Катя Яровая. 0бзор творчества Часть 1-я

Катя у Литературного института. Москва, 1983 г.

 Часть 1-я


«Нам в дочки-матери играть уже не нравится...»

* * *
Нам в дочки-матери играть уже не нравится,
Нам разонравились кастрюльки и посудка,
Мы наигрались в королевы и красавицы,
Мы заигрались в папы-мамы не на шутку.

И в магазины нам играть уже не хочется,
И в докторов нам разонравилось играться,
И называют нас по имени и отчеству,
Но мы еще не научились откликаться.

А превращались мы в принцесс из бедных золушек,
Но, видно, слишком на балу мы задержались —
Пробило полночь, кончен бал, кареты золото
Померкло, и карета в тыкву превращалась.

И мы теряли башмачки свои хрустальные,
Бежали в ночь, летели волосы по ветру...
И ждали принцев, но с годами ждать устали.
На все вопросы получили мы ответы.

И вот теперь мы копим деньги, а не фантики,
И мы заботами раздавлены, как прессом...
Но дочерям своим завязываем бантики,
Читаем сказки и готовим их в принцессы...

1987

Вспоминая Катю Яровую...
Владимир Фрумкин
С песнями Кати Яровой меня свел случай. Ее голос возник посреди редакционной суеты и шума — он доносился из портативного магнитофона, вокруг которого сгрудились мои коллеги по «Голосу Америки». Первое чувство — удивление. Казалось, чего можно ждать от новой поросли российских бардов после мощного песенного всплеска 60-70-х годов в это смутное, неустойчивое, непесенное время (дело было в 90-м году)? Но от голоса на кассете веяло подлинностью. Песни подкупали точностью и сжатостью поэтической мысли, внутренней силой и смелостью обобщений. Никакой романтической размягченности, даже в любовной лирике. Никаких иллюзий. Скепсис, трезвость, ирония (часто по-галичевски горькая и жесткая), едкая насмешливость.

«30 лет — это время свершений. 30 лет — это возраст вершины. 30 лет — это время свержений тех, что раньше умами вершили» — так пел когда-то шестидесятник Юра Кукин. «Тридцатилетние подростки... У нас лишь планы да наброски», — звучало у барда нового времени, у певца поколения, которое «...и не горенье, не гниенье, а так — застойное явленье».

Эта песня многое для меня открыла — и в Кате, и в ее сверстниках.

Прошло несколько месяцев. Был конец января 1991 года. Провожая Катю на автобус, уходивший в Нью-Йорк, я сказал ей: «Угадайте, какая из ваших песен для меня самая сильная». «70-х поколенье», — ответила она не задумываясь.

Вашингтон, США



ПЕСНЯ ПРО МОЁ ПОКОЛЕНИЕ

Семидесятых поколенье.
Какое время? Безвременье.
Какие чувства? Сожаленье.
А как зовут нас? Населенье.
 
Достались нам одни обноски:
Вставная челюсть на присоске,
Пятидесятых отголоски,
Шестидесятых подголоски.
 
Обозначены сроком
Между «Битлз» и роком,
Между шейком и брейком,
Между Кеннеди и Рейганом,
Между ложью и правдой,
Меж Кабулом и Прагой,
Между хиппи и панками
И всегда между танками...
 
Семидесятых поколенье,
Как отсыревшие поленья,
И не горенье, не гниенье,
А так, застойное явленье.
 
Смирившись, ни во что не лезли мы
И пережили двадцать лет зимы...
Заиндевевшим, каково теперь
Согреться в нынешнюю оттепель?!
 
Обозначены сроком
Между «Битлз» и роком,
Между шейком и брейком,
Между Кеннеди и Рейганом,
Между ложью и правдой,
Меж Кабулом и Прагой,
Между хиппи и панками
И всегда между танками...
 
Уже никто не ждет с волненьем,
Что скажет наше поколенье,
А должен быть как раз сейчас
Наш апогей, наш звездный час!
 
Тридцатилетние подростки,
У нас лишь планы да наброски.
На нас взирает как на взрослых
Поколенье девяностых.
 
Обмануть себя просто —
Нет с «потерянных» спроса...
Только совесть вопросом
Прорастет сквозь былье,
И душа на мгновенье
Вспыхнет, как на рентгене, —
Тут не спишешь на время
Прозябанье свое!


* * *
Зачем мы все живем начерновую

И вместо шелка носим джинсов сбрую?

Давайте день ненастный облюбуем

И в честь него достанем праздничный сервиз.

Когда настанет век, где все легально,

Где музыкальны все и уникальны,

Час радости длинней, чем час печальный,

Где каждый день — подарок и сюрприз?

Зачем трубить в ржавеющие трубы,

Зачем трудить надтреснувшие губы,

Зачем так примитивны мы и грубы

И на ночь совесть запираем на засов?

Оркестр играет свадебные марши,

День завтрашний вольется в день вчерашний,

И самый непреклонный, самый страшный

Звук незаметный — тиканье часов.

Мы мечемся, себя не понимаем,

Не тех, кого мы любим, обнимаем,

А тех, кого мы любим, отпускаем,

Не знаем мы, что с нами станет через год.

Гудят неумолкающие струи,

Звенят, звенят натянутые струны...

На нас, неблагодарных и безумных,

Вдруг благодатью мудрость снизойдет...

июнь 1982

Москва




КРАСНЫЙ УГ0Л0К






Радуйтесь, что вы не в тюрьме, не в больнице.

Если вас ведут в караульный участок, радуйтесь,

что вас ведут не в геенну огненную.

А. П. Чехов

Не в химчистке и не в бане,

Не в киоске, не в ларьке,

Я живу себе в нирване

В самом Красном уголке.

На просвет, как на рентгене,

Но ведь не на Колыме.

И не в огненной геенне,

Не в больнице, не в тюрьме.

Здесь ни пьяни нет, ни брани —

Рада вся моя родня.

И проводятся собранья

Прямо в спальне у меня.

Здесь благообразья царство,

А царем здесь комендант.

Охраняюсь государством,

Как музейный экспонат.

На подъезде нету кода,

Но решетка на окне.

И прибит Моральный Кодекс

В изголовье на стене.

Не страшны мне катаклизмы,

Что хочу себе пою.

В уголке социализма

Проживаю, как в раю.

Все ведут себя культурно,

Гости на пол не плюют.

У меня при входе урна —

В уголке моем уют.

Притащили мне трибуну

В мой прекрасный уголок.

Постучу по ней и сплюну,

Чтоб никто не уволок.

На меня глядит с портрета

Ленин с кепочкой в руке...

Если жить в Стране Советов,

То уж в Красном уголке.

Не хочу я жить в квартире,

Мне теперь все нипочем!

Я пожить могла бы в тире,

Впрочем, все мы в нем живем...


СТИХИ И ПЕСНИ РАЗНЫХ ЛЕТ
«Из Екатеринбурга родом...»
* * *
Из Екатеринбурга родом,

Екатериною наречена,

Я под апрельским небосводом,

Я ранним утром рождена.

Не знаю, что меня забросило сюда —

То Божья прихоть или чья-то похоть...

Был первым плач — последним будет хохот.

Я здесь пролетом — там я навсегда.

Но в судный день, когда предстанут Божьи очи,

Мне от ответа не уйти.

Мне Бог простит мои хмельные ночи.

Он, может быть, немного побормочет,

Но все простит. Если захочет.

Из Екатеринбурга родом,

Екатериною наречена,

Я под апрельским небосводом,

Я ранним утром рождена!

1978

Москва


Красный уголок
Радуйтесь, что вы не в тюрьме, не в больнице.

Если вас ведут в караульный участок, радуйтесь,

что вас ведут не в геенну огненную.

А. П. Чехов

Не в химчистке и не в бане,

Не в киоске, не в ларьке,

Я живу себе в нирване

В самом Красном уголке.

На просвет, как на рентгене,

Но ведь не на Колыме.

И не в огненной геенне,

Не в больнице, не в тюрьме.

Здесь ни пьяни нет, ни брани —

Рада вся моя родня.

И проводятся собранья

Прямо в спальне у меня.

Здесь благообразья царство,

А царем здесь комендант.

Охраняюсь государством,

Как музейный экспонат.

На подъезде нету кода,

Но решетка на окне.

И прибит Моральный Кодекс

В изголовье на стене.

Не страшны мне катаклизмы,

Что хочу себе пою.

В уголке социализма

Проживаю, как в раю.

Все ведут себя культурно,

Гости на пол не плюют.

У меня при входе урна —

В уголке моем уют.

Притащили мне трибуну

В мой прекрасный уголок.

Постучу по ней и сплюну,

Чтоб никто не уволок.

На меня глядит с портрета

Ленин с кепочкой в руке...

Если жить в Стране Советов,

То уж в Красном уголке.

Не хочу я жить в квартире,

Мне теперь все нипочем!

Я пожить могла бы в тире,

Впрочем, все мы в нем живем...


СТИХИ И ПЕСНИ РАЗНЫХ ЛЕТ
«Из Екатеринбурга родом...»
* * *
Из Екатеринбурга родом,

Екатериною наречена,

Я под апрельским небосводом,

Я ранним утром рождена.

Не знаю, что меня забросило сюда —

То Божья прихоть или чья-то похоть...

Был первым плач — последним будет хохот.

Я здесь пролетом — там я навсегда.

Но в судный день, когда предстанут Божьи очи,

Мне от ответа не уйти.

Мне Бог простит мои хмельные ночи.

Он, может быть, немного побормочет,

Но все простит. Если захочет.

Из Екатеринбурга родом,

Екатериною наречена,

Я под апрельским небосводом,

Я ранним утром рождена!

1978

Москва

«Я играю вничью. Я — ничья...»
* * *
Я играю вничью. Я — ничья.

Я не пешка, не ферзь. Я — ладья.

Рокировкой-сноровкой к королю,

Попадешься в ловушку — загублю.

Я по белым по клеточкам

Проплыву не спеша,

А по черным по клеточкам...

Замирает душа.

Черно-белое поле

Да яркие сны,

Белогривые кони,

Голубые слоны.

Я черна, как Лилит,

Как невеста, бела,

Аж душа заболит,

Как невинна была.

Я по минному полю

Пробегаю, зажмурив глаза.

Поскорее бы, что ли,

Эта белая полоса.

Я совсем заблудилась,

Вы меня не ищите,

Крест на мне поскорее поставьте,

Я его понесу, как распятье,

А по городу всем объявите:

Потерялся ребенок по имени Катя.

июль 1978

Москва

«Машины, машины, машины...»
* * *
Машины, машины, машины,

Слепящие фары и шины,

Шипящие шины шершавы,

Шоферы откинувшись властодержавны.

Раздавят, расплющат, расплавят,

Живьем не оставят,

Преследуют, гонятся, давят

И самоубийцей ославят.

Им нету до грешницы дела,

Несутся вперед оголтело,

Затылком в асфальт порыжелый

Распластано тело.

1978

Москва

«Я пролетом в твоих городах...»
* * *
Я пролетом в твоих городах...

Я — прологом...

Но в своем прозябанье убогом

Я, как прежде, не проклята Богом,

Хоть давно потонула в грехах.

Может, мне искупиться, умыться,

Отрешиться, остепениться?

Может, это последний мой крах?

Но пронзителен вздох на губах...

В небесах и журавль, и синица.

Я пролетом в земных городах

И любви мимолетных капканах,

Оставляющих рваные раны.

А в моих сокровенных садах

Мало избранных — много званых.

Сентябри вы мои, сентябри,

Убаюкивающе-крахмальны,

Паутиной меня оплели

Погребальной.

Никакой мне не надо отсрочки,

Родилась и умру не в сорочке.

Просто как-то прохладной порой,

Не оставив ни сына, ни дочки,

Не поставив последнюю точку,

Я легко вознесусь над землей...

июль 1978

Москва

«О чем кричит ночная птица?..»
А. Оболеру

* * *
О чем кричит ночная птица?

Мне это снится иль не спится?

Нам суждено с тобой проститься —

Оставь же мне печаль свою.

По гулким улочкам поспешно,

Скрываясь в темноте кромешной,

Я у иконы потемневшей

Ночь на коленях простою.

По-лебединому кричала

И зверем загнанным молчала,

А может, все начнем сначала —

Ведь нам лететь в одном строю.

Моих счастливых дней посредник,

Мой молчаливый собеседник,

Ночной певец, я твой наследник,

Лети, я песню допою.

июль 1979

Москва

Фиеста
Все кончается на свете,

вслед за летом — дождь и ветер,

как всегда.

Вот и кончилась фиеста,

оглянись — на прежнем месте

ни следа.

Вот и листья облетают,

и в осенней дымке тают

города.

И как призрак исчезают,

и конечно, не вернутся

никогда.

Лишь мелькнет бесплотной тенью

на какое-то мгновенье

образ твой.

После вспышки ослепленья

легкий выдох сожаленья:

«Боже мой...»

Вот и кончилась фиеста,

оглянись — на прежнем месте

ни следа.

Все кончается на свете,

вслед за летом — дождь и ветер,

как всегда.

Поезд мчит — ни оглянуться,

ни очнуться, ни проснуться,

ни свернуть.

От себя не убежать,

чтоб не кричать — ладонью рот зажать,

и в путь.

Канут в Лету это лето

и мои младые лета —

не вернуть.

А забрезжит луч рассвета —

мне б допеть конец куплета

как-нибудь.

Лишь мелькнет бесплотной тенью

на какое-то мгновенье

образ твой.

После вспышки ослепленья

легкий выдох сожаленья:

«Боже мой...»

Вот и кончилась фиеста,

оглянись — на прежнем месте

ни следа.

