Улялюм - баллада

Небеса были пепельно-серы;
   листья в пыль, шелестя, рассыпались –
   листья сухо под ветром метались:
ночь, октябрь одинокий без меры.
   Дни те в памяти болью остались.
И туман плыл над озером Обер,
   что таится в долине Уира.
   Тяжко вис он над озером Обер,
   где могильные духи Уира.

Кипарисов гигантских аллея.
   Брел по ней со своею душой –
   со своею Психеей, душой.
Как вулкан извергало, мертвея,
   сердце искр обжигающих рой,
   забывалось смертельной игрой
и катилось рекой, холодея,
   словно холода полюс земной,
глыбой льда застывало, твердея,
   оставаясь во мне и со мной.

Говорили мы трезво, о боже!
   Только мысли сновали, носились,
   только память бессильно затмилась.
Тот октябрь мы не помнили тоже,
   да и ночь где-то сбоку теснилась
   (ночь разлуки, а сбоку теснилась) -
и туманного Обера ложе,
   это озеро, даже не снилось.
И казалось, ничто не поможет
   вспомнить смерть, что в долине таилась.

А сейчас, когда ночь быстро тает
   и от звёзд протянулись лучи,
   на рассвет намекают лучи,
время наше бежит, истекает
   и мигает, как пламя свечи,
месяц призрачный вдруг возникает,
   словно севший на верх каланчи -
шлем Астарты из тьмы выплывает
   и садится на верх каланчи.

Я сказал - «Она лучше Дианы;
   сквозь эфирные вздохи скользит –
   по эфирному царству скользит.
Червь не лечит душевные раны,
   она знает и видит, не спит,
и к созвездию Льва сквозь туманы
   звездных россыпей путь свой стремит,
   мир Летейский где в небе разлит,
и зовёт нас в чудесные страны,
   взор волшебный над нами парит
и ведёт сквозь ночные обманы
   и любовь в этом взоре горит.»

Но Психея в ответ прошептала –
   «Я звезде этой веры не дам –
   ее бледности веры не дам –
о, не медли! Скорей, я устала!
   Полетели, наш жребий не там.»
В страхе крыльями затрепетала,
   словно слышала демонов гам,
повторяя: «Не там, нет, не там.»

Я ответил - «Не бойся видений,
   это сон, впереди яркий свет,
   успокоит нас ласковый свет!
Воскресит он сонм чудных мгновений,
   ничего невозможного нет.
   Верь ему, он ведущий нас гений,
снимет с нас он проклятие лет
    и избавит нас от сожалений,
в небеса через ночь он просвет.
   Он наш путь, он залог озарений,
он на наши вопросы ответ.»

Я Психею хотел успокоить,
   целовал, отвлекая от дум,
   от тяжёлых, болезненных дум,
не хотел я Психею неволить.
   Склеп возник вдруг, как нищий, угрюм,
   как безлюдная церковь, угрюм.
Я Психею спросил - «Что такое?
   Ничего не приходит на ум.»
  И сказала она - «Улялюм!
   Та, что ты потерял, - Улялюм!»

Взор упёрся в мир пепельно-серый,
   в мир, где листья под ветром метались,
   где они, шелестя, разлетались.
Вспомнил ночи октябрьской меру,
   дни, которые болью остались,
   и пути мои в них затерялись,
   с болью той же те дни вспоминались
   и, как листья под ветром, метались,
   роем демонов в память врывались.
Плыл туман там над озером Обер,
   что таится в долине Уира.
Знаю, вис он над озером Обер,
   где могильные духи Уира.

«О, возможно» - мы оба сказали, -
   «что какие-то добрые души,
   милосердные, добрые души,
путь, дорогу сюда закрывали,
   не хотели покой наш разрушить,
   тайной этой покой наш разрушить –
дух могильный, смертельный скрывали,
   лунный пламень, что душу иссушит.
Эту страшную тайну скрывали –
   Ад, что души погибшие сушит.»