создать семейный уют?
— То есть уют создавал Руслан. Он, кстати, неплохо умел готовить. Пока я, бывало, сплю (это в выходной, когда не надо идти на работу), Руслан приготовит завтрак, принесет мне в постель. И это создавало ему семейный уют.
— Так в чем же заключался для мужчины уют, когда он сам готовит да еще и подает?
— В том, что он готовит и подает. Холостяку, например, некому подавать, поэтому у него и нет семейного уюта.
— О-О!.. — застонал Адам, но взял себя в руки.
Ева терпеливо продолжала:
Когда ему надоедало готовить, то мы шли в ресторан.
Не говоря больше и слова, Адам схватил дрохвача за ноги и побежал к реке. Там вычистил внутренности, промыл, наложил внутрь дикого чеснока и сколов колючками из дерева. За тем обмазал дрохвача глиной и на вытянутых руках принес обратно.
— Что ты наделал? — ужаснулась Ева. — Такую дичь вымазал в грязь.
— Не в грязь, а в глину.
— Мясо с глиной? Это что-то новое, я о таком не слышала.
— А теперь не только узнаешь, но и попробуешь такое блюдо.
Когда через час Адам разгреб жар, в костре лежал большой ком засохшей глины. Выкатил этот ком, ткнул в него ножом, глиняная корка треснула и раскололась. Из щели ударил такой аппетитный пар, что Ева даже слюну сглотнула.
— Сегодня у нас деликатес степных племен Земли, - с гордостью сказал Адам.
В тот вечер они поели так вкусно, как никогда. Запеченное мясо степной дрофы ни в какое сравнение не шло с печеными мидиями.
— Я такой вкуснятины даже в ресторане не пробовала, — призналась Ева. — Если так вкусно будешь кормить меня и дальше, то я согласна жить здесь все четырнадцать лет.
Они сидели у костра и болтали о том, о сем. В проеме пещеры уже зажглись звезды, а они все не ложились спать.
И вот Ева сделала движение, чтобы идти к своему лежаку, как, неожиданно вскрикнув, застыла.
Адам порывисто вернулся.
Ева кивала головой на проем, хотела что-то сказать, но не могла... На фоне звездного неба в отверстии пещеры кто-то стоял — видно было голову и широкие плечи.
17
И через много лет Ева вспоминала ту ночь не без внутреннего холодка. Собственно, не так всю ночь, как ту первую минуту, когда она увидела в проеме силуэт великана. Он был раза в два больше человека.
— Вы — человек?.. Разумное существо планеты Леонии? — спросил Адам пришельца как можно приветливее, а у самого мелькнула мысль: хоть это существо и похоже на человека, но оно не понимает языка.
Адам в горячке сделал какой-то нелепый жест, и в тот момент тишину пещеры раскололо грозное рычание. Ева, как и раньше, стояла словно окаменевшая.
— Прошу соблюдать правила гостеприимства, - предостерег Адам. — Мы помимо своей воли оказались на вашей планете и ждем здесь спасательный корабль с Земли, что в системе Солнца. Когда бы вы, например, оказались в такой ситуации на Земле, то мы бы вас встретили приветливо и помогли бы, чем могли.
Снова послышался рев, еще громче предыдущего, и только тут до Адама дошло, что перед ним... медведь. Пещерный, очевидно, медведь. И стоит он на задних лапах, поднявшись во весь рост. А в сумерках, на фоне звездного неба, медведь и вправду походил на силуэт человека-великана.
Адам мгновенно оказался в углу, где стояло копье с бронзовым наконечником, схватил его и бросился к медведю.
Медведь заревел жутко, грозно.
От того рева Ева завизжала. И Адам, закрыв собой Еву и потрясая копьем, заорал на непрошенного гостя, неизвестно почему обращаясь на “вы”:
— Я вас... в последний раз предупреждаю, что я... вынужден буду применить оружие! И тогда вам не поздоровится.
Медведь, не обратив внимания на предостережение, бросился на Адама. И тогда Адам, выкрикнув что-то, сделал выпад, размахнулся и по самое древко вогнал копье медведю в грудь.
— Я предупреждал, чем это может кончиться! — крикнул Адам возбужденно, чувствуя свою победу.
Но медведь как-то жалобно всхлипнул, заревел и махнул лапой, как будто что-то отгонял от себя. Послышался треск. Адам отлетел в угол пещеры с куском древка в руках.
— Ты... жив? — бросилась к нему Ева.
— Топор! Где топор?! — вскочив на ноги, умолял Адам.
Дрожащими руками Ева подала ему топор, и Адам, потрясая им, пошел на медведя, готовый рассечь ему череп. А медведь крутнулся на месте с копьем в груди и исчез, словно провалился на месте.
Сжимая в руке топор, загораживая собой Еву, Адам ждал нападения. Но его не было. Адам подождал еще мгновение и лишь тогда с шумом перевел дух.
— Ну и сила у того медведя. Махнул лапой, словно комара отгонял, а древко пополам... К сожалению, унес с собой наконечник.
— Я так испугалась, когда ты в угол отлетел.
— Я не улетел, а... занял лучшую позицию. Со мной не пропадешь! — осмелел Адам и, занеся над головой топор, двинулся к выходу. Но Ева преградила ему дорогу.
— Куда? — охнула она. — Не смей!
— Я прикончу этого наглеца! — грозно воскликнул Адам, потрясая топором.
— Никуда я тебя не пущу, хоть у тебя и грозный вид. Ты мне еще понадобишься.
После этих слов Адам покорился и стал кротким, как ребенок. Да и кто из мужчин не покорится после таких слов?!
Едва светало (Ева даже задремала перед утром), Адам, выставив впереди себя топор, осторожно выглянул из пещеры. Убедившись, что медведя рядом нет, вышел на площадку. По темному следу крови дошел до конца площадки, глянул вниз и на камнях увидел распластанного медведя. Вероятно, бросившись бежать с наконечником в груди, он в темноте полетел вниз, на острые камни.
- Ева-а-а!!! — закричал Адам так, что растерянная Ева пулей вылетела из пещеры. — Мое копье победило пещерного великана! Вон он лежит внизу!.. — И, потрясая в воздухе топором, добавил: — Да здравствует эпоха бронзы на Леонии!
18
Тушу медведя Адам разбирал целый день. Снял шкуру, отнес к морю и придавил в воде камнем (только тогда можно будет ее вымять), а мясо снимал узкими поясками и раскладывал сушиться на солнце. День был жаркий, солнце немилосердно жарило. Мясо быстро сохло, и Ева носила его в пещеру.
Увлекшись работой, Адам трудился до полудня, пока Ева не позвала его обедать.
— Но ведь я еще ничего не приготовил, — удивился он.
— Думаешь, я не умею готовить? — И Ева элегантным жестом пригласила к камню. — Прошу к столу. Сегодня у нас в меню жареное медвежье мясо. Что-то похожее на шашлыки.
Они пообедали, Адам похвалил Еву, что она наконец приготовила такой вкусный обед, и пошел к медвежьей туше. К вечеру он все таки разобрал тушу. Еще два дня они сушили мясо про запас и складывали в пещере на подножке, вымостив ее корой...
Жилы Адам разрезал на тоненькие полоски пригодятся для тетивы для лука. А еще более тонкие пойдут вместо ниток. Когда шкура вымокла, Адам вымял ее и застелил Евин каменный лежак. Все же на медвежьем меху спать мягче. И Ева, не без иронии, заметила что их “быт” понемногу налаживается.
Из медвежьих лап Адам сшил (а теперь он имел бронзовую иглу и шило) себе сумку. Примастерил к ней два пояса из шкуры, и сумку можно было вешать через плечо. С виду, правда, она была волосатая (Адам сшил ее мехом наружу), но, главное, прочная и удобная.
Остается добавить, что за несколько дней чайки обклевали медвежий костяк и отполировали его, как наждаками. Не долго думая, Адам повесил медвежий череп перед входом в пещеру.
— Чтобы знали здешние медведи, что на этой планете отныне живут люди бронзового века и шутить они не любят.
А под черепом куском зеленого малахита вывел: “Вход в пещеру посторонним медведям строго запрещен!”



Часть четвертая
ПОД ЗНАКОМ «+»
1
Долгими вечерами они говорили о счастье. Инициатором разговоров стала Ева. Ей вдруг совершенно захотелось узнать: что оно такое, в конце концов, счастье? Что это за субстанция такая — неуловимая, невидимая, непостижимая и, главное, известное и не известное?
И это спрашивала она, психолог и бывший консультант по счастью (чиновники того мира, который они оставили, придумали и такую должность — “консультант по счастью”). Хотя, возможно, и консультанты не все знают — не боги же они. Другим легко давать мудрые советы, чужое счастье легко теоретизировать, а когда у самого заболит душа и захочет счастья — кто посоветует, кто проконсультирует?
В ямке посреди пещеры красно мерцали угли, и на их лицах (а они усаживались по вечерам на два камня возле “домашнего очага” и это называлось у них “общением”) играли медные блики света, поэтому они казались старше и мудрее, чем были на самом деле. Счастье обоим представлялось знакомым незнакомцем, видимым невидимкой, иногда с какими-то реальными очертаниями, иногда же — эфемерной, но красивой легендой, которую каждое поколение людей создает для себя заново, творит не одно тысячелетие, творит, может, даром, а может, и нет. Кто его знает? Может, счастья вообще не существует в природе, и тогда люди справедливо сетуют, что оно не дается в руки. Потому как счастье дастся в руки, когда оно всего лишь абстрактное понятие, которое не имеет собственных атомов, а держится только на Розовых крыльях человеческой мечты.
Говорила в основном Ева.
Адам же отмалчивался, потому что он знал эту нематериальную субстанцию человеческого желания? “Счастье — состояние полного удовлетворения жизнью, чувство глубокого удовлетворения и безграничной радости, которые испытывает кто-нибудь... Радость общения с кем-нибудь близким, любимым и тому подобное”. Кажется, так слово “счастье” толкуют словари. А бывает у человека этот состояние “полного удовлетворения жизнью”, он вечно что-то ищет, вечно чем-то недоволен и вечно стремится к чему-то еще лучшему, более совершенному?
Ева незлобно сердилась (в такие вечера она была как пчела, вылетевшая из родного улья на поиски нового жилья; зобик у нее переполнен медом — на дорогу запаслась, — поэтому не имеет возможности запустить жало).
— Тебе легко жить, — упрекала. — На каждый вопрос, над которым бьются лучшие умы человечества, у тебя всегда готов ответ. Правда из энциклопедии или толкового словаря. А ты свои мысли поведай мне — что такое счастье? В чем его суть? Как его найти? Где искать? Оно для всех одно, общее, коллективное или у каждого должно быть свое, взлелеянное, завоеванное в борьбе с серыми буднями жизни? Или оно и то, и то вместе? Легко оно дается, само идет в руки или каждый его должен получить ценой больших усилий? А может, и не сумеет обрести. Но сам поход за счастьем — это уже счастье. Так или нет? Думай, Адам, не торопясь, нам спешить некуда. По крайней мере в ближайшие четырнадцать лет.
— Когда бы я мог на все твои вопросы ответить одним махом, то мне не стоило бы дальше жить.
— Почему?
— А для чего жить, когда все знаешь, и все тебе ясно, и на все у тебя готов ответ? Разве что для того, чтобы писать научные трактаты и советы на каждый день? Но я ни трактатов, ни советов не пишу, я, в конце концов, не философ, и вечные вопросы для меня за семью замками. Что такое счастье — я не знаю. Но хочу узнать. Для этого и живу. Я хочу познать все, что мной до сих пор не познано, открыть все, что мною не открыто. Хотя все познать и все открыть, очевидно, и жизни не хватит. Зато интересно жить.
А сам думал:
“Это же надо, семь лет летели в черной тьме Космоса, достигли цели, потерпели ужасную катастрофу, случайно уцелели, оказались на необитаемой планете без средств к жизни, а сидим в пещере и ведем разговор о счастье. Или, может, человек так устроен, что даже в экстремальных условиях, возможно, на грани жизни и смерти, а мечтает о счастье. Так, может, в этом и заключается смысл жизни?”
— Ты долго думаешь, — нетерпеливо прервала Ева мысли Адама, забыв о том, что еще минуту назад предостерегала его не торопиться.
Вообще, вдруг подумал Адам, он знает, что такое счастье. По крайней мере его личное. Это чтобы всегда рядом с ним была Ева. И большего счастья ему не надо. И еще любимая работа, дело, которому он служит. Но сможет ли Адам для Евы стать таким же счастьем — вот в чем суть!
И потому молчал, поглядывая на нее, и время от времени подкладывал в костер сухие палки. Они трещали, бездымно вспыхивали, и в пещере на мгновение становилось светло. Тогда обоим казалось, что они, наконец, пришли к истине и им все ясно.
Задумавшись и засмотревшись в огонь, Ева незаметно начинала шевелить губами, словно мысленно полемизировала с огнем, что-то доказывая ему свое, о чем мечтала. А что доказывать огню, ему и так все ясно: надо гореть. Чем ярче, тем лучше.
Эта ее детская привычка шевелить губами, когда задумается, нравилась Адаму, и в такие минуты ему хотелось припасть к ее губам, как жаждущему источника, но... Он гнал подальше это соблазнительное желание, досадуя на самого себя. Ведь она для него — лишь товарищ по несчастью.
Но действительно, в чем заключается счастье?
Когда-то для Адама все было ясным и понятным. Бывало, на студенческих горячих и зажигательных диспутах он мог часами убедительно говорить о все и вся. В том числе и о счастье. А вот теперь, когда разменял четвертый десяток, когда уже некуда спешить, когда мир сузился до пещеры, задумался: действительно ли он был счастлив? Весь отдавался работе, на личную жизнь махнул рукой. А может, зря? Возможно, счастье действительно не только в работе? В чем же тогда? В любви? В семье?..
— Счастье, это когда ты... найдешь свое место в жизни, - отозвался Адам неуверенным голосом. — Ну, когда ты всего себя отдаешь...
— Брось, это я еще студенткой слышала на лекции. Да и сама премудрые советы давала другим.
— Извини, забыл, что ты бывший консультант по счастью...

На Марсе Ева Булат-Бек работала главным психологом Научно-Исследовательского Центра, в который входили разные базы, многочисленные лаборатории, филиалы земных институтов, обсерватория, радиолокационная станция, космопорт, медцентр “Здоровье” со своим профилакторием, энергослужбой, ремонтно-аварийной службой, службой быта, а также мощной фабрикой по добыче минерального сырья (ее отправляли транспортными ракетами на Землю) и тому подобное. И все эти службы (за исключением разве что фабрики) были под одним прозрачным колпаком. Так же, как под прозрачной крышей-колпаком, залитым светом искусственного солнца, находился небольшой городок, в котором жили работники Центра и члены их семей.
Поэтому медцентру работы хватало, особенно группе психологов. Жизнь и труд под стеклянным колпаком с искусственным солнцем и имитацией дня и ночи (городок еще в шутку называли “у Марса под колпаком”) накладывали своеобразный отпечаток на психику людей. И особенно на семейные отношения.
Люди крутились — на работе и дома (то есть в спальных корпусах — так здесь именовались жилищно-коммунальные дома) — в одном и том же коллективе, под одним и тем же, хотя и прозрачным, крышей-колпаком, что, имитируя небо, быстро навевал скуку. Все было как на гигантском космическом звездолете, который на десятки лет ушел в вечный мрак Космоса. И хотя родная Земля была относительно не так и далеко — 56 миллионов километров, — но в небе Марса она сияла скромной утренней и вечерней зарей, даже не такой яркой, как, к примеру, Венера в небе Земли. И кое-кому начинало казаться, что Земли вообще нет, а и утренняя и вечерняя звезда, которую почему-то называют Землей, вовсе не Земля, что они вечно обречены биться мухами под стеклянным колпаком. Что если бы тот противный колпак разрушить, то дышалось бы легче... Особенно подлил масла в этот пессимистический огонь диспут с парадоксальным девизом “есть Ли жизнь на Земле?”, который провели как-то радиоастрономы. И который, как они думали, немного оживит марсианскую колонию. Но получилось наоборот. В диспуте едва ли не самую главную роль сыграл Евин муж, радиоастроном Руслан Булат-Бек.
— Есть ли жизнь на Земле? — прицепив седую бороду (имитировал чудака-профессора), под общий смех спросил Руслан и сам же ответил: — Возможно есть, а возможно, и нет. По крайней мере я, рассматривая в свой телескоп вечернюю и утреннюю звезду под названием Земля, не могу сказать со всей достоверностью ни в положительную, ни в отрицательную сторону. Потому что с помощью мощнейшего телескопа удается разглядеть детали не меньше сорока километров в поперечнике. А разве это дает возможность уверенно ответить на вопрос: “есть Ли жизнь на Земле?” Итак, — вынес резюме Руслан, — с помощью оптических средств трудно ответить на вопрос: “есть Ли жизнь на Земле?” И благодаря тысячам и тысячам телевизионных передатчиков Земля стала мощным источником радиоизлучений в метровом диапазоне. Радиоизлучения — искусственного происхождения, следовательно, по этому факту можно осторожно сказать: что-то похоже на жизнь на Земле таки есть.
В том же парадоксально-веселом духе диспут длился весь вечер, был он не шаблонный, всем понравился, но... Но некоторые, впав в панику, заявили, что на Земле жизни нет, потому что даже астрономы его не обнаружили, что они под марсианским колпаком — последние люди.
А впрочем, это было комическое исключение. Итак, марсианская экзотика быстро надоела, и тогда начинались однообразные будни под колпаком. А они быстро делали свое, особенно в молодых семьях. Наступало охлаждение между супругами, охлаждение, механическое сосуществование в одной квартире. Кое-кто твердил: какая там любовь в таких условиях, надо покорно тянуть семейную лямку, отбывая контракт. Вот на Земле, под голубым небом, — то другое дело.
Участились семейные недоразумения, а затем и конфликты. Поэтому при медцентре была создана (на общественных началах) “Служба семьи”. Здесь в определенные дни и часы дежурили психологи (их и называли “консультантами по счастью”), готовые предоставить квалифицированные советы тем, у кого семейный бриг сел на мель, дал трещину или потерял попутный ветер.
В газете “Известия НИЦ Марса” время от времени печаталось такое объявление:
“Если вам необходимо получить консультацию по вопросам семейных отношений, звоните по телефону 45-90-48 каждую среду и пятницу с 18 до 21 час.”.
Телефоны в “Семейной службе” стояли не видео, а обычные, устаревшей конструкции, ведь психологи не должны видеть тех, кто жалуется на семейные конфликты. Звонки по условию были анонимными — так легче было тем, кто просил совета в таком деликатном деле, как супружеские отношения. Итак, как тот, кто звонил, не мог знать психолога, так и тот, кто консультировал, не знал того, кто звонил. Разговоры же сохранялись в полной тайне.
Ева Булат-Бек (а она только третий месяц как вышла замуж и еще не привыкла к своей новой фамилии) дежурила по пятницам, с восемнадцати до девятнадцати тридцати. К своей новой должности — консультант по счастью — она еще не привыкла и внутренне волновалась. Поэтому, придя в “Службу семьи”, в спецкомнате в течение пятнадцати минут занималась аутотренингом, чтобы снять излишнее волнение, напряжение, служебные заботы, отключиться от всего, что могло бы стать помехой. И, надев белый халат (хотя клиенты не могли ее видеть, но белый халат для психолога — это своеобразная форма готовности), садилась в кресло, сосредоточивалась, готовая в любую минуту помочь тем, кто потерял веру в семейное счастье, любовь.
Перед ней на столике стоял белый телефон: 45-90-48.
И мягкий полумрак отгораживал от всего мира.
Дожидаясь звонков, нет-нет да и думала о Руслане, об их отношениях, которые почему-то так у них и не сложились.
И вот первый звонок. Вспышка голубой лампочки на пульте показывает, что микрофон включен и консультант по счастью может говорить, не держа трубку возле уха.
“Служба семьи” слушает, - говорит Ева, не меняя удобной позы в мягком кресле. — Добрый вечер! — приветствует она невидимого клиента. — Говорите, пожалуйста, мы вас слушаем и готовы вам помочь”.
Женский голос (а звонят в “Службу семьи” преимущественно женщины) начинает без вступлений или колебаний:
“Разве я плохая жена? Плохая мать? Дома — чисто, уютно, дети воспитанные. Я умею вкусно готовить и готовлю, если мужу надоедает ходить в столовую и захочется чего-то домашнего”.
Ева понимает, что этот случай — сложный, ведь все в норме, все вроде как следует, а благополучия в семье нет.
Женщина говорит, и дальше в том же решительном тоне — она убеждена в своей правоте и неправоте мужчины, и убедить ее в обратном не так просто. Голос у нее спокойный, уверенный, но за этой уверенностью кроется глубоко замаскированная тревога. По голосу Ева догадывается, что ее невидимая собеседница не только крутовато-решительная в жизни, но и властная, уверенная в себе и, бесспорно, деловая женщина. Заведующая отделом, кандидат наук, все свое время отдает работе и семье, не имеет никаких увлечений.
“Я не буду, да и не могу, в конце концов, искать виноватого в вашей беде, - мягко, как говорят с больным, но в то же время убедительно начинает Ева. — Но хочу напомнить вам истину, что ни счастье, ни несчастье не приходят сами по себе. Они не являются чем-то данным человеку от природы, не являются чем-то мистическим, не подвластным нам. Судьба наших чувств полностью в наших руках. Только от нас зависит победа или проигрыш в любви. (“Надо бы как-то поговорить об этом с Русланом, — вдруг подумала Ева. — Возможно, сегодня, если будет настроение, поговорю с ним в конце концов”). Счастливые и несчастливые семьи — это также результат нашей деятельности. Мало одного желания быть счастливым и любимым, надо уметь им быть. И главное — любить надо уметь. Потому что умение любить — это искусство, а не ремесло. (“Вот об этом надо обязательно напомнить Руслану”),
Неизвестная собеседница решительно становится в позу незаслуженно попираемой своим мужем.
“А я не умею быть ласковой! — заявляет она, даже гордясь собой. — Нежные слова мне всегда трудно давались, заботиться о муже, как это делают другие, следить за его настроением, улыбаться, прихорашиваться к его приходу — все это я считаю смешным. С какой стати?”
“В вашем рассказе кроется и ответ. Все, что вы не можете, не хотите или считаете ненужным, как раз и разрушает семью, является причиной того, что между вами и мужем уже угасла любовь”.
Еве становится жаль — такая умная женщина, а с таким фанатизмом, упрямо и слепо разрушает то, что раньше создавала, — счастье. А виной этому (и это уже Еве становится ясно) будни. Однообразные, серые будни: работа — квартира, квартира — работа. И на работе, и в квартире все есть: техника, вкусные обеды, чистота, уют. А отчужденность растет.
“У вас ощущается дефицит тепла, — деликатно намекает Ева, а сама тем временем думает, что этот же дефицит тепла наблюдается и в их с Русланом отношениях. — Да, у вас дефицит тепла, радости. Вы сами же говорите, что не умеете быть ласковой, нежной. (“Руслан тоже говорит, что все эти вздохи — эо телячьи нежности и они в рациональном возрасте ни к чему. Главное — дело, которому служишь”). Муж приходит домой не только ради вкусной еды, но и за улыбкой, за теплом близкого человека. (“Удивительно, но Руслан тоже уверяет, что и он испытывает дефицит тепла. И чего еще ему не хватает?”).
Невидимая собеседница, сдерживая дыхание, внимательно слушает. Иногда что-то порывается сказать, но сама себя останавливает. Это уже хорошо.
“А нет улыбки на лице жены, нет таких необходимых слов, как “дорогой”, “любимый”, - нет и общности взаимопонимания, ласки. Ведь вам, очевидно, безразлично: веселый он сегодня или расстроен? И человек замыкается в себе, его настроение тускнеет, исчезает готовность радоваться. Вот это и есть будни. Ежедневная диета положительных эмоций, которые гасят чувство”.
“То же самое у нас с Русланом, — подумала Ева. — А почему, собственно, это я должна ему улыбаться, угождать ему? У меня тоже свои заботы, свои мысли, плюс большая загруженность на работе. Да еще и общественные консультации по чужому счастью. И вообще... С работы он приходит озабоченный, что-то буркнет и сразу же идет в кабинет, занимается своими бесконечными подсчетами орбит на мини-компьютере... “Хоть бы иногда на меня обратил внимание, — как-то укорила она мужа. — Тебе орбиты звезд и планет дороже и ближе?” Он удивился: “А почему на тебя обращать внимание? Ты же моя жена...” — “Ну, спасибо, утешил, обрадовал! — отрезала Ева. — Если я жена, значит должна превратиться в домработницу? Но я не хочу быть Присей!”
“Я не хочу ни вас обвинять, ни делать вашего мужа страдальцем. С его стороны тоже готовность “потреблять”, а не отдавать самому, ждать необычного праздника, созданного кем-то, а не желание творить его, не заслуживает поддержки”.
“Ну, знаете, — энергично заявила абонентка. — Некогда творить этот праздник. Да и для чего? Отношения в семье, как я считаю, должны быть простыми и спокойными, без разных там... наивных сантиментов. Мы же с ним не кавалер и девушка, — она помолчала и закончила с обидой в голосе: — А ему, видите ли, захотелось праздника! И вообще, что такое любовь у женатых?..”
2
Снаружи донесся жуткий хохот.
Ева вздрогнула, словно пробудившись со сна.
— Что это?.. — спросила встревоженно, прислушиваясь к раскатистому и неприятному хохоту.
— Мартын.
— Напугал, — Ева облегченно перевела дыхание. — И ночью толчется. У кого он научился хохотать, когда здесь нет людей?
— Это у него такой голос и стиль крика.
— Спасибо, просветил.
Ева поставила локти на колени, уперлась подбородком в ладони и, глядя в огонь, задумалась... Постой, что же она тогда ответила той женщине на вопрос о любви? Что же все-таки любовь в зрелом возрасте?..
“Влечение одного человека к другому — это еще не любовь, если нет чего-то высшего, более значительного, более существенного. Первые годы супружеской жизни спасает физическая близость. А дальше? Инерция будней — ужасная вещь. Любовь проявляется в стремлении ощутить радость отраженную от радости любимого. Ведь формула любви проста: если мне хорошо от того, что тебе хорошо, а я хочу, чтобы тебе было еще лучше и действую с этой целью, значит я тебя люблю... Кажется, еще Стендаль говорил о “кристаллизации” любви. А рождается она постепенно, проходя несколько фаз (восхищение, надежду, наслаждение, сомнение и так далее). Высшим этапом любви является стадия кристаллизации — срок Стендаля. Это “особая деятельность ума, который из всего, с чем он сталкивается, отбирает (выискивает) открытие, что любимый предмет обладает полными совершенствами”. Проще, воображение человека, который любит, может превратить женщину, иногда обычную, обыденную в необычную”.
“А если, к примеру, у меня нет везения в любви? — быстро спрашивает собеседница. — Не все же могут сказать: я люблю тебя”.
“Но способность к любви не является врожденной. Эта способность может расти, развиваться, а может и зачахнуть... Если человек выступает источником радостей, то этот человек всегда приятен. Или еще точнее: искусство любви является искусством приносить радость”.
“Это, пожалуй, надо записать”, - оживилась женщина.
Она записывает, а Ева тем временем с грустью думает:
“А почему я от Руслана никогда не чувствую радости?.. Всегда он занят, по-деловому сосредоточен, что-то решает, что-то пишет. Не квартира, а филиал обсерватории. Даже за столом, когда завтракаем, воткнется в газету, и только его лысое темя  и видно...”
А она приносит мужчине радости, пробуждает в нем интерес к чему-то? За консультациями о чужом счастье некогда подумать и о собственном. Отдежурит, вернется домой, буркнет что-то вроде: “Ну как там?” И по все общение.
Думая об этом, Ева начинает говорить вслух, как бы о собеседнице и забыла. Словно делится мыслями сама с собой:
“Ничто не проходит бесследно: ни радости, ни страдания, которые мы причиняем друг другу. Все противоречия, то есть скандалы, недоразумения, стычки, грубость, только увеличивают “фонд страдания”. Затем появляются неблагодарность, враждебность, равнодушие”.
“К сожалению”, - послышался горький вздох в трубке.
“Но радость, которую приносим близкому человеку, тоже не исчезает, она сохраняется и работает на укрепление любви. Вот почему искусство любить — это искусство накопления радости в человеческих отношениях. Так постепенно создается мир интимных радостей, и он укрепляет, обновляет, обогащает любовь”.
“Но мы с мужем не...”
“Вы хотите сказать: прошла пора объятий, поцелуев, радостных встреч, волнений, открытий?.. А настало, мол, время будней и работы. Семья, мол, есть, дети растут, что еще надо?”
“Именно это я и хотела сказать”.
“Увы... Поддерживать нормальную температуру любви нужно и в супружеской жизни! Деловые рабочие будни должны быть на службе, но не дома. В семье необходим праздник, и не просто праздник, а праздник любви. И как иногда для этого немного надо — искренняя улыбка, доверчивый взгляд, теплота в глазах, ласковое слово... Приход этого праздника зависит только от вас...”
Разговор длится и длится.
Новые звонки, новые жалобы, новые советы.
Ева охотно и много дает советов, а сама думает:
“А я верю, что так просто и легко создавать и поддерживать ежедневные праздники любви в серых буднях? И почему я не могу создать этот праздник в собственной семье? Неужели теория — это одно, а практика — совсем другое?..”
Снова звонок.
— Алло, “Служба семьи”? — на этот раз мужской голос - Прошу вас... спасите. Распадается семья. Точнее, вот-вот распадется. Я люблю свою жену, но она почему-то обвиняет меня, что я ей мало уделяю внимания, тепла, душевной щедрости и так далее.
— Чтоб тебя дождь намочил, Руслан! — смеется Ева. — Слава богу, наконец-то вспомнил, что и у тебя есть жена. Откуда звонишь?
- С работы, из обсерватории. А за дождь — спасибо. С большим удовольствием побегал бы под теплым летним дождиком. Жалко, что на Марсе это невыполнимо.
— В оздоровительном комплексе, как ты знаешь, есть озеро, и там, по желанию, идет дождь.
— Не дождь, а банальный душ! И вообще, мне уже надоела имитация. Все имитация, имитация... Солнце, смена дня и ночи, искусственный воздух, имитация земных пейзажей, дождя, лесов, полей, гор, имитация...
— ...любви, - замечает Ева не без упрека. — Ты все время имитируешь, что меня любишь. А мне, как и тебе, уже точно надоела имитация. Хочется настоящих, неподдельных чувств.
— Ну, знаешь! Ты чужим даешь советы, как укреплять семьи, как дарить тепло, как заботиться о счастье, что такое искусство любви, а сама... Тоже мне, консультант по счастью! Ты хоть представляешь, что это за штука такая — счастье! Только не теоретически, а практически.
— Нет.
— А другим легко даешь советы.
— Не так то легко, как ты думаешь, давать другим советы, ибо у самой ни семьи, ни любви, а просто... банальное сосуществование под одной крышей.
— Все мы у Марса под колпаком.
— Это не оправдание своего духовного равнодушия.
— Тебе просто так кажется! — уже сердится Руслан. — И вообще, чего тебе надо? Разве мы молодожены, чтобы бегать на свидания?.. Жизнь должна быть деловой! Мы живем для того, чтобы служить делу, которое избрали.
— Извини, но я... устала. Да и телефон служебный, его нельзя долго занимать личными разговорами. — Помолчала, будто собираясь с духом: — Ты во сколько сегодня придешь?
— Сегодня?.. — он на мгновение задумался. — Приду, наверное, завтра. Хочу еще раз проверить некоторые эксперименты. Да и объект, за которым я веду наблюдение, начал вести себя подозрительно. Боюсь что-то упустить.
— Но ведь это ты говоришь мне каждый день.
— А у меня работа тоже... каждый день.
- Неужели у тебя не болят глаза от бесконечного наблюдения? Если других не жалеешь, пожалей хоть себя.
— У меня слишком мало времени, чтобы они успели заболеть. В сутках лишь двадцать четыре часа, а я начинаю уставать после этого времени.
- И опять я буду вечером одна?
— Поработай над своими статьями. Их у тебя немало, и все незаконченные.
— Но ведь не только работой живет человек.
— Я не понимаю, что ты хочешь?
— Надоели будни. Хочу праздника. Праздника любви! Я всем повторяю: искусство любить — это искусство приносить радость. Только до тебя это не доходит.
— Опять ты за свое?
Ева кладет трубку и долго сидит неподвижно, обхватив голову.
Надо было бы провести аутотренинг и снять с себя стресс, но... Не хочется. Ничего не хочется. Проклятые будни! Как они засасывают! Как трясина... Все у них с Русланом хорошо — хороший он, правильный (может, уж слишком, как вычислительная машина), а радости нет. Нет тепла, дружбы, нет всего того, что объединяет мужчину с женщиной в одну семью, в одну духовную общность...
Звонок.
Загорается лампочка: микрофон включен.
Вздохнув, Ева едва преодолевает отчаяние (“С кем бы посоветоваться о своей беде? Кто мне поможет, кто проконсультирует?”) и говорит интимно-успокаивающим голосом:
“Служба семьи” слушает. Говорите, пожалуйста, мы готовы прийти вам на помощь...”