Все кончается на свете,

вслед за летом — дождь и ветер,

как всегда.

июль 1979

Москва

«Когда мне кажется, что всеми позабыта...»
* * *
Когда мне кажется, что всеми позабыта

И что живу среди хапуг и паразитов,

Что моя жизнь никчемная разбита

И помощи мне неоткуда ждать,

Я вдруг пойму, что двери в доме не забиты

И далеко мне до разбитого корыта,

Я вдруг пойму, собака в чем зарыта —

Мне двадцать пять, мне только двадцать пять!

И будет жизнь: и взлеты, и паденья,

Лишь дай, Господь, мне чуточку терпенья,

И будут мне даны восторг и вдохновенье,

Фортуна улыбнется мне опять.

И верю, явится мне чудное мгновенье,

И моя жизнь исполнится значенья,

И встречу песней не одной зари рожденье,

Мне двадцать пять, мне только двадцать пять!

Все впереди: и сказочные страны,

Где птицы райские и пенные фонтаны,

Все впереди, и унывать мне рано —

Свершившегося не переиграть.

Я залижу воспоминаний раны

И наплюю на все обиды и обманы,

Да будет так! Иначе было б странно,

Ведь двадцать пять, мне только двадцать пять!

июль 1979, 1982

Москва

«Уходит молодость, а с нею и любовь...»
* * *
Уходит молодость, а с нею и любовь.

Уходят вместе, молча за руки держась.

Гляжу им вслед — покой и воля, стынет кровь, —

Осуществят свою губительную власть.

Как устоять, как пережить сей скорбный день,

Измерить чем такой потери глубину?

Уже их нет, от них осталась только тень,

Каким созвучьем мне измерить тишину?

Их задержать сам Бог не в силах мне помочь,

Раз не смогла их удержать в своей горсти.

Тебя я, молодость, гнала скорее прочь,

Тебя, любовь, не узнавала я, прости.

Когда и тень от них исчезнет в облаках,

Мне на прощанье даже не взмахнув рукой,

Тогда помогут удержаться на ногах

Взамен оставшиеся воля и покой.

«Кто ты, Артист?..»
* * *
Кто ты, Артист?

Жизнь твоя просто пропала

В тот же момент, как попала

В черные дыры кулис.

Кто ты, Артист?

Время давно миновало

Не бенефисов — провалов,

Тех, когда топот и свист.

Где ты, Артист

Каждою клеточкой кожи,

Чтобы кидали из ложи

Розы и возгласы «бис!»?

Кто ты, Артист?

Глупый паяц или дьявол?

Рвущий рубаху по пьяни

Плачущий мазохист?

Ты за гроши,

Ты за смешную зарплату

Делаешь за день стократно

Перелицовку души.

И за пятак

Вечно доказывать должен,

Что невозможное можешь,

Жалкий великий чудак!

«Закружит ветром лист осенний...»
В. Рыбакову

* * *
Закружит ветром лист осенний,

И нет от осени спасенья,

По-сумасшедшему завертит

Моих земных дорог веретено.

А лето было так давно,

Что трудно этому поверить,

Каким аршином жизнь измерить?

Как трудно не свершить того, что суждено.

Закружим, полетим с тобой однажды утром сонным,

Как страшно, как прекрасно быть бездомным

И ничего у Бога не просить.

Как сладко увидеть под собою город спящий,

Лишь ветер, ветер, ветер уносящий

Рвет памяти невидимую нить.

Закружит, унесет от дома

К каким-то далям незнакомым,

На паутине невесомой

Вершит Земля свой плавный оборот.

И вот уже не лист парящий,

А белый снег, глаза слепящий,

Куда-то в небо уходящий,

И снова вниз, и все наоборот.

Закружим, полетим с тобой однажды утром сонным,

Как страшно, как прекрасно быть бездомным

И ничего у Бога не просить.

Как сладко увидеть под собою город спящий,

Лишь ветер, ветер, ветер уносящий

Рвет памяти невидимую нить...

сентябрь 1981

Хабаровск

Один
По воде, яко посуху,

или по воздуху

шел и летел Он — один.

Был Он наг.

Каждый шаг

измерялся столетьем,

и руки, как плети,

лишь вздох из груди:

ОДИН...

Брел по камешкам звезд,

обжигая ступни, не считая верст.

Без надежды глядел на сверхновые звезды

и взрывы галактик.

Он искал...

Он искал ту планету людей,

где когда-то его называли Богом.

Но пока Он другие миры открывал,

изменилось так много!

Где тот шар

голубой и мерцающий,

дышащий, теплый,

как сердце Вселенной?..

Лишь пожар...

Кровоточит Земля,

словно рек перерезаны вены.

Эти люди

считали его всемогущим,

всесильным, всезнающим,

видно, напрасно.

Он не знал.

Не умел и не мог

начинать все сначала.

Ведь только одно

бывает Начало.

По воде, яко посуху или по воздуху

шел и летел Он один. Был Он наг. Каждый шаг

измерялся столетьем, и руки, как плети,

лишь вздох из груди: ОДИН... ОДИН...

«Мир так жесток...»
* * *
Мир так жесток,

Лишь ступи за порог —

Полон крови, страданий, насилья.

В мире горя и слез

Всемогущий Христос

Оказался и слаб, и бессилен.

И никто не видал,

Как он ел или спал,

Его голос был тих или звонок.

Что за детский наив —

К благородству призыв?

Видно, Богом был просто ребенок.

Всех веков лейтмотив

Этот детский наив —

От Христа вплоть до нашего века.

Не на вечных китах,

А на детских мечтах

Еще теплится жизнь человека.

«Катится колясочка...»
* * *
Катится колясочка

Сквозь дожди, снега и вьюги,

Сказочка за сказочкой,

Что-то будет, что-то будет?

Сквозь года и города,

Через тыщи километров,

Прибавляя без труда

Сантиметр за сантиметром.

Балаганчик на колесах —

Там игрушки оживают,

Там и радости, и слезы

Проживают, проживают.

Нет, никто не отгадает —

Повезет — не повезет...

Лишь колясочка все знает —

Куда надо, привезет!

Катится колясочка

Сквозь дожди, снега и вьюги,

Сказочка за сказочкой...

Что-то будет, что-то будет!

ноябрь 1981

Хабаровск

«Ужели костер догорает, едва разгоревшись...»
* * *
Ужели костер догорает, едва разгоревшись,

И, следуя долгу иль глупости, пламя потушим?

И долгие годы поститься, едва разговевшись,

О, Боже, спаси наши души, спаси наши души!

Не нами под деревом райским запрет был нарушен.

За что ж нас караешь не нашей, чужою виною?

О, Боже, спаси наши души, спаси наши души,

А мы уж грехи и свои, и чужие отмоем.

Не сами придумали это, придумали это...

Какие там к черту зароки, обеты, запреты?

Не разум, а душу свою ты послушай, послушай,

И Боже спасет наши души, спасет наши души.

Ужели костер догорает, едва разгоревшись,

И, следуя долгу иль глупости, пламя потушим?

И долгие годы поститься, едва разговевшись,

И Бог никогда не спасет наши мелкие души.

декабрь 1981

Хабаровск

«А праздник только начался...»
* * *
А праздник только начался

Под звуки флейты.

Я к вам зашел на полчаса,

Вина налейте.

И с апельсинов кожуру

Срывают пальцы.

И, видно, только поутру

Затихнут танцы.

И смех, и дым от сигарет,

Балкон распахнут.

На рюмках от помады след,

И ночью пахнет.

Я к вам зашел на полчаса,

Уйти нет силы.

Вино, и ночь, и голоса,

И апельсины.

Но ночь минула, и пора

Нам всем проститься.

Как апельсинов кожура,

Помяты лица.

Ведь нас покинула давно

Веселья муза.

До капли выпито вино

Ночных иллюзий.

январь 1982

Свердловск

По дороге из «Домодедово»
Стелется дым по промерзшей земле...

Был ты со мной или не был?

Ты улетел, и тоска по тебе

Точкой серебряной в небе...

Время течет бесконечной рекой,

Мы же секунды считаем.

Я на стекло натыкаюсь рукой —

Миг — и ты недосягаем.

Как без тебя опустела Москва.

Тихо в пустой электричке.

Сквозь дремоту долетает едва

Дальних гудков перекличка...

Ослабевает прошедшего власть,

Тает оно, как в тумане.

Вот потихоньку и боль улеглась,

Словно чаинки в стакане.

апрель 1982

Москва

«Душа устала от порывов...»
* * *
Душа устала от порывов.

Устала и жива едва.

От неродившихся мотивов

Отяжелела голова.

Где ты, любовь, что вне сезона,

Что вне обид, что вне измен?

И совершать нам нет резона

Претензий мелочных обмен.

Любовь исторгнет звук печальный

И завершит прощальный круг.

И будем за сервизом чайным

Семейный проводить досуг.

На долгое существованье

Моя любовь обречена,

И в цепи разочарований

Она навек заточена.

И, пожонглировав словами,

Загоним мы себя в тупик...

Но, словно белый флаг, над нами

Взойдет округлый детский лик.

апрель 1982

Москва

«Любовь не пернатым ангелом...»
* * *
Любовь не пернатым ангелом

пришла, не игривым скерцо.

Схватила, как жрица агнца,

железной рукою за сердце.

Не милостями одаривает,

а, выстрелом оглушив,

На адском огне поджаривает

лучший кусок души.

Губы не медом обласканы,

а перцем обожжены.

Любовь не песней, не сказкою —

ухмылкою сатаны.

Оборотень! Ты серной

прикидывалась, губя?

Маску сдирай, стерва!

Любовь, я узнала тебя.

«Над Москвою, над Москвою...»
* * *
Над Москвою, над Москвою

Ветер носит облака.

Крылья за моей спиною

Не расправились пока.

Это крылья или память

Как во сне прошедших лет?

Птица в небе, змей на камне

Свой не оставляют след...

Моих чувств сложна соната —

Не получится на «бис».

По канату, по канату,

Что над пропастью повис.

Если мы прохладным утром

Вместе полетим с тобой,

Будущее — парашютом

Распахнется за спиной.

И походочкой легчайшей

Я по жизни пробегу,

Переполненную чашу

Не пролью, уберегу.

А пока что над Москвою

Ветер носит облака...

Крылья за моей спиною

Не расправились пока.

июль 1982

Агудзеры

«Доколь играть чужую роль?..»
* * *
Доколь играть чужую роль?

Любовь моя — одна утрата.

Какая грусть, какая боль,

Что мы не встретились когда-то.

Когда была я молода,

Душа моя была тогда,

Как родниковая вода,

Когда еще был непочат

Незнанья клад, сомненья яд,

Душа была цветущий сад.

Нестроен был страстей оркестр,

В нем флейта громче всех звучала,

В жизнь, как в залитый солнцем лес,

Я так стремительно вбежала.

Ты пишешь мне, что я нежна,

Добра, умна, чиста, красива,

А я боюсь, что я грешна,

Глупа, груба, властолюбива.

Когда была я молода,

Душа моя была тогда,

Как родниковая вода,

Когда еще был непочат

Незнанья клад, сомненья яд,

Душа была цветущий сад.

Не знаю я, как дальше жить.

Ну где мне взять большие крылья,

Каких богов еще молить,

Чтобы нам встречу подарили?

Меня далеко не ищи.

Лишь завершу я путь свой млечный,

В субтропиках твоей души

Поверь мне, приземлюсь навечно.

Доколь играть чужую роль?

Любовь моя — одна утрата.

И все ж какая это боль,

Что мы не встретились когда-то.

июль 1982

Новороссийск

«Ах, мы с тобой друзья по переписке...»
В. Рыбакову

* * *
Ах, мы с тобой друзья по переписке,

Как это ни печально, ни смешно,

И так ты далеко, что даже близко...

Сижу я, как в глухонемом кино.

Ах, милый друг, к чему нам эти строчки?

Ты приезжай, живьем поговорим.

О том, о сем, о милой нашей дочке,

Я жду тебя! Но ты неуловим.

Легендами покрыт, овеян славой,

Когда б ты ни приехал — будешь мил,

Афиш, рецензий бесконечной лавой

Свой путь тернистый лишь бы устелил.

Я тоже тут зря время не теряю:

Дитя на лето к морю вывожу,

Пишу стихи и песни сочиняю,

Но замужем ли — не соображу.

Ты пишешь, мол, скучаю, приближаюсь,

Из пункта А в пункт Б так сложен путь,

А я все удаляюсь, удаляюсь...

Ты как зовут меня не позабудь.

Так будем мы с тобой по белу свету

Искать друг друга, чувствуя без слов,

Надежда есть! Ведь круглая планета!

Что ж, встретимся с тобой в конце концов!

июль 1982

Новороссийск

«Когда зимы проходят сны...»
* * *
Когда зимы проходят сны

Мы с нетерпеньем ждем весны

Как путник ночью заблудившись ждет рассвета

И только лето

Мы с сожаленьем провожаем

И это так переживаем

Как завершение любви

Уходим в осень

Печальны наши настроенья

И лета лучшие мгновенья

В душе незыблемо храним

Когда весна закончит путь

Мы не печалимся ничуть

Мы солнца ждем и ждет земля тепла и света

И только лето

Мы с сожаленьем провожаем

И это так переживаем

Как завершение любви

Уходим в осень

Печальны наши настроенья

И лета лучшие мгновенья

В душе незыблемо храним

Когда же нет конца дождям

И нет конца осенним дням

Мы ждем зимы как в Новый год подарка дети

И только лето

Мы с сожаленьем провожаем

И это так переживаем

Как завершение любви

Уходим в осень

Печальны наши настроенья

И лета лучшие мгновенья

В душе незыблемо храним

июль 1982

Новороссийск























ПЕСНИ К СПЕКТАКЛЯМ
Алиса
Все, что имело вес,

Вдруг стало невесомым,

Летит в страну чудес

Дорогой вечно новой.

