Пауль Целан. 50 стихотворений

Песок из урн

Дом Забытого – плесенно-зелен.
Перед створами в каждых сквозящих воротах синеет
обезглавленный твой оркестрант.
Он бьёт тебе в барабан, из мха и горьких, срамных волос;
загноившимся пальцем ноги он кладёт на песок  краски,
  рисуя твою бровь.
Он выводит её длинней, чем была,
и  кладёт губы твоей красный.
Здесь наполнишь ты урны и насытишь сердце своё.


Фуга смерти

Смоль молока до рассвета мы пьем её вечерами
мы пьём её днём пьём утром по ночам
пьём и пьём
мы роем  в воздухе яму
могилу там будет не так тесно
нам всем вместе лежать
Жилец проживает в доме играет со змеями пишет
когда темнеет в Германию пишет
прядь золотая твоих Маргарита волос
он пишет выходит из дома и звёзды сияют
он свистом своих подзывает собак
он свистом своих подзывает евреев
начать в земле могилу копать
он дает нам приказ одни копают
другие для танцев теперь начинают играть

Смоль молока до рассвета мы тебя пьём ночами
мы пьём тебя утром и  днём по вечерам
пьём и пьём
Жилец проживает в доме играет со змеями пишет
когда темнеет в Германию пишет
прядь золотая твоих Маргарита волос
мы роем в воздухе яму могилу
там будет не так тесно всем вместе 
Твоих волос Суламифь пепельна прядь

Он кричит одним вгрызаться глубже в царство земное
другим петь и играть
он берётся за воронённую сталь за ремнём портупеи
машет ею у него глаза голубые
лопаты  глубже втыкают эти
другие для танцев дальше продолжают играть

Смоль молока до рассвета мы тебя пьём ночами
мы пьём тебя днём и утром по вечерам
пьём и пьём
Жилец проживает в доме прядь золотая
твоих волос Маргарита
он играет со змеями
твоих волос Суламифь пепельна прядь

Он орёт сладострастней играть для смерти
в своём деле мастер из Германии смерть
он орёт смычками касаться скрипок темнее
тогда вы подниметесь в воздух клубами
тогда в облаках вам найдется могила
там будет не так тесно всем вместе лежать

Смоль молока до рассвета мы тебя пьём ночами
мы пьём тебя  днём
в своём деле мастер из Германии смерть
мы пьём тебя вечерами и утром мы пьём тебя
пьём и пьём
в своём деле мастер из Германии смерть
у него глаза голубые
он найдёт тебя свинцовою пулей
он найдет тебя наверняка
жилец проживает в доме прядь золотая
твоих волос Маргарита
он травит нас псами своими 
он дарит нам в воздухе яму могилу
он играет со змеями  грезит
в своём деле мастер из Германии смерть

прядь золотая твоих волос Маргарита
твоих волос Суламифь пепельна прядь


Решётка для речи

Круглооко между прутами.

Мерцающий зверь веко
отгребает наверх,
даёт взгляду свободу.

Iris*, пловчиха, сумрачна и безгрёзна:
должно быть низко серосердая твердь.

Наискосок,
в железной розетке светильника,
чадная щепка.
По свету
тобой узнаётся душа.

(Был бы я как ты. Была б ты как я.
Стояли мы
не под пассатом?
Мы – чужаки.)

Плиты. На них,
плотно друг к дружке, обе
серосердые лужи:
два,
молчания полные, рта.

______
*Iris ( мед. латынь) – радужная оболчка глаза.
В других значениях: женское имя и название цветка.


Дали

С глазу на глаз, в прохладе,
дозволь нам тоже такое начать:
вместе
дозволь нам дышать дымкой,
что нас друг от друга скрывает,
раз вечер намерен уже измерять,
как далеко ещё
от каждого облика, который он принимает,
до каждого облика,
который он нам обоим дал напрокат.


Двоякий образ

Дозволь твоему оку быть в каморке свечой,
взгляду быть фитилём,
дозволь мне быть достаточно ослеплённым,
чтобы его зажечь.

Нет.
Дозволь быть другому.

Встань перед  домом,
запряги пегую грёзу свою,
дозволь копытам её говорить 
снегу, что ты  сдуваешь
с крыши конька у меня на душе.


*   *   *

Близко, в дуге аорты,
в светлой крови:
светлое слово.