— Два года каждую пятницу я давала другим советы, а кто посоветует мне хоть раз? Хоть один-единственный раз?.. — Ева смотрела на Адама задумчиво, и в ее глазах плясали отблески костра. — А я хочу быть счастливой. Представляешь? Счастливой! Даже на необитаемой планете. Даже в этой пещере.
— Возможно, от твоего счастья какие-то крохи перепадут и мне, - полушутя ответил Адам.
— А возможно... мы будем вдвоем счастливы. - И засмеялась каким-то незнакомым до сих пор грудным смехом. — Мне кажется, Адам, что мы обречены... На счастье!
Адам лишь замахал рукой — палец обжег, подкладывая дрова в костер.
Ева смотрела на Адама и думала: возможно, он и есть ее счастье? Везде она его искала, на Земле, на Луне, на Марсе, а нашла вот здесь, на пустынной планете, в пещере, на Леонии. И покраснела, торопливо сказав:
— Но ты, дорогой мой товарищ по несчастью, не воспринимай мои слова всерьез. Я... большая шутница. Люблю иногда посмеяться над мужчинами. Как-то пошутила с одним, что могу в него влюбиться. Так он, вот смешно, целый год бегал за мной и все ждал, когда же я в него влюблюсь.
— Ты все выдумываешь, Ева, — спокойно заметил Адам. — Не было у тебя таких шуток. Ты просто не знаешь... где спрятаться.
— Попробуй на этой планете от тебя спрятаться! И стоит ли прятаться?
Адам подумал: “Правду Ева говорит: мы обречены на счастье”.
— Кстати, о счастье, — сказал вслух. — У моего прапрадеда-кузнеца, о котором я уже упоминал, была любимая поговорка: каждый сам кузнец своего счастья.
— Твой прапрадед случайно не работал консультантом в “Службе семьи”?
— Ему не было когда давать советы, потому что он всю жизнь ковал железо, пока оно было горячим.
Ева задумчиво повторила:
— Каждый сам кузнец своего счастья. — И, глядя Адаму в глаза, увидела в них блики света огня, кузницу, кузнеца, который ковал и ковал счастье...
3
После тех разговоров возле “домашнего очага” они почувствовали, что стали ближе друг другу, крепкие и тяжелые оковы, которые их связывали, опали будто сами собой.
Обоим стало свободнее, радостнее, легче.
И они, уже не таясь от себя, поглядывали друг на друга влюбленно и дарили друг другу столько искренних улыбок. Но еще не наступило то время, когда можно было ломать последнюю преграду. И оба чувствовали, что и последняя преграда вот-вот рухнет и они сделают последний шаг навстречу друг другу. И оба боялись того решающего шага.
Тем временем кончался октябрь (по земному календарю), а дождя все не было. В белесом, словно вылинявшем, небе — ни облачка.
Ночи звездные, чистые, почти ясные.
И прохладные.
Адам с Евой иногда до полуночи засиживались перед пещерой, наслаждаясь прохладой. За ночь воздух немного охлаждался, и в низинах, над рекой, появлялись туманы. Утром они поднимались, и начинало казаться, что вот-вот появятся облака, но всходило из-за хребта двойное Солнце, туманы рассеивались, и опять небо становилось безоблачным.
Каждый вечер на травы выпадала роса, земляне знали, что и завтра будет сухая, горячая погода. Заходило солнце, чисто — от желтого цвета у горизонта к золотисто-розовому, а затем зеленому. А зеленые звезды — к теплой погоде.
На днях в небе стояла мгла — сухая и горячая.
Правда, помогал морской бриз: ветер постоянно дул с моря на сушу, но под вечер затихал и начинал дуть береговой бриз — с суши на море. Это был душный ветер высушивал горло и легкие. Только в полночь, когда наконец воздух охлаждался и появлялись туманы, можно было легче дышать.
Ева ждала дождей, выглядывала каждый день, но их не было. С первого дня, как они оказались на этой планете, не выпал ни один дождь.
Адам же не обращал внимания на жару. С утра и до вечера был занят делами: соорудил из камней новую плавильную печь, мощнее, чем первую, неподалеку выкопал большую яму для выжигания древесного угля. Впоследствии стал выжигать древесный уголь и складывал его на запас. Из задних лап ночного гостя сшил меха для подачи кислорода в печь, так как камышинкой с глиняным соплом много не надуешь.
Когда, уставший, Адам засыпал, Ева на цыпочках подходила к нему, садилась на край выступа и сидела так часами. Иногда осторожно касалась его слегка припухлых губ, поправляла пряди волос, ниспадающие на глаза, и улыбалась сама себе. “Я обречена на счастье! — шептала. Обречена, обречена, обречена...” Но достаточно было Адаму двинуться, как она испуганно птичкой порхала на свое место.
Днем Ева ходила за Адамом и жаловалась:
— Неужели на этой планете нет дождей? Так зачем же тогда здесь небо? Просто ужас! Планета без дождей. Хоть бы раз дождик закапал — и то бы легче стало, — и дергала Адама за рукав. — Придумай что-нибудь!
— Потерпи. Скоро будут дожди.
И действительно, в конце октября на северо-западе появились первые облака, легкие, жиденькие, быстро сгущающиеся. Днем они исчезали, а утром опять появлялись. Солнце со спутником теперь уже садилось за тучи, видно было только лучи, бьющие вверх. Ветер то затихал, то набирал силу, особенно под вечер. По ночам уже исчезли туманы, вечером не было росы.
Звезды мерцали.
Солнце заходило в багрово-красной кромке. Все указывало на то, что вот-вот погода изменится. В худшую сторону.
Прошло еще несколько дней, и наконец пошли первые дожди.
Услышав шум дождя, Ева выбежала из пещеры.
— Ада-а-ам!!! — восторженно закричала она так, что тот вылетел из пещеры с топором в руках. Правда, после ночного визита медведя Адам камнями заложил половину входа, сузив его так, чтобы медведь уже не смог бы зайти в пещеру. — Дождик, Адам, — с невыразимой нежностью сказала Ева.
— Чтобы он тебя намочил!
— Я этого и хочу-у...
Ева была так возбуждена, что Адам заулыбался. На Еву нельзя было злиться.
Тихий и теплый дождик обильно шелестел в бухте, на Больших Равнинах, стало сизо было от влаги. Распустив волосы, Ева бегала под дождем, прыгала, смеясь, подставляла ему лицо и руки, ловила губами и кончиком языка дождевые капли и словно посветлела. Еще и воспевала детскую песенку:
Дождик, дождик,
Припусти
На бабьи горшки,
На дедову капусту!..
И голос у нее стал мелодично-звонким, девичьим. Адам не удержался: вскочил на ноги, подбежал к Еве и закружился с ней в танце, распевая:
Дождик, дождик,
Припусти!..
И, будто прислушавшись к их радостным возгласам и воплям, дождик припустил так обильно, что они со смехом убежали, под нависший над входом в пещеру козырек. Оба были мокрые, но неудержимо смеялись, И у обеих были глаза, полные детского восторга...

