Старый Лейба

Папа слишком молодой, он ушел очень рано и мне трудно разобраться, глядя на его фото, насколько он понимает меня. А прадед, мудрый Лейба, понимает все, как и я понимаю его. Он рассказывал мне, как нужно читать Книгу, поясняет мне притчи Соломона, Экклизиаста и рассказывает, как нужно читать пророков. Он говорит об Изгнании, о предопределении, о нашем назначении в жизни. Он верил, что во всем есть смысл. Во всем. Даже там, где его трудно найти, он есть, должен быть.

И я согласен с ним в том, что все не случайно в нашей жизни. После разговоров с ним спокойнее и увереннее смотришь не только в будущее, но и в прошлое. Я не рассказывал ему, как он умрет. Думаю, что человеку, проникшему в тайны бытия, не так уж и важно, когда уходить. Важно как. Вот Сократ спокойно перешел в другой мир, раз так все произошло. Был готов к этому и Лейба. Ему тоже предстояло пройти этот тягостный и страшный путь, но он был готов, раз уж так все вокруг сложилось. Он еще не знает того, что знаю я об этом пути, но он готов ко всему. А когда приходят сомнения и неуверенность, он берет Книгу и черпает из нее свои силы, смотрит в небо, выглядывая в нем что-то, нужное ему, и говорит с кем-то там.

Я смотрю на очень старую и ветхую фотографию. Я не ждал, что когда-нибудь увижу лицо этого человека. Я никогда не встречал его прежде ни в каких фотоальбомах, не знал о его судьбе, судьбе человека, убитого на краю расстрельной ямы на окраине местечка на Брянщине вместе с несколькими сотнями соседей по улице, не успевшими уехать на восток. Мне прислали его фото по электронной почте и, увидев его лицо на мониторе, я радостно засмеялся, таким родным и давно знакомым он мне сразу показался. Что-то неуловимо фамильное было в его лице. Нос похож и не похож, глаза в окружении морщин смотрели не то с улыбкой, не то стесняясь своих морщин, говоря, вот такой я был, уж не обессудьте. Улыбка во всем его облике, рубашка в клеточку под пиджачком. Одна пуговичка расстегнулась и никто не подсказал во время фотографирования об этом Лейбе. Сам недоглядел, а жены, моей прабабушки уже не было тогда в этом мире. Седые пряди вьются из-под черной кипы, легкая бородка на груди. А, самое главное, прищур и взгляд. Взгляд настолько близкого и родного человека, что сразу я стал с ним разговаривать. И произошло чудо, он мне ответил. И разговорился, видно намолчался за все эти годы-десятилетия.

Вот такой был Лейба: сапожник и философ, как почти все сапожники на белом свете. Хитрован с прищуром и полуулыбкой стесняющегося своей ветхости старика. Высокий, худой, с седой бородой и пушистыми пейсами из-под темной кипы, сутуловат, как и положено сапожнику. Лейба, жизнелюб и женолюб, глаза из-под тяжелых век смотрят вроде на тебя и в тоже время как будто в себя, рассказчик притч, сказок, анекдотов и толкователь КНИГИ, как все сапожники. Ведь о чем еще размышлять, пока делаешь свою работу, как не о смысле бытия? Если вообще есть смысл на земле.

Я обниму Лейбу, прижму его голову к себе. Я хочу долго говорить с ним и узнать то, что он знает, понять то, что он понимает о добре и зле, о любви и ненависти, о верности и вероломстве. О своих корнях еще со времени праотцов, о женщинах, которых он любил, о его сыне, моем деде и его пути. О том, как он пережил уход из жизни сына, как пережил уход на войну внука. На него накатывает Время свои волны, сбивают его и он рассказывает о материнской любви, о заботах своей бабушки, когда он бегал босоногим мальчиком по теплой пыльной дорожке у дома. О том, как забилось его сердце при виде чернокосой девушки с длинными глазами в окружении пушистых ресниц. Пусть он негромким  чуть надтреснутым голосом рассказывает и поясняет мне Книгу, мечту о Городе, в который когда-нибудь обязательно нужно вернуться. Хотя, кто знает, есть ли  действительно такой Город, не сказка ли это наивных мечтателей? Но Лейба верит в мечту, как ребенок и все думает, что можно понять Тайну. Вот, например женщины, странные и удивительные создания, умеющие дарить жизнь. Как меняется походка, осанка, даже взгляд приобретает какую-то особенную загадку, когда женщина ждет ребенка, как они красивы тогда, эти женщины, как они красивы всегда! Господь сотворил их, как меру Красоты в нашем мире.

- Лейба, Лейба, ну как можешь ты, находясь на пороге, говорить и думать о таких вещах?

- А о чем еще думать на пороге, как не о лучших творениях Бога? И успеть еще раз сказать: спасибо Тебе, Господи!

