Иван Котляревский. Энеида. Часть IV

Борщей как три не поденькуешь,[1]
На муторне́ засердешит;
И заворотком закишкуешь,
И в бу́рчиле закендюшит.
Когда ж пхуёчек нагудкуешь
И добре пендерь набрюхуешь,
То и на яхши задушит;
Об горе трахом уземлюешь,
И забуд весь изголодуешь,
И убежь к бедам учертит.

Что чепушить зря городилкой,
Не басню кормом соловят:
А ну-ка, замошнуй звонилкой,
То грейку душеньки взденьжат.
Коль золотилку поручкуешь,
То, может, чуечку свестуешь,
Чего с тобой как впередит:
Куды на плавиках челонить,
Гобзилу злую как Юнонить,
И как Эней заминервит.

Меня за брёх сей не ругайте,
Не я, бог свят, его сложил;
Сывыллу, дуру, матюкайте,
Ея мозг этот бред родил:
То так она с пахвей сбивала,
Энею, шельма, прорекала,
Что делать пану где и как;
Заплесть хотела мо́зги, дабы
Верней деньжат слупить с лоха бы,
Хоть бедный был Эней и так.

Да надобно бы догадаться,
Как у́злом к жопе уперлось;[2]
А с ведьмой злой не торговаться,
Чтоб горя хапнуть не пришлось.
Сказал спасибо старой суке
Эней за мудрости науки,
Грошей[3] с двенадцать в руку дал.
Яга, подол и свитку вздравши,
В мошонку денежки сховавши,
Пропала, будто чёрт сожрал.

Эней, избавясь сучьей бабки, —
Скорей к челнам что было сил,
Чтоб не дала Юнон по шапке,
Что к чёрту б на́ плешь угодил.
Троянцы, во челны прыгнувши
И быстро оны отопхнувши,
По ветру борзенько пошли;
Гребли, как сатаны, все дружно,
Что кой-кому аж стало душно,
Весла́ми по волнам секли.

Тут трах! ветра зашурмовали
И закружили не шутя,
Завыли грозно, засвистали,
Энею нету — нет путя!
И вверьх и вниз челны швыряло,
То набок, то торчмя кидало,
Чёрт устоишь и на ногах;
Троянцы с жаху задрожали,
Как горю пособить — не знали;
Играли только на зубах.

Но вдруг стал ветер утишаться,
И волны чуть поулеглись;
Стал месяц из-за туч казаться,
И звёзды на́ небе блись-блись!
Ну вот! троянцам легше стало,
И тяжко горе с сердца спало,
Уже ж ведь думали: капут!
С людями в свете так бывает:
Когда кого куст напугает,
Потом на воду станет дуть.

Уже троянцы прибодрились,
Магарычу все напились;
И, как налимы, развалились,
Спать беззаботно улеглись;
Вдруг кормщик ихний, барагоза,
Упал на землю, куль как с воза,
И, как ошпаренный, орал:
«Пропали все мы с головами!
Прощайтесь с телом и душа́ми,
Остатний наш народ пропал!

Заклятый остров перед нами,[4]
И мы его не обойдём,
Не проплывём нигде челнами,
И здеся все и пропадём;
Живёт на острове царица
Цырцея, злая колдуница
И очень гневна на людей;
Какие не остерегутся,
А ей на остров попадутся,
Таких оборотит в зверей.

Не будешь тут ходить на паре,
А быстро раком станешь тут;
Пропали, как серко в базаре![5]
Готовьте шеи под хомут!
По нашему хохлацку строю[6]
Не быть козлом нам, ни козою,
А уж как пить дадут — волом:
И будешь в плуге ты ишачить,
На броваря[7] весь век батрачить,
И как ещё б — не болкуном.[8]

Лях цявкать[9] там уже не будет,
Скидает чуйку[10] и жупан,
И «не позвалям» там забудет,[11]
А заблеёт так, как баран.
Москаль — дай бог бы не козою
Замекал с козьей бородою;[12]
Пруссак — хвостом не завилял,[13]
Как, знаешь, лис хвостом виляет,
Когда уж Дойда[14] доезжает,
А Тамерлан[15] угонку дал.

Цесарцы[16] ходят журавлями,
Цырцее служат за гусар
И в острову́ том жандарма́ми.
А итальянец там фигляр,[17]
Проворный на любые штуки,
Певец, плясун на все он руки,
Умеет и чижей ловить;
Переряжён он в обезьяну,
Ошейник носит из сафьяну
И осуждён людей смешить.

Французы ж, волки, вурдалаки,
Головорезы-мясники,[18]
Рычат хозяйскими собаки,
Грызут чужие мослаки.
Они и на владыку лают,
За горло всякого хватают,
И глотку брату брат грызёт:
У них кто хитрый, тот и старший,
И знай всем наминает парши,
Чупрыну всякому скубёт.

Ползут швейцарцы червяками,
Голландцы квакают в багне,
Чухонцы[19] лазят муравьями,
Жида узнаешь там в свинье.[20]
Индюк надутый там — гишпанец,[21]
А крот, пролаза, — луситанец,[22]
Швед волком лютым рыщет там,
Датчанин лихо жеребцует,
Медведем турок там танцует,
Увидите, что будет нам».

Конец повидев неминучий,
Троянцы все и пан Эней —
Сгрудились плотною все кучей
Помыслить об беде своей,
И без затей тут сговорились,
Чтоб все крестились и молились,
Авось бы остров им минуть.
Молебен грянули ж Эолу,
Чтоб ветрам, по его изволу,[23]
В другой бок повелел подуть.

Эол молебном ублажился
И ветры тут же отвернул,
Троянской курс переменился,
Эней зверьком быть отвильнул.
Братва вся веселее стала,
Из фляжек водочка плескала,
Никто ни капли не пролил;
Потом взялися за весельца
И гребанули все от сердца,
Как бы Эней по почте плыл.[24]

Эней, по чёлну выступая,
Махорочку роменску дул;[25]
Кругом окрестность озирая,
Авось чего бы не зевнул.
«Хвалите, крикнул, братцы, бога!
Греби бодрей, бог нам помога!
Вот уж пред носом Тибер наш,
Сей Тибр Юпитером завещан
И с берегами нам обещан.
Греби! — я закричу шабаш!»

Гребнули раз, два, три, четыре,
Как на! — у берега челны;
Троянцы — наши чупрындыри[26] —
На землю скок — а вот и мы!
И стали тут располагаться,
Копать, рыть, строить, поселяться,
Точь в точь бы с санкции суда.
Эней орёт: «Моя тут воля!
И сколько оком всхватишь поля,
Всплошь тут настрою города!»

Земелька та была Латынской,[27]
Матёрый царь в ней был Латын;
Жидюга старый, курвасынской,
Дрожал, как Каин, за алтын.
А вместе с ним его подданцы[28]
Носили штопанны голландцы,[29]
Равнявшись на свово царя;
На интерес там не шпиляли,
А яйца с горочки катали;
Хрен допроси́сся сухаря.[30]

Латын сей хоть не очень близко,
А всё олимпским был родня,
Не кланялся ни пред кем низко,
Ему всё было — быдлотня.
Латына мать — молва ходила, —
Марыка к Фавну зачастила,
Да и Латына прижила.
Латын же дочь имел казотку,[31]
Кривлячку, шустрицу, красотку;
Одна у батька и была.

Была дочурка пышна птичка
И с заду, с переду, кругом;
Красна, свеже́нька, как клубничка,
И павой всё плыла с понтом.[32]
Стройна, дородна и красива,
Проста, доступна, неспесива,
Гибка, шустре́нька, молода;
Кто на неё хоть ненароком
Закинет молодецким оком,
Так так и влюбится, бяда!

Ах, эти губки, носик, глазки!
Слюной зайдёшься, глянешь раз;
Что ваши грецкие колбаски![33]
Что ваш первач грушовый квас!
Живот скрути́т от ней тоскою,
Лишишься с разумом покою;
А может — ёкнет и не там.
Поставит рогом... ясны очи,
Что не доспишь Петровой ночи;[34]
То по себе я знаю сам.

Суседски хлопцы женихались
Со славной дивчиной такой,
И свататься кой-кто пытались,
Кто жаждал смаку в молодой
Царевне ла́цинской добиться,
Царя приданым поживиться,
Ат-ать — и царство за чуб взять.
Но матушка ея Амата
Хитрей была хохла-солдата,
Не всякой ей любился зять.

Один был Турн,[35] царёк изрядный,
С Латыном по суседству жил,
Дочурке с матерью приятный,
И сильно с ним отец дружил.
Не в шутку молодец был мощен,
Высок, дебел,[36] кудряв, обточен,
Что твой огурчик, — лыцарёк!
И войск имел состав приличный,
И денежков припас отличный,
Куды не кинь, был Турн царёк.

Пан Турн уж очень подсыпался
К царёвой дочке сахарком,
Как с нею был, то выправлялся
И стукал дерзко каблучком.
Латын, и дочь, и мать Амата
На днях от Турна ждали свата,
Уже нашили рушников
И барахлишка поднажили,
Каким на сватанье дарили,
Всё дожидалися сватков.

Когда чего в руках не держишь,
То не хвалися, что твоё;
Судьбу за член не поудержишь,
Утратишь, может, и своё.
Не зная, учат люди, броду,
Не суйсь как угорелый в воду,
Дабы не насмешить народ.
И не на рать хвались пошедши,
Но похваляйся с рати шедши;
Иль есь дурак ты. Идиёт.

Как пахло сватством в царской хате
И ждали только четверьга,[37]
Так тут Анхызово дитятя
Припёрлось к ним на берега,
Пря за собой троян всё племя.
Эней не даром тратил время,
По-молодецки закутил:
Горелку, пиво, мёд и брагу
Поставивши перед ватагу,
Для сбору в трубы засурмил.

Народ троянской весь голодный
Сыкнулся рысью на тот сбор;
Как вороньё в час непогодный,
Большой базар поднял и ор.
Сивушки тут же хлебанули
По ковшику, и не вздрогну́ли,
И дотянулись до харчей.
Всё войско лихо уплетало,
Так, что аж за ушми трещало,
Один другого был бойчей.

Рубали кислую капусту,
Огурчики, и кабачки
(Хоть было то в день мясопусту),[38]
Хрен с квасом, редьку, бурачки;
Рябка,[39] лемешку, саламаху[40] —
Как не было — всё съели с маху
И все сожрали сухари,
Что ни было, всё посъедали,
Горелку всю повыпивали,
Как на трапе́зе косари.

Эней горелочки с носатку[41]
Оставил было про запас,
Но клюкнув крепко для порядку,
Вздобрел, как водится у нас,
Хотел последним поделиться,
Чтоб вдрабадан уже напиться, —
Гоп! гоп-ца-дри-ца-гоп-ца-ца!
За ним и вся его босота
Хлебла, пока была охота,
Что кой-кто врезал и дубца.

Бочонки, жбанчики,[42] носатку,
Баклажки,[43] тыквы, сулеи,[44] —
Всё выглушили без остатку,
В куски посуду потолкли.
Троянцы с бодунца проспались,
Взгрустнули, что не похмелялись;
Пошли, чтоб землю озирать,
Где им предсказано селиться,
Жить, строиться, гулять, жениться,
И чтоб латынцев распознать.[45]

Ходили ль там, иль не ходили,
Но вот вернулись и назад
И чепухи нагородили,
Что пан Эней не был и рад.
Сказали: «Люди тут гыргырчут,
Язы́ком чудным нам курлычут,
И мы их речи не всечём;
Слова свои на "ус" кончают,
По-нашему — не понимают,
Промежду них мы пропадём!»

Эней тут сразу взял догадку,
Велел сноситься до дьяков,
Купить Пиярскую граматку,[46]
Псалтырю,[47] святц,[48] октоихов;[49]
И сам всех лично начал мучить,
Чтоб по складам читали дрючить
Латынскую тму, мну, здо, тло:[50]
Троянско племя всё засело
За книжки — так, что аж потело,
И грызть латину начало.

Эней от них не отступился,
Чуть что, тройчаточкой[51] взбодрял;
И кто чуть-чуть хотя б ленился,
Тому субботки[52] и давал.
К неделе так латыню знали,
Что уж с Энеем размолвляли
И — говорили всё на "ус":
Энея звали Энеусом,
Уже не паном — доминусом,
Себя ж звать стали — троянус.

Эней, троянцев похваливши,
Что так латынь смогли постичь,
Сивушки в кубочки наливши,
Распил с братвою магарыч.
Затем с десяток даровитых,
В латине самых башковитых,
Из класса выбравши как раз,
Послал послами он к Латыну
От имени свово и чину,
А с чем послал, так дал приказ.

Послы, дошедши до столицы,
К царю послали передать,
Что-де к нему, мол, и к царице
Эней прислал поклон отдать
Со хлебом-солью и с другими
Подарками предорогими,
Дабы знакомиться с царём;
И коль добьётся дружбы панской,
Эней, сподарь и князь троянской,
Яви;тся сам в царёв терём.

Латыну только доложили,
Что от Энея есть послы,
И с хлебом, с солью привалили,
Да и подарки принесли,
Хотят Латыну поклониться,
Знакомиться и задружиться,
Так тут Латын и закричал:
«Впусти! я хлеба не гнушаюсь
И с добрыми людьми братаюсь.
Вот на ловца зверь наскакал!»

Велел немедля прибираться
В светлицах, сенях, двор подместь;
Маетка[53] красотой заняться,
Шпалер[54] и тех, и сех нанесть
И оббивать царёву хату;
Небось, покликал и Амату,
Чтоб и она дала совет,
Как лучше, краше прибираться,
Где, как коврами застилаться
И подбирать ко цвету цвет.

Послал курьера к богомазу,[55]
Чтоб живопи́си накупить,
И также розного припасу,[56]
Чтоб было что и есть, и пить.
Рейнвейн поставил с курдамоном[57]
И пиво чёрное с лимоном,
Сивушки ж чуть ли не с цыбарь;[58]
Где ни взялись волы, телята,
Бараны, овцы, поросята;
Из-за стола — хоть на цвынтарь.

Вот привезли и живописи,[59]
Работы лучших мастерей,
Иван-царевич с Василисей,
Портреты всех богатырей:
Как Александр с ордой козачьей
Царь-Пору мзды давал горячей;[60]
Чернец Мамаю мзды как дал;[61]
Как Муромец Илья гуляет,
Как бьёт кыпчаков, прогоняет, —
Как за святую Русь стоял;[62]

И как Бова Полкана трахнул,
Один другого за чуб драл;[63]
Как Соловей Разбойник крякнул,
Как в Польше Железняк[64] гулял.
Портрет хранцуза был Картуша,[65]
Насупротив — стоял Гаркуша,[66]
А Ванька-Каин[67] — во главе.
Сей красоты понакупляли,
Все стены ей пооблепляли;
Латын пред ней благогове!

Латын, так дома учредивши,
Кругом всё в хатах озирал,
Светёлки, сени обходивши,
Себе уборы добирал:
Плащом-клеёнкой обвернулся,
Застёжкой медной застебнулся,
На плешь напялил капелюх;
Обулся в новые калоши
И краги вздел из конской кожи,
Надулся, как в костре лопух.[68]

Латын как царь в своём наряде
Шёл с сволочью[69] своих вельмож,
Одетых всех как на параде,
Надулся всяк из них, как ёрш.
Царя на дзыглик[70] посадили,
А сами молча отступили
От по́кута[71] аж до дверей.
Царица ж села на скамейке,
В адамашковой[72] кацавейке,[73]
В кораблике[74] из соболей.

Лавыся-дочка приоделась
В немецко модное фурцо,[75]
Как муха в кипятке, вертелась,
Очочки пяля в зеркальцо.
От стульчика ж царя Латына
Всплошь простлана была ряднина
Аж до калитки и ворот;
Стояли тут полки залётны,[76]
Воловий, конный и пехотный,
И весь с повету был народ.

Послов ввели к царю с музы́кой,
Как то водилось у латын;
Несли подарки пред владыкой:
Пирог длиной чуть не с аршин,[77]
И соли бахмутки и крымки,[78]
Бара́хла разного три скрынки,[79]
Эней Латыну что прислал.
Послы к Латыну приступились,
Три раза низко поклонились,
А старший рацию[80] сказал:

«Энеус ностер магнус панус[81]
И славный троянорум князь,
Шнырял по морю, как цыганус,
Ад те, о рекс! прислал нунк нас.
Латынум доминум петимус,
Не погубляй христианинос.
Пермитте жить в твоём краю,
Хоть за пекунии, хоть гратис,
Благодарить мы будем сатис
Бенехвиценцию твою.

О рекс! будь нашим Меценатом,
И ласкам туам окажи,
Энеусу стань добрым братом,
О оптиме! не откажи;
Энеус — принцепс вторитетус,
Хвормозус, дерзкус и свирепус,
Узришь ин карне джигитум!
Преж чем эбибере по чарке,
Вели акципере подарки,
Кви мисси сунт ад доминум:

Вот самолёт ковёр чудесный,
При Хмеле выткался царе,[82]
Летает по́д полог небесный,
К звезда́м и к золотой заре;
Но можно стенку им завесить,
И над топчанишком повесить,
И таратайку им закрыть.
Царевне будет он в угоду,
И особливо — к тому ж году,
Как замуж надобно идтить.