До середины ноября дожди хоть и редко, но появлялись днем и ночью. Стало легче дышать, воздух стал свежим, приятным. Небо с каждым днем становилось все синее и синее. Большие Равнины, увядшие и прибитые пылью, зеленея, оживали. На озерах трубили птицы, и Адам почти каждый день приносил с охоты уток или дроф, случались и фазаны. Еды было вдоволь. В те дни он носил сумой медные и оловянные руды, крошил их, промывал, отсеивая породу, и складывал возле новой печи. Судя по всему, на Леонии готовилась новая плавка.
Однажды, возвращаясь с охоты, сбился с пути и возле одного из озер наткнулся в леске на хлебное дерево. Это было одно из величайших открытий, сделанных Адамом на Леонии. Подумать только — настоящее хлебное дерево! Хлеб им уже начал сниться, и Адам, бродя обширными Равнинами, как первобытный охотник, присматривался ко всем злакам, к каждому колосочку, выискивая хоть что-нибудь, похожее на хлеб. Подходящих злаков не случалось, а вот с хлебным деревом повезло. Правда, оно было метров пятнадцать высотой. На этой же высоте росли и плоды — большие, весом по несколько килограммов каждый. Адам ходил под деревом, размышляя, как достать эти плоды. Залезть — не залезешь, потому что ствол слишком гладкий, без сучков, да и ветви тонкие, на которых висят плоды. Тогда Адам вырезал две длинные палки, связал их сплетенными из травы веревками и этим орудием сбил несколько плодов.
Неся их к пещере, весело напевал:
— На ужин, на завтрак и на обед будет у нас теперь хлеб!..
Зайдя в пещеру, весело позвал:
- Евочка, а послушай-ка, какую я песенку только что сочинил! — И с пафосом продекламировал: — На ужин, на завтрак и на обед будет у нас теперь хлеб! Ну как?
— С поэтической стороны, может, твоя песенка и не совсем шедевральна, ведь поэтический талант в тебе явно еще спит и его нужно разбудить, а с практической, житейской, стороны — просто чудо. Только где ты возьмешь хлеб? Мне уже по ночам снятся лепешки, булочки, бублики... А что ты за плоды принес?
— Это и есть будущие караваи, булочки и бублики — все вместе. — Адам потряс плодами. — Оказывается, на этой планете растет хлебное дерево!
Недоверчиво поглядывая на незнакомые ей плоды, Ева поморщилась.
— Что-то мне не верится, чтобы этот зелено-бурый неприглядный с виду плод мог заменить хлеб.
— Настоящего хлеба он, конечно, заменить не может, — сказал Адам, разрезая плод на две половинки. — Но... за отсутствием настоящего, пшеничного, хлеба и этот сойдет. По крайней мере на вкус и на запах он напоминает настоящий хлеб.
Адам разрезал плод на дольки и складывал их на створки ракушек. А когда на минутку отвернулся к костру, Ева украдкой схватила одну дольку и укусила. И в это же мгновение случилось непредвиденное — ей склеило зубы. И так крепко, что не могла ни говорить, ни, тем более, открыть рот.
— Да хлеб это, хлеб, — смеялся Адам. — Но в свежем виде его нельзя есть. Надо или долго подержать на солнце, или пожарить на костре. Только тогда исчезнет липкая смола.
Ева не могла говорить, поэтому, погрозив Адаму кулаком, метнулась в бухту к воде. Вернулась сердитая, но, взглянув на веселое и беззаботное лицо Адама, не удержалась и фыркнула себе.
— Я твоего так называемого хлеба и в рот больше не возьму!
— Что не говори, а хорошее средство для женщин, которые слишком много говорят! — смеялся он. — И пример, как не надо спешить класть в рот то, чего не знаешь.
Когда Адам испек в костре первую дольку и она зарумянилась и стала похожей на настоящий хлеб, Ева, наученная горьким опытом, долго и недоверчиво осматривала и принюхивалась к ней. В конце концов, не удержавшись, быстро съела.
— Вкусно!.. — воскликнула восхищенно. — Адам, это же настоящий хлеб! Жарь еще. С рождения такого вкусного хлеба не ела.
Адам выхватывал из горячих камней душистые, румяные ломти и подавал Еве, любуясь со стороны ее аппетитом.
- Ешь, ешь, Евочка, — приговаривал. — Хлебное дерево плодовитое. Плодородит оно чуть ли не круглый год, так что одного дерева для нас хватит, и нивы не надо.
4
Лето на Леонии, вероятно, уже началось, потому что дожди, тихие и светлые, слепые и грибные, шли почти ежедневно, а иногда и ночью. Наибольшим наслаждением для Евы было усесться на камне перед входом в пещеру и слушать шум дождя. Она целыми днями могла сидеть неподвижно и слушать, как шумит-лопочет тихий ласковый дождик, и на ее губах блуждала странная, счастливая улыбка.
Адам, как всегда, был занят работой. Усевшись возле Евы, что-то вырезал, строгал.
— Крыло, что ли, мастеришь? — поинтересовалась Ева. — Не на Землю ли собрался лететь?
— Полетим вдвоем, — Адам старательно орудовал ножом, вырезая контуры перышка. — Я вырежу еще одно крыло, для тебя.
Слушая шум дождя, Ева погружалась в раздумья. Тем более, что в прошлой ее жизни за ежедневными хлопотами некогда было думать. А здесь, на Леонии, она открыла для себя океан времени. Океан свободного времени! Оказывается, у человека может быть океан свободного времени. Невероятное открытие! С каким наслаждением отдавалась она своим мыслям, и сам процесс мышления стал для нее своеобразной работой, гимнастикой для ума. Теперь она под другим углом зрения видела прошлую жизнь, все ее ошибки и промахи, окольные пути или лишние ходы. Только теперь поняла, что прежнюю жизнь могла прожить полезнее и богаче, не делать многих необдуманных ходов, что за годы складывались в десятки лишних километро-дней. Отсюда, с Леонии, она будто лучом лазера высвечивала свое прошлое и смотрела на себя будто со стороны. Только здесь, оказавшись, по сути, у разбитого корыта, наконец поняла, что человеку не вредит иногда... думать. Думать, чтобы дальше двигаться по жизни. Не первой свежести открытие, если бы не сказать — банальное, но Ева только теперь к нему пришла и была довольна, что хоть поздно, а все же поняла то, что положено знать чуть ли не с юных лет. И думала, что отныне, как вернется на Землю, будет жить совсем по-другому.
Когда на Земле на некоторые изделия (лучшие, конечно) ставили Знак качества. И люди охотнее брали те товары, на которых стоял этот симпатичный знак-гарантия доброты и надежности. Ева подумала: как иногда некоторой жизни не хватает вот такого Знака качества! Только кто же его поставит на твою жизнь, кто подтвердит, что жила ты не напрасно, что жизнь твоя богата и значительна и заслуживает вот такого знака. Мысленно она давала себе слово: как только вернется на Землю, жизнь у нее будет только со Знаком качества... А впрочем, жить надо всегда честно, а не только тогда, когда вернешься на Землю. И давала себе клятву: отныне буду жить так, чтобы каждый день заслуживал Знак качества.
Дожди набирали силу, шумели уже и по несколько раз в день, воздух становился влажнее, и влага начинала проникать в пещеру. Ева, услышав шум осадков, уже не выбегала из пещеры и не кричала: “Дождик, Адам, дождик!!!” — а ворчала:
— Снова дождь? Каждый день дождь и дождь! Что за странная планета? То месяцами ни капли, то от тех капель деваться некуда. Да придумай же, Адам, что-нибудь!
Настоящих дождей еще не было. Настоящие только собирались в дорогу.
Первые несколько дней, когда начались ливни, как-то терпели. Прошумит кратковременный, хотя и сильный, ливень, выглянет солнце — засверкает вокруг, небо станет голубым, даже глазам смотреть больно, а Большие Равнины вспыхивают изумрудами, и все вокруг становится более радостным. С Больших Равнин к морю неслись сплошные потоки, и Ева тогда бегала по мокрой траве, выплясывая в тех потоках, словно девчонка. Иногда и Адам, по-мальчишески, закатав штаны, бродил в теплых потоках, которые, неся траву, сбегали вниз, и любовался радугами, которые почти после каждого дождя вставали над Большими Равнинами. Засматриваясь на радугу, Адам задумывался, и его миндалевидные глаза светились радостью, а на пухлых губах блуждала кроткая улыбка. Наблюдая за ним, Ева ревниво думала: кого же он вспоминает и о ком думает? И, поняв, что на планете Леония из женского племени она одна, остывала.
С ливнями пришли грозы.
Каждое утро, как только из-за Восточного хребта высовывалось солнце Толиман со своим карликом-спутником, в небе появлялись высокие кучевые облака — предвестники и вестники гроз. Они вырастали в странные башни и так неподвижно стояли до обеда. Тогда их вершины будто сглаживались, становились шире, превращаясь в гигантские наковальни, и Адам уже знал — после полудня жди грозы.
Сперва грозы радовали Еву.
— Ах, как симпатично гремит! — восторженно говорила она, когда гром стрелял, как из пушек. — Не гром, а музыка. Давно не слышала такого хорошего грома.
— Обычные фронтальные грозы, — отвечал Адам, все еще колдуя над кедровым обрубком, — в нем уже можно было узнать крыло: тонкое и длинное.
— У тебя все обычное, — не соглашалась Ева. — Ты просто перестал удивляться миру. - И, только ослепительная зигзагообразная линия опоясывала полнеба, хлопала в ладоши: — Ах, какая симпатичная молния!..
— Обычная линейная молния, — отвечал Адам. — Над Землей, например, каждую секунду происходит 117 грозовых разрядов, половина над океанами, а остальные над сушей.
— Но на Земле я что-то не видела таких симпатичных молний. По-моему, на Леонии они лучшие.
Неожиданно с Больших Равнин налетел такой ураган, что если бы они не укрылись в пещере, он бы сдул их в море. По крайней мере так потом уверяла Ева. Все вокруг утонуло в сером пепле, все ревело, гудело, грохотало и завывало — казалось, еще мгновение — и их пещеру унесет на край света. Так продолжалось с час, а потом внезапно стихло, только время от времени налетали шквальные порывы ветра и молнии кромсали небо.
Пока бушевал ураган, Ева не находила себе места и все осматривала пещеру, даже щупала стены выдержат ли они? В одном углу заметила трещину, и трещина показалась ей подозрительной. Она долго ее рассматривала, пробовала, не шатаются ли, стены, а когда снаружи донесся особенно сильный порыв ветра и где-то в скалах загрохотали камни, подняла Адама на ноги испуганным криком:
— Пещера раскалывается надвое!!!
Адам долго успокаивал Еву. Дожди закончились только в мае.
Стало ясно, что климат на Леонии в течение года резко разделяется на два сезона: сухой, то есть зиму, которая длится здесь с мая до конца ноября, и на влажный, то есть лето (декабрь — апрель). Осадки летом, как правило, приносит северо-восточный муссон. А еще Адам понял, что живут они с Евой в субэкваториальном поясе планеты, где температура летом и зимой (правда, эти понятия здесь условные) постоянная — 25-30 градусов тепла.
Так прошел год.
Первый год эпохи бронзы на планете Леония.
5
Первую годовщину их пребывания на Леонии Адам решил отметить “установкой почти мемориального столба”. По крайней мере так он, не без торжества, высказался, когда утром поздравлял Еву с “важной датой”.
— В наше время редко кто из рода гомо сапиенс не хочет попасть в историю со своим персональным, так сказать, столпом. Или хотя бы с доской, — иронизировала Ева. — Ставь и ты свой столб, но не забудь на нем отчеканить: “Прохожий, остановись! С благоговейным молчанием постой минуту. Здесь, на этом месте, такого-то года-месяца влипли в историю Адам с Евой”. Только кто будет останавливаться возле твоего мемориального столба, читать надпись и ахать: “Ах, неужели и вправду на этом месте Адам с Евой влипли в историю?.. Даже не верится! Такое выдающееся историческое событие, а место такое скромное, простое, обычное!..”
Адам доброжелательно улыбался. Он всегда был рад, когда Ева прибегала к иронии или бросала насмешливые колкости в его адрес — она тогда как будто оживала, становилась энергичной, в глазах сверкали игривые искорки, и глаза ее в такие минуты очень нравились Адаму. Хотя здесь был и свой минус — она становилась колючей. Адам давно запомнил, что идеальных женщин в роду гомо пока что нет и не было (возможно, в будущем, с развитием генной инженерии будут созданы, но вряд ли стоит завидовать будущим мужчинам!). Вот и Ева была далеко не с одними лишь плюсами. И она Адаму нравилась такой, какой была, и он не пытался ее перевоспитывать, интуитивно чувствуя, чем для него это может закончиться.
Поэтому, чувствуя, что сегодня утром Ева настроена на веселый лад, Адам прихватил бронзовую секиру и направился к выходу. На Евино ироничное: “Куда вы, ваша светлость?” — ответил в том же шутливом тоне: “Дела, дела...” И исчез из пещеры.
Вернулся к обеду, притащив к пещере большой обрубок кедра, метра три длиной.
Ева травяным пучком подметала возле пещеры (в последнее время она начала с видом заботливой хозяйки старательно убирать в пещере: влажными морскими губками вытирала от пыли стены, на каменных выступах расставила раковины различных моллюсков). Взглянув на Адама прищуренными глазами, спросила:
— Что это ты затеял?
— Говорю, мемориальный столб буду ставить по случаю первой годовщины, которую мы так замечательно провели на этой планете.
— Лучше бы поставил по случаю последней!
— Всему свое время, Ева.
Сооружение мемориального столба” продолжалось целый день. Адам работал не спеша, как и все привык делать — хоть медленно, зато надежно.
— Адам! — вдруг вскрикнула Ева. — Если мы прожили здесь двенадцать месяцев, получается, сегодня у нас Новый год?
— С чем тебя и поздравляю!
Ева вскочила с камня, осмотрелась вокруг.
— А где же?.. — растерянно спросила и замолчала, махнув рукой. — Все здесь не так, как на Земле.
— Здесь Новый год такой, как, к примеру, у нас в теплых краях, где не бывает зимы.
— А откуда ты знаешь, что сегодня, именно сегодня, здесь Новый год?
— С чего же надо начинать летоисчисление, — стругая кедр, Адам вслух делился своими мыслями. — В основе всех календарных систем человечества лежит хронология. У разных народов Земли когда возникал один и тот же вопрос: с какого момента начинать счет времени? То есть отсчет времени. Какое явление, событие, факт считать исконным, главным в летоисчислении? Большинство народов брали за основу мифические и религиозные представления: начало царствования различных императоров, фараонов и тому подобное. У всех народов были широко распространены эры, их насчитывается на Земле около тысячи. А что означает слово “эра”? Дословный перевод его — “исходное число”. Это не что иное, как соединение начальных букв латинской фразы: “От начала воцарения Августа”, то есть римского императора Октавиана Августа, который стал императором в 21 году до нашей эры. У нас же на Леонии ни мифических, ни религиозных событий не было, нет и не будет, здесь не правили и не будут править никакие императоры и фараоны. Так от чего нам начинать свое летоисчисление? Разве что, — он засмеялся, — от Адама и Евы. Других же событий, связанных с людьми, здесь не было. Поэтому фразу “От воцарения Августа” мы переделаем на свою: “От воцарения Адама и Евы”. Начальные буквы первых трех слов этой фразы и составят нам (в латинской, конечно, транскрипции) слово “эра”. Вот от нашего с тобой воцарения на Леонии и начнется Новая, Новейшая, или — Первая эра. Разве это не повод для начала летоисчисления? Разве это не выдающееся событие?
— Выдающееся, выдающееся, — смеялась Ева. — Согласна, Чтобы от нас начиналась эра. Может, хоть таким способом попаду в историю?
— Вообще время измеряется путем наблюдений процессов, которые периодически повторяются: за ночью, как известно, наступает день, за зимой — весна, за весной — лето, за летом — осень. В основу же измерения времени астрономия положила движение небесных тел, вращение планеты вокруг своей оси и движения планеты вокруг своего светила — Солнца. Леонийское двойное солнце, звезда и ее спутник звезда Б, делает полный оборот по эклиптике примерно, как и Земля за 365 суток. Но время, как ты знаешь, разным бывает. Астрономия знает звездное время, солнечное время, местное время, всемирное время, поясное время, декретное время, атомное время и так далее. Мы, очевидно, будем пользоваться местным временем. Поэтому, по местному времени сегодня у нас Новый год. Первый год в милиарднолетней истории Леонии.
— Ты меня утомил своей впечатляющей премудростью, — вздохнула Ева. — А Новый год всегда простой, без премудрости и долгих объяснений. Новый год — и все сказано. — Задумчиво повторила: — Новый год... Где не встречала, а такого еще не было.
Обстругав кедр, Адам вынес из пещеры два крыла, которые вырезал еще раньше, и, примерив и подогнав, прибил их бронзовыми гвоздями к вершине столба.
— Крылатый столб? — осматривая Адамово произведение, Ева пожала плечами. — Что сие означает? Будто что-то знакомое, а не припомню.
— Как справлюсь с работой, все, все сегодня объясню, — Адам как-то странно взглянул на Еву, и она поняла, что сегодня действительно должно что-то произойти.
Тем временем Адам принялся готовить из медных порошков краски. Насобирав чаиных перьев, сделал из них нечто вроде кисточки и покрасил столб в три цвета: зеленый, синий и красный.
Пока краска сохла, неподалеку от входа в пещеру выкопал яму и закопал столб, хорошо его утрамбовав камнями. Ева только руками всплеснула:
- И как же я не догадалась сразу? Это же тотем! Как он красиво выглядит — глазам приятно. И вилла наша будто ожила с этим столбом. Сразу видно, что это не просто пещера, а жилище человека.
— Сначала немного истории, - Адам весело мигал глазами. — Выслушай, и ты оценишь мою задумку. В древности индейцы тихоокеанского побережья Канады всегда ставили такие тотемы возле своих жилищ. Для них тотем служил единственным документом семьи. Он подтверждал родословную. Хозяин вырезал на тотеме значки и все события, связанные с жизнью семьи: кто когда родился, кто когда умер, что когда произошло и так далее. Тотем считался живым, но с того момента, как глава рода вырезал ему крылья — символ Птицы Грома, посланницы Великого Духа. Поскольку у нас с тобой нет ни документов, ни бумаги вообще, тотем также будет служить нам документом. И, естественно, календарем. Крылья у нашего тотема есть, значит и у нас он будет считаться живым.
Став на камни, Адам вырезал на столбе прямоугольник, а внутри выковырял шесть ямок, последняя, шестая, была больше остальных, и от нее во все стороны расходились лучи. Присмотревшись, Ева поняла, что перед ней созвездия Кассиопеи, а шестая ямка с лучами — земное Солнце. Ниже Солнца Адам выковырял еще одну ямку и возле нее вырезал одно лишь слово: “Земля”.
— Теперь по тотему понятно, откуда мы с тобой ведем нашу родословную. — Мы — люди Земли, шестой звезды, которая сияет в созвездии Кассиопеи, если, конечно, смотреть на небо с поверхности этой планеты. Это наш, так сказать, домашний адрес.
Под прямоугольником, который изображал созвездие Кассиопеи, в небе Леонии, Адам (простояв на камне пол дня) отчеканил следующее:
“Крылатый тотем установлен в ознаменование начала летоисчисления на планете Леония — система звезды А, созвездие Центавра.
Сегодня, 22 июля 2119 года по земному летоисчислению, начался Первый год новой эры планеты Леон. И начали ее двое отважных землян — Адам и Ева, которые уже прожили здесь на вилле “Каменные пенаты” 12 месяцев Нулевого года”.
— Итак, — прокомментировал создатель тотема, — 22 июля мы впервые оказались на этой планете. Сегодня тоже 22 июля. Только уже первого года. Вот это я и вырезал на тотеме. Отныне все события, которые с нами произойдут, найдут свое отражение на крылатом столбе. Тотем с крыльями Птицы Грома будет охранником и летописцем нашего рода.
— Что ты... сказал? — шепотом переспросила Ева, не веря услышанному.
6
А дальше произошло то, что автор решил вынести в отдельный раздел. Итак:
— Что ты сказал? — шепотом переспросила Ева.
— Я сказал, что тотем... — Адам растерялся. — Тотем станет летописцем и хранителем нашего рода.
— Прошу уточнить, какого это рода?
— Твоего и моего, а вместе... нашего.
— Я пока не твоя жена и не брала на себя никаких обязательств вместе с тобой творить новый род человеческий на планете Леония.
И Адам решился на то, на что не мог решиться на Памире, на Луне и на Марсе. И на что не мог решиться в течение всего Нулевого года планеты Леонии. А решившись, сделал решительный шаг к Еве, которая замерла в ожидании чего-то необычного, и то бледнела, то краснела, и категорически заявил:
— Я знаю, что ты не моя жена, но я хочу... чтобы ты ею стала!
— Насколько я понимаю, ты признаешься в любви?
— Да! — Адам стоял под тотемом с крыльями Птицы Грома и был решителен, как никогда. — Я хочу, чтобы ты стала моей. От сегодня и навсегда!
— Так сразу и — навсегда?
- И крылатая Птица Грома, посланница Великого Духа, — кивнул он на живописный тотем, — тому свидетель. Клянусь, что буду беречь тебя всю жизнь и не обижу тебя ни словом, ни поступком.
— Этого еще не хватало, — фыркнула Ева, — чтобы ты меня обижал. А я такая, что могу... досадить и словом, и поступком. Ты это учел?
— Да! — твердо заявил Адам и слегка побледнел. — Я все взвесил.
— Что же, намерения у тебя, как я понимаю, серьезные, - размышляла Ева. — Но ты забыл... что я замужем.
— Ты была замужем, но твой муж погиб. С тех пор прошел год, и ты вольна распоряжаться своей судьбой.
Ева подумала и кивнула головой.
— Да, прошел уже год, и никто меня не осудит, если я попытаюсь устроить свою жизнь.
- Ева!.. — Адам еще ближе подступил к ней: — Я прошу твоей руки!
— А-ах, как в кино! — Ева всплеснула руками, а ее глаза так и сияли. — И почему ты раньше не поставил этого симпатичного тотема, что вдохновил тебя на такой подвиг?
— Раньше я не решался, — честно признался Адам.
— Неужели за этот год, что мы прожили на Леонии и в течение которого я изрядно помотала тебе нервы, ты успел меня полюбить?
Адам взял ее руки в свои.
— Я люблю тебя, Ева, — прошептал, краснея. — А полюбил тебя еще на Памире и с того времени не могу забыть.
— Неужели это... правда?
Из ее глаз потекли слезы.
— Ты жестокий, Адам! — проговорила она сквозь слезы. — Я столько лет ждала от тебя этих слов. На Памире ждала, на Луне ждала, на Марсе ждала. Ждала и не дождалась. Решила, что я тебе безразлична, и... с отчаяния вышла замуж.
— А мне казалось, что я тебе... безразличен.
— Если бы мы не попали на эту планету, я так и не услышала б от тебя признания. — И Ева вдруг набросилась на Адама: — Ну чего же ты стоишь, дурачок?!
— А что я... должен делать? — растерялся Адам.
— Да обними же свою молодую жену и поцелуй ее, что ли.
Оглянувшись, никто ли не видит, он порывисто притянул Еву к себе и только обнял, как она, легко качнула упругим станом, выскользнула из его объятий. Отбежав от него, прижалась к тотему, обхватила рисованный столб руками, зашептала в него:
— Все слышал, что сказал мне Адам? Он попросил моей руки, и я дала согласие... Отныне мы будем с Адамом супругами. Вот что творится на Леонии Первого года новой эры, которая началась от Адама и Евы... Ох, тотем, отныне ты будешь символом нашего счастья. Пусть же крылья твои станут крыльями нашей любви, а гром твой станет на ее страже!
Адам подошел к тотему с другой стороны, тоже прислонился к столбу. Они протянули друг другу руки, и руки их сплелись. И хоть между ними был столб, но Адам почувствовал на своих губах прикосновение ее полуоткрытых уст, и им показалось в тот миг, что планета Леония вдруг начала вращаться вокруг своей оси все быстрее и быстрее и, наконец, завертелась в безумном, сладостном, отчаянном водовороте...
Имел ли место факт ускорения вращения планеты Леония, или нет, автор того доподлинно не знает, ибо он не астроном и не планетолог. Возможно, планета Леония и действительно в некоторых случаях быстрее вращается вокруг своей оси (как, между прочим, в подобных случаях всегда вращается быстрее и Земля).
А еще автор со всей ответственностью и достоверностью заявляет, что 22 июля Первого года новой эры на планете Леония (созвездие Центавра) родился первый поцелуй влюбленных. Первый за всю ее милиарднолетнюю историю.
Первый и, разумеется, не последний.
И еще автор хочет заметить: если на пустынной планете родилась любовь, такая планета не может быть необитаемой. Ибо где любовь, там будут и люди.
И впервые на планете звучали нежные слова:
— Любишь?..
— Люблю!..
Никогда за всю свою историю не слышала Леония таких слов.
Возможно, со временем, когда пройдут десятки и сотни лет, может некоторые и будут произносить эти слова равнодушно, лишь бы вскружить ей голову и сорвать цветок удовольствия” (как иногда еще бывает на Земле), но это будет когда-то.
Возможно, впоследствии на этой планете (во время совершенно нетипичных семейных ссор) она будет кричать ему:
— Если бы не ты, я нашла бы другого! И была бы с ним счастлива!
— А ты думаешь, я не нашел бы другую? — будет парировать он. — Ты же мне голову вскружила, и я потерял разум!
(Что иногда еще слышится на Земле).
Этого, к сожалению, автор не может предусмотреть.
Конечно, когда то это будет и на Леонии, когда будут люди, и первая измена, первая ложь, первая фальшь, первая коварство, первые семейные батальные сцены с битьем посуды и первые расставания, первые суды и раздел имущества... Все это когда-то будет, а пока что существовала любовь — чистая и счастливая. И был еще первый поцелуй...
И тотем, хранитель нового рода гомо на Леонии, надежно распростер над влюбленными крылья Птицы Грома, защищая любовь. Поэтому будем верить, что любовь отныне и навсегда на Леонии станет крылатой.
7
Утром Адам, выскочив из пещеры, прикатил к тотему камень, встал на него и, напевая под нос что-то развеселое, принялся вырезать бронзовым ножом буквы на столбе. Делал это старательно, бережно, время от времени любуясь своей работой.
Из-за Восточных Медных гор, из-за хребтов веером в небо ударили золотистые столбы, и вскоре торжественно взошло солнце Толиман, а за ним и его спутник. Адам приветливо помахал им рукой. И для этого у него были основания. Ева всю ночь называла его: “Ты же мое солнышко!..”
Начинался новый день, второй день Первого года Леонии.
Над бухтой, как всегда, кружили чайки и жалобно кричали.
Из пещеры вышла Ева. За одну ночь она расцвела, помолодела, посвежела, что и не узнать. Это была другая Ева, другая женщина. Она взглянула на Адама влюбленными глазами, качнула головой, рассыпая по плечам светлые волосы, и сказала:
— Доброе утро, муженек мой! — не сказала, а пропела. (“Сначала они все поют, а потом?..” — возможно, буркнет опытный читатель. А впрочем, уверен, таких читателей на Земле нет).
— Какая же ты... красивая! — восхищенно прошептал Адам. — Я раньше думал, что лучшей ты была на Памире, и ошибся. Лучшая ты сейчас.
— Красивая, потому что счастливая, — ответила Ева, подставляя рассветному солнцу свое лицо. — А женщины всегда хороши, когда сполна узнают любовь. И счастье.
И походка ее изменилась — стала мягкой, плавной, грациозной.
— Что ты вырезаешь на хранителе нашего рода?
— Некоторую информацию.
Она подошла ближе и прочитала:
- “Адам + Ева”. Здорово и, главное, точно. Никакой ошибки нет.
— Это вместо регистрации в загсе, - пояснил Адам. — Отныне и навсегда нас должен связывать знак “+”. А свидетелем нашего с тобой брака будет тотем и Птица Грома.
Он соскочил с камня, обнял Еву, и они закружились в вальсе. И хоть нигде не было слышно музыки (ибо на Леонии еще не ревели отовсюду транзисторы и магнитофоны), однако двое сосредоточенно и плавно танцевали старинный вальс, потому что музыка звучала в их сердцах.
А танец закончился поцелуем.
— У меня уже губы опухли от поцелуев, — не всерьез пожаловалась Ева. — Конечно, я не призываю к регламенту, но...
— Что больше... не разрешаешь?
— Кто тебе сказал такую глупость?! — притворно возмутилась она. — Мы же расписались на тотеме, и отныне ты мой законный муж. Сам же только что вырезал: “Адам + Ева”. Итак, между нами отныне знак плюс, что объединил нас навсегда. А минус...
— Минус мы выгоним прочь!
— Нет, минус нам тоже нужен.
— Для чего?
— Хотя бы для того, чтобы мы могли сказать: минус безразличие, минус неискренность, минус неправда, минус зло, минус измена... Как видишь, мой дорогой муженек, для минуса тоже найдется работа. А плюс пусть всегда будет с нами.
И они снова целовались долго, жадно.
— Ой Адам, за один раз нельзя выпить всю радость. Еще привыкнем, перенасытимся...
— Разве можно привыкнуть к солнцу? К небу? К воздуху? К жизни?
И им верилось, что они никогда-никогда не будут безразличны к жизни.
И через некоторое время Еву словно кто подменил. Улыбка ее погасла, и вся она словно увяла, ходила, как в воду опущенная.
— Адам! Ты слышишь? — замирала на мгновение, прислушиваясь к чему-то. — Звучит...
В ее глазах были слезы.
— Что с тобой? — осторожно спрашивал Адам.
— Домой хочу, — сквозь слезы сказала Ева. — Ой Адам, хочу на Землю! На родную Землю! Счастье может быть только на Земле. А здесь... все имитация.
— Ты причиняешь мне боль.
— Разве я виновата, что хочу домой? — Она прильнула к Адаму, ткнулась лицом в его плечо и затихла. Но ненадолго. Через минуту заговорила снова: — Слышишь, звучит?.. Помнишь, как мы садились в ракету, которая должна была доставить нас на орбиту к “Гелиосу”? Мы делали тогда последние шаги по Земле. А на зеленом поле Космопорта цвели одуванчики. Обильно-обильно и желтым-желто... По всему полю желтели тысячи крошечных глазок, как будто Земля смотрела на нас в последний раз. Нас провожало много людей, они стояли, а мы шли. Шли, стараясь не наступать на желтые глазки одуванчиков. Нас было восемь землян-астронавтов. И вдруг... Ты вспоминаешь? Ко мне подбежала девочка лет двенадцати с золотистыми волосами. Как одуванчик. Мне показалось, что и вправду ожил одуванчик и подбежал ко мне. “Как тебя зовут, девочка?” — спросила я. “Зея”, - ответила она. В тот миг, когда мы делали последние шаги по Земле, ее имя показалось мне символичным, словно у древнегреческой богини Земли. И мне показалось, что юная богиня Земли прощается со мной. Со всеми нами. Девочка протянула мне цветок одуванчика. А протянув, махнула рукой, и с ее часиков, в которых был вмонтирован мини-магнитофон, вдруг понеслась необычная музыка. Я замерла... как Будто кто-то хотел вынуть мое сердце, душу хотел кто-то вынуть. “Это вам”, - сказала девочка Зея, похожая на одуванчик. И только тогда я поняла, что это за мелодия. Это был древний полонез “Прощание с Родиной”. Все астронавты застыли, услышав ту мелодию. Тогда к девочке Зеи подбежали какие-то суровые люди, выключили ее мини-магнитофон и сказали ей сердито: “Не надо астронавтам такой музыки. Они не прощаются с Землей навсегда. Они вернутся. Им нужна музыка бравурная, мобилизирующая...” А мы прощались тогда с Землей навсегда. По крайней мере шесть из восьми уже никогда не вернутся на Землю. Они навеки попрощались с ней...
И переходы от одного настроения к другому у Евы были быстрые и внезапные. Она вдруг встряхнула головой, словно прогоняла от себя то видение, и едва улыбнулась.
И последние слезинки высохли на ее лице. Адаму же показалось, что на Больших Равнинах после дождя выглянуло солнце.
И ее светлые глаза уже были полны тепла, любви, радости...
— Пойдем, — сказала Ева с милой лукавинкой в глазах.
— Куда?
— А туда... — она махнула на Большие Равнины. — У нас медовый месяц. А у молодых должно быть свадебное путешествие, так заведено. Вот и пошли в наше с тобой свадебное путешествие.
Обнявшись, они пошли, пошли по планете, куда глаза глядят. Но далеко не ушли, потому что неожиданно упали в высокую траву, и было над ними только небо, небо, небо... Кто мог сказать, они нарушают моральные принципы, творя свою любовь в траве, под небом звонким и бездонным, кто мог это сказать, когда на планете их было только двое? Раньше бы сказали: бог им судия. Но и бога на Леонии не было. Была лишь любовь.
И они творили свою любовь без устали. В поцелуях, в объятиях, в жаркой изнуряющей близости, которая обоих пронизывала, как вспышкой молнии. И казалось Еве, что такой страсти, такой сладкой близости она еще не знала. Когда в минуты наивысшего взлета любовного неистовства все — и деревья, и травы, и небо, и сама планета — вертелось над ней и под ней, она забывала, что где-то в космосе существует Земля, а на ней люди.
Затем наступила приятная усталость и окутал сон — внезапный, сладкий, жаждущий... И они провалились в сон, как в другой мир, и звенела на дне того мира какая-то щемящая мелодия — не то встречи, не то прощания. Ева тихо плакала во сне. Или прощаясь с кем-то, или встречая кого-то...
8
Ева лежала возле него, разбросав руки, разметав по зеленой траве светлые волосы, и трава вокруг ее головы посветлела. И такое у нее было красивое тело, тело зрелой женщины, что Адам на мгновение даже ослепило от той красоты. Он приподнялся на локоть, потянулся к ней и поцеловал в грудь. Вдруг во сне она всхлипнула, будто заплакала, и из-под прикрытой ресницы выкатилась слезинка. Не открывая глаз, она коснулась его плеча, успокоилась, пробежала рукой по лицу, улыбнулась уголками губ и прошептала. “Ты здесь, возле меня?..” Прижалась к нему своим упругим телом, уткнувшись лицом ему в грудь и снова погрузилась в сон. Дышала легко и спокойно.
И от ее теплого и тихого дыхания, которое щекотало грудь, Адаму стало тоже тихо, уютно. Он улыбнулся, думая: как человеку немного надо! Дышит у него на груди любимая женщина — и он уже самый счастливый в мире!.. И вспомнилась фраза, некогда услышанная на лекции, что первый год супружеской жизни называется медово-полынным.
“Такое придумают: медово-полынный год, — улыбнулся Адам от полноты счастья. — Медовый, это да, согласен, что хмельной — тоже согласен. Но к чему здесь полынь?..”
— Ты улыбаешься, муженек? — тихо спросила Ева, губами касаясь его груди. — Я чувствую, что улыбаешься.
Адам рассказал ей про лекцию и про ту странную фразу. Ева обхватила его руками за шею и зашептала в ухо:
— А ты уже и испугался?
Их уста слились в поцелуе, и оба забыли обо всем на свете. А мир закружился и поплыл, качаясь на зеленых волнах трав.
— Сколько у тебя любви, - шептала Ева устало и радостно.
— Я тебя долго ждал и сохранил свою любовь.
— Как хорошо, что мы вдвоем на планете, правда?
— Правда, моя дорогая. Земляне прилетят сюда только через четырнадцать долгих-долгих лет!
— Так... быстро? — удивилась Ева. Глаза ее сияли весенним солнцем, и вся она была как молодой огонь. И все щебетала, щебетала, заглядывая Адаму в глаза.
Схватив Адама за руку, она потащила его за собой. В конце концов, хлопнула по плечу, воскликнув: “Догони и отдай!..” Это была давняя полузабытая детская игра, и он, встрепенувшись, бросился за Евой в погоню, чтобы догнать и отдать ей то прикосновение, но догнать не смог. Ева словно летела, слегка касаясь травы длинными стройными ногами, и ее смех, колокольчиками рассыпался позади нее, эхом отдаваясь в его ушах. Она добежала до обрыва, на ходу стянула с себя спортивный костюм и, мелькнув упругим телом, стремительно полетела с обрыва в воду.
Адам тоже на ходу разделся и прыгнул, но не так красиво вошел в воду, как она, а плюхнулся, подняв брызги. Накупавшись, уставшие, запыхавшиеся, упали на прибрежный песок.
— Пусть эта река отныне будет называться твоим именем, — предложил Адам. — Река Ева. Не возражаешь?
— Я не возражаю, — повторила Ева и шутя добавила: — Думаю, что на моем месте так бы поступила каждая женщина.
Весело взглянув на Адама, хлопнула его по плечу:
— Догони и отдай!.. — И стремительно бросилась в реку, что отныне и навеки будет носить ее имя.
9
На следующий день хмельная и неунывающая радость медового месяца внезапно прервалась. Утром Адам, прихватив лук со стрелами и копье, отправился в Восточные Медные горы, чтобы поохотиться на горного козла. Потому что, как выяснилось, на одной лишь любви долго не продержишься — пустой желудок напоминал о себе. Вернулся Адам с пустыми руками и сам не свой. Вбежал в пещеру, тяжело дыша, глаза странно горели, губы и руки тряслись.
— Что случилось?! — вскрикнула Ева и начала бледнеть. — Да говори, говори! Не мучай молчанием!..
— Здесь... на планете... на Леонии, - забормотал Адам и почему оглянулся,... разумные существа!
Вид у него был такой, что Ева только охнула и села. Но сразу же вскочила:
— Кто они... те разумные существа? Люди?..
— Я видел только издалека. И лишь одного человека.
— Так он — гуманоид? Из рода гомо сапиенс?
— Не знаю, он мне про свою родословную не говорил, но с виду такой, как и мы, — Адам показал на себя дрожащей рукой. — Только больше меня. В плечах шире. Я несколько минут разглядывал его. Внешне вроде человек. А там — кто его знает...
Ева насторожилась.
— Мужчина или женщина? — поинтересовалась она.
— Кажется, мужчина. На хребте стоял.
— Чего же ты сразу не сказал? — Ева лишь всплеснула руками. — А я... не причесана, губы не крашены, никакой косметики... в конце концов, я женщина, представительница прекрасной половины земного рода людей.
— Ты и без парфюмерии хороша!
— А-а, только без преувеличений. Каждая женщина мечтает стать богиней, но не каждой это удается. А ты тоже... не причесан. Мы же с тобой представляем на этой планете людей Солнца.
Адам кое-как зачесался пятерней.
— Что будем делать?
Она мгновение подумала и решительно заявила:
— Будем устанавливать с ними контакт! — А через минуту: — Постой! А они не дикари, случайно?
Адам пожал плечами.
— Да кажется нет. Одет он был во что-то черное, какая-то такая... невыразительная ткань. Но не шкура животного. Фигура у него словно элегантная, вдаль он смотрел задумчиво.
Ева задумалась.
— Только бы мы не оказались по сравнению с ними дикарями.
— Какие же мы дикари? — удивился Адам. — Мы можем просто меньше знать о них, если их цивилизация старше нашей, да и только.
Ева возбужденно заходила по пещере, хрустя пальцами, чего он раньше за ней не замечал.
— Странно... Очень странно, Адам. “Гелиос” не обнаружил на этой планете никаких разумных существ, тем более следов их хозяйственной деятельности. Так откуда они взялись? Где они живут? Где их города, села или что-то подобное? Или, может, они живут, как и мы с тобой, в пещерах? В таком случае, мы, земляне, должны стоять на более высокой ступени развития, ведь не они прилетели на звездолете к нам, на Землю, а мы к ним. А впрочем, погоди... — Она подошла к нему, положила руки на плечи, ласково заговорила: — Ты слишком возбужден. Может, тебе все это показалось...? Подумай, дорогой. Так было все хорошо. Мы нашли друг друга, любили, и никто нам не мешал, потому что вся планета была наша, и вдруг... нет, Нет, в созвездии Центавра не могут быть разумные существа. Это тебе все показалось.... Ведь так же? — ласково спрашивала Ева, с надеждой услышать утвердительный ответ.
— Я видел его, моя дорогая, — заявил Адам, и Евины руки упали с его плеч. — Я стоял на одном хребте, он — на противоположном. Нас разделяло лишь ущелье между хребтами.
— Надеюсь, он не обезьяньего рода?
— Лицо его я не разглядел. Хотя он вроде и смотрел на меня. Я застыл, и он застыл. Кажется, мы оба растерялись... Но жесты понимает, - заторопился Адам. — Когда я махал рукой, он тоже в ответ махнул. И исчез.
Едва ли не впервые с тех пор, как они на Леонии, Адам был явно смущен и не знал, что делать. Хорошо, что Ева не растерялась. Инициативу в деле установления контакта с представителями здешней цивилизации она взяла на себя.
— Остается выработать план действий и определить место или какую-то своеобразную демаркационную линию, где мы сможем встретить представителей разумных существ Леонии, - сказала Ева с решимостью, что поражало Адама, и он взглянул на нее с уважением. — Не волнуйся и успокойся. Благодари судьбу, что она послала на Леонию не кого-нибудь, а именно меня. Со мной ты не пропадешь даже на необитаемой планете!
— Что-то ты слишком загорелась идеей установления контакта!
— Не ревнуй, мой дорогой. Ревность — это пережиток гомо сапиенс. Тем более, на какого то типа, хоть и с более развитой цивилизации, я не собираюсь тебя менять. Ты лучше них, а еще если и меня будешь слушать, цены тебе не будет. Потому что мужчины ценны только те, которые слушают своих умных и деловых женщин.
Адам не обмолвился и словом. И правильно сделал, потому что Ева подозрительно взглянула на него.
— Ты, кажется, не согласен со мной, дорогой?
— Ну, почему же...
— Не слышу бодрости в твоем голосе. А бодрость всегда была тебе присуща.
— Я полностью согласен с тобой, моя дорогая! — И Адам потянулся губами к ее губам, но Ева выставила ладонь, и он ограничился поцелуем ее ладони.
— Это мы еще успеем, — мило улыбнулась она. — А сейчас на повестке дня, как говорят на Земле, вопросы установления контактов с местными разумными существами. Я думаю, что первый шаг нужно делать нам. Мы все же представители разумных существ. А умные они или нет — это еще неизвестно. Следовательно, надо идти на то место, где ты встретил того типа в черном. Интересно, — сказала Ева уже сама себе, — все они ходят в черном?.. Погоди, а рога у него порой не торчат? Хвоста нет?
— Рогов не было, а насчет хвоста — не знаю. Я со спины его не видел. — И вдруг проговорил мечтательно: — Интересно, а какие у них женщины красивые или так себе?..
Ева вдруг нахмурилась.
— А чего это тебя вдруг заинтересовали женщины чужой цивилизации? Не рано ли? У нас еще и медовый месяц не закончился, а тебя уже потянуло на красивых женщин?
— Это что, допрос?
— Не повышай голоса! — крикнула Ева, хоть Адам говорил тихо. — Ответь на мой вопрос.
— Ну... просто. Для установления контактов.
— Так вот знай! — решительно сказала Ева. — Для установления контактов достаточно и представителей местного мужского населения. Каждая земная женщина всегда установит контакт с мужчиной, если он того стоит. Ясно?
— Ясно, — покорно вздохнул Адам.
10
В тот день идти в Медные горы для установления контакта с Черным призраком (так решила Ева величать загадочного незнакомца) было поздно — красное, даже багровое Солнце, ведя за собой маленького спутника, садилось за Западные горы, и в бухте укладывались на отдых длинные тени. Поэтому решили визит вежливости перенести на завтра. Утро, как известно, вечера мудренее.
Поужинали мидиями.
После ужина Адам принес три охапки хвороста, изрубил его на щепки, подумал и принес еще и четвертый — чтобы до утра хватило чем кормить огонь в пещере. Оба чувствовали себя не совсем уверенно. Особенно Адам.
— У меня такое ощущение, — жаловался он, — будто за нами все время кто-то подсматривает. Хотя откуда они могут знать, где мы живем?
— А вдруг они шли следом за тобой, когда ты возвращался в бухту?
— Я предусмотрел такую возможность. Назад возвращался окружными путями, делал крюки, чтобы сбить их со следа, оглядывался...
— Детектив ты мой, — только и сказала Ева.
До самого утра они не сомкнули глаз. Сидели на камнях у костра и думали об одном и том же: что им принесет завтрашняя встреча с Черным призраком, чем закончится контакт? Иногда Еве казалось, что кто-то заглядывает в пещеру, и она просила Адама “закрыть двери”.
— Какие двери? — недоумевал Адам. — Ты бы еще пожелала контрольно-пропускной пункт!
— Не пещера, а вокзал для транзитных пассажиров! — раздражалась Ева. — Сидишь или спишь — и все, кому не лень, могут заглядывать в наши апартаменты.
Адам успокаивал ее, как мог, а сам, подкладывая в костер щепки, незаметно поглядывал на отверстие пещеры. И ему казалось, что сейчас к ним зайдет разумное существо местной цивилизации и спросит: “А что вы здесь делаете на нашей планете?..” Что они скажут местному аборигену? Извините, мол, что без вашего согласия временно поселились на вашей планете? Что нам надо здесь прожить всего четырнадцать лет, пока за нами прилетят такие же люди, как и мы?..
Понимал, что с открытием гуманоидных существ на Леонии (планета у них, видимо, называется по-другому) прежне их спокойная жизнь, ясное дело, закончится. Неизвестно еще, какие отношения сложатся у них с леонийцами. Что собой представляют аборигены? Из какого они, как говорится, теста слеплены? Да и вообще, какие они? Добрые? Злые? Гуманные? Агрессивные? Или, может, они стоят по ту сторону добра и зла и им что добро, что зло — одинаково? Возможно, эти моральные критерии им вообще не известны. Тогда какие же у них моральные принципы и философские постулаты, если у них вообще существуют такие понятия? И что принесет им, землянам, контакт с представителями других цивилизаций? А что, если они окажутся... например, первобытными дикарями? Да еще и каннибалами. Если у них совсем другие понятия о живых существах? К примеру, шагая, человек не обращает внимания, кто ему попадается под ноги: муравей, паучок или какой-то жучок. Он топчет их, не задумываясь, что в принципе это тоже живые существа, они состоят из таких же атомов, как и гомо сапиенс. Даже добрый человек (самый гуманный!) не подумает обойти на тропе трудягу-муравья, спешащего по своим делам. Он наступит на него, наступит механически и пойдет дальше. Вдруг такими окажутся и аборигены Леонии?
Хотя, если на этой планете есть разумные существа, то почему же “Гелиос” нигде не обнаружил, не зафиксировал никаких следов их хозяйственной деятельности? Постой, а может, они живут в самой планете? Поэтому и черные такие. А на поверхность выходят лишь изредка. Что-то вроде людей подземелья. Но какого хрена им сидеть, к примеру, в подземелье, когда на поверхности есть все условия для развития жизни?..
— Как ты думаешь, на какой ступени эволюционно-исторического развития находятся местные гуманоиды, если они здесь есть? — отозвалась Ева. — Выше землян или ниже?
— В основу разделения внеземных цивилизаций по типам или по ступеням развития возложен энергетический признак, — через мгновение ответил Адам, не отрывая взгляда от огня. — Ведь потребление энергии — это существенный показатель уровня развития той или иной цивилизации. Достигнув определенного уровня, любая цивилизация непременно должна проявить себя и в космических масштабах, благодаря, конечно, своей энергетической мощности. Следовательно, энергопотребление и положено в основу оценки той или иной внеземной цивилизации — сокращенно ВЦ.
Он бросил быстрый и, как ему казалось, незаметный для Евы взгляд на отверстие пещеры и развивал свою мысль дальше:
— Как думают наши ученые, ВЦ могут быть трех групп. ВЦ-1. Это земная цивилизация. Миллиарды лет потребовались ей, чтобы достичь этого уровня. Но уже только тысячи лет нужны, чтобы появилась ВЦ-2. А ВЦ-2 уже способна взять в свои руки всю энергию солнца. Еще десятки миллионов лет — и возникнет ВЦ-3, такая цивилизация, которая овладеет энергией многих солнц в своей Галактике. А возможно, и всей Галактики! Поэтому разница в возрасте этих трех групп цивилизаций составит миллионы и миллионы лет. Наша, земная, цивилизация, по сути, только-только поднялась на ноги, только-только вышла из своей колыбели. И вполне возможно, что наши братья по разуму в других мирах далеко ушли вперед в своем развитии и догнать их нам не удается, как не удастся перепрыгнуть через милионолетия своего развития. Ясно, что, например, цивилизации третьей группы совсем не интересно устанавливать контакты с цивилизацией, скажем, первой или еще низшей. Что им даст такой контакт?
— Так какая же цивилизация может быть на Леонии? - И Ева также бросила быстрый и, как ей казалось, незаметно для Адама взгляд на отверстие пещеры. — Примитивная или высокоразвитая?
— Если бы была ВЦ-1, то они, — Адам сделал ударение на слове “они”, - уже бы имели звездные корабли, как Земля. Относительно ВЦ-2 и ВЦ-3, то здесь, как сама понимаешь, и говорить не приходится. Итак...
— ...все сводится к тому, что здесь никакой цивилизации никогда не было. И не может быть.
— Почему же? На уровне первобытнообщинного строя, на уровне каменного века может быть, но... Но их следы все равно обнаружил бы “Гелиос”. А он их нигде не зафиксировал, та что получается...,
— ...что те типы в черном прилетели сюда из другого мира? — закончила за него Ева, и Адам удивился ее способности перехватывать его мысли на лету. — К примеру, с другого созвездия или Галактики. Корабль их где-то на орбите, невидим отсюда, а они спустились на планету, чтобы исследовать вблизи, что здесь и как.
Так думал и Адам (собственно, пришел к этой мысли после долгих рассуждений и предположений), поэтому чувствовал себя не совсем уютно и время от времени бросал быстрые взгляды на отверстие не заглядывают ли случайно в пещеру галактические пришельцы? Возможно, черный наряд — это их скафандры? А если они в скафандрах на Леонии, то ясно, что атмосферный состав их планеты совершенно другой. Во всяком случае, дышат они не кислородом... Все возможно. На Земле, например, жизнь обязана своим рождением воде. В ней растворились органические соединения, синтезировались сложные молекулы. Вода же защищала примитивные живые организмы от губительного воздействия ультрафиолетовых лучей. Но эту работу может выполнить и другая жидкость. При недостатке кислорода на планете его может заменить ближайший аналог — азот, а воду, то есть жидкостную среду — аммиак. Жизненной средой может стать и расплавленная сера, если планета, например, очень близко к солнцу и на ней слишком высокие температуры. Тогда Леония для таких существ будет ужасно холодной планетой, и кислород — носитель нашей жизни — для них смертельно опасный враг. Ясно, что на такой планете, как Леония, людям расплавленной серы (или, к примеру, аммиака, фтора) придется находиться в скафандрах очень высокой степени защиты.
Иногда Адаму начинало казаться, что пришельцы и вправду в черных скафандрах и прилетели они на Леонию не с миссией добра. И какие-то там люди воды и кислорода могут интересовать их лишь... в этнографическом плане. И захватят они его и Еву в плен, увезут на свою планету расплавленной серы, как причудливые экспонаты для тамошних кунсткамер... Фантазируя, Адам почти поверил, что те пришельцы в черном и в самом деле прилетели с планеты, где вместо воды кипит расплавленная сера, которая им на вкус приятнее чем наша вода. Поэтому он подкладывал в костер побольше хвороста, чтобы огонь горел ярче и освещал даже темные закоулки их апартаментов.
— А могут те пришельцы в черном оказаться не белковыми существами, а, например, из кремния? Тогда мы с ними вообще не сумеем установить контакт. — Ева выдвинула эту гипотезу и сама же ее испугалась. — Если они из кремния, то это — каменные великаны! Они просто воспримут нас за каких-то животных — немощных и хилых. А значит поймают, посадят в клетку... и повезут в свою Галактику показывать своему каменному человечеству. А потом засушат нас и под стекло музейной витрины...
— Ну, это уже слишком! — горячо возразил Адам, хотя о возможности попасть под стекло в виде экспонатов он и сам только что думал. — Что касается кремниевой цивилизации, то такое мнение высказывали фантасты. Но не все ученые с ними согласились.
— Ученые не всегда соглашаются с фантастами. Потому что ученые слишком рациональны и в них отсутствует полет фантазии.
— Не только поэтому, хотя не у всех специалистов отсутствует полет фантазии, - не согласился Адам. — Краеугольный камень земной жизни — углерод. В круговороте веществ ему принадлежит ведущая роль. Способность углерода создавать длинные цепи атомов — белковые и другие молекулы — и обеспечила ему чрезвычайную роль в эволюции земного шара.
— Но это же на Земле!
— Подожди! Дело в том, что во Вселенной действует один-единственный закон создания атомных ядер. И повсюду физико-химические явления элементов одинаковы. А углерод — один из первых элементов Вселенной. Итак, можно сделать выводы, что в других мирах наши братья по разуму построены из тех же химических элементов, что и гомо сапиенс. Так думает большинство ученых. Но есть и те, кто допускает возможность существования жизни в других Галактиках в самых разных формах, не обязательно в антропоморфных формах. То есть разум может существовать и в виде энергии или самой материи. Ученые допускают, что на других планетах вполне возможно существование, например, общества разумных осьминогов на дне океанов (если вся планета покрыта водой) или птиц, наделенных в процессе эволюции умом, животных и так далее. Здесь для ума множество вариантов, которые подскажут ему оптимальные условия жизни на той или иной планете.
— Только бы они не оказались какими-нибудь монстрами, — жаловалась Ева. — А если они такие же белковые, как и мы, то найдем с ними общий язык. Особенно, если у них есть мужчины. Потому что мужчины, на какой бы планете не появились, в какой бы Галактике они не возникли, всегда охотно пойдут на контакт с женщинами.
За тревожными мыслями Адам не сомкнул до утра глаз. Ева же, немного успокоившись, перед рассветом прилегла и задремала. И во сне с кем-то устанавливала контакты, мило улыбаясь кому то ...
11
Проснулась, когда солнце было уже высоко.
Адам вовсю хозяйничал: створкой большого моллюска выносил из пещеры пепел от костра, потому что за беспокойную ночь его перепало немало.
— Доброе утро, муженек! — Ева чмокнула его в щеку. От того звонкого и милого: “Доброе утро, муженек!”, от поцелуя, от ее красивых лучистых глаз и нежной улыбки, в конце концов, от ее бодрого настроения у Адама посветлело на душе, и все ночные размышления-страхи отодвинулись на второй план. — Ну как, Черный призрак, пока я спала, не приходил в гости? Как говорили когда-то на Земле: если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе. Поэтому пойдем и мы.
— Сейчас, или как?
Ева ничего не ответила, зато загадочно подмигнула, сделала несколько энергичных упражнений и, уловив на себе его восхищенный взгляд, показала кончик язычка. А закончив мини-физзарядку, направилась в бухту умываться.
Адам пожал плечами и, улыбаясь сам себе, вынес за скалы пепел, высыпал его. А когда вернулся в пещеру и посмотрел вниз, то увидел, что Ева забрела по колени в воду и, наклонившись, что-то пристально рассматривала. В конце концов, догадался, что за отсутствием зеркала она рассматривает в воде себя.
“Что-то надо придумать вроде зеркальца, потому что женщине без него как без глаз”, - решил Адам.
Впоследствии Адам сбегал в бухту, подобрал несколько орехов и, вернувшись к пещере, расколол один. Они выпили его на завтрак, а из волокнистой массы Ева изготовила себе маску. Намазавшись кокосовым молоком, занялась прической, заявив, что прическа для женщины — это все при установлении контактов с чужой цивилизацией. Чуть ли не до обеда она была занята своими волосами: укладывала их и так, и сяк, закалывала шпильками с акации и вновь, недовольная своим творением на голове, рассыпала по плечам.
Затем, взглянув на Адама, всплеснула руками.
— Ты чего до сих пор не побрился, муженек? Или думаешь, мне будет приятно, когда мой мужчина не будет иметь элегантный и респектабельный вид?
Не говоря ни слова, Адам разжег костер и принялся “бриться” — то есть старательно выпекать каждую волосинку угольками.
После “бритья” Ева осмотрела его критически и осталась довольна.
Отправились в полдень.
И только вышли из бухты, сразу же остановились.
— Мы должны составить план действий, — предложила Ева. — Представим себе такую, вполне реальную, ситуацию: вдруг тот тип в черном... влюбится в меня? — И смотрела на Адама не то серьезно, не то насмешливо. — Что будем делать?.. То есть как поведешь себя ты?
— Дам ему по физиономии. По его внеземной цивилизованной физиономии! — уточнил он. — Как когда-то в подобных ситуациях действовали мужчины Земли.
— Во-первых, очень похвально, что ты так горячо защищаешь меня, — ответила весело. — Во-вторых, ты же сам говорил, что лица его, то есть физиономии, не видел. А вдруг у этого типа вообще нет физиономии?
— Тогда... палкой бабахну по голове! — мрачно пообещал Адам, не придумав, в конце концов, ничего лучшего.
— Приятно и то, что ради меня ты готов вступить в единоборство даже с представителем другой цивилизации, но... Драка откладывается... до лучших времен. Потому, что этот тип может оказаться сильнее тебя. И потом они могут воспринять твою реакцию совсем по-другому, подумают, что мы, земляне, люди Солнца, слишком агрессивные.
— А почему ты думаешь, что тот тип обязательно в тебя влюбится?
— Потому, что другого выхода у него просто не будет. У тебя же не было?
— Не было, — согласился Адам.
— То-то и оно!
Они двинулись дальше, но не сделали и нескольких шагов, как Ева, заметив копье в руках Адама, решительно заявила:
— Никакого оружия. Мы идем с миссией мира!
И так игриво улыбнулась, так стремительно повела бровью, что не согласиться с ней Адам просто не мог. Но копья все равно не бросил.
“Мало ли что может случиться, — рассуждал он по дороге. — Выскочит откуда не будь  пещерный медведь или еще какая зверюга...”
Ева же захватила с собой два кокосовых ореха.
— Угостим того типа. Как говорится, чем богаты, тем и рады. Чтобы не подумал, что мы, земляне, не гостеприимные,
12
Вышли из бухты, и Адам сразу же повернул на восток. С одной стороны простирались подножия Медных гор, а с другой — река Ева. Адам повел Еву по густой траве, в которой уже успел протоптать тропинку — то на охоту ходил, то за медной и оловянной рудами. Шли они долго, потому что Ева то и дело бегала к реке с ее именем и всматривалась в воду — какая она с виду?
— Теперь сам видишь, как мне нужно зеркальце, — вздыхала Ева, и Адам уверял ее, что, как только утрясется заварушка с Черным призраком, непременно займется “проблемой зеркала”.
Спустя некоторое время Адам свернул налево и нырнул в ущелье, посередине которого, прячась в травах или в каменных глыбах, шумно спешил куда-то веселый ручей. Время от времени из-под ног у них выпархивали горные перепелки (или что-то похожее на них) и с глухим фур-фур падали камнем в другом месте. На неприступных скалах хребтов, иногда со всех сторон отвесных, стояли небольшие, но тучные горные козлы с причудливо закрученными рогами. Над ними вверху кружили какие-то птицы.
В конце концов, Ева приустала и начала хныкать.
— Я уже вся мокрая от такого безумного шага. Можно подумать, что ты бежишь на встречу со своим лучшим другом. Разве я могу в таком виде, да еще и пропахшая потом, устанавливать контакт с мужчиной чужой цивилизации?
— Мужчина здесь я! — в конце концов, не удержавшись, грозно заметил Адам.
— Неужели?! — пропела Ева и всплеснула руками, влюбленными глазами глядя на него.
— А кто тот тип еще неизвестно. Может, у них вообще нет пола.
— А детей они что, в “Детском мире” покупают? — фыркнула Ева.
Вместо ответа Адам поцеловал Еву, и они двинулись дальше.
Еще с полчаса они взбирались по крутому склону хребта на гребень. Солнце уже катилось к закату, и в оврагах и долинах между хребтами появились челки туманов. Словно с белого моря, торчали острые шпили скал, кусты, деревья, иногда козлы на камнях.
В конце концов, одолели и этот, последний подъем.
— Еще далеко? — тяжело дыша, спросила Ева.
— Уже пришли. Я стоял вот на этом хребте, а тот тип появился на противоположном. На том, что лысым гребнем из тумана выглядывает. Видимо, где-то неподалеку находится их стойбище, если это горные племена местных дикарей, или база, если космические пришельцы.
Адам, не колеблясь, взошел на самый гребень и начал внимательно рассматривать противоположный хребет, что тянулся параллельно.
Заходящее Солнце светило еще ярко, противоположный хребет был будто на ладони, - и на нем ни одного подозрительного движения или следов пребывания каких-то существ. Пустынно, как и везде в Медных горах.
“Очевидно, мне вчера просто показалось...” - подумал он.
И только Адам подумал об этом, как на гребне появился человек в черном.
Он вынырнул так неожиданно, что Адам даже отшатнулся и стал лихорадочно думать, что же делать дальше.
Тип в черном молчал, Адам тоже не подавал голоса.
Как и в первый раз, видно было только очертания головы незнакомца, плечи, руки и осанку где-то до колен. Ноги утонули в тумане, лицо, несмотря на близкое расстояние, почему-то не просматривалось. Одет незнакомец был во все черное — не то легкий спортивный костюм, не то скафандр... “Скорее всего скафандр, — механически отметил Адам. — Очевидно, поэтому лица его не видно, оно закрыто стеклом шлема”.
Адам застыл, неотрывно вглядываясь в незнакомца. Тот в черном также застыл и следил за Адамом.
— Ты почему затих? — отозвалась Ева сидя на камне.
— Тс-с! — зашипел Адам, не поворачивая к ней головы. — Он появился... Призрак в черном. На соседнем хребте стоит и на меня смотрит.
— Подожди, я сейчас... Ой, вон прическа распалась!
Руки у Евы слегка дрожали, когда она торопливо поправляла волосы.
— Как он там? — интересовалась.
— Стоит и смотрит на меня.
— Не волнуйся. Сейчас я гляну на него, вдруг заговорит.
И тут Адам почувствовал (впервые в жизни), что его права, его священные и неприкосновенные мужские права начинает узурпировать женщина. И, чтобы реабилитировать честь и достоинство мужчин Земли, крикнул:
— Э-ей!!! Ты слышишь меня? Не бойся, я не агрессивный! — и, как ему показалось, приветливо махнул рукой.
Незнакомец не отозвался, но на жест ответил, приветливо махнув рукой, только почему-то левой. Тогда Адам махнул незнакомцу левой рукой, а тот в ответ — правой.
“Если машет, а не грозит, уже легче”, - подумал Адам и поэтому увереннее воскликнул:
— Как представитель рода гомо сапиенс, то есть людей умных, которые живут на планете Земля в системе Солнца за 4,28 световых года отсюда, поздравляю тебя, Пришелец Космоса, если ты прибыл с миссией мира и добра! — В порыве умиления Адам сделал не то реверанс, не то книксен на манер воспитанников Института благородных девиц. И все же тот его реверанс-книксен незнакомец в черном воспринял без тени насмешки и ответил такой же мешаниной.
— Мы, земляне, люди Солнца, прибыли на эту планету с миссией мира, — продолжал Адам, уже войдя в роль межгалактического посланника-переговорщика. — Мы готовы установить с вами контакт. Но прежде всего представьтесь: кто вы такие? Местные дика... — Адам вовремя прикусил язык. И исправился: — Кто вы: местные граждане или пришельцы из Космоса?
— Ты уверен, что он тебя понимает? — спросила Ева. — Откуда им знать язык землян? И вообще, может, у них нет языка, может, у них совсем другие способы коммуникативной передачи информации от одного субъекта к другому?
— Н-не знаю. Он молчит, — растерялся Адам.
— Теперь ты убедился, мой дорогой, что без женщины, без прекрасной представительницы рода человеческого, даже межпланетный контакт не состоится?
— Но... как бы качается.
— Ритмично?
— Кажется.
— Очевидно, у них ритмичные движения — это и есть коммуникативный способ связи. То есть они “разговаривают” с помощью движений, — предположила Ева. — Если это так, то придется и нам танцевать.
Адам попытался сделать несколько движений наподобие бывшего шейка и обрадовано воскликнул:
— Он тоже крутит тазом!
Ева наконец справилась с прической и поднялась.
— Ну, знакомь меня с Черным призраком. Посмотрим, каких мужчин имеют другие цивилизации.
Мгновение она пристально и настороженно рассматривала фигуру в черном, что стояла на гребне противоположного хребта, затем бросила быстрый взгляд на заходящее солнце, что светило Адаму как раз в спину, фыркнула и звонко рассмеялась:
— Ой, не могу, ой, не мо!.. Ха-ха-ха!.. Ой мамочка!.. — выкрикивала она, захлебываясь от смеха. — С кем же ты устанавливаешь контакт? Кому представляешься?
А с хребта на хребет уносилось: “Ой-ой-ой!.. Ха-ха-ха!..”
— Ты что? — зашипел Адам. — Он же слышит твой смех. Еще обидится, потому что подумает, что ты над ним насмехаешься.
— Ох-ха-ха!.. Хоть и трагическая ситуация, в результате которой мы здесь оказались, но мне уже давно не было так весело.
Вытирая слезы, набежавшие от смеха, Ева сказала:
— Сейчас у того субчика в черном появится еще и краля... в черном.
Она стала спиной к солнцу, а лицом к противоположному хребту, и возле незнакомца в черном появилась женская фигура. Тоже в черном.
- Есть!.. — выдохнул Адам в восторге. — Появилась мадам! Оказывается, у этих немых призраков еще и женщины есть. Интересно, как они с ними общаются?
— А вот так! — И Ева обняла Адама.
— Что ты делаешь? — отшатнулся он. — Они же смотрят...
— Пусть смотрят и завидуют! — Ева поцеловала Адама.
То же самое совершила и женщина в черном: обняла и поцеловала своего спутника в черном.
— Видишь? — воскликнула Ева. — У них тоже обнимаются и целуются. Точь-в-точь, как у нас.
Хлопнув себя по лбу, Адам закричал:
- Идиот!!! Как я сразу не понял, что это оптическое явление?! Позор! А все потому, что такая обстановка, ситуация...
— Это и вправду оптическое явление, мой дорогой. Подобные призраки появляются и на Земле, в горах, конечно.
— На Памире мне не приходилось их видеть, — оправдываясь буркнул Адам.
— Но бывают. Их называют “брокенскими привидениями”. А называются они так в честь вершины Брокен (гора Гарц в Северной Германии), где привидения появляются довольно часто. А причины этого оптического явления достаточно просты. Человек, который стоит на...
— ...вершине горы, попадает в лучи солнца, находящегося позади него, - закончил Адам. — Теперь я и сам понимаю. Будто пелена с глаз спала. Когда думаешь о чуде, оно всегда появится. А я думал о пришельцах, о контактах с ВЦ...
— Обрати внимание, Солнце как раз сзади нас, и довольно низко.
— Знаю! Солнечные лучи проецируют на фоне тумана или облаков человека, животное или дерево. В данном случае солнечные лучи спроецировали на тумане мое отражение! — весело закончил Адам.
Тут Солнце зашло за тучу, и призраки с противоположного хребта тотчас же исчезли.
— Довольно редкое явление, — вздохнул Адам. — Этот хребет когда-нибудь станет выдающимся местом в туристических справочниках Леонии, и сюда всегда будет стоять очередь желающих посмотреть на черные призраки.
Последней на гребне исчезла женская фигура.
— Закончилось кино, — вздохнула Ева. — Выходит, зря я с самого утра наводила марафет — перед кем хвастаться.
— А я? — обиделся Адам.
— Ты... мой муж, с которым мы расписались на тотеме. Разве для своего мужа убираются? — И весело подмигнула лучистыми глазами. — Как говорила одна: чего мне прихорашиваться, если я уже замуж вышла?
Обхватив Адама за шею, поцеловала его и завертелась вокруг, выкрикивая:
— Ах, как хорошо, что это был всего лишь бестелесный призрак! Планета наша, никого здесь, кроме нас, больше нет, и никто не помешает нашему счастью! Мы же — не забывай — обречены на счастье! А контакт с внеземной цивилизацией установим в другой раз.
13
После того случая жизнь снова вошла в привычное русло (если так можно сказать о жизни тех, кто оказался на чужой планете, отрезанный от всего человечества сорока с чем то тысячами миллиардов километров черного мрака), И ничто уже больше не нарушало покой двух влюбленных поселенцев Леонии. Оба они, нет-нет, да и потешались над своей попыткой “установить контакт” с оптическим явлением, и упоминание о черном призраке еще долго смешило их, согревая теплом улыбок. Они смеялись друг над другом, и в их однообразной жизни это были чуть ли не самые веселые минуты. И были они благодарны Черному призраку, что он хотя и немного оживил их не богатую на события жизнь.
А жизнь и вправду была однообразной.
Ели дважды в день, утром и вечером. Раз в три дня Адам уходил на охоту — в Медные горы за козлами или на Большие Равнины за птицей. В полдень обязательно ложились спать, вечером хлопотали у костра — готовили ужин и болтали возле “семейного очага” иногда до полуночи.
Зато вечерами, щурясь, Ева протягивала к Адаму руки и нежно щебетала: “Ну иди уже ко мне, Адам, я так по тебе соскучилась. Как будто век не видела!..” И в ее объятиях он забывал обо всем на свете, считал себя самым счастливым мужчиной — даже на необитаемой планете, даже в пещере, на каменном лежаке.
И несчастье с “Гелиосом” как-то незаметно стало отходить на второй план, а на первом утверждалось счастье. Хотя иногда мучил его укор совести, что товарищи погибли, а он наслаждается любовью... Но мертвым — мертвое, а живым — живое. И уцелели они с Евой не шкурничеством, а волей случая, зерна лжи, как сказал один большой поэт, у них нет за душой, поэтому совесть их перед погибшими чиста. И пока живы, они возьмут от жизни все. Отлюбят и отживут за себя и за погибших. А придет смерть — воспримут ее как должное.
14
На второй год они приручили кошку.
Это было значительное событие в их жизни и стоит того, чтобы его включить в нашу правдоподобную летопись о жизни первых двух людей Леонии.
Однажды Адам пошел на Большие Равнины к озерам, где надеялся подстрелить водоплавающую птицу или фазана в прибрежных зарослях, а вернулся с котенком дикого кота.
— Вот, самый настоящий представитель рода кошачьих собственной, так сказать, персоной!
Тот представитель был еще слепым и почти беспомощным. Котенок ползал, тыкался везде мордочкой и жалобно пищал. Ева только руками всплеснула.
— Ой, какая же ты несчастная, детка моя!.. У тебя в камышах где-то была усатая мама, да и папа где-бродил-куролесил. А тут пришел чужой дядя на двух ногах и забрал тебя от маминого соска с молоком.
— Ни от чьего соска я не отрывал его, — недовольно уточнил Адам. — Он заблудился, ползал слепой в камышах.
Котеночек открыл один глазик и неожиданно мяукнул.
— Он уже умеет. мяукать! — несказанно обрадовалась Ева. — Слышишь, Адам, он уже по-кошачьи мяукает! Вот здорово!.. Ну, прошу тебя, еще раз мяукни, потому что на этой пустынной планете мы соскучились даже по кошачьим мяуканьям.
Котенок, будто на заказ, мяукнул несколько раз, и от этого в пещере стало как-то уютнее, по-домашнему. И пещера после того мяуканья превратилась в патриархальную деревенскую избу прошлых столетий.
— Так кто сказал “мяу”? — обращалась Ева к котенку, как к ребенку. — Правда же, ты согласен с нами жить на вилле “Каменные пенаты”?
— Мя-яу!
— Адам, он соглашается с нами жить! Он даже не против, чтобы мы воспитали из него домашнего кота — ленивого и сонного. Знаешь, Адам, как мы его назовем? А впрочем, ты глава семьи, тебе и решать, а мы с котенком люди подневольные, голоса у нас совещательные,
— Оно серое, так пусть и будет Серым, — не долго думая, решил Адам. — Звучит?
— Конечно, — согласилась Ева. — Но этого котика, который так симпатично, совсем по-домашнему мурчит, мы назовем... Мурчиком. Ты не против, Адам?
— Тебе виднее.
— Вот и прекрасно. Котика будем звать Мурчиком, А настоящего кота я из него воспитаю сама. Еще и благодарить потом будет, что его цивилизовали, а то прожил бы в камышах всю жизнь дикарем.
И Ева, взяла Мурчика под свою опеку, уделяла ему столько внимания, что котенок быстро привык к ней.
С полуслепого жалобного котенка, жалкого и зачуханого вида, вскоре вырос приличный и солидный кот — сытый, с пушистым хвостом и пышными усами, которые он ежедневно тщательно расчесывал лапой. Словом, получился вполне благородный кот, который мог бы украсить любое жилище на Земле, не говоря уже за ателье или гастроном, столовую или кафе, где их — сытых и лениво-добродушных — в последнее время развелось немало.
В те месяцы Адам много охотился на хребтах Медных гор, где водились горные козлы, небольшие, но с вкусным мясом. Владеть луком Адам уже научился. Так что мяса у них было вдоволь. Ева постепенно брала кухню на себя: жарила, пекла мясо и сушила на солнце впрок. А с недавнего времени занялась шашлыками (для остроты добавляла дикий чеснок, еще какие-то травы), и в еде они не испытывали нужды. На второе употребляли неизменные кокосовые орехи, которые не надоедали никогда, как никогда не надоедали плоды хлебного дерева. Одно слово, как говорила Ева, поглаживая Мурчика по спине, жить можно было.
Из шкур горных козлов Адам задумал изготовить замшу. Спортивные костюмы, что были на них, не вечны, поэтому надо было заранее позаботиться о будущей одежде. А как превратить грубую невыделанную шкуру в нежную и мягкую замшу, Адам кое-что знал. Собственно, то был слишком примитивный способ и хлопотный: нужно было сутки мочить шкуру в воде, потом выскребать и мять. В век космических скоростей и бурного развития жизни к такой способ изготовления замши на Земле уже никто не применял. Но на Леонии время летело со скоростью патриархальной черепахи, поэтому вечерами, сидя у костра, Адам неторопливо мял шкуры. Иногда ему помогала Ева, но муторная работа быстро ей надоедала. Однако для Адама это были незабываемые семейные вечера. Убаюканный Евиным голосом, он мял и мял шкуры. И ему казалось, будто попал он не на чужую необжитую планету, а в древние века на Земле, во времена первобытнообщинных охотников. Мурчик хватал зубами за шкуру и тянул ее к себе. Адам неожиданно отпускал шкуру, и кот падал на спину, чем очень утешал своих хозяев. В такие вечера Еве также начинало казаться, что она — маленькая светловолосая девочка в выгоревшем на солнце льняном платьице — пришла к бабушке в гости. Бабушка вяжет ей теплые рукавички или чулочки, а котик качает на полу клубок шерстяных ниток.
Мурчик оказался ленивым и сонливым. Быстро разжирел на козьем мясе, сделался толстым и неповоротливым. И мог спать сколько угодно времени и в любой позе. Ева, смеясь, переворачивала его на спину, и он так спал, задрав лапы вверх.
Впоследствии Мурчик начал куда-то исчезать.
Проснется под вечер, потянется на передних лапах, выгибая позвоночник, умоется, лапой расчешет усы, сладко помурчит и выходит из пещеры.
— Ох и загулял наш Мурчик! — качала головой Ева. — Он приведет какую-то усатую красотку, такую же ленивую, как и сам.
И как в воду смотрела.
Вскоре Мурчик привел усатую красотку — молодую дикую кошку, робкую и ленивую. Сначала она, осторожно вытягивая шею, заглядывала в пещеру, и достаточно было Адаму или Еве шевельнуться, мгновенно исчезала. Мурчик бежал за ней — успокаивал ее, что ли? (“Ну и дура же, кого ты боишься? Те двуногие существа добрые и ласковые, они кормят меня мясом от пуза, так что не надо самому и на охоту ходить, еще и воспитывают меня, дикаря”). Мурчик почти ежедневно приглашал свою подругу зайти в пещеру, умышленно терся на ее глазах о ноги своих хозяев, показывая подруге, что это совсем безопасно. Через неделю гостья так осмелела, что уже начала заходить в пещеру и даже ела мясо, которое ей преподносила Ева. А еще спустя какое то время она уже привычно терлась о ноги своих новых хозяев, поняв, наверное, что куда выгоднее получать дармовое мясо, чем самой добывать его в камышовых джунглях.
К тому же она оказалась такой же ленивой и сонливой, как ее избранник.
На правах воспитательницы и наставницы Ева частенько вычитывала мораль Мявкунчику:
— Вот ты сам ленивый, да и взял такую, как же вы будете жить, а? Спать и спать?.. Это дело нехитрое. Да только кто же вам будет добывать еду? Охотиться, как охотятся твои дикие, не цивилизованные братья и сестры, ты не умеешь, а жениться мозгов хватило.
Ее питомец покорно мурлыкал, со всем соглашаясь, и требовал мяса. И наевшись, Мурчик и Кошечка (так решили звать подругу кота) сладко зевали (причем, сидя друг перед другом), умывались и укладывались спать. Теперь, имея подругу под боком, Мурчик ночами никуда не уходил. И хотя он якобы не очень и обращал внимание на свою “половину”, и через время  Кошечка привела четверых котят. Одно на второй день почему-то умерло, а трое выросли и вскоре поднимали в пещере такой крик, что Ева вынуждена была выгонять их из пещеры.
И вскоре Кошечка исчезла. С котятами. Что там случилось в кошачьем семействе — драма или какое-то недоразумение, характерами не сошлись хозяин и хозяйка и разбили кувшин, — неизвестно. А только Мурчик рыскал по пещере и обиженно мяукал, апеллируя за справедливостью к своей хозяйке.
— Разве я виновата, что от тебя подруга ушла? — вычитывала ему Ева. — Надо было меньше спать! А то ишь какой хитрый: и семью хотел иметь, и спать днем и ночью.
Вот так и проходили месяцы за месяцами, жизнь текла тихо и незаметно со своими маленькими радостями и печалями. Адам мял и мял шкуры и вскоре сделал несколько, да так, что они стали как шелковые. От такой замши Ева была в восторге.
— Ты у меня на все руки мастер! — хвалила. — Если бы ты на Земле не подался в геологи, а впоследствии в кандидаты наук, лучшего скорняка чем ты не было бы! И что ты с этой замши собираешься соорудить, мой милый?
Ее возлюбленный торжественно и возвышенно сказал, что собирается замудрить своей любимой платьице.
— Полностью одобряю твое правильное решение. Но прежде чем шить своей женщине платьице, ты хоть измерь ее тельце. Оно у меня, между прочим, неплохое и, меряя его, получишь эстетическое наслаждение.
Щурила свои лучистые глаза, и непонятно было — серьезно она восхваляет свое упругое тело или, как всегда, насмехается над Адамом.
И он начал измерять ее стан полоской шкуры.
Ева вертелась перед ним, высокая, упругая, с соблазнительным, словно вылитым из бронзы, телом. Адам никак не мог измерить ее талию. В конце концов, они бросались друг другу в объятия и забывали обо всем на свете...
Когда впоследствии Ева надела то платьице, то ахнула (а ей угодить с нарядами было не просто!). В нем Ева стала еще привлекательнее, платье подчеркнуло ее стройный стан и длинные ноги с крепкими икрами. Кроме того, платьице было из натуральной кожи, а это большой дефицит на Земле в век полимеров и искусственных тканей.
От Евиной похвалы Адам не возгордился, а принялся мять шкуры еще и на безрукавку, пообещав одеть свою жену с ног до головы во все натуральное.
Что касается Мурчика (Адам, правда, упорно величал его Мурчалом),  забегая вперед, скажем, что он на долгие годы сохранил верность первым людям Леонии. А вот на подруг ему не везло — кого либо не приводил он к пещере, она через несколько дней убегала обратно в тростниковые джунгли. Или природа их звала к себе, или они не могли привыкнуть к человеческому обществу, может Мурчик их не устраивал, да только в пещере они не могли прижиться. На воле, наверное, было лучше.
Постарев и еще больше растолстев, Мурчик прекратил ночные похождения в камыши и уже не приводил подруг, а безмятежно храпел посреди пещеры, не забывая просыпаться, чтобы поесть и немного помурчать и потереться о ноги хозяев. Первые люди Леонии и этому были рады: все же в их пещере храпело еще одно живое существо и иногда терлось об их ноги, как в далеком детстве на предалекой Земле.
15
Настал тот день, когда Адам отлил из бронзы зеркало.
Зеркало для Евы. Пусть бронзовое, но зеркало. Овальное, блестящее, с ручкой. А вокруг ручки пустил растительный орнамент (первая попытка художественного литья!), но орнамент не удался — подвела не совсем совершенная форма. Но все же зеркальце получилось ничего. По крайней мере Адам им был доволен. Но что скажет Ева?
В этот день реконструированная печь выплавила столько бронзы, что ее хватило на котелок, две миски, зеркало, кувшин, еще и осталось на несколько наконечников для стрел. Особенно удался кувшин — высокий, с узким горлом, с удобной ручкой, аж звенит!
Теперь Адам сидел и чистил песком бронзовое зеркало. А возле него лежал Мурчик, с полузакрытыми глазами. В последние дни, когда хозяйка была не в духе (а он интуитивно это чувствовал), кот старался не попадаться ей на глаза. Если Адам куда-то шел, он сразу же бежал за ним следом.
— Вот так-то оно, представитель кошачьих, которого впервые в истории Леонии приручили, — шлифуя зеркало, бухтел обращаясь к  коту Адам. — Вообще, хозяйка у нас с тобой лучшая в мире. Но в последнее время с ней случилось что-то такое, хоть во второе полушарие Леонии беги. А что именно — никак не соображу. Но ты не паникуй, — успокаивал он кота, — подарим нашей хозяйке зеркало — и она расчувствуется, обрадуется и снова станет ласковой и милой.
Мурчик, открыв один глаз, недоверчиво посмотрел на Адама и что-то скептически муркнул.
И тут на литейном дворе (так Адам называл пространство вокруг плавильной печи) появилась Ева.
— Чего это вы убегаете от меня? — обиженно спросила она, и из ее глаз готовы были брызнуть слезы.
— На счет кота не скажу, может, он захотел подышать свежим воздухом, а за себя... Когда я изучал историю одной религии, которая называлась исламом. Так вот человек, который исповедовал ислам, на твой вопрос мог бы ответить так: да падет гнев аллаха на голову того, кто посмеет бежать от такой женщины, как ты!
Она хотела что-то сказать, но передумала. Села на камень, под которым настороженно затих Мурчик, вздохнула.
— Может, я хочу кушать? — после паузы произнесла не совсем приветливо.
— Но ведь в пещере есть мясо.
— Я не хочу мяса!
— А что же ты хочешь?
— Ну чего то... такого...
— Постараюсь, — с готовностью ответил Адам.
А сам тем временем принес казан и поставил возле нее.
— Видела? — Ева взглянула мельком и отвернулась. — Что-то я не слышу возгласов восхищения!.. Ведь это котел! Казан, Ева, звонкий, бронзовый, а в нем мы сможем варить. Слышишь, Ева, варить супы! Или уху, например, из рыбы.
Ева подумала и ответила:
— А уху я вроде ела.
— Вот и хорошо, на ужин в новом котле сварю похлебку, — невероятно обрадовался Адам. — Ты посмотри, что я еще сегодня отлил!
На миски и ложки она не обратила особого внимания, лишь скользнула по ним взглядом. На кувшин же взглянула с интересом, даже в руки взяла.
— Во, какой?.. — Адам сиял, ожидая от нее хотя бы скупой похвалы. — Мы с тобой начинаем обзаводиться посудой. По поводу котелка с мисками ничего не скажу, а кувшин, по-моему, удался. Как думаешь?
— Хороший, — согласилась Ева, и в ее глазах засветились какие-то искорки. — По крайней мере, в руки приятно взять.
- И я такого мнения. С таким кувшином тебе будет приятно ходить к реке за водой. И каждый день в нашей пещере будет стоять кувшин со свежей водой.
— А почему это я должна ходить за водой? — Ева надула губы.
— Ну что ты, Евочка! Просто мне показалось, что тебе будет приятно ходить с таким кувшином за водой. Но... сейчас я сбегаю и сам принесу воды.
Адам схватил кувшин и метнулся к реке. Мурчик посмотрел на Еву и бросился за Адамом.
— Чего убегаешь?! — крикнула ему вслед обиженная Ева. — Разве я тебе не хозяйка?
Кот выдал ходу и исчез в траве.
Через минуту, с кувшином, полным воды, вернулся Адам. За ним прибежал и Мурчик. Убедившись, что хозяин больше никуда не собирается, улегся в тенечке под камнем.
— Ну вот, мы и обмыли наш кувшин. С водой у него еще лучший вид, правда?
Ева взяла кувшин с водой, подержала его в руках и быстрым движением вылила воду Адаму на голову.
Это было так неожиданно, а холодная вода в жаркий день показалась такой приятной, что Адам от удовольствия только крякнул. Мурчик понял это по-своему и подпрыгнул, готовый рвануть вслед за хозяином. А Адам, с головы которого стекала вода, лишь засмеялся. Он смеялся легко, весело, бодро.
— Ой Евочка, забыл! — вдруг воскликнул с радостью. — Я же тебе отлил что-то такое, такое!..
Вытащив из песка зеркало, фукнул на него, вытер рукавом, еще раз подышал и снова вытер. И только тогда торжественно протянул Еве.
— Специально для тебя. Из лучших сортов бронзы. Можно сказать, не из бронзы, а из моей любви к тебе.
— Разве у тебя бронзовая любовь?
— Зато лучшее в мире зеркало. Когда-то на Земле, за тысячи лет до нашей эры, в такие зеркальца жены фараонов засматривались, царицы разных народов смотрели.
Ева взяла зеркало и, повертев его в руках, похвалила:
— Если и дальше будешь совершенствовать свое мастерство, то далеко пойдешь. Возможно, межзвездный корабль отольешь из бронзы и мы на нем вернемся домой. — Она загляделась в зеркало на свое отражение. Поправила волосы. — Гм!.. А знаешь, все видно. Мерси!.. Ну ка, зеркальце, скажи мне всю правду, расскажи?
— Ты на свете всех милее! — вместо зеркала сказал Адам.
И вдруг словно тень пробежала по ее лицу.
— Ах, Адам!..
— Я давно уже хочу спросить, что с тобой?
— А ты спроси у зеркала. Может, оно тебе что
Ева сделала шаг к Адаму, жалобно заплакала и ткнулась ему в плечо. — Ой муженек мой, я боюсь...
— Кого?.. — Адам все еще ничего не мог понять. — Пока ты со мной, тебе ничто не будет угрожать.
— Какой ты недогадливый. Я — беременна.
— Как?.. По нн-астоящему? — прошептал он.
Ева сквозь слезы улыбнулась.
— А ты думаешь, что беременной можно быть по нарошку?
Поборов испуг, Адам заулыбался и принялся целовать ее лицо, что-то растерянно бормоча:
— Но ведь здесь нет ни врача, ни акушера, а я... не знаю, что делать...
Ева обхватила его за шею и зашептала:
— Глупенький мой!.. Надо побольше мятых шкур.
— Для... чего?
— На пеленки! Только чтобы мягкие были. Как шелк. Чтобы было во что пеленать первого маленького человека, который появится на планете Леония.
16
Несколько ночей они почти не спали.
Оба радовались и ужасались тому, что должно произойти. Как быть? Кто примет роды? И благополучно ли они закончатся?..
Вопросы, вопросы, вопросы, один другого тревожнее, а ответа — ни одного! Поэтому было не до сна. Иногда они, не сговариваясь, вставали среди ночи, выходили из пещеры, усаживались на камни, слушали шум моря. Над ними висел черный шатер с чужими звездами и созвездиями, что уже стали знакомыми и будто своими. И среди всех созвездий было одно, которое, как магнитом, притягивало их взгляды. Кассиопея, шестая звезда Кассиопеи.
— Солнце, Солнышко, — шептала Ева, и на душе становилось уютнее, когда смотрела на шестую звезду Кассиопеи. Там — люди. Земляне родные. Люди Солнца. Там много-много людей. А кто им поможет здесь?.. Ева уже слышала в себе новую жизнь — и радовалась той жизни, и страшилась...
Зашли в пещеры где-то под утро, легли на своих лежаках и некоторое время делали вид, что спят.
— Все равно ты не спишь, — сказала Ева и села на лежаке. — Хоть бы утро скорее.
- И ты не спишь, — тихо произнес Адам.
— Страшно мне, и... что сделаешь. У меня под сердцем уже бьется дитя. Хочешь услышать?
Адам вскочил и подбежал к Еве.
— Дай руку, — она взяла его руку и прижала к животу. — Чувствуешь?
От волнения он ничего не чувствовал, а Ева уверяла, что дитя уже толкает ножкой.
— Помнишь, что тебе сказал отец, когда ты собирался в космос?
— Человек должен оставить на Земле продолжателя рода, а тогда может и лететь к звездам, — послушно ответил он.
— Вот я рожу тебе продолжателя рода. Будущего астронавта, — она ткнулась лицом Адаму в плечо и тихо заплакала. — Это я от счастья, — объяснила. — Сколько мечтала стать матерью, и вот... Моя мечта сбудется, а я боюсь...
Адам обнял ее, и в его объятиях она успокоилась. Даже задремала. И виделся ей сон. Широкое поле, зеленая трава. Там и тут одуванчики цветут. Они — восемь астронавтов — идут к ракете, которая унесет их на орбиту к “Гелиосу”. На шпиле башни уже вспыхнул предупреждающий огонек. Ева хочет сесть в ракету, и видит, как зеленым полем космопорта за ней бежит белокурый мальчик и машет ручкой. “Сын”, - думает она и хочет броситься к нему, но не может шевельнуть ни рукой, ни ногой. А откуда то несется музыка — печальная, волнующая. Прощание с Родиной... “Сынок, жди меня на Земле, я вернусь!.. — кричит Ева белокурому мальчику, но ее слова заглушает грустная и волнующая музыка нарастает и заполняет ее всю... Слушая полонез, Ева плакала во сне, и слезы капали Адаму на грудь.
А утром она посмотрела на него улыбающимися глазами, под которыми появились едва видимые синяки, и мягко сказала:
— Ты не забывай про пеленки...
Для пеленок нужны были шкуры, и Адам собрался в Медные горы на охоту.
— Никогда не думала, что буду заматывать своего ребенка в козьи шкуры, — жаловалась Ева. — Это же надо до такого дожиться!
— Не в козьи шкуры, а в замшу, которую я изготовлю до рождения продолжателя нашего рода. А замша - это редкость. На Земле никто не позволит себе такой роскоши — замшу на пеленки.
Когда уже выходил из пещеры, нацепив через плечо сумку с луком и стрелами, взяв еще и копья, Ева вдруг сказала:
- И я пойду с тобой.
— Но я же в горы собираюсь.
- И я в горы хочу. Должна же я научиться стрелять из лука.
— Правильное у тебя желание. На безлюдной планете и женщина должна уметь владеть оружием.
Дорогой Адам и в самом деле учил ее, как держать лук в руках, как класть стрелу на тетиву, как оттягивать ее, прицеливаться. После нескольких попыток Ева уже могла попасть стрелой в дерево и этим очень гордилась.
В Медных горах они пробыли целый день. Адам показывал ей россыпи медных самородков, залежи касситерита — оловянной руды. Потом завел Еву в одну из расщелин, и среди песка они собирали драгоценные камни: изумруд,  сапфир, гранат, агат, случались опалы, рубины, яшма и даже звездный сапфир. Глаза у Евы возбужденно горели, она всплескивала руками и восторженно восклицала:
— Какое богатство! Какая красота! Я вся буду в драгоценных камнях. - И вздыхала: — Вот только никто из земных женщин не позавидует мне.
Задумалась, нахмурилась, а потом, неожиданно размахнувшись, бросила те драгоценные минералы в высокую траву.
— Пусть все знают, как я запросто разбрасываю драгоценные камни! Ах, какая я богатая! Целая планета принадлежит мне. Подумать только: не царица, не королева, всего лишь кандидат наук, а мне принадлежит целая планета с такими драгоценными минералами. Вот только подданных нет.
— А я?
— С одним подданным царства не построишь.
— Почему бы и не попробовать?
— И уже пробуем. Увидим, что из этого получится.
Отдохнув в тени, двинулись дальше и вскоре вышли на тот хребет, с которого они видели Черный призрак.
— Пойдем устанавливать контакт, — весело сказала Ева.
Поднялись на гребень. Первым сошел Адам, и вскоре на гребне противоположного хребта — солнце уже светило им в спины — в тумане появился давний знакомый — Черный призрак.
— Привет, дружище! — махнул ему Адам рукой. Черный призрак ответил взмахом. — Это я, Адам. Нет людей на этой планете, так хоть ты стань нам другом, бестелесный призрак!
И едва возле Адама стала Ева, как по ту сторону рядом с Черным призраком появилась еще одна фигура — женская. Тоже в черном.
— Вот нас уже и четверо на этой планете. Как все просто! Сошли мы на хребет — и нас уже стало четверо. Правда, те двое молчуны, но все равно они похожи на людей.
Призраки были очень похожими на людей, только не видно было их лиц.
— А их можно оживить? — вдруг спросила Ева.
— Надо их материализовать, и они оживут.
— Если бы тени материализовались, то нам бы с тобой уже и не протолкнуться на этой планете из-за Адамов и Ев. Но это были бы копии, а не оригиналы.
— Оригиналов, дорогая моя, и среди живых людей немного. А все копии, копии, копии... Вроде человек живет, трудится, над чем-то даже задумывается, а присмотришься — копия.
— А может, и мы с тобой чьи-то копии?
— Не думаю.
— Почему?
— Копии не захотели бы лететь с Земли — уютной и обжитой — в неведомые звездные миры, не зная, что их там ждет. Копии берегут себя, обрастают вещами в комфортабельных квартирах или жирком на работе. А лететь в звездные миры за тридевять земель, рисковать собой и своим благополучием им ни к чему. Рисковать могут только оригиналы. На них Земля держится. А копии... Особенно их много в литературе, здесь для них раздолье, рай земной, как говорили когда-то в древности на Земле. Сами в душе копии, они копируют произведения с невероятной легкостью. И выдают те копии под видом оригиналов. Но копия является копией, как ее не маскируй. А оригиналы выдаются редко, не каждый, как не каждый год можно создавать настоящие произведения. А пока что идет игра в копии. Но я верю, что на Земле настанет такое время, когда люди-копии наконец переведутся, а останутся только оригиналы. Вот тогда гомо сапиенс сразу поднимется на высшую ступень.
— Какую бурю ассоциаций вызвали у тебя эти призраки, — удивилась Ева. — А если случится так, что исчезнут оригиналы, а на Земле останутся только копии?
— Тогда... прогресс остановится. Пойдет деградация. Вот почему копии всегда завидуют оригиналам и при определенных социальных условиях становятся очень опасными. Ты историю человечества хорошо знаешь — сколько таких периодов было, когда власть захватывали копии и что они тогда делали. Кто заставил отравиться в Древней Греции мудреца Сократа? Копии! Они не могли стать такими оригиналами, как Сократ, а потому уничтожили мудреца. А кто сжег Джордано Бруно на костре? Копии! Человеческие копии или копии в виде людей. Кто преследовал Галилея? Тоже копии. Копии стреляли в Пушкина и Лермонтова, преследовали Шевченко и Овидия, выгоняя их подальше от людей, на край света. А кто убил Гарсиа Лорку? Тоже копии с фашистскими свастиками, копии, которые захватили власть и которые терпеть не могли оригинальных людей, которые не подчинялись им, копиям, у государственного кормила. Кто отрубил голову Улугбеку? Копии! Копии! Они уничтожают оригиналы, чтобы их не с кем было сравнить и чтобы никто не знал, что они всего лишь копии.
Так они долго болтали, стоя на гребне хребта, освещенные уже вечерним солнцем. Правда, говорил Адам, а Ева слушала. Он жестикулировал руками, и его бесплотный двойник, его копия на противоположном хребте, тоже жестикулировала копировала движения Адама. И это было как наглядный пример к Адамовой речи о копии.
17
Вечерами Адам мял шкуры.
Гора вымятых шкур росла и росла.
Ева посмеивалась, кивая на ту гору.
— Ты думаешь, я рожу тебе сразу десять детей?
— Пеленки, Евочка, всегда пригодятся.
Адам мял шкуры, и однообразные движения, как ни странно, успокаивали его.
С каждой неделей беременность давалась Еве все труднее и труднее. Ее внешность изменилась, черты лица стали острыми, на нем появились коричневые пятна, под глазами постоянные синяки. К тому же она стала капризной, как никогда.
И хуже всего было с едой.
Попросит она, к примеру, фазана, Адам добудет, запечет его на костре и нежное, дымящееся мясо подаст к столу, то есть на камень, который служит им обеденным столом.
— Что это? — подозрительно принюхивается к мясу Ева.
— Фазан, которого ты заказывала.
— Я заказывала фазана? — удивляется она. — Это тебе просто показалось. Фазана я терпеть не могу.
— А что бы ты хотела, моя дорогая, из птицы или из рыбы?
— Ну... хотя бы... — Ева напряженно думает. — Хотя бы мидий!.. Я уже так давно не ела мидий!
Не говоря ни слова и не теряя и минуты времени, Адам выходит из пещеры, спускается в бухту, раздевается и заплывает за прибой. Раз за разом ныряя, отрывает от подводного камня десятка два мидий, приносит их к пещере, печет в костре, и через какое то время нежное оранжевое мясо уже лежит в бронзовой миске, разнося аппетитные запахи.
- Евочка!.. Твой заказ выполнен, перед тобой лучшие мидии Леонии.
Ева садится за стол-камень, нанизывает заостренной палочкой кусочек оранжевого мяса, долго и подозрительно к нему принюхивается и, наконец, сердито бросает:
— Опять мидии? Я же их терпеть не могу! Ты на зло мидиями меня кормишь.
Адам терпеливо и спокойно выслушивает и говорит:
— Извини, пожалуйста. А что бы ты хотела, моя дорогая?
— Рыбы! — Ева капризничает. — Да, да, я хочу рыбы. Мне кажется, я уже давно не ела рыбы.
Через время Адам возвращается с большой рыбиной, пробитой копьем. А еще спустя какое-то время в бронзовой миске дымится запеченная рыба.
Но и от рыбы Ева отказывается. И вдруг выкрикивает:
— Хочу фазана! Да, да, хочу фазана!..
Адам достает миску с мясом фазана, которую он подавал еще утром, и торжественно ставит на стол.
И Ева с аппетитом ест фазана.
Как-то Адам наткнулся на грибы, что своим видом и формой напоминали известные на Земле боровики. И сварил суп с мясом и грибами. Когда занес в пещеру дымящийся котел, благовония, как говорила потом Ева, “чуть не сбили ее с ног”.
Те благовония и заманили пещерного медведя.
В тот вечер, когда они уселись за каменным столом и глава хоть и маленькой, но образцово-показательной семьи разлил в миски уху, послышался шорох, а затем сопение.
— О, еще кого-то в гости несет! — в шутку сказал Адам и отложил ложку. — Поужинать не дадут.
В тот же миг раздалось такое рычание, что эхо в пещере едва не заглушило всех.
Не растерявшись, закричал и Адам:
— Ну-ка убирайся отсюда! Дай спокойно поужинать! А то если выйду, не поздоровится!
Адамова уверенность имела под собой почву: во-первых, у него были копье, топор и лук со стрелами, во-вторых, и это главное, был уверен, что в узкий проход пещеры медведь не пролезет.
Как не странно, но Ева не испугалась. Возможно, она бы и запаниковала, но в этот момент увидела, что Мурчик с перепуга запрыгнул Адаму на голову и начал бить его хвостом по лицу. Ева засмеялась, разливая из ложки похлебку.
А непрошенный визитер застрял в узком проходе — ни сюда, ни туда — и бил лапой по камням.
Тем временем Адам, резко взмахнув рукой и сбив кота с головы, бросился к костру, схватил горящую головешку и ткнул ее в пасть ночному гостю. Взревев, тот в одно мгновение исчез, только долго было слышно его сердитое удаляющееся рычание.
— Десятому передашь, что непрошеным по гостям ходить не годится! — вдогонку кричал Адам. — Второй раз не сунешься в пещеру, где живут двуногие существа! Я в твои пещеры не заглядываю, и ты в мою не лезь!
И вернулся к Еве.
— Жаль, столько мяса убежало!
И, словно ничего не случилось, они сели ужинать. Адам с Евой к своему камню-столу, а Мурчик, все еще не успокоившись (щетина на нем грозно топорщилась, и он сердито бил себя хвостом по бокам), осторожно подошел к своей плошке.
Вскоре все трое были заняты ухой.
Похлебка действительно была вкусной.
18
Закончилась зима, а с ней и сухой сезон.
Задул, набирая силу, северо-западный пассат, в вылинявшем за зиму, белесом небе наконец появились облака, и скоро первые дожди — обильные и дружные — прибили пыль на Больших Равнинах, зашумели камышами на реках, заплескали на озерах. Наступило лето.
Серенький небосвод словно кто подкрасил синькой — на глазах становился голубым.
Одним таким днем, когда происходили вышеописанные приятные осадки и громче обычного на озерах трубили леонийские птицы, Адам возвращался с охоты. Возвращался не с пустыми руками: в одной нес лук (стрелы выглядывали из сумки, что висела через плечо), а во второй держал тяжеленного дудака, килограммов на двенадцать-пятнадцать — даже руку оттягивало! И главное, с первой стрелы взял, потому что все таки научился владеть луком.
Такого дудака подстрелить бы на Земле — сенсация! “Как сообщил представитель Общества охотников и рыболовов, член этого общества геолог Адам Весна во время отпуска подстрелил редкую дрофу весом почти в пуд”. Наверное, так писали бы на Земле газеты в воскресных выпусках, а тут и похвастаться не перед кем. Ева уже привыкла, что он регулярно приносит такие трофеи, поэтому и внимания не обращает, будто так и должно быть. Та-ак... Дрофы здесь тяжеловесны, и не унесешь в одной руке.
Шел Адам голый до пояса — дождик-потому что теплый, как душ. Хороший дождь! Загорелое, крепкое тело отливало бронзой. Крылья добытой птицы (чтобы не волочились по земле) он связал свяслом из травы и нес за крепкие ноги, время от времени меняя руки. На душе было спокойно и радостно.
Дождь то затихал, то снова обильно припускал, в голубом небе плавало не жаркое сейчас Солнце со своим спутником, то ныряя за облака, то выныривая, и Адаму хотелось запрыгать, как некогда в детстве, выкрикивая: “Слепой дождик!.. Слепой дождик!..”
И хотя Большие Равнины зеленели круглый год, однако с началом лета и теплых дождей словно омолаживались. Зелень становилась изумрудная, словно только что появилась на белый свет и еще не ведала, что такое сухой сезон — горячий и бездождевой.
Адам повернул к реке Евы и пошел ее высоким левым берегом. Река в сухой сезон, то есть зимой, была тихая и спокойная, а летом бурная, строптивая, как и та, чье имя она носит.
Дождь припустил, и по всей ширине реки поднялась волны — одновременно лопались тысячи пузырьков, и в воздухе звенело. На отмелях, под камышом, стояли, сутулясь, длинноногие и длинноносые цапли, и в камышах, несмотря на дождь, кричали птицы.
До виллы “Каменные пенаты” оставалось минут десять ходу. Адам поменял руки. И подумал: “Если родится сын, обязательно научу его стрелять из лука. Без лука на Леонии не выживешь”.
Вспомнил Еву и ускорил движение: как она там? Роды могут начаться со дня на день, и он боялся надолго оставлять ее одну. Пугала неясность, неопределенность их положения. А вдруг возникнут осложнения? К кому бежать за помощью?.. А впрочем, что будет, то и будет.
Дождь постепенно затихал, выглянуло Солнце со своим спутником, и над Равнинами встали две радуги. Точь-в-точь такие, какие он не раз наблюдал в детстве, в далеком отсюда Приднепровье. И показалось Адаму, что он дома, что гроза застала его врасплох в степи. И вот он, мокрый и грязный, перепрыгивая через лужи, спешит домой, а навстречу ему бежит... Молодая и красивая мама, а он сам — маленький мальчик. “Ну где тебя носило? Такая гроза была, а тебя нет. Что я должна думать?..”
Усилием воли прогнав от себя это видение. Потому что воспоминания только жгучим трепетом наполняют грудь и потом долго ходишь сам не свой.
Вот и бухта. Еще издалека Адам увидел тотем и приветливо махнул ему рукой. Стоит тотем — крылатый охранник их рода, — значит, все в порядке. Даже от души отлегло.
Но сразу же встревожился: Евы возле пещеры не было, а она всегда ожидала его на площадке, сидя  вон на том камне.
Адам положил под скалу дрохвача и осторожно подошел ближе. Из пещеры доносился какой-то странный звук: не то кто-то тихо напевал, не то шумел — нежно, мягко, счастливо... Слов не разобрать, но голос был такой умиротворенно-радостный, что Адам застыл, словно завороженный... Кажется, еще на Памире, когда он лежал в горной обсерватории с высокой температурой, вот так ему тихо напевала Ева.
Адам сделал еще шаг и застыл. Из пещеры доносился пение. Ева пела кому-то... И вообще, это было нечто новое. За последние полгода он ни разу не слышал, чтобы Ева пела. Да еще так проникновенно, со счастливой ноткой в голосе.
И когда наконец Адам понял, что то поет мать — молодая мать! — его с головы до ног обдала теплая волна: так может петь только мать своему ребенку.
И тут послышался еще один звук, который заставил его содрогнуться и замереть в сладком напряжении. Такого звука Адам еще никогда не слышал, он его просто не знал. Но догадался: то плачет ребенок.
Он качнулся и схватился рукой за край скалы.
Следовательно, их на Леонии уже трое!
— Ой, какие мы крикливые! — отозвалась Ева, и по голосу Адам почувствовал, что она радуется. — А ну-ка еще... еще поори. На этой планете детского плача еще никто и никогда не слышал, так кричи, мой маленький, кричи громче и смелее! А папа услышит и прибежит. Папа наш охотится где-то и не знает, кто на свет белый появился, кто пополнил население Леонии.
Адам сделал было движение, чтобы забежать в пещеру, и остановился, потому что хотелось еще стоять тут и слушать звонкий плач младенца и счастливый голос матери. А маленький плакал так шумно и звонко, и так нежно щебетала к нему мать, что Адам готов был стоять тут целый век и слушать, слушать, слушать и упиваться...
“Кто же родился?” — подумал он и, будто отвечая на его немой вопрос, раздался голос Евы:
— Ой, как же ты красиво ножками дергаешь, мой мальчик леонийский!
Сын!
Сын!!
Сын!!!
— Дергай, дергай ножками, мой маленький, — говорила Ева. — Планета большая, бегать есть где, так что укрепляй свои ножки. А мама тебя сейчас перепеленает в сухое... Ах, какие мягкие шкурки! Папа так постарался, замшу, как шелк, сделал. Для сыночка своего. Ну, иди, иди ко мне, голыш ты мой!.. Дергаешь ножками, и не знаешь, что ты первый человек, родившийся на этой планете. Так потом и будешь писать в биографии: родился второго года новой эры на планете Леония в системе звезды А, созвездие Центавра...
“И откуда у нее столько нежности? — изумился Адам. — Никогда бы не подумал, что Ева может быть такой!..”
— Мальчик с Леонии! Как красиво звучит: мальчик с Леонии! Слышишь, сыночек мой? Единственный во всей Вселенной мальчик с Леонии.
Вокруг Адама вдруг стало светло-светло. Из-за туч выглянуло Солнце и засверкало в голубой, даже синей, небесной прогалине. Большие Равнины стали такими зелеными, даже глазам больно было смотреть. А на море послышался шум — тихий, успокаивающий. Он нарастал, становился ближе, и уже в бухте застрекотало. Пошел слепой дождь. Адам стоял под тем дождем и улыбался. Какой теплый и ласковый слепой дождь!
Дождь припустил дружно, обильно, весело.