И сладок путь, и легок шаг,

И легкие — воздушный шар,

Где жизнь — там грустно и смешно,

И слово вымолвить грешно.

Какой чудесный сон!

Какие превращенья!

Вам не приснится он

До нового рожденья.

Ах, девочка моя, постой,

Мне не угнаться за тобой.

Летит — и кругом голова,

И сложно все, как дважды два.

Лети через года

Дорогой незнакомой,

И стоит навсегда

Остаться невесомой,

Не слушай мудрый тот совет:

«Держи себя в руках под старость лет».

Пусть не исчезнет никогда

Улыбка странного кота.

Все, что имело вес,

Вдруг стало невесомым,

Летит в страну чудес

Дорогой вечно новой.

И сладок путь, и легок шаг,

И легкие — воздушный шар,

Где жизнь — там грустно и смешно,

И слово вымолвить грешно.

январь 1982

Свердловск











«Единство сердца и строки, поступка, жеста...»[*]
Но песня перехватит горло,

И я опять с душою голой

Стою, открыта всей ветрам...

Е. Яровая, «Венок сонетов»

В августе прошлого года нам принесли послушать плёнку московского барда Кати Яровой. Имени этого никогда раньше не слышала, хотя продолжала интересоваться творчеством бардов и после отъезда из Союза в 1981 году. И вот мы слушаем плёнку, сначала вполуха. И вдруг —

Память, словно кровь из вены,

Хлещет — не остановить.

Объявили рейс на Вену,

Словно «быть или не быть».

И таможенник Хароном

По ту сторону перил.

Как по водам Ахерона,

Ты поплыл, поплыл, поплыл...

Так защемило душу от этой знакомой картины, ставшей знамением времени в России последнего двадцатилетия. Все мы через это прошли — одни уезжали, другие оставались. Но я никогда ещё не слышала, чтобы так говорилось об эмиграции, о трагедии расставания, — светло и печально.

Оказалось, что Катя в Америке и заинтересована в концертах. Возникла идея пригласить её в Олбани. И вот я звоню ей по телефону — «расскажите о себе». «Начала писать песни в 25 лет, сейчас их больше трёхсот. До этого никогда ни песен, ни стихов не писала. Нормально человек проходит через периоды подражания, развития — у меня ничего этого не было». Пытаюсь выудить что-нибудь ещё, что могло бы привлечь слушателей на концерт. Она ничего значительного припомнить не может.

— Мне говорили, что о вас была передача по телевизору, что вы лауреат Всесоюзного конкурса бардов.

— Да, действительно, но если бы вы мне сейчас не напомнили, я бы сама не вспомнила. Для меня это не так важно.

— У вас выходили пластинки?

— Нет. Мне предлагали выпустить пластинку, но только лирические песни, политические не хотели включать, и я отказалась.

— Но ведь лирические песни очень хорошие!

— Я считаю, что без политических песен моё творчество было бы представлено неполно, а я их ценю и считаю, что они не менее важны.

— Бывают у вас официальные концерты?

— Я — бард и этим зарабатываю на жизнь. Я много езжу по стране. Меня приглашают спеть где-нибудь, но если я, например, спою песню про ЦК, то меня уже туда снова не пригласят.

— Но ведь у вас же гласность?!...

...Хорошо б залечь на дно и не колыхаться,

Надо б эти все дела тихо переждать.

Гласность — гласностью, но всё ж не стоит забываться.

Сегодня есть, а завтра нет, и всех начнут сажать...

...Законы — для юриста,

Лекарства — для врача,

А для оптимиста —

Заветы Ильича,

Для народа — гласность

Для мира — безопасность,

А всё лучшее пока

Только для ЦК...

За год, проведённый Катей в Соединенных Штатах, у неё было немало концертов. Она выступала в Йельском университете, Беркли, колледжах Амхерст, Вильямс, Юнион, Скидмор, Колгейт и других. Было много домашних концертов, выступления в синагогах и еврейских центрах. Мы с Катей познакомились, и я узнала о ней больше. Но всё-таки лучше всего помогли мне её понять её песни.

Так кто же такая Катя Яровая?

Не музыкант и не певец —

Поэт бродячий,

Властитель дум и душ ловец

Поет и плачет.

И оценить нельзя его

Души весомость,

Когда не весят ничего

Ум, честь и совесть.

Законы времени строги

К единству места,

Единству сердца и строки,

Поступка, жеста...

В этих строках и толкование Яровой роли барда, и её поэтическое кредо, которое, как видно, теснейшим образом связано с жизненным кредо. (Текст этой и некоторых других песен я не видела в рукописи, они записаны с плёнки, и пунктуация может расходиться с авторской.)

Когда ещё шла война в Афганистане, Катя написала об этом песню. Однажды она выступала в Узбекистане в госпитале перед ранеными «афганцами». Она совсем не должна была петь эту песню, это был риск — как-то они к этому отнесутся? — но она пошла на него, считая, что иначе это было бы трусостью.

Бросают их в десант, как пушечное мясо.

Кто выживет — тому награды и почет.

Пока мы тут сидим, пьем чай и точим лясы,

Сороковая армия идет вперед!

Идет обратно в цинковых гробах,

В медалях, звездах, знаках, орденах.

«Хотят ли русские войны?

Спросите вы у тишины...»

Когда она кончила, на миг воцарилась тишина, а потом разразились аплодисменты — хлопали все, «кому было чем». Они думали и чувствовали то же, что и она. В Ташкенте ей запретили петь песню про хлопок, но она сказала со сцены: «Товарищи, мне запретили петь эту песню, но я её исполню и предупреждаю, что администрация за это ответственности не несёт. Отвечаю лично я».

Юнна Мориц была у неё одним из рецензентов на защите диплома в Литературном институте (Катя поступила туда в 26 лет). В рецензии она благодарила институт и Льва Ошанина, руководителя семинара, за то, что они не подавили Катину самобытность, не пытались причесать её «вихрастые стихи». Конечно, спасибо Ошанину, но дело и в самой Кате — не укладывается она в прокрустово ложе, да и всё!

Из интервью А. Руденко («Мастерская», Таллин, 4/1989): «Ошанин убрал несколько стихотворений с резолюцией: «Это, конечно, одни из лучших твоих вещей, но мы их выкинем». Когда очередь дошла до послесловия к фильму «Покаяние» («Бредём вслепую, в темноте, теряя ориентиры...»), я не выдержала. «Лев Иванович, — говорю, — вы сейчас находитесь в том возрасте и в том положении, когда бояться вам уже нечего и некого. Диплом — моя собственная судьба, и я несу полную ответственность».

Кстати, Государственная комиссия вызвала её на бис и поставила «отлично». А песня действительно замечательная. Это послесловие не только к «Покаянию», но и ко всему тому нескончаемому пути длиной в 70 с лишним лет, который, казалось, никогда не кончится.

...А кто надежды подавал — тот просит подаянья.

А тот, кто в первых был рядах, — устал или отстал.

Толпою к Ироду ведут младенцев на закланье.

А тот, кто молотом не смог — тот наковальней стал.

...

А в темноте мы все равны и все равно какие,

А стать белей и чище стать и смысла вроде нет...

Но не покинет вера нас, надежда не покинет —

Ведь впереди там должен быть в конце тоннеля свет!

Интересно, что пророчества её сбываются. Кто бы мог подумать еще совсем недавно, что и эти строки станут правдой:

...Слышали, что партию собрались, ей-богу,

Говорят, от государства вовсе отделить?!

Будет наша партия, как храм и синагога,

Сама собой командовать, сама себя кормить.

...

И осталось только нам

Переждать, пока

Станут все, кто был в ЦК,

Когда-нибудь «зэка».

Хотя Катя не писала песен до 25 лет, весь её опыт был подготовкой к этому. Хотела стать актрисой, не попала в театральное училище, работала натурщицей — там больше платят. (Наверно, страшновато обнажать своё тело перед толпой, даже если это твоя работа. А обнажать душу — не страшно?) Потом работала костюмершей и театральным администратором. Говорит, что у неё нет любимых поэтов, хотя ей близки Некрасов, Цветаева. Преклоняется перед Бродским. Очень любит Салтыкова-Щедрина, Набокова и Платонова. Три книги в русской литературе и три в зарубежной, по выражению Кати, перевернули её сознание. Это «Слово о полку Игореве», «Житие протопопа Аввакума», «Горе от ума» и «Фиеста» Хемингуэя, «Сто лет одиночества» Маркеса, «Иосиф и его братья» Т. Манна. Поэтов любимых нет, а вот бардов очень любит. Это Галич, Вертинский и Высоцкий, Окуджава и Н. Матвеева, Ким и Долина.

Литературные пристрастия Яровой помогают понять истоки её творчества. Её темы: потерянное поколение, избавление от рабства, эпос и мифология, одиночество и скитания, судьбы России и маленького человека, язычество по соседству с монотеизмом. Жанр её песен весьма разнообразен: любовная и философская лирика, политическая сатира, гротеск, фантазия. Её стиль отличают лаконизм, точность, фольклорная простота языка. Интересно, что в жизни для Кати характерны приподнятые интонации, она восклицает и восхищается, не опасаясь высокопарных слов в выражении дружеских чувств и благодарности. А в поэзии она скупа в выборе выразительных средств, мерит эмоции точной мерой. При этом она свободна и раскованна, совершенно лишена фальши, для неё нет запретных тем. Её стихи — это концентрат мыслей, чувств, затронувших душу поэта, которая отзывается то одной, то другой струной, то мощным аккордом.

Настанет день — и в воздухе растает

Твое лицо.

Настанет день — тебя со мной не станет

В конце концов.

Растает тень — рука моя наткнется

На пустоту.

Настанет день — и голос мой споткнется

О немоту.

Эта песня — лучшее, что я знаю в женской лирике, написанное за последние двадцать пять лет. Так внешне просто передана трагедия предчувствия разлуки, когда внутри — крик, когда отрывают от живого.

Скупость поэтической палитры отнюдь не сковывает воображение, не ограничивает выбора тем. Тут она даёт волю своему мятежному темпераменту. Ей привычно и надёжно среди стихий.

Я снова вхожу в это море

Со старым названием «Жизнь»,

Где волнами счастье и горе

Так хлещут, что только держись.

Я бьющую руку целую

И к ней припадаю щекой,

От боли пою Аллилуйю,

Мне в буре есть высший покой.

Пред этой жестокой стихией

С немым восхищеньем стою.

И я посвящаю стихи ей,

Все жертвы иные плохи ей,

И песни восторга пою...

Она приносит жертву стихиям, язычница Катя, стихами («а между нашими плечами рифмую я полёт стихий»). Она говорит от имени стихий («ведь я земля, богиня Гея, прекрасна, вечна, молода!») и сама стихия («Ты меня узнаёшь? Я стихия твоя»).

Такое отождествление себя со стихиями, наделение их человеческими чертами характерно для эпоса. Катя переносит эти приёмы из глубины веков в нашу повседневность, в весеннюю Москву, изменив лексику и интонацию.

Я вымою стволы и тени простирну,

Я причешу траву и лужи подотру,

Подвешу облака, чтоб с них стекла вода,

А птицы, как прищепки, сидят на проводах.

В её песнях полёт над сонной Москвой не менее реален, чем прогулка по Сигулде.

В интервью, данном А. Руденко, Яровая говорит о «генеалогическом древе» русской авторской песни, которое представляет себе так: Вертинский, Галич, Высоцкий — ствол, остальные барды — ветви. «Даже Окуджава, который мне очень нравится». Каждый волен предлагать свою классификацию, для поэта это всегда связано ещё и с поиском своего пути и осознанием собственного места в поэтической иерархии, но мне такая точка зрения кажется правомерной. Это напоминает мне цветаевское деление на поэтов с историей и поэтов без истории (чистых лириков). «Над первыми (стрела) — поступательный закон самооткрывания. Они открывают себя через все явления, которые встречают на пути... Поэты с историей прежде всего — поэты темы... Они редко бывают чистыми лириками. Они слишком велики по объёму и размаху, им тесно в своём «я» — даже в самом большом; они так расширяют это «я», что ничего от него не оставляют, оно просто сливается с краем горизонта. (Помните, у Высоцкого: мой финиш — горизонт, а лента — край Земли, я должен первым быть на горизонте! — Т. Я.) Человеческое «я» становится «я» страны — народа — данного континента — столетия — тысячелетия — небесного свода... Весь их земной путь — череда перевоплощений... Для поэтов с историей нет посторонних тем, они сознательные участники мира... Чистая лирика живет чувствами. Чувства всегда — одни. У чувств нет развития, нет логики... Чувство... всегда начинается с максимума, а у великих людей и поэтов на этом максимуме остаётся. Чувству не нужен повод, оно само повод для всего... Чувству нечего искать на дорогах, оно знает — что придет и приведёт — в себя. Зачарованный круг... Итак, ещё раз: Мысль — стрела. Чувство — круг».

Итак — ствол и ветви у «генеалогического древа» русских бардов. Стрела, ствол — это то, что можно продолжать, развивать. Ветвь, круг — замыкает себя, себя исчерпывает. Нельзя «продолжать» Окуджаву, можно пытаться ему подражать, хотя это бесполезно — им нужно родиться. Другой бард — чистый лирик, это новая ветвь, свой неповторимый круг изобразительных средств. Это ничуть не умаляет их значения. У Цветаевой пример поэта без истории — Пастернак, которым она так восхищается.