Матерь Рахиль
больше не плачет.
Всё оплаканное
сюда уже вынесено.

Тихо, в венечных артериях,
незашнуровано:
Ziw,*  тот свет.


*Ziw (иврит.) – изначальная  ипостась божественного света.


*   *   *

Власти, насилья.

За этим, в бамбуке,
симфония лающей лепры:

винсента дарёное
ухо
у цели.


*   *   *

Что-то как ночь, остро-
язычней чем
вчера, чем завтра;

что-то как чей-то
рыборотый привет
над вопле-
хранилищами;

что-то вместесвеянное
в детские кулаки;

что-то из моего
и ничьего.


*   *    *

Масляно тихо
выплывает к тебе единица игральной кости
между бровью и бровью,
здесь остаётся,
безвека,
соглядает



*   *   *

Древеснолицый,
шлаковнеротый
шут над ходовым колесом:

на мочке уха
повис себе глаз
и подпрыгивает,
озеленив.


*   *   *

По вечерам,
в Хамбурге,
нескончаемый туфельный ремешок –
с ним
возятся духи –
воедино связывает два,
до крови стертые, пальца ноги
преддорожною клятвой.



*   *   *

Жертв глинистое литьё,
в обползших его слизняках:

отражение мира,
поднесённое небу навстречу
на ежевичном листе.



*   *   *

Лист, без дерева,
для Бертольта Брехта:

Что же за времена это,
где разговор
преступлению близок,
поскольку в себе заключил
сказанного так много?



*   *   *

Как цветА накопив,
вновь приходят луга, полнозвучием, вечерами,
на четверть муссон
без места сна,
молитва как капли стуча
перед беспесенностей
воспыланьем.
 


*   *   *

Как-то,
тут я слышал его,
тут отмывал он мир,
незрим, всю ночь,
в самом деле.

Раз и Нескончаемо,
уничтожая,
якающее я.

Свет был. Спасение.


Нитесолнца

Нитесолца
над исчерна-серым.
Древо-
высокая мысль
берётся как светотон: есть
песни ещё чтобы петь
людям в потустороннем.


Тюбинген, январь

К слепоте убеж-
дающих глаз.
Их — « Загадка
Rein(Чиста)
от истоков» — вос-
поминание их:
плывущий в башнях ХёльдэрлИн в
чаек свищущих криках.

Посетитель утопший плотник  при
этих
всплывших словах:
Пришёл бы,
пришёл человек
пришёл бы к миру сегодня
со светящейся бородой патриархов
человек: ему разрешалось бы лишь,
говоря о времени этом, ему
разрешалось бы лишь
лепетать и лепетать,
бес-, бес-
престанно-престанно.

(«Паллакш, Паллакш»)


Втроём, Вчетвером

Мята курчавая, мята-истома,
здесь перед домом, здесь у дома.

Этот час, твой час уж вскоре,
с ртом моим быть в разговоре.

С ртом моим, с его зевОтой,
со словами с неохотой.

С далью, с узостью приписки
и с закатами что близки.

И со мной, с троими нами,
в полусвязи временами.

Мята курчавая, мята-истома,
здесь перед домом, здесь у дома.


По двое

Вновь двое убитых в заплыве
вновь двое, объяты вином.
В вине над тобою в разливе,
убиты в заплыве одном.

Их волосы коврик, чтоб в гости
пойти, поселившись едва.
Ты кинешь игральные кости,
в зрачке их чтоб всплыли бы два.


*   *   *

Ты стала, я ль забуду,
не знал как никода:
твоё бьёт сердце всюду
в земле, где есть вода,

где рот не пьёт, и в этом
теней как прежде нет,
вода где плещет светом
и пенится как свет.

И ты любой порою,
в колодцах чтоб витать,
став солнечной игрою,
забытой хочешь стать.


Другим ключом

В дом другим ключом
откроешь ты дверь,
умолчания в нём снег.
После крови, бившей
ключом  у тебя
из глаз или рта и ушей.
 
Сменён твой ключ, сменено слово,
с позёмкой что можно гнать.
Когда ветер тебя вытолкнет прочь,
снег вкруг слова слепится в ком.


Corona

Та осень ест свой лист с руки у меня: мы друзья.
Мы вылущиваем из орехов то время и ходить его учим:
то время возвращается в ту скорлупу назад.

