известные небеса

паства родила имя, и оно заголосило
на весь двор, опороченное.
когда паства услышала молчание,
она сразу смекнула, что она глаголет что-то
интересное. в молчании был сок и клад,
тело и мечта. на языках говорили известные
небеса, и тело прокралось в глубину отсутствия,
чтобы там обрести и дом, и семью.
сверстники отчества плыли по реке,
и свет пробирался в мельчайшие ноты строки.
скот плавился на костре
кара божилась в микробах,
тара сыпалась сквозь темя,
палата рожала свое имя проклятое,
тело проникало в сумрак лесной,
в сумрак комнатный,
и туча гибла от тумаков крепких.
каша возникала в свойских умах,
китель гнулся под дровосеками,
плавился лед тьмы,
курок прошибал конские гривы,
плевра падала, запятнанная,
кража просыпалась мертвая и изгаженная.
молодость светилась, как грязь на пиджаке,
крюк падал в пропасть на закинутой сети.
проникали и вишни,
и кары, и кители в ветошь, и темное око
блистало над созданной твердью.
скиталось и изгнание, и речь,
и не могли обрести своего дома.
кони сшибались в беге,
и раструб сшивал рубку времени,
когда тело просилось спать в ближайшее
прибежище.
кони стесали ушиб и проказа воцарилась
над отрубленными зеницами,
и хвост просек в величине фрукта,
и карты расшили свои рубахи,
и руки прыснули от смеха в величайших речах.
новые грани связались в духоте,
и шило поплыло впопыхах за надеждой,
и тварь стерла коней с полотна,
и спетая ниша отвлекла от наития, когда
в сугроб вошли темные органы.
трон проник в око,
и секта отошла от дождя,
и флейта заговорила искомым микрокосмом.
веревка поплыла по дождю,
курок сгинул над небом,
тучи прохудились под свойской речью,
аура неба ставила бокалы на кровать,
дверь не закрывалась пред милосердием.