То, что делали Галич или Высоцкий, можно развивать и продолжать. Их песни стали энциклопедией жизни советского общества 60–70-х годов. Песни Кати Яровой позволяют нам увидеть и услышать Россию 80-х. Афганистан, Сумгаит, Прибалтика, падение нравов, рост дефицита и цен, перестройка — при этом мы слышим живой язык и интонацию нового поколения. «Поэты — ловцы интонаций», — замечательно сказала Ахматова. Окуджава, Матвеева, Долина — у каждого из них своя неповторимая интонация, подкупающая искренностью и лиризмом. Яровая, как Галич и Высоцкий, удивительно верно передает интонацию своего времени.

Еще Салтыков-Щедрин писал об утверждении в русской литературе «особенной рабской манеры писать, которая может быть названа езоповскою» и о развитии искусства понимать аллегории, читать между строк. Эта «рабская манера писать», так же как и искусство понимать её, достигли вершин при советской власти. Галич первым отказался от эзоповского языка, Высоцкий писал: «Во мне Эзоп не воскресал. В кармане фиги нет, не суетитесь!» У Яровой много песен на политические темы. Её оценки остры и бескомпромиссны, порой провидчески. И всегда открытым текстом.

Язык эзопов, словно бес

Попутал нас, вот наказанье!

Я правду-матку режу без

Наркоза — без иносказанья.

Нередко приходится слышать, что политические песни «не идут», быстро устаревают и т. п. Стоит ли ей писать их — ведь у неё прекрасные лирические песни. Но она не может их не писать! Её интерес к миру глобален, и многогранность её творчества вызвана многогранностью самой жизни. Нельзя пытаться задушить в себе песню — есть опасность замолчать навсегда, ибо «умирают стихи от насилья».

Зачем так страшна и прекрасна

Заветная песня души?

В ней нотой сфальшивить опасно,

Ее заглушать — труд напрасный,

Как пламя рукой затушить.

Такие попытки принизить политические песни (не только Яровой, но и, к примеру, Галича) напоминают извечный спор о том, что выше — поэзия или проза, поэзия лирическая или гражданская. Е. Эткинд в «Материи стиха», говоря об отношении Блока к спору о литературной иерархии, комментирует цитату из его последней статьи: «Нет чисто литературных вопросов — настоящие писатели должны думать не о них, а о единственно ценном, о душе, — они должны стараться быть «больше похожими на свою родную, искалеченную, сожженную смутой, развороченную разрухой страну!»»

Яровая ясно ощущает, что «по стране бродит призраком смута», и то состояние безысходности, предчувствия физической гибели, которое присутствует в настроении сегодняшней России. В настоящий момент доминирует эйфория послепереворотных событий, но немало ещё предстоит пережить.

В каких мирах пристанище отыщет

И обретет неведомый от века

Покой, как сирота или калека,

Влачившая судьбу, как Божий нищий,

Грехами как поклажею навьючена,

Пройдя свой путь от святых дней до лагерей,

Изодранная проволкой колючей,

Душа России, бедной Родины моей?..

Некоторые политические песни Кати по стилистике близки к анекдоту. Я не знаю подобных песен у других бардов. Она расширяет рамки жанра авторской песни, используя эту неотъемлемую часть городского фольклора с его грубоватым юмором, порой некоторым цинизмом, безошибочной политической ориентацией. Роль политического анекдота в советском обществе неоценима. Не зря же В. Буковский считает, что анекдот достоин памятника.

В своей книге «И возвращается ветер...» он пишет: «И уж раз зашла речь о памятниках, то нужно еще поставить монумент человеку с гитарой. Где, в какой стране скверные любительские магнитофонные записи песенок под гитару будут тайно, под угрозой ареста распространяться в миллионах экземпляров?... Чем дальше, тем больше возникало этих незримых фигур с гитарами. Им не давали залов для выступлений, за каждую их песню могли намотать срок... Их предшественникам на заре человечества было легче: никто не сажал в тюрьму менестрелей, не тащил в сумасшедший дом Гомера, не обвинял его в слепоте и односторонности. Для нас же Галич никак не меньше Гомера. Каждая его песня — это одиссея, путешествие по лабиринтам души советского человека».

А он идет из дома в дом,

Поет на кухне,

Пока с последнею звездой

Сам не потухнет.

Устанут гости за столом —

Им не под силу,

А он идет из дома в дом

За «спасибо».

А он идет из века в век,

Поэт бродячий,

Идет у не опуская век,

Гомер незрячий.

И сколько правды ни ищи,

Но будут правы

Все те же белые плащи —

Подбой кровавый.

Он на пиру незваный гость,

Где званых — орды.

Бельмо в глазу и в горле кость

Его аккорды.

А соль земли им ни к чему —

Полно селедки.

Он вам споет еще — ему

Налейте водки!

Он вам споет еще, споет

Поэт бродячий.

И он поет, и водку пьет,

И плачет...

Это продолжение уже цитированной песни о бродячем поэте. Эта песня не только поэтическое кредо поэта-барда, но и памятник им всем, от Гомера до Высоцкого, и будущим, которых мы еще не знаем. Мне хотелось бы, чтобы Буковский услышал эту песню.

Ну, а Вертинский? По-моему, очень важно, что Катя не забыла его. Он начал свой путь еще перед Первой мировой войной своими новаторскими по форме песнями-ариетками. Их сюжетность и особая интимная интонация подкупали слушателей, были лишены официально-патриотического духа. На протяжении десятилетий его песни отражали историю его поколения, продолжая завоевывать сердца слушателей. Он сочинял музыку на слова других поэтов, но в основном пел свое, оставаясь собой и в песнях на чужие стихи, тем более что выбор был не случаен, а зачастую он выступал соавтором слов. Но и его собственные стихи были талантливы. Ю. Олеша, мастер метафоры и большой ценитель её в творчестве других, восхищался строчками Вертинского «и две ласточки, как гимназистки, провожают меня на концерт». Главное же, он не боялся открыто говорить о сокровенном, «в песнях душу разбазаривать».

Он населяет свои песни многочисленными персонажами, наделяя их речевыми характеристиками, точно передает интонацию своих современников: «а вам какое дело!», «ты, отец, ужасно устарел!». К. Рудницкий сравнивает его песни с новеллами. Песни Галича называли романами, пародиями, спектаклями, сценариями, полифоническими поэмами. А песни-монологи, диалоги Высоцкого — целая галерея персонажей! Театр — вот что объединяет всех троих. Не случайно Вертинский, как и Яровая, пытался стать актером (а после возвращения в Россию успел сняться в кино), а Высоцкий и Галич актерами были. Театрализованный мир их песен вызван тягой к мифологии, полифоничностью тем, особенностью дарования.

В «театре» Вертинского немало экзотической бутафории: гавайская гитара, попугай по имени Флобер, синий далекий океан и розовое море. Но ведь он пришел из десятых годов, из тех времен, когда были живы маски ахматовской «Поэмы без героя». У Галича и Высоцкого нет романтических атрибутов — другое время, другие песни.

«Театр» Екатерины Яровой имеет свои неповторимые черты. Как и у её предшественников в этом жанре, у неё тоже есть песни, написанные в виде диалога или от имени персонажей (например, «Галя, к тебе ведь сватается Лешка»), но в основном такие песни написаны для спектаклей. В большинстве же её песен выбор лексики и интонации диктуется выбором темы и жанра, а написаны они от первого лица — я, мы — от лица нашего современника.

Есть два типа актеров. Одни полностью перевоплощаются от роли к роли, другие во всех ролях прежде всего играют самих себя. В каждой они находят что-то близкое, созвучное своему внутреннему миру и живут жизнью этого персонажа, оставаясь собой. Так «играет» роли в своем театре Катя Яровая. Она живет в том же пространстве и времени, что и мы, только глаз у ней острее, да кожа тоньше, да еще дан ей песенный дар. Многие признаются, что плачут, слушая её песни. При этом её никак нельзя упрекнуть в сентиментальности, нет в её песнях никаких расхожих приемов, рассчитанных на выжимание слез у слушателей. Но каждый может найти в них что-то, что его глубоко волнует. Люди любили, переставали любить, прощались, прощали, переживали ссоры родителей в детстве, хлестали водку из граненых стаканов или пили с подругой кофе из чашечек саксонского фарфора, так не гармонирующих с атмосферой коммунальной квартиры; не хотели, чтобы кончалось лето, испытывали одиночество и тяжело болели.

Отец мой, ты меня недолюбил.

Недоиграл со мной, недоласкал.

И на плечах меня недоносил,

Как будто детство у меня украл.

...

А мне любовь нужна, как витамин.

Ищу похожих на отца мужчин.

Но кто же мне излечит — вот вопрос —

Любви отцовской авитаминоз!..

Порой у неё появляется тот безмятежно-радостный тон, которым все бы должны говорить в «особой стране оптимистов-профессионалов». Так Салтыков-Щедрин в «Истории одного города» прятал иронию за наивной манерой летописца-обывателя и притворной солидарностью с противником. При этом он придумывал фантастические сюжеты для усиления сатирического эффекта. Сто лет спустя советская действительность сама преподносит нам сюжеты один фантастичней другого. Например, когда Кате негде было жить, она целый год жила с семьей в Красном уголке общежития.

...На подъезде нету кода,

Но решетка на окне.

И прибит Моральный Кодекс


Яндекс Игры
РЕКЛАМА
•
6+

Сыграйте в бесплатную игру «Тест на общие знания»

В изголовье на стене.

Не страшны мне катаклизмы,

Что хочу себе пою.

В уголке социализма

Проживаю, как в раю.

...

На меня глядит с портрета

Ленин с кепочкой в руке...

Если жить в Стране Советов,

То уж в Красном уголке.

Не хочу я жить в квартире,

Мне теперь все нипочем!

Я пожить могла бы в тире,

Впрочем, все мы в нем живем...

Эту песню несколько раз хотели напечатать, но каждый раз срывалось: то смущал Ленин с кепочкой в руке, то строчки о тире. Как-то включили в телевизионную передачу, но в последний момент передача показалась кому-то слишком длинной. Что же выкинули? Угадали! Яровую с «Красным уголком».

Кого-то это может удивить — да ведь теперь там такое печатают... Да, но вспомните, было время — и Солженицына печатали, и Абрамова, и Тендрякова, и «Наследников Сталина», и «Бабий Яр». А вот ни Галича (я имею в виду Галича-барда), ни Высоцкого, которых знала и любила вся страна, при жизни не печатали.

Вскоре после попытки переворота Яровая, выступая в Москве в АПН, устроила «публичные похороны» своих политических песен, многие из которых внезапно устарели. Она сказала, что с удовольствием сдаст их в Музей Революции. Да, такова участь театра: спектакли злободневны и быстро сходят со сцены — но лучшие пьесы возвращаются вновь и вновь, по-новому осмысленные грядущими поколениями. Так же наши потомки будут снова и снова обращаться к творчеству лучших наших бардов.

Я уже упоминала, что для песен Яровой характерно одушевление стихий. Так она очеловечивает и важные для неё эмоции и понятия, наделяя их собственными именами.

По свету бродит одинокая

Самоубийцею под окнами

Моя Любовь

неутоленная

Как головешка обожженная

По свету бродит обнаженная

Моя Душа

испепеленная

Течет в сосудах заточенная

Со мной на веки обрученная

Моя Печаль

неосветленная

(В этой «неосветленной печали» эхо пушкинского «мне грустно и легко; печаль моя светла».)

Душа — излюбленный персонаж Катиных песен. Голая душа, открытая миру, взваливающая на себя его горести и радости. Это нелегкая ноша — поэтому мы узнаём, что «душа устала от порывов. Устала и жива едва». Или читаем: «на перекрестке дел моих и дней меня продуло так, что ломит душу». И все же душа стремится воплотиться в песне, пусть и дорогой ценой.

Если песня от губ отлетает,

Как душа отлетает от тела,

Песня тает, но не исчезает,

Даже если душа отлетела.

Как и бродячий поэт, душа бездомна. Но душа живет вечно, а поэт смертен. Если поэт выбирает высшую «свободу быть только самим собой», то за это приходится платить.

...Я ношу себя по свету

И не знаю я при том,

Что, живя на свете этом,

Я сама себе свой дом.

А во мне душа бездомно

Погостит — и сгинет след.

По счетам плачу огромным

За ее тепло и свет...

В Америке родилась ещё одна песня, посвящённая теме скитаний.

...И, видно, недостаточна была

Мне та земля для тяжких испытаний,

Чтоб чашу до конца испить смогла

Бездомности, сиротства и скитаний.

И выбор — самый тяжкий в мире груз —

Не облегчен гоненьем и изгнаньем.

«Чужбина» — слово пробую на вкус —

Разлуки горечь в нем и соль познанья...

Дело, конечно, не в Америке. Не случайно сюда перекочевала слегка видоизменённая строфа из её более ранних стихов. Истинный поэт ведом призванием и провидением, ему целый мир чужбина, и не у каждого есть своё Царское Село — отечество выбранное, а не данное, тот источник, у которого можно исцелиться душой в трудную минуту. Однако поэт знает, «как трудно не свершить того, что суждено», и приемлет свою судьбу. Быть может, без испытания бездомностью невозможно испытать ощущение полёта?

Закружим, полетим с тобой однажды утром сонным,

Как страшно, как прекрасно быть бездомным

И ничего у Бога не просить.

Больше, чем бездомность, её страшит возможность неосуществления — безрадостная участь её поколения.

...Достались нам одни обноски:

Вставная челюсть на присоске,

Пятидесятых отголоски,

Шестидесятых подголоски.

