Пока живёшь надо помогать

           «Пока живёшь - надо  помогать. Иначе в этой жизни нет смысла». Так думал  Николай Павлович, засыпая. 
         Для всех он был просто Палыч.  Простой и добродушный, всегда готовый помочь,  он почти всю жизнь прожил с мамой, так и не создав своей семьи. Когда-то в молодости, влюблялся, но в основном в недостижимый для себя образ. Природная застенчивость и скромность не позволяли подойти к тем девушкам, которые нравились. А тех, кто сами на шею вешались, Палыч всегда избегал. Не его это была порода. Так и прожил с мамой большую часть своей жизни. Сначала снимали углы и квартиры, где придётся, а потом, поднакопив деньги, купили половину дома. Мама была долгожительницей, прожила почти 95 лет. Николаю Павловичу было тогда 75, и он ещё продолжал работать. В коллективе, конечно, поддержали -  помогли с похоронами. Но без мамы Палычу стало одиноко. На работе это никак не ощущалось. Характер у Палыча был легкий, общительный и неунывающий, поэтому всегда находились собеседники. А вот дома, прежде такие родные стены, вдруг стали давить на него. Лишь во дворе он получал радость – от копания в огороде и от общения с четвероногими друзьями, которые любили и ждали его. 
         А когда стало тяжело обрабатывать огород, заготавливать дрова и топить печку в холодное время года, решил Палыч  продать свои полдома и купить квартиру. Получилась лишь комнатка в коммуналке, но он и этому был рад. Всё есть: горячая и холодная вода, электричество, а то, что ванная, да туалет на четырех хозяев, так что ж, зато тепло. И соседи – не проблема, он со всеми привык ладить. Палыч когда-то мечтал жить на высоте, чтобы одним взором окинуть все окрестности вокруг. Мечта исполнилась, хоть и под старость лет. Его новое жилье оказалось, аж, на «седьмом небе», как говорил сам Палыч. Теперь он мог выходить на балкон и обозревать всю округу, особенно вечерами, когда зажигались лампочки в окнах напротив и улицы освещались тусклыми огнями фонарей. 
   Любил Палыч такие летние вечера. Он смотрел с высоты седьмого этажа на деревянные домики, с узорными ставенками, из окон которых струился теплый, домашний свет и представлял, что там сейчас делают их обитатели.  Может быть, готовят ужин или смотрят телевизор, а рядом играют ребятишки. -  Всё-таки человек не должен быть одинок. У каждого рядом должна быть живая и любящая душа.  Так думал Палыч и вспоминал свою жизнь с мамой в таком же деревянном доме. 
        Но иногда его созерцательное одиночество нарушали. Рядом проживала старушка Валентина Ивановна, постарше его и огромная любительница покурить. Она тоже любила стоять на балконе и смолила одну за другой сигареты. Это некурящему Николаю Павловичу доставляло неудобство. Но что поделать, пришлось терпеть. 
        Терпел Палыч почти всю жизнь, такой у него был характер: добрый и покладистый.  -  Лучше подстроится под человека, чем обидеть и поссориться с ним, -  говорил он своей соседке по коммуналке. Она же, зная по его рассказам, как он бегает по праздникам в магазин за водкой для своих товарищей на работе, часто возмущалась:  – Вы старше всех в своем коллективе! Доколе вы будете, как мальчик на побегушках? Все вами пользуются кому не лень, и на работе и здесь - во дворе: ; Палыч, подай, Палыч, принеси, Палыч, помоги…. -  Почему не можете отказать? Есть же те, кто моложе.
          -  Зачем? - искренне удивлялся Палыч. Мне это приятно:  помочь людям, там, где это нужно. А за водкой  хожу из хитрости. Вы думаете, я мягкий, а я -  хитрый. Принёс им бутылочку, выпил с ними немного и  –  домой. А они  пусть себе квасят, хоть до ночи и долгие беседы ведут. Главное, я перед ними долг выполнил. От компании не отвернулся.