Вот шлёнской[83] дастархан[84] трофейный,
Его из Липска привезли;[85]
Найбольше в том он харахтерный:
На стол как только постели
И загадай любой трапе́зы,
Взъявя́тся все деликатесы,
Что в свете этом только есть:
Пивцо, винцо, медок, горелка,
Рушник, нож, ложка и тарелка.
Царице в дар дозволь поднесть.

А вот сафьянцы-скороходы,
В каких ходил ещё Адам;
В старинные пошиты годы,
Не знаю, как достались нам;
Небось, попёрли у пендосов,[86]
Что в Трое дали нам пендросов,
Эней-джигит то знает лишь;
Сию реликвию старинну
Подносим мы царю Латыну,
С поклоном низким, на бакшиш».

Царица, царь и дочь Лавыся
Всё взглядава́лись меж себя,
Из роту слюни полилися,
К себе все хапают, гребя,
Подарки те, что им достались,
Насилу кой-как не подрались;
Тогда Латын сказал послам:
«Скажите вашему Энею,
Латын со всей своей семьею
Не да́й бог как все рады вам!

И вся моя маетность[87] рада,
Что бог направил вас сюды;
Мне ваша вся мила громада,
Я не пущу вас никуды;
Прошу Энею поклоняться
И хлеба-соли не гнушаться,
Кусок последний разделю.
Дочь у меня одна, козачка,
Хозяйка, пряха, швейка, ткачка;[88]
Быть может и в родню вступлю».

Засим к столу просить изволил
Латын Энеевых бояр,
Тянули водочку доволи[89]
И ели бублики, кавьяр;[90]
Был борщ ко шпундрам[91] с бураками,
А в юшке[92] потрох с галушками,
Засим под соком каплуны;[93]
Из рыбы баба-шарпанина,[94]
Печёна с чесноком свинина,
Крахналь,[95] какой едят паны.

В обед заморски пили вины,
Неможно всех их рассказать,
Из рота слюни течь обильны
Начнут, коль скоро описать:
Сакызку пили[96] с дереновкой,[97]
И с крымской вкусною дулёвкой,[98]
Айвовкой что ещё зовут.
На «ви́ват» — из мортир стреляли,
Туш — громко трубачи играли,
А «много лет» — дьяки ревут![99]

Латын по царскому свычаю
Энею, сердцем полюбив,
Лубенской по́слал хлеб к случаю,[100]
Корыто опошнянских слив,
Орехов киевских калёных,
Полтавских пундиков[101] слоёных,
Гусиных пять корзин яиц;
Бычков и тёлок из Липянки,
Сивухи вёдер с пять Будянки,
Сто решетиловских ягниц.

Латын-старик и сблатовался
С Энеем нашим молодцом,
Эней и зятем назывался, —
Но дело красится концом!
Эней по счастью без помехи
Вдавался в шутки, игры, смехи,
А об Юноне и забыл,
Об той, его что не любила,
За ним, где б ни был он, следила;
Нигде от ней не отъюлил.

Ирыся, интриганка сучья,
Прожжённей самых жжёных лгуш,
Богов наушница подлючья,
Горластейшая из крикуш,
Пришла, Юноне настучала,
Энея как латынь встречала,
Каков есть между них расклад:
Эней уж тестем звал Латына,
Латын его — имел за сына,
И с женихом у дочки лад.

«Эге! — Юнона закричала. —
Поганец! эк куды хватил!
Я, дура, всё ему спускала,
А он и ноги разложил!
Ух! проучу я фордыбаку,[102]
И перцу дам ему, и маку,
Попомнит, какова-то я.
Пролью троянску кровь — латынску,
Вмешаю Турна, курвасынску,
Я наварю им киселя!»

И на! через штафет[103] к Плутону
За подписью своей приказ,
Чтоб фурию он Тезыфону
Послал к Юноне тот же час;
Чтоб ни в берлине,[104] ни в дормезе,[105]
И ни в рыдване,[106] ни в портшезе,[107]
А — дула б на перекладных;[108]
Чтоб не было в пути препоны,
То б заплатил втройне прогоны,[109]
Чтоб на Олимп явилась вмиг.

Примчала фурия из ада,
Из ведьм ехидней всех и зла,
Тварь, живодёрка, сука, падла,
Паскудой редкостной слыла.
Вошла к Юноне с рёвом, с лязгом,
Со страшным треском, свистом, брязгом,
Доклала об себе рапорт.
Вмиг подскочили к ней гайдуки
И повели в терём под руки,
Хоть так страшна была, как чёрт.

«Здорово, ясонько, ма доню! —
Юнона в радостях кричит, —
Ко мне быстрее, Тезыфоню!» —
И целовать её бежит.
«Голубонько! как поживаешь?
Троянского ж шакала знаешь?
Теперь в Латее, пёс, блудит:
Швырнёт всех так же, как Дидону,
И дочку кинет, и матрону,[110]
Латына в дурни нарядит.

Весь знает свет, что я не злобна,
Людей губить чтоб не люблю;
Но тема так богоугодна,
Естьли Энея — погублю.
Устрой из свадьбы панихиду,
Пусти кишочки Анхызиду;
Хай черти всех побрали б их:
Амату, Турна и Латына,
Энея, бл*диного сына,
Пугни по-своему ты их!»

«Я наймычкой твоей смиренной, —
Рыкнула фурия. — Умру,
Каприз исполню твой священный,
Троянцев лично всех пожру;
В союз Амату с Турном ску́ю,
Пошлю Энею кару злую,
Латына в мозог укушу;
Увидят люди, боги, черти,
Что не к добру смотрины эти,
Всех, всех в шматочки покрошу».

Оборотилася клубочком,
Кать-кать с Олимпа, как стрела;
Покамест гурт шёл вечерочком,[111]
К Амате шасть — как там была!
Амата с горя пух щипала,
Роняла слёзки и вздыхала,
Что Турн-князёк не будет зять;
Кляла Лавыньины родины,
И кумовьёв всех, и крестины,
Да что ж? — против рожна не прать.[112]

Яга, ей под подол подкравшись,
Гадюкой в сердце заползла,
По уголкам всем посвивавшись,
В Амате рай себе нашла.
В прогнившую ея утробу
Наклала злости, точно бобу;
Амата стала не своей;
Взбесилась, гавкала, кричала,
Себя, Латына проклинала
И всем давала трахулей.

Засим и Турна навестила
Пресучья, лютая яга;
И из князька того слепила
Энею лишнего врага.
Турн, по военному свычаю,
Накушась с водочкою чаю,[113]
Сказать впрямую, пьяный спал;
Яга тихонько подступила
И сон коварный подвпустила,
Об коем Турн не помышлял.

Ему, вишь, в пьяном сне чудилось,
Будто б Анхызово дитя
С Лавыньей где ни то слюбилось
И женихалось не шутя:
Будто б с Лавысей обнимался,
Будто б до пазухи добрался,
Будто б и перстень с пальца снял;
Лавыся было побрыкалась,
А после вроде приласкалась,
И будто б ей Эней сказал:

«Лавысю, нежное коханье![114]
Ты видишь, как тебя люблю:
К добру ль же наше жениханье,
Когда тебя навек гублю?
Рутулец Турн уж шлёт к вам свата,
За Турна прёт, вишь, и Амата,
И ты в нём, ах! находишь смак.
К кому ты бо́льшу страсть питаешь,
Кого ж из нас ты выбираешь?
Пускай погибну я, чудак!»

«Живи, Энеечку мой милый, —
Царевна молвила в ответ, —
Получит дулю Турн постылый,
Очам моим один ты свет!
Тебя когда не зрю, коханый,
Я час тот трачу, богом данный,
Моё ты счастье, клад мечты;
Турн раньше, сдохши, околеет,
Чем мною, гоблин, овладеет,
Я вся — твоя, и пан мой — ты!»

Здесь Турн без памяти всхватился,[115]
Как пень, пришибленный стоял;
Злой, с бодунища колотился
И сна от яви не разъял:
«Кого? — меня! и кто? — фригиец![116]
Босяк, вор, пидор, дезертирец!
Украсть? — Лавынию отнять?
Не князь я! — хуже говночиста
И пьяного сортирочиста,
Будь пёс Эней Латыну зять!

Лавыся — вкусность не для швали,
Кем есть босяк и вор Эней;
Не то — и ты, Лавысю-крале,
Погибнешь от руки моей!
Я всех поставлю кверьху раком,
Скормлю вас бешеным собакам,
И уж Энею — докажу!
Латына ж, сукиного деда,
Прижму не хуже, как суседа,
Амату — на кол посажу».

Тотчас письмо послал к Энею,[117]
Дабы шёл драться сам на сам,
Мощой померился своею,
Достал от Турна по усам;
Хоть на дубинах помахаться,
Хоть на кула́чках поштурхаться,
Либо побиться и на смерть!
А также пнул он драгомана[118]
В сарай[119] латынского султана, —
Мордасы и тому утерть.

Ехидна фурия довольна,
Что по её всё дело шло;
До бед людских она проворна,
И горе было ей мило.
Домчала быстро до троянцев,
Чтоб сих латынских постоянцев[120]
И в свой черёд осатанить.
В тот раз троянцы с кобелями
Сбирались ехать за зайцами,
Князька свово повеселить.

Но «горе грешникови сущу,[121] —
Так киевской скубент сказал, —
Отнюдь благих дел не имущу!»
Кто божие судьбы́ познал?
Кто где не думал — там ночует,
Хотел где ехать — там буксует.
Так грешными судьба вертит!
Троянцы сами то познали,
Из-за пустого пострадали,
Как то читатель сам узрит.

Вблизи троянского кочевья
Был на отшибе хуторок,
В нём были куцые строенья,
Был пруд, плотина и садок.
Жила Аматина там нянька,
Не знаю — жинка ли, панянка,[122]
А знаю, что была стара,
Жадна, и злобна, и ворчунья,
И кляузница, и брехунья,
Давала чиншу[123] до двора:

Колбас десятка с три Латыну,
Лавынии к Петру мандрык,[124]
Амате в се́мь дён по алтыну,
Три фунта воску на ставник;[125]
Льняныя пряжи три намотки,
Кисеек восемь на намётки[126]
И двести валяных жгутов.[127]
Латын от няньки наживался,
За то ж за няньку и вступался,
За няньку хоть на нож готов.

У няньки беленькой был пёсик,
Её всегда он забавлял:
Не из простых — породы мосек,[128]
Носил поноску,[129] и плясал,
И ей зализывал от скуки
Частенько ноги сплошь и руки,
И выгрызал на теме грязь.
Царевна часто с ним играла,
Царица также полюбляла,
А царь с рук кармливал, смеясь.

Троянцы, в роги затрубивши,
Пустили гончих в кущари;[130]
Кругом болото обступивши,
Бичами щёлкали псари;
Как только гончие взбрехали,
Вскулили, встявкали, взвизжали,
То моська, выскочив за дверь,
На голос гончих отозвался,
Фыркну́л, затявкал, к ним помчался,
Стремянный[131] думал, это зверь.

«Ату его! гучжа!» — и гикнул,
И с своры всех борзых спустил;
Мосёнок тут к земли прилипнул
И дух от страху затаил;
Но псы, донюхавшись, доспели,
Порвали мосечку и — съели,
И обсосали мослачки.
Как весть сия дошла до няньки, —
Глаза повылезли, как баньки,[132]
А с носу спали и очки.

Осатанела сучья баба,
Взревела так, как бегемот,
Позеленела вся, как жаба,
Прошиб каргу холодный пот.
Взорвали маточны припадки,[133]
Истерика и лихорадки,
И спазм хлебало всё скрутил;
Под нос ей клали асафету,[134]
И тёплую на пуп салхвету,
С ромашкой вставили клистир.[135]

Как только к памяти вернулась,
Тотчас гармидор[136] подняла;
К ней челядь вся ея сыкнулась
Послушать, как весь свет кляла;
Схвативши ж курва головёшку
И вышед на войны дорожку,
Пошла войною на троян;
Все курени́ их сжечь, повыжечь,
Энея заколоть, повысечь,
Ух! всех троянских бусурман.

За нею челядь покатила,
Побравши кто чего достал:
Кухарка ско́вордник схватила,
Лакей тарелками швырял;
С рублём[137] там прачка храбровала,
С ведром доярка наступала,
С цепом[138] гуменщик[139] в пекло лез.
Тут рота косарей с гребцами
Шли биться с косами, с граблями,
Сурьёзный близился замес.

Но у троянского народу
За грош алтына не проси;
Кто москаля[140] обжулил сроду?
А тронешь — ноги уноси.
Свирепого троянцы кшталту,[141]
Не струсят ничьего гевалту
И морду хоть кому утрут;
И нянькину всю рать разбили,
Раздрючили, распотрошили
И в тесный всех загнали кут.

В сиё ж несча́стливое время
И в самый штурхобочный бой,[142]
Троянов и латынов племя
Когда умылося мазкой,
Прибег курьер с письмом к Латыну,
Печальну весть привёз в хатину,
Князь Турн ему войну писал;
Не на бенкет, вишь, звал напиться,
А в поле вызывал побиться;
Курьер и на словах поддал:

«О рекс Латыне неправдивус![143]
Ты вербум региум попрал;
И нодус тем дружелюбивус
Навеки с Турнусом порвал.
От Турна кускус адемптуешь
И глуменс в рот Энею суешь,
Что Турну ипсе ты сулил.
Выходь же завтра, пёс, ад дракам,
Ад хатам поползёшь ты раком,
Дай бог кондрашка б не хватил».

Не так помещик злой взбесится,
Когда пан возный[144] иск начнёт;
Не так крадун голодный злится,
Когда с кукана лох[145] спрыгнёт;
Как наш Латын тут рассердился
И на курьера оскорбился,
Что губы с злости покусал.
И лишь ответ хотел дать царской
И гнев явить свой государской,
Посол чтоб Турну описал;

Как глянул вдруг в окно нечайно,
Пришёл Латын в великой страх;
Бурлила чернь черезвычайно
На улицах и площадях.
Латынцы пёрлися толпами,
Швыряли в воздух колпаками,
Кричали в голос во весь рот:
«Война! война! против троянцев,
Мы всех Энеевых поганцев
Побьём — искореним их род!»

Латын-старик был не рубака
И воевать был не джигит,
От слова смерть он, хороняка,
Весь трясся так, как в пекле жид.
Он стычку лишь имел в кровати,
Как под каблук не лез к Амате,
И то — уж как старе́нек стал;
А так всегда был тихой, смирный,
Как всякой старикашка мирный,
В чужое дело не влезал.

Латын, и сердцем, и душею
Далёк и чужд вобще войны,
Собравшись с мудростью своею,
Чтоб не впороться в кандалы,
Созвал к себе бояр пузатых,
Седых, чиновных[146] и богатых,
Тех, чьи советы слушал сам;
И выгнав с глаз долой Амату,
Завёл их всем кагалом в хату,
Такую речь вёл к старшинам:

«Вы что, в чаду или с похмелья?
Или чёрт за́ душу шкрябнул?
Напились бешеного зелья?
Иль глузд за разум завернул?
С чего? с чего война взялася?
С чего вам эта мысль взбрелася?
Когда я тешился войной?
Не зверь я — кровь людскую лить чтоб,
И не харцыз — людей губить чтоб,
Мне чужд и мерзок всякой бой.

И как войну вести без флота,
Без войска, хлеба, пушек, сбруй,[147]
Без денег?!.. Драть вас всех, как шпрота!
Какой вас обезмозглил... чёрт?!
Кто будет наш провиянтмейстер,[148]
Или кто будет кригсцалмейстер,[149]
Кому казну доверю я?
Не очень хочете вы драться,
Лишь хочете ж навороваться,
А будет всё беда — моя.

Когда свербит у вас седальще,
Спина ли, рёбра ль, иль бока,
Зачем просить чужих, товарьщи?
Мои больших два кулака
Почешут рёбра вам и спину;
Когда ж вам мало, я дубину
Готов на рёбрах сокрушить.
Служить рад батожьём, плетями,
Кнутом, розга́ми, шомполами,
Чтоб жар военный потушить.

Покиньте ж глупое хузарство
И разойдитесь по домам,
Панове думное боярство;
А про войну, совет мой вам,
И в мыслях думать закажите,
Да молча на печи лежите,
То думайте, что есть и пить.
Кто ж об войне проговорится
Или кому война приснится,
Тот на цугундре будет жить».

Сказавши так, махнул рукою
И, грозно взбычась, вышел вон
Зловеще-чопорной стопою,
Что всяк был крайне удрючён.
Им пристыжённые вельможи
На дурачков все были схожи,
Никто и дву́х слов не сказал.
Не скоро бедные очнулись
И в ратушу[150] рысцой сыкнулись,
Когда уж вечер лишь настал.

Тут думу долгую держали
(И всяк страдал там за народ!)
И хором громко закричали,
Что на Латына всяк плюёт
И на угрозы чхать желает,
Войну с Энеем начинает,
Чтоб рекрут[151] нынче набирать;
И не просить чтоб у Латына
Казённых денег ни алтына,
Боярской кошт употреблять.

Итак, латынь вся поднялася,
Задумал всяк побить троян;
Откуда храбрость та взялася
Против энейских босюган?
Вельможи царство взбунтовали,
Против царя всех подстрекали;
Вельможи! горе будет вам!
Кто супротив царя — не с нами,
Таким обрезать нос с ушами[152]
И в руки сдать всех палачам!