А Ева тихо напевала в пещере:
Котик серенький,
Котик беленький,
Котик мохнатый,
Не ходи по хате,
Не буди ребенка!..
Адам вслушивался в музыку ее пения и думал, что отныне его жизнь станет совсем другой, отныне засияет новая грань, неведомая доселе неизведанная...
Но в тот миг его окутал страх.
Стало страшно от одной только мысли: до Земли отсюда далеко, так далеко, что и осознать это расстояние невозможно. А вдруг его сын никогда не встретит людей? Вдруг он будет обречен всю жизнь провести на безлюдной планете? Они в своей познали счастье, а что их сын узнает, если будет жить одиноким на планете?
От тех мыслей стало так тяжело на душе, так удручающе, что Адам поспешил развеять тревожные мысли. Нет, нет, Земля не оставит их в беде, Земля выручит, и сын его будет с людьми.
Он подошел к тотему, обнял столб руками, прижался к нему щекой.
— Ну, хранитель нашего рода, слышал, как поет в пещере Ева, слышал, как звонко плачет мой сын? Новый человек на Леонии, и тебе ее охранять и беречь.
Адам достал свой бронзовый нож и вырезал на тотеме: “Адам + Ева = Адам”
— Вот так, тотем, — взывал к столбу. — Мой отец Адам, я Адам, так пусть и сын мой тоже зовется Адамом. Отец — Адам Весна-Первый, я — Адам Весна-Второй, а сын пусть будет Адам Весна-Третий. Чтобы род наш Весен никогда не прерывался во всем белом свете.
Из пещеры лениво вразвалку вышел Мурчик, потянулся на передних лапах, выгибая лоснящуюся спину, и сладко зевнул. Увидев хозяина, подошел к нему и, высоко задирая хвост, принялся тереться о его ногу. И мурлыкал, мурлыкал, как будто что-то хорошее-прехороше рассказывал на своем кошачьем языке. Дождь припустил еще сильнее, на море Спасения стоял звонкий лязг, а на Больших Равнинах в синеве неба сияло солнце, как нарисованное.
Сын, видимо, заснул, потому что Ева напевала уже совсем тихо:
Дитя будет спать,
Котик ворковать,
Ой на кота — мурлыка,
На ребенка — дрема,
А-а-а... а-а-а!..
Адам слушал, и по его щекам, смешанные с дождем, текли слезы, такие же светлые и радостные, как слепой дождь на планете Леония.






