скот ниспадал

трата пошла на привал и там затихла,
чтобы улепетнуть от вытеснения.
паства гибла под руками плоти,
и тонкими были и ноги, и руки.
тело наливалось слезой, что текла вдоль реки,
и темными были дела реки.
куча вещей возникла в плоти,
и тот, кто говорил, нес сущему любое отдохновение.
звезда ждала кару, и портфель заполнился водой,
когда пришел и танец, и плоть.
на краю исчезновения была пропасть,
и мы проникали в ее мельчайшие глубины,
мы спихивали все с шара,
когда он умирал в высоте.
только распад знал о высоте, что не знала
ни бега, ни ходьбы, ни падения. тонкие нити
свивались над гуриями, и мы слышали
их глубочайшее возникновение и пребывание в плоти.
тонким ухом было услышано, что речь их прибудет к нему
и в нем они будет развлекаться, как в единственном пастбище.
смелая правда возникла на краю языка,
и темные очи ее увидели в дивном свете,
что слал архангелов в высоту.
столы ломились при ближайшем созерцании,
и темные псы обгладывали кости.
скот приходил для созерцания,
скот нисходил с очей,
скот ниспадал на грудь и лился, тек,
растворялся.

росла падаль в яме, она достигала
голого субъекта своими речами,
и я слышал, как плакали гиены в темноте,
сгибая очи. свитки горели в темноте,
и темное подкидывало очи в огонь.
рос изгиб, и проблеск рос,
и тело мрачнело, как тучи над головой.
светила млели от счастья,
когда к ним пришла теплая береза,
и лила соки, и прославляла,
и темнела в очах.
стоны оглашали и погреба, полные вин,
и ниши, полные ненужных вещей.
вещи знали, то человек к ним не обратится
и презреет их на веки вечные.
только очи листали будущее
и подчеркивали каждое слово.
кто виноват, что плоть роняет свою благолепную 
листву и в этом видит и царствие, и тепло,
и небо, что открывает себя как множество разрозненных вещей.
каждое слово было пламенем, и оно свысока озирало
сущее, чтобы запомнить его и описать своим мертвым языком.
сущее наполнилось пламенем, которое как бы закалывало
агнца на своих руках.
руки прошли через пламя и остались сами собой.