Обозначены сроком

Между «Битлз» и роком,

Между шейком и брейком,

Между Кеннеди и Рейганом,

Между ложью и правдой,

Меж Кабулом и Прагой,

Между хиппи и панками

И всегда между танками

...

Тридцатилетние подростки,

У нас лишь планы да наброски.

На нас взирает как на взрослых

Поколенье девяностых...

Эволюция образа несостоявшейся личности проходит через песни «Про Родину-мать» («Жить в рабстве так же сладко, как спать ребенку в мокрых пеленках») о пребывании людей вечными детьми в коммунистическом рае и «Послесловие...», где метафора доведена до предела — «бредут толпою эмбрионы, кому родиться не дано среди кромешных дней». Но нет, во что бы то ни стало — родиться, осуществиться!

Прогрызаю я плаценту,

Рву зубами пуповину,

Жить хочу на сто процентов,

Не хочу наполовину!

Её одолевают сомнения — а по плечу ли это ей? Но призвание обязывает, и другого пути нет.

Все же я грызу плаценту,

Пуповину рву зубами,

Я хочу идти по центру,

Хоть по лезвию — но центру,

Хоть порежусь — но по центру,

Каждый рвется ближе к центру,

Кто последний? Я за вами!

Но очереди здесь нет, она в другом месте — там, где получают членские билеты, пайки, льготные путевки... А «резать в кровь свои босые души» дано лишь тем, у кого талант сильнее инстинкта самосохранения. Это они обречены пророчить кассандрами, писать «непроходимые» стихи, оставаться собой до последнего дыхания. Но именно они помогли пережить «тьму кромешных дней» и сохранить души для грядущих перемен.

В. Буковский не случайно пишет о значении «человека с гитарой», барда, для нашей культуры. Их песни получили воистину всенародное распространение и признание в послесталинские годы. Возрождение бардовской песни имеет несколько причин. Одна из них та, что в эпоху стремительно развивающейся системы коммуникаций все мы, хотим мы этого или нет, все больше становимся слушателями и зрителями, чем читателями. Радио, телевидение, магнитофоны, концерты перед огромными аудиториями во всех уголках земного шара... Ведь авторская песня популярна не только в Союзе, но и в Америке, и во Франции, например (с поправкой на национальные культурные традиции). В Союзе есть еще одна причина: возможность распространения минуя цензуру.

Так или иначе, авторская песня живет и развивается. И тут мне хотелось бы поговорить о мелодии в авторской песне. Часто значение мелодии в ней принижается и даже отрицается. Кате иногда говорят — зачем тебе музыка, у тебя же прекрасные стихи сами по себе. Вот что писала на эту тему Новелла Матвеева: «Иногда говорят, будто я «исполняю свои стихи под гитару». Мне кажется, что под гитару я исполняю все-таки песни, а не стихи. Тем более, что я вообще очень резко отделяю стихи от песен... Откуда же это выражение: «Стихи под гитару»? Может быть, таким образом утверждается главенство слов над мелодией? Может быть, чтобы уравнять в правах свои слова и мелодию, надо быть непременно композитором-профессионалом? Но при таком взгляде пришлось бы отрицать очевидное: стариннейшую, всеевропейскую, прочно существующую «менестрельскую» песню. Ту как раз песню, мелодия которой не может быть хуже или лучше слов, ибо слова и музыка в ней неразрывны. Недаром и возникают они чаще всего одновременно».

В стихах тоже есть мелодия. Поэзия воздействует на нас не только словами и образами, но и ритмом, той внутренней пружиной, которая определяет структуру стиха. Чтение поэзии предполагает сотворчество со стороны читателя, он выступает в роли интерпретатора. Стихи звучат совершенно по-разному в исполнении разных чтецов, а иногда для неискушенного любителя поэзии, не сумевшего уловить заключенную в строфах мелодию, «не звучат» совсем.

Бард является одновременно и автором, и интерпретатором, и исполнителем своих песен. Мелодия дает стиху новое измерение, которое помогает песне «в душу к нам проникнуть и зажечь» и воспринять её именно так, как задумал автор. Она несет и структурную, и смысловую, и эмоциональную нагрузку, проясняя ритмический рисунок, оттачивая фразировку, создавая особую атмосферу, которая облегчает наше восприятие.

Но при том, что Катя Яровая прежде всего бард, нельзя не отметить её поэтическое мастерство. У неё свой почерк, свои излюбленные поэтические приемы. Многие образы, а иногда и отдельные слова в контексте её песен являются многозначными, несут двойную, тройную нагрузку. Это проистекает из её стремления к лаконизму, а также высокой смысловой и эмоциональной насыщенности её поэзии.

Я уже говорила об определении, данном Юнной Мориц Катиной поэзии — вихрастые стихи. Это относится, в частности, к её порой синтаксически неприглаженному стилю, передающему современный разговорный язык, что придает большую живость и аутентичность её стихам, как её речи — уральская скороговорка, просвечивающая сквозь её московский говор (Катя родилась в Свердловске и до седьмого класса жила на Урале). Иногда она предпочитает просторечие, шероховатость принятому стандарту литературной речи. Выбор этот никогда не случаен, он ассоциативно расширяет рамки смысла.

Зачем трубить в ржавеющие трубы,

Зачем трудить надтреснувшие губы,

Зачем так примитивны мы и грубы

И на ночь совесть запираем на засов?

В слове «надтреснувшие» — и потрескавшиеся губы, и надтреснутый звук ржавой трубы.

Надоело петь мне песни

С видом кротким и печальным,

Меланхольным и прощальным —

Лучше быть глухонемой.

«Меланхольный» — это одновременно и меланхолический и малахольный.

Многоплановость образов может быть проиллюстрирована следующим примером.

Я снова вхожу в это небо

Со старым названьем «Душа».

С вином и горбушкою хлеба

Туда я войду не спеша.

И это святое причастье

Дает ощущение мне

Причастности к жизни, и счастья,

И света в промытом окне.

«Свет в промытом окне» — удивительно ёмкий образ. Это и освещённое в ночи окно, которое даёт нам надежду в пути, и ощущение уюта «в чистом и прибранном доме», покойного размеренного быта, и — «свет в окошке», то есть кто-то, кто нам дорог, чьё присутствие наполняет жизнь смыслом и счастьем.

Таких примеров можно привести множество, но эта тема требует отдельной статьи. Кстати, в этом же отрывке можно наблюдать и еще одну особенность поэзии Яровой: звуковые повторы в словах, несущих основную смысловую нагрузку, обычно в двух-трех соседних строчках. Здесь это причастье — причастности — счастья.

К сожалению, так повелось на Руси, что многие талантливые её люди, особенно поэты и художники, находят официальное признание после смерти. Многие из нас страдают странной дальнозоркостью: мы боимся разглядеть поэта в человеке, живущем среди нас. Мы готовы им восхищаться, но потом, когда он, безопасно отдаленный временем, пылится на полке рядом с классиками. А как насчет того, чтобы издать книжку стихов сейчас? Выпустить кассету? Помочь организовать концерты? Сейчас есть возможность организовать совместное предприятие и продавать книжку и пленки и там, и здесь. В Союзе они бы быстро разошлись. Еще в 1989 году А. Руденко назвал её восходящей звездой, и интерес к её творчеству растет.

Уверена, что её концерты могли бы быть с успехом организованы в Израиле, а в США, Канаде, Англии и Франции она могла бы выступать не только перед русскоязычной аудиторией. Существуют переводы на английский язык, сделанные Джейн Таубман и Элейн Ульман. Мне известно, что есть и французские переводы. Во время Катиного пребывания в США я неизменно наблюдала огромный интерес к ней американцев.

Я не сомневаюсь, что время работает на Катю. Её песни несут нашим душам очищение, и если «не услышит имеющий уши», то «имеющий душу услышит». Пусть же и поэт услышит нашу признательность, и пусть это произойдет сейчас. Пока мы живы.

Пока мы живы, зазвучат слова пускай,

...слова любви...

Татьяна Янковская

апрель — сентябрь 1991

Скенектэди, Нью-Йорк

Татьяна ЯНКОВСКАЯ

Меня не раз спрашивали, была ли Катя Яровая известна. Что можно ответить? При жизни её не вышло ни одного сборника стихов, ни одной пластинки. Отчасти причина в том, что слишком коротка была её творческая жизнь. Главное же, всё это требует от автора, особенно молодого, определённых компромиссов, суеты, а суета была ей несвойственна.

Но когда люди, никакого отношения к литературным и каким бы то ни было влиятельным кругам не имеющие, обращаются на радио и телевидение, предлагая свою помощь в организации передач о её творчестве; когда, услышав записи её песен или прочитав о ней в газете, разыскивают её, чтобы познакомиться, помочь с устройством концертов; когда плёнки с её песнями, её шутки расходятся по стране, хотя люди нередко не знают, кто автор, и ошибочно приписывают их другим лицам (даже на уровне одной из ведущих российских газет!); когда человек, прочитавший некролог, пишет, что не был знаком с Катей Яровой, но смерть её воспринимает как личную трагедию, — не это ли и есть истинно народная любовь, стихийное, не внушённое официальной пропагандой или авторитетными мнениями признание?.. Уверена, что оно будет только расти, что время не удалит, а приблизит её к нам, позволив, наконец, разглядеть и оценить человека и поэта в полный рост.

март 1994

Скенектэди, Нью-Йорк, США













ПЕСНИ К СПЕКТАКЛЮ «ВРЕМЯ СНОВИДЕНИЙ»
I. «Все человечество — кентавр...»
* * *
Все человечество — кентавр

В своей наивности порочной.

Он ненасытнейший кадавр,

И все он может, все он хочет.

Сначала стрелы и копье,

Сегодня танки и ракеты,

А послезавтра воронье

Лишь над обугленной планетой.

Все больше дров, все дальше в лес,

Иначе — в чем тогда прогресс?

Мы милостей не можем ждать,

Должны мы сами у природы

Все то, что можем, отобрать

Для человеческого рода.

Уже успели мы шагнуть

Вселенной в звездные просторы,

Доить готовы Млечный путь

Всей человеческою сворой.

Чем дальше в лес, тем больше дров —

Уж не хватает топоров.

Прогресс — опасная игра,

Ведь смертоносная подводка

Была еще позавчера

Простою деревянной лодкой.

Мы рубим свой родимый сук,

В свои же попадем капканы,

Погибнем от своих же рук

В безумстве глупых великанов.

Чем дальше в лес, тем больше дров

Мы рубим для своих гробов.

II. «Над Нью-Йорком и Парижем...»
* * *
Над Нью-Йорком и Парижем,

над Берлином и Москвой —

ближе, ближе патлы рыжей

падлы третьей мировой.

Кто мечтает о победе,

первым ступит за порог,

пусть попробует отведать

свежий атомный грибок.

Не дойдет до рукопашной —

кто-то кнопочку нажмет...

Как наивен век вчерашний:

«Кто с мечом на нас пойдет!»

Подрастают поколенья.


novikov-advokat.ru
РЕКЛАМА
•
Я.БИЗНЕС

Новикова Елена Владимировна

А на черта их рожать,

если даже удобреньем

для Земли не можем стать!

И космическою грязью

быть мы тоже не годны —

каждым атомом заразны

и нейтронами больны.

Над Нью-Йорком и Парижем,

над Берлином и Москвой —

ближе, ближе патлы рыжей

падлы третьей мировой.

И заразную, в зеленке,

я прижму к своей груди

всю планету, как ребенка,

но куда мне с ней идти?

1982

Хабаровск

ПЕСНИ К ПЬЕСЕ В. РЫБАКОВА «СЕРЕБРЯНОЕ НЕБО, ИЛИ ЦАРЬ ОСЬМИНОГ»
Песенка Рыбы-Клоуна
У нас тут, в глубинке, страшилищ не счесть,

Где каждый друг друга готовится съесть,

И только в обиду себя не дает

Акула, поскольку сама себя жрет.

Есть мелкий морской молчаливый народ,

Как будто набравший воды себе в рот...

Ведь это про них Осьминог говорит:

«Я слопаю всех, кто как рыба молчит».

У нас есть свои палачи и врачи:

И рыбы-хирурги, и рыбы-мечи.

Все живо снуют, кто назад, кто вперед,

А Краб, наш Надсмотрщик, боком ползет.

Но мне наплевать и на тех, и на тех.

Я — Клоун, у всех вызывающий смех.

Меня не боятся и я не боюсь,

Ведь я над собой и над всеми смеюсь.

Песня серебристых кефалек
В Гроте Лазурном,

В Бухте Жемчужной

В танце ажурном

Кружится дружно

Рыбок тропических яркая стая,

Но среди них есть одна не простая,

Но среди них есть одна не простая

А Золотая Рыбка.

Море желаний,

Реки мечтаний

К рыбке сквозь годы

Несут свои воды,

Но среди них есть одна не простая

Но среди них есть одна не простая

А Голубая мечта...

Песня Каракатицы
Бедный, бедный Рыба-Клоун

За меня поплатится,

Ах, я тюлька, простипома,

Дура — Каракатица!

Жизнь прошла, как сновиденье,

Мне она не дорога.

Я сейчас в одно мгновенье

Всех поставлю на рога!

Ничего, что после драки

Я клешнями помашу,

Знаю, где зимуют раки,

Вам местечко покажу.

И ко всем морским чертям

Пусть Краб и Скат покатятся!

Никого я не боюсь —

Я — Кара-кара-катица!

Пусть погибну, пусть умру я!

Все стерплю, перенесу,

Но во что бы то ни стало

Я спасителя спасу!!!