Часть пятая
А ЗОРИ СВЕТЛЫЕ, КАК НАДЕЖДА
1
И ходят по вечным своим орбитам вокруг Солнца девять планет, девять сестер и братьев. А называются они... Хи-и, забыла. Это ж надо, а? Забыла, как называются девять планет Солнечной системы. Ай-ай-ай!..
— А я знаю, я знаю, ага!
— А ну-ка скажи, сынок.
- И скажу, и скажу!.. Венера,               
                Марс, Меркурий, Сатурн...
— Молодец. А дальше?
— Сейчас, мама, сейчас. Я вчера знал, еще и папе рассказывал. Честное-пречесне, вчера знал... Ах-да, вспомнил: Нептун, Юпитер, Уран и Плутон. Все, мама!
— Ну вот! А родную планету нашу ты и пропустил. Как называется голубая планета людей?
— Земля! Земля! Земля!.. Самая главная планета.
— Для людей — да, а для Вселенной Земля — песчинка, пылинка в безграничном Космосе. Когда человеческое воображение о мире выкристаллизовалась сначала в форме геоцентризма: Земля в центре мира. Потом — гелиоцентризма — Солнце в центре мира. Потом — галактизма и наконец — мегагалактизма. Но для людей Земля была и будет центром жизни. Колыбелью человечества.
— Мам, ты чего?.. У тебя слезы в глазах. Ты плачешь?
— То дым, сыночек, зашел мне в глаза. Ах, какой плохой дым! А ну иди прочь отсюда! Иди, иди, ты нехороший. Беги из пещеры и в небо лучше лети. Там тебя ждет раздолье.
— А почему дым по глазам ходит? Ему ходить больше негде, да?
— Да, да...
- И неправда, неправда! Ты всегда плачешь, когда вспоминаешь Землю. И прячешь свои слезы от папы. Тебе очень-очень хочется на Землю?
— Ох ты же мой зоркий мальчик!.. Но урок еще не закончился, и поэтому не будем отвлекаться. Скажи мне, сынок, почему Земля называется планетой людей?
— Потому, что... На Земле люди живут!
— Она единственная планета людей в Солнечной системе.
— А за Солнцем есть люди?
— Земляне уже второе столетие ищут в Космосе братьев по разуму. Однако ни звездные корабли землян еще не встречали людей в Космосе, ни радиосигналы не принесли нам ничего утешительного. Но в одной только нашей Галактике сто миллиардов планет — хоть на каких то, должна же быть жизнь. Ибо не может человек смириться с мыслью, что он единственный во Вселенной. Это было бы ужасно.
— Ма, а кто такие люди?
— Да я же тебе уже не первый раз рассказываю, что мы с тобой — ты, я и папа — люди. А о человеке сказано, что он — существо, стоящее на высшей ступени развития живых организмов на Земле. Как биологическое существо принадлежит к роду людей (homo). А род гомо на Земле представлен только одним видом — Человек разумный, гомо сапиенс. Мы с тобой изучали это на прошлых уроках, Разве уже забыл?
- И не забыл, и не забыл. Так я и есть — люди?
— Ну конечно же.
- И ты человек и я человек. И папа, потому что он очень добрый, — научил меня стрелять из лука, бросать копье, как держать в руках, разбираться в следах на земле и плавать меня научил... Огонь добывать меня папа тоже научил. А люди все такие, как ты, я и наш папа?
— Конечно.
— Такие-притакие?
— Такие-притакие, сынок. Только одни высокие, другие низкие, одни беленькие, другие черненькие, одни веселые, другие грустные, одни тихие, другие шумные, одни добрые, другие, увы...
— А другие злые?
— К сожалению, еще и такие люди встречаются на Земле. Недобрые. И даже жестокие... Но когда все люди будут только хорошие.
— А плохие к какому роду и виду относятся?
— Тоже к гомо сапиенс.
— Нет, они принадлежат к гомо нехороших.
— Возможно, ты и прав, мальчик. Но будем верить в лучшее. Будем верить, что гомо плохие исчезнут с лица Земли, а останутся только гомо сапиенс. Много людей на Земле, более десяти миллиардов.
— А на нашей планете сколько людей?
— На Леонии, на планете нашей, только трое людей. Папа, ты и я — вот и вся наша семья. Дружная и хорошая.
— А почему здесь нет людей?
— Потому, что здесь... нет пап и мам.
— А такие люди, как я, на Земле есть?
— Такие люди, как ты, сынок, на Земле называются детьми. Их много-много на Земле.
— А когда мы вернемся на Землю, я увижу людей?
— Ну конечно же.
— Вот здорово! Хочу на Землю, чтобы посмотреть на людей, которые называются дети. С ними можно играть?
— Сколько угодно.
— Хочу на Землю! Хочу на Землю!
— Ох, сынок, я тоже хочу на Землю.
— Тебе снова дым попал в глаза?
— Попал, сынок...
— Я выгоню дым, чтобы он не ходил по твоим глазам. И тогда мы пойдем на Землю. Папу заберем.
— Не дойдем, потому что очень далеко. Ножки у тебя устанут. Да и дороги мы не знаем на родную Землю.
— А ты же рассказывала мне... и показывала вечером созвездия Кассиопеи. И там наше Солнце. Ты говорила, что до Земли от Солнца уже близко. Вот и пойдем к Солнцу, а затем к Земле...
— Будем здесь ждать людей, сынок.
— А долго нам еще ждать?
— Уже недолго. Тебе сколько лет?
— Сегодня... завтра?
— Сегодня.
— Сегодня мне... лет, лет... семь лет.
— И два года мы без тебя с папой жили. Всего девять. Получается, что нам еще надо ждать пять лет. Или шесть, если корабль задержится.
— А это много — шесть лет?
— Как тебе сказать, сынок... Когда есть любовь, то шесть лет как один миг пролетят. А без любви шесть лет — словно вечность.
— А я знаю, а я знаю!.. У тебя есть любовь.
— Конечно. Я же тебя люблю.
- И папу тоже.
— Сынок, у нас сейчас должен быть урок математики.
— А ты мне лучше скажи, кто такой братик?
— Ну это... такой мальчик, как ты.
— А почему у нас нет такого мальчика, как я? Мне вон папа говорил... “Тебе, говорит, Адамчик, еще братика надо, вот вам бы весело было на Леонии бегать...”
И Адамчик вскочил на ноги.
— Ну-ка подожди, урок еще не закончился. Сейчас займемся вычитанием. Вот тебе пример. Нас трое: ты, я и папа. Если одного отнять, сколько нас останется?
— Я не буду этот пример решать. Потому что он плохой. Хочу, чтобы нас всегда было трое. А добавлять к нам можно.
— Кого же ты к нам добавишь?
— Братика! И тогда нас будет... будет четверо. Вот как я хочу считать!
2
И с этими словами из пещеры выскочил резвый и находчивый мальчик семи лет от роду, загорелый, шустрый, непоседливый, в коротеньких кожаных штанишках-шортах и в кожаной безрукавке. Подпрыгивая то на одной ноге, то на второй, мальчик выкрикивал:
— Гулять! Гулять!.. Целый день буду гулять где захочу!
— Ты куда, Адамчик? — выбежала за ним Ева. — Урок арифметики еще не закончился. А потом еще урок истории нас ждет.
— Мы уже изучили с тобой историю первобытного общества Земли. А я — первобытный.
— Ты не первобытный, ты, — мать засмеялась, растрепав сыну челку, — уже совсем цивилизованный. Ну, почти совсем.
— А папа говорил, что я еще первобытный.
— Папа шутил... Ты относишься к людям эпохи Космоса, цивилизации первой группы, которая уже завоевала Солнечную систему и отправила звездные корабли к другим созвездиям.
— Но я же не на Земле родился.
— Ох ты же мой леониец маленький! Ева мягко улыбнулась.
К сыну, к свету белому, к самой себе, к своим мыслям, к своему счастью. Она изменилась за семь лет материнства. Формы тела мягко округлились, налились зрелой истомой, той непостижимой женственностью, которая так соблазняет мужчин. И вся она сделалась какая-то мягче, нежнее, движения стали неторопливы, плавны. В светлых глазах — светлая радость. И еще что-то появилось на лице такое, будто она наконец открыла то, что должна открыть для себя каждая женщина.
На лице, во всей осанке, в каждой клеточке ее зрелого тела чувствовалось, что она уже мать, и счастливая женщина, полная достоинств и сил. Обречена на счастье и это счастье воспринимает как должное. Счастлива собой, мужем, сыном, жизнью. Может, поэтому ее светлые, лучистые глаза излучали тихую, светлую радость, радость любви, материнства, женственности.
Свою ежедневную радость, свое счастье Ева чувствовала и боялась. Порой ей становилось жутко. Слишком она была уж счастливой. А тот, кто весьма счастлив, должен почувствовать и несчастье. Для всемирного равновесия. Потому что все в мире имеет свое равновесие и никто и ничто не может долго держаться на одном счастье.
Ева пугалась своих мыслей, но никак не могла от них избавиться. А впрочем, она уже познала горе, трагедию, отчаяние, когда погиб “Гелиос”. Для равновесия мир послал ей любовь, счастье. И весы выровнялись.
Адам-старший добродушно посмеивался над ее, как он мягко говорил, доморощенной теории, что все в мире ходит в паре. “Человек сам кузнец своего счастья, — любил повторять он слова своего предка-кузнеца. — А собственными руками выкованное счастье — это надежное счастье. Ведь нам, — уверял он, — никто не дал счастья. Ни сверху, ни снизу, ни по бокам. Космос послал нам беду, безысходность. Загнал в тупик, из которого, казалось, не было уже выхода. Но мы нашли выход. Более того, выковали свое счастье. А когда счастье в наших руках, то его уже никто не отберет...”
— Мама, мама, а вон и папа идет! Наш папа идет! — выкрикнул Адам-младший и засверкал пятками к реке.
Проводив сына взглядом, Ева действительно увидела отца. (Она уже лет пять как стала звать Адама отцом, а он ее — матерью). Шел он неторопливо, крепким, уверенным и размеренным шагом, и его уверенность вселяла уверенность и в нее. Шествовал с видом хозяина, который после трудов праведных возвращается домой, к семье. Был одет во все “охотничье”: кожаные шорты с карманами спереди и по бокам, подпоясанный широким кожаным поясом с бронзовой пряжкой (сам отлил), кожаная безрукавка, тоже с карманами на груди и тремя бронзовыми пуговицами; но безрукавки он никогда не застегивает, поэтому грудь — всегда открыта солнцу. На ногах — нечто похожее на мягкие тапочки, в них можно бесшумно подкрадываться к добыче. За последние годы он окреп, возмужал — налился силой и здоровьем. Едва ли узнаешь теперь в нем того мягкотелого Адама, который летел на “Гелиосе”.
Раньше он не терпел никакой растительности на лице, а это года два назад вдруг отпустил бороду. И она — эспаньолка — ему шла. Бородка сделала Адама солиднее и... красивее. Настоящий мужчина — сильный, надежный, уверенный в себе. А с таким мужем и жена цветет на солнцепеке. На голове у Адама что-то похоже на сомбреро, также из кожи и собственного кроя и шитья. И, кстати, фантазии. Через плечо висит сумка, сшитая из лап того первого медведя, который когда-то опрометчиво пожаловал к ним в гости. Из торбы торчат лук и пучок оперенных стрел. В правой руке держит копье с блестящим наконечником. С одного броска это копье насквозь пронизывает зверя или птицу — сильный Адам! У пояса висят кожаные торока с петлями-удавками на конце. На тороках висят два фазана — сияют радужным оперением.
Все это Ева увидела в одно мгновение, а в следующее уже двинулась навстречу отцу. Шла неторопливо, мягким вкрадчивым шагом, неся ему на губах и в глазах улыбку радости, а во всем теле — сильном и упругом — разливалась волна истомы.
Адам подхватил сына на руки, подбросил над головой, поймал и, сняв свою шляпу-сомбреро, надел парню на голову и посадил себе на плечи.
Последние шаги навстречу мужу Ева перешла на бег и ударилась грудью о его грудь. Одной рукой придерживая сына, второй Адам прижал ее к себе.
— Ну, папа, мы тебя заждались.
— А охота, мамочка, не простое дело, требует времени и терпения. Приходится долго выслеживать и подкрадываться к птице.
— Но ведь они не знают.
— Людей, может, и не знают, но меня уже успели узнать, — он показал крепкие белые зубы.
— Купаться, купаться! — зазвенел вверху сыновей голос, и он босыми ноженками ударил отца по груди.
Купались в реке Еве.
Вода была светлая, прозрачная, чистая и приятно-прохладная. Раздевшись, попрыгали со скалы: плавали, кричали, как дети, брызгали друг на друга. Потом отец с матерью сплели руки, а сын вылезал на них, его поднимали высоко, и он прыгал в воду, как с трамплина. Накупавшись, легли на прибрежном песке, нежились на солнце.
Адам лежал на спине и, заложив крепкие руки за голову, смотрел в небо. Мать легла возле него, положила ему голову на грудь и тоже смотрела в небо.
Этой ночью ей снился Руслан, первый ее муж, радиоастроном “Гелиоса” Руслан Булат-Бек.
Первый год пребывания на Леонии Ева радовалась, когда он ей снился, а этой ночью во сне сказала ему недовольно:
“Почему ты мне снишься, Руслан?..”
“Как — почему? — удивился он. — Ведь я твой муж. Законный к тому же”.
“Был, — вздохнула она. — А теперь ты — мертв”.
“Но ведь я жив! — возмутился он. — Я стою перед тобой и говорю”.
“Нет, ты мертв, — слишком резко отрезала она. — Я оплакала тебя. Я хотела пойти за тобой на тот свет, в небытие, но Адам меня спас... А потом жизнь есть жизнь. Через два года после твоей гибели я вышла замуж за Адама Весну-Второго”.
“Вышла?.. Ты просто стала с ним жить”.
“Грубость тебе не идет. Я всегда знала тебя элегантным и вежливым. Адам мой муж, мы с ним расписались на тотеме. Муж, а не любовник. А брак мы с ним оформим после возвращения на Землю...”
“Когда я открывал планету Леония, то не знал, что открываю планету своей жене для любви”.
“Любовь всегда святая и всегда права, если она — любовь, У меня есть сын, — с гордостью сказала Ева. — Посмотри, какой красивый у меня мальчик”.
“А со мной ты не хотела иметь детей, — пожаловался Руслан. — Помнишь, я предлагал, а ты...”
“Дети появляются от большой любви”.
“Ты хочешь сказать, что не любила меня?”
“Ничего я не хочу сказать, потому что... ничего не знаю. А возможно, потому, что у нас с тобой была какое-то... сонная жизнь. А впрочем, для чего все это? Теперь уже поздно, да и не надо ворошить старое. Я не хочу, чтобы ты мне снился”.
“Боишься, что узнает Адам?”
Она засмеялась.
“Откуда он узнает, что ты мне снишься? Я не хочу, потому что у меня уже другая жизнь. Понимаешь, другая. На этот раз — настоящая”.
“На необжитой планете?”
“Представь себе, да. На необжитой планете, а жизнь настоящая. И я уже совсем не та, что некогда была. Не та!..”
Странно, почему он ей приснился?
Ева вскочила, села, посмотрела на Адама, глазами спрашивая его: “Ты здесь? Ты со мной?..” И, наклонившись над ним, прильнула губами к его устам.
— Ты... чего? На меня так посмотрела, будто я должен был куда-то исчезнуть? — спросил Адам, когда она наконец освободила его от объятий.
— Для того, чтобы посчитать, сколько раз я тебя целовала, нужна ЭВМ. - Ева щурила глаза, и те глаза были полны пылкой любви.
А сама с ужасом думала:
“Ой, я счастлива! Ой, я слишком счастлива!.. Мое счастье — это величайшее сокровище, вот и дрожу над этим сокровищем, чтобы не потерять его...
3
Уже два года, как к ним, в систему звезд А и Б созвездия Центавра, летел спасательный корабль Земли.
По крайней мере Адам так убедительно уверял, что Ева ему верила. Иначе быть не могло. Когда прошло семь лет, в течение которых “Гелиос” должен был вернуться обратно и Станция Дальней Связи, расположенной на окраине Солнечной системы, на Плутоне, не засекла его, на Землю полетела тревожная депеша: “Гелиос” исчез.
По существующим правилам сразу же должна был собраться на свое чрезвычайное заседание Высший Совет Космофлоту Земли и занести “Гелиос” в реестр кораблей, которые пропали без вести. На большой карте звездного неба, занимавшей всю стену в зале заседаний, в созвездии Центавра вспыхнул красный пульсирующий индикатор — это означало, что там исчез или терпит беду звездный корабль Земли.
Теперь все будет зависеть от того, какое решение примет Высший Совет. На орбитальной Станции Дальней Связи ежедневно находится в готовности Ноль мощный спасательный звездолет с опытным экипажем на борту, главная задача которого, находясь на орбите Плутона, ждать сигнала тревоги.
Так вечерами, когда они сидели на камнях возле пещеры и смотрели по привычке на созвездие Кассиопеи, на шестую ее звезду, говорил Адам. И Еве даже начинало казаться, что она сама присутствовала на заседании Высшего Совета и видела тот тревожный индикатор, который пульсирует на звездной карте в зале заседаний.
— А вдруг спецкорабль, что дежурит на Плутоне, уже успел куда-то улететь, где кто-то тоже терпит беду? — вдруг с тревогой спросила Ева. — Что тогда? Что, Адам?
И замирала, боясь дышать, — ждала от него успокоительного, утешительного ответа.
— Спасательный Космический Флот Земли имеет несколько спецкораблей. Пойми, мы прилетели сюда не просто посмотреть, что и как в системе звезд А и Б созвездия Центавра. Ведь мы не космические путешественники, которые летают ради любопытства - таких вообще нет. Мы прилетели сюда по плану Гендопралола, чтобы найти планету, пригодную для жизни людей, для будущей колонизации людьми Солнца. И мы нашли ее, планету Леония, и о том “Гелиос” успел передать на Землю по каналу А. И что бы с нами не случилось, Земля уже не отступится от созвездия Центавра, где имеется такая удобная для жизни людей планета. Итак, сюда прилетит не просто спасательный корабль, он заодно привезет и экспедицию для исследования Леонии. Через пять лет здесь высадятся специалисты различных отраслей и займутся Леонией, а спасатели тем временем будут устанавливать причины гибели “Гелиоса”. Экспедиция построит здесь несколько станций разного профиля, автоматические маяки и тому подобное. И как только специалисты подтвердят, что Леония действительно пригодна для колонизации ее землянами, как сюда начнут один за одним прибывать корабли с оборудованием, техникой, людьми. Очевидно, первыми колонистами станут ученые и специалисты, а уже потом, как они обживутся, начнут прибывать и первые космические переселенцы... Конечно, все это произойдет не так быстро, как я рассказываю, но так будет. В недалеком будущем. И нам с тобой просто надо набраться терпения и ждать, ждать, ждать...
Адам вырисовывал перед Евой такую впечатляющую картину будущей колонизации Леонии, что у нее дух захватывало. Оставалось ждать. Лишь пять лет ожидания и — тогда все изменится.
В такие вечера им казалось, что в черном небе ярче обычного сияет созвездие Кассиопеи, особенно его шестая звезда. И казалось, что они ощущают на своих лицах даже тепло лучей, что, преодолевая мрак Космоса, идет к ним от родного Солнца. Недаром же земляне гордо называют себя Людьми Солнца!
Взволнованная и возбужденная, Ева прижималась к Адаму, ластилась, шепча:
— Может, хоть одного Человека Солнца обнимешь, а? Имей в виду, он не такой и плохой по сравнению с другими представителями Людей Солнца. К тому же любит тебя!..
— А... сын? — отозвался Адам и порывисто притягивал ее к себе.
— А я и не сплю, а я и не сплю! — неожиданно звучало звонко, и до них со смехом бежал Адамчик. — Я все слышал, что вы говорили.
— Вот я тебе сейчас!.. — притворно ругалась Ева. — Где моя лоза? Кому давно уже пора спать?
Адамчик визжал от восторга. Отец вскакивал и поднимал сына высоко на руках, а мать, делая вид, что не может достать малыша, подпрыгивала, бегая за ними, и все трое поднимали такой веселый бардак, что даже сонные чайки на прибрежных скалах начинали возмутительно шуметь...
Набегавшись, навеселившись, усаживались на камнях под звездным блеском и смотрели на темное море, в котором вспыхивали разноцветные светлячки. Адамчик начинал дремать у матери на руках, а она, склонившись над сыном, тихонько напевала любимую песенку про соловья, которую когда-то пела на далеком Памире его отцу:
Фить-фить-фить,
Тех-тех-тех,
Ая-я-я, ох-ох-ох!
Там соловейко щебетал...
Песню подхватывал отец, и они вдвоем, наклонившись друг к другу, пели тоже друг для друга.
— А на Земле люди умеют так петь, как вы? — спрашивал сын, и сон бежал от него прочь.
— Так, как я, умеют, — неторопливо отозвался отец. — А вот так, как твоя мама... так никому не дано петь. Так поет во всей Вселенной только она одна.
Ева счастливо улыбалась.
Тогда она и понятия не имела, что ее ждет впереди...