О музо, панночко парнасска![153]
Ко мне спустися на часок;
Пускай твоя научит ласка,
Пускай твой шепчет голосок,
Латынь к войне как снаряжалась,
Как армия их набиралась,
Каков порядок был в войсках;
Все опиши мундиры, сбрую
И сказку мне скажи такую,
Какой не слыхано в веках.

Бояры вмиг скомпоновали
Свой манихвест о много букв,
По всем поветам разослали,
Чтобы войска шли под хоругвь;
Чтоб головы все обривали,
Чупрыны длинны оставляли,
А ус торчал чтоб в пять вершок;[154]
Чтоб сала и пшена набрали,
Чтоб сухарей понапекали,
Чтоб были б ложка, котелок.

Всё войско быстро расписали
По разным сотням, по полкам,
Полковников порасставляли,
Патенты[155] роздали панам.
По городам всяк полк назвался,[156]
По шапке каждый различался,
В ранжир вписали козарлюг;[157]
Пошили сини всем жупаны,
Под низ же — белые кафтаны, —
Чтоб был козак, а не фетюк.[158]

В полки людей распределили
И по квартирам развели,
В мундиры всех понарядили,
К присяге тут же привели.
На ко́нях сотники финтили,
Хорунжьи[159] — усики крутили,
Махорку нюхал есаул;[160]
Урядники[161] с атамана́ми[162]
Кичились красными шлыками,
И ратник всякой гу́бу дул.

Так вечной памяти, бывало,
В родной Гетьманщине[163] у нас
Когда-то войско в строй ставало
Без всяких: стой! во фрунт! равняйсь![164]
Бывало, доблести черкасской[165]
Лубенской, Гадяцкой, Полтавской
Полки в строю, как мак, цветут.
Как грянут, сотнями ударят,
Как копья пред себя наставят,
Так, как метлою, всё метут.

Был тут отряд из добровольцев,
Свирепых кодлище людей,
Навроде б дерзких запорожцев,
Не сладит с кем и Асмодей.[166]
Он так на вид сам и вулгарный,
Как говорят — нерегулярный,
Но до войны — злей нету гад:
Украсть что, языка достать ли,
Кого до нитки ободрать ли, —
Сто батарей их не сдержа́т!

Для доблестной своей армеи[167]
Мушкетов,[168] ружьев, пищалей[169]
Наклали полны магазеи,[170]
Фузей,[171] винтовок[172] без кремней,
Булдымок,[173] флинт[174] и янычарок.[175]
А в особливый закомарок[176] —
Пик, древков, копьев, гаковниц.[177]
Тут страшны гаубицы стояли,
Как жахнут — хаты все дрожали,
А пушкари — ложились ниц.

Жлукты[178] и ульи на мортиры
К боям спешили выдолблять;
Сновалки, донца, мотовилы[179]
На атрибут приготовлять.
Нужда переменит законы!
Квачи,[180] помелья, макогоны
В приказ[181] пушкарской отошли;
Арбы,[182] биндюги,[183] водовозки
И похоронные повозки
В депо пушкарское везли.

Держась военного обряду,
Приготовляли загодя
Без счёту всякого снаряду,
Аж грусть брала, сие глядя.
Для пуль — галушек насушили,
А бомб — из глины налепили,
А слив солёных — для картечь;
Для щи́тов ночвы[184] припасали,
Из кадок днища выбивали,
И прикрепляли всем у плеч.

Нема ни палашей, ни сабель,
Им с Тулой, вишь, не повезло![185]
Не саблею ж убит и Авель:
Полено смерть ему дало.
Лопатки чуть пообстругали
И вместо сабель поцепляли
К бокам на валяных снурках;
Лукошки, кузовки, плетёнки,
С какими ходят по опёнки,
Как ранцы, были на плечах.

Как амуницией снабдили
И насушили сухарей,
На сало кабанов набили,
Собрали с дыма от людей;[186]
Как подсуседков расписали
И выборных поназначали,[187]
Кто конный, пеший, кто в обоз,
Кто за себя, кто на подставу,[188]
В какое войско, сотню, лаву,
Как орднунг[189] навели всурьёз:

Так ну дрочить солдат муштрою,
Учить мушкетный артикул,[190]
Тянуть носок как должно в строю,
Как взять ружьё на караул.
Пехота — значится марш левой,
А естьли конный — правой, делай,
Чтоб кляча трогалась скочить.
Такой жанр ратного фиглярства[191]
Имел у них чин регулярства,[192]
И всё Энея чтоб вздрочить.

Точь посполитое рушенье[193]
Латына в царстве началось,
Сплошная муштра и ученье,
Всё за солдатчину взялось.
На прутьях девки разъезжали,
Розга́ми хлопцев муштровали,
Деды ж учились в цель кидать.
А старых баб на печь сажали
И на печи их штурмовали,
В пример батальи для, такскать.

Латынцы популюс[194] был дружной
И до войны имел азард,
В угаре пьяном, естьли нужно,
Умрети счастлив за штандарт.
Так, по горячке, первых три́ дни,
Сносили все пожитки, злыдни[195]
И отдавали всё на рать:
Одежду, деньги, хлеб, иконы
Своей страны для обороны,
Что было некуда девать.

То жилы так рвала Амата,
К войне латынцев подвела;
Грустна, смутна была ей хата,
На улице всё и жила.
С Аматой бабы поспевались,
По городу всему шатались
И подстрекали воевать.
Водили с Турном шуры-муры,[196]
И уперли́сь, хоть вон из шкуры,
Энею дивчины не дать.

Когда где бабы в дело влезли
И их допустят до рулей;
Когда со сплетнями полезли
И — пустят слёз, слюней, соплей,
Скажи прощай тогда порядку,
Пошло всё к чёрту без оглядку,
Бабы поставят на своём.
Бабы! когда б вы больше ели,
А меньше ртом ляздеть умели,
В раю б вы были всем кублом.

Пока беси́тся Турн, лютует,
В суседни царства шлёт послов,
Не пособит ли кто, взратует
Против троянских сучьих псов;
Пока Латын от злых дуелей
Сховался в хате под постелей
И ждал, каков будет конец;
Пока Юнон везде шныряет,
Всех на Энея натравляет
С него сбить свадебный венец, —

Гудёт в Латее звон вестовый
И лозунг всем к войне даёт,
Чтоб всяк латынец был готовый
К войне, куда их злость ведёт.
Там крик, тут визг, а там гармидор,
Теснятся, прут, орут, как пидор.
Война в кровавых ризах тут;
За нею раны, смерть, увечья,
Безбожность и бесчеловечье
Шлейф мантии ея несут.[197]

Была в Латее синагога,
С былых построенная лет
Для Януса, сердита бога,[198]
Который чудных был примет:
Имел на голове две фачьи,[199]
Людские ли, или чертячьи,
Об том Выргыль и сам молчит;
Но в мирно время запирался,
Когда ж из храма показался,
Как раз война и закипит.

По звону вся латынь сыкнула
В храм божий, крик подняв и гам.
И настежь двери отомкнула,
И Янус выпрыг, как шайтан.
Военной бурей всё вскрутило,
Сердца латынские взмутило,
Всех ярость с бешенством берут;
«Войны! войны!» — орут, жадают,
И адским пламенем пылают
И стар и млад, и прут, и прут!

Латынцы войско хоть собрали,
Да нужно ж войску должностных,
Какие б класть на счётах знали,
Какие грамотней из них.
Уж знать всяк должен научиться,
Что войску надобно харчиться,
И воин без вина — хомяк.
Без голой рубленой копейки,
Без сей прелестницы-злодейки
Неможно воевать никак.

Златые были дни Астреи,[200]
И славный был тогда народ;
Менялов брали в казначеи,
А крадуны писали счёт,
К раздаче порции — аптекарь;
Картёжник — хлебный добрый пекарь,
Гевальдигером[201] — был шинкарь,
Проводником — слепой калика,
Оратором — немой заика,
Шпиён — из церквы пономарь.

Весь описать нельзя царивший
Тогда в Латее кавардак,
Читатель видит сам из виршей,
Что в головах их был бардак.
К войне рвалися, поспешали
И точно с глузду посъезжали,
Всё делали — наизворот:
Что строить надо, то ломали,
Что надо бросить, то хватали,
Что класть в карман, то клали в рот.

Пускай беснуются латынцы,
Дроча́т себя против троян,
Приготовляют пусть гостинцы
Энею нашему в изъян.
Заглянем, Турн об чём хлопочет,
Троянцам рать какую прочит,
Ведь Турн и сам черкас-джигит!
Уж естьли пьёт — не проливает,
Уж естьли бьёт — так попадает,
Людей так, как площиц[202] казнит!

Пан Турн не фраер был ни разу,
И всяк суседской королёк
По просьбе, точно по приказу,
Зажёгши в люльке табачок,
Пошёл в поход с своим народом,
С харчами, сволочью и плодом,
Чтоб пану Турну пособлять:
Не дать Энею пожениться,
Не дать в Латее поселиться,
К чертям энейцев всех послать.

Не туча солнце застелила,
Не вихорь порохом вертит,
Не стая галчья поле крыла,
Не буйный ветр в степи шумит, —
То рать идёт всемя шляхами,
То лыцари брязжат сбруями,
В Ардею[203] чёрную спеша.
Столп пороху под небо вьётся,
Сама земля б как будто гнётся;
Эней! — куда ушла душа?

Мезентий[204] во главе тирренской
Пред страшным воинством грядёт;
Полковник в старину Лубенской[205]
Так на Полтаву полк ведёт,
Под земляны валы на помочь
(Где шведская легла здесь сволочь),
Полтаву-матушку спасать;
Пропали шведы здесь волчары,
Пропал и вал, — а булевары
Досталось нам теперь топтать.

Засим на биндюгах плетётся
Авент бл*дёнок Попадьич,[206]
С своею челядью ведётся,
Как с блюдолизами паныч.
Почтенного он пана внучек,
Ценитель кобельков и сучек
И жеребцов менять виртуоз.
Авентий был бандюк с пелёнок,
Ублюдок, отморозь, подонок,
И смотрит чёртом, волком, пёс.

Здесь войско конное валилось
И ушлым чересчур слыло;
Был атаман пан Покатиллос,
А есаул — Карасьпуло.[207]
То греческие проскиносы,[208]
Всё с Беломорья[209] суть пендосы,
С Морея, Дельта, Кефалос;[210]
Везли с собой оливу, вины,
Чурчхелу, мыло, рис, маслины,
И капама, кебаб калос.[211]

Цекул,[212] кузнецкой сын небрачный,
Черкас пренестских возглавлял;
Так с Дорошенком Сагайдачный
Козацким войском щеголял.
Один — с бунчуком перед ратью,
Другой с хвоста хмельную братью
Донской нагаечкой взбодрял.
Рядочком ехали славне́нько,
Сосали люлечки смачне́нько,
А кто — на конике дремал.

Засим тащился раубриттер[213]
Мезап Нептунов,[214] вор-барон,
Свиреп был так, как бранный пидер,
И лбом так бился, как муфлон.
Драчун, задира и пивака,
Стрелец, кулачник и рубака,
И дюжий хлопец был козак;
Уж коль в виски кому вопьётся,
Тот насухо не отдерётся;
Таков ляха́м был Железняк.

На том шляху, с другого боку,
Агамемнонченко Галёз[215]
Летит, точь поспешает к сроку,
Или к воде горячий пёс;
Ведёт орду велику, многу
Князьку рутульцу на подмогу;
Тут люд был разных языков:
Тут и аврунцы,[216] сидичане,[217]
Калесцы[218] и сатикуляне,[219]
И тьма-тьма прочих козаков.

Засим холёненькой барчонок,
Пан Тезеёвской Ипполит,[220] —
Надутый, гордый, злой сучонок,
С изрядным воинством валит.
Паныч хороший, гладкой, полный,
Чернявый, красный, сладкомолвный,
Что мачеху к греху склонил.
Он не давал подданцам спуску,
Имел богиней на закуску,
Брал часто там, где не просил.

Перечести, ей-бо, не сможешь
Народов всех, что тут плелись,
И на бумагу не положишь,
Откуда, как, когда взялись.
Выргыль, небось, нам не чета был,
А видно, темечко пошкрябал,
Пока подробно прописал.
Тут и рутульцы, и сиканцы,[221]
Аргвянцы,[222] лабики,[223] сакранцы,[224]
И те, что чёрт один их знал.

Ещё ж наездница скакала
И полк немаленькой вела;
Собою всех людей пугала
И всё, как помелом, мела;
Звалася дева — царь Камылла,[225]
До пу́па жинка, там — кобыла,
Кобылью всю имела стать:
Четыре но́ги, хвост с прикладом,
Хвостом хлестала, била задом,
Могла и говорить, и ржать.

Когда слыхал кто об Полкане,
Так то была его сестра;
Паслись всё больше по Кубани,
А род их шёл из-за Днестра.
Камылла — страшная воюнья,
Знаха́рка, ведьма и колдунья,
И быстрая в скаку была;
Чрез горы, реченьки сигала,
Из лука метко в цель стреляла,
Многонько крови пролила.

Такое шоблище ж валилось,
Дабы разбить Энея в пух;
Уж где Юнон остерьвенилась,
То там запри крепчее дух.
Эх, жаль! жаль Энуся-коза́ка,
Когда его на мель, как рака,
Зевес допустит посадить.
Уйдёт ли он от сей напасти,
Увидим, даст бог, в пятой части,
Естьли ж удастся смастерить.





ПРИМЕЧАНИЯ


[1] Первые две строфы четвёртой части — пародия на бурсацкий шифрованный язык, жаргон, расшифровываются примерно так:

Когда трое дней не поешь борща,
Станет муторно на сердце;
И кишки от голода завернутся,
И в животе забурчит.
Когда же напхаешь полный рот еды
И как следует набьёшь брюхо,
То и на душе станет хорошо;
Трахнешь об землю горюшком
И забудешь весь свой былой голод,
И беды сами убегут к чёрту.

Да что зря чепуху городить,
Соловья баснями не кормят:
А ну-ка, потряси мошонкой,
Пусть деньги своим звоном согреют душу.
Когда позолотишь ручку,
То, может быть, услышишь весточку,
Что случится с тобой впереди:
Куда плыть на челноках,
Как удовольствовать злую Юнону,
И как Эней её перехитрит.