      -  Ну-ну, отвечала елейным голосом, Валентина Ивановна:  -  А утром вы, придя на работу, ещё и всю грязную посуду за ними перемоете. Это тоже -  из хитрости?  Палыч молчал и только улыбался в ответ, чем сердил соседку. Но улыбка была такая широкая, а глаза такие добрые, что долго сердиться она не могла. В такие минуты весь облик Палыча почему-то напоминал ей лик Николая Чудотворца со старинной, фамильной иконы в комнате соседа.   
      Днем Палыч тоже выходил на балкон и наблюдал за детишками. Они весело кричали под окнами, их голоса переплетались, сливаясь в один многоголосый ребячий гул. Этот шум раздражал соседку, а Николаю Палычу нравился. Он любил детей и очень сожалел, что не довелось ему создать своей семьи.   
      О своём прошлом житье в деревянном доме он уже не жалел, хоть и любил раньше повозиться в огороде - выращивал картошку и другие овощи, как и полагается человеку, имеющему свою землю. А жалел  и беспокоился Палыч о собаках, оставленных во дворе старого дома.
      Продал Палыч свою половину дома не совсем добросовестному человеку. Тот выкупил одну половину дома, а затем и Палыча уговорил продать свою. И стал сдавать обе половины дома - гастарбайтерам. Это были киргизы, узбеки, таджики, туркмены, попадались люди и другой национальности, которые ехали на заработки в Сибирь, чтобы прокормить свои многочисленные семьи, оставленные на Родине. Так дом стал перевалочным пунктом для тех, кто ехал в Томск поработать на стройках. Нового хозяина звали Сурэн и он помогал, по его словам, своим «землякам» устроиться на работу в хорошие места, туда, где не обманут. Со временем, оказалось, что Сурэн предоставлял жилье и посредничество за довольно приличные деньги. Не было никаких гарантий для жильцов и в работе, обман всё равно был, многим работникам на стройках недоплачивали, поэтому жильцы постоянно менялись. Да и работали они часто допоздна.  Где уж им было следить за двумя собаками, оставшимися во дворе, как бы в нагрузку к занимаемому жилью.
     Один безродный пес по кличке Шарик был уже старым, он сидел на цепи и спал в будке, а другая – молодая овчарка Альфа, специально обученная, в «институте для собак», цепь не признавала и свободно гуляла по двору. Ее запирали в сарай, только на ночь.  Овчарка принадлежала Сурэну. Он приобрел её за хорошие деньги, а затем и обучил у специалиста, отдав и за это немалые средства. Но, в конце концов, не захотел взять к себе в городскую квартиру. Так она и осталась жить при деревянном доме. А старый пес вместе с будкой достался от бывшего хозяина второй половины дома. 
        Обе собаки несли верную службу: чужих во двор не впускали. Всех новеньких им представляли, предлагали обнюхать, говоря несколько раз: -  Это свой, свой! Вот только кормить сторожей было некому, да часто и  нечем. Кормил только Палыч, когда жил в своей половине дома. А когда он переехал, хозяин стал оставлять еду для собак своим квартирантам. Привезёт, бывало, раз в неделю какие-то кости, иногда крупы, засохшие остатки хлеба. Жильцы сложат эти пакеты в углу сеней, всё смешивается, портится или  раздавливается под неосторожной ногой проходящих мимо.
        За чужим хозяйством редко кто хорошо следит. Да и некогда  было жильцам порядок наводить. По нескольку человек проживало в каждой из комнат дома. Однажды конфликт был большой: узбеки не ужились с таджиками. Еле развели. И посредником - миротворцем и здесь выступил Николай Палыч. Он умел  налаживать отношения хоть с кем, прежде всего, вызывая доверие своей наружностью: круглым, добродушным лицом и небесно-голубыми глазами, смотревшими на мир доверчиво и восторженно.
     Располагал Палыч и своей постоянной готовностью помочь, а еще - искренним интересом к жизни людей. Жильцов он подкупал тем, что хорошо запоминал  имена и когда беседовал, всегда спрашивал: - А как по-вашему называется «хлеб», «вода», «здравствуй», «до свидания»? А затем удивлял приезжих тем, что вдруг вворачивал в разговор их родное словечко. Слова звучали с акцентом, а то и вовсе неправильно, это рабочих очень смешило. Они улыбались, их вечно усталые, и хмурые лица просветлялись, а изможденные трудом тела, расслаблялись. Мужчины начинали шутить и разговаривать.  Но беседовать они могли только в редкие выходные. В остальные дни  работники приезжали поздно,  и им было не до разговоров. И не до собак. Что-то кинут и ладно. 