Песня Летучего Рыба
Я — Рыб Летучий,

в полете ас,

Я покажу вам

высокий класс!

Да, я умею

не только плыть,

Моя стихия —

в полете быть.

Рожденный плавать

летать не мог —

Прорвать серебряный

потолок...

Я натяженье

преодолел

И первым вырвался

за предел.

Я тренировкой

всего достиг,

Я вижу солнце

целый миг!

Кто видел солнце —

меня поймет.

Я — Рыб Летучий,

иду на взлет!

Я видел землю

и облака!

Как крылья, сильных

два плавника!

Я отраженье

ночной звезды

Видал на глади

морской воды.

Я — Рыб Летучий,

в полете ас,

Я покажу вам

высокий класс!

Я — Рыб Летучий,

морской пилот.

На старт! Вниманье!

Иду на взлет!!!

Песня фантастических медуз
Вы погружаетесь на дно,

Здесь существует лишь одно:

Не надо суеты и слов,

Вы в море Снов...

Вы в мире Снов...

Здесь темнота и тишина.

Ведь жизнь одна и смерть одна.

Нет ни движения, ни слов.

Все в море Снов...

Все в мире Снов...

Из водорослей сплетена

Серебряная тишина.

Из мира суеты и слов

Вы очутились в море Снов...

Вы в мире Снов...

Здесь нет любви и нет вражды,

Здесь нет богатства и нужды...

Среди бушующих миров

Вы оказались в море Снов...

Вы в мире Снов...

Здесь безмятежность и покой,

И здесь неважно — кто какой...

Под звон серебряных шаров

Вы погрузились в море Снов...

Вы погрузились в море Снов...

Вы погрузились в море Снов...

Песня уплывающей наверх девочки
Все, что имело вес,

Вдруг стало невесомым.

Прощай, страна чудес,

Я скоро буду дома...

Хоть труден путь, но легок шаг,

И легкие — воздушный шар...

Но не забуду никогда

Тебя, Красавица Звезда!

Я поплыву наверх,

Где небо голубое,

Как жалко, что вас всех

Взять не могу с собою.

1985

Ялта

ПЕСНИ К СПЕКТАКЛЮ «ЗОЛОТОЙ КОЛОДЕЦ»
Песня Герасима
Хозяин был в стране — и был в стране порядок.

Теперь порядка нет, не будет и не жди.

Кругом одни враги, а враг на подлость падок.

С врагом, то есть с народом, не справятся вожди.

Припев:

Погоны не спасут и знание пароля,

Ведь видно по лицу, что контра ты и враг.

Ах, Родина моя, ах, зона спецконтроля —

Спецдопуск, спецпаек, спецумный, спецдурак.

Ведь жили до войны мы как в раю, ей-богу.

И был социализм, и в магазинах колбаса.

И знали, кто есть кто, и все шагали в ногу,

И прятали глаза, и приглушали голоса.

Припев.

Так, значит, все зазря отец родной старался?!

Зазря на Колыме я, что ли, партии служил?!

Врешь, я еще живой и я еще не сдался,

На месте трудовом свое оружье не сложил!

Припев.

Теперь всему конец — народ-то распустили,

Совсем уж зажрались, вот нет на вас войны.

Такое вслух несут! Бухарина простили!

Испакостили доблестное прошлое страны.

Припев:

Ах, Родина моя, ах, зона спецконтроля!

Я твой заклятый друг, все прочие — враги.

Ах, Родина моя, что корчишься от боли —

Ты чувствуешь мои кирзовые шаги?

Ты чувствуешь мои чеканные шаги?!

Песня Вани
К топорам привыкли руки,

Что за Русь без топора!

Мы без всякой там науки

Врубим враз компьютера.

А душа горит и просит,

Ну просто мается душа,

Да три недели не завозят

В магазины ни шиша.

Припев:

Мчится тройка-птицетройка,

Я гляжу ей вслед с тоской.

Перестройка, перестройка,

А я маленький такой...

Вот указом подкосили —

Грех обычаи ломать!

А народ-то не спросили —

Демократы! В душу мать...

Ажник потом прошибает,

И снедает грусть-печаль,

Ведь Расея погибает,

А Расею очень жаль!

Припев.

Иностранцев напустили

И прислуживают им,

Наших девок подстелили,

А девки нам нужны самим.

Есть и выпивка, и закусь

За стеной у этих сук,

Только выкуси-ка, накось,

Ведь тебе не поднесут.

Припев.

Нам твердили, что восходит

Жизни новая заря.

А теперь-то вот выходит,

Что трудились мы зазря.

Кто ж теперь работать будет!?

Кто же вкалывать пойдет?!

Но сказал поэт, что будто

Ум Россию не поймет...

Припев:

И лежит себе в отключке

Ваня — божий человек,

От аванса до получки

Наблюдая жизни бег...

Песня Ларисы
Если венец ты творенья, а не обезьяна,

Значит, прекрасны должны быть в тебе, человек,

Глазки, и носик, и ножки, и все без изъяна —

Чехов сказал — и колготки, и тени для век.

В жизни найдя свое место, держись на нем прочно.

Только друзьям и родным не забудь, помоги.

В жизни есть подвигу место всегда — это точно,

Горький устами старухи сказал Изергиль.

Зная, к чему нас случайные связи приводят,

Стоит ли чистой душой залезать в эту грязь?

Вспомним, как Гамлет Шекспира сказал, что в природе

Временной связи времен распадается связь.

Если тебе предлагают уехать на Кубу,

Стоит ли пачкаться, лучше уехать в Стокгольм.

Помните, Гамлет воскликнул: «На что мне Гекуба!

Да и Гекубе я, собственно, сдался на кой?!»

Учит нас классика жить в каждом жизненном миге.

К классикам можно прийти со своею бедой.

Можно совет получить, как в поваренной книге.

Классика служит для нас путеводной звездой!

Песня представителя Общества трезвости
В нашем обществе бодрости-резвости

Все меняется быстро, как ртуть.

Не хватает лишь Общества трезвости,

Чтобы трезво на вещи взглянуть.

Громадье наших планов по-первости

Полюбилось народу вполне,

Не хватило лишь Общества трезвости

В те далекие годы в стране.

Нам казалось, что мы уже в зрелости

И до рая рукою подать.

Только трезвости, трезвости, трезвости

Нам тогда не хватило опять.

И когда же с разбегу мы врезались

В перестройку, а не в коммунизм,

Размечтались, что Обществом трезвости

Победить сможем алкоголизм.

Что ж, друзья мои, братья, соколики,

Будем новую жизнь начинать.

И с надеждой на вас, алкоголики,

Смотрит бедная Родина-мать!

«В этом мире унылом и скушном...»
* * *
В этом мире унылом и скушном

На мгновение жизнь озари

И, пока нас никто не подслушал,

Подари мне хоть миг, подари.

В этом жалком дворе постоялом

Нет спасенья от пакостных рож.

Что ж ты, милая, как-то завяла?

Да и сам-то я тоже хорош.

Ты глядишь на меня так тоскливо,

Вся как будто в железной броне.

Что ж ты смотришь на двери пугливо?

Мы свободны в свободной стране.

Номер мною оплачен на сутки.

Да расслабься хотя бы на миг,

В голове у тебя предрассудки,

Это глупости все, ты пойми.

Я прошу, помоги мне забыться,

Я от этой устал болтовни.

Я готов в тебя, слышишь, влюбиться,

Только ты не тяни, не тяни.

Подари мне минуту блаженства!

И пока не застукали нас,

Будь моей! Ты само совершенство!

Кто-то ломится! Прячься! Атас!











«Мой маленький самолетик...»
* * *
Мой маленький самолетик

Летит, летит, летит, летит, летит, и облака

Щекочут его животик,

Ласкают его бока.

Хоть маленький, но отважный,

Он смело летит вперед,

Веселый и бесшабашный,

И песенку он поет.

По морю плывет кораблик,

Плывет, плывет, плывет, плывет, плывет он по волнам,

Он тоже лихой и храбрый

Назло всем своим врагам,

И парус его трепещет

Под музыку всех ветров,

Поет он, и волны плещут

В такт песни его без слов.

Кораблик и самолетик

Хотят поговорить, потолковать о том, о сем,

Но вечно один в полете,

Другой из них, хоть плачь, всегда идет морским путем.

Им было бы вместе славно,

Дуэтом могли бы спеть,

Но один не умеет плавать,

Не может другой лететь.

И стоят друг друга оба —

Красивы, и умелы, и отважны, и сильны,

Но мчатся своей дорогой

И разные видят сны.

Один видит свой фарватер,

Другой видит облака,

Быть может, они когда-то

И встретятся, а пока...

Мой маленький самолетик

Летит, летит, летит, летит, летит сквозь облака,

По морю плывет кораблик,

Плывет, плывет, плывет, плывет, плывет он по волнам.

август 1982

Новороссийск

«Снова ты улетаешь...»
В. Рыбакову

* * *
Снова ты улетаешь,

В воздухе таешь,

Словно мираж.

Снова промчалась фиеста,

Встреч наших presto

Немыслим пассаж.

В море печаль свою сбросим,

Сколько море приносит

Встреч и разлук.

Но с кем бы ни был ты вместе,

Вспоминай мои песни

И тепло моих рук.

Где ты, мой солнечный город,

Где море и горы,

И ласковый бриз?

Город, где жарки свиданья,

Исполнимы желанья

И каждый каприз.

В море печаль свою сбросим,

Сколько море приносит

Встреч и разлук.

Но с кем бы ни был ты вместе,

Вспоминай мои песни

И тепло моих рук.

Спелы виноградные гроздья,

Как крупные звезды

В южную ночь,

Стали прохладны рассветы,

Уходящему лету

Невозможно помочь.

В море печаль свою сбросим,

Сколько море приносит

Встреч и разлук.

Но с кем бы ни был ты вместе,

Вспоминай мои песни

И тепло моих рук.

август 1982

Новороссийск


«Удар, удар, еще удар...»
* * *
Удар, удар, еще удар,

Удар судьбы, как вечность, стар.

Глаза зажмурить и терпеть,

Терпеть, стирать, варить и петь.

Настанет ночь, ворвется ветер,

Завоют псы, заплачут дети,

И бьются все на белом свете

В одни натянутые туго сети.

Удар, удар, еще удар,

В глазах темно, в груди пожар.

Уже сгорела жизни треть,

Восстать из пепла, снова петь.

Горите, судьбы и державы,

В одном огне любви и славы,

Кто виноват и те, кто правы,

Все оставляют за собою след кровавый.

Удар, удар, еще удар,

Принять его как Божий дар,

Благословенна эта плеть!

Не падать. Встать. И снова петь.

Я побреду своей дорогой,

Полна печали и тревоги,

Вот только жаль — не верю в Бога,

В минуту трудную — надежда и подмога.

Удар, удар, еще удар...

август 1982

Новороссийск

Плагиат
Ну что о любви еще можно сказать?!

Так много о ней уже сказано кем-то, когда-то.

Но в мае сирень расцветает опять,

Как сто лет назад, не боясь совершить плагиата.

И солнечный диск, как и в прошлом году,

Сияет на небе брильянтом в сто тысяч каратов.

По сто раз заходит и всходит у всех на виду,

Ничуть не стыдясь своего плагиата.

И из века в век наливаются солнцем плоды.

Деревья, что их отдают, не боятся утраты.

Ведь ранней весной принимаются вновь за труды

И вновь за свершенье священного столь плагиата!

Так что о любви мне сказать не дает

Светло и открыто, легко и невитиевато?!

Ведь если она словно солнце иль дерева плод,

Тогда мне не страшно, пусть будет она плагиатом!

август 1982

Новороссийск

«Мы пришли сюда из дальних мест...»
* * *
Мы пришли сюда из дальних мест,

тех, где Орион и Южный Крест,

тех, где темнота и Млечный Путь...

Нас уже обратно не вернуть.

Мы пришли сюда издалека.

Вспять течет забвения река.

Нет, мы не хозяева Земли —

в гости навсегда сюда пришли.

Нам так непонятен океан,

как и гор тоскующих орган.

У природы музыка своя,

на которой держится Земля.

Кто он, гениальный дирижер

ветра, облаков, дождя и гор?

Кто расставил в ветреной ночи

тополей скрипичные ключи?

Шар во влажной сфере голубой,

мчимся, неразрывные с тобой,

сквозь радиоактивные дожди

и лучей космических ножи.

Жизни одинокий эмбрион

кружится, и мрак со всех сторон,

и упасть мы все обречены

в вечные ладони тишины.

Но сквозь темноту и звездопад,

сквозь планет торжественный парад,

вижу сквозь метеоритный град

темных глаз твоих любимый взгляд...

август 1982

Новороссийск

«Смысл жизни доселе неведом...»
* * *
Смысл жизни доселе неведом.

Кто сумеет его разгадать?

Перфокарту звездного неба

Кто сумеет расшифровать?

Очертаний горы и верблюда

Синусоиду кто поймет?

Дождь на Землю — кто и откуда,

Словно азбуку Морзе, нам шлет?

Что нам пишет полет птицы белой —

На чернеющем небе мелок?

Кто ведет крупным почерком беглым

Этот жизненно важный урок?

Видим птиц и зверей мы стандартно

В очертаниях облаков.

Может, это живая карта

Нам неведомых материков?

Мы не знаем, кто мы и откуда,

Но легко это сможем узнать, —

Надо только горы и верблюда

Синусоиду прочитать.

Нам подвластны анализы спектров,

Телеграфные провода,

Но как слабы на фоне ветра

Наши лица и города.

Что творим мы — не ведаем сами,

Представляя живой интерес

Для того, кто нас видит в экране

Голубых и прозрачных небес.