Сывылла, которой принадлежат эти слова, — обыкновенная сельская баба, и Котляревский, составляя "тарабарщину", исходил из её уровня. Только одна, последняя, строчка взята явно из жаргона бродячих бурсаков: "И как Эней заминервит". Минерва — богиня мудрости у древних римлян.
[2] Узлом к жопе/к гузну упёрлось/пришлось/прижало (нар.-разг.) — сложные жизненные обстоятельства, неприятная ситуация.
[3] Грош (устар.) — медная монета достоинством в полкопейки.
[4] Заклятый остров перед нами... — речь идёт об острове Эя, которым правила коварная волшебница Цирцея (Кирка), превратившая спутников Одиссея в свиней, а его самого в продолжение целого года удерживавшая в плену на своём острове.
[5] Пропал, как Серко/собака в базаре/ярмарке! — украинский фразеологизм, означающий: пропасть бесследно. То же, что наше "пропал, как швед под Полтавой". Серко — кличка собаки серой масти.
[6] По нашему хохлацку строю... — украинских казаков за длинные чубы на голове — оселедцы — прозвали "хохлами". Впоследствии прозвище распространилось на всех украинцев.
[7] Броварь (малорос.) — пивовар.
[8] Болкун — упряжка из одного вола. Болкун — признак бедняцкого хозяйства.
[9] Цявкать, цвякать — цокать, говорить ц вместо шипящих.
[10] Чуйка — у поляков: верхняя мужская одежда, длинный суконный кафтан.
[11] И "не позвалям" там забудет... — имеется в виду так называемое "liberum veto", право вето. Любой польский шляхтич на государственных сеймах в Речи Посполитой имел право отклонить проект любого законодательного акта возгласом "не позвалям!" ("я не разрешаю!"). В последний период существования феодально-шляхетской Польши как самостоятельного государства (период обострения борьбы между магнатами и шляхтой и ослабления власти короля) право вето почти парализовало деятельность высших государственных институций.
[12] Москаль — дай бог бы не козою Замекал с козьей бородою. — Кацап — укр. прозвище великорусов (Гоголь и др.). С приставкой ка- от укр. цап "козёл"; бритому украинцу бородатый русский казался козлом (Фасмер). (Есть и альтернативная версия происхождения слова "кацап", якобы от араб. kassab "мясник". Есть мнение, что версия эта притянута за уши. Сам же Котляревский, судя по цитате, надо думать, был сторонником первой версии.)
[13] Пруссак — хвостом не завилял... — солдаты прусской армии носили парик с заплетёнными назад косичками, как хвостик. Котляревский был очевидцем холуйской и виляющей политики побеждённой Наполеоном Пруссии. Когда писались эти строки "Энеиды", прусский король и юнкерство были послушными слугами французского императора, несколько позже (в 1812 году) принимали участие в войне с Россией; после поражения в этой войне присоединились к антифранцузской коалиции, затем к реакционному Священному союзу, направленному на сохранение абсолютистских режимов в Европе.
[14] Дойда — здесь: кличка гончей собаки.
[15] Тамерлан — здесь: кличка борзой собаки.
[16] Цесарцы — австрийцы, подданные императора (цезаря) Австрийской империи. После того как в конце XVIII в. как самостоятельное государство прекратила существование Польша, в Австрийскую империю отошла часть украинских земель. Характеристика австрийцев Котляревским, равно как и пруссаков, есть собственно характеристика армии, а не пёстрого по национальному составу населения "лоскутной" империи.
[17] Фигляр (устар.) — шут, фокусник, акробат.
[18] Французы ж, волки, вурдалаки, Головорезы-мясники... — характеристика французов основана на официальных сведениях русских газет относительно событий во Франции конца XVIII — нач. XIX в.: о революции 1789 г., революционных войнах, якобинском терроре, событиях после 9-го термидора, начале наполеоновских войн. Можно подумать, что в данной строфе товарищ Котляревский выражает враждебное отношение к революции и к "восставшему (против господ, поповщины и монарха) хаму" ("Они и на владыку лают..."), хотя вроде бы человек был прогрессивных (для своего времени) демократических взглядов и близок к декабристам, но, во-первых, для начала, это говорит не сам Котляревский, а его персонаж, тёмный запорожский казак, а во-вторых, есть мнение, что товарищ Котляревский здесь просто "стебётся" над отечественными, доморощенными шовинистами. Впрочем, как и вообще — везде и над всем в своей поэме, в принципе.
[19] Чухонцы (устар.) — дореволюционное название эстонцев и финнов, населявших окрестности Петербурга.
[20] Ещё раз напоминаю, что это говорит не Котляревский, а его персонаж, тёмный, непросвещённый казак.
[21] Гишпанцы (устар.) — испанцы.
[22] Луситанцы (устар.) — португальцы.
[23] Извол (устар.) — своя воля, произвол.
[24] Как бы Эней по почте плыл. — Т. е. ехал по почтовому тракту, где на каждой станции меняли лошадей (на перекладных), ехать на перекладных — самый быстрый в старые времена, до появления железных дорог, способ сообщения. Кроме сухопутного почтового сообщения, была также почта речная и морская.
[25] Махорочку роменску дул... — г. РомнЫ издавна славились своими плантациями махорки.
[26]  Чупрындырь (устар.) — тот, кто носит чупрыну (чуб); казак-запорожец, вообще лихой человек, удалец.
[27] Троянцы прибыли на назначенное богами место для закладки Рима в одну из областей Средней Италии — Лацию, владения царя Латина (у Котляревского — Латын), сына бога лесов и полей Фавна и нимфы Марики (у Котляревского — Марыка).
[28] Подданцы (устар.) — подданные.
[29] Носили штопанны голландцы... — голландцы — брюки из голландского сукна, которые обычно носили слуги украинских панов, в частности "казачки"; узкие панталоны (Котл.).
[30] На интерес там не шпиляли, А яйца с горочки катали; Хрен допросисся сухаря. — Троянцы прибыли в цивилизованную Европу начала XIX в., в которой становление капитализма и развитие капиталистических отношений уже протекало на протяжении нескольких столетий и в которой населяющие её европейцы, как и положено настоящим европейцам, вследствие этого страшные жмоты.
[31] Казотка (устар.) — кокетка, жеманница.
[32] В образе Лавыси изображён народный идеал дивчины на выданье. Первыми названы самые главные с народной точки зрения достоинства: бойкая, шустрая, в смысле работящая, дородная, а уж потом — красивая. Дальше следует более полное описание внешности и характера.
[33] Что ваши грецкие колбаски! — Речь идёт о колбасах, которые изготовляли греки, жившие колониями на Украине. Особенно известна была колония в Нежине, во времена Котляревского она ещё сохраняла этническую обособленность. Греческие колбасы не круглые, а плоские, изготовлялись особым способом.
[34] Что не доспишь Петровой ночи... — ночь на 29 июня ст. ст., когда православная церковь отмечает память апостолов Петра и Павла, — одна из наиболее коротких ночей в году.
[35] Турн — в римской мифологии царь рутулов, брат Ютурны, племянник жены Латина, Аматы, соперник Энея.
[36] Дебелый (устар.) — толстый, прочный, крепкий, упитанный, дородный.
[37] И ждали только четверьга... — т. е. ждать правильного дня для такого важного дела, как сватовство. Такими днями считали вторник, четверг, субботу. Понедельник, среда, пятница — дни тяжёлые.
[38] Мясопуст — мясное заговенье, последние дни перед великим постом, когда по предписаниям церкви разрешается есть мясо. Троянцы, пока добрались до царства Латына, настолько выбились из запасов, что вынуждены утолять голод нехитрыми и малопитательными постными яствами, распространёнными среди крестьянства и казацкой бедноты.
[39] Рябко — кушанье из гречневой муки и пшена, в названии — иронический подтекст: дескать, еда для рябчика.
[40] Саламаха — кушанье из жидкого гречишного теста, в пост на растительном масле, а то и вообще без масла.
[41] Носатка — старинный черепяной сосуд с ручкой и длинным носиком-желобком. Что-то вроде нынешнего кофейника. Бывали носатки ёмкостью до трёх вёдер и более (наподобие античных амфор).
[42] Жбан — сосуд в виде кувшина с крышкой.
[43] Баклага (тат. баклак) — деревянный, керамический или металлический дорожный сосуд для воды (типа фляги) с узким коротким горлом и ушками на тулове для продевания ремня.
[44] Сулея (устар.) — плоская склянка, бутыль (преимущественно для вина).
[45] Распознать — здесь: узнать получше, понаблюдать.
[46] Пиярская граматка — самая распространённая школьная грамматика латинского языка в Польше 2-й пол. XVIII — 1-й пол. XIX в. Имела также широкое распространение на Украине и Белоруссии. Для этих регионов печаталось в Бердичеве при католическом монастыре. Название "пиярская" происходит от католического монашеского ордена пиаристов (пиаров), члены которого, помимо обычных для монахов обетов, обязывались бесплатно обучать молодёжь, конечно же, в своём католическом духе. Орден имел свои школы как в Польше, так и на занятых Польшей украинских землях.
[47] Псалтырь — одна из книг Ветхого завета, состоящая из 151 псалма.
[48] Святцы — церковная книга, содержащая календарь с полным перечнем "святых" по дням, в которые отмечается их память, а также с перечнем всех праздников.
[49] Октоих (осмогласник) — книга с церковными песнопениями у православных, сочинёнными для восьми голосов.
[50] Тма, мна, здо, тло — склады в славянском церковном букваре. Как писал поэт П. Гулак-Артемовский: "Кто учился у дьячка по старинному славянскому букварю, тот знает, что значит: тма, мна, здо, тло, кто, что, мню и проч. Сколько воспоминаний!.."
[51] Тройчатка — плётка в три хвоста.
[52] Субботка — в школах и семинариях: традиционная субботняя порка. В субботу по традиции школяры повторяли перед дьячком всё, что они выучили в течение недели. Кто знал не всё или не твёрдо отвечал, того наказывали розгами. А то и всем подряд давали для улучшения памяти, ибо, как известно, "розга ум бодрит и возбуждает память!" Жила традиция "субботнего дня" долго, чуть не до конца XIX в.
[53] Маеток (малорос.) — именье, поместье, усадьба.
[54] Шпалеры (устар.) — обои (Котл.). Были распространены на Украине уже в XVII в. Представляли собой ковры из различных тканей, которыми обивали стены покоев. На шпалеры часто наносили сюжетные или пейзажные рисунки. В XVIII в. появились близкие к нынешним печатные бумажные обои.
[55] Богомаз (нар., ирон.) — иконописец; плохой живописец, художник.
[56] И также розного припасу... — из старосветского хутора в город ездили нечасто. Поэтому поездку "за живопИсью" использовали и для закупки "розного припасу", в который входит всего-то навсего рейнвейн (рейнское вино) и пиво, — напоказ, "для понту" господского. Все остальные "заморски вины", которые будут пить гости Латына, — суть наливки домашнего производства. Здесь и в последующих строфах щедрым источником юмора служат претензии жадного и провинциально отсталого хуторянина Латына на царский, великосветский блеск и пышность.
[57] Курдамон (искаж.) — кардамон — травянистое тропическое растение семейства имбирных; семена этого растения, употребляемые как пряность.
[58] Цыбарь (устар.) — бадья.
[59] Вот привезли и живописи... — т. е. "лубок", лубочные картинки. Латын принимает лубок (тогдашний художественный ширпотреб) за "работы первых мастерей". В барских, господских домах дорогие картины на холсте и кожах крепили к стенам на деревянных подрамниках, а не "лепили", как лубок в светлице Латына. Уже этот штрих, кроме типичных лубочных сюжетов, ярко свидетельствует, об какой продукции идёт речь.
[60] Как Александр с ордой козачьей Царь-Пору мзды давал горячей... — Ряд картинок посвящён битве Александра Македонского с "царём индейским" Пором; надпись на одной из них гласит: "Славное побоище царя Александра Македонского с царём Пором индейским. И сяде Александр на своего коня Дочупала, и взем в руку копие и щит и збрую, возложи на главу свою шелом и выехал на поединок и воззва велиим гласом: «О, Поре царю, иди противу меня, или покоряйся, и аз тебя помилую». Й съехавшася оба и удари Александр Пора в груди и сшиб его с коня и войско его взял под свою власть".
[61] Чернец Мамаю мзды как дал... — речь идёт о поединке чернеца Пересвета с татарином Челубеем перед Куликовской битвой (1380). О битве на Куликовом поле (Мамаево побоище, Донское побоище) существовало много лубочных сюжетов.
[62] Как Муромец Илья гуляет, Как бьёт кыпчаков, прогоняет, — Как за святую Русь стоял... — об Илье Муромце, его подвигах, победе над Соловьем Разбойником тоже известно много лубочных сюжетов. Кыпчаки (кипчаки) — средневековый тюркоязычный народ, известный в Азии как кыпчаки, в Европе — команы, на Руси — половцы.
[63] И как Бова Полкана трахнул, Один другого за чуб драл... — сюжет о Бове-королевиче происходит из Франции, там известен уже во время расцвета рыцарского романа (XI — XII вв.). У нас Бова появился где-то в конце XVI — нач. XVII в. как герой повести. Обладал широкой популярностью, из литературы перешёл в народное творчество, переняв черты героя сказок. Среди подвигов Бовы-королевича — победа над чудищем, получеловеком-полусобакой (либо, по другим версиям, кентавром) Полканом.
[64] Железняк, Максим (нач. 40-х гг. XVIII в. — ?) — запорожский казак, один из предводителей Крестьянской войны 1768 ("Колиивщины") на Правобережной Украине против польской шляхты. Родился в бедной крестьянской семье. Мальчиком ушёл в Запорожскую Сечь, работал по найму. Когда в мае 1768 в районе Черкасс вспыхнуло восстание, возглавил отряд повстанцев. Железняк и др. предводители восстания были схвачены царскими офицерами. Железняк был подвергнут наказанию батогами, клеймению и сослан в Сибирь. Дальнейшая его судьба неизвестна.
[65] Картуш, Луи-Доминик (1693-1721) — известный французский разбойник. Долгое время возглавлял шайку, действовавшую в Париже и его окрестностях. Приключения Картуша (действительные и вымышленные) нашли широкое отражение в литературе, народных пересказах, лубочных картинках.
[66] Гаркуша, Семён (1739-1784) — запорожский казак, родом из крепостных крестьян, известный гайдамацкий атаман, и после подавления Колиивщины возглавлял в 70-80-х гг. XVIII в. крестьянские повстанческие отряды, боровшиеся с помещичьим произволом. В художественной литературе 1-й пол. XIX в. Гаркуша неоднократно изображался в виде "доброго разбойника", который отнимает излишки у богатых и благодетельствует беднякам. Сведений относительно лубочных картинок, посвящённых походу в Польшу Максима Железняка, о похождениях Гаркуши обнаружить не удалось (что, впрочем, не значит, что их не было).
[67] Ванька-каин (наст. имя Иван Осипов) (1718 — ?) — знаменитый московский вор середины XVIII в. Одно время — главарь московского преступного мира, сотрудничал с уголовным розыском, выдавая незначительных преступников и оберегая тех, с которыми был в сговоре. Приговорён к смертной казни, заменённой наказанием батогами и каторгой. Во 2-й пол. XVIII — 1-й пол. XIX в. наряду с Картушем выступал героем русской лубочной литературы и лубочных картинок. К картинкам прилагались бродяжнические и разбойничьи песни, которые в народе иногда называли "каиновыми". Ему легенда приписывала русскую народную песню "Не шуми, мати, зелёная дубровушка".
[68] Комедийная, карикатурная картина наряда отсталого хуторянина, желающего предстать перед гостями большим вельможей. На торжественный приём Латын надевает плащ из клеёнки, который в то время брали с собой паны в путь на случай дождя. На голову Латын "напялил капелюх", т. е. зимнюю шапку-ушанку. На ноги Латын надел галоши, предназначенные, как известно, для выхода на улицу в дождливую погоду. Ограниченный хуторянин считал их, вероятно, барскою обувью. Обыграны также перчатки, которые были непременным атрибутом великосветского туалета. Знали множество видов мужских и женских перчаток на все случаи жизни. Аристократы меняли перчатки несколько раз в день (отсюда выражение: "Меняет, как перчатки"). Перчатки были статьёй импорта из Западной Европы. Вместо таких элегантных перчаток Латын надевает краги из конской кожи. Карикатурный, сатирически заострённый образ.
[69] Сволочь — здесь в устар. знач.: свита.
[70] Дзыглик (малорос.) — стульчик, табуретка.
[71] Покут — место под образами, почётный угол в хате.
[72] Адамашка — в старину низкосортная камка, привозимая в Европу из Дамаска. Из неё шили одежду малонарядную, на будний день.
[73] Кацавейка (от польск. kacabajka) — женская распашная короткая кофта, подбитая или отороченная мехом.
[74] См. прим. 89 к I части.
[75] Фуро — узкое прямое платье.
[76] Залётный (нар.) — лихой, удалой.
[77] Аршин (устар.) — русская мера длины, равная 0,711 метра, применявшаяся до введения метрической системы.
[78] И соли бахмутки и крымки... — на Украине в быту пользовались крупной морской солью, которую привозили из Крыма чумаки; с середины XVIII в. получила распространение каменная соль, добываемая в соляных копях под Бахмутом; при выделке бахмутская соль оказывалась более мелкой и вкусной.
[79] Скрыня — сундук.
[80] Рация (устар.) — приветственная речь.
[81] Рация троянского посла написана макароническим языком, распространённым среди семинаристов. В дословном переводе она имеет следующее содержание:

"Эней, наш великий пан
И славный троянцев князь,
Шнырял по морю, как цыган,
К тебе, о царь! прислал днесь нас.
Латына-пана просим,
Не погубляй христианинов.
Дозволь жить в твоём краю,
Хоть за деньги, хоть за просто так,
Благодарить мы будем весьма
Милость твою.

О царь! будь нашим Меценатом,
И ласку твою окажи,
Энею стань добрым братом,
О лучший из лучших! не откажи;
Эней — вождь авторитетный,
Хорош собою, дерзкий и свирепый,
Узришь джигита лично!
Преж чем распить по чарке,
Вели принять подарки,
Присланные к государю (пану)".