     Когда Палыч пришел в свой старый дом через неделю после переезда  -  проведать собак, они накинулись на него, повизгивая от радости и виляя хвостами. Но вид у них был печальный. Грязные, исхудавшие…
    Так Палыч и стал приезжать каждый день, как на работу, в свой бывший дом, благо наконец-то ушёл окончательно на пенсию. Он приезжал, кормил собак и  немного выгуливал их на улице. Если же среди квартирантов попадался сердобольный жилец, то и он подкармливал собак.  Так и выживали. 
     Но, однажды, стремясь укоротить путь, Палыч завернул на тропинку и пошёл вдоль оврага. Там он и рассмотрел, среди брошенных бревен и досок ощенившуюся собаку. Она была очень худа: кожа да ребра и длинные, вытянутые почти до земли, соски. Рядом копошились восемь  щенков, которых надо было кормить. -  А откуда взяться молоку-то, если и сама мамаша живёт впроголодь?!  Ах, ты жизнь собачья, как же вам уличным-то выживать, -   посетовал Палыч и стал  подкармливать, и эту собачью семейку.
    Теперь у Палыча была уже двойная ответственность:  за трёх взрослых собак и восьмерых маленьких щенков.  В ход шло всё. То крупу, то картошку,  то какие-то кости хозяин в дом привезёт, то сам Палыч чего-то докупит.  Все варил вместе, как поросятам. И странное дело – собаки ели такое варево с удовольствием. Хлеб он обычно сушил, сухарики измельчал и насыпал сверху этого варева  - уже в миски. А в конце выдавал подопечным косточки, если они были. Ну, а собачьей мамаше он даже молоко покупал, чтобы своего больше прибывало. Сначала она боялась и даже рычала, когда он подходил к какому-нибудь любопытному щенку, выглядывающему из-под бревен. Но потом она позволила Палычу не только оставлять еду, но и наблюдать за щенками. 
          Так и жил добрый Палыч до поры, до времени, пока не стала его одолевать бессонница по ночам.  Да и шутка ли сказать, восьмой десяток лет уже разменял, столько всего накопилось пережитого. Наступило время всё это вспоминать, да осмысливать.   
  - Парадоксальная  штука жизнь:  - размышлял он, лёжа в постели. Вот всю жизнь не высыпался, в армии даже приноровился спать прямо на ходу в строю, так хотелось хоть лишнюю минуточку, да ухватить. Иногда даже завидовал пенсионерам – сколько хочешь, могут спать. А вот сам пошел на пенсию, всё – полная свобода, спи сколько угодно. А не спится, то мысли одолевают, то болячки. Можно было бы почитать молитвы. Но он  уже сегодня молился почти час, обращаясь к своему тёзке, защитнику и хранителю -  Николаю Чудотворцу, большая икона с ликом которого стояла на специальном угловом столике в красном углу. Икона была старинная и досталась Палычу, как и Библия, от его деда – столоначальника, работавшего в начале двадцатого века в томской управе.
        Николай Палыч повернулся на другой бок, вздохнул, попытался отогнать мысли счётом, но, досчитав до ста, еще больше взбодрился. В конце концов, встал, прошёлся на кухню, зевая, попил водички. Вдруг услышал лай. Сначала одиночный, затем к нему примкнули другие псы, послышался и резкий визг одной из собак. -  Ну вот, уличные собаки, наверное, подрались, -  подумал Палыч и вышел на балкон.
