За изумрудным горизонтом...

За изумрудным горизонтом, вне
себя от радости, смолкает поезд скорый.
Безлюдного просёлка в стороне
река бежит, благоухает в коей
пологий берег бело-жёлто-голубой,
пока окрест звенит наперебой
и резеда, и пижма, и цикорий

Отец смеётся, и резвится мой рожок,
моя весёлая пластмассовая дудочка,
и там, где открывается лужок,
срывает мятлик шёлковый и — «Курочка, —
меня пытает, — или петушок?»

А я, ещё не зная, что нельзя,
что можно мне в краю, плющом увитом,
настолько мал, что даже стрекоза
меня своим распугивает видом;
весь мир в диковинку ещё, и я во все
глаза гляжу — и нет предела свету,
и пробую слова, как монпансье,
безмерно радуясь и вкусу их и цвету.

И кажется, ещё один шажок —
и сарафан мне издали нарядно
заулыбается. И мучить свой рожок
я отложу. Замру. И безоглядно
помчусь навстречу радостным рукам,
которые меня вот-вот подхватят,
поднимут к бесконечным поцелуям
и на руки отца передадут.

А время жило против нас, восторг
рожка смутив. Упёрлось и в клубок
минуты сматывало. От земли облыжной
до горних перьев пламенел восток.
И в это зарево слетело с губ: — Всевышний,
скажи зачем, в придуманном тобой
буквально за одну неделю файле,
из пади бело-жёлто-голубой
уже не улыбнётся сарафан мне?
А за спину отца ведь не заглянешь…
И — курочка там или петушок — уже неважно.

Кликушествуй, юродствуй — не хочу,
глумись над арфой, волочись за нимфой,
в акриды превращая саранчу
на чёрный день, начертанный Каифой,
ведь остаётся… В целом, ерунда,
так — в заднице играющее детство,
а в частности — желание куда
угодно у любого турагенства
по бросовой цене купить путёвку
и возле тёплых волн воспоминаний
в апартаментах солнечных ладоней
седьмого неба скоротать остаток…
вот только слов не подберу — чего?