Рассказ третий - Комбайн

Майн Штейтелэ, Аутодафе

Рассказ третий - «Комбайн»

Каждой осенью, в октябре, партийное руководство района устраивало главную сельскохозяйственную выставку. Это была ВДНХ в миниатюре. Правда,  сосисок и беляшей здесь не предлагали. Жители бывшего местечка с большим воодушевлением посещали это неописуемое по новизне  место. Центром внимания был огромный желтый зерновой комбайн. Нам, ученикам 3-го класса «А», он казался, ну по меньшей мере, механическим небоскребом. Не  говоря уже о его солнечном цвете. Комбайн стоял под столбом, на котором висел  прожектор, обливающий чудо техники ярким электрическим светом. Достижение технологической  мысли было с высоты двухэтажного дома. Или что-то возле того. Это был чудесный плод чудесной мысли. И настоящий гигант.

Людей на выставке было много. Играл молдавский национальный оркестр районного значения. Художественный руководитель, он же дирижер и первая скрипка, был одет в молдавский национальный костюм. Он являлся местным еврейским талантом. Его звали  Гриша Давидзон. Он наверно был хороший музыкант, потому как из всех инструментов, скрипка была главным заводилой. Остальные инструменты только поддакивали и соглашались с ее мнением.

После каждой мелодии наступала легкая пауза. Как будто слушатели ждали разрешения захлопать. Потом все вместе весело хлопали. Музыканты подымались, стояли несколько минут и опять садились на раскладные стулья. Гриша зажимал скрипку подбородком и следующая литургия начинала бодро пугать пришибленных ажиотажем воробьев и одиноких ворон.

Я и мои кореши, маленькая компания любопытных  учеников третьего класса, шатались по выставке без определенных намерений.  Впечатления были разные. Как положительные, так и отрицательные. Голодными мы не были. Да и ничего вкусненького там не предлагали. Всякими яблоками и виноградом нас не удивишь. Музыка Гриши Давидзона нам уже порядочно осточертела. Делать там было абсолютно нечего. Единственное, что могло хоть как-то наполнить  пустоту существования - это попытаться залезть на комбайн и попробовать его завести. Но это был невыполнимый акт. Во-первых доступ, в виде лестницы, к кабине комбайнера был прегражден  железной цепью. Да и весь сельскохозяйственный агрегат был огорожен канатом на столбиках. Во-вторых, при входе на лесенку сидела на высоком стуле крупногабаритная колхозница с могучими бицепсами и мощным бюстом. Она чем-то была похожа на женскую половину знаменитого ансамбля Рабочего с молотом и Крестьянки с серпом. Она явно позировала в свое время тамошнему скульптору. Иначе это сходство было бы  совершенно невозможным.

Начиная  с воскресенья, прошло пять бесплодных  вечеров. Каждый вечер мы собирались при входе на выставку и тщетно искали слабое место в обороне комбайна. Наконец, наступила пятница, начало Шабес, еврейской субботы. Главный  бриллиант в короне дней недели. Вечер, когда все еврейское население планеты садится за стол дабы отблагодарить Творца за его добрые дела: за благополучные  роды и легкие смерти, за  удачно завершенные гешефты  и неудачно полученный срок за хищение государственного имущества. Короче, за все то и за все это. Я в глубине души искренне верил, что именно сегодня вечером крепостная стена вокруг комбайна рухнет. Ведь в конце концов, мы же не даром считаемся избранным народом!  И что вы думаете? Мы действительно избранный народ.

Когда наше сборище после шатания по выставке очутилось возле комбайна, мы вдруг с удивлением обнаружили, что сторожевой цербер исчез. Ее не было. Нашей колхозницы не было. Вот так просто. Не было и все! Путь к лесенке в кабину на втором этаже был открыт и свободен. «Вперед!», - скомандовал я и мы один за другим, нырнув под цепь, начали карабкаться вверх, в очаровательную высь, к кабине комбайнера.

Дальше случилось то, что вы уважаемый читатель, в это никогда не поверите. Дверь в кабину комбайнера не была заперта. Только дерни ее на себя и ты в середине. Более того, ключ зажигания торчал там где  ему полагалась торчать и ждал чтобы кто-то повернул его по часовой стрелке. Все глаза были устремлены на меня. Все ждали моего лидерства и отваги. Я не мог, я просто не мог, подвести моих друзей и соратников. Я должен был повернуть ключ  зажигания, а там, пусть оно будет, то, что оно будет.