После завтрака Адам собрался в Медные горы, а мать с сыном брались за обучение. Хоть Адамчика тянуло с отцом в горы (там было интереснее, чем заниматься математикой или на скале выводить малахитом буквы), но мать настаивала:
— Я не хочу, чтобы мой сын вернулся на Землю первобытнообщинным дикарем пещерного возраста! Пока прилетят земляне, ты будешь знать все, что знала я в твоем возрасте. И даже еще немного больше!
Через каждые три дня мать делала выходной от учебы. Для сына это было праздником — отец брал его с собой в горы, учил владеть луком, выслеживать добычу, собирать минералы. О, какие это были необычные походы!
В такие дни Ева оставалась “дома”, то есть в пещере. И тогда к ней приходила меланхолия, что перерастала в ностальгию. Она металась по пещере, не находя себе места (постаревший Мявкунчик опрометью вылетал из пещеры и прятался в скалах, и только слышно было, как он там жалобно мяукал). В отчаянии Ева дубасила кулаками в стены пещеры, выбегала на площадку, а обессилив, падала и часами неподвижно лежала, только изредка стонала сквозь сжатые зубы.
Там ее и заставали отец с сыном, которые возвращались с Медных гор, возвращались веселые, возбужденные, довольные — с минералами и дичью. Адам нежно поднимал Еву, заносил в пещеру и укладывал на лежаке. Разговаривали они с сыном шепотом, ходили на цыпочках, чтобы не потревожить мать.
Но одно для Адама было хорошо: приступы ностальгии у Евы быстро проходили. И непременно заканчивались приступами любви, тогда они оба бывали невероятно счастливыми...

4
Настало время, когда отец с матерью уже вынуждены были прятаться от сына со своей любовью. А любовь еще была такой молодой и так жаждала уединения. И хоть планета безлюдная, и, как вскоре выяснилось, скрыться от Адамчика хотя бы на час было не так то просто.
А пещера была одна на троих.
Иногда днем, когда удавалось Адамчика на час усыпить, поскорей бежали из пещеры и падали в высокие густые травы.
Как-то после этакого бегства в густые травы и случилось... Вернулись в пещеры, а сына нет.
Обошли всю бухту, звали, звали, кричали — только чайки в ответ жалобно курлычут и мартыны хохочут.
Адам сбегал к реке, там метался и кричал до хрипоты, в ответ — ни звука.
И тогда он ощутил тревогу.
Ева зарыдала:
— Ой, чувствовало мое сердце! Ой, беда пришла!.. Ой, где же мой сыночек!..
— Что с ним могло случиться? Гуляет где-то...
— Он же никуда раньше не уходил. Да и куда может пойти на необитаемой планете?
— За бабочкой погнался, а там какую-то птичку увидел или жучка, а там... — невесело фантазировал Адам. — Он сейчас в таком возрасте, что ему все интересно, все манит.
- И это говорит отец, у которого пропал... исчез ребенок?
— Кто тебе сказал, что он пропал и исчез?
— Но ведь нет нашего сыночка, не-е-эт!..
— Сейчас нет, а через полчаса прибежит...
Но Адамчик не вернулся ни через полчаса, ни через час.
В одно мгновение Ева увяла, постарела, поникла, как подрубленное под корень дерево. И плакала, не видя света белого. Такого причитания Адам еще не слышал за свою жизнь.
Время от времени Адам появлялся возле пещеры, спрашивал на ходу “Нет?..” и бежал по широкому кругу, пытаясь убежать от Евиного причитания. Но убежать от него было невозможно.
— Помолчи! — он просил Еву. — Дай хоть минуту подумать, прикинуть, найти какие-то версии, перебрать варианты...
— Что версии?! Что варианты?! Его схватил пещерный медведь.
— Пещерные медведи живут в Северных горах и сюда, к морю, приходят редко. За девять лет было только два случая.
— А это третий...
— Не придумывай!
— А вдруг... он захотел искупаться в море?
— Из наших рассказов он знает историю про спрута, который когда-то на тебя напал. Нет, в море он сам не пойдет.
Не успевал Адам обдумать одну версию, как Ева мигом выдвигала другую. И причитала, причитала, причитала...
— Да замо-олчи-же!!! — крикнул он, потому что лопнуло терпение, и прижал ее к себе.
Ева прижалась к мужу и, всхлипывая, измученная затихла.
— Это нам наказание за любовь! За наше счастье! Вот и потеряли сына, — снова забеспокоилась Ева. — Чует мое сердце... Укра-али сыно-очка, укра-али!..
— И кто его мог украсть! Приведения, что ли?
И только-только вырвалось у Адама то слово “привидения”, как его словно током обдало.
— Постой, постой! Дай подумать!.. Мы водили Адамчика к черным призракам на хребет? Водили, — ответил он сам себе. — Они ему понравились? Точнее, заинтриговали. Так? Так. Просил он нас забрать тех призраков в пещеру, чтобы нам всем вместе было веселее? Просил?
— Особенно маленького призрака-мальчика, то есть свое отражение, — оживилась Ева.
И оба, не говоря больше ни слова, бросились в Медные горы. Не бежали, а словно летели, не чувствуя земли под ногами.
Адамчик, живой и невредимый, стоял на гребне хребта и мирно “беседовал” с таким же, как и он, маленьким мальчиком, который стоял на противоположном хребте.
— Я с ним болтаю, болтаю, а он молчит, — встретил он отца с матерью жалобой на маленького черного призрака. — Я его к себе в пещеру приглашаю — не идет. Такой красивый мальчик, а молчит и молчит. Я хочу с ним играть...
Ева зарыдала и набросилась на отца:
— Слышал?.. Ему нужны люди!
— Давайте заберем черного мальчика к себе. Ему плохо самому в горах. Он хочет с нами жить.
— Почему плохо? — спросил Адам. — Ведь у него есть папа и мама. Вот они сейчас появятся.
Едва Ева с Адамом ступили на хребет, как по ту сторону у маленького привидения появились два взрослые.
— Пришли!.. — захлопал в ладоши Адамчик. — Папа и мама пришли! Теперь он не один! И он тоже в ладоши хлопает, так обрадовался, что папа и мама пришли.
Ева схватила сына на руки, и облицовывая, приговаривала:
— Сыночек мой, я тебя больше не оставлю одного ни на минуту.
- И зря, — отозвался Адам. — Его надо приучать к самостоятельности. Потому что самостоятельность тоже иногда может понадобиться.
Только теперь Адам понял, что такое родной ребенок. И какими бы тяжелыми не были бессонные ночи, настоящие трудности только начинаются. Сыну нужны Земля и люди. А если земляне не прилетят, что ждет их сына? Ему стало страшно от этой мысли, и он поспешно прогнал ее прочь, убеждая себя: нет, нет, земляне их не оставят в беде!..
— Мальчик! — крикнул Адамчик к своей проекции на соседнем хребте. — Приходи к нам в гости. Мы будем вдвоем играть в бухте. Слышишь, мальчик?
— Мальчика не отпустят папа с мамой, — сквозь слезы сказала Ева. — Они боятся его одного отпускать.
— Так пусть он берет с собой папу и маму.
И махал ему рукой.
А на противоположном хребте маленький черный мальчик на руках у мамы тоже махал ему рукой.