В том зеркале воскресенье,
в том сне будет спаться,
тот рот говорит правдиво.

Мой зрачок восходит к роду любимых:
мы смотрим на нас,
мы тёмное нам говорим, 
мы любим друг друга как мак и память,
мы спим как в мидиях вино,
как в кроволуче луны то море.

Мы стоим, сплетясь, в том окне, с той улицы они к нам смотрят:
то есть время, что узнаётся!
То есть время, что тому камню было б удобно цвести,
что то беспокойство одним сердцем бьётся.
То есть время, что тому времени быть.

То есть время. 

Прибой

Ты окрыляешь в дюнах, час.

То время, что из тонкого песка, поёт в моих руках:
я у него лежу, какой-то ножик в правой.

Волна, так пенься! Рыба, изнутри её, поверь в себя!
Где есть вода, ещё раз жить возможно,
ещё раз, чтоб со смертью в хоре мир перепевать,
ещё раз из теснины звать: Смотрите,
мы рождены,
смотрите, то была наша земля, смотрите,
как той звезде мы ту дорогу заменили!


Она расчёсывает волосы себе

Она расчёсывает волосы себе как мёртвым б их,
осколков синих низка где рубахи ворот у других.

В осколках мир на низке, если разглядишь,
Она слова хоть знает – улыбнётся лишь.

Её подмешана улыбка в кубок, где вино,
Ты должен пить его,  раз в мире быть дано.

Ты та мозаика, в осколках что открыта ей,
когда она, о жизни мысля, наклоняется над ней.


Тот вслед лепечущий мир

Тот вслед лепечущий мир,
у которого я  гостем, быв,
быть стану, одно имя,
истекая пОтом  со стен,
где высоко лижет рану.


Те кружки

У длинных столов времени
упиваются крУжками Бога.
Пьют глаза видящих до дна и глаза слепых,

сердца правящих теней,
впавшие щёки вечера.
Насильники-винопийцы
подносят ко рту пустоту как полноту
и пене, как в них ты или я, не перелиться. . 


 Светить

МОлча, нагой
ты лежишь в песке возле меня,
чрезмернозвёздна.

.   .   .   .   .   .   .   .   .
Несла луч собой
по-над этим ко мне?
Или был это посох,
пронесённый над нами,
что так светит?

Мы  лежали
уже в мАквисе глубоко, как ты,
наконец, ползёшь вперёд.
Но нет мы  не смогли бы
то затемнить что к тебе:
принуждая,
властвовал свет.

Ты лежишь, больше вслушавшись

Ты лежишь, больше вслушавшись,
в кустах, в пуху.

Иди к Шпрее, иди к Хавелю
иди к крюкам тех мясников,
к тем красным призывам шестов
из Шведции –

Идёт  тот стол с теми дарами,
он огибает один Эдем –

Тот муж стал решетом, та жена
должна была плыть, та свинья,
для себя, для никого, для каждого –

Тот ландвера канал не будет шуметь.
Ничего
        не застревает.

    
Думать черепом, глухо

Думать черепом, глухо, на отпечатке стрелы.

Твоя высокая
песнь, ту чёрствость
радиопередач февраля раскусив,
полуснесённая
челюсть.

Та одна, ещё
чтоб объездить,
меланхолии миля.

От достигнутого в кустах теперь, целесине,
стоймя в ладье,
также из той скрежещущей скало-
удачи отпущена.


Мандорла

В том миндале – находится что в том миндале?
То ничто.
Находится то ничто в том миндале.
Тут находится оно и находится.

В том ничто – тут находится кто? Тот король.
Находится тот король, тот король.
Тут находится он и находится.

Не седей, прядь иудеев, со стынью.

А твой глаз – находится где твой глаз?
Твой глаз находится не в том миндале.
Твой глаз находится не в том ничто.
Находится он при том короле.
Так находится он и находится.

Не седей, прядь людей, со стынью.
Пустоты нимбоминдаль, короля синью.


Осина, светла твоя листва
   
Осина, светла твоя листва глядит в темноту.
Моей матери волосам уже не быть светлыми никогда.

Одуванчик, так зелена Украина.
Моя светло-русая мать домой не пришла.

Туча, медлишь с дождём ты у колодцев?
Плачет за всех моя тихая мать.

Целой, звезда, ты те золотые шлейфы обхватишь.
Моей матери сердце в ранах от свинца.

