травинка внешняя

тело замолилось в темном царствии,
и пришел мрак, и пришел снег молчаливый,
и пришел тополь великодревесный,
и рубить начали губы свою полость,
и танец отсек свое начинание смелым корнем.
паства медная катила молитву по челу,
и улыбались всадники смеха,
и рать небесная плакала алмазными слезами
над нашими горькими судьбами.
только чаяния были верны,
и надежда правила своим востоком вопреки потерям.
кора дерев лилась, как цунами, в наши ладони,
и темное царство созидало свою молву,
когда рассказы уже гребли под себя в немом видении.
горькие усадьбы вклинивались в тучи,
и гороскоп предшествовал мнимой плоти.
тебя я искал средь туч и лиловых оттенков плоти,
тобой я затмевал все сущее,
чтобы пронзить взгляд одним серебром,
одной незабываемой нежностью.
скол серебра пролил остаток в толпу,
и та освистала все нынешнее и прошедшее.

сколько мы ждали, чтобы оформить все в прекрасное отчаяние!
оно и длилось, и продлевалось, и не было ему ни конца, ни края,
и только одежды мрака усыпали все долгими поцелуями вещей.
долго лились слезы. и место на щеке заполнялось и остатками
пустоты, и следами отсутствия. рокот созвездий все открывал для мрака,
и все казалось бессмысленным, как бочка дегтю.
раскрылись объятия тлена,
и тихий говор озарил нынешнее правосудие неба.
песня полилась из отверстой гортани,
песня великой множественности,
что беспросветно царствовала в темных глубинах.
плоть искры понесла к божьим чреслам,
мрамор пригубил страдание из медных зерцал.
соловей окропил все своей медной паствой,
и сквозь зеркала созерцал свое лиловое отсутствие.
песнь закончилась немым светопреставлением,
и горние надежды обузданы были всенощным витязем.
ночной слух уловил и слиток, и колосок, и травинку внешнюю.
ночное пение уловило и машину зрения,
и внутренние эпохи,
и слитки темных глубин,
недостижимых мгновений.
песня лилась, как вода, с гор,
и она заливала необозримые просторы
своим настроением.
темный бог величался внешним,
ведь он вводил в экстаз,
что делал все внешним и обозримым.