- Спасибо и тебе, Лейба! Мне в моем тоже, более, чем серьезном возрасте, важно понять чувства перехода, чувства «на пороге», когда настанет мой час Решения. Как это было, Лейба? О чем ты думал в это время, что происходило в твоей душе, когда все началось?

Лейба так долго живет на белом свете, что уже не очень понятно, зачем вся эта сутолока и беготня вокруг, зачем нужно куда-то уезжать, убегать. Пусть все будет, как будет. С ним. А Таня, невестка, конечно должна была с детьми уходить, уезжать. Тем более, что старший внук, ничего никому не сказав, взял и убежал на фронт. Не сиделось ему! А ведь еще и семнадцати не исполнилось. Вся улица удивилась, когда Пашка-сосед сказал об этом. Сын тоже когда-то уходил на войну, еще ту, при царе и, хоть и вернулся, но после плена болеть стал, кашлять. Еще бы, бежал из плена от тех еще немцев, зимой реку переплывал, вот и носил в себе эту простуду с тех пор. Она и свела его в могилу раньше времени, раньше, чем надо бы. Прости, Господи! Оставил четверых детей сиротами, тут невестке и досталось! Да и мне тоже… Жена вообще этого не перенесла, а Лейба еще крепкий, поможет детей на ноги поставить!  Старший, вон какой вырос, высокий, ловкий, девушки оглядываются, в Лейбу. Взял и убежал на войну на третий день, что теперь с ним, кто знает… Никому не сказал дома, не попрощался, а я ждал, чувствовал это и ждал. После него пол улицы ушли в военкомат записываться. Где они все сейчас?

 Младших вот нужно было увозить отсюда обязательно. Все так говорят. Те, кто помоложе и покрепче, все уезжают. Бросают дома, огороды, кур и кошек. И уезжают. Дети уже не такие маленькие, помогут Тане, если что. Шустрые, особенно близнецы. Отца они почти не помнят, отцом им стал дед, старый Лейба.

Сейчас в доме тихо, дети подбежали в последний момент, поцеловали в пушистую щеку так, словно они собираются ненадолго в лес за грибами или на речку ловить пескарей. Только старшая, совсем взрослая почти, смотрела испуганными глазами и молчала. Конечно, она все уже понимает. Все, да не все. Только бы у них было хорошо! Невестка справится, она сильная. Всегда была готова командовать кем угодно, после смерти сына и особенно после того, как не стало жены, Таня взяла все хозяйство в свои руки. Это хорошо. Женщинам все виднее, они умные. А уж Таня-то разбирается в том, что происходит на белом свете, молодец! Лейбе это не очень-то и интересно. Они, молодые, все, конечно, знают, но не понимают главного.

 Хотя, ЧТО ЕСТЬ ГЛАВНОЕ В МИРЕ? Читать мудрую книгу вечерами, после работы, слушая при этом детские крики во дворе и сознавать, что в этом и есть счастье человеческое. Но сейчас она, невестка, понимает, что с ним только хлопот прибавится. Куда ему на девятом десятке бежать?

Теперь все спокойно на душе, дети уехали, он один в пустом доме. Вот только кошка рядом устроилась и как-то особенно добросовестно и самозабвенно вылизывает свою правую заднюю пятку. Хорошо! Вечер теплый, август в этом году, как и все лето, выдался жарким. Яблок много и некому их собирать и есть. Нужно бы насушить, ведь хлеба нет и непонятно, когда он может появиться, этот хлеб. Ну, хоть яблочко помягче пожевать. Яблок много в этом году, с голоду не умру, все будет хорошо, Бог даст!

Лейба выходит на крыльцо. Яблоки лежат в мураве и на грядках чуть поодаль, он берет то, что ближе, белое с чуть подбитым бочком, сквозь кожицу светится сок. Хорошо! Что-то нарушило тишину как будто  чуть слышный рокот моторов со стороны Беловодки. В такой тихий вечер слышно далеко, а в городе сейчас все примолкло. Да и спать уже пора, чаю попить, Книгу почитать, подумать, помолиться на ночь и полежать. Устал что-то.

Утром Лейбу разбудил рев, треск и гудение разных двигателей. Вначале шум наплывал словно издалека и затухал где-то за садами и заборами. Лейбе не хотелось подниматься, да и не интересно было ничуть, что там случилось. Пусть сами разбираются! Потом шум раздался совсем близко, как будто с выстрелами. Лейба оделся и, держась за спинку стула, шаркая, пошел уже к окну, как резко и грубо кто-то заколотил в калитку, пиная ее сапогами. Та еле держалась  на брезентовых петлях и без упрямства, с охотой даже свалилась на мураву, придавив за ночь опавшие яблоки. Пока Лейба поднимался, насколько возможно торопясь, в двери уже стучали так грубо и нетерпеливо, что понятно было: эти имеют право на все.