август 1982

Новороссийск

«Я служанка твоих глаз...»
* * *
Я служанка твоих глаз,

И от них мне нету спаса.

Улетит от нас Пегас,

И до утреннего часа

Ты вассал моих волос,

И уткнешься ночью темной

В шелк моих заблудших кос,

Разметавшихся нескромно.

Аполлон моей души,

Я твоя ночная жрица.

Засыпать ты не спеши —

Все равно я буду сниться.

Я принцесса твоих снов,

Я раба твоих желаний,

И вкусим с тобою вновь

Радость телосочетаний.

Я подружка твоих плеч,

Рук моих тепло им нужно.

Затоплю пожарче печь

И на стол накрою ужин.

Будем славно пировать.

Независимо от ранга,

Лягут на одну кровать

И принцесса, и служанка,

Повелитель и вассал,

Королева и подружка...

Ужин нам не будет мал,

Будет не тесна подушка!

лето 1982

«Штормит и волнуется море...»
* * *
Штормит и волнуется море,

Как будто бы с берегом в ссоре,

Но как ни шуми и ни бейся,

Куда же от берега деться.

И дождь барабанит по коже

Земли. Будто в ссоре с ней тоже,

Но как ни шуми и ни лейся,

Куда от земли ему деться.

И вьется и кружится ветер,

Деревья терзает и треплет,

Но как ни шуми и ни вейся,

Куда друг от друга им деться.

А если ты волен, как ветер,

Ищи свое счастье по свету,

От ссоры не лучшее средство

Сознанье, что некуда деться.

Но ты остаешься со мною,

Как берег с прозрачной волною,

Как дождь, что на землю прольется,

И жизнью земля отзовется.

сентябрь 1982

Анаклия

«Среди Кавказских гор...»
* * *
Среди Кавказских гор,

покрытых козьим мехом,

где Цхнетские сады

разлиты, как вино,

где Бахуса плоды,

ореховое эхо, —

там с Бахом разговор

вел баянист Вано.

Он разрывал баян!

Бесстыдно обнажалось

гранатовое чрево

баяновых мехов.

Играл Вано-Иван,

и музыка рождалась

и опадала с древа

до первых петухов.

И рассыпалась фуга,

как зернышки граната,

гудела Сакартвело

органом древних гор,

и, словно с лучшим другом

или как с кровным братом,

Вано легко и смело

вел с Бахом разговор!


«Прощай, мой домик на горе...»
* * *
Прощай, мой домик на горе,

меня края другие манят,

тебя покину на заре

в прохладном утреннем тумане.

Тоска не раздирает грудь,

я с легким сердцем уезжаю.

Впервые в жизни в дальний путь

меня никто не провожает.

Прощай, мой южный городок!

Еще одно промчалось лето.

И я пойму, настанет срок —

душа тобой была согрета.

Особой не блистал красой

твой берег моря каменистый,

но он принес душе покой

и пониманье многих истин.

Никто на утренней заре

рукой не машет на причале.

Тебя, мой домик на горе,

я покидаю без печали.

Как много нераскрытых тем,

немало городов чудесных.

Но дорог ты хотя бы тем,

что о тебе пою я песню.

сентябрь 1982

Ингири

Надежда
Является к нам в белопенных прозрачных одеждах,

Приходит под утро, еще до рассвета, Надежда.

Ведь утро всегда по сравнению с вечером мудро.

Приходит, как выход единственный из тупика,

Надежда раскинет свои золотистые кудри —

И сразу покажется жизнь и проста, и легка.

Приходит она медсестрой в белоснежном халате,

Витает она у постелей в больничной палате,

И нету надежней и нету целебней лекарства,

Чем пристальный взгляд ее темно-фиалковых глаз.

Тот, кто побывал в ее светлом предутреннем царстве,

В бреду и в паденье к ней руки протянет не раз.

Одна за другою потери идут чередою,

Успеть бы закрыть ворота перед новой бедою,

Но я ничего не боюсь, отправляясь в дорогу,

Любые удары судьбы я готова принять,

Любые потери могу пережить я, ей-богу,

Любые, вот только Надежду боюсь потерять.

сентябрь 1982

Анаклия

«Измена лик имеет скорбный...»
* * *
Измена лик имеет скорбный

И исторгает звук утробный,

Ее удар громоподобный

И неминуемый, как смерть.

Измена вкус имеет терпкий,

С ног валит, как напиток крепкий,

И глаз имеет злой и меткий,

И налетает, словно смерч.

Она сначала так невинно

Среди паров витает винных,

В свою затягивает тину

И отравляет, словно яд,

И смыть ее не так-то просто,

Ее не остановишь роста,

И нарастает, как короста,

Души разменивая клад.

Коварна, словно дама-пика,

Она стара и многолика,

Но всякий раз нова и дика

И рвет судьбы тугую нить.

Живет веками невредима,

Никто пройти не может мимо,

Ее удар непобедимый

Лишь верность может победить.

сентябрь 1982

Анаклия

«Свет потухшей звезды...»
* * *
Свет потухшей звезды,

Что сияла когда-то Копернику,

Долетает до нас

Через тысячи лет световых.

Ультразвук той беды,

Что в ушах Хиросимы и Герники,

До сих пор не угас

Он для тех, кто остался в живых.

Жизни нашей полет

Ограничен в пространстве и времени.

После нас хоть потоп,

После нас хоть трава не расти.

Но трава прорастет

Сквозь асфальт с бесконечным терпением.

Жизни вечный поток

Будет течь, нас о том не спросив.

И с зажатой гортанью

Мчимся мы без руля и без тормоза,

Что ни век, то война...

Ненасытные, все смотрим в лес.

Сквернословьем и бранью

Нарушаем гармонию космоса,

Даже мыслей волна

Изменяет структуру небес.

Наших милых проказ,

Наших взлетов и наших падений

Время смоет следы,

И никто с нас не спросит ответ.

Но не скрыться от глаз

Всех последующих поколений —

След звезды, звук беды

Долетят через тысячу лет.

октябрь 1982

Москва

«Русалка с личиком и детским, и спокойным...»
* * *
Русалка с личиком и детским, и спокойным,

А омут глаз потусторонней глубины.

Пойдешь за ней — и ты утопленник, покойник,

И станут все богатства мира не нужны.

И долог сон ее русалочьего плена.

Ты доживешь свой бесконечный век

Под песни сладкозвучные сирены —

Еще не рыба, но уже не человек.

И что за колдовская это сила,

Что манит так и за собой влечет?

Что будет, то, что есть, и то, что было,

Единым кругом, как вода, течет.

На круге этом мы всего лишь точка,

И нет у времени начала и конца,

Оно нас смоет, как водой проточной,

Очистив полотно для мудрого творца.

Русалка с детским личиком спокойным,

По пояс — рыба, выше — человек,

По пояс в прошлом, в водах мезозоя,

Жизнь из воды свой начинает бег.

Мы все русалки, мы по пояс в прошлом,

Мы полурыбы-полулюди — где наш дом?

Искать, где лучше или глубже, — это ложно,

Себе пристанища нигде мы не найдем.

октябрь 1982

Москва

«Я снова в Москве неприветливо-серой...»
* * *
Я снова в Москве неприветливо-серой.

Но с нею в родстве я давно состою.

И необъективной, пристрастною мерой

я меряю всех — всех, кого я люблю.

За принципиальность и непримиримость

я первая руку готова поднять,

но нам помогает лишь необъективность

ошибки друзей и любимых понять.

Судить мы умеем и строго, и честно.

И принципов наших закон нерушим.

Но камень кидать может тот, как известно,

кто в жизни своей чист и непогрешим.

Быть может, призыв мой немного наивен,

но если нам врозь все равно быть нельзя,

давайте же будем мы необъективны

к России, к любимым, к родным и друзьям!

октябрь 1982

Москва

«Чем уберечь себя от стрессов...»
* * *
Чем уберечь себя от стрессов,

Как не писанием стихов?

Смешное имя «поэтесса»

Сродни свистящей стюардессе,

Летящей среди облаков.

И рифма эта не случайна,

Когда в небесной синеве

Легко, открыто и отчаянно,

И высоты не замечая,

Приходится летать и мне.

А может, мне назваться бардом?

Известность... Мисс Магнитофон...

И выползать из мрака баров

В обнимку со своей гитарой,

Дышать интимно в микрофон?

Но голос мой меня покинул,

Он, неокрепшее дитя,

Еще не зрелый, неповинный,

Магнитной ленты пуповину

Перегрызает не шутя.

А может, женщина мне имя?

Дитя, работа, муж, семья,

И жить заботами простыми,

Бояться, чтобы не простыли,

И знать наверное — есмь Я!

Но вот за стиркой, как ни странно,

Или за мойкою полов

Из тонкой слабенькой гортани

Я слышу, чую нарастанье

Моих стихов!

И их мучительные роды

Я принимаю всякий раз.

Я повитуха, кто угодно,

Я мать-преступница — уродов

Выбрасываю в унитаз.

Кем мне назвать себя? Поэтом?

Не замедляя жизни ход,

Пока я думала об этом,

Вокруг оси своей планета

Свершила! Полный! Оборот!

«Я вижу белый снег...»
Снег какой угодно, только не белый...

Б. Пастернак

* * *
Я вижу белый снег

И небо голубое,

Зеленую листву

И серые дома,

И лампы желтый свет,

И желтые обои —

Живу я наяву,

Все прочее — обман.

Я, видно, не поэт,

А просто переводчик,

И знает лишь Аллах,

С какого языка.

Не сходится ответ

Начальной, первой строчки

Родильного стола

И черного венка.

А наверху — покой.

Созвездий многоточье.

Такая глубина —

Дух не перевести!

Весь мир передо мной,

Как черновой подстрочник,

Который я должна,

Должна перевести!

Родословная
Я не стояла у станка,

Я родилась после войны,

И на висках моих пока

Нет и намека седины,

И мой отец не сеял хлеб,

И не доила мать коров,

Не знаю я, чем пахнет хлев,

Мне гул неведом тракторов.

Я этим не горжусь ничуть,

Напротив, с грустью сознаю —

Природы истинную суть

Лишь по картинкам познаю.

Еще мне грустно от того,

Я в этом честно признаюсь,

Что путь мой вследствие сего

Длинен в писателей Союз.

Вот если б я пришла с полей,


Яндекс Игры
РЕКЛАМА
•
16+
Сделайте перерыв! Сыграйте в пасьянс «Паук»
Аркады

Смахнув устало пот с лица,

Тогда узнал бы мой хорей

Престиж газетного столбца.

А если б в пестреньком платке

Передовицей у станка!

Тогда б свободно, налегке

Плыла в журнал моя строка.

Но мне неведом шум полей

И лязг железа незнаком.

Больным хорьком лежит хорей

В столе, как в клетке, под замком,

Не плачьте, бедные стихи!

Я с вас сниму сиротства гнет!

А если будете плохи,

Пойду работать на завод!

Вспоминая Катю Яровую...
Татьяна Янковская
При подготовке этого сборника среди друзей Кати Яровой возникли разногласия — включать или не включать ее политические песни? Ведь эти, по ее выражению, «песни протеста» были откликом на конкретные события, и некоторые из них утратили свою злободневность, как считала Катя в последние годы жизни.

Но время показало, что многие из них по-прежнему актуальны в сегодняшней России, а также универсально приложимы к событиям и ситуациям в разных точках земного шара. Поэтому невозможно себе представить первый сборник Кати Яровой без её политических песен. При жизни она не раз отклоняла возможность публикаций или выпуска пластинки, если эти песни не хотели включать, желая ограничиться только лирикой. Сам факт их создания знаменателен: в то время как большинство тех, кто был гораздо лучше, чем она, защищен известностью и положением, предпочитали молчать, ее голос был камертоном, по которому можно было проверять правильность своей политической позиции.

Только в голос мы верим, как в чудо,

Отделяющий зерна от плевел.

Слова, сказанные когда-то о Марине Цветаевой — свет, правдивость, бесстрашие, — могут быть отнесены и к Кате Яровой, и в первую очередь к её политическим песням.

Мелодически они, как правило, уступают её лирическим песням, но мелодия в них — лишь несущая волна, облегчающая контакт автора с аудиторией. А свежесть взгляда, острота мысли, новаторское использование привычных лексических форм, отличающие её творчество, присутствуют и в ее политических песнях, как и пророческий характер — черта всякой истинной поэзии. Эти песни останутся жить как страница русской летописи 80-х годов XX века и как свидетельство того, что всегда, при любых обстоятельствах, человек способен оставаться Человеком. Когда рушились устои, рвались привычные связи, «всё рвалось, только струны держались и, как водка, слова дорожали»...

Слову, вовремя сказанному, нет цены. И из песни слова не выкинешь. Поэтому мы считаем необходимым включить политические песни Кати Яровой в этот сборник.

Нью-Йорк, США

«Гниет в амбарах тоннами пшеница...»
* * *
Гниет в амбарах тоннами пшеница,

Гниет морковь и подыхает скот,

Но все ж упорно к изобилию стремится

Оптимистически настроенный народ.

Все против нас — и климат, и природа,

Бессилен тут всесильный КГБ,

С тех пор, когда испортила погоду

ВКП и маленькая «б».

Мы верим в мощь Советского Союза,

Энтузиазма и энергии полны!

А в крайности, засеем кукурузу,

Ведь главное — чтоб не было войны!

Идем мы, дружно лозунгами машем,

В коммунистический бесплатный рай...

А дураков не сеем и не пашем,

Но как богат их щедрый урожай!