       На мусорной площадке разыгрывалась целая драма. Несколько собак, довольно крупных, защищали мусорные баки от другой собачьей стаи. Присмотревшись, Палыч заметил, что одна из собак была поменьше и хромала.     На следующую ночь Николаю Палычу также не спалось, и он опять вышел на балкон. И снова увидел собачью ватагу. Может быть, и не узнал бы, если бы не эта, запомнившаяся ему  - небольшая, белая и прихрамывающая на одну лапу, кудлатая собачонка, которой все псы покровительствовали.   Палыч заметил, что в этой дружной стае всё было налажено по уму. Два пса прыгали на мусорные баки сверху и начинали носом и лапами рыться среди пакетов. Они быстро чуяли съедобное, даже сквозь полиэтиленовую пленку,  и сбрасывали такие пакеты вниз на асфальт. Другие псы подбегали к ним, разгрызали плёнку и доставали то, что можно было съесть. Но почему-то не ели. Всегда первой подпускали белую собачонку. Та подходила, чего-то выбирала. И лишь когда она съедала всё, что ей понравилось, к трапезе приступали остальные.
-  Надо же как!  А еще, говорят, что у собак, как и у волков, чёткая иерархия. Пока самый сильный пёс-вожак не наестся, другие не посмеют подойти. А, может быть, эта белянка – и есть их вожак? Ведь не обязательно вожак должен быть большим и сильным, главное - быть умным. А может собачонка – это их мать и родоначальница всей стаи, поэтому к ней -  особое почтение, размышлял  Палыч, устраиваясь спать. 
     Заснул Николай Палыч только под утро, но хоть и не выспался, встал ровно в шесть тридцать, как и привык вставать за долгие годы:  и в будни, и в выходные дни. Он уже знал, что сделает сегодня вечером после всех насущных дел. 
        Вечером Палыч собрал разные остатки еды на газетку и отнес всё это на помойку. Сделал он это поздно вечером, так как утром приезжала мусорная машина, и рабочие могли всё это выбросить. А ночью опять встал на свой пост на балконе. Ровно в полвторого ночи показались собаки. Они деловито обнюхали все мусорные баки и площадку вокруг них. Быстро нашли гостинцы и съели их. Так Палыч, кроме «своих собак» стал иногда подкармливать и эту уличную семейку. Возможно, что и не всегда эти гостинцы доставались именно этим собакам. Главное, что они съедались кем-то и  приносили пользу. 
        Но не только пользу приносить нравилось Палычу, ему  было приятно  «спасать сами продукты». Так он выражался, относясь к продуктам, как к живым результатам человеческого труда. -  Всё это выращено и приготовлено, а значит должно быть отправлено по назначению. Иначе еда обидится! Сколько продуктов люди выбрасывают на помойку, сколько покупают и варят с избытком. Скольких голодных можно было накормить! А где-то еды полно и она пропадает… Ох-хо-хонюшки,  - сетовал он.   
      Не брезговал Палыч и что-то с помойки принести. -  А что?  - говорил он соседке: -  Целую булку хлеба выкинули. Это надо ж так! А я её размочу и размешаю вместе с крупой, да полью сверху бульоном из костей. Любо - дорого! Собаки с радостью слопают! И всё хорошо и все довольны, – говорил он и улыбался своей широкой, доброй улыбкой.
-  На помойке же много чего нужного можно найти. Я, когда в своем домике жил, всякие  доски,  ящики, да поломанные после грозы ветки, подбирал. Всё это распиливал и –  в сарай. Чтобы зимой печку топить. У меня всё шло в дело. Я дрова не покупал, я их всегда добывал. А, однажды, даже кучу книг нашел. Там же – на помойке. Конечно, забрал. Потом долго читал и думал, как это так: разве можно книги выбрасывать? Они же, как живые, в каждой -  своя жизнь. Так рассуждал Николай Палыч.   
       Вот и сегодня, как всегда в конце дня, Палыч приготовил еду для себя и отдельно для собак, затем поел, прочитал все необходимые на вечер молитвы. Прочитал и очередную главу из Библии, на первой странице которой была красивая подпись его дедушки, и, наконец, прилег на свой диван.   
    «В жизни надо кому-то помогать. Иначе в этой жизни нет смысла», -  думал в очередной раз  Николай Палыч, засыпая.  Ему снилось детство, мама и дорогие ему люди, а также собаки, которые весело встречали его, виляя хвостами из стороны в сторону.