5
После всего, что они перенесли днем, ночью было не до сна.
Да и сон не шел к ним той ночью. Они лежали долго, терпеливо ожидая сна, и впоследствии убедившись, что это пустая затея, — повставали. Адамчик, разбросавшись на шкурах, беззаботно посапывал носиком и иногда быстро-быстро дергал ножками — наверное, и во сне куда-то бежал. А бегать он умел и любил. Ева прикрыла его одеялом, сшитым из вымятых шкур, чмокнула в щеку, и они вышли из пещеры под шатер звездного неба. Когда то неведомые им звездные созвездия за эти годы стали близкими и родными, и небо уже не казалось чужим.
Сели на теплых камнях под скалой, вздохнули облегченно, что все закончилось хорошо и еще один день на планете прошел благополучно и, следовательно, еще на один день стала ближе Земля. Дул морской бриз приятно обвевал лицо, подхватывал Евины волосы и бросал их Адаму в лицо. Адам ловил их губами, и хорошо у него было на душе: все закончилось хорошо и Ева рядом. Море было относительно тихим, темным, лишь изредка вздыхало. Но они привыкли, что море всегда тяжело вздыхает во тьме ночи, вздыхает даже тогда, когда тихо. А слева, на Больших Равнинах, над землей носились светлячки, то падая в травы, то искрами вздымаясь вверх. За далекими отсюда Западными горами беззвучно вспыхивали сиреневые молнии, а иногда  фиолетовые, но грома не было слышно.
— Странно, — отозвалась Ева. — Сижу ночью возле пещеры на чужой планете, а такое ощущение, будто я дома сижу на пороге отчей избы. Почему это так?.. — И сама себе ответила: — Наверное, потому, что здесь у меня родился сын. Эта планета стала родиной нашего сына, поэтому и нам она родная.
— Когда-то на Земле нашему сыну, когда он уже станет взрослым, будет сниться планета его детства и в снах звать его к себе, и у него будет ныть сердце.
— Мы также будем вспоминать эту планету с щемящей болью в сердце. Ведь это планета нашей любви.
Ева положила ему голову на плечо, облегченно вздохнула, ее теплое дыхание щекотало шею Адаму, и он щурился от удовольствия.
“Надо бы сказать ей что-то ласковое, нежное, приятное, — думал он. — А то мы, мужчины, разучились говорить своим женам: “дорогая”, “моя родная”... Только слышим эти слова в кино, читаем об этом изредка в книгах, а в жизни редко”.
— Скажи, только честно: я постарела?
— Чего это тебе пришло в голову?
— Ведь мне уже 36 лет. Подумать только — 36 лет!
— По сравнению со средним возрастом жизни в 150 лет, твой возраст — юношеский.
— А еще четыре года ждать землян, семь уйдет на обратную дорогу. Итого, когда я вернусь на Землю, мне будет под пятьдесят. Ужас!
- И все равно у тебя впереди — еще почти век жизни.
— Смотри! — вдруг испуганно воскликнула Ева, показывая рукой вперед. — Что это?
В черной, смоляной, тьме моря начали вспыхивать какие-то искорки, или крошечные светлячки. Они густо сияли, и тогда казалось, что снизу, со дна моря, поднимается волна яркого света, затем гасли, разбившись на отдельные пятна.
— Какие-то микроорганизмы поднимаются со дна моря, — предположил Адам. — Почему ты так дрожишь? Это так называемое свечение моря.
— Но мы его ранее не наблюдали.
— Просто не замечали, — сказал он не совсем убедительно. — Да и микроорганизмы не плодятся каждую ночь и тем более не каждую ночь поднимаются из морской глубины. Возможно, это какие-то черви типа паоло, что водятся в южных морях Земли и в определенные месяцы по ночам поднимаются на поверхность.
Светлое пятно начало блекнуть, редеть, словно угасало.
— Мне что-то жутко, — вздохнула Ева. — Пойдем спать.
Когда они зашли в пещеру, Адамчик при свете костра улыбался во сне. Ева поправила на нем кожаное одеяльце, чмокнула в щеку и, не раздеваясь, легла на медвежий мех, которым был застелен ее лежак. Адам подложил дров в костер и хотел было пойти к своему лежаку, но она попросила, чтобы он побыл еще с ней.
Он лег рядом и словно провалился в сон...
Долго не мог понять, чего Ева его тормошит. В пещере было полутемно, только на полу, в ямке, теплилась угли.
— Да проснись же, Адам!
— Что?.. А?.. — Он сел и встряхнул головой, освобождаясь от крепкого сна. — Чего ты меня трясешь?
— Запах. Слышишь?..
Он потянул носом воздух.
— Ничего не понимаю.
— В пещеру стал проникать странный запах, словно газ. Его никогда раньше не было.
В пещере действительно было слышно какой-то запах. Резковатый. И будто горячий.
— Сейчас разберемся, — Адам встал, подложил в костер хвороста, на всякий случай взял копье и вышел из пещеры.
Ева встревоженно его ожидала. По прошествии какого то времени Адам вернулся.
— Ну, что? — нетерпеливо спросила Ева.
— Запах идет с моря, от воды.
— А те пятна светятся?
— Нет, море темное.
Но Ева по голосу почувствовала, что он что-то недоговаривает.
— Ну... немного светится, — признался наконец. — Будто уже угасает... И ты спи, я посижу у костра (на самом же деле пятно светилась ярче и стало шире, и резкий непонятный запах шел, как казалось, от него). — А запах... У многих микроорганизмов запах — это своеобразный химический язык, по нему свои узнают своих. Так что пусть те светлячки исполняют свой брачный танец, а ты спи.
Запах начал ослабевать, и она вскоре уснула. Адам же дремал сидя. В мозгу проносились обрывки каких-то причудливых снов. То ему казалось, что он на Памире, провалился в трещину ледника, то будто на Марсе они с Евой под куполом наблюдают за бурей, то вдруг пригрезилось, что заговорил Черный призрак, и Адам очень удивился, что молчун наконец отозвался.
“Адам, — вдруг сказал призрак, — что ты спишь? Разве не слышишь, как пахнет чабрец?..”
“Странно, — подумал Адам. — Черный призрак заговорил на Леонии, а чабрец благоухал на Земле, за околицей моего города”.
“Адам, просыпайся, — требовательно сказал Черный призрак. — Снова пахнет чабрец...”
И только тут до Адама дошло, что его кто-то тормошит за плечи.
— Слышишь?.. Запах снова резко усилился, — говорила Ева. — Будто где-то что-то горит.
— Это те светлячки распространили свои флюиды по всему морю, — сказал Адам недовольно, потому что так и не удалось ему этой ночью выспаться. — Сейчас пойду посмотрю, чего они развонялись. У них сегодня, видимо, брачная ночь.
Возле пещеры запах был еще более резким, и шел он от воды.
Адам потянулся, та как занемело тело, медленно повернулся к морю и замер. В предутренней мгле, в море, где было светлое пятно, поднималась какое-то неясное и нечеткое возвышение. Он присмотрелся, и ему показалось,  что стоит... пароход. И что тот пароход горит.
— Какой пароход? — пробормотал он. — На безлюдной планете не может быть пароходов.
С моря, с воды стелился дым. Это уже он видел четко. “Еве пока что говорить не буду”, - подумал Адам и вздрогнул от ее пронзительного крика:
— Адам-е-е! В море горит парохо-од!!!
6
Тем утром Адам собирался встать пораньше и заняться сооружением новой плавильной печи, уже третьей. “С учетом конструктивных недоработок двух предыдущих, а также литьевого опыта, приобретенного на первых печах”, - так он объяснял Еве свою задумку.
Ева удивлялась:
- И зачем тебе столько бронзы, когда у нас уже все есть?
— Хочу выделить еще лучшую бронзу. Более качественную. И посуду качественнее отлить, потому что та, что есть, какая-то... корявая. Да и лишние наконечники для стрел не помешают, у нас же охотник растет.
Так они проболтали тем утром, вместо работы над третьей печью.
Вспомнив о печи, Адам наконец понял, что же это за странный запах всю ночь доносился с моря. Теперь ему стало ясно, что это был запах горячего шлака, запах доменной печи, когда она готова выпустить расплавленный металл.

Светало.
Утро рождалось тревожным и загадочным.
В мутной предутренней мгле уже видно было высокий столб дыма, примерно в полтора километра от берега.
Резко пахло свежим шлаком, расплавленной серой и горячим металлом. То, что в темноте им показалось горящим пароходом, были всего лишь клубы багряного дыма. Он поднимался вверх, к редким застывшим облакам, и они снизу тоже становились багровыми.
В море царила зловещая тишина. И тишина, которая бывает перед чем-то неотвратимым. И она удручающе давила на нервы.
Еве почему-то было холодно, она дрожала, как в лихорадке.
— Это формируется в море вулкан, — успокаивал ее Адам. — Планета молодая, и вулканическая деятельность еще не завершена. Вообще, это здорово, что по соседству с нами рождается вулкан.
— Не вижу никакой радости от такого соседства, — ее зубы слегка цокали, и она никак не могла побороть дрожь в теле. — Неужели вулкан для своего появления на белый свет не мог выбрать себе другого места, как наша уютная бухта?
— Видишь, вокруг бухты много базальта. Понятно, что она возникла когда то при извержении жидкого базальта. Теперь процесс повторился, и, очевидно, посреди бухты вскоре появится вулкан.
— А для нас это опасно?
— Пока что нет. Подводный вулкан проклевываются не ближе, чем полтора километра от берега. А когда вдруг припечет, — Адам говорил спокойно и безмятежно улыбался, — то мы успеем сбежать в горы или на Большие Равнины. Сейчас же нам ничто не угрожает, а наблюдать за появлением такого соседа мне, как геологу, интересно.
Болтая, они спустились в бухту, и Ева забрела в воду. Охнула:
— Адам, вода намного теплее чем обычно!
Неожиданно послышались легкие толчки, и с кокосовых пальм застучали орехи. Но толчки сразу же стихли.
— Вулкан встряхивает нам орехи, — весело сказал Адам. — Давай соберем, пока море не забрало их себе.
Они собрали орехи и переносили их в пещеру.
Время от времени слышались глухие толчки, словно кто толпился под землей, искал выхода на белый свет и никак не мог его найти.
Когда, проснувшись, из пещеры выбежал Адамчик и взглянул на море, то запрыгал от радости:
— Море горит, море горит!.. Я еще никогда не видел, как море горит!
Адам, усадив сына на колени, принялся ему рассказывать об вулканах, как они спят и как пробуждаются, как рождаются новые, о внутреннем строении планеты, о роли вулканизма в процессе формирования планет.
И в это время послышался сильный толчок — столб дыма, пепла и камней поднялся вверх на несколько километров. Камни с треском падали в воду и совсем близко от берега. От очага извержения расходились круговые волны буро-зеленого цвета, тогда как море было небесно-голубым.
Все трое замерли.
— Не пора ли нам бежать отсюда? — предложила Ева.
— Это еще только увертюра, вступление, — уточнил Адам. — Интересное начнется позже, может ночью, а может, и завтра. А убежать мы всегда успеем.
В этот день стало ясно, что в море, как раз напротив входа в бухту, рождается остров. Образование суши происходило за счет извержения подводного вулкана. Через день новоявленный остров уже поднимался над волнами метров на десять, а столбы дыма и огня над ним уносились за облака.
Остров рос буквально на глазах, постоянно увеличиваясь метра на полтора. Сначала он формировался вокруг главного извержения, а дальше начал вытягиваться в кривую линию, параллельно входа в бухту, и уже на второй день превратился в вытянутый хребет. Три столба белого дыма, что поднимались над голубыми водами, имели весьма живописный вид. Особенно красиво они отражались в море. Было тихо и спокойно, даже чайки вернулись на скалы и шумели там, словно ничего не случилось. Адам целыми днями просиживал на камне, наблюдая за рождением острова-вулкана, боясь упустить последовательность в развитии событий.
Ева начала успокаиваться и тоже усаживалась возле мужа смотреть спектакль “Рождение острова”. Голубая рамка моря и посередине три столба белого дыма, время от времени подсвечивались заревом, и действительно выглядели живописно.
— Картина-а, — качала головой Ева. — Как в кино...
7
Огромной силы взрыв поднял их на ноги.
Была черная ночь, и в море творилось что-то страшное, непостижимое. Не успел отгреметь первый взрыв, как прогремел второй, третий, четвертый, и вскоре они уже сбились со счета.
Базальт под ними глухо дрожал.
Складывалось впечатление, что гигантские бомбы вылетали из закупоренной горловины и с невероятной силой взрывались над островом. В перерыве между взрывами было слышно шипение и шкварчание, как будто что-то жарилось на огромной раскаленной сковороде, - это море бросалось в кратер.
При каждом взрыве, заканчивающемся кровавой вспышкой, Ева дрожала и прижималась к Адаму.
— Я боюсь, пошли в пещеру, — просила и тянула Адама за руку.
Но и в пещере, скрытой в скалах и защищенной скалами, не было покоя. Приглушенные взрывы звучали грозно, и Еве казалось, что вот-вот треснут камни и рухнет пещера. Она схватила сонного сына на руки и выбежала из пещеры. Адам выбежал за ней. Взрывы участились и звучали из всех трех кратеров острова-хребта. Кровавое зарево освещало черное море, в бухту пошли волны. С неистовым хохотом во тьме носился мартин. А один шмыгнул у них над головами, зловеще шелестя крыльями, жутко ухая и хохоча. Адамчик проснулся и испуганно закричал.
— Пошли, Адам, пошли отсюда, — умоляла она. — Я заберу сына, а ты оружие и посуду и уходим. На Большие Равнины. Там вулкан нас не достанет. А здесь я боюсь...
— Подожди до утра, — успокаивал ее муж. — Ведь нам пока что ничто не угрожает, до вулкана далеко.
— Как это не грозит, когда пепел уже на голову сыплется! Я скоро оглохну от взрывов. Тебе этого мало?
А утром началось что-то невероятное.
Казалось, что вокруг новорожденного острова сцепились между собой несколько ураганов, горой шли волны, и в довершение раз за разом слышались грандиозные взрывы и подземные толчки. В облаке пепла скрылось Солнце.
И стало ясно, что море борется с неожиданно возникшей сушей в его владениях. Тысячетонные массы воды обрушивались на молодой, еще горячий остров, заливали его кратеры, дико и яростно шипели, наткнувшись на расплавленную магму, и тогда возникали гигантские столбы белого пара. Однако море уже бессильно было потушить подземный огонь, который через кратеры вырывался наружу. Как только море в облаках пара отступало на миг, откатывалось от острова, огонь, клокотавший в недрах планеты, вырывался из кратеров с новой силой. А с ним выплескивалась оранжевая лава и наращивала остров.
Вся бухта была засыпана пеплом, гигантские камни плюхалось в воду уже возле самого берега, и брызги, образованные падением, долетали до площадки перед пещерой.
Когда же массы шлака и пепла преграждали путь морю к кратеру, тогда извержение становилось совсем другим: в небо непрерывно били пар и пепел, слышались оглушительные раскаты.
Ночью остров казался огненным шаром.
Многочисленные вспышки, будто гигантские молнии, шли одна за другой  с интервалом в несколько секунд. Остров упорно боролся за свое существование. И море не сдавалось. Новые и новые тысячетонные валы воды обрушивались на пылающий остров, на мгновение тушили его все испепеляющий огонь, И казалось, что море разрушит, уничтожит и затопит его. Но как только рассевался пар, с острова снова било пламя, и море откатывалось назад. Тогда из кратеров вылетали тысячи тонн пепла и шлака и наращивали склоны острова, поднимали его выше и выше, чтобы до кратеров уже не могла достать вода.
Увертюра творения острова наконец закончилась.
Море проиграло битву.
Победил огонь. Бог подземного огня Гефест одолел бога морей Посейдона. Победил Адамов бог, бог огня и кузнечного ремесла, победил неутомимый бог-труженик. Остро пахло горячим шлаком, расплавленным металлом, и Адам с наслаждением вдыхал этот запах — его литейный запах.
Наконец шлак полностью изолировал остров от воды.
После победы огня море уже не могло заливать кратеры, и остров начал быстро расти и вскоре достигал сотни метров в длину. Время от времени языки ослепительного пламени взлетали высоко вверх.
Еще через день началось извержение огненных потоков лавы. Выплеснувшись из кратера, желто-красные, оранжевые и апельсиновые потоки неслись вниз по склонам и только достигали воды, как вверх били клубы горячего пара...
Извержение лавы продолжалось несколько дней, а затем внезапно прекратилось.
Море успокоилось, снова стало голубым, даже синим, небо над ним висело тоже синее, и тишина, впервые после начала рождения острова, пришла в бухту. Под вечер на застывших склонах уже сидели чайки.

Адам поглядывал на остров, и тот остров притягивал его к себе, словно магнитом. Так хотелось походить по нему, посмотреть, какие подземные сокровища выбросил на поверхность вулкан, хоть одним глазом заглянуть в жерло кратера: что там?
Но Ева не хотела и слушать о какой-то там экскурсии на новорожденный кусок суши в море.
— Можно подумать, тебе мало места на безлюдной планете, что тянет еще и на остров!
— Но ведь в кратере еще клокочет лава, А заглянуть в него — все равно что заглянуть в душу вулкана.
— Ты думаешь, что вулканы любят, когда им заглядывают в душу? — улыбнулась Ева, и он впервые увидел, как она осунулась за эти дни. — Я не геолог и то понимаю, что вулкан на этом не успокоится. Это лишь передышка, затишье перед новым извержением лавы. Остров еще будет расти и расти и, возможно, достигнет краем  берега, а конусом своим вплоть до облаков.
И все же Адам остался при своем желании и только ожидал удобного момента. Не скажет же он потом на Земле, что не побывал на острове-вулкане, не исследовал его только потому, что его... не пустила жена. Коллеги просто засмеют. А он полевой геолог, и стихия природы — это его поле.

Еве снился сон.
Приснилось, что она наконец возвращается на Землю, поэтому и улыбалась во сне. А они вернулись на родную планету втроем: она, Адам и сын Адам.
Корабль на далекой орбите делал витки вокруг планеты, а они спустились на широкое поле Космопорта на серебристой ракете.
А поле такое же, как и было тогда, когда они прощались перед стартом: широкое, безграничное и зеленое-зеленое. Только его почему-то никак не может узнать Ева. И люди изменились... Совсем новые, неизвестные ей, встречают их... “Это будущие поколения, — догадывается она. — Ведь пока мы летали и жили на Леонии, времени на Земле прошло втрое больше, чем в “Гелиосе”. И Ева уже не та. Хоть и не так ей много лет, только пятьдесят, но она совершенно седая-седая... Только сын стоит у нее — молодой, стройный, красивый, ветер ерошит его темно-русую молодецкую челку, в миндалевидные, отцовские,  глаза светит Солнце... Все так на поле, как и тогда было и... что-то не так. Ева присмотрелась, внимательнее, а желтые одуванчики на зеленом поле стоят черные, обугленные.
Осмотрелась. А на высокой башне Космопорта горит черный огонь.
“Неужели и вправду огонь бывает черным?” — спросила она у кого-то, и кто-то невидимый ей ответил:
“Если корабли не возвращаются из звездных миров, Земля зажигает тогда на высокой башне черный огонь”.
А над ней звучал магнитофонный голос:
“Внимание! Внимание!.. На Башне Радостных Встреч черный огонь! В траурный реестр погибших кораблей навечно заносится “Гелиос”.
И понеслись звуки полонеза “Прощание с Родиной”.
Слышит Ева — скорбный голос зачитывает имена погибших астронавтов “Гелиоса”, и среди тех имен вдруг раздается:
“Адам Весна-Второй...”
“Непра-авда-а!!! — закричала она не своим голосом. — Это ужасная ошибка! Он не погиб, он жив!”
Закричала и проснулась...
8
Адам стоял с сыном на прибрежном песке, а на берегу здесь и там плавал дельфин и раз за разом выпрыгивал из воды. Закручивая на ходу волосы в узел, Ева поспешно спустилась в бухту.
Дельфин то выпрыгивал из воды, то носился по кругу, то плыл в направлении вулканического острова, то снова возвращался к берегу, к людям. Такое поведение дельфина показалась Еве странным.
— Почему он такой беспокойный? — запыхавшись от быстрого бега, спросила Ева. — Он хочет привлечь наше внимание к себе, чтобы нам что-то поведать.
— Мама, — забеспокоился и Адамчик. — Папа говорит, что он нас зовет. Людей. Он нуждается в помощи.
— Дельфин и в самом деле хочет привлечь наше внимание, — объяснил Адам-отец. — С самого утра носится по кругу и выпрыгивает из воды. А как только я обращаю на него свое внимание, сразу же плывет от берега к вулканическому острову, будто зовет за собой.
Адам приложил ладонь козырьком к глазам, чтобы утреннее Солнце не било в глаза, и пристально что-то рассматривал на острове.
— Мне кажется, — наконец заговорил он, — что волны выбросили на остров дельфина, бедняга застрял в базальтовой трещине и погибает под лучами Солнца.
— Такое может запросто случиться, и без нас того неудачника никто на этой планете не спасет. Только как же ему помочь?
Ева забрела по колени в воду. Выпрыгнув из воды, дельфин ее заметил и, прервав круг, который он делал, прямиком поплыл к ней.
— А может, это тот дельфин, что когда-то меня от спрута спас? — забила тревогу Ева. — И теперь он надеется на нашу помощь?
— Не наделяй животных своими, то есть человеческими, чувствами.
— Дельфины — не животные. Дельфины — большие и умные дети моря.
Тем временем дельфин, рассекая воду, быстро подплыл к Еве, затормозил, как корабль на пристани, ткнулся мордой ей в колени и, высунув ее из воды, свистнул.
Свист был очень знакомым.
— Он!.. — воскликнула Ева. — Мой спаситель. Слышишь, как свистит? Я этот свист никогда не забуду. Но свист чем-то обеспокоен, не веселый, как раньше.
Адам с сыном тоже забрели в воду. Дельфин заглядывал им в глаза, словно хотел что-то сказать и не мог. Ибо между ним и людьми, далекими его родственниками, была глухая стена непонимания.
— Что с тобой, дитя моря? — Ева гладила дельфина по шершавой, как наждак, коже. — Скажи, чем я смогу тебе помочь, спаситель мой?
Дельфин отплыл от нее и закрутился — он манил за собой, подпрыгивал, беспокойно свистел, показывая, где беда и куда им, людям, надо плыть.
— Он тебя спас когда-то, и я должен ему отплатить тем же, — сказал Адам. — За добро — добром. Иначе мне будет стыдно даже на море смотреть.
— Но ведь опасно сейчас плыть к острову! — ужаснулась Ева. — Извержение только затихло, над кратером еще дым.
— Это море называется морем Спасения, так пусть оно навсегда останется таким.
Адам, поцеловав Еву, быстро разделся и бросился в воду.
— Не задерживайся долго! — крикнула Ева.
— А ты гляди, чтобы сын не лез на глубину! — крикнул в ответ Адам.
Дельфин, увидев плывущего человека, сделал круг и, увлекая его за собой, направился к острову. Адам хорошо плавал, но соревноваться с дельфином все же не мог. Тогда он подплыл к Адаму вплотную, повернулся спинным плавником, который чернел над водой, — догадавшись, Адам схватился за тот плавник руками, и дельфин стрелой понесся к вулканическому острову.
Адам уже коснулся дна, потому что над водой выросла его голова, потом появилась спина, и вот он, уже выйдя из моря, ступил на застывшую лаву огненного острова.
Будто почувствовав затылком взгляд жены и сына, повернулся к ним, улыбнулся и помахал им рукой. И они на берегу бухты (которую он хорошо знал, но впервые видел отсюда, со стороны моря) показались ему маленькими и далекими-далекими, как вот если взглянуть в бинокль с противоположной стороны. И от того, что они были такими далекими, Адаму стало страшно. “Больше никогда не буду с ними расставаться”, - подумал он и улыбнулся: какие глупости? Оплыл всего на каких-то полтора километра.
И в тот же миг Ева ясно почувствовала, всем телом почувствовала быстрый, как молния, подземный толчок...
Адам наклонился и выпрямился с чем-то черным в руках. Размахнувшись, отбросил его от себя.
“Камень, — догадалась Ева. — Расчищает завал... Но почему так долго? И что там случилось?”
Дельфин крутился напротив того места.
Адам снова наклонился над трещиной. И едва он это сделал, как из среднего кратера, который был как раз над ним вверху, вырвался дым, затанцевал рой искр. А тогда из-за края кратера выглянуло что-то горящее. И вдруг появился ярко-оранжевый язык лизнул склон и, увеличиваясь, стремительно понесся вниз...
— Вулкан проснулся! — охнула Ева, и это были последние слова, что она произнесла вслух того дня, которые сорвались с ее оцепеневших, остывших и помертвевших уст...

Дальше все произошло быстро.
Слишком быстро и неотвратимо.
Адам выпрямился с черным камнем в руке, бросил его подальше от себя и повернулся к оранжевому языку, который мчался по склону вниз, посмотрел и снова склонился над трещиной.
Задрожала земля, из кратера хлынул густой поток лавы. Вулкан глубоко вздохнул: “Уа-ах!!!” И новые потоки ослепительной магмы, от которой резало глаза, ринулись к морю.
Наконец Адам выпрямился с дельфинчиком на руках и бросился к морю. Он бежал, а несколько огненных змеек уже метнулись ему под ноги, Адам подпрыгнул, пропуская их. Быстро оказался возле воды. Наклонился и пустил дельфинчика. К нему тут же подплыл дельфин.
И только Адам сделал движение, чтобы броситься в море, как из трещины, из которой он только что вытащил дельфинчика, вырвалась кроваво-красная и пламенная магма. Ее появление, сбоку, рядом, Адам не ждал. И это его и погубило.
Сын пронзительно закричал.
Ева рванула его к себе и ладонями закрыла ему глаза.
А сама смотрела...
И увидела Ева, как на далекой-далекой отсюда Земле, на высокой башне Радостных Встреч Космопорта вспыхнул черный огонь...
9
На Больших Равнинах, на весенних ветрах высокие травы шумели: шу-у-у-у, шу-у-у!.. А может, они говорили между собой? Или ветрам что-то рассказывали? Или к ней обращались своем непостижимом и скрытом, для человека — за семью замками языке? И что они хотели ей поведать?
— Травы, травы, умоляю вас!.. Скажите мне, зеленые травы, где муж мой, Адам Весна?
И немела, прислушиваясь к языку трав, и иногда ей казалось, что она понимает, о чем шепчутся травы. Тогда слышался ей в шуме трав голос его незабываемый:
— Я здесь, Ева! Я зеленой травой стал.
Она прижимала руки к груди, потому что сердце выскакивало.
— Слышу... слышу тебя, родной... Иду...
А высокие травы на весенних ветрах шумят.
А высокие травы между собой гутарят.
Неужели человек который, мечтал, смеялся, страдал и любил, радовался и гневался, пел и творил, неужели он может превратиться в ничто? Жизнь имеет конец. Белковая оболочка тоже. А Разум?.. Нет, нет, Ум должен быть вечным во Вселенной! Потому что Ум — это тоже материя, материя в самом совершенном проявлении. А материя вечна и бессмертна. Разве материя может исчезнуть, в ничто превратиться? Без такой сложной материи, как Разум, Вселенная не может существовать. Смертен человек, а Ум его вечен. И, по сути, и человек вечен. Не так человек, как его атомы.
“Так, так, — лихорадочно думала Ева. — Адам не сгорел, он лишь превратился в атомы и кванты света на том огненном острове. Атомы никуда не исчезают с белого света — просто они переходят из одной жизни в другую. Из одной формы Существования в другую. В природе вечный и безудержный водоворот, поэтому атомы тоже вечны и вечно будут жить в природе этой планеты”.
Она гладила траву.
— Это я, Адам. Я, твоя Ева. А ты где? Отзовись!..
В реку светлую заходила, изменчивую воду гладила, в ладони ее набирала,  говорила с ней:
— Вода быстрая, скажи мне, где муж мой, Адам Весна?
А вода плескалась и ласкала ее ноги.
И казалось ей, что Адам водой стал.
— Услышь меня, муженек мой... Почему же ты молчишь? Это я, Ева... Тебя ищу на планете Леонии. Если бы я знала язык воды, приходила бы к реке и разговаривала бы с тобой и разговаривала. И было бы мне легче. Но языка воды я не знаю, поэтому голоса твоего услышать не могу...
Шумела вода, что-то, наверное, хотела ей рассказать, и не могла Ева тот язык понять, и вода неслась к синему морю, потому что все реки всегда к морям спешат...
Ева молчаливые камни гладила. К немым камням взывала:
— Слышишь, камень твердый и тяжелый, может, в тебе атомы моего мужа, Адама Весны? Не мог же он исчезнуть бесследно с белого света. Отдал он кому-то атомы своей любви и атомы мечтаний своих.
Молчит немой камень.
А может, просто речь его не каждому дано услышать и тем более понять.
Щекой к теплому камню прижималась, и казалось ей, что чувствует она его сдержанное дыхание.
Дерево обнимала, к шершавой коре щекой прижималась.
— Дорогое дерево, не в тебе мой муж, Адам Весна? Пожалей меня, дерево. Я повсюду ищу его, где он на планете в вечном круговороте природы...
А дерево шумело себе и шумело кроной в вышине. Или к небу шумело, или с другими деревьями общалось, и с ней говорило. Но не знала она языка деревьев, и не могла ничего понять.
— Я счастлива была, потому и страдаю, — говорила Ева деревьям. — А за счастье надо платить. И платить дорогой ценой. Вот я и заплатила. Сполна...
К птицам в небо руки поднимала.
— Адам, муженек мой, если твои атомы в птицах, то услышь меня их голосом!
И кричали птицы в небе высоком.
Или к Еве отзывались, или между собой переговаривались.
— Птицы, птицы, не летайте высоко, не летите далеко, пусть хоть немного побудет со мной муж мой, Адам Весна...
— Мама, мама, с кем ты во сне говорила?
— Я, сынок, папу искала.
— Почему же ты его не нашла?
— В планете он, сынок. В Леонии нашей. Родной нашей Леонии. Он в ее высоких травах, в ее светлых водах, в ее землях плодородных и в небесах ее звонких. Он в звездных ночах, в солнечных днях Леонии...
А на Больших Равнинах, на весенних ветрах высокие травы шумели, а в небе звонком птицы кричали...
10
— Ты надела ожерелье, мама?.. Это тебе папа подарил, да?
— Папа, сынок, папа.
— А как оно называется?
— Бирюзовое ожерелье.
В бронзовое зеркальце взглянула, а на нее оттуда смотрела молодая седая женщина с голубым ожерельем на шее.
— А когда к нам люди прилетят?
— Лет, наверное, через пять.
— А как же мы будем жить целых пять лет?
— Так и будем. Надо жить, чтобы ты вернулся к людям, чтобы на Земле снова был Адам Весна и чтобы род его земледельцев, кузнецов и астронавтов никогда не переводился.
— Расскажи мне о Земле.

Экспедиционная ракета, стартовавшая с зеленого поля Космопорта, стремительно шла на дальнюю орбиту к “Гелиосу”, что с поверхности планеты казался маленькой светлой точкой.

Астронавты прильнули к иллюминаторам — шли последние минуты прощания с родной планетой перед дальней-дальней дорогой.
Вместе с ними не отводила увлажненных глаз от иллюминатора и Ева. Глотая слезы радости, она неотрывно смотрела на планету, на которой родилась и под ласковым солнцем которой босоногой, светловолосой девчонкой в льняном платьице бегала во дворе отчего дома. И казался тогда тот двор широким и большим миром. А сколько еще света было за двором, за вишняком! Степи и степи простирались за околицей ее тихого патриархального городка, которых уже немного осталось на Земле в эпоху городов-гигантов и высотных домов с миллионным населением... А когда впервые поднялась в Космос, то ужаснулась: какая же Земля маленькая и одинокая, голубой диск сиротливо висит в черном звездном небе. И со всех сторон его окружает враждебный Космос, мертвый черный мрак. Только атмосфера тоненькой простыней защищает жизнь голубой планеты от губительного влияния Космоса. И тогда Ева впервые подумала: как надо беречь свою планету, маленькую кроху в Космосе, островок жизни в Галактике, микроскопическую пещинку Разума на галактических просторах.

