Как мужики зубы обмывали

      Еть у нас в деревне (полагаю, что не только у нас) неизвестно когда и кем придуманный ритуал: обмывать,-- не в прямом смысле, разумеется, --  любое мало-мальски пригодное в быту приобретение: будь то корова или овца, дорогой костюм или дешёвые резиновые сапоги к осени, да тот же банальный колун и тот должен быть непременно "обмыт". Как происходит обмывка, пояснять, думаю, не стоит. Делается это с самой благой целью: чтобы больше доилось, дольше носилось, легче кололось... И никто, поверьте на слово, НИКТО! не смел ни увильуть ,ни отмахнуться от испонения сего ритуала. А вот бывший колхозный конюх Тит Матвеич попытался было и вот что из этого получилось. К слову, Тит пил средственно, как сам он выражался: лужи не осушал, на плетнях не висел... Пил как все. Хм, все... Вот его сосед, к примеру... Впрочем, о соседе потом. Н-да, так вот, было время когда Тит совсем было отверг винопитие, закаялся к рюмке прикладываться, да только недолго продержался, получилось у него, как в той поговорке: "От воскресенья до поднесенья". Слыл Тит мужиком хозяйственным, на слово твёрдым и на дело ловким; пить пил, а ума не пропивал и жёнку зазря не обижал. Хвасталась, бывало пред бабами его Наталья: "Хоть и сир мужичок, да затулье моё: затулюсь за него -- не боюсь никого!" Случалось что и гневалась баба на "затулье" своё за какую ни то провинность его, однако гневливость её улетучивалась так скоро, что тот едва успевал прощения просить.
      Ближе к старости беззуб стал Тит... ну, то-есть, не совсем беззуб, осталась пара "корешков", да только что с них проку: ни капустки съесть, ни огурчиком
похрумкать. И решил Тит зубами обзавестись; и ведь обзавёлся, тайно, как ему вообразилось, обзавёлся, схитрить вздумал -- чтоб на их обмывку не потратиться. Да разве от нас утаишь! Чудак-человек, да ты только слово молвишь и тебя тут же раскусят. Так и вышло.
      В тот вечер, когда Тит вернулся из зубопротезной клиники, к нему зашёл его ровесник и сосед Лёнька-барин -- небольшого росточка, толстенький, ещё крепкий и заводной мужичок. Зашёл спросить, нет ли у того кленового полена на топорище; его, видите ли, сломалось. Спросил, а Тит в ответ ни слова, молчит, словно воды в рот набрал, отвернулся даже. Лёнька опешил: "Ты чего, Тит? Обиделся, что-ль? За вчерашнее, что-ль? Тю-ю-ю!" А тот сопит только да рубанком по доске шоркает. "Так ты дашь мне полено, али не дашь?" -- не унимался сосед. "Готовое возьми... вон, в углу стоит.." -- не оборачиваясь буркнул Тит. Лёнька аж отшатнулся, вытянул шею, затрепетал веками: "Как, как? А ну-к, пропой ещё разик!" Но Тит другой разик "петь" не стал, а молча сунул гостю топорище да на дверь кивнул: "Бери, мол, и проваливай." А тот в ответ: " Эге! А что это ты, дружбень, с присвистом, а? Неужто обзавёлся-таки зубками? А ну-к, открой ротик-то, ещё словцо молви!.." И Тит открыл, но вовсе не для демонстрации обновы, а  чтоб назойливого соседа послать по-матушке, и послал. А Лёнька и не пошёл; ни на миг не спускавший глаз с соседа, он вдруг воскликнул: "О, точно обзубатился! Чего ж ты прячешься, любезный? Э, нет, так не пойдёт -- обмыть надо, Тит, срочно обмыть, а иначе... Чего ты нос воротишь, чего? Пока магарыч не поставишь, я с тебя не слезу, так и знай!"
      Тит только вздохнул в ответ: ведь не отстанут, ни за что в покое не оставят, а потому -- хочешь не хочешь, а обмывать всё ж придётся.
      И они приступили. Обмывали сперва у самого Тита, в его мастерской. Потом, уже захмелевшие, подались к напрочь забывшему о топорище Лёньке... У того в летней кухне расположились
      Ох, и повспоминали же мужики, ох и покручинились о былом, об ушедшем, безвозвратно ушедшем.
      -- Я в молодечестве грецкий орех запросто раскусить мог, -- сдвинув к переносице брови, говорил Тит, -- во как!
      -- А я, -- вторил ему Лёнька-барин, -- а я... Помнишь, как грузовик из бочажины вытаскивали... верёвкою пеньковой? Так вот, та верёвка затянулась так, что никто развязать её не сумел, а резать добротную вещь было жалко... Дык вот... ик! я развязал -- зубами развязал... ик! помнишь?
      -- Да помню, помню, -- пьяно кивал головою Тит. -- А я, а я...
      И тут в окошко кухни постучали.
      -- Небось моя, -- проворчал Тит, -- за мной, небось, притопала... Тьфу! Рассталась ж... (тут произнёс бранное слово) с вехтем...
      -- Сиди! -- шепнул Лёнька и грозно вопросил: "Хто тама?"
      -- Свои, -- глухо донеслось со двора.
      -- Петька, -- угадал Тит, -- Чего шляется?.. Лёнь, ты не впущай его, ладно... Мы с ним намедни развонялись... Не впущай, ага?
      -- Ничего, помиритесь, -- отвечал Лёнька, -- как раз и мировую выпьете...
