трение небес

село приникло к губе,
к господству приникли руки,
и тело попросило у счастья немного неба над головой.
голова млела и мякла, она сеяла радость в безумие,
что-то хитрое просачивалось сквозь молекулы,
и тонкие веревки переплетались над головами,
когда в камне заблистали скромные слова.
тогда и нити пришли править солью,
тогда и колья приправлены были томом,
и хрупкая весна отжила свое,
и хворост сугубо в полость кидался для содома.
тычинка знали и хворь. и пагубу калейдоскопа,
и теплая нежность переполняла безумие,
когда ровный камень упал на ладонь.
тело засияло в пропасти,
и шмель зажужжал в воспаленной тиши.
куча лесов сметала все нынешнее,
и тварь грелась у костра, чтобы забыть горькую память.
светлое отлегло, темное припило из трубы.
кратер залег в спячку,
темное пение спилось у мирного тока.
колодец наполнился праведностью,
томление очей согнало всю грусть.
спела песнь свой гимн,
тело поникло в истоме,
трон поник над головой.

трение небес сошлось в один свист,
колокол расшибся о голову,
память приняла на себя весь грех сотрясения.
тогда затряслась матка древняя,
тогда сено взялось за свои сильные мощи,
чтобы впитать нищету и правду мысли.
кони погибли без седла,
создатель отметился в час творения,
камень сопел над частично существующими вещами.
вещи не понимали ни что происходит,
ни кто свершает плоть.
только горькие равнины наполнялись своим внутренним светом,
чтобы слышать гонения весен.
праведность царствовала средь гимнов,
и толика мудрости отпевала свой куплет.
кипа вещей настоялась и ветошь сошла с небес
от ближайшего присутствия.
скот приближался к небу и питался его росам.
росы гнались за камнем,
камни причащались выси.
свет исходил из пустоты, это было очевидно.
тополь горел и плакал,
тополь зиял и ветшал.
дама отгорела и поникла в думах своих одиноких.