Если вы не знаете, как выглядит советский комбайн, то знайте, что рядом с кабиной с левой стороны, есть маленькая решетка,  площадка на которую  открывается дверь из кабины. А в кабине есть  место  только для одного человека. То есть здесь наверху могут находиться только два человека в данный промежуток времени. Нас было семь! Поскольку конструкторы рассчитывали на взрослых людей, а каждый из нас был всего половина взрослого человека, то четверо могли бы как-то уместится. Но семеро - никак, даже и мечтать невозможно! Тем не менее, нас было семеро.

Комбайн начал дрожать. Его стало покачивать. С ним явно что-то происходило…

Я сидел в кабине. Сема Дзунгель  уютно устроился у меня на коленях. Все остальные  топтались на площадке. Ситуация была не совсем адекватная. Можно сказать - опасная.  Мои сообщники, там на площадке, требовали поменяться с нами местами. Они тоже хотели своего места под солнцем. И уже начались прения по поводу предстоящей ротации. И уже кто-то пихал, а кто-то сопротивлялся. Комбайн начал серьезно шататься. Выход был только один. И я повернул ключ зажигания.

Что-то зашумело, заскрежетало, загудело и комбайн завелся. Он дрожал, как дрожит в конвульсиях  эпилептик. Он выпускал черные зловонные ветра и вел себя как пьяный гиппопотам в зоопарке. Он просто ошалел. Во-первых он уже долгих пять дней торчал  ничего не делая, в полной неподвижности и на глазах у толпы, где все кому не лень фотографировали его без разрешения. Во-вторых его никто не заправлял бензином. И в третьих, это не входило в его обязанности быть пугалом на осенней выставке и без конца слушать скрипку и бездарный оркестр  Гриши Давидзона. А тут еще эти гномы…

Комбайн сильно накренился, люди внизу в панике бросились прочь от взбешившийся машины. Мои друзья  оцепенев от ужаса с трудом держались за тонкие  перила и друг за друга. Желтый бегемот вырвался из клетки. Дзунгель нечаянно нажал на какую-то кнопку. Огромный барабан закрутился. Комбайн поднатужился  и оторвался от земли. Сема был холоден как сама смерть. Я держался за штурвал, не понимая, где это все происходит. Комбайн набирал высоту.

Вы можете себе представить зерновой комбайн в небе? Я не могу. Но это исторический факт. Над нашим местечком, в вечернем октябрьском небе маячил желтый комбайн. Его фары  горели. Барабан крутился. А за его рулем сидел ваш покорный слуга с  Дзунгелем на коленях. Ребята, успокоившись, посылали мне знаки: мол сделай что-то. А что я мог сделать?

Постепенно исчезли, погасли слабые  огоньки, ставшего районным  центром, местечка, потом большие огни большого города и еще большие огни других больших городов. А потом там внизу стало просто темно. Ребята куда-то исчезли. Сема тоже исчез. Остались только я и комбайн. Однако я знал, я был уверен, что они все в полном порядке, что я в полном порядке и что комбайн тоже в полном порядке.

Комбайн, радуясь наконец-то обретенной свободе и чувствуя   себя перелетной птицей, решил, что лететь надо в Экваториальную Африку, к двоюродным братьям, черным гиппопотамам. Там он, конечно же, встретит старого приятеля, Джерри, молодого лидера горных горилл, который угостит его отличным нигерийским бензином.  А потом он покажет шаману, как культивировать пшеницу. И тот научит всю деревню. Как же хорошо и спокойно там будет. И запчасти придут вовремя. И помоют его. И пропылесосят. И нормы и планы выполнять будет не обязательно. И самое главное, не будут таскать его по выставкам. Комбайн был счастлив. Он неторопливо пролетел над районным  центром, республикой, страной, еще странами, материком и уже был близок к Экваториальной Африке, когда я вдруг открыл глаза.

Возле меня плакала мама. Она сидела на краешке кровати. Отец нервно ходил по комнате. Где-то там в коридоре голосом Семы Дзунгеля, кто-то кому-то что-то говорил.  Я толком не мог понять,  что именно, но это был Сема. Я посмотрел на маму и спросил:

- Он в порядке?
- Да, конечно, - ответила она,
- А где я?
- В больнице. Ты упал с лестницы и был без сознания двое суток.

Я до сегодняшнего дня не могу понять, откуда мама знала, что я спрашиваю о Комбайне. А может быть, она имела  ввиду  Сему Дзунгеля?



2.5.2023