Цильний Меценат, Гай(между 74-64 — 8 до н. э.) — приближённый императора Августа. Никогда не занимая гос. должностей, исполнял для Августа важные политические и дипломатические миссии, а также поручения приватного порядка. Был известен своим влиянием на современную ему литературную жизнь Рима, дружил с поэтами Горацием, Вергилием, Проперцием и др. Имя Мецената как покровителя наук и искусств стало нарицательным.
[82] При царе Хмеле — то же, что "при царе Горохе", давным-давно.
[83] Шлёнский (устар.) — силезский.
[84] Дастархан — скатерть, используемая во время трапез, либо сервированный стол (в Средней Азии, а также у некоторых других народов Востока).
[85] Его из Липска привезли... — с Липском — Лейпцигом — Украина имела давние и крепкие торговые связи. Чумацкие «валки» (обозы) возили в Лейпциг пшеницу, а оттуда захватывали для продажи металлические изделия, предметы роскоши, ткани и т. д.
[86] Небось, попёрли у пендосов... — пендосы — бранное произвище греков. Троянские послы распределяют между членами царской семьи три подарка, которые обычно дарит добрый волшебник сказочному герою: ковёр-самолёт, скатерть-самобранку и сапоги-скороходы.
[87] Маетность — имение, поместье.
[88] Хозяйка, пряха, швейка, ткачка... — высшая оценка родителями, родными, близкими дивчины на выданье. В условиях патриархального уклада с натуральными формами хозяйствования большинство вещей домашнего обихода в основном изготавливались хозяином и его семьёй. Почти в каждом доме ткали полотно и шили из него одежду. А вышивка была самым распространённым способом украсить ткань. Вышивкой на Украине занимались почти исключительно женщины. Готовясь выйти замуж, каждая девушка, как правило, должна была иметь много разных вышитых вещей.
[89] Доволи (церк.) — сколько хочешь, вволю.
[90] Кавьяр — икра паюсная или зернистая.
[91] Шпундры с бураками — поджаренная с луком свинина и свёкла, а затем отваренная в свекольном квасе.
[92] Юшка — здесь: суп.
[93] Каплун — кастрированный петух, откармливаемый на мясо.
[94] Баба-шарпанина — старинное украинское блюдо, рыбная запеканка.
[95] Крохналь — крахмал, здесь в значении: кисель.
[96] Сакызку пили... — в оригинале у Котляревского — сыкызка. Что такое "сыкызка" и что под ней имел в виду Котляревский — никто не знает. Составитель комментариев к советскому украинскому изданию Энеиды Алексей Ставицкий указывает, что сыкызка есть настойка на сыкызе, то есть якобы на инжире. Откуда он взял, что сыкыз — это инжир, непонятно вообще. Это не уточняется, и лично я нигде никаких подтверждений найти не смог. Лично мне наиболее вероятной представляется версия, что "сыкыз" — это искажённое слово "сакыз", то есть по-турецки мастиковое дерево (фисташка мастиковая), а также его смола.
[97] Дереновка — настойка на дёрене, т. е. на кизиле.
[98] Дулёвка — настойка на грушах дулях. Здесь имеется в виду айва.
[99] На виват — из мортир стреляли, Туш — громко трубачи играли, А много лет — дьяки ревут! — Тремя заключительными строчками, тремя штрихами автор передаёт "музыку" праздника в барском доме, где каждый тост сопровождался салютом из пушек, иногда с фейерверком, тушами оркестров, заздравными хорами-кантами "многая лета".
[100] Лубенской послал хлеб к случаю... — перечисляются города и веси Полтавщины, славившиеся теми или иными видами сельскохозяйственной продукции или кулинарными изделиями.
[101] Пундик — род пирожного (Котл.).
[102] Фордыбака — нахал, грубиян, буян.
[103] Штафет (эштафет, эстафет, эстафета) — срочное донесение, посылаемое с нарочным, обычно конным.
[104] Берлин — старинная двухместная карета.
[105] Дормез (устар.) — дорожная карета, приспособленная для спанья в пути.
[106] Рыдван (устар.) — большая дорожная карета.
[107] Портшез (устар.) — род лёгкого переносного кресла, в котором можно сидеть полулёжа.
[108] На перекладных — на государственных (казённых) дорогах экипажи, в которые на каждой станции (приблизительно через 10-15 км) впрягали свежих коней и меняли возницу. Плату брали и за количество прогонов, и за скорость.
[109] То б заплатил втройне прогоны... — то есть оплатить дорожные расходы в тройном размере, чтобы на каждой станции обслуживали в первую очередь, давали лучших лошадей и увозили как можно скорее. Прогон, более мн. прогоны — установленная плата, при езде по почте (Даль).
[110] Матрона — почтенная замужняя женщина, мать семейства у древних римлян.
[111] Покамест гурт шёл вечерочком... — вечером, когда пастухи гонят гурт с поля и люди разбирают коров по дворам, поднимается шум, гам, стоит страшная пыль, поэтому легче проскочить к кому-то незамеченным.
[112] Прать (устар.) — здесь: переть.
[113] Турн, по военному свычаю, Накушась с водочкою чаю... — в образе Турна воплощены отдельные характерные черты армейского офицера того времени. Четвёртую часть "Энеиды" Котляревский написал, находясь на армейской службе.
[114] Коханье — здесь в знач.: возлюбленная.
[115] Всхватиться (устар.) — резко подняться, подорваться.
[116] Фригийцы — древние племена, составлявшие население Фригии — области в северо-западной части Малой Азии. Фригиец — здесь: троянец.
[117] Турн вызывает на поединок Энея и царя Латына, чтобы защитить свою честь. Такого мотива — вызова на поединок — у Вергилия нет и не могло быть, поскольку, согласно взглядам древних греков и римлян, честь у гражданина могло отнять государство, община, а не частное лицо. Современник Вергилия, римский философ Сенека говорил: "Обида не задевает мудреца". Эней с Турном сходятся на поединок в конце "Энеиды" для того, чтобы избежать излишнего кровопролития воюющих сторон. Это совсем не то, что поединок чести. Поединки чести появились, по-видимому, в рыцарские времена. Особое распространение получили в XVIII — нач. XIX в. в дворянской и офицерской среде. Турн вызывает на дуэль Энея и Латына согласно хорошо известному в ту пору ритуалу. Он пишет письма, в которых предлагает выбрать оружие, согласовать другие детали поединка, отправляет их, как было принято, специальными гонцами. Но тут же автор бурлескной поэмы обыгрывает принятый среди людей "благородного звания" ритуал. Достойное оружие для дворянского поединка — пистолеты, шпаги, сабли. А князь Турн предлагает князю Энею "хоть на дубинах помахаться, хоть на кулачках поштурхаться". Кулачки (разг.) — кулачный бой.
[118] Драгоман — в первоначальном смысле: переводчик при посольстве, дипломатической миссии, а также гонец по дипломатическим делам; затем просто гонец, посыльный.
[119] Сарай (перс.) — дворец. Здесь в ироническом значении.
[120] Постоянцы (устар.) — постояльцы.
[121] "Горе грешникови сущу..." и т. д. — семинарская пародия (возможно, действительно восходящая к творчеству питомцев Киевской духовной академии) на молитвенные возгласы и песнопения православной церкви.
[122] Панянка — панна, незамужняя дочь пана, барышня.
[123] Чинш (польск.) — оброк — ежегодный сбор денег и продуктов с крепостных крестьян помещиками за пользование землёй.
[124] Мандрыка — лепёшка из теста с творогом, род ватрушки; готовится к петрову дню (Даль).
[125] Ставник — большой церковный подсвечник.
[126] Намитка (намётка) — полотенчатый головной убор замужних женщин у украинцев и белорусов, повязываемый поверх чепца.
[127] Надо только помнить, что экономическая реальность эпохи здесь бурлескно обыграна, предстает в юмористическом освещении. Наряду с пряжей и воском (в несоразмерно малом количестве) фигурируют рассчитанные на комический эффект мандрыки "к Петру" Лавысе, а плата деньгами за хутор смехотворно мала — в неделю по алтыну, то есть по три копейки.
[128] Моська — мопс.
[129] Поноска — то, что несёт в зубах приученная к этому собака.
[130] Кущари — заросли.
[131] Стремянный (устар.) — слуга, находящийся безотлучно при господине во время поездки, охоты и т. п.
[132] Баньки (малорос.) — шары.
[133] Маточный припадок — истеричный (Даль).
[134] Асафета, или асафетида (перс. смола + лат. foetida дурно пахнущая) — высохший сок зонтичного среднеазиатского растения того же названия; смолистое вещество резко чесночного запаха; употребляется в медицине (преимущественно при истерии).
[135] Клистир (устар.) — клизма.
[136] Гармидор (разг.) — шум, тревога (Котл.).
[137] Рубель (устар.) — приспособление для разглаживания изделий из ткани путём прокатки.
[138] Цеп — примитивное сельскохозяйственное орудие для обмолота зерновых культур. Состоит из длинной (до 2 м) деревянной ручки и короткого (до 0,8 м) била, соединённых сыромятным ремнём.
[139] Гуменщик — сторож, смотритель при гумне. Гумно (устар.) — расчищенный, часто огороженный, участок земли, на котором в единоличных крестьянских хозяйствах складывали скирды хлеба, проводили его обмолот, а также обработку зерна.
[140] Москаль — здесь: солдат.
[141] Кшталт (польск.) — вид, форма, нрав.
[142] Штурхобочный бой — у запорожцев: рукопашка. От выражения "штурхать под бока".
[143] Ещё один образец макаронической речи, в данном случае, впрочем, которого в оригинале у Котляревского нет. Это уже вольность переводчика.

«О царь Латын неправдивый!
Ты слово царское попрал;
И узел (союз) тем дружелюбивый
Навеки с Турном порвал.
От Турна кусок отнимаешь
И, глумясь, в рот Энею суешь,
Что Турну сам ты сулил.
Выходь же завтра, пёс, на драку,
До хаты поползёшь ты раком,
Дай бог кондрашка б не хватил».
[144] Возный — судебный чиновник в Польше, Литовском княжестве и Украине (до XIX в.)
[145] Слово "лох" в значении "простофиля, жертва мошенников" имеет древние корни. Ещё Даль отмечал, что слово "лох" на языке офеней (бродячих торговцев) означало "мужик, крестьянин вообще".
[146] Чиновные — здесь: имеющие высокие чины.
[147] Сбруя (устар.) — воинское снаряжение, доспехи.
[148] Провиантмейстер — в российской армии: генерал, ведавший продовольственным снабжением (соответствует современной интендантской службе). Должность введена Петром I в 1718 г., упразднена в 1864 г.
[149] Кригсцалмейстер — чиновник при войске, который вёл финансовые дела, осуществлял контроль, занимался также снабжением армии.
[150] Ратуша — орган городского самоуправления в России XVIII в.
[151] Рекрут — лицо, принятое на военную службу по найму или по повинности. В русской армии в 1705-1874 гг. лицо, зачисленное в армию по рекрутской повинности.
[152] Таким обрезать нос с ушами... — в кон. XVIII — нач. XIX в. телесные наказания с отрезанием носа, ушей, других частей тела ещё имели место во многих странах, в том числе и в России. Законодательством предполагалось отрезать уши или нос за бунт против власти. К отрезанию ушей официально перестали прибегать в 1-й пол. XVIII в., отрезание носа, как средство наказания, задержалось дольше, особый размах приобрело, наряду с отрубанием руки, пальцев, языка, во время расправы над участниками крестьянской войны под предводительством Пугачёва. Для вельмож подобная казнь была особенно унизительной, потому что телесным наказаниям подлежал только простой народ.
[153] О музо, панночко парнасска! — шутливо обыграно привычное в поэзии эпохи классицизма обращение к музам, покровительницам искусства и науки, дочерям Зевса и богини памяти Мнемозины.
[154] Вершок (устар.) — русская мера длины — около 4,4 см, употреблявшаяся до введения метрических мер.
[155] Патент (устар.) — документ на право занятия определённых должностей (например, на офицерское звание), на титул.
[156] По городам всяк полк назвался... — в гетманской Украине полки назывались по городам (Лубенский, Гадячский, Полтавский и т. д.), так как полк в то время являлся также административной единицей. Полковник таким образом был не только командиром соответствующего воинского соединения, но и начальником определённого территориального района. Административные функции несли также сотники. Во времена Богдана Хмельницкого Украина делилась на 17 полков.
[157] Козарлюга — усилит. к казак.
[158] Фетюк (устар.) — слово, обидное для мужчины, происходит от ϴ, буквы, почитаемой некоторыми неприличною буквою (Гоголь). Очевидно, эвфемизм слова "п*здюк".
[159] Хорунжий — войсковая должность в Запорожской Сечи и др. казачьих общинах в XVI — XVIII вв.
[160] Есаул (от тюрк. ясаул — начальник) — в дореволюционной России должность и чин в казачьих войсках с 1576 г. (есаул генеральный, походный, полковой, артиллерийский, сотенный, станичный, войсковой).
[161] Урядник — унтер-офицерское звание в казачьих войсках; существовали звания старшего и младшего урядника.
[162] Атаман — выборный или назначенный предводитель в казацком войске. Куренной атаман возглавлял казаков из одного села, местности, наказной атаман — временно исполнял обязанности куренного, других выборных командиров вплоть до самого гетмана.
[163] Гетманщина — полуофициальное название со 2-й пол. XVII в. Левобережной Украины, которая после воссоединения Украины с Россией (1654) вместе с Киевом вошла в состав Российского государства. Гетманщину возглавлял гетман, избиравшийся Генеральной войсковой радой. Гетманщина пользовалась известной автономией, имела свою административно-территориальную систему, суд, финансы и войско. В общественно-политическом строе господствовали феодально-крепостнические отношения. Царское правительство в 1722 и 1734 гг. временно упраздняло Гетманщину, а в 1764 окончательно ликвидировало гетманское правление.
[164] Без всяких: стой! во фрунт! равняйсь! — Украинское казацкое войско, равно как и московское стрелецкое, не знало строевой подготовки, а значит и разных строевых команд, в том числе команды "смирно!". Такая подготовка началась при Петре I, но строевых команд в форме, принятой в наши дни, долго ещё не знали. Военный устав Петра I оставался на всём протяжении XVIII в., вплоть до того времени, когда в 1796 г. Павел I через три недели после вступления на русский престол издал новый.
[165] Черкасский — здесь: казацкий, украинский. Черкасы — старинное название казаков, украинцев.
[166] Асмодей — в библейской мифологии: демон, злой дух.
[167] Армея (устар.) — армия.
[168] Мушкет — старинное фитильное ружьё крупного калибра, стреляющее с особой подставки.
[169] Пищаль — старинная пушка или тяжёлое ружьё, заряжаемые со ствола.
[170] Магазея (устар.) — то же, что магазин — склад, помещение для хранения запасов продовольственных, огнестрельных припасов и др.
[171] Фузея — кремнёвое ружье, заменившее мушкет; в кон. XVII — XIX вв. на вооружении иностранной и русской армий. Принята на вооружение русской армии при Петре I.
[172] Винтовка — известно ещё с XVI в. ружьё с нарезами в стволе для придания пуле вращательного движения, что увеличивало дальность и точность стрельбы. Заряжалась с дула. Из-за медлительности заряжания она на вооружение в войска не бралась. В России винтовки в современном понимании, заряжавшиеся патронами с казённой части, появились позже, с середины XIX в.
[173] Булдымка (устар.) — род ружья (Котл.); короткое запорожское ружьё.
[174] Флинта — старинное кремнёвое ружьё.
[175] Янычарка — турецкое кремнёвое ружьё. Фузея, флинта, янычарка — ружья с длинным дулом, менее пригодные для индивидуального боя, рассчитанные на регулярные войска феодальных стран, для солдат, шедших в бой сомкнутым строем под командой и присмотром офицеров.
[176] Закомарок — то же, что закуток.
[177] Гаковница — европейское крепостное дульнозарядное ружьё XV — XVI вв. с крюком ("гаком") под стволом, которое зацеплялось за крепостную стену с целью уменьшения отдачи при выстреле. В России часто использовался термин "затинная пищаль", т. е. крепостная, предназначенная для стрельбы "из-за тына" (частокола). В XVIII в. — уже устаревший вид оружия. Ирония спрятана уже в самОм пёстром перечне вооружений латынского войска.
[178] Жлукто — выдолбленный из цельного ствола дерева бочонок в форме цилиндра. Жлукто предназначалось для золения белья перед стиркой. Форму жлукта имели также ульи для пчёл, только соответственно оборудованные внутри, с летком, дном снизу и крышкой сверху.
[179] Сновалка — приспособление для домашнего ткачества. Донце — доска для укрепления гребня и для сидения при работе как часть самопрялки. Мотовило — приспособление для ручной намотки пряжи со шпуль в мотки.
[180] Квач — дегтярный помазок, напр. для осей и колёс телеги, экипажа.
[181] Приказ (устар.) — министерство, ведомство.
[182] Арба — длинная четырёхколёсная повозка (в южных районах России и Украины).
[183] Биндюги — воз с роспуском для перевозки брёвен и других длинных предметов.
[184] Ночва — плоское, тонкое и широкое корытце, которое употреблялось в хозяйстве для провеивания и подсевания зернового хлеба или для валяния теста и т. п.
[185] Им с Тулой, вишь, не повезло! — Где-то с нач. XVII в. Тула стала одним из центров изготовления холодного и огнестрельного оружия. В XVIII-XIX вв. — важный поставщик оружия для российской армии. Здесь также производили оружие по заказу украинских казаков.
[186] Собрали с дыма от людей... — подымная подать, подымное (ист.) — взимаемая с каждого дыму (жилья), подворная.
[187] Выборные, подсуседки — в 1735 г. украинская старшина и российское правительство законодательным актом закрепили уже имеющееся разделение левобережного казачества на две группы в зависимости от характера их участия в отбывании военной службы. Состоятельную прослойку, которая могла обеспечить себя необходимым снаряжением на случай войны, стали называть "выборными казаками". За более бедной прослойкой казаков закрепилось название "подпомощных". Они помогали выборным обеспечить себя провиантом, оружием, лошадьми, одеждой, случалось, обрабатывали их земли, когда выборные ходили в походы или отбывали форпостную службу на неспокойной турецкой границе. Из подпомощных брали погонщиков для обоза, формировали внутреннюю охрану и т. д.
Подсуседки — тесно связанные с подпомощниками, более бедные казаки и крестьяне, которые не имели собственного хозяйства и земли, жили по чужим дворам: у старшины, казаков, мещан, крестьян. За проживание и содержание платили деньгами или натурой, отработкой. Подсуседки не отбывали военную повинность, но во время военной кампании, как и подпомощники, содержали хозяйство отсутствующего казака. Стало быть, "подсуседков расписали" по дворам выборных казаков.
[188] Кто за себя, кто на подставу... — с постепенным упадком военно-территориального уклада и истощением казацкого войска в многочисленных военных кампаниях XVIII в. получила распространение практика посылать за себя ("на подставу") в поход другого. Богатый казак посылал за определённое вознаграждение беднейшего.
[189] Орднунг (нем.) — порядок.
[190] Артикул (устар.) — ружейный приём.
[191] Такой жанр ратного фиглярства... — т. е. акробатство, штукарство, кривлянье. Для современников Котляревского "ратное фиглярство" отождествлялось с засильем муштры при императоре Павле I.
[192] Регулярство (устар.) — подчинённость правилам, нормам, плановость.
[193] Посполитое рушение — в XIII-XVIII вв. всеобщее шляхетское ополчение в Польше.
[194] Популюс (лат.) — народ.
[195] Злыдни — здесь: жалкое имущество, пожитки.
[196] Водили с Турном шуры-муры... — имеется в виду тайный сговор.
[197] Война в кровавых ризах тут; За нею раны, смерть, увечья, Безбожность и бесчеловечье Шлейф мантии ея несут. — Напомним, что четвёртая часть "Энеиды" писалась в годы пребывания Котляревского на военной службе и непрерывных наполеоновских войн, зенита славы французского полководца, ровесника, даже одногодка Котляревского (оба родились в 1769 г.), выхода армий Бонапарта к границам России. По своему нраву Котляревский был глубоко мирным человеком, органически не принимал духа милитаризма. Последние четыре строчки строфы — лучшее тому доказательство. Здесь напрочь отсутствует элемент травестии и бурлеска. Вместо этого звучит незнаёмая до этих пор у писателя гневная саркастическая нота.
[198] Для Януса, сердита бога... — в древнеримской мифологии — божество времени, всякого начала и конца; изображалось с двумя лицами, обращёнными в противоположные стороны: стариком — назад, в прошлое; молодым — вперёд, в будущее. В мирное время двери храма Януса в Риме были закрыты, а во время войны открывались настежь.
[199] Фачья (фачча, фаччиа) (итал.) — лицо.
[200] Златые были дни Астреи... — в греческой мифологии дочь Зевса и Фемиды, богиня справедливости, сестра Стыдливости, обитавшая среди счастливых людей золотого века. Затем испорченность людских нравов заставила Астрею покинуть землю и вознестись на небо.
[201] Гевальдигер — в русской армии: офицер, заведовавший военной полицией, полицейской частью при войсках. Должность была введена Петром I, отменена после реформы 1861 г.
[202] Площица — лобковая вошь, мандавошка.
[203] Ардея — стольный рутульский град.
[204] Мезенций — в римской мифологии: царь этрусского г. Цере, за жестокость был изгнан из своего города. Воевал на стороне Турна против Энея и погиб в поединке с ним.
[205] Полковник в старину Лубенской... — в Полтавской битве 1709 г. Лубенский полк принимал ближайшее участие, вовремя придя на помощь войскам Петра. В начале XIX в. валы, окружавшие Полтаву во время шведской интервенции, были превращены в цепь бульваров.
[206] Авент бл*дёнок Попадьич... — Авентин — союзник Турна Авент рождён от внебрачной связи героя античных мифов Геркулеса и жрицы Реи. Поскольку отец Геркулеса сам громовержец Зевс, то Авент "почтенного... пана внучек". У Вергилия Авентин отправляется в поход на боевой колеснице в воинском доспехе Геркулеса.
[207] Здесь войско конное валилось И ушлым чересчур слыло; Был атаман пан Покатиллос, А есаул — Карасьпуло. — Травестийная двойственность, смешивание древних и современных Котляревскому греков, живших на Украине. На украинских землях ещё с XV в., после завоевания Греции турками-османами, возник ряд греческих эмигрантских колоний. Ок. 1656 г. значительная греческая колония возникла в Нежине. Занимались греки торговлей и, после основания колонии, получили от гетмана Богдана Хмельницкого право свободной торговли как в Нежине, так и по всей Украине. Держались они своей общиной довольно долго, имели в определённых пределах самоуправление, свой магистрат. Сохраняла свою диаспору греческая колония и во времена Котляревского. В "Энеиде" современные писателю украинские греки словно накладываются на древних греков Вергилия. Более того, здесь даже не двойственная, а тройственная травестия. Фамилии перелицовываются на украинский и тут же на новогреческий лад. Вместо Покатило (от имени героя Катилла — у Вергилия) — Покатиллос, вместо Карась (от имени Караса — у Вергилия) — Карасьпуло.
[208] Проскиносы (греч.) — передовые части, авангард, ертаул.
[209] Беломорье — историко-географическая область в Греции, которая после распада Османской империи и начала территориальной экспансии Болгарии принадлежала последней до 1918 г. и занимала регион Западной Фракии и часть Македонии между реками Струма и Места.
[210] Морея, Дельта, Кефалос — острова/полуострова Греции.
[211] И капама, кебаб калос... — капама — род пирожного, из греческого (Котл.); кебаб — жаркое; калос (греч.) — хороший.
[212] Цекул — в римской мифологии: герой, сын бога огня и кузнечного искусства Вулкана, основатель города Пренесте. Здесь травестия на мотив украинской народной песни "Гей, на горі та женці жнуть". Воинство Цекула уподоблено казачьему войску Сагайдачного и Дорошенко. Дорошенко, Михаил (ум. 1628) — в 1625-28 гг. — гетман украинских реестровых казаков. Сагайдачный, Пётр — см. прим. 2 к III части.
[213] Раубриттер (нем. Raubritter) — рыцарь-разбойник.
[214] Засим тащился раубриттер Мезап Нептунов... — Мессап — по легенде царь Этрурии, сын Посейдона (Нептуна), укротитель коней, правитель Калабрии.
[215] Алес  (Галес (Котл.)) — вождь италийских племён аврунков и осков, потомок греческого царя Агамемнона, одного из главных персонажей цикла легенд о Троянской войне и "Илиады" Гомера.
[216] Аврунки (аврунцы (Котл.)) — племя, населявшее южный Лаций, область в средней Италии.
[217] Сидицины (сидичане (Котл.)) — авзонское племя, обитавшее в северной Кампании.
[218] Калесцы — жители г. Калы на юге Кампании (ныне г. Кальви).
[219] Сатикуланцы (сатикуляне (Котл.)) — жители Сатикула, города в горах Кампании.
[220] Ипполит — в греческой мифологии сын афинского царя Тесея (Тезея) и царицы амазонок Антиопы. Ипполит презирал любовь и славился как охотник и почитатель богини девы-охотницы Артемиды, за что испытал на себе гнев Афродиты, внушившей его мачехе Федре преступную любовь к Ипполиту. Отвергнутая Ипполитом, Федра оклеветала его перед отцом, обвинив пасынка в предсмертной записке в насилии и затем покончила с собой. Тесей проклял сына, призвав гнев Посейдона, и Ипполит погиб, растоптанный собственными конями.
[221] Сиканы (сиканцы (Котл.)) — древнейшие племена о. Сицилия, оттеснённые сикулами на юго-запад острова.
[222] Аргивяне (искаж. аргвянцы, у Котляревского в оригинале — аргавцы) — жители древнегреческой провинции Аргоса или Арголиды; у латинских поэтов так назывались вообще греки.
[223] Лабиканы (лабики (Котл.)) — италийское племя, жители г. Лабика (Лабикума) в Лацие.
[224] Сакраны (сакранцы (Котл.)) — древний италийский народ, этнополитическая общность в Лацие, сабинского происхождения.
[225] Звалася дева — царь Камылла... — Камилла — амазонка, дева-воительница, дочь Метаба, царя вольсков и Касмиллы. В младенчестве была вскормлена кобылицей.