Кричали, ругались, ударили, но не больно, а так просто, что бы обидеть, показать, что могут бить при желании. Толкнули, сказали, что нужно пришить к одежде желтый магендовид. Хорошо, у меня есть желтая ткань, ведь я сапожник, а жена и невестка были портнихи. Я пришью так, что всем понравится и все будут довольны! Сказали, чтобы не ходил дальше вон той улицы, а то убьют. Но Лейба и так туда не ходил уже давно, куда ему, с его-то ногами добрести до дома Рахили! Это раньше он… Эх, да что тут говорить!

Ушли. Дальше по улице, шумят, кричат, веселятся, как будто есть что-то веселое во всем этом. Где-то я такое уже видел или почти такое. Или не видел, не мог видеть, но точно знаю, что ТАКОЕ было.

«ВИДЕЛ Я ВСЕ ДЕЛА, КАКИЕ ДЕЛАЮТСЯ ПОД СОЛНЦЕМ, И ВОТ, ВСЕ – СУЕТА И ТОМЛЕНИЕ ДУХА!»

А время едет и Лейба с кошкой живут потихоньку,  Лейба запивает сушеные яблоки кипятком, залитым на заготовленные с лета смородиновые листья. Хорошо! Вот только нет никаких известий ни от Тани с детьми, ни от старшего. А, может, и хорошо, что нет вестей, значит они далеко от всего этого и от ЭТИХ, без сердца и совести. Прости, Господи, но «КРИВОЕ НЕ МОЖЕТ СДЕЛАТЬСЯ ПРЯМЫМ, И ЧЕГО НЕТ, ТОГО НЕЛЬЗЯ СЧИТАТЬ».

 Каждый день где-то в городе стреляют. В кого и зачем, Лейба не знает. Ему кажется, что кто-то просто балуется, по-детски шумят, хулиганят. Ведь не в людей же стреляют люди.

Заходили соседки с улицы. Все встревожены, заплаканные глаза, напуганные до смерти. Спрашивают, как быть, что делать, бежать или не бежать. Что тут ответить? Был бы Лейба хоть на двадцать лет помоложе, ушел бы в лес, к своим. А теперь вот сидит Лейба на скамейке у дома, опираясь на свою палочку, вспоминает КНИГУ, собирает разбегающиеся мысли, пытается понять логику происходящего и знает точно, что никуда не побежит. Можно было бы спрятать у себя кого-нибудь в погребе, но здесь все на виду, найдут, только рассердятся еще больше. Можно и самому огородами и тропинками уйти незаметно за зарослями крапивы и лопухов в знакомый лес за городком. Но в доме кошка, она не поймет его ухода, да и зачем уходить?

Шумят, а Лейба еще не все понял в том, что происходит, не разобрался во всех смыслах этих событий. Он, этот смысл обязательно должен быть, ведь Бог ничего не делает случайно, должен быть замысел. Нужно время, чтобы разобраться и тишина, чтобы осмыслить, а вокруг шумят, торопят, ждут советов.

«ВСЕ ДНИ ЕГО – СКОРБИ, И ЕГО ТРУДЫ – БЕСПОКОЙСТВО: ДАЖЕ И НОЧЬЮ СЕРДЦЕ ЕГО НЕ ЗНАЕТ ПОКОЯ. И ЭТО – СУЕТА!»

Суета, конечно, но что сделаешь! Нужно успокоить, если не получается объяснить, ведь уныние – грех и Лейба  говорит с растревоженными женщинами, смотрит на них своими ласковыми с улыбкой и любовью почти обесцвеченными годами глазами старого женолюба. Прости меня, Господи! Жена покойная ревновала и ругала за то, что так на женщин смотрит Лейба. А как же на них еще смотреть можно? Да и ревновать по большому сету было не за что. По большому счету.

Прошла осень, проходит зима. Нет известий от родных, да и как они могут эти новости добраться до них? Выходить за дом Гирша нельзя, а сюда никого не пускают. Люди болеют, голодают, ждут новостей и решения их судеб. По слухам везде убивают евреев, война идет и не видно никакого конца ей. Говорят, что могут всех куда-то отправить, прикажут собраться и пешком, на подводы, в вагоны. И куда? А главное зачем? А тут еще зима такая холодная… Но нужно жить.  ЧЕЛОВЕК НЕ ВЛАСТЕН НАД ДУХОМ, ЧТОБЫ УДЕРЖАТЬ ДУХ, И НЕТ ВЛАСТИ У НЕГО НАД ДНЕМ СМЕРТИ, И НЕТ ИЗБАВЛЕНИЯ В ЭТОЙ БОРЬБЕ, И НЕ СПАСЕТ НЕЧЕСТИЕ НЕЧЕСТИВОГО.