Над ними обильно сияли звезды.
Забывшись, Ева ищет взглядом в небе голубой диск и не находит. Только тогда поняла, что она не у иллюминатора ракеты, а на Леонии, планете, которая стала ей уже тоже близка, ведь это планета ее светлой радости, любви, невероятного счастья и черной беды. Все здесь познала Ева, поэтому чужая планета стала ей уже родной и близкой.
— А мне страшно, мама.
— Почему тебе, страшно, сынок? — прижала малыша к себе, гладила его по головке, заглядывала в глазки: — Чего же тебе страшно, детка моя? Не бойся, я тебя не брошу. Ты же ниточка моей жизни, ниточка между прошлым и будущим, ниточка между сегодняшним и завтрашним днем. И я сберегу тебя, чтобы было у мня будущее, и чтобы вечность на Земле была, и чтобы бессмертие рода человеческого было...
— У тебя глаза невеселые.
— Кто тебе такое сказал, сынок?
— Я вижу... Ты смеешься, а глаза не смеются.
— А ты присмотрись лучше. Видишь, какие у меня веселые глаза. И я уже смеюсь совсем-совсем весело. Ну, почти весело...
Над ними обильно сияли звезды.
Небо было черное, как беда, а звезды — светлые, как надежда.
И сияло над матерью с сыном созвездие Кассиопеи, и шестая его звезда — далекое, невероятно далекое Солнце людей — придирчиво и пристально вглядывалось матери в глаза, будто говоря: а ну-ка, ты, Человек? Не согнешься? Выдержишь?..
А на Леонии, над морем Спасения, черная ночь вспыхнула кроваво-красным заревом, пронесся гул, потом бахнуло, как из ста пушек. Темное море вокруг острова вдруг засветилось, из кратеров хлынули оранжевые потоки лавы и страшными драконами помчались к воде. На молодой планете рождались вулканы...
Эпилог
1

Седая женщина с молодым и красивым лицом шла узкой долиной между двумя крутыми хребтами Медных гор и несла на плече горного козла, рогатая голова которого в такт ее походке раскачивалась у нее за спиной. Одета женщина была в кожаное платье, плотно облегавшее ее крепкий стан с литыми бедрами, и в такую же безрукавку, на ногах — кожаная обувка, похожая на мокасины. С левой стороны висела сумка, сшитая из медвежьих лап, из которой выглядывал лук и стрелы, за кожаным поясом торчал бронзовый нож с деревянной рукояткой. В правой руке женщина держала копье — на острых блестящих ребрах наконечника вспыхивали солнечные зайчики. Голые руки и ноги женщины были коричневыми от загара. Светлые волосы ее собраны на затылке в тугой узел и перетянуты кожаной лентой.
А на шее — бирюзовое ожерелье.
За женщиной шел мальчик в кожаных шортах и безрукавке, в таких же мокасинах, на голове — шляпка-сомбреро. Когда он отставал, женщина останавливалась, терпеливо ожидала, не снимая с плеча тушку, и мягко говорила:
— Адам, не отставай, прошу тебя. Так мы и до вечера не дойдем домой.
— Я не отстаю, это ты, мама, спешишь и спешишь...
Женщина и в самом деле спешила, потому что казалось, что дома (то есть у пещеры) ее непременно кто-то ждет. Когда же слишком долго сидела возле пещеры, то наоборот, ее тянуло куда-то... В горы, на Большие Равнины.
Мальчик в припрыжку догнал свою маму и какое-то время шел рядом.
— А ты, мама, уже метко стреляешь из лука. С первой стрелы попала козлу в глаз.
Мать поправила седую прядь волос, упавшую ей на лицо, вздохнула:
— Беда, сынок, всему научит.
— А что такое... беда?
Мать не ответила. Впереди, прыгая с камня на камень, тихо журчал ручей, спеша куда-то.
— Давай напьемся, — неожиданно предложила Ева. — В этом ручье очень вкусная вода.
— Мы с папой пили здесь, когда ходили с ним на охоту.
Женщина воткнула копье наконечником в землю, и оно, закачалось туда-сюда, потом положила на траву убитого козла, сняла с плеча сумку с луком и стрелами и повесила ее на древко копья. Вытерла ладонью лоб, облегченно вздохнула и подошла к ручью. Опустилась на колени, зачерпнула сложенными ладонями светлую, прохладную воду и, не спеша, устало пила. То же сделал и сын: ему не очень хотелось пить, но он стремился быть во всем похожим на маму.
— Парит к дождю, — сказала мать. — А может, и гроза будет. Надо торопиться, чтобы до дождя попасть домой.
— А облаков же нет, поэтому и дождя не будет. Мать взглянула на небо.
— Сей час нет, но они быстро соберутся. Так как сезон дождей уже не за горами....
2
Гром прогремел среди ясного неба, когда два леонийских солнца — Толиман и его маленький спутник, звезда, — тихо и мирно сияли в синеве неба.
Мать и сын от неожиданности вздрогнули, потом взглянули друг на друга и засмеялись.
— Гремит, — сказала мать.
— А облаков нет.
Мать взглянула на небо — ясное, ни облачка,
“Странно, — подумала женщина, — небо ясное, а гремит. Хотя облака, видимо, собираются за хребтом, поэтому их и не видно. Надо спешить”.
И тут же, переваливаясь через зубчатую вершину западного хребта, в долину начало вползать облачко — словно клубок густого рыжевато-лимонного дыма, что образуется после взрыва.
Снова громыхнуло, но уже тише и ближе — долиной пошло эхо. Мать с сыном уже собрались уходить, как послышался треск, в тесной долине, со всех сторон зажатой высокими хребтами гор, вмиг стало свежо, как бывает в степи после дождя, и дышать стало легко, приятно. Облачко, перевалило через хребет, вдруг вспыхнуло и заискрилось по краям — послышался еще один сухой треск.
— Мама! Мама!.. — восторженно выкрикнул мальчик. — Какая красивая змейка к нам летит! Я никогда не видел таких змеек.
Мать резко осмотрелась и застыла: с облачка, что светилась каким-то внутренним сиянием, вниз, в долину, быстро неслась оранжевая змейка-стрелка, на конце которой был шар величиной с кулак. Женщина хотела было броситься, схватить сына за руку или же закрыть его собой, но не смогла даже шевелиться: непонятная вялость овладела ею, и Ева стояла, не в состоянии двигаться.
Не долетев до них нескольких десятков метров, змейка выгнулась и, вытянувшись, пошла по большому кругу, в центре которого оказалась женщина с ребенком... Слышался сухой треск, и высокие травы, над которыми пролетала змейка, начали бесшумно ложиться, как будто вяли — на зеленом листе заиграли кроваво-красные блики света. Запахло не то паленым, не то болотной водой. Женщина почувствовала легкое покалывание в пальцах рук и в голове.
— Она... колючая! — испуганно молвил сын, а мать все еще не могла произнести и слова.
Как только змейка-стрелка уткнулась остряком в свой хвост, шарик легко соскользнула с нее, увеличиваясь, и заплясала в воздухе.
Оранжевый обруч, в который превратилась змейка, начал таять, расплываться, от него пожелтел воздух, и Еве показалось, что она оказалась под прозрачным колпаком с высоким сводом. А по ту сторону прозрачного, слегка желтоватого колпака крутился ослепительно яркий шарик. Вот он начал увеличиваться и вскоре стал похож на зонтик метра полтора в диаметре. Снизу начали высовываться красные нити, они росли, росли и извивались, как живые.
“Медуза! — мелькнула у Евы мысль. — Да, да, она смахивает на медузу...”
Цвет его быстро менялся: желтый, красный, оранжевый... Он светился и пульсировал. Слышалось тиканье, шлепки и еще что-то, похожее на шепот или какое-то бормотание...
“Она дышит, как живая”, - подумала женщина, и в тот же миг ощутила, что вялость у нее исчезла.
Внезапно по медузе пробежала зигзагообразная зеленоватая трещина, медуза раскололась на две половинки с неровными краями, и из нее вышла женщина — высокая, стройная, с вьющимся телом и красивым лицом. Ступая с одного светлого пятна на другое (они мгновенно вспыхивали у нее под ногами, и гасли), незнакомка сошла на поверхность, и зеленая трава под ее ногами и вокруг нее моментально легла и исчезла. Женщина стояла на оранжевом круге. Одета она была в какую-то яркую тонкую ткань, плотно облегавшую ее статную фигуру, и вся слегка светилась, рассеивая вокруг себя мягкие, успокаивающие цвета.
— Мама, мама! — закричал Адамчик, — А этот человек на тебя похож, только волосы у нее золотое. Она с Земли прилетела, да?
Ева пришла в себя.
— Нет, сынок, — грустно покачала она головой, — таких фей у нас нет. Эта Златовласая не с Земли. Да и вообще она не человек.
— А кто это?
— Это... очевидно, зрительная галлюцинация. Причудливое видение. Пошли быстрее с этого места. Здесь появилась шаровая молния, это, пожалуй, ее “творчество”. Но она опасна, может взорваться, а поэтому не делай резких движений.
А далее все произошло точно так, как в фантастическом романе, которых Ева за свою прежнюю жизнь перечитала больше, чем может выдержать рядовой читатель и в которых изобретательные авторы описывают самые невероятные встречи с космическим Умом (с большой буквы) в виде Мыслящей Энергии (тоже с большой буквы). Все произошло, повторяем, точно так, как в фантастическом произведении, с той лишь разницей, что произошло... на самом деле. Читатели могут верить автору, а могут и не верить — это их дело. Со своей стороны автор еще раз подчеркивает, что все произошло точно так, как здесь написано.
Об этом даже в Седьмом архиве Космофлота Земли есть соответствующие документы.
Голос сказал:
— Перед тобой не галлюцинация, ты ошибаешься, аборигенка!
Голос шел от Златовласой, но был какой-то искусственный, смоделированный машиной и совсем не похожий на человеческий голос, тем более на женский.
— Я не аборигенка, — ответила Ева с некоторой обидой. — Я астронавт. После гибели нашего корабля с планеты Земля в системе Солнца, временно живу на этой планете. А кто ты такая, что смогла появиться с шаровой молнии и смоделировать наш язык?
— Называй меня так, как ты уже назвала — Златовласой, — ответила незнакомка, подмоделировав голос, копируя его с голоса Евы, и он зазвучал уже приятнее, даже немного по-женски. — Тебя удивляет мой голос, который я, может, не совсем удачно копирую с твоего? — спросила незнакомка. — Вступая с вами в информативный контакт, мы вынуждены прибегать к вашему, в целом примитивному, способу передачи информации от одного субъекта к другому, используя звуковые колебания. Между собой мы общаемся с помощью совсем других, не понятных вам коммуникативных средств.
“И все же я сплю, — подумала Ева. — И в моем сне ожил когда-то давным-давно прочитанный роман. Это же надо!..”
— Нет, ты не спишь, — сказала Златовласая. — И я не персонаж ваших фантастических произведений. Я действительно принадлежу к Мыслящей Энергии, то есть к Разуму. Но не ведомой вам, людям Солнца.
— Ты стоишь передо мной в своем истинном виде?
— О, нет, - она, кажется, слегка улыбнулась. — Наш настоящий вид совсем другой, и для вас, биологических антропоморфных существ, он может показаться... как это сказать по-вашему, мало симпатичным. И даже отталкивающим, ибо у нас разные понятия о красоте. Но для наших мужчин, — она снова слегка улыбнулась, — мы в своем настоящем виде кажемся самыми красивыми во всем мире.
— Мы, земные женщины, тоже для своих мужчин самые лучшие, - улыбнулась Ева.
— Это свидетельствует о том, что представители сильного пола везде одинаковые, то есть слепцы. Большие слепцы. На наше счастье.
— Здесь я с тобой согласна, — сокрушенно ответила Ева.
— А перед тобой я появилась в образе вашей женщины только потому, чтобы тебе было легче контактировать со мной.
— Так кто же вы?
— Посланцы Великого Кольца Змеи. Ева мельком взглянула на небо.
— А где же ваш корабль, посланцы Великого Кольца Змеи?
— У нас нет того, что вы называете кораблем. Космический корабль, какой бы он не был совершенный и мощный, — слишком устаревшая и примитивная для нас техника. Мы создали заряженную сферу, которая способна переносить нас в другие пространства. Вселенная имеет бесконечное количество миров, удаленных друг от друга большим временем. В своей сфере мы за малое собственное время преодолеваем бесконечно большое время Вселенной, передвигаясь из одного мира в другой. А прибыли мы к вам с Границы.
— Что означает Граница?
— Ваши астрономы обнаружили объекты, которые они назвали квазарами. В телескопы вы видите квазары, как маленькие звездочки. А на самом деле каждая такая звездочка больше чем вся ваша Галактика, состоящая из ста миллиардов звезд. Дело в том, что квазары находятся от вас на расстоянии в миллиарды световых лет на Границе видимой в телескопы части Вселенной. Мы и прибыли из такого Рубежа, — пояснила Златовласая.
— Мама, а можно я... прикоснусь к этому человеку с золотыми волосами? — вдруг подал голос Адамчик. — Она такая красивая...
— Не смей! — испуганно крикнула мать. — Не шевелись и ничего не трогай!
— Не бойся, биологическое существо, наделенное разумом, — улыбнулась Златовласая. — Ты и твой росток под защитой силового поля, которое защитит вас от нашего излучения. Оно животворящее для нас, но смертельно для вас, несовершенных биологических существ.
— Назови мне энергию в форме,  которой вы существуете?
— Она неизвестна вам, — проговорила Златовласая. — Но такая всемогущая, что может уничтожить весь ваш мир. Не удивляйся, ваша земная цивилизация насчитывает всего 15-20 тысячелетий развития и не вышла еще из своей колыбели, тогда как наша цивилизация имеет более миллиарда лет. Для нас не существует проблемы скорости, космических кораблей, времени и тому подобное. Нам покоряются не только звезды, но и галактики. Мы — сама материя, вечная и неуничтожимая материя, которая обладает Разумом. Мы всемогущи, ибо победили даже горе.
— Как? У вас нет... горя? — удивленно спросила Ева. — То есть у вас все счастливы? Это... это просто невероятно.
— Невероятно, но это так, — ответила Златовласая. — Цивилизация Великого Кольца Змеи достигла наивысшего своего развития и стала управлять не только галактиками, но и нашими чувствами. Чтобы каждый из нас был вечно счастлив, мы уничтожили горе. И с тех пор мы забыли, что такое несчастье, невезение и вообще, что такое негативные эмоции.
— Это непостижимо!
— Непостижимо только потому, что у тебя большое горе, земная женщина, и ты бессильна перед ним, — сочувственно сказала Златовласая. — Ты потеряла своего мужа, которого любила больше всего.
— Я и сейчас его люблю! Даже смерть не в силах забрать его у меня!
— Я это чувствую. Как знаю и то, что с ним произошло. Энергия огня аннигилировала его, твоего единственного Адама, аннигилировала на атомы и кванты света. Если хочешь, я помогу тебе в твоем горе большом. Ведь победив горе, мы победили и саму смерть.
— Вы... вы... — заволновалась Ева. — Нет, в это невозможно поверить. С того света еще никто не возвращался.
— Нам очень просто воскресить и подарить тебе твоего Адама.
— Живым? — вскрикнула Ева и едва не задохнулась от счастья, потому что где-то глубоко в подсознании мелькнула безумная мысль: они могут! Они такие всемогущие, что все могут...
— Да, живым. Он будет таким, каким и был когда то, то есть в своей прежней форме. И ты забудешь, что такое потеря, и навсегда станешь счастлива. Но для того, чтобы мы могли заново создать твоего мужа, нам надо знать, каким он был до своей гибели.
— Ну... хорошо, — заторопилась Ева, глотая слезы. — Лучшим.
— Хороший, самый лучший — это общие понятия. Ты мысленно воспроизведи его внешние данные в своей памяти. — Златовласая сделала плавное движение к своей “медузе”, и засветилась, и из нее выдвинулись в направлении Евы три луча: желтый, зеленый, голубой. — Вспоминай своего мужа, и мы с биополя твоего мозга спишем образ твоего Адама. А уже потом его материализуем.
Ева растерялась.
— Но что я должна вспоминать?
— Все, что считаешь нужным. Только поторопись, у нас мало времени.
— Сейчас, сейчас... — Ева начала лихорадочно вспоминать и ужаснулась, что впопыхах она ничего не может придумать — в голове какая-то мешанина картин, образов, событий, слов...
“Адам, милый? Где ты? — хотелось крикнуть ей. — Ты всегда был в моей памяти и в моем сердце. Где ты? Отзовись. Появись!..”
Усилием невероятной воли успокоилась, закрыла глаза и внутренним зрением увидела Адама. Увидела, как живого.
— Готово! — послышался голос, и Ева открыла глаза. Три лучи, протянувшиеся от нее к “медузе” исчезли. — Мы уже сняли с биополя твоего мозга отражение Адама. Сейчас плазма, которую ты называешь “медузой”, свяжется с нашей сферой, и твой Адам, то есть его изображение, будет материализовано.
— А у нас будет папа, а у нас будет папа! — на радостях запрыгал Адамчик. — Я хочу, чтобы папа быстрее появился. — И к Златовласой: — А он будет... самый настоящий?
— Мы сняли точную копию твоего отца, — успокоила его незнакомка.
И тогда Ева все поняла. А поняла, ужаснулась. Посланцы Великого Кольца Змеи воссоздадут, то есть материализуют копию Адама. Лишь его копию,
— Да, воссоздадим копию твоего Адама, — спокойно говорила Златовласая. — Почему ты так удивляешься? И даже испугалась. Не пугайся, Ева, мы воспроизведем и материализуем не просто его копию, а... точную копию. Внешне воссозданный нами Адам будет вполне похож на того Адама, которого ты знала и любила. То есть на оригинал.
— Копия... Копия... — все еще не могла опомниться Ева. — Я ничего не могу понять... Натуральная копия?
— Да. К тому же Адам будет живым. И никто, взглянув на него, не скажет, что это копия, так он будет похож на оригинал. Что тебе еще надо, несчастная, изможденная женщина?
— Но копия никогда не станет оригиналом. На то она и копия.
— Конечно, — согласилась Златовласая. — Воспроизвести оригинал не в состоянии даже мы, счастливцы Большого Кольца Змеи, которые управляют галактиками. Но какая, в конце концов, разница: будет существо оригиналом или копией? Главное, что ты получишь своего Адама живого. Тебе этого мало?
— А кто и откуда воспроизведет его память, его сознание, его помыслы и думы, его неповторимое “я”? Кто и откуда спишет его богатую душу, его радость и его смех? — говорила Ева со слезами на глазах.
— Его индивидуальной неповторимости мы не знаем, а потому и воспроизвести не сможем. Да это и не нужно.
— Теперь я все поняла. Вы создадите мне просто человека, внешне похожего на прежнего Адама. Создадите биоробота, похожего на Адама! — ужаснулась Ева и закричала: — нет, Нет! Не смейте этого делать! Адам единственный и неповторимый среди всех десяти миллиардов людей Земли. Повторить его невозможно, а его копия мне не нужна.
— А за чем тебе неповторимость его “я”? Все это сантименты, — мягко сказала незнакомка.
— Теперь я поняла. У вас общество копий? — побелела Ева.
— Да у нас общество копий, — спокойно ответила Златовласая. — И мы считаем это самым большим нашим достижением.
— Но копии никогда не станут оригиналами.
— Я тебя не понимаю, земная женщина. У меня, например, муж тоже копия своего оригинала. И я счастлива с ним.
— А где же оригинал твоего мужа?
— Он когда-то покинул меня и отправился к другой. Бедняга не знал, что она уже давно копия. Ты, земная женщина, страдала бы, писала бы на него жалобы и таскала бы за волосы свою соперницу. А у нас не так. Я заказала себе точную копию ушедшего мужа и живу с ней. Внешне копия идентична оригиналу, и таким образом муж от меня вроде и не убегал.
— Не соглашайся, мама, не соглашайся! — вдруг заговорил Адамчик. — Я боюсь копии моего папы.
— Успокойся, сынок, — мать погладила его по голове. — Мы люди, и людьми останемся. И повторить вторично нашего отца невозможно. А его биологическая копия нам не нужна. Копия не может любить...
— Ах, вот что тебя волнует, - весело отозвалась Златовласая. — Успокойся. Мы наделим его любовью. Кроме того, наделим еще и вечным счастьем и ощущением вечного блаженства. Блаженства, которого никогда не знали и не знают оригиналы. Странные вы существа, люди, — вздохнула Златовласая. — Странные и непостижимые. Ведь вы несовершенны, в личной жизни терпите и горе, и несчастья. Дикая боль потери близкого человека терзает вас, почему же вы отказываетесь от вечного счастья и блаженства? Ведь имея все это, так легко жить. Мы в этом убедились давно. Мы — общество Вечного Счастья. Нас столько, что даже числа не существует, чтобы передать тебе, сколько нас. И мы овладели материей вечного счастья. Мы так и называем себя: общество Вечно Счастливых.
— Я не понимаю тебя, а ты меня, — вздохнула Ева. — И, наверное, не поймем друг друга никогда.
Послышался резкий треск, от оранжевой “медузы” мелькнула зеленоватая змейка-стрелка и протянулась к Златовласой, но та выставила вперед руку, и змейка, ткнувшись ей в ладонь, вернулась обратно.
— У нас заканчивается время, — сказала Златовласая. — Что же, не хочешь копии своего мужа, живи одна. Со своим горем. А впрочем, если хочешь, мы легко сможем избавить тебя от чувства горя. И вообще негативных чувств и эмоций. В одном из полушарий твоего мозга мы зафиксировали те нейроны, от которых идут негативные импульсы, что приносят тебе ощущение горя, беды, несчастья. Достаточно нам изменить частоту колебаний импульсов, и ощущение того, что ты называешь несчастьем, у тебя мигом исчезнет. И появится совсем другое чувство.
— Нет, нет! — испуганно отшатнулась Ева. — Это будет еще хуже. Мое горе — это мое горе. И я не отдам его никому. Когда вы заберете у меня горе, изменив частоту колебаний, я стану бездушным и беззаботным существом. Потому что человек через страдания обновляется, закаляется и чувствует себя человеком. К тому же вместе с горем исчезнет и память об Адаме... Еще в глубокой давности один поэт-изгнанник сказал: “Должен жить, чтобы вкус беды ощущать ежечасно”.
— Все, время иссякает, канал связи закрывается, — торопливо предупредила Златовласая. — Мы спешим к своему обществу, к Большому Кольцу Змеи. А Кольцо Змеи навсегда уходит из вашей Галактики, ибо мы все здесь изучили и узнали... А я тебе завидую! — вдруг призналась Златовласая. — Я никогда не знала и уже не узнаю, что же оно такое — настоящее счастье. Златовласая шла к своей “медузе”, почему-то слегка опустив голову. Потом поднималась по светлым сгусткам-ступеням, что вспыхивали и гасли у нее под ногами. На последнем светлом пятне остановилась и повернулась к Еве.
— Прощай, женщина со своим счастьем и горем своим! Терпи свою беду настоящую, когда не хочешь Искусственного Счастья.
И исчезла.
Две половинки “медузы” сошлись позади нее, “медуза” вспыхнула и, уменьшаясь, завертелась вокруг своей оси. И когда она стала величиной с пулю, откуда-то вынырнула быстрая оранжевая змейка-стрелка, подхватила шар и стремительно метнулась вверх, в облако, которое висело над зубчатыми хребтами.
Мгновение — и ее не стало.
А с ней и облачка...

3
— Мама, мама, — теребил ее Адамчик за кожаное платье. — Ты с кем разговаривала? С собой или со мной?
И мать его не слышала.
— Кольцо Змеи... Копии обречены на универсальное счастье... — бормотала Ева сама к себе и терла лоб. — Ничего не пойму.
— Мама, мама, — наконец, донесся до нее голос сына. — Все говоришь и говоришь, а здесь никого нет.
— Кажется, я задремала, сидя в тени под скалой. Вот и приснился странный сон.
— А мне тоже сон снился, — сказал сын, заглядывая матери в глаза. — Прилетает к нам хорошая змейка и приносит желтый шарик. А с того шарика вышел человек, на тебя похожий, только волосы у нее золотое.
Ева была поражена.
— Тогда это не сон. Это действительно было. Плазма-цивилизация, опережающая нас на миллиард лет. Разум-материя. Разум-энергия. Копии, которые обитают в Кольце Змеи...
Она туго подпоясалась широким кожаным поясом с длинным бронзовым ножом, через плечо повесила сумку со стрелами и луком, закинула на плечо тушку горного козла, взяла копье, внимательно осмотрела себя, все ли в порядке, и сказала:
— Пойдем, сынок, домой. Счастье Кольца Змеи — это не для нас, ибо мы люди. Люди Солнца, поэтому мы должны этим гордиться и оставаться людьми.

Седая женщина с молодым красивым лицом, с печально-грустными выцветшими глазами шла с сыном по безлюдной планетой.
— Мама, мама, — вприпрыжку бежал за ней сын. — А если мы люди, то почему к нам не летят люди?
— Скоро, сынок, прилетят. Уже не так долго осталось ждать, всего каких-то четыре года. Надо только набраться терпения и ждать, всего четыре года. Надо только набраться терпения и ждать.
— А когда земляне прилетят, как мы их увидим?
— Выйдем однажды из пещеры, а в небе Леонии летает большая серебристая птица. Пролетит над морем, над нами и исчезнет за Северными горами. Через пятнадцать минут снова появится над морем и над нами. От корабля к нам прилетит экспедиционная ракета. Выйдут из нее астронавты, мы побежим к ним и скажем им: “Здравствуйте, люди! Как долго-долго мы вас ждали!”
- И мы полетим с ними на Землю, да?
— Полетим, — сказала мать и встрепенулась. — А знаешь что, сынок, почему мы должны лететь на Землю? Я думаю, что на Землю мы с тобой уже не вернемся никогда.
Адамчик готов был разреветься.
— Почему мы не будем возвращаться?
— Как тебе объяснить,  это надо пережить и выстрадать...
— Что мы будем здесь сами жить?
— Нет. Будем жить с теми людьми, которые прилетят сюда исследовать и осваивать планету Леония. Здесь они построят станции, поставят радиомаяки связи... На станции будут жить члены экспедиции, и мы будем с ними жить и работать. И изучать планету. А к нам со временем будут прилетать все новые и новые корабли с переселенцами — вырастут здесь города... Вот я и думаю: зачем нам возвращаться на Землю, если Леония уже стала нашей планетой. Это планета твоего рождения, планета любви моей и счастья, планета отцовской вечности. Как же мы ее можем бросить, когда мы уже не земляне, а леонийци? Здесь начнется род Адама. И начнешь его когда то ты, сын мой.

4
Ева спешила, потому что казалось, что дома ее непременно кто-то ждет, и она едва не бежала. Ноги сами несли к пещере, а душа сладко-тревожно замирала: а вдруг, а вдруг?..
И вот они, наконец, вышли из ущелья, и Ева еще издали увидела высокий красочный тотем, над которым простирала крылья Птица Грома. Откуда бы они не возвращались в пещеру, тотем всегда первым приветствовал их. И каждый раз при встрече с ним Ева вспоминала Адама. Ведь он его смастерил и поставил на память о себе.
Ада-ам! Где ты, муженек мой?..
Уже  год, как Ева живет с сыном без отца и мужа на Леонии, а все равно кажется, грезится и мерещится, что он где-то рядом, что вот-вот выйдет им навстречу и спросит:
“Ну, что слыхать?”
И Ева начнет ему рассказывать, как жила с сыном год без него, как ходила на охоту, как научилась владеть луком. “Посмотри-ка, Адам, какого козла подстрелила. С неприступной скалы сняла. Первой стрелой...”
— Мама, а папа видит тотем? — спрашивает сын, заглядывая матери в глаза.
— Видит, сынок, видит.
— А нас он видит?
— Видит, сынок, непременно видит. Он частичкой планеты стал, поэтому все видит. И радуется, что мы жывы-здоровы.
Ева сбросила с плеч тушу козла и подошла к красочному столбу.
— Тотем, тотем, все ли в порядке дома?
— Все, все в порядке, — вместо тотема ответил Адамчик и побежал в пещеру, к Мурчику, по которому соскучился.
А мать ласкала опечаленно-улыбающимся взглядом надпись на тотеме: “Адам + Ева = Адам”.
— Как мало мы прожили с тобой под знаком плюс, — шептала Ева, водя пальцами по буквам и прижавшись щекой к кедровому столбу.
Он был нагрет Солнцем, и его тепло приятно ласкало ей щеку.
Молчит тотем, крылья над женщиной распростерши. И вдруг крикнул сын:
— Ма-м-ма-а-а!!!
Ева резко повернулась, и тело ее в первое мгновение онемело и похолодело: из-за скалы вразвалку вышел медведь. Остановившись, он вытянул морду на длинной тощей шее и закрутил ею, шумно нюхая воздух. Медведь был большой и старый, рыжевато-бурый его мех во многих местах был начисто вытерт и свисал рваными клочьями.
Заревев, медведь встал на задние лапы, а передние поднял вверх.
Адамчик схватил наежившегося Мурчика и, прижимая его к груди, спрятался позади матери.
А она даже не шелохнулась. Стояла словно окаменевшая.
— Беги, мама! — крикнул из-за спины Адамчик.
— Нет, сынок, нет, - сама удивляясь своему спокойствию, ответила Ева. — Поздно уже. От этого зверя не убежишь, он бегает быстрее нас. А вот побороться с ним поборемся. Мы все же с тобой люди эпохи бронзы.
Медведь надвигался на Еву с высоко поднятыми лапами и был на голову выше женщины. Из его раскрытой пасти бил горячий пар и вниз стекала густая желтоватая слюна.
Ева взяла двумя руками копье, быстрым движением головы отбросила волосы назад и, широко расставив ноги, слегка наклонила корпус вперед.
С диким ревом медведь бросился на женщину.
В ту же минуту солнце Толиман выглянуло из-за тучи, и на блестящем лезвии бронзового наконечника резко, как удар молнии, вспыхнул ослепительный луч...

1985 г.

© ЧЕМЕРИС В. Л. Обречены на счастье: Фантастический роман об Адаме и Еве и об их любви. — К.: Советский писатель, 1985. - 280 с.               
                Фото из Интернета