ЧАСТИНА ЧЕТВЕРТА


Борщів як три не поденькуєш,
На моторошні засердчить;
І зараз тяглом закишкуєш,
І в буркоті закендюшить.
Коли ж що напхом з'язикаєш
І в тереб добре зживотаєш,
То на веселі занутрить;
Об лихо вдаром заземлюєш,
І ввесь забуд свій зголодуєш,
І біг до горя зачортить.

Та що абищоти верзлялом,
Не казку кормом солов'ять:
Ось ну, закалиткуй брязкалом,
То радощі заденежать.
Коли давало сп'ятакуєш,
То, може, чуло зновинуєш,
Якщо з тобою спередить:
Куди на плавах човновати,
Як угодили Юнонати
І як Еней замінервить.

Мене за сю не лайте мову,
Не я її скомпоновав;
Сивиллу лайте безтолкову,
її се мізок змусовав:
Се так вона коверзовала,
Енеєві пророковала,
Йому де поступатись як;
Хотіла мізок закрутити,
Щоб грошей більше улупити,
Хоть бідний був Еней і так.

4 Та треба з лиха догадаться,
Як прийде узлом до чогось;
А з відьмою не торговаться,
Щоб хлипати не довелось.
Подяковав старую суку
Еней за добрую науку,
Шагів з дванадцять в руку дав.
Сивилла грошики в калитку,
Піднявши пелену і свитку, —
Ізслизла, мов лихий злигав.

5 Еней, ізбувши сучу бабу,
Якмога швидше на човни,
Щоб недала Юнона швабу,
Що опинився б в сатани.
Троянці, в човни, посідавши
І швидко їх поодпихавши,
По вітру гарно поплили;
Гребли з диявола всі дружно.
Що деяким аж стало душно,
По хвилі весельця гули.

6 Пливуть — аж вітри забурчали
І закрутили не шутя,
Завили різно, засвистали,
Нема Енеєві пуття!
І зачало човни бурхати,
То сторч, то набік колихати,
Що враг устоїть на ногах;
Троянці з ляку задрижали,
Я к лиху помогти — не знали;
Іграли тілько на зубах.

7 Як ось став вітер ущухати,
І хвилі трохи уляглись;
Став місяць з хмари виглядати,
І звізди на небі блись-блись!
Агу! Троянцям легче стало,
І тяжке горе з серця спало,
Уже бо думали пропасть.
З людьми на світі так буває:
Коли кого міх налякає,
То послі торба спать не дасть.

8 Уже троянці вгамовались,
Могоричу всі потягли;
І, мов меньки, повивертались,
Безпечно спати залягли;
Аж ось поромщик їх, проноза,
На землю впав, як міх із воза,
І, мов на пуп, репетовав:
"Пропали всі ми з головами,
Прощаймось з тілом і душами,
Остатній наш народ пропав.

9 Заклятий острів перед нами,
І ми його не минемо,
Не пропливем нігде човнами,
А на йому пропадемо;
Живе на острові цариця
Цирцея, люта чарівниця
І дуже злая на людей;
Які лиш не остережуться,
А їй на острів попадуться,
Тих переверне на звірей.

10 Не будеш тут ходить на парі,
А зараз підеш чотирма;
Пропали, як сірко в базарі!
Готовте шиї до ярма!
По нашому хахлацьку строю
Не будеш цапом, ні козою,
А вже запевне що волом:
І будеш в плузі похожати,
До броваря дрова таскати,
А може, підеш бовкуном.

11 Лях цвенькати уже не буде,
Загубить чуйку і жупан,
І "не позвалям" там забуде,
А заблеє так, як баран.
Москаль — бодай би не козою
Замекекекав з бородою;
А прус хвостом не завиляв,
Як, знаєш, лис хвостом виляє,
Як дуже Дойда налягає,
І як Чухрай угонку дав.

12 Цесарці ходять журавлями,
Цирцеї служать за гусар
І в острові тім сторожами.
Італіянець же маляр,
Ісквапнійший на всякі штуки
Співак, танцюра на всі руки,
Уміє і чижів ловить;
Сей переряжен в обезяну,
Ошийник носить із сап'яну
І осужден людей смішить.

13 Французи ж, давнії сіпаки,
Головорізи-різники,
Сі перевернуті в собаки,
Чужі щоб гризли маслаки.
Вони і на владику лають,
За горло всякого хватають,
Гризуться і проміж себе:
У них хто хитрий, то і старший,
І знай всім наминає парші,
Чуприну всякому скубе.

14 Повзуть швейцарці черв'яками,
Голландці квакають в багні,
Чухонці лазять мурав'ями,
Пізнаєш жида там в свині.
Індиком ходить там гишпанець,
Кротом же лазить португалець,
Звірку є шведин вовком там,
Датчанин добре жеребцює,
Ведмедем турчин там танцює;
Побачите, що буде нам".

15 Біду побачив неминучу,
Троянці всі і пан Еней
Зібралися в одну всі кучу
Подумать о біді своєй,
І миттю тут уговорились,
Щоб всі хрестились і молились,
Щоб тілько острів їм минуть.
Молебень же втяли Еолу,
Щоб вітрам, по його ізволу,
В другий бік повелів дмухнуть.

16 Еол молебнем вдовольнився
І вітрів зараз одвернув,
Троянський плав перемінився,
Еней буть звірем увильнув.
Ватага вся повеселіла,
Горілка з пляшок булькотіла,
Ніхто ні каплі не пролив;
Потім взялися за весельця
І пригребнули всі од серця,
Мовби Еней по пошті плив.

17 Еней, по човну похожая,
Роменський тютюнец курив;
На всі чотири разглядая,
Коли б чого не пропустив.
Хваліте,-крикнув,-братця, бога!
Гребіте дужче якомога,
От Тибр перед носом у нас,
Ся річка Зевсом обіщана
І з берегами нам оддана.
Греби!— от закричу шабас!"

18 Гребнули раз, два, три, чотири,
Як на! — у берега човни;
Троянці наші чуприндирі
На землю скіць — як там були!
І зараз стали розкладатись,
Копати, строїть, ташоватись,
Мов їм під лагер суд одвів.
Еней кричить: "Моя тут воля,
І кілько оком скинеш поля,
Скрізь геть настрою городів".

19 Земелька ся була Латинська,
Завзятий цар в ній був Латин;
Старий скупиндя — скурвасинська,
Дрижав, як Каїн, за алтин.
А также всі його підданці
Носили латані галанці,
Дивившись на свого царя;
На гроші там не козиряли,
А в кітьки крашанками грали,
Не візьмеш даром сухаря.

20 Латин сей, хоть не дуже близько,
А все олимпським був рідня,
Не кланявся нікому низько,
Для його все була бридня.
Мерика, кажуть, його мати,
До Фавна стала учащати
Та і Латина добула.
Латин дочку мав чепуруху,
Проворну, гарну і моргуху,
Одна у нього і була.

21 Дочка була зальотна птиця
І ззаду, спереду, кругом;
Червона, свіжа, як кислиця,
І все ходила павичом.
Дородна, росла і красива,
Приступна, добра, не спесива,
Гнучка, юрлива, молода;
Хоть хто на неї ненароком
Закине молодецьким оком,
То так її і вподоба.

22 Така дівча — кусочок ласий,
Заслинишся, як глянеш раз;
Що ваші гречеські ковбаси!
Що ваш первак грушевий квас!
Завійниця од неї вхопить,
На голову насяде хлопіт;
А може, тьохне і не там.
Поставить рогом ясні очі,
Що не доспиш петрівськой ночі;
Те по собі я знаю сам.

23 Сусідні хлопці женихались
На гарну дівчину таку,
І сватать деякі питались,
Які хотіли, щоб смаку
В Латиновій дочці добиться,
Царя приданим поживиться,
Геть, геть — і царство за чуб взять.
Но ненечка її Амата
В душі своїй була строката,
Не всякая їй любився зять.

24 Один був Турн, царьок нешпетний,
З Латином у сусідстві жив,
Дочці і матері прикметний,
І батько дуже з ним дружив.
Не в шутку молодець був жвавий,
Товстий, високий, кучерявий,
Обточений, як огірок;
І війська мав свого чимало,
І грошиків таки бряжчало,
Куди не кинь, був Турн царьок.

25 Пан Турн щось дуже підсипався
Царя Латина до дочки,
Як з нею був, то виправлявся
І піднімавсь на каблучки.
Латин, дочка, стара Амата
Щодень від Турна ждали свата,
Уже нашили рушників
І всяких всячин напридбали,
Які на сватанні давали,
Все сподівались старостів.

26 Коли чого в руках не маєш,
То не хвалися, що твоє;
Що буде, ти того не знаєш,
Утратиш, може, і своє.
Не розглядівши, кажуть, броду,
Не лізь прожогом перший в воду,
Бо щоб не насмішив людей.
І перше в волок подивися,
Тогді і рибою хвалися;
Бо будеш йолоп, дуралей.

27 Як пахло сватанням в Латина
І ждали тілько четверга,
Аж тут Анхизова дитина
Припленталась на берега
Зо всім своїм троянським плем'ям.
Еней не марно тратив врем'я,
По-молодецьку закурив:
Горілку, пиво, мед і брагу
Поставивши перед ватагу,
Для збору в труби засурмив.

28 Троянство, знаєш, все голодне
Сипнуло ристю на той клик;
Як галич в врем'я непогодне,
Всі підняли великий крик.
Сивушки зараз ковтонули
По ківшику, і не здригнули,
І докосились до потрав.
Все військо добре убирало,
Аж поза ухами лящало,
Один перед другим хватав.

29 Вбирали січену капусту,
Шатковану, і огірки
(Хоть се було в час м'ясопусту),
Хрін з квасом, редьку, буряки;
Рябка, тетерю, саламаху —
Як не було — поїли з маху
І всі строщили сухарі,
Що не було, все поз'їдали,
Горілку всю повипивали,
Як на вечері косарі.

30 Еней оставив із носатку
Було горілки про запас,
Но клюкнув добре по порядку,
Розщедривсь, як бува у нас,
Хотів посліднім поділитись,
Щоб до кінця уже напитись,
І добре цівкою смикнув;
За ним і вся його голота
Тягла, поки була охота,
Що деякий і хвіст надув.

31 Барильця, пляшечки, носатку,
Сулії, тикви, боклажки,
Все висушили без остатку,
Посуду потовкли в шматки.
Троянці з хмелю просипались,
Скучали, що не похмелялись;
Пішли, щоб землю озирать,
Де їм показано селитись,
Жить, будоватися, женитись,
І щоб латинців розпізнать.