      -- Да ну его! не стану я с ним мириться... Зарос как Тарзан... шляется...
      А чего Петьке не шляться: он как и Тит с Ванькой тоже уже три года как на пенсии, от дел, как говорится, отошёл, а что касаемо делов домашних так за десятком кур да псом Винтом жёнка Дуся доглядает: поит, кормит, чистит... Да и вообще, шляться у нас пока не возбраняется; вот Петька и бродит: авось где и обломится, авось и угостят чем. Вот и притолокся... Правда, у Петьки нынче и у самого нос в табаке, Петька сам кого хошь угостить нынче могёть -- пенсию два дня тому получил! Видать, просто так пришёл, от скуки.
      Отворил ему Лёнька, впустил со словами: "Только потрудитесь вытереть ваши сапоги, товарищ!"
      "Товарищ" поскрёб подошвами о половик, узрел накрытый стол и удивлённо вскинул брови:
      -- По какому случаю бухаем, господа?
      -- Тит, покажь ему! -- попросил Лёнька.
      -- Не буду! -- получил в ответ
      -- Ну Тит, ну ты чего? Да плюнь ты на все обиды; вон, сам Бог прощает нам, а ты... -- укорял Лёнька.
И капитулировал Тит, и разомкнул челюсти, и оскалился: "На, гляди!"
      -- Ух, ты! -- вскричал Петька, -- Какой зубастый! Эт когда ты успел, Тит, и где это тебя так?..
      -- Да иди ты... -- буркнул "зубастый.
      И всё ж, после двух стопок "мировой", Тит и Петьке в подробностях обсказал "где, когда и как" и пригласил поучаствовать в обмывке, а тот и не отказался.
      "Домывали" Титову обновку уже у Петьки -- подле кроличьей клетки у сарая, на провонявшем солярой "дастархане" -- трактористской Петькиной фуфайке. Петька красивый тост сказал: "За твои зубы, Тит, -- сказал он, -- и за то, чтоб у нас всё было, и чтоб за это нам ничего не было!" Закусывали хлебом, салом да луком, правда, больше занюхивали: опрокинет стопку, нюхнёт кусочек хлебца -- вот и вся закусь. Оттого-то, видать, и опьянели очень скоро и очень сильно... Маня, супружница Петина, слегка припадочная и чуть-чуть истеричная бабёнка попыталась было разогнать обмывальщиков, да сама была изгнана с позором и осведомлена, что она есть только баба, ничего больше и нечего ей встревать в сурьёзные мужские дела.
      В котором часу разошлись по избам своим, ни Лёнька ни Тит того не помнят. Лёнька пришёл без фуражки и правого ботинка, а Тит... А Тит явился без зубов; Тит обронил их где-то, потерял, "посеял"... Надо же: новенькие, считай, ещё ненадёванные, и -- на тебе! Обмыл, называется... Твою мать!... Кинулся на поиски. Перво-наперво к Петьке. А тот ни сном, ни духом; говорит, а я откель знаю; да, говорит, то что пришёл ты с зубами, говорит, помню, а вот как, когда и с чем ушёл -- того, извини, не ведаю, потому, как сам был такой... с тобою схожий... никакой, тойсь...
      Начали искать. Все уголки-закоулки обыскали-обшарили, протеза нигде не было; он словно сквозь землю провалился.
      -- Я ж за него аж восемь тысяч отвалил, почти всю мою пенсию, восемь тысяч, копейка в копейку! -- возрыдал Тит. -- Что ж делать мне теперь, как быть мне, а, Петь?
      -- Могу только посожалеть, что же я могу боле, -- развёл руками Петька и утешил: -- Да плюнь ты... без них, искусственых, ты хоть присвистывать не будешь, а то ж непонятно, хто с тобою говорит: мужик или певчий кенар...
      Однако от Петькиного "утешения" Тит расстроился ещё больше; сперва он завсхлипывал, потом тоненько, по-щенячьи заскулил, затем, возвёл очи долу и хлопнул себя по бёдрам, что должно было означать: "Что же ты, старый дурак, натворил!"
      Потерю обнаружила внучка Петра, трёхлетняя Наточка -- в саду под вишенкой нашла. Перепугалась, правда, сильно; прибежала к деду, в широко распахнутых глазёнках ужас, тычет пальчиком в сторону сада, лепечет: " Дед! Дед! Там ам-ам! Я боюсь!"  А тот ей: "А ну-к, внучка, веди меня -- поглядим, что за зверюга тебя напужала!" Внучка притащила его к вишенке в уголке сада и из-за дедовой спины дрожащим голоском говорит: "Там!.. Там!.."
Подошёл Петро к вишенке, огляделся и увидел в траве то, что так напугало девчушку.
      Тита сразу же и оповестили. Был ли он рад? Ещё бы!  Как "зубы" оказались под деревцем, можно только предположить; ну, к примеру, Тит отошёл по-маленькому и там обронил их... А что, вполне возможно, хотя и другие варианты не исключены. Как бы то ни было, узнав про это, Тит в три скачка оказался на подворье Петра, отворил калитку и с ходу:
      -- Нашлись?
      -- Нашлись, -- ответил Петька, обсказал кто нашёл их, где, и добавил: -- Ну, вот как за это не выпить, а?
      -- Вот и я так подумал, -- почему-то обречённо молвил Тит и вынул из-за пазухи полулитровую, зелёного стекла бутылку с мутноватой жидкостью.
      И вновь мужики сидели и обмывали находку -- чтоб не терялась больше!

                Владимир ХОТИН
                15. 11. 2019