Дубовая дверь, кто снял тебя с тех петель?
Моя нежная мать не сможет войти.


Анабасис

Это
узко меж стен написанное
обходно-верно:
Наверх и Назад
в ту сердосветлую Будущность.


Там

Слого-
молы, море-
цветА, далеко
в необъезженное снаружи.

Затем:
буи,
горебуи-шпалера
с теми
секунднопрекрасно скачущими
дыханья рефлексами: свето-
колоколотона (дум-,
динь-, ун-,
unde suspirat
cor),
раз-
ведён, за-
ведён, наш.
Видимое, Слышимое то
свободно-
становящееся Палаткослово:

Совместно.


Псалом

Никто не замесит нас  вновь из земли и глины,
никто не заговорит наш тлен.
Никто.

Восславлен же будь ты, Никто.
Тебе из любви хотим
мы цвести.
Тебе
навстречу.

То ничто
были мы, есть мы, станем
мы останемся, цветя:
то ничто, та
ничья роза.

С
тем пестиком светлодушным,
той тычинкой небеснопустынной,
тому венчику красный
от того пурпурослова, что мы пели
по, о по
тому шипу.


Попавшее в глаз

Попавшее в глаз:
от взглядов на пол-
пути видимого утерей.
Действительно замысленное ни разу,
возвращаясь назад.

Пути, половина – и длиннейшая.

Нити, пройденные шагами души,
стеклослед,
обратноскатанный
и теперь
от глаз-ты постоянно
на той звезде, что по тебе
белой вуалью.

Попавшее в глаз:
чтоб сохранённым бы быть
какой-то сквозь тьму пронесённый знак,
от песка (или льда?) какого-то времени
чуждого для какого-то более чуждого всегда
оживлённым и глухо в качестве согласного
вибрирующего подстроенным.
 

Пересчитай те зёрна миндаля

Пересчитай те зёрна миндаля,
пересчитай, что горьким было и тебя удерживает в бденье,
к тому причисли и меня:

Я глаз искал твой, ты его когда открыла, и не взглянул никто при этом на тебя,
я натянул таинственные нити
на нём росе, по ним, как думалось тебе,
она скользит вниз к тем кувшинам
решением каким-то, ничьего что сердца не нашло, сбережено.

Там, (в горечи) сначала ты совсем вступила в имя, что твоё,
шагнув к себе уверенно стопами,
свободно раскачались била колокольни твоего молчанья,
к тебе услышанное то столкнули,
то мёртвое сложило также руки вкруг тебя,
и вы пошли как целое втроём сквозь этот вечер.

Так горьким сделай и меня.
Причисли и меня к тем зёрнам миндаля.


От темноты к темноте

Ты открыла глаза -  и я вижу: моей темноте жить.
Я вижу её на том дне:
также тут она моя и живёт.
Перевести такую? И пробудиться при том?
Кого же свет идёт вслед за мной на ступне,
что нашёл одного перевозчика себе? 


В уровень рта

В уровень рта, ощутимо:
мраконарост.
(Нужда в нём, Свет, чтоб не искать, оставляешь
снегопряжей, держишь
своей добычей.
Оба равно:
тронут и нетронут.
Оба скажут с виной о той любви,
оба хотят бытия и смерти.)
Листошрамы, бутоны, реснично,
глазеюще, чуждодневно.
Оболочка, верно и открыто.
Губа знала. Губа знает.
Губа молчит о том до конца.


Уверенность

То станет ещё глазом быть,
чужим, рядом,
к тому нашему: глухо
под каменным веком.

Ваши штольни придите прорубить!

То станет ресницей быть,
вспять вернувшись, в породе,
неоплаканным закалена,
из веретён тех она самых нежных.

Перед вами прядётся ей  на то полотно,
Как имелись бы, раз камень есть, ещё братья. 


Внизу

Домой возвращён в забвенье
в гости тот разговор наших
медленных глаз.
Домой возвращён слог за слогом,
разделён на слепой днём игральной кости,
на той, что рука, играя крупно, берёт
пробудясь.
И то слишком много моих слов:
к отложенью маленького того
кристалла в том платье безмолвия твоего . 



Ночь

Щебень и галька. И от осколков тон, тонко,
этому часу как утешенье.
Глазообмен, наконец, не вовремя:
картиноустойчиво,
одревеснив
сетчатку –
тот вечности знак.
Мыслим:
наверху, в мира тяговом механизме,
звёздоподобно,
тот красный сдвоенных уст.
Слышен (пред утром?): какой-то камень,
тот взявший целью тех остальных.