32 Ходили там чи не ходили,
Як ось вернулись і назад
І чепухи нагородили,
Що пан Еней не був і рад.
Сказали: "Люди тут бормочуть,
Язиком дивним нам сокочуть,
І ми їх мови не втнемо;
Слова свої на ус кончають,
Як ми що кажем їм — не знають,
Між ними ми пропадемо".

33 Еней тут зараз взяв догадку,
Велів побігти до дяків,
Купить Піярськую граматку,
Полуставців, октоїхів;
І всіх зачав сам мордовати,
Поверху, по словам складати
Латинську тму, мну, здо, тло:
Троянське плем'я все засіло
Коло книжок, що аж потіло,
І по-латинському гуло.

34 Еней від них не одступався,
Тройчаткою всіх приганяв;
І хто хоть трохи ліновався,
Тому субітки і давав.
За тиждень так лацину взнали,
Що вже з Енеєм розмовляли
І говорили все на ус:
Енея звали Енеусом,
Уже не паном — домінусом,
Себе ж то звали — троянус.

35 Еней троянців похваливши,
Що так лацину поняли,
Сивушки в кубочки наливши,
І могорич всі запили.
Потім з десяток щомудрійших,
В лацині щонайрозумнійших,
З ватаги вибравши якраз,
Послав послами до Латина
Од імени свого і чина,
А з чим послав, то дав приказ.

36 Посли, прийшовши до столиці,
Послали до царя сказать,
Що до його і до цариці
Еней прислав поклон оддать
І з хлібом, з сіллю і з другими
Подарками предорогими,
Щоб познакомитись з царем;
І як доб'ється панськой ласки
Еней-сподар і князь троянський,
То прийде сам в царський терем.

37 Латину тілько що сказали,
Що од Енея єсть посли,
І з хлібом, з сіллю причвалали,
Та і подарки принесли,
Хотять Латину поклониться,
Знакомитись і подружиться,
Як тут Латин і закричав:
"Впусти! я хліба не цураюсь
І з добрими людьми братаюсь.
От на ловця звір наскакав!"

38 Велів тут зараз прибирати
Світлиці, сіни, двір мести;
Клечання по двору сажати,
Шпалерів разних нанести
І вибивать царськую хату;
Либонь, покликав і Амату,
Щоб і вона дала совіт,
Як лучше, краще прибирати,
Де, як коврами застилати
І підбирать до цвіту цвіт.

39 Послав гінця до богомаза,
Щоб мальовання накупить,
І также розного припаса,
Щоб що було і їсть і пить.
Вродилось реньске з курдимоном
І пиво чорнеє з лимоном ,
Сивушки же трохи не з спуст;
Де не взялись воли, телята,
Барана, вівці, поросята;
Латин прибравсь, мов на запуст.

40 Ось привезли і мальовання
Роботи первійших майстрів,
Царя Гороха пановання,
Патрети всіх багатирів:
Як Александр цареві Пору
Давав із військом добру хльору;
Чернець Мамая як побив;
Як Муромець Ілля гуляє,
Як б'є половців, проганяє, —
Як Переяслів боронив;

41 Бова з Полканом як водився,
Один другого як вихрив;
Як Соловей-харциз женився,
Як в Польщі Желізняк ходив.
Патрет був француза Картуша,
Против його стояв Гаркуша,
А Ванька-каїн впереді.
І всяких всячин накупили,
Всі стіни ними обліпили;
Латин дививсь їх красоті!

42 Латин, так дома спорядивши,
Кругом все в хатах оглядав,
Світелки, сіни обходивши,
Собі убори добирав:
Плащем з клейонки обвернувся,
Циновим гудзем застебнувся,
На голову взяв капелюх;
Набув на ноги кинді нові
І рукавиці взяв шкапові,
Надувсь, мов на огні лопух.

43 Латин як цар в своїм наряді
Ішов в кругу своїх вельмож,
Которі всі були в параді,
Надувся всякий з них, як йорж.
Царя на дзиглик посадили,
А сами мовчки одступили
Від покуття аж до дверей.
Цариця ж сіла на ослоні,
В єдимашковому шушоні,
В кораблику із соболей.

44 Дочка Лавися-чепуруха
В німецькім фуркальці була,
Вертілась, як в окропі муха,
В верцадло очі все п'яла.
Од дзиглика ж царя Латина
Скрізь прослана була ряднина
До самой хвіртки і воріт;
Стояло військо тут зальотне,
Волове, кінне і піхотне,
І ввесь був зібраний повіт.

45 Послів ввели к царю з пихою ,
Як водилося у латин;
Несли подарки пред собою:
Пиріг завдовжки із аршин,
І соли кримки і бахмутки,
Лахміття розного три жмутки,
Еней Латину що прислав.
Посли к Латину приступились,
Три рази низько поклонились,
А старший рацію сказав:

46 "Енеус ностер магнус панус
І славний троянорум князь,
Шмигляв по морю, як циганус,
Ад те, о рекс! прислав нунк нас.
Рогамус, доміне Латине,
Нехай наш капут не загине.
Пермітте жить в землі своєй,
Хоть за пекунії, хоть гратіс,
Ми дяковати будем сатіс
Бенефіценції твоєй.

47 О, рекс! будь нашим меценатом,
І ласкам туам покажи,
Енеусу зробися братом,
О оптіме! не одкажи;
Енеус прінцепс єсть моторний,
Формозу с, гарний і проворний,
Побачиш сам інноміне!
Вели акціпере подарки
З ласкавим видом і без сварки,
Що прислані через мене:

48 Се килим-самольот чудесний,
За Хмеля виткався царя,
Літа під облака небесні,
До місяця і де зоря;
Но можна стіл ним застилати,
І перед ліжком простилати,
І тарадайку закривать.
Царівні буде він в пригоду,
І то найбільш для того году,
Як замуж прийдеться давать.

49 Ось скатерть шльонськая нешпетна,
Її у Липську добули;
Найбільше в тім вона прикметна,
На стіл як тілько настели
І загадай якої страви,
То всякі вродяться потрави,
Які на світі тілько єсть:
Пивце, винце, медок, горілка,
Рушник, ніж, ложка і тарілка.
Цариці мусим сю піднесть.

50 А се сап'янці-самоходи,
Що в них ходив іще Адам;
В старинниї пошиті годи,
Не знаю, як достались нам;
Либонь, достались од пендосів,
Що в Трої нам утерли носів,
Про те Еней зна молодець;
Сю вещ, як рідку і старинну,
Підносимо царю Латину,
З поклоном низьким, на ралець".

51 Царице, цар, дочка Лавина
Зглядалися проміж себе,
Із рота покотилась слина,
До себе всякий і гребе
Які достались їм подарки,
Насилу обійшлось без сварки;
Як ось Латин сказав послам:
"Скажіте вашому Енею,
Латин із цілою сім'єю,
Крий боже, як всі ради вам.

52 І вся моя маєтность рада,
Що бог вас навернув сюди;
Мні мила ваша вся громада,
Я не пущу вас нікуди;
Прошу Енею покланятись
І хліба-солі не цуратись,
Кусок остатній розділю.
Дочка у мене одиначка,
Хазяйка добра, пряха, швачка,
То може і в рідню вступлю".

53 І зараз попросив до столу
Латин Енеєвих бояр,
Пили горілку до ізволу
І їли бублики, кав'яр;
Був борщ до шпундрів з буряками,
А в юшці потрух з галушками,
Потім до соку каплуни;
З отрібки баба, шарпанина,
Печена з часником свинина,
Крохналь, який їдять пани.

54 В обід пили заморські вина,
Не можна всіх їх розказать,
Бо потече із рота слина
У декого, як описать:
Пили сикизку, деренівку
І кримську вкусную дулівку,
Що то айвовкою зовуть.
На віват — з мущирів стріляли,
Туш — грімко трубачі іграли,
А много літ — дяки ревуть!

55 Латин по царському звичаю
Енею дари одрядив:
Лубенського шмат короваю,
Корито опішнянських слив,
Горіхів київських смажених,
Полтавських пундиків пряжених
І гусячих п'ять кіп яєць;
Рогатого скота з Лип'янки,
Сивухи відер з п'ять Будянки,
Сто решетилівських овець.

56 Латин старий і полигався
З Енеєм нашим молодцем,
Еней і зятем називався, —
Но діло краситься кінцем!
Еней по щастю без поміхи
Вдавався в жарти, ігри, сміхи,
А о Юноні і забув,
Його котора не любила
І скрізь за ним, де був, слідила,
Нігде од неї не ввильнув.

57 Ірися, цьохля проклятуща,
Завзятійша од всіх брехух,
Олимпська мчалка невсипуща,
Крикливійша із щебетух,
Прийшла, Юноні розказала,
Енея як латинь приймала,
Який між ними єсть уклад:
Еней за тестя мав Латина,
А сей Енея як за сина,
І у дочки з Енеєм лад.

58 "Еге! — Юнона закричала. —
Поганець як же розібрав!
Я нарошно йому спускала,
А він і ноги розіклав!
Ого! провчу я висікаку
І перцю дам йому, і маку,
Потямить, якова-то я.
Проллю троянську кров — латинську,
Вмішаю Турна скурвасинську,
Я наварю їм киселя".

59 І на! через штафет к Плутону
За підписом своїм приказ,
Щоб фурію він Тезифону
Послав к Юноні той же час;
Щоб ні в берлині, ні в дормезі,
І ні в ридвані, ні в портшезі,
А бігла б на перекладних;
Щоб не було в путі препони,
То б заплатив на три прогони,
Щоб на Олимп вродилась вмиг.

60 Прибігла фурія із пекла,
Яхиднійша од всіх відьом,
Зла, хитра, злобная, запекла,
Робила з себе скрізь содом.
Ввійшла к Юноні з ревом, стуком,
З великим треском, свистом, гуком,
Зробила об собі лепорт.
Якраз її взяли гайдуки
І повели в терем під руки,
Хоть так страшна була, як чорт.

61 "Здорова, люба, мила доню, —
Юнона в радощах кричить, —
До мене швидче, Тезифоню!" —
І ціловать її біжить.
"Сідай, голубко! — як ся маєш?
Чи пса троянського ти знаєш?
Тепер к Латину завітав,
І крутить там, як в Карфагені;
Достанеться дочці і нені,
Латин щоб в дурні не попав.

62 Ввесь знає світ, що я не злобна,
Людей губити не люблю;
Но річ така богоугодна,
Коли Енея погублю.
Зроби ти похорон з весілля,
Задай ти добре всім похмілля,
Хотьби побрали всіх чорти:
Амату, Турна і Латина,
Енея, гадового сина,
Пужни по-своєму їх ти!"

63 "Я наймичка твоя покорна, —
Ревнула фурія, як грім, —
На всяку хіть твою неспорна,
Сама троянців всіх поїм;
Амату з Турном я з'єднаю
І сим Енея укараю,
Латину ж в тім'я дур пущу;
Побачать то боги і люде,
Що з сватання добра не буде,
Всіх, всіх в шматочки потрощу".

64 І перекинулась клубочком,
Кіть-кіть з Олимпа, як стріла;
Як йшла черідка вечерочком,
К Аматі шусть — як там була!
Смутна Амата пір'я драла,
Слізки ронила і вздихала,
Що Турн-князьок не буде зять;
Кляла Лавинії родини,
Кляла кумів, кляла хрестини,
Та що ж? — проти ріжна не прать.

60 Я га, під пелену підкравшись,
Гадюкой в серце поповзла,
По всіх куточках позвивавшись,
В Аматі рай собі найшла.
В стравлену її утробу
Наклала злости, мовби бобу;
Амата стала не своя;
Сердита лаяла, кричала,
Себе, Латина проклинала
І всім давала тришия.

66 Потім і Турна навістила
Пресуча, лютая яга;
І із сього князька зробила
Енею лишнього врага.
Турн, по воєнному звичаю,
З горілкою напившись чаю,
Сказать попросту, п'яний спав;
Яга тихенько підступила
І люте снище підпустила,
Що Турн о тім не помишляв.

87 Йому, бач, сонному верзлося,
Буцім Анхизове дитя
З Лавинією десь зійшлося
І женихалось не шутя:
Буцім з Лависей обнімався,
Буцім до пазухи добрався,
Буцім і перстень з пальця зняв;
Лавися перше мов пручалась,
А послі мов угамовалась,
І їй буцім Еней сказав:

68"Лависю, милеє кохання!
Ти бачиш, як тебе люблю:
Но що се наше женихання,
Коли тебе навік гублю?
Рутулець Турн тебе вже свата,
За ним, бач, тягне і Амата,
І ти в йому находиш смак.
До кого хіть ти більшу маєш,
Скажи, кого з нас вибираєш?
Нехай я згину, неборак!"

69"Живи, Енеєчку мій милий, —
Царівна сей дала одвіт, —
Для мене завжди Турн остилий,
Очам моїм один ти світ!
Тебе коли я не побачу,
То день той і годину трачу,
Моє ти щастя, животи;
Турн швидче нагле околіє,
Ніж, дурень, мною завладіє,
Я вся — твоя, і пан мій — ти!"

70Тут Турн без пам'яти схватився,
Стояв, як в землю вритий стовп;
Од злости, з хмелю ввесь трусився
І сна од яву не розчовп:
"Кого? — мене; і хто? — троянець!
Голяк, втікач, приплентач, ланець!
Звести? — Лавинію однять?
Не князь я! — гірше шмаровоза,
І дам собі урізать носа,
Коли Еней Латину зять.

71 Лавися шмат не для харциза,
Який пройдисвіт єсть Еней;
А то — і ти, голубко сиза,
Ізгинеш от руки моей!
Я всіх поставлю вверх ногами,
Не подарую вас душами,
А більш Енею докажу.
Латина же, старого діда,
Прижму незгірше, як сусіда,
На кіл Амату посажу".

72 І зараз лист послав к Енею,
Щоб вийшов битись сам на сам,
Помірявсь силою своєю,
Достав от Турна по усам;
Хоть на киї, хоть кулаками
Поштурхатись попід боками,
Або побитись і на смерть.
А также пхнув він драгомана
І до латинського султана,
Щоб і сьому мордаси втерть.

73Яхидна фурія раденька,
Що по її все діло йшло;
До людських бід вона швиденька,
І горе мило їй було.
Махнула швидко до троянців,
Щоб сих латинських постоянців
По-своєму осатанить.
Тогді троянці всі з хортами
Збирались їхать за зайцями,
Князька свого повеселить.

74Но "горе грішникові сущу, —
Так київський скубент сказав, —
Благих діл вовся не імущу!"
Хто божії судьби пізнав?
Хто де не дума — там ночує,
Хотів де бігти — там гальмує.
Так грішними судьба вертить!
Троянці сами то пізнали,
З малої речі пострадали,
Як то читатель сам уздрить.

75 Поблизь троянська кочовання
Був на одльоті хуторок,
Було в нім щупле будовання,
Ставок був, гребля і садок.
Жила Аматина там нянька,
Не знаю — жінка чи панянка,
А знаю, що була стара,
Скупа, і зла, і воркотуха,
Наушниця і щебетуха,
Давала чиншу до двора:

76 Ковбас десятків з три Латину,
Лавинії к Петру мандрик,
Аматі в тиждень по алтину,
Три хунти воску на ставник;
Льняної пряжі три півмітки,
Серпанків вісім на намітки
І двісті валяних гнотів.
Латин од няньки наживався,
Зате ж за няньку і вступався,
За няньку хоть на ніж готів.

77 У няньки був біленький цуцик,
Її він завжде забавляв:
Не дуже простий — родом муцик,
Носив поноску, танцьовав,
І панії лизав од скуки
Частенько ноги скрізь і руки,
І тімениці вигризав.
Царівна часто з ним ігралась,
Сама цариця любовалась,
А цар то часто годував.

78 Троянці, в роги затрубивши,
Пустили гончих в чагарі,
Кругом болото обступивши,
Бичами ляскали псарі;
Як тілько гончі заганяли,
Загавкали, заскавучали,
То муцик, вирвавшись надвір,
На голос гончих одізвався,
Чмихнув, завив, до них помчався.
Стременний думав, що то звір.

79"Атю його! гуджга!" — і крикнув,
І з свори поспускав хортів;
Тут муцик до землі прилипнув
І дух від ляку затаїв;
Но пси, донюхавшись, доспіли,
Шарпнули муцика, із'їли
І посмоктали кісточки.
Як вість така дойшла до няньки,
То очі вип'яла, як баньки,
А з носа спали і очки.

80 Осатаніла вража баба
І крикнула, як на живіт,
Зробилась зараз дуже слаба,
Холодний показався піт,
Порвали маточні припадки,
Істерика і лихорадки,
І спазми жили потягли;
Під ніс їй клали асафету,
І теплую на пуп сервету,
Іще клістир з ромну дали.

81 Як тілько к пам'яти вернулась,
То зараз галас підняла;
До неї челядь вся сунулась
Для дива, як ввесь світ кляла;
Потім, схвативши головешку
І вибравшись на добру стежку,
Чкурнула просто до троян;
Всі куріні їх попалити,
Енея заколоть, побити
І всіх троянських бусурман.

82 За нею челядь покотила,
Схвативши хто що запопав:
Кухарка чаплію вхопила,
Лакей тарілками шпурляв;
З рублем там прачка храбровала,
З дійницей ричка наступала,
Гуменний з ціпом скрізь совавсь;
Тут рота косарів з гребцями
Йшли битись з косами, з граблями,
Ніхто од бою не цуравсь.