Утром рано послышался шум от домов справа. Крики, треск  калиток и дверей, которые не открывают, а выламывают. Что там? Началось? Или что-то началось, или просто шумят от избытка сил и глупости, прости их, Господи! Шум ближе. Нужно встать и одеться, приготовиться к чему-то очень серьезному. Кошка встревожилась, но придется тебе, милая как-то самой разбираться, без Лейбы. Нужно положить ей в мисочку остатки мятой вареной картошки, она съест. И обязательно оставить приоткрытой двери, пусть заходит, когда ей захочется домой. Что ни говори, а она, кошка, хозяйка! Пойду открывать, снег немного сыпал ночью, это хорошо! Непонятно почему, но будем думать, что хорошо. Нужно быть спокойным, ведь соседки смотрят и думают, что я все понимаю и знаю. Я СКАЗАЛ: «Я БУДУ МУДРЫМ»; НО МУДРОСТЬ ДАЛЕКА ОТ МЕНЯ.

Кричат, что нужно куда-то ехать. Улыбаются при этом как-то криво, глаза недобрые, смотрят на сторону, не в глаза. Убийцы не любят смотреть в глаза. Совесть? Не думаю, скорее что-то профессиональное. Совестью здесь не пахнет. СМОТРИ НА ДЕЙСТВИЕ БОЖИЕ: ИБО КТО МОЖЕТ ВЫПРЯМИТЬ ТО, ЧТО ОН СДЕЛАЛ КРИВЫМ?

Гонят к машинам всех. Женщины несут детей или держат их за руки, не кричат и дети молчат. Настоящее горе молчаливо. Но все надеются, что и вправду их куда-то сейчас повезут. Лейбе тяжело, да что там тяжело, просто невозможно забраться в кузов грузовика. Его толкают в спину прикладами и, такое чувство, что готовы пристрелить прямо у машины. Но женщины, хрупкие обессиленные женщины помогают ему забраться в кузов. ВО ДНИ БЛАГОПОЛУЧИЯ ПОЛЬЗУЙСЯ БЛАГОМ, А ВО ДНИ НЕСЧАСТЬЯ РАЗМЫШЛЯЙ… О чем можно размышлять, Господи, в эти дни несчастий, если нет на это сил и совсем не остается  времени. Может быть, лучше было бы остаться в доме с кошкой и просто подумать в тишине о путях, которые Господь готовит для человека?

Ехали недолго в сторону Новой Кисловки. Приехали. Откинули брезент с кузова и закричали, чтобы все спускались, выходили, выпрыгивали, выползали. Увидели большую поляну, за ней молоденькие сосны, перед которыми  краснели кусты вербы с запушившимися золотистыми почками. Весна. А на поляне свежевырытые ямы. Все поняли сразу. Женщины заплакали, завопили, прижали к себе детей, дети заплакали вместе с матерями и бабушками.

 Лейбу столкнули с машины, но ему удалось подняться. Женщины как будто уступали ему место, и он оказался впереди всей этой смятенной толпы. Краснорожий полицай показал стволом своего автомата куда нужно идти. Лейба пошел первым по прошлогодней спутанной траве к яме. Женщины сопротивлялись, просили о чем-то, умоляли, просто кричали и плакали. Лейба не знал, как их успокоить и не было ни времени, ни возможности что-либо сказать им. Он ясно понимал, что пришло его время уходить. Страшно не было, скорее нетерпение, смешанное с любопытством. Сейчас завершится этот путь и за ним будет другой, на котором он встретит, наконец, жену и сына, и родителей и всех-всех, кто уходил перед ним за его долгую жизнь. А о внуках он узнает и оттуда, наверное, сразу же, а то уже нет сил выносить это безвестие. Ему и так, и так уходить, а как успокоить остальных? Да и нет времени уже ни на что. Господи, я в твоей воле! И КТО СКАЖЕТ ЧЕЛОВЕКУ, ЧТО БУДЕТ ПОСЛЕ НЕГО ПОД СОЛНЦЕМ?

Потом Лейба услышал треск и легко и свободно пошел к свету, с облегчением понимая, что теперь-то ему откроются нераскрытые, нерешенные и неосознанные даже еще вопросы.  И ВОЗВРАТИТСЯ ПРАХ В ЗЕМЛЮ, ЧЕМ ОН И БЫЛ; А ДУХ ВОЗВРАТИТСЯ К БОГУ. Рядом успокоенные и красивые шли женщины с детьми.

 Вот о чем говорил со мной Лейба, пока я смотрел в его глаза на старой фотографии. А я рассказал ему о том, как жили люди, которых он любил все эти годы. Хотя он и так все знал, старый мудрец.