В ту даль

Глухота, на тот новый, просторный, какой-то дом –
приходи, ты должен в нём жить.
Часы, к прекраснопроклятым отнесены: достижима
вольница та.
Острее чем прежде оставшийся воздух: ты должен дышать,
дышать и тебе быть. 


Какая-то рука

Тот стол, из парты, с тем
блюдом с рисом и вином.
Всё будет там
замолчено, съедено, выпито.
Какая-то рука, что я поцеловал,
тем светит ртам.


 Глаз, открыто

Часы, цветами мая холодны.
Того нет больше, горячей чтоб называть,
то слышимо во рту.
Голос опять ничей.

Глазного яблока болящие глубины:
то веко
не на том пути и те ресницы
не считают того, что вглубь впускать.
А та слеза, наполовину лишь
та обостренья зренья линза, что подвижно,
тебе доносит за картиной новую картину.


Те годы от тебя до меня

Снова волны твоих волос, как я плАчу. Ты накрываешь синью своих глаз
стол нашей любви: где-то чью-то кровать между летом и осенью.
Мы пьём, что кто-то перегонял, то ни я был, ни ты, ни ещё кто-то третий:
мы  потягиваем что-то пустое и последнее.
Мы глядим на нас в отраженье морской глубины и передаём нам быстрее ту снедь:
ночь есть ночь, её начинает рассвет,
он положит меня к тебе. 


Хвала той дали

В роднике твоих глаз
живут сети рыбаков мореблуждания.
В роднике твоих глаз
сдержит то море его обещание.
Здесь я бросаю:
сердце, что было среди людей,
всю одежду с меня и тот глянец обета,
чернее в чёрном, я более наг.
Изменивший сначала я верен.
Я есть ты, если я есть я.
В роднике твоих глаз,
влачась, я мечтаю о краже.
Одна сеть поймала одну сеть:
мы расходимся переплетясь.
В роднике твоих глаз
повешенный душит канат. 



То слово о вглубь-идти

То слово о вглубь-идти,
то мы прочли.
Годы, слова с тех пор.
Мы всё ещё оно.
То пространство бесконечно, знаешь ты,
тебе нет нужды, чтоб лететь, знаешь ты,
что себя в твой глаз вписало, знаешь ты,
углубляет нам ту глубь.


Из сердец и мозгов

Из сердец и мозгов
всходят побеги ночи,
и слово, что молвили косы,
склоняет их к жизни.
Как они глухо
веем мы миру навстречу:
наши взоры,
утешенными чтоб быть, заменены,
себя ощупав,
машут нам в темноту.

Не глядя
в мой глаз, твой глаз замалчивает сейчас себя,
блуждая,
поднимаю я твоё сердце на губы,
поднимаешь ты моё сердце на  твои:
что мы сейчас пьём,
утишит часов жажду;
что мы сейчас есть,
времени разливают часы.
Подносим мы их ко рту?
Ни звука, ни света
не скользнёт между нами, чтоб про это сказать.

О побеги, вы побеги.
Ночи побеги вы.


 Где лёд есть

Где лёд есть, есть холод двоим.
Двоим: так я оставил придти с ним тебе.
Дуновение как от огня было вокруг тебя
Ты пришла от той розы сюда.

Я спросил: Зваться тебе как там?
Ты назвала его мне, то имя:
какой-то луч от пепла лежал на нём –
от той розы пришла сюда ты.

Где лёд есть, есть холод двоим:
я дал тебе то двойное имя.
Ты открыла твой глаз под ним.
Глянец лежал по той лунке.

Теперь я закрою, так я говорил, мой:
Прими это, говори это за мной,
говори это за мной, медленно говори,
говори медленно, наружу тяни,
и твой глаз держит это открыто ещё так долго!


Откос

Подле меня живёшь ты, подобно мне:
как камень
в той затонувшей щеке ночи.

О, любимая, этот откос, где мы
катимся безостановочно,
мы камни
от водостока к водостоку.
Круглей от потока к потоку.
Подобней. Отчуждённей.

О этот пьяный глаз,
что как мы здесь, блуждая, кружит
и, нас иногда скапливая,
как в одно глядит.