83 Но у троянського народу
За шаг алтина не проси;
Хто москаля об'їхав зроду?
А займеш — ноги уноси.
Завзятого троянці кшталту,
Не струсять нічийого ґвалту
І носа хоть кому утруть;
І няньчину всю рать розбили,
Скалічили, розпотрошили
І всіх в тісний загнали кут.

84 В сіє-то нещасливе врем'я
І в самий штурхобочний бой,
Троянське і латинське плем'я
Як умивалося мазкой,
Прибіг гінець з письмом к Латину,
Нерадосну привіз новину,
Князь Турн йому війну писав;
Не в пир, бач, запрошав напитись,
А в поле визивав побитись;
Гінець і на словах додав:

85 "Царю Латине неправдивий!
Ти слово царськеє зламав;
Зате узол дружелюбивий
Навіки з Турном розірвав.
Од Турна шмат той однімаєш
І в рот Енеєві соваєш,
Що Турнові сам обіщав.
Виходь же завтра навкулачки,
Відтіль полізеш, мабуть, рачки,
Бодай і лунь щоб не злизав".

86 Не так розсердиться добродій,
Коли пан возний позов дасть;
Не так лютує голий злодій,
Коли немає що украсть;
Як наш Латин тут розгнівився
І на гінця сього озлився,
Що губи з серця покусав.
І тілько одповідь мав дати
І гнів царський свій показати,
Посол щоб Турнові сказав;

87 Як виглянув в вікно зненацька,
Прийшов Латин в великий страх;
Побачив люду скрізь багацько
По улицях і всіх кутках.
Латинці перлися товпами,
Шпурляли вгору всі шапками,
Кричали вголос на ввесь рот:
"Війна! Війна! против троянців,
Ми всіх Енеєвих поганців
Поб'єм — іскореним їх род".

88 Латин старий був не рубака
І воюватись не любив,
Од слова смерть він, неборака,
Був без душі і мов не жив.
Він стичку тілько мав на ліжку,
Аматі як не грав під ніжку,
І то тогді, як підтоптавсь;
Без того ж завжде був тихенький,
Як всякий дід старий,слабенький,
В чужеє діло не мішавсь.

89 Латин, і серцем, і душею
Далекий бувши од війни, ,
Зібравшись з мудростю своєю,
Щоб не попастись в кайдани,
Зізвав к собі панів вельможних,
Старих, чиновних і заможних,
Которих ради слухав сам;
І виславши геть-преч Амату,
Завів їх всіх в свою ківнату,
Таку сказав річ старшинам:

90 "Чи ви од чаду, чи з похмілля? .
Чи чорт за душу удряпнув?
Чи напились дурного зілля,
Чи глузд за розум завернув?
Скажіть — з чого війна взялася?
З чого ся мисль вам приплелася?
Коли я тішився війной?
Не звір я — людську кров пролити,
І не харциз, людей щоб бити,
Для мене гидкий всякий бой.

91 І як війну вести без збруї,
Без війська, хліба, без гармат,
Без грошей?.. Голови ви буї!
Який вас обезглуздив кат?
Хто буде з вас провіянтмейстер,
Або хто буде кригсцальмейстер,
Кому казну повірю я?
Не дуже хочете ви битись,
А тілько хочете нажитись,
І буде все біда моя.

92 Коли сверблять із вас у кого
Чи спина, ребра, чи боки,
Нащо просити вам чужого?
Мої великі кулаки
Почешуть ребра вам і спину;
Коли ж то мало, я дубину
Готов на ребрах сокрушить.
Служить вам рад малахаями,
Різками, кнуттям і киями,
Щоб жар воєнний потушить.

93 Покиньте ж се дурне юнацтво
І розійдіться по домах,
Панове виборне боярство;
А про війну і в головах
Собі ніколи не кладіте,
А мовчки в запічках сидіте,
Розгадуйте, що їсть і пить.
Хто ж о війні проговориться
Або кому війна присниться,
Тому дам чортзна-що робить".

94 Сказавши се, махнув рукою
І зараз сам пішов з ківнат
Бундючно-грізною ходою,
Що всякий був собі не рад.
Пристижені його вельможі
На йолопів були похожі,
Ніхто з уст пари не пустив.
Не швидко бідні схаменулись
І в ратуш підтюпцем сунулись,
Уже як вечір наступив.

95 Тут думу довгую держали.
І всяк компонував своє,
І вголос: грімко закричали,
Що на Латина всяк плює
І на грозьбу не уважає.
Війну з Енеєм начинае,
Щоб некрут зараз набирать;
І не просить щоб у Латина
З казни його ані алтина,
Боярські гроші шафовать.

96 І так, латинь заворушилась,
Задумав всяк побить троян;
Відкіль та храбрість уродилась
Против Енеєвих прочан?
Вельможі царство збунтовали,
Против царя всіх наущали;
Вельможі! лихо буде вам.
Вельможі! хто царя не слуха,
Таким обрізать ніс і уха
І в руки всіх оддать катам.

97 О музо, панночко парнаська!
Спустись до мене на часок;
Нехай твоя научить ласка,
Нехай твій шепчеть голосок,
Латинь к війні як знаряжалась,
Як армія їх набиралась,
Який порядок в війську був;
Всі опиши мундири, збрую
І казку мні скажи такую,
Якой іще ніхто не чув.

98 Бояри вмиг скомпонували
На аркуш маніхвест кругом,
По всіх повітах розіслали,
Щоб військо йшло під коругов;
Щоб голови всі обголяли,
Чуприни довгі оставляли,
А ус в півлокоть би тирчав;
Щоб сала і пшона набрали,
Щоб сухарів понапікали,
Щоб ложку, казанок всяк мав.

99 Все військо зараз розписали
По разним сотням, по полкам,
Полковників понаставляли,
Дали патенти сотникам.
По городам всяк полк назвався,
По шапці всякий розличався,
Вписали військо під ранжир;
Пошили сині всім жупани,
На спід же білиї каптани, —
Щоб був козак, а не мугир.

100 В полки людей розпреділивши,
І по квартирям розвели,
І всіх в мундири нарядивши,
К присязі зараз привели.
На конях сотники финтили,
Хорунжі усики крутили,
Кабаку нюхав асаул;
Урядники з атаманами
Новими чванились шапками,
І ратник всякий губу дув.

101 Так вічной пам’яти бувало
У нас в Гетьманщині колись,
Так просто війско шиковало,
Не знавши: стій, не шевелись;
Так славниї полки козацькі
Лубенський, Гадяцький, Полтавський
В шапках було, як мак цвітуть.
Як грянуть, сотнями ударять,
Перед себе списи наставлять,
То мов мітлою все метуть.

102 Було тут військо волонтирі,
То всяких юрбиця людей,
Мов запорожці-чуприндирі,
Що їх не втне і Асмодей.
Воно так, бачиш, і негарне,
Як кажуть-то — не регулярне,
Та до війни самий злий гад:
Чи вкрасти що, язик достати,
Кого живцем чи обідрати,
Ні сто не вдержить їх гармат.

103 Для сильной армії своєї
Рушниць, мушкетів, оружжин
Наклали повні гамазеї,
Гвинтівок, фузій без пружин,
Булдимок, флинт і яничарок.
А в особливий закамарок
Списів, пік, ратищ, гаківниць.
Були тут страшниї гармати,
Од вистрілу дрижали хати,
А пушкарі то клались ниць.

104 Жлукта і улики на пушки
Робить галили на захват;
Днища, оснівниці, витушки
На принадлежность приправлять.
Нужда перемінить закони!
Квачі, помела, макогони
В пушкарське відомство пішли;
Колеса, бендюги і кари
І самиї церковні мари
В депо пушкарськеє тягли.

105 Держась воєнного обряду,
Готовили заздалегідь
Багацько всякого снаряду,
Що сумно аж було глядіть.
Для куль — то галушки сушили,
А бомб — то з глини наліпили,
А слив солоних — для картеч;
Для щитів ночви припасали,
І дна із діжок вибивали,
І приправляли всім до плеч.

106 Не мали палашів ні шабель,
У них, бач, Тули не було;
Не шаблею ж убит і Авель,
Поліно смерть йому дало.
Соснові копистки стругали
І до боків поначепляли
На валяних верьовочках;
Із лик плетені козубеньки,
З якими ходють по опеньки,
Були, мов суми, на плечах.

107 Як амуницю спорядили
І насушили сухарів,
На сало кабанів набили,
Взяли подимне од дворів;
Як підсусідків розписали
І виборних поназначали,
Хто тяглий, кінний, хто же піш,
За себе хто, хто на підставу,
В якеє військо, сотню, лаву,
Порядок як завівсь незгірш:

108 Тогді ну військо муштровати,
Учить мушкетний артикул,
Вперед як ногу викидати,
Ушкварить як на калавур.
Коли пішком — то марш шульгою,
Коли верхом — гляди ж, правою,
Щоб шкапа скочила вперед.
Такеє ратнеє фиглярство
Було у них за регулярство,
І все Енеєві во вред.

109 Мов посполитеє рушення
Латина в царстві началось,
Повсюдна муштра та учення,
Все за жолнірство принялось.
Дівки на "прутах роз'їзжали,
Ціпками хлопців муштровали,
Старі ж учились кидать в ціль.
А баб старих на піч сажали
І на печі їх штурмовали,
Бач, для баталії в примір.

110 Були латинці дружні люди
І воюватись мали хіть,
Не всі з добра, хто од причуди,
Щоб битися, то рад летіть.
З гаряча часу, перші три дні,
Зносили всяке збіжжя, злидні
І оддавали все на рать:
Посуду, хліб, одежу, гроші
Своєй отчизни для сторожі,
Що не було де і дівать.

111 Се поралася так Амата,
К війні латинців підвела;
Смутна була для неї хата,
На улиці все і жила.
Жінки з Аматою з'єднались,
По всьому городу таскались
І підмовляли воювать.
Робили з Турном шури-мури,
І затялись, хоть вон із шкури,
Енеєві дочки не дать.

112 Коли жінки де замішались
І їм ворочати дадуть;
Коли з розказами втаскались
Та пхикання ще додадуть,
Прощайсь навік тогді з порядком,
Пішло все к чорту неоглядком,
Жінки поставлять на своє.
Жінки! коли б ви більше їли,
А менш пащиковать уміли,
Були б в раю ви за сіє.

113 Як Турн біснується, лютує,
В сусідні царства шле послів,
Чи хто із них не поратує
Против троянських злих синів;
Коли Латин од поєдинків
Сховавсь під спід своїх будинків
І ждав, що буде за кінець;
Коли Юнона скрізь літає,
Всіх на Енея навертає
Весільний збить з його вінець,—

114 Гуде в Латії дзвін віщовий
І гасло всім к війні дає,
Щоб всяк латинець був готовий
К війні, в яку їх злость веде.
Там крик, тут галас, там клепало,
Тісниться люд і все тріщало.
Війна в кровавих ризах тут;
За нею рани, смерть, увіччя,
Безбожность і безчоловіччя
Хвіст мантії її несуть.

115 Була в Латії синагога,
Збудована за давніх літ
Для Януса, сердита бога,
Которий дивних був приміт:
Він мав на голові дві тварі,
Чи гарниї були, чи харі,
Об тім Виргилій сам мовчить;
Но в мирне врем'я запирався,
Коли ж із храма показався,
Якраз війна і закипить.

116 По дзвону вся латинь сунула
До храма, з криком всі неслись.
І навстяж двері одімкнула,
І Янус вибіг, як харциз.
Воєнна буря закрутила,
Латинське серце замутила,
Завзятость всякого бере;
"Війни, війни!" — кричать, бажають,
Пекельним пламенем палають
І молодеє і старе.

117 Латинці війско хоть зібрали,
Та треба ж війську должносних,
Які б на щотах класти знали,
Які письменнійші Із них.
Уже ж се мусить всякий знати,
Що війско треба харчовати,
І воїн без вина – хом’як.
Без битой голої копійки,
Без сей прелесниці-злодійки
Не можна воювать ніяк.

118 Були златиї дні Астреї,
І славний був тогді народ;
Міняйлів брали в казначеї,
А фиглярі писали щот,
К роздачі порції — обтекар;
Картьожник — хлібний добрий пекар,
Гевальдигером — був шинькар,
Вожатими — сліпці, каліки,
Ораторами — недоріки,
Шпигоном — з церкви паламар.

119 Всього не можна описати,
В Латії що тогді було,
Уже зволялося читати,
Що в голові у них гуло.
К війні хватались, поспішались,
І сами о світі не знались,
І все робили назворот:
Що строїть треба, те ламали,
Що треба кинуть, те ховали,
Що класть в кишеню, клали в рот.

120 Нехай турбуються латинці,
Готовляться проти троян,
Нехай видумують гостинці
Енею нашому в із'ян.
Загляньмо, Турн що коверзує,
Троянцям рать яку готує,
Бо Турн і сам дзіндзівер-зух!
Коли чи п'є — не проливає,
Коли чи б'є — то вже влучає,
Йому людей давить, як мух!

121 Та й видно, що не був в зневазі,
Бо всі сусідні корольки
По просьбі, мовби по приказі,
Позапаляючи люльки,
Пішли в поход з своїм народом,
З начинням, потрухом і плодом,
Щоб Турнові допомагать:
Не дать Енеєві женитись,
Не дать в Латії поселитись,
К чортам енейців всіх послать.

122 Не хмара сонце заступила,
Не вихор порохом вертить,
Не галич чорна поле вкрила,
Не буйний вітер се шумить.
Се військо йде всіма шляхами,
Се ратне брязкотить збруями,
В Ардею — город поспіша.
Стовп пороху під небо в'ється,
Сама земля, здається, гнеться;
Енею! де тепер душа?

123 Мезентій наперед тирренський
Пред страшним воїнством гряде;
Було полковник так Лубенський
Колись к Полтаві полк веде,
Під земляні полтавські вали
(Де шведи голови поклали)
Полтаву-матушку спасать;
Пропали шведи тут прочвари,
Пропав і вал — а булевари
Досталось нам тепер топтать.

124 За сим на бендюгах плететься
Байстрюк Авентій-попадич,
З своєю челяддю ведеться,
Як з блюдолизами панич.
Знакомого він пана внучок,
Добродій песиків і сучок
І лошаків мінять охоч.
Авентій був розбійник з пупку,
Всіх тормошив, валяв на купку,
Дивився бісом, гадом, сторч.

125 Тут військо кіннеє валилось
І дуже руччеє було;
Отаман звався Покотиллос,
А асаул Караспуло.
Се гречеськії проскіноси,
Із Біломор'я все пендоси,
З Мореа, Дельта, Кефалос;
Везли з собою лагомини,
Оливу, мило, риж, маслини,
І капама, кебаб калос.

126 Цекул, пренестський коваленко,
В Латію з військом также пхавсь;
Так Сагайдачний з Дорошенком
Козацьким військом величавсь.
Один з бунчуком перед раттю,
Позаду другий п'яну браттю
Донським нагаєм підганяв.
Рядочком їхали гарненько.
З люльок тютюн тягли смачненько,
А хто на конику куняв.

127 За сими плентавсь розбишака,
Нептунів син, сподар Мезап,
До бою був самий собака
І лобом бився так, мов цап.
Боєць, ярун і задирака,
Стрілець, кулачник і рубака,
І дужий був з його хлопак;
В виски було кому як впнеться,
Той насухо не оддереться;
Такий ляхам був Желізняк.

128 Другим шляхом, з другого боку,
Агамемноненко Галес
Летить, мов поспіша до сроку
Або к воді гарячий пес;
Веде орду велику, многу
Рутульцеві на підпомогу;
Тут люд був разних язиків:
Були аврунці, сидицяне,
Калесці і ситикуляне
І всяких-разних козаків.

129 За сими панськая дитина,
Тезеєвич пан Іпполит, —
Надута, горда, зла личина,
З великим воїнством валить.
Се був панич хороший, повний,
Чорнявий, красний, сладкомовний,
Що й мачуху був підкусив.
Він не давав нікому спуску,
Одних богинь мав на закуску,
Брав часто там, де не просив.

130 Не можна, далебі, злічити,
Які народи тут плелись,
І на папір сей положити,
Як, з ким, коли, відкіль взялась.
Виргилій, бач, не нам був рівня,
А видно, що начухав тім'я,
Поки дрібненько описав.
Були рутульці і сіканці,
Аргавці, лабики, сакранці,
Були такі, що враг їх зна.

131 Тут ще наїзниця скакала
І військо немале вела;
Собою всіх людей лякала
І все, мов помелом, мела;
Ся звалась діва — цар Камилла,
До пупа жінка, там — кобила,
Кобилячу всю мала стать:
Чотири ноги, хвіст з прикладом,
Хвостом моргала, била задом,
Могла і говорить і ржать.

132 Коли чував хто о Полкані,
То се була його сестра;
Найбільш блукали по Кубані,
А рід їх вийшов з-за Дністра.
Камилла страшна воєвниця,
І знахурка, і чарівниця,
І скора на бігу була;
Чрез гори і річки плигала,
Із лука мітко в ціль стріляла,
Багацько крові пролила.

133Така-то збірниця валялась,
Енея щоб побити в пух;
Уже Юнона де озлилась,
То там запри кріпкенько дух.
Жаль жаль Енея-неборака,
Коли його на міль як рака,
Завес допустить посадить.
Чи він ввильне те в п’ятой части,
Коли удасться змайстерить.