1982

«Прогрызаю я плаценту...»
* * *
Прогрызаю я плаценту,

Рву зубами пуповину,

Жить хочу на сто процентов,

Не хочу наполовину!

Но не пью ни спирт, ни водку,

Не имею громкой глотки,

Стих мой женственен и мягок,

Еле слышен голос мой.

Надоело петь мне песни

С видом кротким и печальным,

Меланхольным и прощальным —

Лучше быть глухонемой.

И не горек, и не сладок

Голос мой, а просто так...

Ну а кто на бардов падок,

Тот, как правило, дурак.

Прогрызаю я плаценту!

Рву зубами пуповину!

Мне хотя б наполовину —

Уж какие сто процентов!

Все пропето гениально

И про «Баню», и про «Кони»,

А таких, как я, банальных

Миллионы, миллионы...

Все же я грызу плаценту,

Пуповину рву зубами,

Я хочу идти по центру,

Хоть по лезвию — но центру,

Хоть порежусь — но по центру,

Каждый рвется ближе к центру,

Кто последний? Я за вами!

ноябрь 1982

Москва

«Из окон распахнутых раненым зверем ревет...»
В. С. Высоцкому

* * *
Из окон распахнутых раненым зверем ревет

Не знающий брода, не знающий племени-рода.

Ему подвывает подвыпивший в праздник народ,

Не знающий выхода, также не знающий входа.

Живем мы без Бога в душе, без царя в голове.

Подайте нам водку, и зрелищ, и хлеба, и сала.

Но нам объясняют — не хлебом живет человек

В особой стране оптимистов-профессионалов.

Покорно сдаем в агитпункты свои голоса

И в черную щелочку урны их молча кидаем,

А для безголосых в буфете лежит колбаса,

А с ней и без голоса жизнь покажется раем.

1982 или 1984

«Среди всеобщего упадка и разрухи...»
* * *
Среди всеобщего упадка и разрухи

Вдруг всколыхнется жизнь, как пир среди чумы.

Благодаря подхалимажу, показухе

Еще на свете существуем мы.

И если вдруг отремонтируют дорогу

Или фасадов улучшают внешний вид,

То, значит, скоро здесь слуга народа

На быстрокрылой «Чайке» пролетит.

И если в ГУМе выбросили джинсы,

Не удивляйся, смело рвись вперед —

Решил по ГУМу прогуляться Ричард Никсон,

Сюда теперь не скоро он зайдет.

Спасибо и тебе, Олимпиада.

Хоть лица черные мелькали там и тут,

В Москве в то лето жизнь была — что надо!

Узнали мы, как люди белые живут!

Пускай мы словно бы в чужом пиру похмелье,

Мы ни при чем, когда партийный съезд идет,

Но среди общего подъема и веселья

Вдруг ради праздничка и нам перепадет.

Ждем с нетерпеньем всех гостей и президентов,

Как мяса ждем давно забытый вкус!

На этих исторических моментах

Держалась и держаться будет Русь!

Мы — кузнецы
Для нас всегда была святая правда,

Как кот в мешке, как кот в мешке.

Кто с молотком, а кто с железною кувалдой,

Кто по стене, кто по башке.

Мы кузнецы, и дух наш молод,

Куем мы счастия ключи.

Вздымайся выше, наш тяжкий молот,

В стальную грудь сильней стучи, стучи, стучи.

Стучи, стучи и сможешь многого добиться

В стране железных молотков.

Мы — шестеренки, в колеснице спицы,

И рухнет мир без дураков.

Мы кузнецы, и дух наш молод,

Куем мы счастия ключи.

Вздымайся выше, наш тяжкий молот,

В стальную грудь сильней стучи, стучи, стучи.

Стучи, стучи, стучи, как только не стучали

По барабанам наших душ!

Но наши души сделаны из стали,

Что ни играй — выходит туш.

Мы кузнецы, и дух наш молод,

Куем мы счастия ключи.

Вздымайся выше, наш тяжкий молот,

В стальную грудь сильней стучи, стучи, стучи.

«Нас пугают грядущей войною...»
* * *
Нас пугают грядущей войною

и нейтронною бомбой грозят.

За кремлевской зубастой стеною

днем и ночью о ней говорят.

Не пугайте нас милитаризмом,

знает даже любой эскимос —

мы марксизмом тире ленинизмом

победим человеческий мозг.

Ну а внутренних всех супостатов,

что мешают в нелегкой борьбе,

мы по-русски пошлем их, ребята,

на три буквы пошлем — в КеГеБе.

Мы крепиться должны неустанно

и должны неустанно крепить,

чтобы нас агрессивные страны

никогда не смогли победить.

Будем есть колбасу из бумаги

и последние снимем штаны,

лишь бы нам укрепить для отваги

обороноспособность страны.

Не успеют враждебные силы

справить свой вурдалаковский пир —

всю планету загоним в могилу

и погибнем, сражаясь за мир.

«А если окна занавесить...»
Жизнь есть форма существования белковых тел.

Энгельс

* * *
А если окна занавесить

И телевизор не включать,

И не выписывать «Известий»,

И «Правду» тоже не читать,

И не смотреть программу «Время»

Про знамя-племя-вымя-семя,

И двери наглухо закрыть —

То ведь, ей-богу, можно жить!

И не ходить бы на работу,

И не иметь календаря,

Чтобы не знать, когда субботник,

Когда седьмое ноября,

И на партийные собранья,

И на народные гулянья,

И в магазины не ходить —

То ведь, ей-богу, можно жить!

И больше трех не собираться,

И по возможности молчать,

И на лужайках не играться,

А ночью спать и выключать.

Но ни законам, ни реформам

Не подчиняется пока

Жизнь человечества как форма

Существования белка...

НА СМЕРТЬ ВОЖДЕЙ
I. На смерть Л. И. Брежнева
Цари меняются — Россия остается

Какой была — безропотной и нищей.

Нигде другой такой страны не сыщешь,

Что над собою громче всех смеется.

Привяжет к флагам траурные ленты,

Оркестр праздничный заменит похоронным,

А послезавтра — вновь аплодисменты

За обещанья в новой речи тронной.

Бог в помощь вам, наш новый повелитель!

Метла-то новая, да только мусор старый,

Все те же хищники, лишь голоднее стали,

Бог в помощь вам, наш новый укротитель!

Какими будут ваши увлеченья?

Людей ли вешать иль на грудь медали?

Или же новые найдете развлеченья?

Россия выдержит. В России все видали.

1982

II. На смерть Ю. В. Андропова
Нам нипочем потери и утраты

В стране парадов и пышных похорон.

Висят на всех подъездах депутаты,

И не пустует наш российский трон.

А мы живем и в ус себе не дуем.

Четыре семьдесят нам красная цена.

Мы за кого не знаем сами голосуем,

Скорбим, когда потребует страна.

Вы зря не верите в победу коммунизма,

Он не для всех — для избранных пока.

Есть сепаратный коммунизм для коммунистов

Там, где стена кремлевская крепка.

Там все бесплатно: транспорт и питанье,

И медицина там достигла высоты.

Вот только жаль, что там при всем желанье

Не сможем оказаться я и ты.

Но и в раю живут они под Богом.

Для тех, кто умирает на посту,

Венки бесплатные и кладбище под боком,

Где не кресты, а елочки растут.

А мы не коммунисты, но готовы

Вождей хоть каждый месяц хоронить...

Ведь это нам дает прекрасный повод,

Чтоб крепко выпить и немножко закусить!

1983

III. На смерть К. У. Черненко
Нам так привычно стало чувство скорби,

Хоть оптимизма нам не занимать.

А так как перемрут вожди не скоро,

То траур можно вовсе не снимать.

А может, просто, чтоб пресечь процесс старенья,

Забальзамировать нам всех своих вождей

И лет на двести положить на сохраненье,

Зато потом отгрохать пышный юбилей.

Вот Штаты даром время не теряют,

Они вооружились до зубов.

А наши только площадь ковыряют,

Уж не хватает места для гробов.

Но если Красной площади не хватит,

У нас не будет повода грустить —

Мы территорию ближайшую захватим,

Вождей мы будем в ГУМе хоронить!

Нам так привычно стало чувство скорби,

Хоть оптимизма нам не занимать.

А так как перемрут вожди не скоро,

То траур можно вовсе не снимать.

1984

Beriozka
Пейзаж унылый и неброский

Россией выношен до дыр.

Шумят валютные «Березки» —

Сертификатный сувенир.

И водят русские матрешки

Вокруг «Березок» хоровод.

За европейские одежки

Борьба не на смерть — на живот.

И не на сером рыщут волке

Иван-царевичей сынки.

Царевнам новенькие «Волги»

Дороже матушки-реки.

Прощай, фольклорная Россия!

Из царских не видать палат,

Как продала, не износила

Ты древний свой узорный плат.

Пейзаж унылый и неброский

Россией выношен до дыр.

Шумят валютные «Березки» —

Сертификатный сувенир.

«Темнеет за оградой сад...»
* * *
Темнеет за оградой сад.

Там монастырь. Гарем для Бога.

И настоятельницы строго,

Как будто евнухи, глядят.

Бог всемогущий и всесильный

Дождем прикинется, быком,

То лебедем, цветком жасмина

Или любым другим цветком.

Он их листвой тревожит нежной,

И льнет дождем, и ветром рвет

Одежды. Каждая с надеждой

На свой все принимает счет.

И каждой в келье одинокой

Мерещится в тиши ночной,

Что именно она для Бога

Была любимою женой.

И каждая в молитве страстной

Ему все уши прожужжит,

Как он любим, как он прекрасен.

А он, усталый, старый жид

Глядит на них, лицо в морщинах.

Старик. Но где уж выбирать им!

Плывут по вечности, как льдины,

Их монастырские кровати.

... Случилось это с ней в субботу.

После обильного дождя

Четыре месяца спустя

Под сердцем шевельнулось Что-то...

апрель 1983

Хабаровск — Генуя

«Что, я тебе нравлюсь?..»
* * *
Что, я тебе нравлюсь?

Что, ты меня хочешь?

Я скоро поправлюсь,

Стану прочнее прочих.

Я скоро поправлюсь

От чувств своих колючих,

Что, я тебе нравлюсь?

Или серьёзный случай?

Я скоро поправлюсь

Ото всего на свете,

Я скоро отправлюсь

В дальнюю даль на рассвете,

Я скоро оправлюсь,

Правильных стану рьянее...

Такая тебе понравлюсь,

Ни от чего не пьяная?

3 сентября 1983

Москва

«Я мыслями — с одним...»
* * *
Я мыслями — с одним,

Душой — с другим,

А телом — с третьим.

Один — гоним,

Другой — раним,

А третий — ветрен.

Кому же я голос пролью

В ночи, что покажется белой?

И мысли соединю

С душою своей и телом?

3 сентября 1983

Москва

«Плоти плотная плотина...»
* * *
Плоти плотная плотина...

(поиграем словом?)

Я сама себе противна

Со своим уловом.

Позавидует любая

Моему успеху —

Всем и каждому люба я,

Каждому утеха.

Всем и каждому награда

(губы стоном сводит) —

Очи цвета винограда

В искушенье вводят.

Предо мной пройдут парадом

Все, кто сердце студит.

Кто же будет МНЕ наградой?

МНЕ утехой будет?

3 сентября 1983

Москва

«Ах, девочка-хищница...»
Себе

* * *
Ах, девочка-хищница,

душеспасительница,

В серебряном платьице

шпагоглотательница.

Черною птицею

в шали с кисточками,

Душеглотательница

неистовая.

Иллюзионистка

с гитарой лаковой.

Звезды монистами

в руках позвякивали.

В губах сигаретка...

Судеб повелительница —

Сивилла? Субретка?

Мифотворительница.

4 сентября 1983

Москва

«Золотом — по золоту...»
Сестре Елене

* * *
Золотом — по золоту,

Осенью — по Суздалю,

В кемпинге — под куполом.

Господу Создателю

Слава!

Золотое яблоко,

Голубое облако —

Пресвятая троица!

Троя долго строится,

Мигом разрушается,

Если женщин встретится

Трое!

Я Елена стройная,

Поиграю яблоком,

И цари повергнутся

С трона!

Окольцую золотом,

Заколдую до смерти,

Зацелую досыта —

Славно!

Солнце, словно яблоко,

Золотое, спелое,

Словно купол храма

Всего света белого!

Слава!

4 сентября 1983

Москва

«Передо мной разорванная фотография...»
* * *
Передо мной разорванная фотография,

как эпитафия,

Лицо разорвано и платье —

экс-Катя.

Рука с букетом совсем отдельно

от тела.

На месте губ лежит кусок с ногою

нагою.

Как бусы, шею унизав,

глядят отдельные глаза.

На фотографии мы были вместе,

но я себя оторвала.

Теперь ты с нежностью смотришь

куда-то в пространство,

А я распалась на отдельные кусочки.

Передо мной разорванная фотография,

как эпитафия...

8 сентября 1983

Домодедово

«Мой милый Муж...»
В. Рыбакову

* * *
Мой милый Муж,

Мной избранный, мне равный,

Доколь разлукою меня томить намерен?

До зимних стуж?

И мне, как лету травы,

Как ночи месяц, будешь ли ты верен?

Как ночь одну,

Как будто день единый,

Мы проживем с тобой щека к щеке.

Плечом к плечу, рука к руке, любимый,

Висок к виску,

Строка к строке.

Мой милый Муж

(не бракосочетаньем,

а душесочетаньем-сочлененьем),

День без тебя,

Как будто день без строчки,

Как будто день без ночи,

Как будто день без дочки,

Как дерево без почки... (многоточье)

День без тебя...

17 сентября

1983