божественное блюдо

это было прощанием с множеством писем.
вся плоть разрушала милое молчание высот,
вся плоть играла  с сумерками, которые стояли
посреди молчания и вторила его игре.
среди плоти все казалось достижимым,
словно бы лежащим на божественном блюде.
но кажимость плоти прошла через разрушение,
и она уже была не то, что мнила.
свет оставил после себя крепкую, как сталь,
память, и глубокие корни все запятнывали
и предначертывали в глубоких ямах ,
когда лилось молоко в яму.
тогда простыли уши и распухло око,
и стужа пронзила свои тени,
чтобы услышать назначение высот.
светом все полнилось и росло,
светом все страдало и исчезало.
кони пришли к королевству зеркала
и там услышали свои глаза.
глаза были богатством королевства,
и темные глубины проникали в их суть.
суть глаз была слышима,
и мы падали в свои вина,
в свое опьянение мы падали светлыми
нитями.

вареные облака свернули с пути,
и прошли к ближайшей совести,
чтобы занавесить крепкие слова.
спустя минуту легла струя света на ребро,
и камень всадил память в отсутствие.
загорелись слепые глаза,
стан ока преобразился.
тени спрыгнули с ока,
рань обнажила лучи.
прыгнула яблоня в око,
и оркестр просвети огонь.
пес литавр прикорнул в святости,
и она его приголубила в стали плоти его.
темными очами все пролилось на плоть,
и мы услышали свои ручьи.
крепкий свет осязал ладони,
и стужа прилипала к казни.
стена оплошала в рассудке,
корни белые пристали к женщине,
темнота лучезарная задрала наитие.
только конь возблистал в корне светил,
и глубина первозданная стырила все богатство органов.
камень кровоточил в темноте,
и к нему пришли руки,
и улыбнулись их темному лучу.